Глава 10
Экспедиция Башкирцева

Налет был идеально скоординирован с ударами по орбитальным крепостям и наземным радарам.

Флуггеры материализовались из синевы. Избавились от боевой нагрузки. Отработали пушками. Промчались над самыми верхушками деревьев, снося сверхзвуковой волной ветви, закручивая в зеленый смерч мириады сорванных листьев. Визитная карточка асов-штурмовиков.

Оценить класс пилотажа было некому. Военная база на мысе Альта-Кемадо погибла в первую же минуту.

Вместе с ней сгорел и лагерь археологов, прозванный участниками экспедиции Деревней.

Гибель лагеря была такой же бесславной, как и гибель базы. Разве что – еще более быстрой.

Если после стремительного налета черных флуггеров от базы остались по крайней мере жирно дымящиеся руины, то от Деревни – почти ничего, кроме обуглившихся трупов.

Легкие палатки с эмблемами Российской Академии Наук радостно вспыхнули и растаяли, словно их и не было никогда. Растаяли вместе со всеми, кто в них находился.

А еще – на низкой ноте вибрировала земля, гудело ослепительное небо и надсадно кричали оглушенные люди. Это Таня запомнила хорошо. Как и то, что сама она не проронила ни звука.

Никита, который лежал на земле рядом с ней – надо отдать должное научному сотруднику Андрееву: стоило появиться флуггерам, он сразу упал на землю и увлек за собой Таню, – исступленно повторял: «Не верю… не верю…»

Таня не могла понять, во что именно «не верит» Никита.

В то, что налет означает начало войны? Или в то, что происходящее – реально?

Но Таня не переспрашивала. Может быть, потому, что понимала – в свете случившегося апокалипсиса это не имеет значения.

С тяжелым гулом флуггеры исчезли в вышине. Однако Таня и Никита долго не решались встать. Смотрели заколдованными глазами на то, как исходит копотью оплавленный штабель пляжных лежаков у самой кромки моря. На угольно-черную тучу, подсвеченную багровыми сполохами, которая клубилась теперь на месте военной базы Альта-Кемадо. На играющую солнечными бликами поверхность океана. Безмятежную и безразличную.

А когда они все-таки встали, оказалось, что их лица, волосы, одежда густо облеплены охряно-серой пылью. Пыль хрустела на зубах и ела глаза.

– Как ты думаешь, кто это был? – спросила Таня, извлекая из заднего кармана шорт, своеручно переделанных из старых джинсов, пачку сигарет «Тройка».

– Чоруги, – шепотом сказал Никита. И зачем-то повторил еще два раза: – Чоруги. Чоруги.

Таня окинула Никиту внимательным взглядом. Его глаза – всегда такие ироничные, если не сказать глумливые – светились первозданным, палеолитическим ужасом. Тане даже показалось, что Никита испуган гораздо больше, чем она сама.

Когда вторая сигарета была потушена о серый растрескавшийся камень, Таня повернулась к застывшему в позе Будды Никите и спросила:

– Ну что, пойдем?

– Куда? – Никита изумленно на нее вытаращился. Голубые, детские глаза.

– Как это куда? Посмотрим, может, кто-то из наших… ну… – Таня не сразу подобрала нужное слово, – нуждается в нашей помощи…

– Ты что, совсем свихнулась? – истерично всплеснув руками, зашипел Никита. – Сейчас они прилетят снова, и нам крышка! Сгорим заживо! Как они, как все! А я совершенно не…

– Да прекрати ты, Ника, – отмахнулась Таня; лицо ее стало угрюмым, почти злым. – Если боишься – оставайся здесь.

С этими словами она выпрямилась, отряхнула одежду и побрела отлогим склоном горы Хуанита по направлению к Деревне. После недолгих колебаний ее товарищ поплелся вслед за ней.

А ведь как упоительно все начиналось!

Планетолет «Счастливый» покинул паром-улей «Блэк Вельвет» и приземлился на старой полосе в окрестностях военной базы Альта-Кемадо, принадлежащей Южноамериканской Директории.

Когда участники экспедиции под руководством гения археологии Башкирцева высыпали по трапу на волю, в объятия жаркого субтропического солнца, не только Тане, но даже циничному Диме Штейнгольцу показалось, что они попали в рай.

– И воздалось нам за добродетели наши! – старательно, на церковный манер, окая, провозгласил заведующий технической частью Клим Катенин, стягивая через голову канареечно-желтую футболку.

– Интересно, а купаться здесь можно? – искательно глядя в сторону моря, спросила аспирантка Жанна Скрябина. – Надо опробовать в деле новый купальник!

– Так вот ты какой, воспетый школьными учебниками легендарный Сеф-Се! – восхищенно воскликнул Казимир Лях, окидывая взглядом расположенный в низине город древних олунчей. Именно здесь им предстояло проводить свои изыскания.

– Как здесь красиво! – всплеснула руками профессор Арина Анатольевна Левина-Архипенко.

– Умгу, – согласился с ней русский японец Тодо Аои и тут же включил свою видеокамеру.

А Таня, впервые оказавшаяся в настоящем Внеземелье (не считать же, в самом деле, Екатерину?), ничего не сказала. От восторга у нее отнялся язык.

Самым фантастичным было то, что за пребывание в таком чудном месте им еще и зарплату платили. Причем – удвоенную.

– А что тут такого? Надбавки дают за вредность! – пояснял Тане всезнайка Никита Андреев, добровольно взявший на себя обязанности Вергилия, посвящающего молоденькую лаборантку в тайны «реальной» археологии. На счету Андреева было уже восемь таких экспедиций. Неудивительно, что он чувствовал себя по меньшей мере Шлиманом.

– А в чем, собственно, вредность? Ну, за которую надбавки? – спросила Таня, вглядываясь в манящие курортные дали. В них было что-то родное, средиземноморское.

– Как это в чем? Чужая биосреда – раз. G меньше земного. Вроде бы единичка разницы, а все равно – для здоровья вредно. Это два. Неспецифические примеси в атмосфере – три. Повышенный ультрафиолет – четыре. А пять, шесть и семь – все прочие опасности. Непредвиденные.

Таня рассеянно кивнула. Ну какие непредвиденные опасности могут поджидать сапиенсов на планете, чьи фауна и флора совокупно насчитывают жалких девятьсот видов?

Конечно, о смертоносных флуггерах, пилотируемых другими сапиенсами, она тогда не думала. Да и кто думал?

Кандидат ксенологических наук Казимир Лях был совершенно прав. Сеф-Се, город древних олунчей, был известен каждому школьнику, имеющему по истории оценку выше натянутой из жалости тройки.

Взятые в опрятные рамки фотографии желтых куполообразных жилищ олунчей, не имеющих ни окон, ни дверей, одну только овальную дырку в крыше, украшали школьные коридоры и обложки журналов.

А изображение самого знаменитого культового сооружения – Центрального Дырчатого Цирка – даже служило эмблемой научно-популярной передачи «Я и Вселенная». Эмблема эта, в свою очередь, была получена путем стилизации знаменитого образа Цирка, созданного талантом художника-ксеноклассициста Эридана: изрешеченная круглыми разновеликими отверстиями полуобрушившаяся стена на фоне гладкого, как яйцо, моря; сквозь отверстия пробиваются рубиново-огненные лучи восходящего над Вешней солнца.

Сами олунчи тоже пользовались всенародной любовью. Почти столь же большой, как и динозавры.

Кстати, с динозаврами у олунчей, несмотря на полное отсутствие внешнего сходства, все же было кое-что общее. Их роднила общность судьбы. И те, и другие вымерли, будучи не в силах поспеть за катастрофическими изменениями окружающей среды. Как говорится, «отстали от жизни».

Впрочем, масштабные наземные и подводные раскопки, выполненные в самом начале двадцать седьмого века, заставили предположить, что судьбы олунчей и земных динозавров различаются некоторыми трагическими деталями. Как известно, наиболее взвешенная, хотя и неимоверно скучная гипотеза связывает вымирание динозавров с резким изменением климата. Исчезновение олунчей с лика Вешней раньше было принято объяснять серией космических (падение крупных астероидов) и тектонических (быстрый подъем суши) катастроф.

Однако в 2601–2604 годах на Вешней были обнаружены полтора десятка гигантских зоокладбищ. В иле пресноводных водоемов и во тьме пещер покоились спрессованные временем в предызвестняковую массу останки, по которым удалось восстановить внешний облик странных земноводных существ.

Многометровые позвоночные черви или, если угодно, угри толщиной в бревно, наделенные непропорционально большими пастями – как заметил один астрозоолог: «Перед нами одно из тех алчных созданий, которые могли бы питаться кроликами, но имеют страсть к заглатыванию слонов». К этому портрету следует добавить множество гибких ложных конечностей, формирующих вокруг пасти нечто вроде цветка актинии, а также несвойственную земным змеям и угрям форму туловища, заметно расширяющегося от хвоста к голове. По этой форме их и назвали – Tuba Ierichonae Vesnaviensis, «иерихонская труба с Вешней».

С «иерихонскими трубами» был связан ряд примечательных фактов.

Во-первых, кладбища этих зубастых монстров датировались той же эпохой, на которую пришлось и вымирание олунчей.

Во-вторых, их эволюционные предшественники на Вешней обнаружены не были. Ближайшими аналогиями «иерихонским трубам» из ныне здравствующей фауны служили обычные морские черви. Но эти безобидные существа, похожие на красную лапшу, имели вполне скромные размеры и скелетом, как и положено нормальным червям, не располагали.

И, в-третьих, «иерихонские трубы» напрочь отсутствовали в изобразительном искусстве олунчей. Правда, животных олунчи вообще рисовали неохотно, так что это обстоятельство оставляло завидный простор для интерпретаций.

В итоге, несмотря на отсутствие ряда важных фрагментов мозаики, общая картина гибели олунчей в среде специалистов вырисовалась довольно жуткая. Жили-были олунчи, никого не трогали, как вдруг откуда-то извне взялись «иерихонские трубы». Вероятно, нашествие этих хищников застало аборигенов врасплох. После чего олунчей попросту… съели. В течение одного-двух поколений. «Иерихонские трубы», по-видимому, еще некоторое время питались другими вкусными видами, а затем вымерли, разбившись насмерть при падении с вершины съеденной пищевой пирамиды.

Ранее ксенологические науки никогда не сталкивались с подобным сюжетом. За аксиому принималось, что разумный вид, способный создавать оружие и орудия труда, строить города и храмы, в состоянии не только защитить себя от любых диких животных, но и со временем полностью вытеснить их из окультуренной своим присутствием среды обитания. А тут, на Вешней, такая незадача!

Съеденная цивилизация олунчей вторгалась в святая святых: ныне здравствующую ксенологическую парадигму. Парадигмы менять никто не любит. А потому, хотя всем все было ясно, официальную точку зрения на палеоисторию Вешней оставили в неприкосновенности, сославшись на то, что внезапное появление «иерихонских труб» на планете можно объяснить только ксеновизитом, а ксеновизит – это сверхтяжелая артиллерия научной мысли. Уж на него-то можно списать любую катастрофу. Прилетели инопланетяне, занесли неспецифические вирусы, среди олунчей вспыхнула пандемия – и при чем здесь вообще страшилки про зубастых монстров?

Так и остались олунчи вымершими «как-то само собой» динозаврами. Впрочем, аборигены Вешней, похожие на морских львов, были, судя по останкам, гораздо симпатичней динозавров. Олунчи были разумными: строили города. И религиозными: ксеноисторики доказали существование у них духовной культуры с элементами анимизма и полидемонизма.

Морские львы-олунчи поклонялись местной Малахитовой Луне, природе и своему первопредку (по мнению некоторых исследователей, отождествлявшемуся с Малахитовой Луной). Собственно, естественному спутнику планеты и был посвящен самый знаменитый храм олунчей – Центральный Дырчатый Цирк.

Остальные храмы олунчей – тоже цирки и тоже дырчатые – были посвящены ей же.

Правда, их сохранность оставляла желать лучшего – если к грудам обросших водорослями валунов вообще можно применить слово «сохранность». И, главное, в отличие от Центрального Дырчатого Цирка остальные храмы, как и города олунчей, располагались под водой.

Центральному Дырчатому Цирку и городу Сеф-Се в каком-то смысле повезло. В результате тектонических сдвигов они поднялись вместе с шельфом и оказались в приливной зоне береговой полосы. Благодаря чему большая часть архитектурного комплекса была доступна для изучения при отливе без аквалангов и скафов.

А Сеф-Се повезло дважды – рядом с ним выросла военная база Альта-Кемадо, скучающие обитатели которой числом в девяносто шесть человек регулярно посылали на родину видеоматериалы «из древней столицы» олунчей.

Южноамериканская Директория, которой формально принадлежали права на планету, считала цивилизацию олунчей своей карманной достопримечательностью и сил на ее популяризацию не жалела.

Таня, как и любой ксеноархеолог, много знала и о цирках, и о Сеф-Се.

Читала она и роман «Дети желтого океана», написанный небесталанным аргентинским писателем с древнеегипетской фамилией Ра.

В первой сцене романа морские львы-олунчи и наш главный герой – олунч-самочка по имени И-и – пробирались сквозь обжитые сравнительно безобидными исполинскими трилобитами морские джунгли к Центральному Дырчатому Цирку. Таня хорошо помнила текст романа, поросший кустистыми метафорами и застроенный пирамидами стихотворений. Аргентинец предпринял попытку реконструировать поэзию олунчей, которая, по его мнению, была отчасти визуальной, то есть стихи должны были складываться в геометрические фигуры – шестиугольники, овалы, трапеции.

…Вот взрослые и молодые олунчи, самки и самцы, занимают свои места согласно социальной иерархии. Те, кто потолще, – пролазят в дыры пошире, кто постройнее – в дыры поскромней. Ведь дырчатые цирки потому и «дырчатые», что паства должна была до самой талии просунуться внутрь цирка так, чтобы зад торчал снаружи – Таня всегда представляла себе Винни-Пуха, застрявшего в норе.

Вот наконец почти все дыры заняты. Пухлые милые мордашки становятся сосредоточенными, а глаза-бусины – серьезными. Собравшиеся благоговейно склеивают хвостовые ласты и внимательно смотрят вниз, туда, где стоит алтарь, поверхность которого вымощена тонкими, плотно пригнанными слюдяными пластинками.

Вот на небе появляется Малахитовая Луна. Полнолуние. Лучи могучего ночного светила проникают сквозь толщу океанских вод до самого дна (ведь храм располагается на мелководье). И слюдяной алтарь начинает играть искрами – сиреневыми и лазурными, алыми и огненными, наполняя сердца олунчей восторгом и ликованием…

Могла ли восьмиклассница Таня, запоем читавшая «Детей желтого океана», предположить, что несколько лет спустя она окажется на той самой Вешней возле того самого храма, где самочка-олунч И-и услышала страшную новость о том, что народу олунчей грозит великая опасность: нашествие жрунов (так, по мнению Ра, аборигены назвали «иерихонские трубы»). И что экспедиции, в состав которой она вошла, предстоит исследовать тот самый алтарь, на котором И-и поклялась отправиться в далекие воды на поиск Поющей Раковины, которая сможет помочь олунчам выстоять в битве с чудовищами?

Не могла.

Дело в том, что, несмотря на свою несомненную привлекательность для туристов (как же! олунчи! руины! живая ксеноистория!), Вешняя не пользовалась вниманием турфирм. Очень уж дорогим получалось это удовольствие: лететь в невероятную даль ради того, чтобы своими глазами увидеть камни, которые уже сто раз видел по каналу «Вокруг света».

Что же до науки – дела в районе Цирка шли вяло. Ну что искать на объекте, обследованном до последней щели? С тем же успехом можно отправляться обмеривать портновским сантиметром Стоунхендж. По крайней мере дешевле выйдет.

Однако Башкирцев, похоже, придерживался совсем другого мнения. И двое товарищей из Глобального Агентства Безопасности – Иван Горяинов (к слову, заместитель Башкирцева) и Семен Шульга – были с ним солидарны. Именно Агентство, по слухам, рекомендовало руководству КНИИК отправить экспедицию на Вешнюю, помогло с финансированием и даже выбило из соответствующего комитета Объединенных Наций беспрецедентное разрешение на временный демонтаж слюдяного алтаря в Цирке.

«ГАБ денег на ветер не бросает…» – таинственно шептал Никита Андреев.

Вопреки опасениям Тани бездельничать им не пришлось. Все двенадцать дней группа работала как проклятая. Причем – в условиях, приближенных к боевым.

Все объекты располагались либо на берегу, либо в двадцати—сорока метрах от берега. Плескаться в холодной морской воде, совершенно непригодной для купания, да еще и в защитном костюме (ультрафиолет! крошечные, но такие ядовитые морские ежи!), оказалось делом не из приятных.

От шершавой ткани костюма чесалась нежная Танина кожа. От резкой смены температурных режимов – ужасающая жара на берегу и холодина в море – потекли сопли. А от пониженной гравитации зверски болела голова. Приходилось принимать пилюли, которые тут же вызывали расстройство желудка, для борьбы с которым приходилось принимать уже другие пилюли – закрепляющие.

Как и некогда на Екатерине, Таня исполняла роль девочки-куда-пошлют.

Она бегала в Деревню за сигаретами и кофе, подзаряжала аккумуляторы, возилась с записывающей аппаратурой и документацией, служила ходячей подставкой для важной аппаратуры и, главное, выслушивала разновсяческие соображения по поводу и без оного.

Была у нее и еще одна, внештатная обязанность. Некоторые речистые члены экспедиции – в особенности Казимир Лях и Дима Штейнгольц – воспринимали Таню в качестве своеобразного ментального абразива для шлифовки своих гипотез. А их за время демонтажа слюдяного алтаря возникало немало.

– …нет сомнений, что алтарь ранее уже демонтировался. Причем дважды. И я уверен, что под камерой, ложной криптой, о существовании которой нам сообщил Горяинов, расположена еще одна камера, крипта настоящая. Именно она и сулит настоящие находки… – словно в трансе бормотал Штейнгольц.

– Но откуда такой вывод? – спрашивала Таня.

– …впрочем, обе крипты могут быть пусты. Я знаю, как это бывает. Вот, например, на Старой Зуше ситуация была очень похожая, я читал об этом в отчете Гессена…

Штейнгольц не слушал, или не слышал, ни ее возражений, ни ее вопросов. Но Таня не обижалась. Кто она такая? Пока что слушать должна она. Вот когда она защитится, тогда совсем другое дело!

А ведь если они что-нибудь найдут, материала хватит на всех! Может быть, даже ей перепадет на атрибутацию пара медных пекторалей? Или обломок изукрашенного резьбой костяного гребешка (которыми олунчи не столько прихорашивались, сколько вычесывали паразитов)?

«А что? Берем три-четыре свеженайденных артефакта с Вешней. Добавляем что-нибудь сирхское… Ну, сирхи-то пока не вымерли, и дай им бог здоровья… Ладно, сирхское надо брать постарше, середины прошлого тысячелетия. И, конечно, хрестоматийный, эталонный Ландисс. Да на таком материале можно отгрохать целый раздел для диссертации! Что-нибудь насчет компаративистики повседневной культуры инопланетных рас. Только держись!»

Но Никита Андреев с видимым удовольствием развеял в прах Танины диссертационные мечтания.

– Запомни, Танек: что бы мы ни нашли, нашей научной карьере от этого ни холодно ни жарко.

– ???

– Поверь старику на слово! – сообщил Никита и, переходя на быстрый полушепот, пояснил: – Все, что лежит там, под алтарем, товарищи Горяинов и Шульга бережно сложат в контейнеры с пломбами «Вскрытие разрешается только при доступе А». Потом они запрут их в грузовом отсеке «Счастливого», и мы больше никогда – слышишь, никогда! – не увидим добытых нашим трудовым потом артефактов. Мы даже никогда не прочтем о них в «Вестнике ксеноархеологии»!

– Но почему? – обиженно свела брови Таня. – А если мне очень, очень захочется узнать, что же мы нашли?

– Если тебе так сильно хочется все знать, подавай прошение о переводе на работу в ГАБ, в отдел ксенотехнологий. Но только вряд ли это даст результат…

– Что-то мне неясно…

– Да чего тут неясного? Подавай прошение о переводе, не подавай, а в Агентство попадают только те, кого отобрали люди из все того же Агентства. О твоем желании никто спрашивать не будет, пока им не станет интересно, есть ли у тебя такое желание!

– Но с чего ты взял, что все будет именно так?! – не выдержала Таня.

– Потому что мы прилетели сюда, чтобы исследовать техногенный ксенообъект.

– Техногенный? Ты уверен? – Глаза Тани округлились от удивления. – Но откуда у низкоразвитой цивилизации олунчей техногенные объекты?

– Я думаю, – Никита вновь говорил шепотом, – олунчи тут ни при чем. Судя по тому, что я видел на подступах к первой крипте, под алтарем расположен арсенал.

Про арсеналы Таня уже слышала.

Арсеналом в принципе можно называть и ландисский склад семян для живых катапульт, и свалку коротеньких обсидиановых мечей – в общем, любое компактное захоронение предметов, связанных с войной и смертоубийством. И все-таки, обнаруживая обсидиановые мечи и неуклюжие колесницы с паровыми двигателями, ксеноархеологи называли свои находки по-простому – оружейными комнатами, мастерскими, парками. А вот если ксеноархеолог говорил «арсенал», значит, речь шла о вещах посерьезней.

Арсеналами величали места, в которых совершались групповые находки артефактов, изготовленных неизвестными существами, близкими в своем развитии к уровню Великорасы либо превосходящими его.

Эти артефакты заслуженно считались источниками множества призрачных и явных угроз. И если о первых арсеналах, найденных в двадцать четвертом веке, еще можно было что-то прочесть в открытой печати, то последующие находки сразу же засекречивались.

Это можно было понять, если вспомнить о том, что взрыв, случившийся при попытке исследовать содержимое безобидного на вид Железного Ларца (из арсенала, найденного учеными Директории Ниппон на планете Ешью), унес девятьсот человеческих жизней, а эпидемия стальной оспы, разразившаяся после вскрытия арсенала на планете Феодора (в той же системе, что и Екатерина), сделала планету полностью непригодной для колонизации.

Вопреки курортным видам отдохнуть на Вешней не удавалось. Даже в отведенное для отдыха время.

Когда десятичасовой рабочий день подходил к концу и все валились с ног от усталости, в Деревню приходили гости – военные с базы Альта-Кемадо.

Эти разговорчивые, открытые, смешливые мужчины и женщины в сшитых по фигуре фисташково-зеленых униформах и широкополых шляпах приносили с собой фрукты, вино, анекдоты и свою энергичную музыку. Ритмы, которыми щедро наводнял окрестности Деревни музыкальный центр, установленный возле кухни – ею заведовал японец Тодо, – были способны заставить танцевать даже мертвого. Не говоря уже о нестарых и нескучных археологах. Даже шестидесятипятилетняя профессор Левина-Архипенко не отказывала себе в удовольствии станцевать самбу. А уж о Жанне Скрябиной и Оленьке Белой и говорить нечего.

Таня, правда, не танцевала – сказывалась врожденная стеснительность. Но почему бы не поддержать аплодисментами и улыбками более раскованных товарищей? Именно там, на Вешней, Таня выпила первые в своей жизни литры «сангрии».

Во время этих праздников жизни Никита Андреев, как правило, сидел рядом с Таней. Поправлял плед, в который Таня закутывалась (по вечерам даже вдалеке от моря становилось прохладно). Подливал ей в кружку вина. Подносил к сигарете зажигалку. И вообще вел себя как кавалер. Впрочем, ничего фривольного Никита себе не позволял, что Таню в общем-то радовало.

Тем не менее уже на четвертый день Таню и Никиту все начали считать «парой».

Таня не возражала, Никита – тем более. Впрочем, каждый вечер, расходясь по своим палаткам, они обменивались вполне целомудренным рукопожатием.

А потом Таня залезала в свой спальник и мгновенно засыпала.

Утром одиннадцатого дня они вскрыли вторую камеру, расположенную под первой, на семь метров ниже уровня пола, – Штейнгольц оказался прав, их было две.

В лаконичных, но убедительных выражениях Башкирцев попросил участников экспедиции, кроме Катенина и двух габовцев – Горяинова и Шульги, – возвратиться в Деревню и заняться своими делами. Дескать, дальше мы и без вас управимся.

Все сделали понимающие лица. Никита Андреев легонько пихнул Таню в бок. Дескать, что я тебе говорил?

– Какие могут быть вопросы! – с деланным равнодушием отозвался Казимир Лях.

Он извлек из воды похожий на железный одуванчик на длинном стальном стебле аппарат (что это такое, Тане в университете не объясняли, а спросить у Никиты она все время забывала) и, поднимая брызги, решительной походкой направился к берегу, держа свой «одуванчик», как хоругвь.

За ним потянулись и другие.

Подошло время обеда. Сияющий Тодо Аои в высоком белом колпаке поставил перед рассевшимися вокруг стола археологами широкое блюдо с тушеной капустой, водрузил перед каждым салатницу с греческим салатом и с воистину самурайской неспешностью принялся разливать по тарелкам наваристый суп с фрикадельками. Над столом распространился тонкий аромат гвоздики и домашний запах укропа. Суп золотился в лучах заходящего солнца. А фрикадельки походили на гранитные валуны, омываемые теплым течением.

Однако на прелестные фрикадельки никто даже не смотрел. Археологи молча подносили к ртам ложки, нехотя жевали – словно бы присутствовали не на обычном обеде, а на поминках по уважаемому и любимому человеку.

– Что ито было происходить, скажите, пожалуйста? Почему, скажите, пожалуйста, вы не есть с аппетитом? – спросил Тодо. – Я наклал в еду слишком большую соль?

– Да нет, соли достаточно, – вежливо отозвалась Арина Анатольевна.

– Где ушли остальные? – не унимался Тодо, имея в виду, конечно, Горяинова, Башкирцева, Катенина и Шульгу.

– Они сказали, что поедят потом.

– Гм… – Тодо озадаченно нахмурился. – Зачем?

– Они заканчивают исследования, – процедил Никита.

– Исследования есть важный очень вещь, говорю уверенно… Но когда в желудке много вкусной еды, в голове сразу делается много мыслей!

– Они неголодны, Тодо, – сказала Арина Анатольевна холодно. И посмотрела на повара «со значением».

Стараясь не выказывать обиду, Тодо спешно ретировался к плите. Как и Таня, семнадцатилетний Тодо, рожденный в семье русских японцев на Сахалине, был в экспедиции первый раз. Увы, Никита Андреев не взял на себя труд объяснить ему, что почем в мире полевой ксенологии. И что техногенные объекты – вещь деликатная, секретная.

Обед закончился в полном молчании – чувствовалось, нервы археологов напряжены до предела. Что там происходит, возле арсенала? Не угрожает ли жизням их товарищей опасность? Мало ли что там, во второй камере?

Но, как говорится, бог миловал.

К вечеру в лагере появились мокрые, измотанные Башкирцев и Катенин. Они волокли за собой защитные костюмы и вполголоса о чем-то спорили. Казалось, за эти часы Башкирцев постарел на десять лет.

Спустя полчаса на окраине Деревни материализовались Горяинов и Шульга. За ними следовали анонсированные Никитой самодвижущиеся чемоданы, конструкция которых, опять же, если верить Никите, позволяла содержимому уцелеть даже в эпицентре ядерного взрыва. Чемоданов было два – синий и белый.

При виде начальства пилот планетолета Алекс Нарзоев, здоровяк и молчун, тут же отставил в сторону одноразовый стаканчик с черным кофе и вскочил на ноги, всем своим видом выражая готовность идти куда скажут.

Горяинов ответил Нарзоеву легким кивком. И вот уже все трое зашагали в сторону горы Хуанита, у подножия которой в старом, основательно заросшем по верху капонире расположился планетолет «Счастливый».

Участники экспедиции завистливо смотрели троице вслед. А когда Горяинов, Шульга и Нарзоев скрылись из виду, экспедиция просто-таки взорвалась поздравлениями и радостными воплями. Потому что всем было ясно: цель, сколь бы загадочной она ни была, достигнута! И каждый – даже повар Тодо – вложил в ее достижение свою лепту!

А еще все знали: теперь два дня отдыха – и домой!

– Сегодня наверняка будет гулянка, – довольно потирая руки, сказал Никита.

– Но мы же еще не закончили! Штейнгольц говорил, мы должны провести замеры и съемку руин Терракотового Колумбария…

– Подумаешь, на полчаса работы! – отмахнулся Никита.

– А еще в плане значится проведение исследовательских работ на косе Динна.

– Туда поедут Катенин, Киприанов и Арина Анатольевна… Нам там вообще делать нечего! – парировал Никита. – Не наш профиль!

– В таком случае как мы должны поступать?

– Радоваться хорошей погоде. Пить вино. Танцевать. – Никита подмигнул Тане. Он старательно культивировал имидж жуира и бонвивана от науки. – А кому не нравится моя жизненная программа имени старика Эпикура, – продолжал Никита, подразумевая Таню, – те могут хоть сейчас садиться за написание статьи «Реконструкция города Сеф-Се методом культурфункциональной экстраполяции по Людичу».

Но Таня даже не улыбнулась ему в ответ. Она все еще находилась в плену у своих мыслей. Ее мучило страстное любопытство. Ей невероятно хотелось знать, что же все-таки лежит в чемоданах.

– А если я их спрошу, что там?

– Кого это их?

– Ну, хотя бы Катенина…

– Зачем?

– Я же имею право знать, что мы нашли? Ведь я тоже принимала в этом участие!

Никита не сразу понял, что именно имеет в виду Таня. А когда понял, лицо его сразу стало недобрым и взрослым.

– Знаешь, Танек… Я тебе не советую ничего спрашивать. Как друг. Понимаешь? С государственными тайнами лучше не связываться. Дольше проживешь.

– Но ведь это важно! – убежденно выпалила Таня. – Может быть, этот вопрос будет мучить меня всю оставшуюся жизнь!

– Скажешь тоже – всю оставшуюся жизнь! – заулыбался Никита. – Да что там в принципе может лежать! Ершик для космического унитаза, страшно радиоактивный и обладающий антигравитационными свойствами? Репеллент, убивающий инопланетных комаров размером с альбатроса, а в качестве побочного эффекта – и всю земноподобную фауну в радиусе десяти километров? Все эти штуки только называются очень внушительно – «ансамблями», «констелляциями», «обоймами». А на самом деле это всего лишь мусор! Опасный для нашего здоровья техногенный мусор, побочный продукт цивилизаций, о которых мы не знаем ровным счетом ничего, кроме того, что они были другими! Короче говоря, выбрось эту чушь из головы.

– Татьяна Ивановна, будьте добры подписать здесь. – Рядом с Никитой и Таней, чаевничающими под раскидистым деревом, появился Казимир Лях. В руках он держал электронный планшет. Планшет голубел неким официальным документом (будь там текст научной статьи, фон был бы нежно-салатным, а если художественная проза – бумажно-желтым).

– Что это? – спросила Таня.

– Так нужно. Подписывай. Я тебе потом объясню, – процедил ей в ухо Никита.

Но Таня решила не оставлять объяснения на потом. Она пробежала глазами по тексту.

«Я, нижеподписавшаяся…», «сохранять в тайне…», «не допускать и не способствовать распространению информации о характере раскопок…», «оповещена, что нарушение вышеперечисленных правил влечет за собой административную и уголовную ответственность в соответствии с действующим законодательством РД…».

– Уголовную?.. Ответственность?.. – повторила ошарашенная Таня.

– Именно так, Татьяна Ивановна, – кивнул Казимир Лях, всем своим видом (а также обращением – обычно он называл ее «Танюшей») выражая крайнюю степень официальности.

– А если я случайно… ну… случайно проболтаюсь подруге, что мы тут были и что-то нашли?

– Пойдете под суд, Татьяна Ивановна. Это серьезное дело. Разве вас не предупреждали, когда вы подавали документы на работу в наш сектор, что такие ситуации возможны?

– Наверное, предупреждали… Просто я не думала… Не думала, что такие ситуации наступят… так скоро.

– Мужала молодость в боях, – хохотнул Никита. Как показалось Тане, несколько нервозно.

Таня, конечно, мазнула по экрану своей неказистой (Тамила говорила – «дитячьей») подписью. А что было делать?

А потом были свободные – как и предрекал Никита – дни. Выходные.

Их Таня провела почти беззаботно. Они с Никитой слонялись по окрестностям, часами швыряли в воду камешки и дважды ходили в гости к ребятам с базы Альта-Кемадо. Мачос и впрямь проявили свое легендарное латиноамериканское гостеприимство. Вниманию Тани и Никиты были предложены деликатесный вареный петух, оказавшийся национальным аргентинским блюдом, хрустящие бобы, а также божественные бархатные вина – красное «Малбек» и белое «Торронтес». В качестве десерта было подано вечернее построение, по безалаберности и голосистости чем-то напоминавшее карнавал в Рио.

А еще были долгие разговоры.

Душевные.

Идиотские.

И душевно-идиотские.

Шагая вдоль погружающегося в закатные сумерки берега, Никита долго и путано рассказывал Тане о своей жизни, старательно напирая на темы «несчастная любовь» и «одиночество». Не забыл даже младшие классы и свою Первую Любовь. На второй день Никита переключился на так называемую молодость (в свои тридцать два он чувствовал себя уже мужчиной, умудренным жизнью). И Тане пришлось выслушать историю его Самой Большой Любви во всех подробностях. Нужно сказать, некоторые из этих подробностей были, на Танин придирчивый вкус, довольно-таки неприглядными.

– И тут я понял, что у нее с этим человеком не просто дружба, – рассказывал Никита, сердито раздувая ноздри. – А нечто большее. Это она мне рассказывала про дружбу. За дурака меня держала! А на самом-то деле она с ним трахалась! Да-да, трахалась! Наверняка! Она так на него смотрела! На друзей так не смотрят! Уж я-то знаю! Она ходила на все его концерты, черт бы его побрал! Аплодировала как сумасшедшая! Экзальтация, бог ты мой! Носила ему цветочки, дрянь такая… В общем, после этого случая на концерте я дал ей пощечину и ушел, не дожидаясь второго отделения. Больше мы с ней не виделись.

– Что, вот из-за какого-то взгляда взял – да и ушел? – переспросила Таня.

– Ты думаешь, одного взгляда мало? Ты бы видела этот взгляд! Взгляд похотливой сучки!

– Так что, получается, ты так и не узнал точно, у нее с ним что-то было или нет?

– Мне достаточно того, что у меня возникло такое подозрение, Татьяна!

– Ну, мало ли, подозрение… Мы же все читали в школе «Отелло». И знаем, чего стоят некоторые подозрения, – проворчала Таня.

– Да при чем тут «Отелло»? То вымысел! А это – жизнь! Здесь есть разница!

– Знаешь, бывает такой вымысел, который больше говорит о жизни, чем сама жизнь, – уклончиво ответила Таня.

После этого рассказа Таня стала относиться к новому товарищу настороженно. Ведь из курса психологии она знала, что самые записные ревнивцы, как правило, и есть самые большие развратники, проецирующие на того, кого они ревнуют (как Никита на свою Алену), желание поиметь все, что движется.

И еще Таня знала: если человека действительно любишь, ты никогда не уйдешь, поддавшись шепоту демона ревности. Любовь – это не только чувство, но и навык. Умение понимать вопреки всему.

Самое ужасное на свете, думала Таня, вышагивая вдоль загаженной сине-бурыми водорослями полосы прибоя, – быть таким, как Никита, и не понимать, сколь ты убог. «А ведь эта Алена небось рыдала потом, после концерта, до самого утра… Как моя Тамилка после того случая с Владимиром Владимировичем».

Так что в тот вечер Таня мысленно вымарала Никиту из списка мужчин, с которыми у нее (Тамилино выражение) потенциально могло что-то быть. Отныне и навеки Никита Андреев был прописан в категорию «приятели».

А вот Никита после своих откровений, напротив, стал относиться к Тане с нежностью. А может быть, эти откровения были следствием нежности – не разберешь.

Сам Никита Таню о ее прошлом почти не расспрашивал. А когда расспрашивал, слушал рассеянно, вопросов почти не задавал. И даже, показалось Тане, тайком позевывал в кулак.

Впрочем, Танины истории и впрямь были пресны, если не сказать занудливы. Ведь раскрываться перед человеком на второй неделе знакомства она не привыкла. Не рассказывать же почти постороннему мужчине о поэтических перипетиях с Мирославом Воздвиженским, о Холодном Звере, который касался ее бледных щек своей мордой из ледяного плюша, про мафлингов и дружбу с Тамилой?

Впрочем, в ночь, когда они возвращались в деревню с базы Альта-Кемадо, вдоволь надегустировавшись «пучеро аргентино» и заморских вин, она все же заикнулась кое о чем для себя существенном.

– Понимаешь, Ника, – говорила Таня, беря товарища под руку, чтобы не споткнуться в темноте на ухабистой тропе, – мне иногда кажется, что в моей жизни чего-то не хватает.

– Это понятно, – с готовностью откликнулся Никита. – Тебе, как и мне, не хватает любви. Жизнь без любви – как булка без изюма.

– Да нет, я не это имела в виду. – Танин голос зазвучал смущенно. – То есть любви мне, говоря по правде, тоже не хватает. Но не так сильно, как чего-то другого.

– По-моему, тебе еще рано задумываться о ребенке. Нанянчишься еще.

– Я не об этом. Да я и не очень детей люблю, если по правде. Может быть, это придет потом. Ну, со временем.

– Тогда что ты имеешь в виду? – Никита, кажется, действительно недоумевал.

– Понимаешь, Ника, мне кажется, в жизни у каждого человека должна быть цель. Высокая цель. Нужно хотеть чего-то несбыточного, очень важного, волшебного.

– Ну и?.. – Никита с трудом сдерживал скепсис.

– А у меня такой цели нет. И это очень плохо. – Ее голос дрогнул.

Остаток дороги до спящего лагеря они прошли в многозначительном молчании. Не то чтобы Никите Андрееву нечего было сказать об идеалах и высоких целях. Он принадлежал к породе людей, которые за словом в карман не лезут. Просто Никита никак не мог решить, стоит ли пригласить Таню на ночную прогулку по берегу сегодня или благоразумнее подождать до завтра. Он очень боялся спугнуть птичку.

На следующий день Никита все же набрался храбрости. Он предложил Тане переночевать на берегу в спальных мешках.

– А что – это довольно-таки романтично! Подумай сама – ты спишь, а у твоих ног шумит прибой! – прочувствованно провозгласил Никита и посмотрел на Таню испытующе.

Он уже мысленно приготовил остроумную репризу на случай, если Таня сейчас затянет что-нибудь вроде «Да я бы с удовольствием, но только что скажет Арина Анатольевна? И Башкирцев, и другие…». Реприза, сочиненная Никитой, начиналась словами: «Послушай, но мы же с тобой взрослые люди!»

Однако вопреки опасениям Никиты Таня не вспомнила об общественном мнении.

– Хорошая идея! На Екатерине я обожала спать в саду! Вот только…

– ???

– Только спать будет жестко.

– Да что ты как старая бабка! Жестко, не жестко, какая разница! – старательно скрывая радость, отвечал Никита. Его сердце наполнилось дурманом сладких предчувствий.

Однако этим предчувствиям не суждено было сбыться.

Они глядели на чужие звезды, пили наипростейшее пищевое каберне из литрового пластикового пакета и обсуждали общих знакомых. А потом Таня старательно расчесывала свои волосы, которые в свете Малахитовой Луны олунчей казались уже не платиновыми, как днем, но отлитыми из бронзы, чтобы заплести их на ночь в две косы.

Не то луна, делавшая Танино лицо таким отстраненным и при этом зовущим, была во всем виновата, не то вино разгорячило кровь, но все чаще Никита многозначительно умолкал, глядя на Таню тяжелым магнетическим взглядом.

Впрочем, одна вещь не на шутку смущала Никиту Андреева.

Лаская привычным взглядом длинные, обтянутые черным гимнастическим трико Танины ноги, вытянутые в сторону остывающего моря, взбегая вверх по скобке живота на соблазнительные холмики ее груди, он не мог отделаться от одной навязчивой мысли: если Таня не сделает первый шаг, не проявит, так сказать, инициативу, он не сможет… ну или не сумеет… Никита даже не знал, как сказать… словом, он не посмеет даже прикоснуться к мизинцу на ее ноге, не то что поцеловать ее в губы.

Таня, сидящая на берегу, овеянная прохладным, не имеющим запаха ветром планеты Вешняя, казалось, была окружена непроницаемым коконом, почти зримой защитной оболочкой, проникнуть сквозь которую без насилия, при помощи нехитрых трюков из арсенала ловеласа-любителя просто невозможно. Старайся не старайся…

Они вновь умолкли. Дневная экспедиция на косу Динна уже была обсосана до косточек. Новых тем не предвиделось. Никита затаил дыхание. Вот сейчас…

Таня глубоко вздохнула. Потянулась. Посмотрела на него своим обычным, немного нездешним взглядом и сказала:

– По-моему, Ника, нам пора спать. У меня уже глаза слипаются.

С этими словами она забралась в свой спальный мешок. Взвизгнула змейка.

– А я, пожалуй, пойду немного прогуляюсь, – с притворной непринужденностью бросил Никита, вставая.

Когда он возвратился, змейка на Танином спальном мешке была расстегнута – ей стало жарко. Ворот клетчатой ковбойки распахнулся, мистически отблескивал в лунном свете золотой нательный крест, виднелась черная бретелька бюстгальтера. Грудь Тани мерно вздымалась.

Никита присел. Наклонился. Прикоснулся губами к Таниным сухим губам.

От них пахло молоком и эвкалиптовой жевательной резинкой.

Никита поцеловал девушку еще раз, с тягучим, проникающим усилием.

Но она не ответила ему, не обвила его шею своей теплой рукой. Она даже не проснулась.

В то утро их разбудило само солнце. Впоследствии, вспоминая, как все было, Таня пришла к выводу: это была помощь свыше.

В конце концов, кто, как не олунчи, от культуры которых было неотделимо их пребывание на Вешней, называли свое солнце «Учителем», «Отцом», «Защитником» и «Предупреждающим о бедах»? Вот и Таню с Никитой оно предупредило. И в конечном итоге защитило, избавило от смерти.

Солнце жарило с таким остервенением, что даже Никита, любитель понежиться в постели до последнего, не выдержал и выполз наружу в 6.15 по местному времени.

Бодрая, неспешная Таня встретила его пробуждение дружелюбным мычанием – она чистила зубы при помощи электрической щетки с принудительной подачей воды у самой кромки прибоя.

– Взмок в спальнике – как мышь! Жарища какая-то казахстанская прямо! – проворчал Никита. Клюющими движениями собранных в щепоть пальцев он пытался отодрать от груди пропотевшую майку. – Ну, милая, как тебе спалось?

Никита старался, чтобы в его словах не проскользнуло никакого намека на подтекст, он очень хотел не выглядеть обиженным детсадовцем, которому родители, одержимые воспитательной манией, не разрешили наесться мороженым до треска в кишках. Но у него не получилось. Спросонья вообще плохо получается играть, подтвердит любой профессионал сцены!

– Фовофо… – промычала ему в ответ Таня. Она сплюнула розово-синий пенящийся ком зубной пасты, которой тут же занялся прибой. И повторила: – Хорошо спалось!

– Хорошо, что хорошо, – с наигранной живостью бросил Никита.

Забравшись в тень, они перекусили фруктами, которые прихватил из лагеря предусмотрительный Никита (он рассчитывал пустить их на закуску ко второму пакету каберне, до которого дело так и не дошло).

До завтрака оставалось целых два часа, и Таня легко согласилась на Никитино предложение прогуляться по окрестностям. Ей было интересно. Тем более что на завтра был назначен отлет домой. Паром-улей «Блэк Вельвет» уже болтался на орбите, о чем сообщил Семен Шульга, пилот-дублер. Казимир Лях, отвечавший за казенное имущество, уже начал упаковывать аппаратуру.

Таня развернула бейсболку козырьком вперед (обычно она носила ее по-мальчишечьи) и зашагала вслед за Никитой. Они шли по северному склону горы Хуанита. На душе у Тани было светло.

У нее не было никаких предчувствий. Никаких.

Когда небеса раскололись, она решила, что все это ей снится.

Впрочем, ощущение иллюзорности мира владело ею недолго. Прошло три минуты (которых флуггерам с лихвой хватило, чтобы превратить окрестности базы Альта-Кемадо в пропитанный жидким пламенем марсианский пейзаж), и на смену ему пришло другое, гиперреалистическое: ощущение неотвратимости, абсолютной предзаданности происходящего. Словно бы вся жизнь служила подготовкой к тому, чтобы бежать вниз по склону туда, где огненный смерч сплавил в одно пыльное бурое месиво тела дородной Арины Анатольевны, угловатого зануды Казимира Ляха, неразлучных габовцев Шульги и Горяинова, тощего повара Тодо Аои, меланхоличного Димы Киприанова, обаятельной Оленьки Белой и смешливой гулены Жанны Скрябиной.

Когда прилетели флуггеры, многие еще спали, ведь было всего 8.21 по местному времени.

Сони Оленька и Жанна так и лежали в своей палатке, крепко обнявшись. Обгорелые, безволосые, но узнаваемые.

«Может быть, они даже не успели проснуться. Так и умерли – во сне», – подумала Таня. Она добавила бы «от удушья» и оказалась бы права, но, к своему счастью, не имела ни малейшего представления о современных технологиях поражения незащищенной живой силы при помощи зажигательных смесей.

А вот Дима Киприанов наверняка читал книжку. Ранняя пташка, поутру он всегда читал – его не уставали вышучивать. Но что он читал – теперь не узнаешь. Книга сгорела. Вместе с палаткой.

Когда Таня и Никита добрались до Деревни, Киприанов был еще жив. Таня попробовала пульс – да-да, жив. Но не успела она прокричать Никите нечто маловразумительное со словом «аптечка», как пульс угас под ее рукой.

«Прощай, Дима», – сказала Таня одними губами.

А вот от Горяинова и Шульги почти ничего не осталось – прямое попадание.

Рука Горяинова – Таня узнала ее по именным золотым часам – лежала возле оплывшего пластикового контейнера непонятного назначения. А от Шульги осталась одна голова. И то не вся, а только половина, та, где смолисто-черные кудри.

Тодо Аои погиб прямо на рабочем месте. У плиты. Видимо, очень старался успеть к девятичасовому завтраку. Желтый, обтянутый спекшимся черным мясом труп Тодо они нашли среди останков кухни. В руках Тодо держал миксер. Пахло жженым мясом и концентратом мангового сока.

Странное дело, но Таня даже не заплакала.

А вот Никита – тот впал в настоящую истерику. Стоя на коленях перед лежащим на боку телом Арины Анатольевны (ног у тела не было, их отрезало осколками, судя по всему, она тоже умерла быстро), он прижимал к лицу ее острую черную руку и приговаривал: «Она была мне как мама! Танька! Ты понимаешь? Как мама! Если бы не она, я никогда бы не защитился! Да меня и в аспирантуру не взяли бы!»

Но Таню не пробирало. Вначале ее удерживали на границе между безумием горя и трезвостью яви надежды на то, что, возможно, кому-то еще удастся помочь.

Когда стало окончательно ясно, что помогать некому, Таня озаботилась судьбою тех, чьих останков они в Деревне не увидели. Что с Башкирцевым? Где Катенин и Нарзоев? И куда понесла нелегкая непоседу Штейнгольца?

А потом Таня долго смотрела на базу Альта-Кемадо, где вяло суетились уцелевшие люди.

Она знала: нужно туда пойти. Сейчас же пойти. Поработать если не медсестрой, то хотя бы… могилоустроительницей.

Но в то же время Таня твердо отдавала себе отчет в том, что силы ее духа недостаточно. При одной мысли о том, что там ее ожидает второй круг Ада, который, как и первый, Деревня, заполнен трупами знакомых людей – милого лейтенанта Лаурентиса, хохотуньи капитана Соледад, полковника Эксламы, с которыми еще вчера Жанна танцевала самбу, – ее начинала бить нервная дрожь.

Таня закурила.

После третьей затяжки на душе у нее стало легче. Она обернулась в сторону моря и… ахнула. Центральный Дырчатый Цирк не только устоял, он остался невредимым! Подумать только, археологический объект, о состоянии которого вторую сотню лет проливает слезы Общество Охраны Памятников, пережил бомбардировку! Впрочем, и в этом Таня тоже отдавала себе отчет, если бы нападавшие захотели, от города Сеф-Се не осталось бы и горки битого щебня.

Но больше, куда больше, чем целостности Цирка, Таня обрадовалась двум мужским фигурам в черно-синих блестящих водолазных костюмах. Волоча за собой сумки с аппаратурой, они спешили к Деревне со стороны моря. Это были Штейнгольц и Башкирцев.

– А мы вот решили проверить напоследок алтарь, – тяжело дыша, сказал Башкирцев. И невпопад добавил: – Черт бы их побрал.

А спустя еще двадцать минут на горестном пепелище появился пилот Алекс Нарзоев. Видимо, судьба взялась во что бы то ни стало уберечь его от гибели: вчера он настолько увлекся тестированием стыковочных датчиков планетолета, что неожиданно для себя заснул прямо у носовой стойки шасси, положив под голову саквояж с инструментами.

«Счастливый», к слову, во время налета не получил ни одной царапины. Хвала капониру на краю старой взлетной! Почтенное сооружение оказалось столь удачно замаскировано буйной порослью местных грибовидных пентарадиксов, что флуггеры-убийцы и не заподозрили о его существовании.

В противном случае что бы помешало любому из пилотов записать на свой счет симпатичный планетолет? Благородство? Лень?

«Со мной такое в первый раз! Тем более по трезвому делу!» – разводил руками Нарзоев.

Таня очень надеялась, что на этом чудеса не окончатся и с минуты на минуту в Деревню явится Клим Катенин. Но он не явился.