— Профессор Иконников Константин Михайлович, — доложил секретарь, отдавая честь коротким кивком. — Прошу вас, господин профессор… — придерживая дверь, он сделал приглашающий жест, пропустил посетителя и тихо дверь затворил.

Князь Кугушев легко встал.

— Добрый вечер, Константин Михайлович. Спасибо, что не отказались от приглашения — и простите, Бога ради, что потревожили вас в позднее время. Присаживайтесь вот сюда… Сигару?

— Спасибо, я — трубочку… Чем могу быть полезен, ваше сиятельство?

— Лев Денисович. Мы ведь давние знакомцы, помните?

— Именно что давние. Был жив еще фон Экеспарре…

— Да. А вы были совсем юным офицером…

— Должен сказать, вы изменились куда меньше, чем я, с тех пор. Причем это не комплимент…

— Не знаю, не знаю. Дорогой друг, я вынужден вернуть нас к сегодняшнему дню. Пока что новость эту знаю я и еще три-четыре человека из технических работников. «Событие» состоялось.

— Вторжение? Где?

— Там, где и предполагали. На Острове, в тылу нашего экспедиционного корпуса.

— Крупными силами?

— Трудно сказать… По крайней мере, существенными.

— Значит, они решились… Почему-то я был почти уверен, что — не решатся. Ошибся.

— Нет, мы ждали. Но оказались традиционно не готовы. И в связи с этим у меня к вам такой вопрос: что вам известно о Мариных?

— Об отце, сыне и святом духе? Боюсь, что не все. Хуже того: я не знаю чего-то самого главного. А без оного все остальное превращается в набор ненужных подробностей. Может быть, вы попробуете сформулировать, что нужно конкретно?

— Ах, если бы я знал… Видите ли, мы возлагали на Глеба Борисовича основные надежды в деле отражения чужаков. Может быть, наши ожидания были завышены, наивны… но они были. Однако в критической ситуации Глеб Борисович пропал.

— Как это — пропал?

— Буквально. Нам известно, что он высадился на берег Острова, купил лошадей и запас провианта — и ушел в одиночестве куда-то. Это было пять дней назад. Не исключено, что он попал в самый огонь, неожиданно… понимаете?

— Да…

— Так вот: не известен ли вам кто-то еще, владеющий подобными знаниями и обладающий подобными способностями?

— Проницателей такого уровня, как Глеб, в природе не существует. Хотя несколько очень способных скаутов на примете у меня есть.

— Скауты — это не то… То есть — я сам не очень понимаю, что я хочу получить. Что делать? Есть кто-нибудь, кто знает, что надо делать?

— Есть, конечно. Только, вот беда: те, кто уверен, что знают — те не представляют себе последствий своих дел. А те, кто последствия представляет — те уже как бы и не знают, что делать.

— Вы, как я догадываюсь, из вторых?

— Да нет, я скорее из первых. Это Борис Иванович был из вторых: все знал, все понимал, все видел — и не мог заставить себя сделать хоть что-нибудь. Вот Глеб в этом смысле загадка для меня… А есть еще некто Вильямс, есть такой никому не ведомый Крылов, есть ариманиты… многие еще есть, кто владеет кусочком истины, а уверен, что постиг ее всю. Позавчера прочел сообщение о смерти Вильямса — и не поверите, облегчение испытал. Хоть и грех это, конечно. Хороший был человек и многое смог сделать.

— Так вернемся к Мариным. Кто они, как вы полагаете?

— Я не смогу ответить прямо. У меня никогда не складывалось точной формулировки, а приблизительной — я просто дезориентирую вас. Лучше я изложу кое-какие основные факты…

— Секунду. Вы упомянули о некоем Крылове. Кто он?

— Алексей Мартынович Крылов, директор библиотеки Ее величества.

— Понял. Продолжайте, пожалуйста.

— Продолжаю. Только старайтесь меня не перебивать. Итак, мы знаем, что Транквилиум образовался в результате переброски Атлантиды в некое иное пространство. Я не имею представления о целях и механизмах такой переброски, а спекуляции на эту тему меня не занимают. Другое дело — цель создания нашего мира. Я полагаю, что Транквилиум создан и функционирует как гигантский фильтр для воздуха и воды. Ничем другим особенности циркулирования я объяснить не могу.

— Вы хотите сказать…

— Лев Денисович, я, честное слово, замолчу. Поймите же: я легко сбиваюсь и начинаю врать. Так вот: уходя в некую иную вселенную, атланты позаботились об очистке воздуха и воды. Жаль, что мы так и не сумели подняться к верховьям Тарануса. Я думаю, мы бы увидели громадный водоем, превосходящий зеркалом любое из наших обитаемых морей — и полный водорослей, ила, мельчайших рачков… Рыбные богатства Янтарного моря — следствие того, что Таранус выносит крохи этого живого супа, который, в свою очередь, поглощает органику, приносимую из мира атлантов. Кроме того, массы воды очищаются выпариванием, давая жизнь такой реке, как Эридан, и сотням рек континентального Мерриленда. То же самое происходит и с воздухом: попадая сюда где-то у Кольцевых гор на юго-западе, он проходит через влажные леса болотного пояса, через горы, через центральные моря — и покидает наш мир — вместе с испаренной водой — где-то над Морем Смерти. По отчетам последней экспедиции, там есть места, где барометр не поднимается выше семисот десяти, а облака образуют этакую воронку. Кроме того, существует еще и воздухообмен со Старым миром… Я сомневаюсь, что атланты могли оставить такую сложную механику без смотрителей.

— И — всего-то? — князь наклонил голову. — То есть наши зловещие мудрецы — не более чем смотрители ассенизационной башни?

— Получается так. Хотя я не стал бы говорит «не более чем». Представьте город без ассенизаторов… А учитывая, что в этой башне мы все проживаем… думаю, смотрителей стоит уважать. Тем более, что уж очень немного их осталось.

— М-да… — князь потер подбородок. — Знаете, это — неожиданно… То есть: они сознательно и упорно исполняют вот эти наложенные на них обязанности?

— Упорно — да. Относительно сознательности: трудно сказать. Скорее, сами обязанности исполняют себя, используя для этого определенных людей.

— Не понял?

— Видите ли, атланты были весьма отличны от нас. У них вообще не было машин и механизмов. Зачем создавать пароход, если можно иметь всегда попутный ветер? То, что они умели, у нас в голове не укладывается. Взять те же переходы из мира в мир, создание новых пространств… Использовали они для этого людей: рабов или специально выращенных детей. Например, чтобы открыть проход, требовалось расставить по окружности несколько прямых крестов, на которые прикреплялись живые люди: лицом внутрь круга. Потом им давали какое-то снадобье… Если требовалось проход закрыть — ставились косые кресты, и распятые висели лицами из круга. И вот это превращение людей из живых в мертвых… очень долгое удержание на границе между жизнью и смертью… оно и приводило к результату. Как долго потом дикари пытались подражать им!.. Имелись у них и… назовем это амулетами: берешь такой амулет — и обретаешь умения или знания. А заодно и обязанности… Подозреваю, что династия Мариных такой амулет имела.

— И все это — для поддержания в порядке канализации…

— Почему нет?

— Как-то это…

— Унизительно?

— Неожиданно. Размышляешь о возвышенном, о кознях Князя Тьмы, о борьбе добра со злом, о мировом заговоре — а за всем стоит, оказывается, пьяный золотарь… — Лев Денисович встал и прошелся по кабинету. Крутнул большой глобус. Шапочкой-шлемом, открывающей лоб и закрывающей уши, был нанесен на него Транквилиум — зеленая штриховка… — В каком странном мире мы живем… А не нелепо ли это: древняя магия, амулеты, тайные знания, выскакивающие, как юношеские прыщи — когда можно было просто и без затей держать здесь нужных специалистов, как делает это известное нам ведомство?

— Видите ли… Когда я был молодым и глупым… — профессор замолчал, сосредоточенно выбивая трубку. — Когда я был молодым и глупым, я настойчиво пытался найти объяснения каждому явлению. И понял, наконец, что это возможно лишь до определенного предела. Меняется масштаб — меняется логика. Причины превращаются в следствия, и наоборот. Необратимые события становятся вдруг обратимыми. Появляются странные совпадения, которые, быть может, и не совпадения вовсе… Взять тех же Мариных: случайно ли, что в Иринии с тысяча девятисотого по тысяча девятьсот двадцать шестой год проживал некий Иван Ильич Марин, который бесследно исчез из своего дома вместе с годовалым сыном. Несмотря на молодость, он был автором десятка уникальных работ по пространственной геометрии, доктором математики. Жена его после рождения сына попала в дом для умалишенных, да так и не вышла оттуда: скончалась от чахотки, бедняжка, в тридцать втором году. Как среди нас оказался Борис Иванович, мы знаем. Замечательно другое: первая супруга его, Наталья… забыл отчество… пришла вместе с ним из Старого мира — и умерла родами полгода спустя; мальчика тоже не удалось спасти. Девять лет прошло, он женился повторно: на моей двоюродной племяннице, Калерии. Бедняжка родила ему сына и сошла с ума. Я навещаю ее изредка… О стремительной и совершенно невероятной карьере Бориса Ивановича там, в Старом мире, можно не напоминать. Теперь сын его Глеб… Ему двадцать или двадцать один, и он, как я понимаю, занимает достаточно высокое положение в вашей иерархии. Жена его никого ему не родила по причине неплодности, но с ума сошла и пребывает в той же клинике, что и Калерия… Слишком много совпадений — для того, чтобы быть совпадениями. Наконец, анаграмма Марин — Риман: это случайность или нет? Имя Бернгарда Римана вам говорит что-то?

— Говорить-то говорит… Но причем здесь это?

— А причем родимые пятна у скаутов? То есть, конечно, имеется множество людей, имеющих пятна на коже, а скаутами не являющихся — но нет ни единого скаута, лишенного родимого пятна на теле, причем такого пятна, в которое ткнешь иголкой, а крови нет! И именно за такими людьми охотилась инквизиция — причем в Европе, которая с Транквилиумом не сопрягается! О чем это говорит?

— А вы сами знаете?

— Да нет же! Я лишь пытаюсь показать вам, что бесполезно искать рациональные объяснения. Игры богов… а также всяческого рода предания, легенды, искаженные и временем, и восприятием — культурный излом. Впрочем, одно рациональное объяснение у меня есть — только вряд ли оно нам добавит оптимизма.

— Объяснение чего?

— Всего происходящего.

— Я внимательно слушаю.

— Атлантов больше нет. Вымерли, перебили друг друга, ушли дальше — не суть важно. Остались лишь их… механизмы, магия, черт, дьявол… не знаю, как назвать. И постепенно вся эта машинерия приходит в негодность, портится, теряет настройку, изнашивается. Все.

— Хм… Получается, на Глеба Борисовича нам лучше не рассчитывать?

— Этого я не говорил. Но, как говорят в доме напротив, не следует класть все яйца в одну корзину. Этот молодой человек до сих пор оглушен упавшим на его голову наследством. И в то же время он — полубог, потому что может ощутимо покачнуть наш маленький мирок. С другой стороны — ему не с кем посоветоваться, ему никто не в силах помочь… это довольно страшно, согласитесь.

— Я понял. Итак, вы сказали: Вильямс, Крылов, ариманиты… Кто еще?

— Боюсь, что только я.

Наверное, Туров подсознательно ожидал увидеть именно это. А может быть, сказывалась контузия. Но он просто попинал сапогом железный цветок, в который превратился рельс, постоял на краю воронки, глядя вниз, в черное растрескавшееся зеркало. Не могло за двое суток такое озеро лавы — застыть. Но вот — застыло же…

Странно: взрыв и последовавший ураган почти пощадили скопившуюся на Плацдарме технику. Лишь десяток грузовиков да четыре танка, стоявшие вплотную к проходу, угодили в воронку и торчали, недорасплавленные, из камня. И другие, сосредоточенные у выхода на трассу: их буквально растерло о скалы. А что не растерло, то унесло. Километрах в четырех нашли корпус танка…

Считать не то, что пропало, а то, что осталось, напомнил себе Туров.

Главное — остались люди. Тысяча четыреста сорок один боец. А танки что? Танки — железо…

Так расплавить рельс! Присел, потрогал рукой. Брызнувшая в стороны — и мгновенно застывшая на лету сталь. Синее кружево…

Не бывает.

А до дому теперь — как до ближайшей звезды…

Огонь и холод.

Никаких поспешных действий, сказал себе Туров. Встал. Повернулся и пошел сквозь группу старших офицеров. Те расступились, пропуская.

— Что делать будем, товарищ майор? — как-то по-детски прозвучало сзади.

Он остановился. С усилием собрал мысли. Обернулся.

— Совещание в четырнадцать тридцать. Быть всем командирам подразделений. Что с вертолетом, Марченко?

— Связь держим, товарищ майор. Но разведка их пока не видит.

Единственный уцелевший вертолет сел где-то в степи. Две группы на БМД вышли на поиски. С помощью рации, установленной на высокой скале, связь поддерживалась и с вертолетом, и с разведчиками. Но между собой они общаться не могли, а тем более — не могли взять пеленг. По карте, по переданным описаниям ландшафта, выходило, что и те и другие находятся в одной точке…

— Жду всех в четырнадцать тридцать, — повторил Туров.

Первое, что она испытала, был дикий ужас: руки пусты! Где Билли?! Она закричала и рванулась, и темнота ответила немедленным ласковым прикосновением и шепотом: тише, леди, тише, все хорошо, ваши все здесь, все живы… Кто это? — Светлана вцепилась в успокаивающую руку. Марша я, Марша, откликнулась темнота, а ребеночек ваш здесь, спит весь, не будите его… Голос был низкий, гудящий. Внезапно поверив, Светлана вздохнула, расслабилась и уснула надолго.

Потом она проснулась уже в полумраке, Билли лежал рядышком и тихо сопел. Она обмерла от счастья и заснула вновь.

Третий раз ее разбудили шаги и приглушенные голоса. Было почти светло. Стараясь не потревожить Билли, Светлана приподнялась на локте.

Она лежала на прикрытом мешками сене под низким пологом из армейского зеленого брезента. Рядом спала лицом вниз женщина в белой косынке. За нею спал кто-то еще, а в ногах, там, где полог не касался земли, стояли носилки, а на носилках лежал синевато-белый Левушка. Он был жив: губы его быстро-быстро шевелились, будто он истово молился. И, увидев Левушку, Светлана вдруг начала слышать звуки: ржание лошадей, скрип колес, стоны, команды, окрики, крики…

Кто-то подошел к Левушке, наклонился, провел рукой по его лбу. Потом заглянул под полог.

Это был лейтенант Дабби.

— Наше место? — Сайрус, морщась от боли, повернулся к штурману Рейду.

— Примерно тридцать миль на северо-северо-запад от Белой Крепости, — сказал штурман, тоже морщась — от сочувствия к капитану. — По сетке координат…

— Не надо, — сказал Сайрус. — Ясно и так.

За трое суток шторма их унесло на север почти на тысячу миль. Заслуга ветров и течений… И вот — мертвый штиль на траверсе крупного неприятельского порта при полном отсутствии воды в котлах. Вообще вода есть: четыреста галлонов. Всего. На шесть часов экономического хода. В первый же день шторма сорвавшаяся с крепежа станина токарного станка разнесла вдребезги паровой конденсатор — и весь отработанный пар вылетал в атмосферу.

Дойти до Белой Крепости и интернироваться…

Или — тянуть, пока есть вода, выдавать экипажу по пинте в день на горло, и — ждать, ждать, ждать ветра…

По пинте в день. И еще по пинте, разумеется, в общий котел — на приготовление пищи. Хорошо, что нет зноя. Низкая облачность и туман по утрам. Совершенно нехарактерно для этих широт и в это время.

Фельдшер кашлянул за спиной:

— На сегодня достаточно, сэр. Нужно вернуть на место повязку.

— Сейчас, — сказал Сайрус.

Он еще раз попытался посмотреть на море, увидеть горизонт… Все расплывалось. Где-то по краям поля зрения прорывались четкие — преувеличенно четкие — куски изображения. Перед собой он видел мир будто через рифленое стекло.

Потом фельдшер мазал ему глаза холодной мазью, накладывал липкую плотную фланель, бинтовал… И Сайрус снова подумал, что всем был бы лучше, если бы идиот Хаксон умел стрелять.

(Две пинты воды на человека в день — о, Вильямсу и Кастелло это показалось бы верхом расточительства. У них было по две пинты до конца жизнию Вильямс обрадовался было, найдя в кобуре Сола вместо «эрроусмита» — полугаллонную флягу! Но тут же понял, что это не продление жизни, а всего лишь промедление смерти… Тем не менее, они шли, и шли, и шли — иногда по колено в пыли, цепляясь друг за друга, но вот шли же… без надежды выйти куда-нибудь. Будто бы в древнем заброшенном замке на берегу Агатового моря был старый проход, но Вильямс им никогда не пользовался и не имел представления, существует ли он еще… да и где его искать, этот древний замок?)