Глава 16

А ведун, сбежав от жреца, направился прямиком в деревню. Не сказать, чтоб сегодня у него было там какое-то дело, но зайти все ж таки не мешало. Мало ли что…

Ведун еще не знал, что его совершенно бесцельные на посторонний взгляд прогулки по округе уже вызвали среди деревенских недовольные толки. Кое-кто из молодежи начал поговаривать, что хваленый охотник на нежить, похоже, и сам плохо представляет, как ему на эту нежить охотиться! Уж больно странно он себя ведет: бродит по лесу с рассеянным видом, слоняется вокруг домов так, будто в трех соснах заблудился, а к избе, в которой оборотень похозяйничал, только раз и подошел, да и то ненадолго!

Что именно делать и как себя вести должен был ведун, деревенские представляли себе плохо, но все от мала до велика ждали от него чего-то большего, чем бесцельное шатание по округе. Старики, разводя руками, в один голос уверяли, что ничего необычного не происходит, мол, ведуны, в общем-то, именно так себя обычно и ведут, однако слова их мало кого успокаивали.

Вот и в этот раз побродив с равнодушным видом между домами и нахватав спиной угрюмо-недоуменных взглядов, ведун, не сказав ни слова, покинул деревню и побрел куда-то вниз по реке. Охотничек, мать его перемать!..

Если бы деревенские только знали, насколько их догадки близки к истине!

Неспешно пройдя через деревню, ведун от нечего делать пошел дальше берегом реки. Проходя мимо мостков, облепленных разом притихшей при его приближении ребятней, ведун покачал головой. Беспечный, однако же, здесь народ: отпускают малых детей плескаться в речке без присмотра взрослых. Такое и в исконных людских землях нечасто увидишь, а уж в этих краях и подавно не должно случаться.

Как бы мирно ни вели себя русалки, а вот так безоглядно доверяться их доброте и кротости все ж таки нельзя! Могут ведь и без злого умысла, просто заигравшись, силу не рассчитать — малому дитю человеческому много ли надо? А вот здешние жители, похоже, уверены, что бояться им нечего. И после этого некоторые еще говорят, что нелюдь стала к человеку нетерпима, и надо-де отныне ждать от нее одних только неприятностей!

Хотя, с другой стороны… Ведун прикинул на глазок расстояние до противоположного берега. Речушка-то узенькая — саженей пятнадцать в ширину от силы. Даже если есть здесь глубины приличные — все равно русалкам ужиться негде. Если, конечно, нет где-нибудь поблизости большого озера.

Если озеро было, и речушка, текущая у ног ведуна, в него впадала, то русалки вполне могли заплывать в деревню, хотя бы из простого любопытства. И даже если не впадала — все равно. Старым русалкам посуху передвигаться, конечно, несподручно, а молодые могли таким манером покрывать довольно-таки большие расстояния. Что бы там ни говорили по этому поводу так называемые «ученые» знатоки (как они о себе думали) повадок и обычаев нелюди.

Вот только было ли здесь озеро? Ведуну оно пока не попадалось, но речушка-то текла на восток, а в ту сторону он далеко не ходил, так что все могло быть.

Ведун обошел притихшую ребятню и двинулся дальше. Он шел все дальше вниз по течению, обходя крохотные, обросшие шелестящим на ветру камышом заводи и заболоченные участки низкого берега. Шел, наслаждаясь ласковым ветерком, кваканьем лягушек и припекающим солнышком.

До опушки леса оставалось еще с полверсты, когда за небольшим изгибом речного русла ведуну попалось на пути дерево из тех, что люди называли «черными».

Собственно говоря, словом «черные» люди обозначали довольно обширную группу деревьев и кустарников, которые росли исключительно в глухих восточных лесах и зачастую были похожи друг на друга, примерно как осина на сосну. Эти странные деревья и кусты отличались друг от друга и формой листьев, и высотой, и строением ствола, но были у них признаки, по которым можно было безошибочно определить их коренную общность.

Мясистые листья этих растений были на удивление тугими на разрыв и напоминали на ощупь хорошо выделанную кожу. Их ветки и стволы покрывала неимоверно прочная, гладкая, черная как смоль кора. Коричневатая древесина, весьма неохотно уступавшая ножу и даже топору, очень плохо горела в огне, зато прекрасно тонула в воде. Деревья эти не давали никаких плодов, на них редко вили гнезда птицы, их обходили стороной звери и облетали пчелы.

И, наконец, молодые веточки всех этих лесных чужаков (чужаков, естественно, — для человека) выделяли на изломе густой темно-красный сок, которые люди с богатым воображением находили похожим на кровь.

В общем, деревья эти обладали полным набором качеств, необходимых для того, чтобы прослыть «недобрыми», в человеческом понимании этого слова. Потому не было у них, как у «добрых», знакомых деревьев, отдельных названий, и люди, не чинясь, называли их всех без разбору просто «черными». По мнению большинства, название это подходило этим растениям и по виду, и по сути.

Справедливости ради нужно было бы заметить, что, не принося человеку никакой пользы, эти странные деревья не причиняли ему ровным счетом никакого вреда. Да только кто ж будет обращать внимание на такие мелочи? Повелось же с незапамятных времен, что дерево «недоброе», значит, и причина на то быть должна! А как же? Дыма-то без огня не бывает… Вот и рассказывали страшным шепотом бортники, травознатцы да звероловы из тех, что отваживались в поисках выгодной добычи забредать далеко на восток, будто слышали они своими ушами, как глухими безлунными ночами в глухих же чащобах (в которые их непонятно как и зачем занесло!), как черные деревья переговариваются меж собой низкими, нечеловеческими голосами. Некоторым счастливцам удавалось даже разобрать отдельные слова, а то и целые куски таких разговоров (видимо, деревья говорили хоть и нечеловеческими голосами — что, в общем-то, понятно: на то они и деревья, — но по-людски; не хватало, видать, древесного ума на то, чтобы придумать собственный язык!). И выходило со слов тех «очевидцев», будто речи эти были страшны до того, что и передать невозможно, о чем толковали меж собой в лесной чащобе черные деревья. Будто бы от ужаса великого у подслушавшего разговор начисто отшибало память о его содержании.

А еще поговаривали, что если как следует рубануть по черному дереву топором — но только опять-таки в глуши и желательно без свидетелей — то закричит оно, будто раненый зверь, а может даже и веткой замахнуться. В общем, жуть да и только.

Вполне понятно, что люди относились к «черным» деревьям с подозрением и старались без крайней надобности к ним не приближаться.

Ведун, однако же, судя по всему, общих предубеждений не разделял. Попавшееся ему дерево росло у самой воды и толщиной было в обхват взрослого мужчины. Ствол его, полого изгибаясь, нависал над водой наподобие половинки недоделанного моста.

Ведун постоял немного возле дерева, прикрыв глаза и приложив ладонь к черной коре, а потом с беличьей ловкостью взбежал по стволу и сел, свесив ноги и привалившись спиной к толстому суку.

Если бы кто-то наблюдал сейчас за ведуном со стоны, то он — естественно, не поверив поначалу собственным глазам, — смог бы увидеть, как сук черного дерева сам собой немного отклонился в сторону так, чтобы ведуну удобнее было сидеть, а на лицо его падала тень от листьев.

Ведун сидел, покачивая сапогами и, сложив руки на груди, рассеянно наблюдал за игрой солнечных зайчиков на глади лениво текущей под его ногами речки.

— Нет, — через какое-то время задумчиво произнес он, со вздохом покачав головой. — Все-таки что-то здесь не то…

Наклонившись вперед, ведун свесился на рекой и всмотрелся в свое отражение.

— Что делать-то будешь? — без особой надежды на ответ поинтересовался он у своего подводного двойника. Колышимое течением отражение слегка пожало плечами.

Из глубины колеблющегося речного зеркала на ведуна смотрело худое лицо с резкими чертами и не слишком дружелюбным выражением. Неприятную картину довершали уродливые шрамы, от одного взгляда на которые у нормального человека должны были пробегать мурашки по коже. Наверняка, такое лицо никак не могло вызвать особых симпатий к его обладателю со стороны окружающих, и уж в особенности — молоденьких девушек. Ведун попробовал улыбнуться сам себе. Намного лучше от этого не стало. Вот если бы…

Речная гладь на мгновенье подернулась мелкой рябью. Черты отраженного лица смягчились, глаза потемнели, кожа, наоборот, стала светлее, по течению медленно заструились длинные светлые волосы… с зеленоватым отливом… совсем зеленые…

Ведун непроизвольно вздрогнул и тряхнул головой. Фу ты, ну ты! Только сейчас он сообразил, что из воды, из-под самой поверхности, на него смотрит русалка. Русалка тут же вынырнула и широко улыбнулась ведуну, сверкнув острыми белыми зубками. И сразу ушла обратно в глубину.

Ведун со смущенной усмешкой покачал головой:

— Поди ж ты: чуть не попался. Размечтался…

Раздался негромкий всплеск, и русалка почти без брызг вылетела из воды на добрых полсажени вверх. Ухватившись руками за ствол дерева, она легко подтянулась и уселась рядом с ведуном. Капельки воды, не задерживаясь и не оставляя следов, быстро скатывались с ее обнаженной кожи и волос. Не прошло и минуты, а русалка выглядела так, будто в этот день и не прикасалась к воде.

Ветви черного дерева снова пришли в неспешное движение, укрывая соседку ведуна тенью своей листвы от палящего солнца.

— Аллаэ-эу… — не слишком уверенно начал ведун.

— Ой! — русалка страдальчески сморщила носик. — Не ломай язык, говори уж, как привык!

Голос ее, как звон колокольчика, разнесся над поверхностью реки. Ведун окинул собеседницу одобрительным взглядом. Как и все речные русалки, она была удивительно красива: тонкие правильные черты лица, темные, глубокие как омуты глаза, пухлые губы, рассыпавшиеся по плечам длинные волосы, высокая грудь, тонкая талия, в меру округлые бедра… не портил облика русалки даже зеленоватый оттенок кожи и изумрудный отлив волос.

Ведун вздохнул. Среди русалок, в отличие от людей, откровенно некрасивых, а уж тем более страшных, не было. Во всяком случае, он таких не встречал. Наверное, так оно и должно было быть.

Хранители говорили, что люди не всегда были такими, как сейчас. Были времена, когда их далекие предки обликом своим мало отличались от горных унгулов, и так же, как и унгулы, нравами своими походили скорее на животных, чем на разумный народ. Верилось в это слабо, но раз Хранители так говорили…

По словам тех же Хранителей, народ русалов был намного древнее человеческого, так что у Природы (или Богов — это уж кто во что верил) было достаточно времени, чтобы довести их облик до совершенства. Морские русалы, правда, отличались от людей сильнее, чем речные, и многие люди красивыми их не считали. Ведун был не из их числа.

Еще говорили, что старые русалы, которые с возрастом теряли способность не то что передвигаться по земле, но даже и дышать земным воздухом, теряли к этому времени всю свою красоту и были… как бы это помягче выразиться? Страшноваты. Ведун — как и все, от кого он об этом слышал — знал эту сторону русалочьего бытия лишь понаслышке, поскольку состарившегося до такой степени русала не видел ни разу в жизни.

Нынешняя его собеседница была красива, хотя и не слишком молода даже по русалочьим меркам. Ее стройные ножки еще не сменились рыбьим хвостом, но между изящными пальцами рук уже появились нежные перепонки, а ступни успели смениться изящными плавниками.

— Ну, тогда здравствуй.

— Здравствуй, — русалка кокетливо кивнула.

— Подловила ты меня, — признался ведун. — Еще самую малость — и нырнул бы.

— Поделом, — важно ответила русалка. — Ваши дети малые и те знают: не смотрись в речное отражение — русалки утащат.

— Ну, меня-то ты не утащила, — заметил ведун.

— Ты силен, — русалка с серьезным видом кивнула, а сразу вослед прыснула, зажав рот ладошкой. — Только где б была твоя сила, если б я сама тебя не отпустила!

Ведун улыбнулся, невольно залюбовавшись речной красавицей.

— Откуда знаешь наш язык? — поинтересовалась русалка, озорно блеснув темными глазами.

— Знакомый один научил, — поколебавшись, признался ведун. — Из ваших.

— Да ну? — русалка округлила глаза в притворном удивлении. — Так уж прямо и знакомый? Что-то не слышала я о таком, чтобы русалы водили с людьми тесное знакомство, да еще и речи нашей вас облучали!

— Твоя правда, — согласился ведун. — Только и я не слышал, чтобы ваши болтали с людьми вот так запросто, как ты сейчас со мной.

Русалочка закусила губку, скрывая улыбку.

— «Твоя правда» — передразнила она ведуна, на удивление точно подражая его голосу. — Обычно мы с людьми разговоры не разговариваем. Только вот ты-то человек необычный. Обычных людей виалор так не принимает, как тебя принял.

— Да уж, — ведун погладил ладонью черную кору. — Человек я необычный, это точно…

— Так каким же ветром занесло в наши края одного из Детей Волка?

— Ишь ты! — ведун покачал головой. — Неужто у меня на лбу написано, что я из Детей Волка?

— На лбу не на лбу, а наметанный глаз не проведешь! — важно ответствовала русалка. Ведун покосился на нее насмешливо: глаз-то у тебя, спору нет — наметанный, да вот только в нем ли тут дело?

— Дело у меня в ваших краях, — ответил он уклончиво.

— Знаем мы твое дело, — фыркнула русалка. — Оборотня пришел изводить!

— Ну, а раз знаешь, чего спрашиваешь?

— Ишь, какой. Уж и спросить нельзя! — русалка обиженно надула губки. — Не хочешь разговаривать… — она оперлась руками о ствол, делая вид, что собирается спрыгнуть в воду.

— Постой, постой! — ведун торопливо поднял руку, притворившись, что принял игру за чистую монету. — Уж прости — ляпнул, не подумавши. Характер-то у ведунов, сама знаешь, какой.

— Ладно уж, — сменив гнев на милость, русалка великодушно отмахнулась. — На первый раз прощаю. Охотник на оборотней.

Ведун уже понял, что она приплыла к нему неспроста. Она знала, кто он такой, знала, зачем он сюда пришел, значит, весь этот разговор был затеян не с бухты-барахты. Русалы редко по-серьезному вмешивались в людские дела, но уж если до этого доходило, к их советам и предостережениям стоило прислушиваться с самым пристальным вниманием. В отличие, к примеру, от бестолково болтливых вил, русалы всегда говорили по делу и только правду. Беда только, что говорили они эту правду так, как было понятно им самим, и человеку было порой ох как непросто понять их, без сомнения, ценные замечания.

Ведун любил русалочий народ. Любил за искренность, за умение не унывать, за бесшабашную веселость. Любил даже за неуемную игривость, которая, правду говоря, иногда выходила людям боком вплоть до самого печального исхода. Естественно, людям такое положение дел не слишком нравилось, но тут был как раз тот случай, когда, как говорится, хороши были и те, и другие. И неизвестно еще, у кого было больше поводов для обид.

Русалы редко губили людей намеренно. Человеку нужно было очень постараться, чтобы навлечь на свою голову гнев в общем-то незлобливого водяного народа. Но люди испокон веку ни в чем не были так талантливы и удачливы, как в поисках неприятностей на свое любимое мягкое место.

Находились среди людей «мудрецы», всерьез строившие планы завладения несметными сокровищами, которые русалы якобы скрывали в своих подводных владениях. Некоторые из этих кладоискателей рано или поздно пытались добыть сведения о предполагаемых сокровищах у самих русалов, не брезгуя при этом никакими способами, чтобы развязать языки несговорчивым пленникам.

Некоторые предприимчивые умники пытались продавать одурманенных колдовскими зельями молоденьких русалок в бордели для особо развращенной публики. Среди колдунов встречались «знатоки», полагавшие, что кровь русалок придает их волшебным снадобьям особую силу…

Вполне естественно, что всем этим людям не стоило подходить близко к воде. Если, конечно, они хоть немного дорожили собственной жизнью.

Обычно русалы улаживали свои дела тихо и незаметно, но иногда дело доходило и до открытых стычек. Но таковые, если и случались, были обычно редкими и незначительными. О сколько-нибудь серьезных столкновениях между людьми и русалами ведуну пока слышать не приходилось.

— Так что с моим оборотнем? — поинтересовался ведун, помолчав. Он решил не тянуть кота за хвост и сразу начать разговор по существу.

— А что с оборотнем? — с невинным видом переспросила русалка.

— Убивать мне его или как?

— Меня спрашиваешь? — «удивилась» русалка, весело блеснув глазками. — Сам-то не знаешь, что ли?

Ведун вздохнул.

— В том-то и дело, что теперь уже не знаю.

— А раньше знал? — русалка с интересом заглянула ему в глаза.

— Раньше? — ведун пожал плечами. — Раньше все шло само собой. Жизнь сама подсказывала, что делать.

— Жизнь всегда подскажет, — кивнула русалка. — Нужно только уметь слушать ее подсказки.

— Я не слышу, — признался ведун. — Может, ты поможешь?

— Рада бы, — русалка вздохнула. — Да не могу. Точнее, не хочу. Помочь тебе сейчас — значит, решить за тебя, а такая помощь всегда выходит помощнику боком. Зачем мне такое счастье? Что бы дальше ни случилось, решать, что делать, придется тебе самому, под свою собственную ответственность. Я эту ношу на себя не возьму. Да и никто в здравом уме не возьмет.

— Ну почему же? — ведун грустно усмехнулся. — Я знаю одного человека, который готов принять на себя всю ответственность за мои поступки.

— Нет, — русалка покачала головой. — Ты ошибаешься. У жреца своя игра и своя ответственность, и ты для него лишь орудие. Жрец тебе не помощник, он принимает свои решения и сам несет за них ответ. Хотя… Ты можешь принять на себя роль слепого орудия и сделать так, как он говорит. Но это все равно будет твой выбор, и только ты будешь за него в ответе.

Ведун с усмешкой поскреб бритую макушку. Похоже, русалы были неплохо осведомлены о содержании их со жрецом разговоров. Интересно бы узнать, откуда?

— Ну, и что мне теперь делать? — пробормотал он, обращая вопрос скорее к самому себе, чем к собеседнице.

— Мудрые говорят: не знаешь, что делать — не делай ничего.

— Так что, мне уйти отсюда? Оставить все как есть?

— Это тоже действие, у которого будут последствия.

— Тогда остаться сидеть на этом дереве до скончания века?

— Действие не в том, что делают твои руки и ноги. Действие здесь, — русалка постучала себя пальчиком по лбу. — И здесь. — Она приложила ладонь к груди. — Не этому ли учат и ваши Хранители?

Ведун криво усмехнулся.

— Как вы, живущие под водой, умудряетесь знать о том, что твориться на суше, лучше тех, кто по этой суше ходит?

Русалка ответила загадочной улыбкой.

— Мы давно живем в этом мире. Тому, кто однажды обжегся, нет нужды каждый раз совать руку в огонь, чтобы узнать, что он жжется.

— Этот оборотень… — ведун задумчиво прищурился. — Он действительно может быть так важен для людей, как считает Инциус?

— Может, — не задумываясь, кивнула русалка. — Наш мир таков, что в нем нет ничего невозможного.

— Н-да… Хороший ответ, — ведун пристально глянул на русалку. — А скажи честно, ты ведь не для того приплыла, чтобы просто поболтать со мной о том, о сем?

— Нет, — нимало не смутившись, ответила русалка.

— Тогда зачем?

— Чтобы узнать, что нас ждет.

— Узнать, что вас ждет? — ведун казался непритворно удивленным. — От меня?

— Почему нет? Тому, кто умеет видеть суть вещей, даже одна капля может многое сказать о целом океане. Того, кто умеет слушать, далекий гром всегда предупредит о надвигающемся ненастье. Мудрый не ждет беды, но всегда первым замечает ее приближение.

— Хм… Похоже, ты все-таки даешь мне совет, — негромко проговорил ведун.

— Нет! — русалка рассмеялась. — Это не совет! Хотя, возможно, мои слова повлияют на твое решение, ты не сможешь упрекнуть меня в том, что я толкнула тебя на неверный путь — ты ведь не знаешь моего интереса в этой истории.

— И какой же он, твой интерес? — шутливо, почти не надеясь на ответ, поинтересовался ведун.

— Такой же, как и у всех живущих. Я хочу жить. По возможности так, чтобы быть довольной собой и тем, что происходит вокруг. Все очень просто.

— Значит, с востока и вправду идет беда? — посерьезнев, спросил ведун.

— Смотря что считать бедой, — пожала плечиками русалка.

— Конец Мира это беда?

— Какого Мира? — уточнила русалка.

— Того, в котором мы все живем.

— Мы живем в разных мирах. Когда люди пришли в Тридолье, это тоже стало концом чьего-то Мира. Это было бедой?

— Скажи… — ведун неуверенно потер подбородок. — А до того, как в Тридолье пришли люди, здесь жили одни только Древние Народы? Только нелюди?

— А что говорят об этом ваши Хранители? — помолчав, поинтересовалась русалка.

— Говорят, что люди жили в этом Мире испокон веков, а все рассказы жрецов о том, что мы откуда-то пришли — сказка. Еще они говорят, что раньше люди мало чем отличались от животных… — ведун говорил осторожно, тщательно подбирая слова. Разговор с каждой минутой становился все интереснее и интереснее.

— Что ж… — русалка вздохнула и грустно улыбнулась. — И ведуны, и жрецы помнят многое. Многое, но не все. Ваши знания — лишь осколки целого…

Ведун молчал, затаив дыхание, боясь спугнуть нежданную откровенность собеседницы. Никогда еще ему не приходилось слышать подобные речи ни от русалов, ни от кого-то еще из нелюди. Всем своим существом ведун ощущал мимолетное, готовое вот-вот исчезнуть прикосновение великой Тайны.

— Правы и те, и другие, — тихо проговорила русалка, когда ведун уже решил, что не дождется от нее больше ни слова. — Раньше, очень давно, в нашем мире жил другой разумный народ. Но они жили не в Тридолье…

— В Глухолесье? — догадался ведун. — Они и сейчас там?

— Нет, — русалка покачала головой. — Их больше нет…

— Они исчезли во времена Великих Сумерек? — с трудом сдерживая охватившее его нетерпеливое возбуждение, ведун старался говорить размеренно и спокойно, с надлежащей долей безразличия в голосе. — Повелители Ужаса убили их?

— Повелители Ужаса? — русалка посмотрела на ведуна со странной улыбкой. — Похоже, легенда о Повелителях Ужаса это единственное, в чем еще сохраняют согласие ведуны и жрецы!

— Хранители не считают их злом, — счел нужным пояснить ведун.

— Правда? А чем они их считают? Вот ты ведун, что ты сам думаешь об Ужасе?

Ведун подумал немного и растерянно пожал плечами. Он с удивлением понял, что и в самом деле не может сказать об Ужасе ничего вразумительного, кроме того, что он… ужасен. Это всегда было для него чем-то само собой разумеющимся, таким же, как собственное дыхание или смена дня и ночи. Почему день сменяет ночь в раз и навсегда строго определенной последовательности? Почему вода мокрая? Чем страшен Ужас? Странные вопросы…

В свое время ведун прочитал — наставник заставил — все жреческое Девятикнижие. И до сего момента он был уверен, что понял в нем если не все, то уж самое главное точно. Теперь он осознал, что ошибался. В Девятикнижии часто упоминались Повелители Ужаса, но упоминания эти в большинстве своем были краткими и поверхностными. В основном они сводились к настойчивому внушению мысли о том, что времена правления Повелителей были сплошным бедствием для человеческого рода. Но каким именно Ужасом повелевали Повелители? Это был Ужас — перед чем? Ведун понял, что не знает ответа на эти вопросы. В Девятикнижии об этом напрямую не был сказано ни слова, Хранители тоже обходили эту тему стороной…

Прочитав ответ ведуна по его лицу, русалка усмехнулась.

— Вот то-то и оно! Мудрые говорят, ужас — сын беспокойства и внук неизвестности. Представь себе, что ты живешь в Мире, о котором знаешь только то, что ничего о нем не знаешь. Ты не понимаешь смысла того, что с тобой происходит, не знаешь, что тебя ждет через мгновенье, не знаешь даже, кто ты такой! У тебя есть только память, но и она ненадежна: ты помнишь события, но их значение меняется в зависимости от того, в какой ситуации ты о них вспоминаешь. Единственное, что ты знаешь в этом мире — так это свою Смерть. Неизвестно когда и как, но ты точно умрешь, и это единственное, в чем ты можешь быть уверен. Каково это, по-твоему — жить в постоянном ожидании смерти? И не той смерти, о которой говорят ваши Хранители или жрецы, а смерти, после которой не будет ни перенесения в Вышний Мир, ни второй попытки в этом Мире, ни даже растворения в пустоте. Эта Смерть — Неизвестность, и нет никакого способа узнать, что она собой представляет, кроме одного — умереть самому…

Русалка говорила негромко, с отрешенным видом и отсутствующим взглядом. Со стороны казалось, что она и сама пытается представить то, о чем говорит. И не очень-то у нее получается…

— Как, по-твоему, страшно жить в ТАКОМ Мире?

— Не знаю, — покачал головой ведун. — Твоих слов мало, чтобы понять это.

— Правильно, — русалка снова кивнула. — Чтобы ответить на этот вопрос, нужно испытать все, о чем я говорила, на своей собственной шкуре. И не сойти при этом с ума… Но тот, кто сможет это, тот, кому окажется под силу пережить, ощутить и принять сердцем то, о чем я говорила, а главное, смириться с этим — того ждет подлинное могущество. Ибо великая Сила заключена в противоположности всему тому, что мы знаем — в Неизвестности.

— Ты говоришь почти как наши Хранители, — тихо заметил ведун.

— Вот именно, что «почти», — быстро ответила русалка. — Ваши Хранители нашли свой способ говорить о Смерти, подобрали ей свое имя.

— Это всего лишь слова! Любой ведун знает об этом.

— Слова это путы для разума. Даже если нам кажется, что они близки к истине, за ними все равно ничего не стоит. Все, что можно сказать о Смерти — ложь, а ложью не добудешь Великую Силу.

Ведун слушал речи русалки и не то чтобы ясно понимал, скорее, смутно чувствовал, что ее рассказ в чем-то перекликается с жреческим Девятикнижием. Но чем, дальше он слушал, тем сильнее крепло у него подозрение, что рассказы об ином Мире, в котором правят Неизвестность и Смерть — всего лишь иносказание, и на самом деле русалка вела речь о чем-то совсем ином.

— Но если вам известна эта тайна, почему же древние народы до сих пор не обрели эту Великую Силу? — вырвалось у ведуна почти против его воли. Ему и самому был не до конца понятен смысл собственного вопроса. Что за Тайна? Что за Сила?

Спросил, и вдруг подумал: а что если… обрели? Да нет, такое не утаишь!

Во взгляде русалки промелькнуло недоверчивое удивление, которое сменилось печально-равнодушным сожалением. В этот момент, глядя в молодые на вид глаза собеседницы, ведун вдруг необычайно остро ощутил, НА СКОЛЬКО она на самом деле старше него.

— Почему рыба не может летать, а птица — жить под водой? Каждому свое. Жизнь длиной в многие столетия, в почти полной неуязвимости для болезней и врагов, не дается просто так. Когда впереди вечность, трудно ощутить близость конца. Все имеет свою цену, и есть вещи, которые невозможно совместить. — Русалка неожиданно усмехнулась. — Как говорил один мой… хм, знакомый из ваших, из людей: нельзя схватиться одной рукой сразу и за сиську, и за…

Ведун растерянно покашлял, потом усмехнулся. За время разговора он успел настроиться на серьезно-возвышенный лад, и вдруг такой неожиданный поворот.

— Грубовато, — согласилась русалка, бросив на ведуна быстрый насмешливый взгляд. — Но в самую точку. Те, кого вы называете нелюдью — Древние Народы. Древние. Пожалуй, в этом слове ответ на твой вопрос. Молодое деревце может согнуться и даже изменить направление роста, как случилось, например, с этим виалором, — русалка нежно погладила черную кору. — Вековой дуб можно только сломать…

Ведуну подумалось вдруг, что в мире и в самом деле творится что-то неладное, если уж русалки заговорили ТАК и о ТАКОМ.

— Если опасность грозит только людям, почему это заботит вас, русалов?

— Наш мир связан с миром людей. Теснее, чем нам бы того хотелось. И мы, увы, не можем разорвать эту связь, как бы нам этого ни хотелось. Изменится ваш мир — придется меняться и нам.

— Разве вы, как и все нелюди, не выиграете от того, что люди исчезнут с ваших исконных земель?

— Выиграем ли мы? — русалка усмехнулась. — Не знаю! Хотя… Наверное, если бы люди просто исчезли, это был бы не самый худший вариант.

— Возможно что-то другое? — нахмурившись, спросил ведун.

— Все возможно, — вздохнула русалка.

Солнце медленно двигалось по небосклону, и вслед за ним также медленно двигались ветви дерева, скрывавшие в своей тени ведуна и русалку.

— Жарко, — негромко и задумчиво произнесла русалка. — Озера мелеют… А зимой эта речка промерзла местами почти до дна. Пока здесь не было людей, все было по другому. Некоторые из наших усматривают в этом прямую связь…

— «После» не обязательно означает «вследствие», — так же негромко заметил ведун.

— Но может и означать, — еще тише откликнулась русалка.

— Те… — ведун замялся, подыскивая подходящие слова. — Кто жил в этом мире до нас, до людей, они погибли без борьбы? — спрашивая, ведун хотел узнать, можно ли вообще хоть как-то противостоять тем силам, что решали судьбы народов их мира.

— Нет, — русалка печально улыбнулась, и ведун понял, что она разгадала его уловку. — В нашем мире уже была большая война.

Слова русалки, несмотря на то, что они, казалось бы, давали надежду, не очень понравились ведуну.

«Уже была большая война» — невозможно было ошибиться в истинном смысле этих слов. Будет война. Но когда? С кем? Из-за чего? Ведун открыл было рот, но ничего не успел сказать.

— Но это была совсем не та борьба, которую ты имел в виду, — уже без улыбки добавила русалка. Это в корне меняло все дело и снова сбивало с толку, но по тону собеседницы ведун понял, что задавать дальнейшие вопросы бессмысленно — она не ответит. Русалка и так сказала слишком много.

— Спасибо тебе, — ведун склонил голову. — Я услышал больше, чем мог надеяться. Надеюсь, что и ты не впустую потратила время и узнала то, что хотела.

— Я узнала многое, — все так же тихо промолвила русалка. — И ничего. Ты изменился. Сейчас ты не такой, каким был еще неделю назад. Ты снова стал похож на того, о ком рассказывала мне когда-то Миэле.

— Как она? — чуть помедлив, спросил ведун.

— У нее все хорошо. Она передавала тебе привет. Сказала, что не держит зла.

— Я был тогда слишком молод и еще не закончил обучение… — начал ведун с извиняющейся ноткой в голосе.

— А сейчас ты его закончил?

Ведун открыл рот… и снова его закрыл. Русалка мягко улыбнулась.

— Я знаю, вы, ведуны, полагаете, что чувства мешают «Познанию», которому вы посвящаете свои жизни. Любовь, ненависть, влечение, отвращение — все это, по-вашему, вредит чистоте познающего разума. Но знаешь, что вредит этой чистоте больше всего? Стремление сохранить ее любой ценой! Истина — это наш мир, каким его видят Боги, в которых ты не веришь. Смертным не дано ее познать.

— Да… — ведун кивнул. — Стремясь к абсолютному знанию, нельзя забывать, что оно недостижимо. Так говорят Хранители. Для того, кто выбрал путь познания, важнее вопросы, на которые еще нет ответа.

— А если ответа вообще не существует? Такие вопросы для вас наверное просто бесценны!

Ведун покосился на смеющуюся русалку и тоже улыбнулся.

— Так и есть. Тут главное удержаться от того, чтобы придумать ответ самому.

Русалка легко соскользнула с дерева в воду и через минуту вынырнула шагах в пяти от нависшего над рекой ствола.

— Так что, Миэле-то привет передавать?

— Само собой! — без колебаний ответил ведун.

— Ну что ж, удачи тебе, любитель вопросов без ответа! Может, еще и свидимся… когда закончишь обучение!

Русалка звонко рассмеялась и, развернувшись к ведуну спиной, нырнула в глубину, сверкнув на прощанье круглой… Ну да ладно.

Оставшись в одиночестве, ведун грустно усмехнулся. «Когда закончишь обучение…».

Наставник говорил, что Знание не имеет пределов и границ, и тот, кто вступил на путь Знающих, обречен на вечные странствия, которые не сможет прекратить даже сама Смерть. Когда-то — казалось, что с тех пор миновали века — эти слова произвели на молодого Ищущего гнетущее впечатление. Тогда ему, совсем еще зеленому пацану, бесконечное скитание, без всякой надежды достичь хоть какой-то определенной цели, представлялось скорее проклятьем, чем уделом избранных. Понадобились годы, чтобы понять: наставник имел в виду совсем не те странствия, о которых подумал поначалу молодой ведун. Понимание пришло гораздо позже, а тогда, в самом начале…

Наставник сразу сказал ему, что он не такой, как остальные, а потому и обучать его будут отдельно от других. Это стало очередным, одним из многих за короткое время, неприятных сюрпризов. А уж когда началось само обучение!.. Ведун, вспомнив свои первые шаги по Ведовскому пути, с усмешкой покачал головой.

Обучение началось с избиения. Наставник сразу сказал, что сила — не главное. Главное умение соразмерять свою силу применительно к конкретным обстоятельствам. Молодой ведун не понял смысла этих слов, и тогда наставник открыл ему их практический смысл. И, надо признать, сделал он это самым простым и эффективным способом.

Наставник привел нового ученика в небольшой зал. Единственным, что нарушало его однообразную пустоту, был обрубок бревна вершков десяти в обхват, торчавший из стены на уровне чуть ниже груди взрослого человека. На бревно были нанесены поперечные зарубки. Наставник подвел ученика к бревну и показал на одну из зарубок.

— Ударь по этому бревну так, чтобы оно ушло в стену точно до этой отметки.

Ученик пожал плечами и несильно толкнул бревно в торец. Оно подалось неожиданно легко, утонув в стене гораздо глубже указанной наставником зарубки. В то же мгновенье из стены рядом с первым выскочило второе бревно и с размаху — да так быстро, что не увернешься! — ударило нерадивого ученика в живот. Отлетев на несколько шагов, тот грохнулся на жесткий каменный пол и несколько минут приходил в себя.

Наставник не торопил. Когда ученик поднялся, он знаком подозвал его и, показав на другую зарубку, сказал:

— Бей. Учись соразмерять свою силу!

Это было началом. Дни шли за днями, и каждый из них начинался и заканчивался пыткой у торчащего из стены ненавистного полена. Удар по бревну — удар бревном, удар по бревну — удар бревном, удар по бревну — удар бревном… Стоило только начать приспосабливаться к сопротивлению бревна и нащупать правильную силу удара, как сопротивление это менялось и все приходилось начинать сначала, потому что от рассчитанного удара бревно утопало в стене целиком или же вообще не двигалось с места. И нельзя было задержать на бревне руку дольше отмеренных кем-то считанных мгновений, по истечении которых из бревна выскакивал острый шип и немилосердно колол ладонь…

Через неделю живот молодого ведуна превратился в сплошной синяк, а на ладонях не осталось живого места от уколов подлого шипа. Ученик начал уже всерьез подумывать, что долго он такого «обучения» не выдержит и, по всему видать, в скорости отдаст концы. Но наставник каждодневно поил его отвратными настоями и заставлял мазать живот вонючими мазями, и, хотя боль от уколов и синяков никуда не девалась, здоровье ученика, к немалому его удивлению, не спешило ухудшаться. Он с аппетитом ел, спал без задних ног — благо помимо упражнений на бревне были у него и другие, не менее увлекательные занятия, после которых ближе к ночи порой едва хватало сил на то, чтобы кое-как добраться до жесткой лежанки, — и не то что не хирел, а вроде как даже креп, становясь живее и бодрее.

Прошло время, и молодой ведун приспособился таки к управляющему бревном коварному устройству. И хотя сопротивление менялось все чаще и чаще, а шипы выскакивали все быстрее и быстрее, ответные удары за неправильные действия настигали ведуна все реже и реже. Да и сами эти удары были уже не так страшны, как в начале. То есть их сила и скорость не уменьшились — скорее наоборот! — но ученик приспособился и к ним. Иногда ему удавалось увернуться, иногда — отскочить назад, а порой он умудрялся каким-то самому ему до конца не понятным образом собраться, сжаться и подготовить свое тело к удару так, что тот просто отбрасывал его в сторону, не причиняя особой боли.

И вот, когда ведун уже полагал себя достаточно подготовленным и начал надеяться, что его игры с бревном подходят к концу и скоро он займется чем-нибудь более приятным и интересным, в один прекрасный день все изменилось. Однажды утром, неожиданно получив подряд с десяток ударов, ученик с удивлением понял, что теперь сопротивление бревна изменяется не после каждого удара, а во время оного! Это было нечестно, потому что теперь у него не было вообще никакой возможности приспособиться к хитрому механизму (или что там было за стеной на самом деле?)! Но так было, а ученик успел уже убедиться в том, что там, куда он попал, спорить и сетовать бессмысленно…

Дальше все было, как в кошмарном сне: следующие один за другим удары, боль и закипающая где-то в глубине души бессильная злость. Злость на ненавистное бревно, никак не желающее играть по-честному. Злость на наставника, невозмутимо тычущего пальцем в очередную зарубку. Злость на самого себя, неуклюжего и тупого (ведь есть же выход — должен быть! — а где он, не видно…), злость на весь мир с его несправедливым, подлым и жестоким устройством. Впервые за все время, прошедшее с тех пор, как он перестал считать себя малым дитем, ученик готов был заплакать от обиды. Окружающий его мир строился на обмане, и молодой — и, вернее всего, неудавшийся — ведун понял вдруг с пугающей ясностью, что сути этого обмана ему никогда не раскрыть.

А наставник стоял и смотрел, смотрел и ничего не говорил, только вновь и вновь указывал пальцем на зарубки. Ребяческая злость быстро сменилась отчаянием, но ученик упрямо стиснул зубы и не отступился, и теперь каждый новый удар по капле разбавлял его отчаяние обжигающим звериным гневом. Теперь он бил, даже не пытаясь что-то угадать или рассчитать, бил, вкладывая в каждый удар всю свою силу. Наставник видел это, но ничего не говорил.

А ученик понял вдруг, что не уйдет из этого зала ни за что на свете. Не уйдет, даже если прикажет наставник, не уйдет, пока не поймет, не почувствует всей шкурой, в чем тут дело. И плевать, что вылетающее из стены бревно к концу дня превратит его кишки в кровавую кашу! Лучше умереть здесь и сейчас, чем и дальше чувствовать себя глупой игрушкой каких-то неведомых, злобно-насмешливых сил, управляющих этим Миром.

И в тот момент, когда отлетающий от очередного удара ученик это понял, сжигающий его гнев почти мгновенно переплавился в холодную ярость. А потом волна ледяного спокойствия смыла и эту ярость, и все, что еще сохранилось до этого момента в его затуманенном болью сознании — обрывки мыслей, страхи, сомнения…

А потом ушла и боль. И все потеряло смысл. Осталось только избитое тело и торчащий из стены кусок дерева.

Ученик медленно поднялся и подошел к бревну. Еще до того, как наставник поднял руку, он уже знал, на какую зарубку тот укажет. Как знал и то, что после его удара бревно не остановится в назначенном положении и уйдет в стену глубже, чем нужно. Сейчас ему было на это наплевать.

Наставник указал на зарубку. Ученик ударил и почувствовал, как сильное поначалу сопротивление бревна к концу удара сошло на нет. Время замедлило свой бег. Нужная зарубка приближается к стене… Еще мгновенье, и она скроется с глаз.

Но тут ученик неожиданно ощутил, что бревно на самом деле есть не что иное, как продолжение его руки, и, значит, он может остановить его так же, как останавливает, когда это нужно, собственную руку.

И бревно, повинуясь его воле, остановилось, едва зарубка коснулась стены. Губы ученика скривила злорадная ухмылка. И он снова ударил по остановившемуся бревну. Ударил, не касаясь его, и не почувствовал вообще никакого сопротивления. Бревно стрелой влетело в стену, и там за стеной что-то жалобно скрипнуло.

И тут же из нижнего отверстия вылетело другое, наказующее бревно. Ученик был готов к этому, готов как никогда. Он не стал уворачиваться или отскакивать, он просто стоял и ждал удара. Но удара не получилось. Ученик почувствовал лишь легкое касание, бессильное не то что отбросить его тело назад, а и просто хоть на волосок сдвинуть с места. Натолкнувшись на непреодолимую преграду, массивное бревно остановилось, за стеной что-то громко хрустнуло, и все закончилось.

Ледяное спокойствие ученика растаяло. Пришло удивление, недоверчивая радость, замешательство. Он виновато покосился на наставника. Хитрый механизм был сломан. А наставник неожиданно кивнул и ободряюще улыбнулся:

— Хорошо! Так уже лучше.

Наставник… Он редко ругал и скупо хвалил, он никогда не рассказывал о себе и не задал ученику ни одного вопроса о его жизни до Синегорья. Он вообще мало говорил, предпочитая пример, действие, и снисходя до лаконичных пояснений лишь там, где без них никак нельзя было обойтись. Ведун не помнил ни одного случая, когда бы наставник выказал по отношению к нему хоть какие-то чувства, отличные от чуть снисходительного уважения учителя к ученику. И все же со временем между ними установилась связь гораздо более тесная и прочная, чем та, что связывала когда-то ученика с его родным отцом. По крайне мере, ведун ощущал это именно так. Чувствовал ли то же самое Наставник, он не знал.

Наставник… Когда-то он казался ученику великим колдуном, мудрецом, непобедимым воином и чуть ли не сказочным героем в одном лице. Вспомнив об этом, ведун усмехнулся. Наставник много раз говорил ему, что не обладает и десятой долей той силы, которая волей судьбы оказалась в распоряжении его нового ученика. Ученик не верил. Не верил в то, что когда-нибудь сможет не то что превзойти, а хотя бы приблизиться к тому мастерству, которое демонстрировал наставник. Казалось, что человеческой жизни (тогда он еще мерил свою жизнь человеческими мерками) не хватит на то, чтобы всему этому научиться. Теперь-то ведун понимал, что все те чудеса, которыми поражал его воображение наставник, были по большей части простенькими трюками, скорее эффектными, нежели по-настоящему эффективными. Но они и предназначались как раз для того, чтобы поразить воображение, встряхнуть разум ученика, поколебать его веру в некоторые неписанные истины, которые тот впитал чуть ли не с молоком матери, и наверное, поэтому искренне считал их вечными и незыблемыми, даже не задумываясь о том, так ли это на самом деле.

Наставник знал свое дело и добился поставленной цели — ученик изменился и вместе с ним изменился окружавший его мир. Точнее говоря, наставник научил его изменяться, никогда не застывая в одной позиции, в одной точке зрения, в одной уверенности. С тех пор окружающий мир потерял четкие границы и формы. Невозможное и очевидное постоянно менялись местами, сливаясь в конце концов в Непостижимое. Жить в таком мире было непросто, но вернуться в когда-то привычный, надежный и понятный мир ведун уже не мог. Да, честно говоря, и не хотел!

Ведун протянул вперед руку ладонью вниз, и поверхность реки под его рукой вздыбилась небольшим бугорком. Бугорок рос, тянулся вверх, пока, наконец, его вершина не оторвалась от основания, образовав колеблющийся шар размером со среднее яблоко. Этот шар продолжил движение вверх, пока не коснулся руки ведуна. Тот немного присогнул пальцы и медленно развернул руку ладонью вверх, подхватив водяной сгусток снизу.

Вода словно затвердела, и теперь у ведуна на ладони лежал идеально ровный шар, будто выточенный из куска зеленоватого льда. Солнечный свет отражался от его поверхности ярким бликом. Губы ведуна тронула слабая улыбка. Он расслабил пальцы, шар тут же потерял форму, расплылся. Вода, утекая сквозь пальцы, крупными каплями падала обратно в реку.

— Вот так, — ведун провел по лицу мокрой ладонью, вздохнул. — И, что интересно, никакого колдовства…