Дабби мерз. Изображение в бинокле подпрыгивало. Мешали ветки. Потом вдруг стало видно отчетливо: боевая машина пришельцев катилась по дороге, а по обе стороны от нее рысью скакали десятка два казаков. Солнце с нашей стороны, отстраненно подумал Дабби, им в глаза. Это хорошо…

Вот казаки придержали коней, поворотили, взмахивая на прощание фуражками. Договорились… Он знал, что сейчас произойдет, знал, что исполнит все, как должно — но впервые за эти годы был заранее недоволен собой. Да, положение плохо настолько, что все средства хороши; да, воинское искусство некрасиво… Ему не хотелось делать то, что он делает.

Но, когда пятнистая машина приблизилась, он и еще десяток бойцов, все в черной форме морской пехоты, вышли из зарослей и расположились по обе стороны дороги: ленивая необязательная застава… Потом Дабби небрежно вышел на середину, сдвинул бескозырку на самый висок и уверенно поднял руку.

Парвис оглядел собравшихся. Нитролонг он сегодня уже глотал, так что боль пониже горла придется терпеть. Или проглотить еще? Он так и не выяснил, что вреднее: травить себя таблетками или переносить боль. А может быть, вообще все равно, потому что..

Родик Быков. Саша Пидмогильный. Гера Штоль. Антон Грамодин. Женя Турунтаев. Не приехал, но жив и здоров Слава Мерсье. Пламенный привет от Кондратьева. Жив Туров. С ним клевреты: Никольский и Брянко. Вась-Вась не приходит в сознание в больничке на Грановского. Гибель троих не подтверждена: Севрюгина, Мацюкевича и Верочки Тепловой. И — все…

Тринадцатый отдел. Три года назад — самая могущественная спецслужба в мире. В мирах.

Так, наверное, чувствовал себя наполеон на Святой Елене, маленьком острове..

Ужин при свечах. В темном пустом отеле полуразграбленного города с издевательским названием Ньюхоуп. В погибающей стране с не менее издевательским названием Мерриленд. В мрачном беспокойном мире по имени Транквилиум…

«Я даже не знаю, как ставить вопрос, — сказал он в самом начале. — Есть ли у нас еще какая-то задача, кроме спасения собственных жизней? И если да…»

— Резюмирую, — Парвис сплел пальцы, сухо щелкнул суставами. — Мнений высказано много, в все одинаковые. Рад, что даже гипотетически не вставал вопрос об организованном переходе на Запад и создании там на нашей основе структуры с понятными функциями. Хотя — это было бы весьма эффектно и по-человечески вполне понятно.

— Думаю, это уже сделано, — сказал Турунтаев. — Не нами и давно.

— Женя, ты же понимаешь, что твоя гипотеза не приближает нас ни на шаг к ответу… — Парвис помолчал, прислушиваясь к боли. — Итак, возможность выйти из игры тем или иным способом всеми рассматривается лишь как запасной вариант. Как неинтересный вариант. Если придется к нему прибегать, детали обсудим отдельно. Предполагаемых задач для предполагаемой организации видится пока две: политическая и цивилизационная. Во втором случае — это длительная кропотливая работа по преодолению технической отсталости Транквилиума, борьба — точнее, уход от борьбы — с форбидерством. Конспирация, тайная связь, маскировка. Это при том, что Кугушев патронирует на Хармони какие-то серьезные технические проекты. Деталей я не знаю, но предположить кое-что можно… Все это, конечно, увлекательно… — он замолчал: в груди кольнуло так, что перехватило дыхание. — Задача политическая по механизму прямо противоположна: действия на виду или, в худшем случае, в кулуарах, преследование сиюминутных интересов, интриги, импровизации… Тоже по-своему увлекательно.

Он не выдержал, полез в карман. Нитроглицерин хранился у него в золотой «марафетнице»: кокаин за последние два десятка лет прочно вошел в быт имущих, чем вызвал появление соответствующих аксессуаров. Пальцы тряслись, когда он выковыривал застрявшую пилюльку… Что они будут делать без коки? — мелькнуло в голове. Впрочем, свинья грязи найдет. Наркотические традиции Транквилиума были, пожалуй, побогаче, чем, скажем, в той же Индии. Наконец, сладкая крупинка упала под язык… сейчас станет легче.

— Лично меня, ребята, привлекает именно политика, — сказал, наконец, он. Боль сердечная отступала, наливалась боль головная. И это пройдет… — Во-первых, потому, что результативность цивилизационных методов, как мы убедились на собственной шкуре, существует только потенциально. А кинетически — ноль целых ноль десятых. Во-вторых, потому что именно сейчас власть в Мерриленде лежит под ногами и только и ждет, кто первый нагнется и подберет ее. В-третьих, лично для меня сейчас предпочтительнее невремяемкие проекты…

Прошло пять секунд, необходимых, чтобы до всех дошло.

— Спокойно, ребята. Повторяю: власть захватить можно. И можно — удержать. Вопрос в том, стоит ли это делать? Вот представьте: вы у руля. Цель. Только откровенно. Родион?

— Поздно спрашиваешь, Миша. Года бы два назад…

— А все же?

— Ну… отработать назад. Исправить, что напортачили.

— И все?

— Не знаю. Наверное, все.

— Понял. Саша?

— Не вижу себя у власти. Да и вообще — у меня узкая специализация. Понадобится тебе министр финансов…

— Хорошо. Гера?

— Орднунг.

— Зер гут. Антон?

— Ну… первым делом то, что сказал Родик. Потом можно будет и цивилизаторством заняться. Лучше — выборочно. Медицина, связь, общественное устройство. Но — медленно и солидно.

— Как и подобает. Женя?

— Прежде всего — доступ к информации. Мне, единственному среди здесь аналитику, острее всего не хватает общей информации. Ведь никто из нас не понимает по-настоящему, во что мы ввязались и с чем имеем дело. Ребята, Миша! Давайте возьмем власть, я не против. Но только давайте трезво понимать: мы представления не имеем о тех законах, по которым существует Транквилиум. Вместо того, чтобы эти законы изучать и хоть как-то систематизировать, мы занимались здесь шут знает чем. А мир, в котором возможны летающие люди — это совсем не наш мир, и подходить к нему нужно с другими мерками…

— Женя…

— Я видел их сам. Во время своих мистерий ариманиты поднимаются в воздух и летают, и это не обман зрения.

— Это все не о том…

— О том, Миша. Но пока вы не поймете, что это о том, вы так и будете садиться в лужу, мысля прежними категориями. Я предлагаю: не увлекаться методом. Власть — это лишь метод, инструмент. Транквилиум не такой, каким мы его видим. Он… нелогичен. Здесь дважды два не четыре, а около четырех, да и то лишь в ясную погоду. И люди построены по этой же логике: около четырех. И вообще: ребята, я не готов сейчас серьезно об этом говорить, но у меня есть весьма серьезные основания полагать, что события здесь как-то отражаются на событиях у нас дома.

— Ну-у… — разочарованно протянул Парвис. — Назад, к дедушке Шведову?

— А Шведов, мое мнение, во многом был прав. Если бы к нему прислушались… Впрочем, это разговор в пользу бедных. Не прислушались же… Так вот: прямых и неотразимых доказательств некоего мистического воздействия у меня нет. Думаю, их не может быть в принципе. Но определенный статистический материал у меня подобран…

— Женя, давай так: ты изложишь сейчас выводы, а посылки, если захотим, обсудим после. Идет?

— Не возражаю. Так вот: Транквилиум весь, в полном своем комплексе, есть ни что иное, как инструмент воздействия на ход истории Земли — с целями, известными только тем, кто этот инструмент создал. Опять же — исходя из того, что я о создателях этих смог узнать, к альтруизму они склонны не были, так что цели могут быть самые корыстные.

— Например?

— Если бы я знал… Допустим, недопущение создания психотронной цивилизации. Поэтому нас усиленно загоняют в вульгарно-технологическое русло. Либо же… — Турунтаев замолчал, уставясь на собственную ладонь. — Ладно, ребята, опустим дальнейшее. Все это спекуляции. Реконструкция по пуку.

— А о каком статматериале шла речь?

— Сравнительная история США и России с восемьсот тридцатого года. Около двухсот эпизодов, повлиявших на дальнейшее развитие. Эпизодов либо необъяснимых, либо… как бы сказать… с вероятностью исхода пятьдесят на пятьдесят. Например…

— Женя, я же просил.

— Понял. Короче: в истории России подобные эпизоды заканчивались в восьми случаях из десяти так, что приводили к неблагоприятным последствиям. В истории США — с точностью до наоборот.

— Ну, знаешь… так что угодно можно доказать. Выборка произвольная. Толкование произвольное…

— Я же сказал: доказать ничего нельзя. Все на ощущениях. На интуиции, если хотите.

— Вообще в этом что-то есть, — сказал задумчиво Пидмогильный. — Не зря штатники говорят, что Бог любит Америку…

— Дискуссии не будет, — сказал Парвис. — Женя, конкретно: наше вмешательство: оно что, все погубит? Начнется атомная война? Или цунами, землетрясения? Что?

Турунтаев пожал плечами:

— Я ничего не знаю о природе связи. Эрго: что я могу сказать о последствиях? Случится что-то. Нечто. Вот такие дела…

— Хорошо, что я тебя столько лет знаю, — вздохнул Парвис. — Другой бы давно…

— А, не стесняйся. Чокнутый, да?

— Чокнутый. Впрочем, все мы немного… того. Итак, другие возражения есть? Более конкретные?

— Семью бы притащить, — с тоской сказал Штоль. У него были мать, жена и двое детей.

— После того — Бога ради. А сейчас — нельзя упускать момент.

— Завтра будет поздно? — усмехнулся Быков.

— Совершенно верно, — без тени улыбки кивнул головой Парвис. — Дело обстоит так…

Сегодня все исчезало. До чего ни дотронешься… Испарилась из рук кофейная чашка, синяя с золотом; страусиное перо, которое Олив подняла с подушки стула; потом сам стул; тисненой кожи портмоне и в паре с ним очечник… Она боялась дотрагиваться до стен, прятала руки на груди — пока не поняла, что может и сама исчезнуть. В панике бросилась к двери…

Это было как пробуждение от долгого сна. За дверью сверкало море. Порыв теплого ветра приподнял ее и поднес к фальшборту. Палуба вздрагивала под ногами. Прилетали брызги. Море было без той лаковой пленки, которая прежде облекала всю воду. Барашки неслись стадами. Зеленовато-серые волны у самого борта то поднимались почти до самых ее ног, то проваливались так далеко, что подступало головокружение. Две чайки с криком летели справа, то обгоняя корабль, то отставая…

— Мадам, — сказал кто-то рядом, — как вы себя чувствуете? Мне кажется, прогулка вам приятна. — Он говорил по-русски, и это почему-то было неожиданно.

Она посмотрела на говорившего. Плотный невысокий мужчина (не джентльмен, именно мужчина) с давно не стриженой тупой бородкой и отвислыми щеками. Похож на мопса. На пожилого циничного мопса. Все видел, ничем не удивишь…

— Вы правы, сударь. Морской воздух излечивает меня от всех болезней.

И — что-то изменилось в его лице. Глаза распахнулись удивленно. Вот как: они голубые… Удивление, радость… что-то еще…

— Мадам Черри, вы… помните меня?

— Да, нас знакомили — если не ошибаюсь, на балу у Камиллы Роот. Как она поживает? Вы видитесь с нею?

Ах, какая гамма переживаний! Он в жизни не слыхал о Камилле Роот (и где он мог о ней слышать? — только что выдумала), но признаться в этом было выше его сил. Сейчас начнет врать…

— Я не знаком с этой леди, — не стал врать «мопс». — Но мы с вами представлены и встречались неоднократно. Может быть, вспомните вот так?

Он двумя руками взял себя за лицо и порвал его пополам. Голова ворона оказалась под лицом — черные перья, блестящие глаза, огромный клюв. Олив отшатнулась — не в страхе, а от неожиданности. Глаза ворона смотрели в разные стороны, и чтобы видеть ее, он держал голову в профиль. Профиль был гордый, как на старинной монете.

— Имя мое — Константин Михайлович, — глухо, как за занавесом, произнес ворон, а в ушах Олив зазвучало сзади и с маленьким запозданием, будто говорил переводчик: «Имя мое — Каин, и я готов стать Князем Мира Сего…»

Море подернула лаковая пленка.