Конец декабря 1944 года.

По заснеженной, пустынной в этот час московской улице гуляют Таврин с Шиловой. Одно из очень редких мгновений, когда им обоим одновременно разрешили выйти на улицу вне их места заточения. Но, конечно же, совсем одних их оставить не могли. На небольшом расстоянии от них – человек в штатском. Следит за ними. На небе – солнце, и легкие снежинки, кружащие в воздухе, переливаются всеми цветами радуги.

Таврин вдыхает воздух полной грудью и любуется окрестностями.

– Как искрится снег! Как в сказке.

– Ты бы все-таки поостерегся, Петя. Воздух морозный, как бы воспаление легких не подхватить.

– А плевать! Для меня это, может быть, и лучший вариант.

– Что ты, бог с тобой. Нам еще жить и жить.

Таврин поворачивается к Шиловой, обнимает ее за талию.

– Неужели тебе нравится такая жизнь, Лида? Мы с тобой погулять вышли, а за нами, вон, топтуны из берлоги вылезли. – Он кивает в сторону человека в штатском.

Шилова глянула в ту же сторону. Наблюдатель, почувствовав, что на него смотрят, повернулся к ним боком, достал из кармана тулупа пачку папирос, закурил. Таврин с Шиловой остановились возле большого дерева.

– Я искренне ненавижу большевиков, а судьба распорядилась так, что мне приходится на них работать.

– Но где же выход, Петя? Я ведь тоже работаю на них. И на немцев. Я тоже запуталась.

– Не верю я коммунякам. Используют они нас, пока идет война, а потом расстреляют. Эх, кабы знать заранее, что так все повернется, бежал бы куда-нибудь в Америку или в Австралию. Я ведь не глупый человек, устроился бы как-нибудь.

– Да, но тогда мы бы с тобой никогда не встретились, – грустно улыбнулась Шилова.

Они прижимаются друг к другу и целуются.

– Жалко мне тебя, Лида, ой как жалко. Я готов собой пожертвовать, лишь бы тебя каким-то образом вытащить из этого замкнутого круга.

– И все-таки мне кажется, что они должны выполнить свое обещание сохранить нам жизнь в обмен на сотрудничество с ними.

– Ты наивна, как дитя. Это же большая политика и большая война. Здесь можно обещать все, что угодно, чтобы перетянуть на свою сторону врага.

Вдруг Шилова как-то странно посмотрела на Таврина и заговорила нерешительно, дрожащим голосом:

– Петя, я хочу тебе сказать…

– Что? Что случилось? – встревожился Таврин.

– Я… б-была беременна…

– Что значит – была? – нервно спросил Таврин.

– Помнишь, на прошлой неделе я день отсутствовала, а потом еще два дня плохо себя чувствовала?

– Ну да, мне сказали, что у тебя вдруг резко подскочило давление, и необходимо было для обследования положить тебя на день в больницу.

– Да, меня действительно на день положили в больницу, но для того, чтобы сделать аборт.

– И ты согласилась?

– А у меня никто согласия и не спрашивал.

Таврин в бешенстве стучит кулаком по росшему рядом дереву.

– О, сволочи! Не-на-ви-жу!

– Успокойся, Петя, – Шилова гладит его по руке, успокаивая. – Ничего не поделаешь. Значит, не судьба.

Они обнимаются, и на глазах у обоих появляются слезы.