Глава 11
Историки нашей победы

Все мы были уверены, что «Камчадал» направляется прямиком на Восемьсот Первый парсек, где нас ожидает возвращение в состав действующего флота. Я принадлежал к числу немногих счастливчиков, которые надеялись попасть прямиком на борт родного корабля. Ведь по самым свежим данным (источник: Тылтынь) гвардейский авианосец «Три Святителя», претерпев еще один ремонт, был возвращен из стационеров в оперативный состав Второго Ударного флота.

Другим-то было куда хуже. Пилотам из частей наземного базирования, захваченным в плен во время первых боев, возвращаться было попросту некуда – их эскадрильи, полки, а подчас и целые авиакрылья погибли в полном составе. То же относилось и к офицерам, спасшимся с борта боевых кораблей. Они-то спаслись, а вот обломки их фрегатов, авианосцев, линкоров теперь служили наглядными пособиями для вражеской пропаганды.

Кроме меня, всего лишь три человека могли быть на сто процентов уверены, что вернутся в компанию старых сослуживцев: Покрас, Меркулов и старший лейтенант Марицын.

Покраса начало войны застало в увольнении «на берегу», то есть в военном городке на планете Зуша. Среди кораблей, внезапно атакованных неприятелем на орбите Зуши, был и родной линкор Покраса, «Пересвет». Линкор отважно принял бой с тремя конкордианскими «одноклассниками», схлопотал дюжину снарядов и счастливо ретировался в Х-матрицу. Ну а Покрас спустя сутки попал в лапы конкордианской штурмовой пехоты, разъезжавшей по Зуше на БРАМДах.

С Меркуловым все ясно: его флуггер сбили во время рейдовой операции в районе Грозного, но авианосец «Адмирал Нахимов» не пострадал и благополучно продолжал службу.

Самая необычная, жутковатая история была у старшего лейтенанта Марицына, командира барражирующего истребителя «Гриф» из 5-го ОДПП – отдельного дальнепатрульного полка.

Барражирующие истребители, они же по европейской классификации «охотники», хотя и относятся к флуггерам, по сути, являются уже вполне полноценными космическими кораблями. На них нет, конечно, люксогеновых двигателей для межзвездных переходов, но они могут свободно перемещаться в пределах планетной системы. Охотники самостоятельно занимают район боевого патрулирования, проводят в нем, если требуется, до двух недель, а потом возвращаются на орбитальную базу. Для полетов в атмосфере они не приспособлены, для активного маневрирования – тоже. С тактической точки зрения охотники – это сравнительно дешевые самоходные платформы, вооруженные мощными ракетными комплексами. Их задача – сдерживание и перехват вражеских сил на дальних подступах к охраняемой планете.

Так вот, экипаж Марицына заблудился в районе патрулирования на этих самых растреклятых дальних подступах. И провел в космосе не две, а три с половиной недели!

Невероятно? Да, в мирных условиях – практически невероятно!

Но в военных… В военных дело было так. В один не самый прекрасный день крошечный метеорит пробил обшивку «Грифа» и прекратил свое существование в недрах бортового навигационно-боевого комплекса, парсера. С пожаром справиться удалось, восстановить оборудование – нет.

К тому времени эскадра клонов, пройдя далеко-далеко от истребителя Марицына, начала прорыв к планете Новосатурн, оборона которой, собственно, и была возложена на 5-й отдельный дальнепатрульный полк. Пока коллеги лейтенанта на других участках вовсю геройствовали (и, что приятно, почти не несли потерь), Марицын пытался добраться до Новосатурна на ручном управлении.

Однако вот незадача: при исправном парсере расчет и балансировка всех маневровых импульсов производятся автоматически со скрупулезнейшим учетом лоции планетной системы. А без него – как? Имея хорошую подготовку, «на глазок» можно худо-бедно совершить двухчасовый тактический полет на обычном флуггере – скажем, в пределах системы «Земля – Луна». Но что делать, если запасов топлива – в обрез, а в полете предстоит пересечь орбиты трех планет-гигантов с кучей спутников? Причем – повезло же Марицыну! – два из трех гигантов находились вблизи от его траектории и вносили в нее ощутимые гравитационные возмущения.

Сперва Марицын пытался все посчитать «руками», то есть на обычном командирском планшете. Но выяснилось, что он, а равно другие члены экипажа, не знают гравитационной лоции системы. Марицыну оставались только самые грубые прикидки. Приняв «вправо» от обоих гигантов, он разогнался с таким запасом, чтобы исключить всякую возможность гравитационного захвата своего флуггера.

Ну и разогнался, да. И летел шесть суток.

Однако потом выяснилось, что «вправо» он забрал крутовато, а разгон взял слишком большой. И что, даже израсходовав все топливо до последнего грамма, он в лучшем случае пройдет от Новосатурна в миллионе километров и, стало быть, никогда не встретится с орбитальной базой.

Да и базы-то уже не было… К тому времени наши вместе с клонами наломали дров. Коллеги Марицына завалили фрегат и десантный транспорт. Клоны в отместку завалили орбитальную базу, выполнявшую, как заведено, в частности, и функции ретранслятора. После этого Марицын окончательно потерял связь с другими машинами полка (она и раньше была не очень: на таких-то расстояниях!).

В этот момент в системе появился японский легкий авианосец «Рюдзё», который должен был забрать все ценное, что оставалось на Новосатурне. Клоны ретировались, предварительно выставив несколько минных заграждений.

Несмотря на неожиданное отступление врага, базу на Новосатурне было решено эвакуировать, потому что все силы концентрировались для обороны Восемьсот Первого парсека. Авианосец подобрал наши барражирующие истребители и вызвал «Гриф» Марицына. Марицын запросил помощи. Командир авианосца решил приблизиться к терпящему бедствие «Грифу» Х-переходом, но при разгоне подорвался на мине.

Авианосец был вынужден заняться экстренным ремонтом, а на помощь старшему лейтенанту выслали другой барражирующий истребитель. Истребителю требовались примерно сутки, чтобы спасти экипаж Марицына. Но через двадцать часов в систему снова ввалилась эскадра клонов.

Авианосец с 5-м полком на борту все-таки исхитрился смыться, а «Гриф», спасавший Марицына, вступил в неравный бой с врагом и погиб.

Флуггер старшего лейтенанта клоны то ли не обнаружили, то ли не хотели идти на сближение, чтобы не подставляться под его убойные ракеты…

Призрачные надежды на спасение исчезли. По законам небесной механики «Грифу» предстояло провести в открытом космосе миллионы лет.

Воздуха хватало где-то на месяц (истребитель барража – машина серьезная). Энергии для обогрева тоже. С водой и пищей было хуже, но не намного. В общем, «патрулировать» они могли еще дней двадцать пять – тридцать.

С этой невеселой ясностью Марицын, второй пилот и стрелок мчались из ниоткуда в никуда.

Вариантов было три. Первый: выйти на связь с врагом, обнаружить свое местоположение и сдаться в плен. Второй: покончить с мучениями сразу при помощи табельного оружия. Третий: понадеяться, что в радиусе действия их ракет случайно окажется какая-нибудь клонская посудина, разнести ее в клочья и погибнуть героями.

Третий вариант был, конечно, предпочтительнее всего, но он же представлялся и наименее вероятным.

Случилось, однако, нечто четвертое. Второй пилот и стрелок сговорились за спиной Марицына, разоружили и заперли старшего лейтенанта в крошечной каюте для отдыха, вслед за чем вышли на связь с клонами. Те не ответили. Но еще через сутки из-за центральной звезды выполз… индийский фрегат!

О! Второй пилот и стрелок не могли поверить своему счастью! Они немедленно освободили Марицына и повинились. Они заверили его, что имитировали сдачу в плен, а на самом деле готовились расстрелять приблизившееся клонское судно ракетами в упор. Но если уж вместо клонов появились наши – значит, жизнь прекрасна!

Марицын сказал им, что так и так они заслуживают трибунала. В случае честной сдачи в плен – за мятеж на борту боевой единицы флота и за измену Родине. В случае вероломного открытия огня по клонам – за нарушение обычаев войны. Но принимая во внимание… ситуацию… стресс… и все такое… он предпочитает забыть «об этом эксцессе».

Вскоре индийский фрегат совершил Х-переход и оказался от «Грифа» совсем близко. На приберегавшемся специально для такого случая топливе истребитель проделал стыковочные маневры, и когда шлюз открылся… внутрь ворвалась конкордианская группа захвата!

После быстротечной перестрелки Марицын и оба его товарища были ранены и пленены.

Оказалось, что клоны не такие дураки. И, располагая несколькими трофейными кораблями Объединенных Наций, используют их в качестве троянских коней для ликвидации изолированных очагов сопротивления и таких вот заблудившихся единиц флота, как «Гриф» Марицына.

В чем мораль? В том, что наряду с кавторангом Щеголевым старлей Марицын слыл у нас в лагере чемпионом невезухи. И уж если кто-то клонов ненавидел – так это он и двое других членов его экипажа.

Кстати, этих двоих – я знал их в лицо, но не более – я что-то не заметил ни на борту «Сухуми», ни на Большом Муроме. Впрочем, ну и что? Мало ли кого я не заметил! С тем же Щеголевым я первый раз после 20 февраля пересекся только на «Камчадале».

Когда наш ковчег вышел из Х-матрицы, мы все бросились в кают-компанию, где были самые большие иллюминаторы и хорошие мониторы. Мы сгорали от нетерпения. Где? Где мы? Это Восемьсот Первый парсек или что?

Да, мы вышли из Х-матрицы там, где и ожидалось: возле номерной планеты С-801-7. Эту глыбу голубого хрусталя ни с чем не спутаешь.

Совсем скоро увижу Кольку! Кожемякина! Готовцева! Всех наших!

И вдруг, отчетливо выделяясь на фоне всеобщего возбужденного гомона, у меня над ухом раздался напряженный голос:

– Бесконечная пустота, заполненная крошечными шариками. Не могу понять…

– Что? – спросил я машинально и оглянулся.

У меня за плечом, пристально вглядываясь в иллюминатор, стоял Марицын.

– Не могу понять… – повторил он. – Зачем? Каким должен быть Творец, чтобы находить смысл в подобном творении?

– А что вас не устраивает?

(На «ты» мы с Марицыным никогда не переходили, он вообще терпеть не мог, когда ему тыкают.)

– Тупое самодовольство всего этого. – Старлей по-прежнему смотрел в иллюминатор, и следовало понимать, что его претензии адресованы всему Большому Космосу. – Я заметил, что материя упряма. Но это не просто упрямство. Это нескончаемое самоупоение собственной косностью, своей приверженностью к так называемым законам природы.

Ну и выбрал он время для диспута! Что – с Кирдэром на Глаголе не начирикался?

– Все это, – сказал я, – сотворил Ахура-Мазда в неизреченной благости своей. Если вам не нравится – значит, вы просто невнимательно читали «Ясну».

Любой нормальный человек, прошедший через лагерь нравственного просвещения, понял бы, что я хочу сказать: отцепись ты от меня со своей теологической космогонией!

Но Марицына, видать, крепко торкнуло еще тогда, когда он на своем «Грифе» пытался вручную попасть с полумиллиарда километров в Новосатурн – то есть в цель с угловыми размерами игольного ушка. Он думал о чем-то таком, что мне представлялось в высшей степени несущественным. А то, что казалось мне в ту минуту действительно важным – возвращение к родным пенатам военфлота, – он воспринимал лишь как очередное изменение своих координат в «бесконечной пустоте, заполненной крошечными шариками».

– Ахура-Мазда? – с сарказмом переспросил он. – Ахура-Мазда? Такой мир и такую материю?

К моему великому облегчению, в наш разговор неожиданно вклинился каперанг Гладкий.

– Лейтенант Пушкин! Прошу вас, вы мне нужны для безотлагательного дела… Извините нас, старлей. – Это Марицыну.

Гладкий вывел меня из кают-компании и, убедившись, что рядом никого нет, вполголоса сказал:

– Саша, никакого дела у меня к вам нет. Я просто хотел вас предупредить: ни в коем случае не поддерживайте подобных разговоров с Марицыным. И вообще я вам настоятельно рекомендую: поскорее выкиньте из головы весь зороастрийский мусор. Я понимаю, вы молоды, вам жаль потраченного в плену времени, вы невольно вынуждены оправдывать себя тем, что на месте знакомились с враждебной идеологией… Сделали все, чтобы узнать врага как можно лучше… И, вооружившись этим знанием, бить его крепче… Я сам иногда думаю так же, но поверьте: контрразведчики и пресс-офицеры могут не оценить вашего юмора, если вы даже вскользь помянете Ахура-Мазду или Амэша-Спэнта. Время сейчас не то. Вы меня поняли, Саша?

Я смутился, как мальчишка. Он прав! Тысячу раз прав!

– Так точно, товарищ капитан первого ранга. Спасибо за добрый совет… Никтополион Васильевич, а можно вопрос? Неудобный?

– Прошу.

– С Марицыным что-то не так? Или мне кажется?

– Ну как же! На долю Марицына, да будет вам известно, выпало очень невеселое приключение. Его «Гриф»…

– Нет-нет, это я знаю. А в лагере, после 23 февраля, ничего такого не случилось? Когда меня уже не было?

– Аааа… Ну да, вы же не в курсе… Очень неприятное дело. Вот о нем-то уж точно впредь говорить не надо… В общем, так: два человека из его экипажа, с которыми он попал в плен, они… добровольно отреклись от Родины. И остались на Глаголе.

– Ничего себе! А причина?

– Мне неизвестна. С ними говорил адмирал Тылтынь. Как вы понимаете, он передо мной не отчитывался.

– Да, дела-а-а… Но почему?! Учитывая их историю, они должны ненавидеть клонов по-настоящему! А тут такое!

– Не берусь судить, Саша.

– Ну да, а Марицын, конечно, воспринял их измену как личную недоработку… Ведь еще тогда, когда они дрейфовали на «Грифе», они уже один раз его предали? Черт, да я бы на его месте мечтал только об одном: вернуться туда, на борт «Грифа», и пристрелить обоих мерзавцев!

– Это война, Саша, а не роман о войне. Боюсь, Марицын вовсе не пристрелить их мечтает… И вообще думает не столько о предателях, сколько о различных… хм… материях. Ладно, не будем. Запомните: все, что я вам сказал, не предназначено для обсуждений. А наоборот, для того, чтобы вы усвоили, какие темы обсуждать ни в коем случае не следует.

– Я усвоил, Никтополион Васильевич…

«Внимание! Стыковка через десять минут! Всем, кроме рабочей вахты, разойтись по каютам и пассажирским салонам!»

– С кем это мы стыкуемся? Разве мы не садимся в Городе Полковников?

– Не знаю. Идемте, Саша. Требования безопасности надо выполнять.

Что правда, то правда. Перед стыковкой все двери и люки задраиваются автоматически. Если же стыковка застанет человека в коридоре, старшие офицеры будут вынуждены подать на него рапорт. Ибо по распорядку все проходы корабля во время выполнения тесных маневров требуется оставить свободными. А ты, баран пассажирский, только под ногами будешь путаться, если не дай бог что.

Вместо долгожданной посадки в Городе Полковников началась какая-то ерунда.

«Камчадал» пристыковался к могучему лайнеру «Емельянов». В иллюминаторе пассажирского салона, возле которого сидел я, возникла громадная буква «Ь», проглядывающая из-под матовой камуфляжной краски. Разумеется, лайнер был мобилизован для воинских перевозок со всеми вытекающими последствиями для своих некогда голубых боков. Наряду с многим прочим название мирного времени было закрашено.

В иллюминаторах же по левому борту показались еще два транспорта и госпитальное судно с грандиозным красным крестом во всю высоту жилых палуб. На пределе видимости маячили несколько неприметных крошек: эскортные корабли.

Эге, да здесь целый конвой собирается… А ведь заметим: если командование было вынуждено ввести громоздкую и неудобную в оперативном отношении систему конвоев, значит, есть чего бояться. Выходит, нападения неприятельских легких сил возможны и здесь, в системе С-801, и там – на рейде Земли…

В пассажирском салоне появился малоприятный тип в форме почему-то армейского полковника медслужбы. Думаю, был он такой же медик, как я – поэт-концептуалист.

Тип сообщил, что все мы включены в недавно сформированный ОПРОС – отдельный полк резерва офицерского состава. Полк состоит при штабе Второго Ударного флота, который сейчас выводится на отдых и пополнение в Солнечную систему.

– Прошу всех перейти на борт воентранспорта «Емельянов», – сказал «полковник». – Мы летим на Землю.

Приказ есть приказ, на Землю – так на Землю.

Но скажите на милость: что, разве сейчас на фронте передышка? Разве не талдычил тот же Меркулов с утра до вечера, что набеговые силы противника атакуют Восемьсот Первый парсек почти непрерывно с разных направлений? И каждый боец гарнизона нашей главной космической крепости – на счету? Да и адмирал Тылтынь вроде бы не возражал!

Кстати, о Тылтыне.

Наверняка он, передав нас командованию Второго Ударного, намеревался вернуться к исполнению своих прямых служебных обязанностей генштабиста на Земле. Либо должен был остаться в Городе Полковников как представитель Ставки – не важно.

Понятно, что адмирала в любом случае распоряжение насчет ОПРОСа не касалось. Но, похоже, оно озадачило его не меньше, а то и больше нашего.

– Погодите-ка, голубчик. – Адмирал поднялся со своего кресла-люкс в первом ряду салона. – Правильно ли я понял, что доставленных мною офицеров и адмиралов командование не намерено немедленно задействовать в обороне Восемьсот Первого парсека?

– Именно так, – процедил «полковник».

Я машинально отметил, что наш горевестник не добавил уставного «товарищ адмирал» или хотя бы «контр-адмирал» (последнее соответствовало бы теперешним липовым погонам Тылтыня).

– Давайте-ка отойдем на минутку, – предложил Тылтынь ровным голосом.

Благо теперь, после стыковки, было куда отойти: автоматика разблокировала двери. Тылтынь крепко взял «полковника» за локоть и вывел в коридор.

С моего места я наблюдал блиц-драму в трех актах.

Акт первый: адмирал что-то говорит на ушко; «полковник» краснеет, потом бледнеет, потом снова краснеет и становится по стойке «смирно».

Акт второй: «полковник» горячо оправдывается; Тылтынь хмурится; становится мрачнее тучи; прямо-таки темнеет лицом; потом вмиг просветляется, улыбается, отечески хлопает «полковника» по плечу.

Акт третий: Тылтынь бросает короткую фразу, «полковник» четко отдает честь и убегает.

Я страстно желал, чтобы адмирал, вернувшись в салон, сказал: «Произошло недоразумение. Вы никуда не летите. Вас ждет фронт!»

Увы, ничего подобного.

– Пришло время прощаться, товарищи, – спокойно прогудел адмирал. – Должен вам сказать, что до последней минуты на Большом Муроме сердце мое было неспокойно. Я опасался, что конкордианцы, наплевав на достигнутые договоренности, устроят диверсию или внезапно атакуют «Камчадал» при выходе из атмосферы. Но теперь все уже позади, и я скажу откровенно: дело по освобождению вас из плена считаю своей крупнейшей военной победой. Добро пожаловать домой, родные мои!.. Что же до приказа о выводе вас на Землю… Наверху виднее. Значит, в военных действиях наметилась оперативная пауза. Оно даже и к лучшему, если подумать. Отдохнете, наберетесь сил, получите новые назначения… Так что следуйте на «Емельянов». А я с вами прощаюсь – надеюсь, не навсегда.

Много чего хотелось сказать в ответ – думаю, не одному только мне.

И – «спасибо, Святополк Даромирович!».

И – «еще обязательно свидимся!».

И – «да что же это творится, какая, епонамать, оперативная пауза?!».

Но мы – кадровые офицеры. Для нас ответы на все вопросы в уставе написаны.

– Служим России, товарищ адмирал!

На борту «Емельянова» мы встретили еще сотни офицеров всех родов войск. Их ввели в ОПРОС в течение последних суток, и они тоже ни черта не понимали.

Кого там только не было! Пилот из эскадрильи Меркулова с «Адмирала Нахимова»… Два сослуживца Покраса с «Пересвета»… Приятель Марицына из 5-го отдельного полка…

И как назло: ни одной знакомой лично мне физиономии!

Комендоры… навигаторы… связисты… пилоты… военинженеры… зенитчики… осназ… танкисты… пехота мобильная… пехота обычная… медики… разведчики… контрразведчики (а куда же без них?)…

Многочисленные кают-компании, столовые и курилки «Емельянова» гудели разговорами. Из того сумбура мне мало что запомнилось, кроме смешанного ощущения эйфории («свои!») и тревоги («что происходит?!»)… И еще – фразы, фразочки, обрывки разговоров, которыми за считанные часы пропитались, как сигаретным дымом, все жилые отсеки…

– А вы с какого, если не секрет? Откуда? Что-о-о?! Из плена?!

– …Привезли даже американцев…

– Одни сапоги стоят… Обрубки ног дымятся…

– А вы?.. Истребитель барража? Редкая птица… Два ракетных монитора? Да что вы говорите! А… а что такое ракетный монитор?

– …Топливозаготовка… Есть такое слово, представьте… Ха-ха-ха! Люксогена! Ха-ха-ха!.. Дров, дружище! Д-р-о-в!

– А почему вы… здесь? Нет, не поймите меня превратно, но по моим представлениям, после плена обязательно проводится фильтрация… Ну да, лагерь, да… Так и делается: из лагеря в лагерь!

– Вы можете себе представить? Сапоги только и остались! Прямо передо мной! В метре!

– Сколько-сколько?

– …Красивейшая операция… Лучше даже, чем с этими… балеринами? Ну да, балеринами.

– …Новый класс конкордианских кораблей… Огромная летающая ракетная батарея…

– Потому что вся вырабатываемая энергия подается теперь заводам синтетического топлива… Введены новые мощности… Модули… Конечно, еще до войны… Запасы! Закрома Родины, а как же… А вы: «люксогена»! Насмешили, не могу…

– Там теперь воронка… Да что воронка… кратер!

– Ходят слухи… Упорные… Тайные контакты с джипсами… Обе стороны! Вы можете себе представить, что будет, если?..

– И взяли их всех тепленькими… Да! Восемнадцать человек! Так что, Роман… Слышишь, Роман?! Наши по цене шесть к одному пошли! А как по мне, за этих заотаров можно было договор мирный выторговать! Я серьезно!

– Тысяча двести за одни сутки… Господи… Треть неоперабельных… Ударной волной все внутренности отбиты… Госпиталь Колчака…

– …Тряхнуло так, что башня главного калибра сошла с фундамента… Дым! Искры! И у меня восемь человек… Только два кадровых… Но, я тебе скажу, резервистов зауважал! Зауважа-а-ал… Есть там у меня такой Васильев – из гражданского флота… Пять часов работал! В огне!.. Ну скафандр, «Саламандра», оно конечно… Но там же и температура интересная!

– «Дюрандаль»… «Дю-ран-даль»! Откуда я знаю?.. Ни хрена не значит! Чехи какие-то! Или шведы, один бес… Вон спроси у лейтенанта… Да вон стоит, с гвардейским значком… А варианты? Либо «Три Святителя», либо «Адмирал Ушаков». На обоих они есть. А вот гвардии больше нет пока.

– Да, вроде бы немного, а в масштабах страны? Вот то-то же! Только для освещения, а также – отопления заводских корпусов и больниц. Так и написано!.. Как в старину: уголь, а все больше дрова… Вот представьте себе! Иначе не будет люксогена и – до свидания!

– Фильтрация? Ну, проверка, сбор сведений, выявление завербованных… Только не обижайтесь… Но… Но кто вас знает? Ведь с вами же в плену работали? Ну если вот по-прямому так вопрос поставить, по-офицерски? Работали?

– Отца мобилизовали, братьев… Вот дословно так: «топливозаготовка»! Ну а где ж еще? Где лес погуще – там и работают… Киево-Миргородская пуща, да.

– Нормальные ребята, но имена!.. Один – Зиппер, другой Кэш, третий Слот. А транслятор-то переводит: «змейка», «деньги», «щель»… Черт знает что, а не имена! Пока весь полк переводчики перенастроил, уже привыкнуть успели… У них там, оказывается, в Северном Техасе эти слова уже лет двести ни черта не значат… Да кому он нужен, американский!.. Я проверил, оказалось: последний словарь был составлен в конце двадцать пятого века, потом просто некому стало заниматься… Девяносто диалектов! А еще у них, оказывается, официально отменена орфография! Вообще! Демократия, ха-ха-ха-ха!

– И два сапога… Каждую ночь теперь…

Еще, говорили, Меркулов с кем-то крепко поругался, едва до мордобоя не дошло.

Но меня рядом не было.

Конвой, в состав которого входил «Емельянов», без помех достиг зоны низких орбит Земли.

Оказавшись над Европой, корабли разошлись. Госпитальное судно и транспорты пошли на север, в сторону Колчака, а «Емельянов» забрал восточнее и приземлился в Шереметьево.

Странно? Весьма. Если нам действительно хотели устроить полноценный отдых, сажать «Емельянов» следовало бы не в Москве и даже не Подмосковье, а как минимум под Краснодаром. А еще лучше в Фамагусте или Ла-Валетте.

У трапа нас встретили четверо офицеров во главе с молодым генерал-майором танковых войск. Он отрекомендовался «Нехрущ, замначальника отдела кадров Генштаба».

За спинами встречающих синели красивые экскурсионные автобусы в компании легких бронемашин.

– Товарищи, – сказал Нехрущ. – Поскольку здесь возможность каких-либо… непредвиденных событий… полностью исключена, пришло время сказать вам правду. ОПРОС – это ширма. Ни Второй Ударный флот, ни все наши вооруженные силы не могут позволить себе держать в резерве полтысячи кадровых офицеров. Формирование ОПРОСа и ложный отвод в Солнечную систему Второго Ударного флота преследуют цель дезинформировать конкордианскую разведку. Мы стремимся создать у противника иллюзию того, что с нашей точки зрения все атаки на Восемьсот Первый парсек отбиты и мы не ожидаем крупных наступательных действий по меньшей мере в ближайшие две недели. Прошу вас отнестись к этому факту предельно серьезно. Не исключено, что сегодня или завтра кому-то из вас удастся поговорить со своими родными и близкими… Или придется давать интервью для прессы… Одним словом, контакты возможны. Так вот, Ставка не просит, Ставка приказывает: поддерживать легенду, фантазировать, утверждать, что на Земле вы задержитесь для отдыха, а также для формирования новых частей и экипажей, и на фронт вернетесь не скоро. Это понятно?

Чего же тут не понять?! Лучшей новости мы и ждать не смели!

Довесок к вводной был невелик.

– Анонсов делать не буду. Действительную цель вашего пребывания на Земле вы поймете сами. Прошу занять места в автобусах, товарищи. На каждом сиденье вы найдете радионаушник. Наденьте его. Я буду вашим гидом.

Хотя календарь настойчиво вопил «весна, весна!», в средней полосе России март в том году был неотличим от января.

Москва была завалена снегом. Столько снега в городе я не видел никогда.

Снег на крышах, на тротуарах, на ветвях деревьев… Сугробы вдоль расчищенных проспектов – в человеческий рост.

Оглушительное безлюдье, комендантские патрули на всех перекрестках, одинокий танк на Смоленской площади…

Город был давно и основательно эвакуирован.

В самом начале войны эвакуация казалась чем-то средним между мягким дисциплинарным наказанием и экзотической разновидностью народного гулянья. Встряхнуть заспанного горожанина, вытащить его из обжитых кварталов в заснеженное поле, в деревню, в полевой лагерь! Увезти на Кавказ, в Альпы, в киргизстанские степи! Мобилизовать, призвать, выдать повязку «Дружинник» или «Старший хлеборез»… Чтобы не думал, крыса тыловая, что кадровая армия решит за него все мировые проблемы, пока он жирок нагуливает между диванчиком и стаканчиком!

Да и не только ведь людям надо отдыхать от городов, но и городам – от людей…

Но никто, никто не мог поверить, что эвакуация реально спасет жизни десяткам и сотням тысяч горожан! Крупные диверсии к концу первой недели войны полностью прекратились, а бомбардировка земных городов из космоса представлялась чем-то столь же невероятным, как во времена Ивана Калиты – полет из пушки на Луну.

Почему? Да потому что противокосмическая оборона Земли по праву считалась венцом военной мысли и шедевром стратегического строительства.

Однако…

20 февраля 2622 года полторы тысячи ракет класса «космос—поверхность» прорвались в зону низких орбит Земли. В тропосфере и стратосфере, а также непосредственно над целями около тысячи ракет было уничтожено. Остальные обрушились на Столицу (острова Фиджи), на Москву, Берлин и Дели.

Административные кварталы Столицы, космодром, морской порт и Всемирный Комитет Начальников Штабов были уничтожены полностью. Дели пострадал незначительно. В Берлине сгорели все пять небоскребов Европарламента.

А в Москве…

– Товарищи! Государственный Комитет Обороны не находит нужным скрывать от вас горькую правду. Исторического центра Москвы больше не существует.

На месте Библиотеки имени В.И. Ленина громоздился заснеженный курган каменного мусора. Левее зияла циклопическая воронка, глубину которой можно было объяснить лишь тем, что раньше на ее месте находились станция метро и развязка подземной автомагистрали…

И дальше, насколько хватал глаз…

Где знакомые до одури, неотделимые от самого слова «Москва» трехсотметровые иглы гостиницы «Русь»?

Где пирамида Биржи с «плечиками» взлетно-посадочных полос?

Памятник Первым Звездопроходцам?..

Ладно, погодите-ка, братцы… Не надо плакать…

Они ответят за все, да, погодите…

Ведь не может же статься, что…

Нет, не может! Мы сейчас увидим Спасскую башню, сейчас… Вот за этим эльбрусом похрустывающего шлака, что остался от Биржи… Откроется вид…

Сейчас все будет!

– Прошу, товарищи, за мной. Держитесь центра прохода… Прямой опасности нет, но снега выпало слишком много… он оказывает существенное давление… Мало ли что… обрушение, оползень…

И вид открылся.

Ни Манежной площади, ни Красной. Они отличались от некогда застроенных участков лишь толщиной слоя обломков. На месте Исторического музея кирпичный бой, кое-где проглядывающий из-под снежных заносов, давал едва заметное покраснение. Подобное же наблюдалось на месте стен и башен Кремля.

Около того места, где общее ощущение пространства подсказывало Спасскую башню, земля чудовищно вспучилась (подземный взрыв? определенно!), образовав вал метров в тридцать высотой. И то ли благодаря этому нечаянному брустверу, поглотившему ударную волну от следующих взрывов, то ли прямым вмешательством Небесного Воинства – собор Василия Блаженного уцелел.

Два купола были сорваны, все оконца до последнего стеклышка – вынесены. Шрапнель мелких осколков изъязвила стены частыми оспинами, широкие мазки копоти легли поверх… Но тысячелетний храм выстоял!

Линкор, прошедший через огненный шторм артиллерийской дуэли, не стыдится пробоин. Так и собор Василия Блаженного мог гордиться своим новым, фронтовым обличьем.

Видимо, о том же подумали многие офицеры нашей группы. Несмотря на шокирующий драматизм картины, кто-то улыбнулся, послышались вздохи облегчения.

Нехрущ продолжал:

– Да, от традиционного архитектурного ансамбля Москвы остался лишь сильно поврежденный собор Василия Блаженного. Уничтожены вековечные символы нашей государственности: Кремль, Мавзолей, Грановитая палата. Погибла резиденция правительства, но не правительство. Погиб центр крупнейшего города России – но не Россия. А сейчас прошу вернуться в автобусы. Нас ждет столица… Нет, мы летим не на Фиджи.

«Андромеда» пассажирской модификации, с золочеными орлами на киле и необычным номером «1-004» за сорок минут перебросила нас из Москвы в… в некое место.

На время перелета мы были предоставлены сами себе. Почти все молчали. Настроение было как на похоронах.

Кремль! Поляки в 1611 году и французы двести лет спустя могли его попросту срыть, растащить по кирпичикам, взорвать, наконец. Немцев в 1941-м от Кремля отделяли тридцать километров, и если бы только не пресловутое немецкое головотяпство… Хватило бы планомерной работы нескольких дивизионов дальнобойной артиллерии!

Так ведь тогда страна была смертельно ранена, от Бреста до Можайска растоптана, вражий нож остановился на волосок от сердца России…

И вот теперь, в эпоху могущества, когда длина нашей границы измеряется килопарсеками, враг снова стучится в ворота! Враг показал, что никакой серьезной обороны в общем-то нет. Любая точка на поверхности Земли может стать мишенью для ракет с силумитовыми боеголовками. Может быть, наш антиядерный щит столь же эфемерен, как противоракетный? Может быть, для нас действительно всё кончено, и народы Земли отныне должны полагаться лишь на милость Народного Дивана Конкордии?

Все мы были заняты одной и той же мыслью. У меня за спиной вполголоса бубнили:

– К сожалению, прорыв земной ПКО – несложный трюк…

– Ну-ка, ну-ка, объясни… Как?!

– А, ты же еще не в курсе… Мне на «Емельянове» рассказали. Берем любую вместительную посудину, например – магистральный контейнеровоз. Устанавливаем пусковые пакеты с принудительным стартом – сколько влезет. Ракет четыреста – точно поместится… Больше ничего не надо – ни брони, ни сложных радарных комплексов, ни генераторов защитного поля. Называем это чудо-юдо «ракетным монитором»…

– …И теряем его сразу после выхода из Х-матрицы. Он не успеет и трех ракет выпустить – его тут же срежут орбитальные крепости!

– А кто тебе сказал, что он будет орбитальным крепостям подставляться? Выход из Х-матрицы надо осуществить примерно в десяти миллионах километров от Земли, над плоскостью Солнечной системы. Затем тихонечко вытолкнуть ракеты из пусковых – как говорится, без дыма, без пламени… И – уходить.

– Да ну, глупости. При таком подлетном расстоянии все ракеты, сколько их ни есть, будут сбиты. Можно даже успеть отрядить на охоту истребители. Раскрошат все на молекулы к едреней фене! А если одиночные ракеты и прорвутся – с теми уже орбитальные крепости расправятся!

– Серега, ты торпедоносец? Вот и торпедоноси! Ну что ты понимаешь в орбитальных крепостях?! Да, хорошие штуки, никто не спорит! Но отразить массированный ракетный прорыв в узком секторе они могут только в условиях идеального целеуказания! У них же не бесконечная огневая производительность! А клоны, если хочешь знать, операцию…

Последним, что я расслышал, было «…спланировали гениально». Потом оба болтуна перешли на шепот. Видимо, боялись, что их за восхваление боевой мощи Конкордии и стратегических талантов ее флотоводцев могут… могут… да просто побить!

«Да какая разница, как именно это случилось, – с горечью подумал я. – Главное, что мы лишены возможности симметрично ответить. А так подумать: стоит ли? Кому станет легче, если Хосров превратится в груду щебенки? Нам войну надо выигрывать, а не в вандализме упражняться…»

О том, что «Андромеда» коснулась земли и мчится сейчас по посадочной полосе, свидетельствовал лишь едва заметный толчок. Все иллюминаторы с самого старта были закрыты термошторками. Легко понять – зачем: от нас хотели скрыть направление полета и, главное, общий вид местности в районе приземления. Стоит ли говорить, что прилепившиеся к потолку пассажирского салона обзорные мониторы были черны, как совесть тирана?

Я ожидал, что термошторки так и не поднимутся, а к таинственному месту назначения нас доставят в полностью закрытом транспорте – как поступали клоны на Глаголе.

Насчет шторок я не ошибся. А вот мониторы – включились! И выдали картинку: носовой сектор обзора «Андромеды».

Белое, полностью сливающееся со снегом маскировочное покрытие полосы. По обе стороны – густой хвойный лес. А впереди, прямо по курсу – скала! Причем отнюдь не одинокая скала, а лишь ближайший к нам фрагмент внушительного горного массива!

Скала приближалась с угрожающей скоростью, которая не оставляла сомнений: да, мы в нее врежемся. У флуггера не оставалось запаса по пробегу. Мы не могли ни полностью погасить посадочную скорость, ни дать, как говорится, «тягу двести» и, взлетев, попытаться перемахнуть через громадину.

В салоне стало совсем тихо. Нам хватало дисциплинированности, чтобы не впасть в цивильную панику, но уже недоставало куражу, чтобы в полный голос отпустить бравую плоскую остроту. Хотя, я думаю, все понимали, что ситуация вполне штатная, что сейчас она как-то да разрешится… В противном случае экипаж уже давно спасал бы наши жизни любыми средствами. Спрятав посадочные тележки, «Андромеда» тормозила бы корпусом, крутилась юзом, а мы летали по салону, ломали руки, расшибали носы, а потом… потом все равно военморг, пожалуй.

Страшно это, очень страшно: гигантский пассажирский флуггер, последние метры посадочной полосы, а на всех мониторах прямо вам в физиономию летит громадная каменюка.

Разошлись вверх и вниз камуфляжные панели «скалы».

Это были первые ворота.

Вторые ворота, расположенные в глубине туннеля, были набраны из множества вертикальных клиновидных секторов, которые распахнулись точь-в-точь как акульи челюсти.

Ну что же это за акула – с одним рядом зубов? Правильно.

Еще одни такие же ворота… и еще…

За ними, залитая ярким сиянием естественных солнечных лучей, доставленных в недра горы волоконными световодами, открылась флуггерная стоянка. Немаленькая даже по меркам наземных космодромов. Если же учесть, что мы находились в пещере внутри горного массива…

– Наш флуггер совершил посадку на Центральном космодроме. Добро пожаловать в город-герой Красноярск-26, столицу нашей Родины.

У края космодрома, ни от кого не таясь, желтела мрамором станция метро. Поезд уже ждал нас.

Когда мы сели в вагоны, Нехрущ продолжил:

– История Красноярска-26 началась еще в докосмическую эру, вскоре после победы над германским фашизмом. Страна нуждалась в совершенно неуязвимом, автономном производстве оружейного плутония. Гигантский горно-химический комбинат решили полностью спрятать в штольнях и залах, вырубленных в одном из кряжей Саянского хребта. Несколькими годами позже сюда же перенесли часть мощностей космического производства. Во время Первой Холодной войны здесь, в Краноярске-26, были решены десятки сложнейших задач, обеспечивших России превосходство над Североатлантическим блоком в ряде ключевых, стратегических технологий. Тогда же Красноярск-26 получил неофициальное название Техноград. Второе рождение Красноярск-26 пережил в 40-х годах двадцать первого века, когда правительство после решения самых насущных политических проблем приняло «План 44–77», часто именуемый по лозунгу тех лет «Россия может!». Все вы знаете, что выполнение этой программы преобразило не только Россию, но и весь мир…

Такое – да не знать… Этому и клонов в школе учат, а уж нас! «Россия может!» – это азы мировой истории. Вы скорее найдете человека, который бы не слышал, что такое Сталинградская битва или кто такой Зиновий Колобанов!

Программа «Россия может!» привела к полному переводу страны на недорогие компьютеры и программное обеспечение отечественного производства. Затем настал черед и всего прочего электронного мусора, затем – автомобилей и престижных стройматериалов. Всякие там «мерседесы» от восточноазиатских бракоделов вылетели с российского рынка, чтобы вернуться на него лишь век спустя в совершенно новом качестве продуктов нашего государственного капитала, изготовленных зарубежными вассальными предприятиями. В строй вступили двенадцать новейших авианосцев и шесть линкоров – все атомные. Была развернута мощная военно-космическая группировка: несколько дивизий орбитальных перехватчиков для прикрытия страны от ракетного удара любой мощности.

В 2079 году последняя двадцатидолларовая бумажка, принесенная в Госбанк России несчастливым наследником какого-то полубезумного плюшкина, была приобретена за один рубль двадцать три копейки. Зеленую двадцатку сдали в Исторический музей – где ее могут по сей день видеть все желающие…

Кстати, неужели бесценный экспонат сгинул вместе с Красной площадью? Вот черт!

Или все-таки хватило ума эвакуировать не только людей, но и музеи, и картинные галереи? Должно было хватить!

– …Но мало кому было известно тогда, а уж тем более сейчас, что все ключевые технологии, реализованные «Планом 44–77», разработаны в Краноярске-26. Потаенный город к тому времени был реконструирован, расширен и вмещал более сорока конструкторских бюро – каждое со своими лабораториями и экспериментальными цехами. В частности, проблема номер один тех лет – создание энергетической установки термоядерного синтеза – была решена именно в Красноярске-26. За этот прорыв, обеспечивший нашей державе победу во Второй Холодной войне, Техноград получил высокое звание города-героя. С тех пор Красноярск-26 рос и ширился, со временем превратившись не только в ведущий научно-технологический, но и запасной административный центр России. Вы знаете, что на протяжении Звездной эры несколько раз возникали ситуации, когда война с внешним, космическим, врагом казалась неизбежной. В угрожаемые периоды сюда переводились органы высшего военного и политического управления страны. Находятся они здесь и сегодня. И все же не это обстоятельство делает Техноград сердцем нашей цивилизации. И не поэтому Ставка сочла необходимым накануне решающих сражений снять с фронта и собрать здесь сотни офицеров…

Поезд остановился.

Вот это станция! Черный мрамор… Малахит… Гигантские зеркала из горного хрусталя… Фонтан посреди перрона…

И – караулы кремлевских кадетов в парадной форме.

Легкий ветерок, ароматный воздух…

Повсюду – свет. Невозможно поверить, что над нами сотни, а может быть, тысячи метров горной породы. Кажется, что, если поднять глаза, увидишь над собой голубое небо и солнце.

Я поднял глаза. И увидел над собой голубое небо и солнце.

Как? Возможно ли это?

Значит – возможно.

– С вами хочет поговорить Председатель Совета Обороны товарищ Растов.

Так и сказал: «хочет поговорить»!

Совет Обороны – это высший орган государственного управления, который был создан решением Совета Директоров сразу же после начала войны. Его наделили чрезвычайными полномочиями и поместили на высшее место в государственной иерархии. Совет Обороны, таким образом, подмял под себя и директоров, и все министерства, и, насколько я мог судить, Генштаб вместе с СВГК, Ставкой Верховного Главнокомандования.

Ну а что значила должность Председателя Совета Обороны – объяснять, надеюсь, не надо.

Факт, не делающий мне чести: я как-то не очень внятно представлял себе, кто же этот Председатель и откуда он взялся. Даже фамилию толком не смог запомнить. Несколько наших газет, попавшихся мне в руки на Большом Муроме, публиковали официальные заявления Совета Обороны, но личных обращений Председателя к народу, которые было бы уместно сопроводить его фотографией, мне не попадалось.

Однако мое невежество не помешало мне проникнуться важностью момента. Если уж с нами, простыми исполнителями простых приказов, «хочет поговорить» сам Председатель, то… то дела наши из рук вон плохи!

И вот – зал, выдержанный в строгом державном стиле. Небольшая трибуна с государственным гербом России.

Первые и последние ряды кресел нас вежливо попросили не занимать. Там разместилась охрана из офицеров в парадной форме ГАБ.

Табельное и наградное огнестрельное оружие – у кого оно имелось – забрали при входе. Скорее по традиции: ни за что не поверю, что трибуна не была отгорожена от зала комплексом надежных спецсредств.

Я даже какое-то время подозревал, что перед нами на самом деле пустая ниша, а все ее содержимое – затейливая оптическая фикция. Впрочем, как оказалось впоследствии, насчет этого я погорячился.

Когда Председатель появился на трибуне, я, конечно же, вспомнил. Да, его лицо мелькало где-то в новостях и в прессе мне попадалось… Но без смысловых ударений вроде «вот он, Председатель», а так – в ряду прочих деятелей.

Заметный такой мужик лет пятидесяти в штатском. Покрой у пиджака, однако, был необычный, полувоенный. И вообще – какой там пиджак! Скорее – китель, но такого фасона, который в современной армии не носят. И, конечно, без знаков различия. Только скромная такая Золотая Звезда Героя…

Колючий взгляд, экономные, точные движения.

– Здравствуйте, товарищи.

Вот уж не знаю, что это было, но при первых словах его глуховатого голоса в зале будто молния ударила. Мы вскочили и бешено зааплодировали.

Минуты через полторы кое-как успокоились, сели обратно.

– Что такое государство? Территория? Ресурсы? Население? Нет. Государство может потерять в войне свои колонии. Это плохо, но не смертельно. Государство может оставить неприятельской армии свои исконные земли и даже столицу – вы знаете, в нашей истории это случалось не раз. Война может забрать талантливых полководцев, принести эпидемии и голод, обескровить нацию, свести на нет гражданскую экономику. Но любые катастрофы на поле боя, любые бедствия на оккупированной врагом родной земле еще не означают поражения. Армия и ее решимость сражаться – вот то, что остается у государства, когда, кажется, потеряно всё. Итак, государство – это армия. Россия сегодня – это вы, товарищи офицеры.

И снова – сердце сжалось, комок в горле… Грянула бурная, неистовая овация.

– Два месяца вы сражаетесь с самым страшным врагом, которого знала история, – конкордианской иерократией. Успехи врага велики, наши – ничтожны. На вашу долю выпало много поражений и невзгод, но совсем мало побед и радости. Многие из вас изведали безысходность плена. Каждый видел смерть боевых товарищей. И если кто-то из вас потерял надежду на победу, по-человечески это можно понять. Наше количественное превосходство утрачено, запасы люксогена ограничены, противник прочно владеет стратегической инициативой. Качественное превосходство нашей техники, участвовавшей в сражениях за Синапский пояс, было сведено на нет внезапностью неприятельского нападения. К тому же Конкордия применила ряд новых образцов, разработанных специально для одноразовых наступательных авантюр. Двадцатого февраля врагом был впервые использован ударный комплекс «Храоша», представляющий собой так называемые мониторы, вооруженные малозаметными ракетами большого радиуса действия «Паирика». Враг знал, что противокосмическая оборона Земли ослаблена: мы были вынуждены выделить часть средств для усиления Восемьсот Первого парсека и колоний ближней зоны. Поэтому он нанес расчетливый удар, жертвой которого среди прочих объектов стал исторический центр Москвы. Это удар не военный, товарищи, это удар – пропагандистский. Его задача – подорвать нашу волю к сопротивлению. И заодно проверить: не развалятся ли Объединенные Нации сами собой, не начнется ли у нас, на Земле, междоусобная война? Конечно, такой исход как нельзя лучше устроил бы конкордианцев, да и, что греха таить, некоторых наших недоброжелателей из Западного полушария. Но прошло уже три недели, а нации-комбатанты продолжают сражаться. Враг понял: продолжение борьбы неизбежно. За каждый новый шаг вперед придется платить кровью. флот и десантные силы Конкордии завершают перегруппировку. Они готовы выступить со дня на день в расчете создать такую угрозу, которая заставит наши главные силы принять бой на невыгодных для нас условиях. По мнению противника, если мы потеряем авианосцы Второго Ударного флота, судьба России и Объединенных Наций будет решена. Это верно, но лишь в пределах той информации, которой располагает Сетад-э Бозорг.

Растов пригубил воды из стакана. Эта как бы нечаянная пауза была рассчитана мастерски.

«Сетад-э Бозорг? А-а-а, да, конкордианский генштаб… Но что значит „верно лишь в пределах информации“? Это же безусловно верно! – тревожился я, второпях переваривая услышанное. – Все лучшие авианосцы на начало войны были сосредоточены в двух ударных флотах. Часть из них, вероятно, потеряна, а остальные командование благоразумно держит на Земле и в Городе Полковников. Эти авианосцы – по сути, единственное средство активной, маневренной обороны! Если их потерять, вряд ли что-то удержит Конкордию от захвата Восемьсот Первого парсека! Да и десант непосредственно на Землю превратится из ночного кошмара адмирала Пантелеева в сухие слова оперативной сводки…»

А Растов, аккуратно промокнув рот салфеткой, заговорил вдруг на совсем другую тему.

– В последние двадцать лет Совет Директоров часто критиковали за «непатриотичную» политику в области оборонной индустрии. Действительно, с точки зрения обывателя многие факты не находили себе объяснения. Заказ на барражирующие истребители проекта «Гриф» был размещен не на предприятиях Российского Оборонного Концерна, что выглядело бы естественно, а в Индии. Новые торпедоносцы были закуплены в Европейской Директории, эскадрильи тяжелых истребителей «Хаген» – арендованы вместе с экипажами там же. Фрегаты типа «Цепкий» для нашего флота собраны на константинопольских верфях из комплектующих, поставленных по преимуществу заводами Директории Ислам. Наконец, программа «Сталь-2», завершившаяся разработкой и принятием на вооружение истребителя-штурмовика «Дюрандаль», реализована силами компании «Дитерхази и Родригес». Последнее обстоятельство тем страннее, что бюро Газади, разработавшее для «Дюрандаля» уникальный щит-генератор, является зарубежной собственностью России. Не правда ли, форменное вредительство: уступить конкурентам программу производства неуязвимого истребителя, своими руками передав им патент на щит-генератор, юридически принадлежащий родной стране?!

Растов лукаво улыбнулся.

– Должен вам открыть маленькую тайну, товарищи: такие конкуренты – нам не конкуренты.

Растов не сказал, в сущности, ничего смешного. Да и вообще – нам тогда было не до смеха, как писали в старых авантюрных романах, по жизни. Но харизма этого удивительного человека была такова, что весь зал взорвался хохотом и аплодисментами.

«Такие конкуренты – нам не конкуренты!»

Хорошо, черт возьми.

– Россия достаточно богата, чтобы дубину для нас стругали немец, аргентинец да турок. В последние двадцать лет у наших инженеров, у наших рабочих были дела поважнее. Мы сделали все, чтобы освободить науку и производство от рутинных военных заказов и сосредоточиться на прорыве в будущее. И прорыв совершился. Здесь, в Технограде, были созданы боевые корабли нового поколения, равных которым нет у врага ни в металле, ни в чертежах. Их постройка и испытания составляли главную государственную тайну России. На темной стороне Луны для этих кораблей был построен пункт базирования и выделены собственные полигоны. Несколько лет шли всесторонние испытания и разработка концепции боевого применения. Мы не спешили использовать в бою корабли нового поколения, ограничившись эпизодическим привлечением двух из них к операции по захвату транспорта с делегацией верховных заотаров Конкордии в районе планеты Зуша. При этом противник даже не подозревал, что эти корабли присутствуют в районе операции; с его точки зрения, действовал один лишь «Адмирал Ушаков». К настоящему времени в строй введены и полностью укомплектованы экипажами четырнадцать вымпелов, сведенных в Главный Ударный флот. Насколько мы можем судить, существование этого соединения удалось сохранить в тайне. Противник по-прежнему предполагает, что ему противостоит группировка обычных авианосцев и линкоров, и не учитывает в своих оперативных расчетах наличие у нас кораблей, разработанных и построенных в Технограде. Что же это за чудо-корабли?.. Я думаю, на этот вопрос нам ответит товарищ Пушкин.

«А я и не знал, что у меня есть однофамилец в Ставке… – рассеянно подумал я. – Впрочем, фамилия достаточно распространенная…»

– Гвардии лейтенант Пушкин! Попрошу вас подняться на трибуну!

Столб света выхватил меня из полумрака.

Я временно лишился дара речи.

Растов смотрел прямо на меня. А вслед за ним – и весь зал.

«Что он от меня хочет? Какие еще чудо-корабли? Я ничего не видел! И не мог!»

Кое-как совладав с собой, я поднялся и начал продвигаться к проходу.

– А пока наш гость идет, я вам кое-что поясню. – Растов улыбнулся. – В прошлом году, будучи еще кадетом, товарищ Пушкин на своем флуггере случайно залетел в запретный периметр, где проводились испытания наших новых кораблей. Конечно, он увидел то, чего видеть ему было не положено… Но что попишешь! Виноват-то был не он, а начальство лунного полигона… Насколько нам известно, товарищ Пушкин полностью выполнил условия подписки о неразглашении и все свои впечатления оставил при себе. Но не пропадать же впечатлениям?! Верно, товарищи?

Тем временем я, кое-как переставляя одеревеневшие ноги, вышел на свет и подошел к трибуне. Теперь я убедился, что все по-честному, нет никакой «оптической фикции». И трибуна, и Председатель были настоящими.

– Прошу вас, – Растов отступил на полшага в сторону, уступая мне место, – расскажите нам, что вы видели. Главное, не забудьте упомянуть, что вы передали в эфир сразу после встречи с этими кораблями. И не стесняйтесь, не стесняйтесь!

Ну и человек… Человечище! Сказал «не стесняйтесь» – и мне сразу стало легче дышать!

Я рассказал. Вполне обстоятельно. Как я уклонился во время учений от зенитчиков условного противника, ушел с ожидаемого курса и, залетев в очередной лунный цирк, увидел ни на что не похожих черных левиафанов, лежащих в бескрайнем озере светящейся жидкости.

– Очень странные конструкции, не знаю даже, с чем сравнивать, – сказал я. – Ясно только: корабли крупные, боевые, первого ранга. Но я был совершенно не подготовлен к такой встрече! Поэтому, товарищи… я принял их за чужаков, то есть… корабли инопланетян. Вот так. Что тут еще скажешь? Решил: конец всему! В Солнечную вторглась неизвестная раса, а наши об этом даже и не знают!

Я развел руками, в зале засмеялись.

– Спасибо, товарищ Пушкин. Ваш рассказ – лучший комплимент всему Технограду. Если уж вы, обнаружив наши корабли, можно сказать, в «домашних условиях», приняли их за чужаков, можете себе представить, что со страху примерещится конкордианцам!

Я вернулся в зал.

Ближайший офицер ГАБ знаком подозвал меня к себе и посадил на пустовавшее сиденье в первом ряду. Это было очень мило с его стороны, ведь мое родное место находилось далеко и притом по центру. Опять пришлось бы переполошить своих соседей, а среди них были два каперанга и даже эскадр-капитан.

– Впрочем, можно предположить, что конкордианские экипажи не успеют ни удивиться, ни испугаться, – продолжил Растов. – Товарищ Пушкин видел корабли, когда они находились не в боевом, а взлетно-посадочном режиме. В боевом режиме детища Технограда обнаружить практически невозможно. Поэтому поначалу в Генштабе хотели назвать их субмаринами. Однако, поскольку субмарины противокосмической обороны у нас уже есть, это предложение не прошло. Как-то нехорошо выходило: океанские субмарины, космические субмарины… Хотели назвать «призраками», «фантомами»… Но это, согласимся, как-то не по-военному. Поэтому был учрежден новый класс: Х-крейсер. Этот класс делится на три подкласса: ударные, десантные и авианесущие Х-крейсера, что отвечает трем типам кораблей, построенным по новой технологии. Мы хотели получить сбалансированное соединение, способное автономно решать стратегические наступательные задачи вплоть до захвата люксогеновых заводов Паркиды и даже, при благоприятных условиях, неприятельской столицы. К сожалению, наступательные задачи Главному Ударному флоту пока что ставить преждевременно. Но и в маневренной обороне он пригодится!

«Выходит, Риши была права? Мы готовились захватить Конкордию? Ведь Х-крейсера были задуманы задолго до клонского нападения, но уже тогда их основным назначением должны были стать активные наступательные действия против Паркиды и даже Вэртрагны!.. Ну и что это меняет? Разве отсюда следует, что клоны – ангелочки, а мы – кровавые убийцы? Что говорят факты? Факты говорят, что клоны разрушили Москву, а не москвичи – Хосров! Не-ет, Риши, я готов оставить этические разносолы тем, кто поумнее, но для себя считаю, что правильно мы нападение готовили! И очень жаль, что не успели! Февраль сего года я предпочел бы провести на Паркиде в компании боевых друзей, а не на Глаголе в обществе лагерной охраны!»

– И последнее. Конечно, вам сейчас не терпится удовлетворить профессиональное любопытство, узнать поподробней: что за зверь такой этот Х-крейсер? Как выглядит? Благодаря чему достигается скрытность его действий на поле боя? Сколько флуггеров несут новые авианосцы, чем вооружены ударные крейсера? Радиус действия? Живучесть? Что ж, ваше любопытство будет удовлетворено. Сейчас близится обеденное время – вот и совместите приятное с полезным. В непринужденной обстановке дружеского обеда поговорите с инженерами Технограда, посмотрите видеоматериалы… Я же хочу остановиться на том, что важнее технических характеристик, – на именах новых кораблей. Наш флот имеет богатейшие традиции. Наши космические корабли из века в век принимают имена по наследству и возводят свою родословную порой к эпохе парусного флота. Но вы также знаете, что приходят тяжелые времена – и в огне сражений рождаются традиции новые… Как же назвать Х-крейсера? Ведь их имена должны как нельзя лучше выразить философию нового флота! Вероятно, надо для начала решить: что же это за философия?

Растов по-офицерски заложил левую руку за спину и, помахивая правой, принялся расхаживать около трибуны, рассуждая вслух:

– Х-крейсера символизируют неколебимую стойкость нашего флота? Да, несомненно, символизируют. Тогда почему бы не назвать их в честь городов-героев? «Сталинград», «Ленинград», «Севастополь»… Это грозные, правильные имена. Но линкоры типа «Сталинград» у нас уже в постройке, нехорошо получается… И вообще: разве только Х-крейсера символизируют неколебимую стойкость нашего флота? Что же тогда символизируют другие корабли?

Растов сделал несколько шагов молча, в глубокой задумчивости.

– Возможно, благодаря Х-крейсерам полнее раскроются стратегические дарования наших военачальников? Даст бог – раскроются… Но крупных кораблей, названных именами великих флотоводцев и полководцев, у нас всегда хватало, есть они и сейчас… Тогда мы подумали: что, если взять имена не адмиралов и маршалов, а простых героев – солдат, матросов и офицеров? Пусть будут десантные корабли «Колобанов» и «Лавриненко», авианосцы «Полбин» и «Клубов»! Мысль дельная, но… Но кому отдать предпочтение? Героев у нас очень много! Вдобавок эту идею уже несколько раз воплощали на нашем флоте, так сказать, по частям. Была и серия десантных кораблей «Цезарь Куников», и легкие авианосцы типа «Кожедуб»… Главное же, Х-крейсера – корабли уникальные, поэтому имена им нужны соответствующие: неожиданные, небывалые, да еще с таким смыслом, чтобы у врага мороз пошел по коже!

Растов наконец остановился и посмотрел в зал.

– Много мы перебрали вариантов. Много отвергли остроумных предложений. И после долгих дебатов назвали корабли так: «Геродот», «Ксенофонт», «Ливий», «Тацит», «Прокопий», «Нестор», «Соловьев», «Карамзин», «Ключевский», «Моммзен», «Дьяконов», «Гумилев», «Вегнер» и, конечно же, «Соколов».

«Сплошь историки? Это еще почему?.. Где логика?»

В лад с моими мыслями прозвучали слова, которые расставили все по местам:

– Почему? Потому что, товарищи, именно этим кораблям суждено писать историю. Историю нашей победы.