Небольшой городок, раскинутый почти в центре континента, ничем не отличался от тысяч таких же городков, расположенных по всему миру. Он имел "деловой центр", городской парк, бедные районы, ну, в общем, все, что положено иметь небольшому городку. Невзирая на размеры, город был достаточно старым, чтобы обзавестись вполне приличными развалинами к востоку от центра. Население города то ли любило традиции, то ли было слишком консервативным, но старые постройки редко сносились. Городок представлял собой подобие звезды, где в центре находились старые здания, а по мере удаления, где клиньями, где резко, начинались новостройки из стекла и бетона, которые в свою очередь сменялись частными домиками, садами и наконец переходили в поле.

Городок населяли обычные люди, немного раздерганные прогрессом, чуть-чуть отупевшие от телевидения, но в целом совершенно стандартные. Днем — работа, по вечерам — бары. Городок не радовал жителей разнообразием, и в эти последние осенние дни люди с удовольствием ходили по солнечным улицам, как бы запасаясь теплом на время снега и холода. Где-то смеялись девушки, где-то бегали дети. Размеренная жизнь иногда нарушалась свадьбами, но чаще сбой повседневной рутины происходил из-за похорон. Часть молодежи уезжала в крупные города в поисках лучшей жизни, но оставшихся хватало, чтобы поддерживать "поголовье" скучающих, и вымирание городу пока не грозило.

Да. Город не баловал своих жителей развлечениями. Досуг проводился по принципу техасских ковбоев, практиковавших его еще во времена войны "востока с западом", — вечером мужчины собирались в барах не столько ради выпивки, сколько от скуки и, просидев несколько часов за кружкой пива или рюмкой "крепкого", уходили домой. Ночью город оставался пустым. В центре еще работали несколько заведений, и там можно было встретить редких клиентов, но пригород буквально вымирал. Вот в одну из таких ночей и шел по блестящему от дождя тротуару Сим.

Старая часть города в это время суток была плохо освещена, и одинокому путнику могло показаться, что он находится в горах между скал. Все окна были погашены, и только изредка встречались освещенные. Будто бы в далекой пещере колдун-отшельник варил свое зелье из помета летучих мышей и зловещих трав, собранных на берегах царства мертвых. Этот город — таинственный незнакомец для дневных обитателей и так хорошо известный Симу — был прекрасен. Мужчина давно полюбил эти уединенные часы, когда можно было расслабиться и просто побродить, оставляя на мостовой, вместе со следами старых кроссовок, обиды дня, которые ехидная сука-судьба обильно разбрасывала на его дневном пути.

У любого человека есть проблемы, и ночной прохожий не был исключением. Он даже считал, что неприятности его любят и поэтому предпочитают его другим людям, собираясь возле него, но не досаждая в полной мере. Но такое мировоззрение не помогало ему легко уживаться с бедами. Сим был человеком вспыльчивым и глубоко одиноким. Проблемы давили его многотонным грузом, но он до сих пор не сдавался. У него был маленький секрет, отдушина, где он мог расслабиться, отвлечься, почувствовать себя снова сильным и цельным. В час, когда солнце скрывалось за горизонтом, а неоновые рекламы становились основным источником света, Сим выходил на улицы. Он бродил по городу, оставаясь сторонним наблюдателем, — казалось, творец осматривает свое детище и говорит, что "это — хорошо". На каждой улице его ждала свобода, каждый бар угощал выпивкой, на каждом углу ждала девушка, и рекламы подмигивали только ему.

Ночной Сим, как и город, отличался от дневного. Они давно знали друг друга, их объединял не только старый договор, но и беззаветная любовь. Ночной город жил своей жизнью, и Сим чувствовал этот пульс, складывающийся из ритмов музыки в барах, гула моторов такси, шипения кофейных автоматов. Он называл это "Зов города". Каждый день, на закате, к Симу приходил этот пульс, зовя, увлекая, обещая что-то несбыточное, и компаньон города не обманывал надежд. Он часами бродил по ночным улицам, слегка пьяный от ночного воздуха, свободы и этого единства.

С неба лил холодный осенний дождь. Уже больше четырех часов бродил Сим, проходя те же места, которым всего несколько часов назад мысленно рассказывал о своем счастье. Мысль, словно кордовый самолет, кружила, зациклившись на одном и том же. В основном это было чувство ненависти к любимой женщине. Если бы он это увидел позавчера… Он бы и не подумал открываться перед ней. Он бы забыл ее. Да, наверное, забыл бы. Постарался бы забыть. Или сделал бы что-то, чтобы она поняла — только он достоин ее любви. Всего лишь время. Если бы можно было поменять эти два факта из жизни так же, как он мог поменять рисунки из мультфильма у себя на рабочем столе. Там только от него зависело, кто кого первым ударит — Том или Джерри. Но рисунки — это не жизнь. Первым ударили его, и этого уже не изменишь. Боль в голове усилилась. Где-то сбоку крутилась мысль, что на чердаке, где оказался недавно, он ударился затылком о раму. О том, что его мысли затоплены ненавистью, а это вроде неприменимо к любимой женщине. Но он увидел — она целовалась с другим… Еще его тревожила подленькая мыслишка, что хорошо было бы остаться и посмотреть, что будет дальше. Только вчера, стоя на том же месте, он так же, как тот мужчина, поцеловал Кристину. Хотя нет, на этот раз инициатором поцелуя была она.

Ненависть захлестнула его с головой, и весь водоворот мыслей втянулся в одну точку. Месть! Ей и ему. Медленно, хладнокровно, многими часами удовлетворяя пожар, возникший за секунду. Шатаясь по городу, Сим рисовал себе картины одна зловещей другой. Ботинки давно промокли. Вода тоненькими струйками затекала под старую замшевую куртку, а слипшиеся волосы постоянно падали на глаза. Вода по ним стекала на щеки, и было непонятно, то ли по скулам бежит вода, то ли это слезы. Время летело, а Симу все не становилось легче. Излюбленный способ не действовал, и ненависть не сглаживалась, а, наоборот, накапливалась, уплотнялась, создавая новую структуру, заряженную разрушительной энергией, не находящей себе применения.

Уже под утро, уставший и продрогший, он забрел в какой-то придорожный бар. Взяв порцию сосисок и бутылку русской водки, он устроился за дальним столиком. Напряжение достигло критической точки, и Сим с трудом воспринимал окружающее. Его мысли уже не текли как обычно — он тупо повторял про себя слово "месть", уже почти не понимая его значения.

Через некоторое время из забытья его вывел мужчина, опустившийся на стул рядом. Посетителю на вид было лет сорок. Тщательно выбритое узкое лицо с близко посаженными добрыми глазами и белая болоньевая куртка с прикрепленным к ней оранжевым треугольником из какого-то светоотталкивающего материала, наподобие автомобильных катафотов, создавала настроение света и добра. Мужчина напоминал сильно похудевшего и побрившегося Санта Клауса.

— Проблемы, сынок? — заговорил незнакомец, как будто они были хорошо знакомы.

Симу не хотелось разговаривать. Ему было жалко покидать мир мщения, построенный в воображении, и он решил, что если не будет любезным, то посетитель от него отстанет.

— Чего надо? — грубо процедил он.

— Три сосиски и бутылка водки, — не обращая внимания на настроение Сима, проговорил гость. — А говорят, что русские при помощи водки решают все проблемы. Ты в это веришь?

— А какое тебе дело, во что верю я? — гнул свое Сим.

— Ты знаешь, на кого ты похож? — спросил мужчина и протянул Симу маленькое зеркальце. Оттуда на Сима уставились красные сухие глаза. В них были боль, страх, злоба и ни единой разумной мысли.

— Ты похож на человека, для которого остался выбор: либо прыжок с моста, либо убийство. Возможно, "с отягощающими", например, особо жестокое или даже несколько убийств. Я периодически сталкиваюсь с подобными людьми, и у меня уже набрался кое-какой… гм… опыт. В любом случае я вижу, что от своей цели ты не отступишь.

— Ты придурок? — серьезно спросил Сим. Он уже не надеялся на быстрое окончание знакомства. Незнакомец его притягивал и раздражал одновременно. Именно так притягивает и раздражает прекрасная картина в кабине самолета-истребителя. Привлекает красотой, законченностью форм и мастерством художника и раздражает нелепостью своего присутствия в данном месте. И без того гармоничном, но совсем другой гармонией. Тут картина чужеродна, как нож в теле. Таким же "другим" и был новый знакомый Сима. Окружающий мир ночной забегаловки был гармоничен, а посетитель нарушал эту гармонию, не вписываясь, но и не противореча ей.

— Скорее психолог… немного… — продолжил мужчина, — а еще биолог, физик и химик. Но это неважно. Так вот, у тебя есть одно слабое место. Твое чувство настолько сильное, что оно, скорее всего, не даст тебе выполнить задуманное. Ты хочешь всего сразу, поэтому у тебя нет ни малейшего шанса…

— Ты что, мысли читаешь? Иди отсюда, дерьмовый ясновидец. Я как-нибудь обойдусь без твоих сраных советов.

Сим откинулся на спинку стула и свирепо уставился в пустоту перед собой. Незнакомец уже злил его. Изменения, которым подверглось его настроение за короткое время, броски из гнева в апатию, заинтересованность и раздражение, тоже добавляли накала.

— …а поэтому у тебя есть только один способ получить желаемое обратиться ко мне, — спокойно закончил необычайный гость.

— Обратиться к тебе? Ты что — бог? Или дьявол? Дьявол с пробирками. Тебе кажется это смешным? — взорвался Сим.

— Дьявол? Ну, назовем это так. На самом же деле я обычный смертный, но в твоем вопросе я могу предложить тебе то, что под силу разве что Сатане.

— И в награду за это попросишь душу? — не унимался Сим.

— Мне ничего не надо. Ты сам будешь расплачиваться за свои желания, но, как я понял, ты намерен идти до конца. Душу? Ну, назовем это так. Давай к делу. Что ты хочешь?

Симу показалось, что он на сцене театра и скоро раздадутся аплодисменты. Более дурацкой сцены вообразить нельзя. В грязной забегаловке самодеятельный Санта Клаус предлагает ему продать душу: "…Взалкав и власть, и долгих дней, на Дьявола одно лишь упованье. Князь тьмы — зову, приди скорей, я кровью закреплю желанье…" Монолог окончен. Занавес.

Он осмотрелся. За стойкой какой-то алкоголик канючил о еще одной рюмке в кредит. На столике возле дверей дымилась пепельница. В конце концов, он видит этого придурка первый и, видимо, последний раз. Может, странный и проницательный тип что и посоветует. Душа? Какая к черту душа! Он что-то такое говорил про душу. За убийство его, скорее всего, ждет электрический стул, да и зачем жить… после того что он сегодня видел… И его понесло.

— Ты не поймешь! Ну и хрен с тобой! Слушай. Это, наверно, смешно. Только не говори, что со всеми так бывает. Это совсем другое. Я люблю ее, любил… черт. Люблю и буду любить, а она с другим. Я видел! Пойми ты, нас только двое. Я и она. Мы и будем вдвоем. Ты хочешь мою душу? Черт с тобой, но я продаю только две, ты понимаешь меня, скотина, ДВЕ души!!! Мы должны быть вместе, и мы будем вместе. Хотя какой из тебя дьявол… Ха! Ты можешь мне помочь? Да о чем это я? Кто ты такой, что я тебе все рассказываю? Хотя нет. Я хотел все рассказать, так слушай… Я ее люблю…

— Это не важно, — спокойно отрезал незнакомец и повторил вопрос: — Так что ты хочешь?

— Я хочу? — Сим даже растерялся. — Как ты не поймешь, она меня предала, сравняла с землей мою любовь! Нет, еще ниже — под землю. В канализацию. Обмазала дерьмом мою душу. Я не могу ее любить! Я не могу ее не любить!!! Она должна умереть, но это не очистит от грязи! У нее слишком мало крови, чтобы смыть эту вонь! Пойми же ты, остолоп, — Я ЕЕ ЛЮБЛЮ!!! Мы одно целое, но дело не во мне. Этот ласковый и нежный цветок — любовь, должен зацвести, но от него уже смердит. Это же богохульство! Нельзя же так с любовью! Я хочу очистить его от скверны, полить нашей с ней кровью эту грядку, заплатить жизнями за Очищение! Ты меня понимаешь? Не смотри на меня, как на идиота. Я больше, чем идиот, — я редкий придурок, что рассказываю тебе это! И перестань улыбаться мне своей приклеенной улыбкой, сука! Я тебе сейчас разобью твою наглую рожу! Я умоляю тебя — помоги мне, будь ты бог или дьявол… Теперь ты меня понимаешь?..

Сим заплакал. Горько, навзрыд. Как плакал в раннем детстве над первой обидой в жизни. Но тогда этот мир открылся ему с новой пугающей стороны, а сейчас мир переставал существовать, заполняясь горечью, пропитавшей все вокруг. И столики, и грязный пол кабачка, и этого непонятного собеседника, который молча слушал Сима.

Все вокруг замерло. Даже бармен куда-то исчез. Незнакомец застывшим взглядом смотрел на молодого мужчину, уткнувшегося в свои руки.

Спустя некоторое время Сим поднял голову, молча налил в стакан водку, не морщась, выпил, и его голова снова оказалась на руках. Так он пролежал достаточно долго. Но пришло время, когда он снова откинулся на спинку стула, мутным взглядом посмотрел на человека напротив и тихо произнес: "Теперь ты понял".

— Ты хочешь ее крови. Ты хочешь увидеть ее глаза в тот момент, когда она поймет, что ты — ее смерть. Ты хочешь почувствовать себя смертью. Не в воображении, а в реальности. Ты хочешь это сделать сам, голыми руками, так, как это делали дикари. Нет, еще более ужасным способом. Правильно? — констатировал доктор.

Доктор? Да, доктор. Вдруг Сим осознал, что человек, сидящий перед ним, понимает все его сокровенные желания лучше его самого и что он действительно доктор. Врач, предназначенный самой судьбой вылечить его больную психику, может быть, даже убив его при этом. А какая разница? С мыслью о своей смерти он уже свыкся. Терять ему нечего. Сим понял, что он давно уже согласен со всем, что предложит ему новый знакомый. Он это знал уже тогда, когда входил в этот бар, еще не понимая, с чем ему предстояло согласиться. Это знание было чем-то новым, но совершенно не встревожило Сима.

На стол между ними легла газета, открытая на колонке криминальной хроники. Последнюю неделю в городе орудовал маньяк-убийца, расчленяющий свои жертвы живьем. Тела находили в разных местах города. Люди, подвергшиеся нападению, никак не могли быть связаны друг с другом, и поэтому полиция решила — маньяк. Это подчеркивалось еще и способом убийства. Экспертиза доказала, что расчленение могло быть реализовано только при помощи какого-то устройства. Жертвы были разорваны так, как будто гигантские руки хватали живого человека за плечи и таз и просто разрывали пополам. Ни один человек не был способен на такое мышечное усилие, не говоря о том, что ни одна человеческая рука не в состоянии охватить кольцом даже плечи ребенка, а жертвы были отнюдь не детьми. Полицию смущало то, что ни следов маньяка, ни механизма не было найдено. Газета извещала о четвертой жертве. Мэр и общественность требовали немедленно изловить преступника. Полиция ссылалась на объективные трудности. Все как всегда.

— Вот так — хочешь? — На Сима смотрели добрые глаза доктора.

— Механизм… Нет. Не думаю.

— Механизм? Глупости. Руками. — Глаза доктора заблестели.

— Что ты несешь! Я тебе что — грузоукладчик? Тут ясно написано: "Ни один человек не может…"

— Моя наука на этот вопрос смотрит по-другому. Важно только то, насколько этого хочешь ты. Ну, брось. Ты уже давно все решил. Тебя же не волнует, что станет с тобой, с ней. Посмотри реальности в глаза — тебе хочется вседозволенности и возможности эту свободу реализовать. Причем так, как никто до тебя не мог. Признайся, тебя просто смущает то, что это кто-то уже делал. А ведь может оказаться, что это все наделал ты? Виновник уже давно исчез. Полиция никого не найдет. Но если ты согласен, то убитые тобой просто дополнят список. К тому же тебя тоже не поймают, а значит, все будет висеть на этом "маньяке". Или ты просто испугался?

— Я уже пообещал тебе душу, — с иронией сказал Сим.

— Хорошо. Договор у нас будет простой. Ровно через неделю ты получишь возможность отомстить так, как не смог отомстить еще никто в мире. И последнее. Возврата не будет. Если мы начнем, то закончим, даже если в процессе ты и передумаешь. Понял? Итак, подведем итоги. Для того чтобы ты вошел во вкус, тебе нужны предварительно одна или две жертвы. Потом Кристина и быстрая смерть напоследок. Правильно? Теперь я даю тебе последнюю возможность отказаться. Выбирай. Или ты остаешься сидеть здесь, мы забываем об этом разговоре, и ты продолжаешь жить и мучиться. Или ты идешь со мной. Тогда ты умрешь, но при этом получишь то, что я тебе обещал. Решай и, что бы ты ни решил, запомни — твой выбор окончателен.

Многие люди мечтают о каком-то фантастическом выборе, когда они смогут одним махом изменить свою жизнь. Но, как правило, если такой случай и предоставляется, человек выбирает привычный мир, пугаясь неизвестности, и потом всю жизнь клянет себя за это. Невероятное всегда пугает, а невозможность "перерешить назад" делает практически невозможным выбор как таковой. Так происходит всегда. Из этого "всегда" бывают исключения.

Сим подумал, что в этом разговоре нет ни капли здравого смысла: жаждать убийства и убить — вещи разные. Ребенка не пустили играть со сверстниками, и он думает про себя: "Чтоб ты умер", но хочет ли он действительно смерти отца? Навряд ли. В этом выражении больше желания убрать помеху, чем реальной кровожадности…

Сим продолжал сидеть. Мужчина напротив терпеливо ждал.

Но есть люди, которые годами вынашивают обиду, успокаиваются, холодно выискивают возможность и так же без нервов спокойно убивают. Можно убить и в приступе гнева, и после этого не раскаиваться. Похоже, именно так и нужно поступить… вставай и иди!

Но Сим продолжал сидеть.

Усталость мешала думать. Было бы правильно перенести этот разговор на завтра, но доктор сказал, что выбор можно сделать только сейчас. Да и кто предлагает ТАКОЕ дважды? А какое Сим имеет право распоряжаться чужими жизнями? О чем он думает? О предательстве? Так его уже предавали. И каждый раз это было больнее всего, и казалось, что жизнь уже кончена. Но через некоторое время приходил новый день, а с ним и новая любовь. И новое предательство… Если разобраться спокойно, в этой истории не было ничего нового. Вот только Кристину он любил уж очень "по-настоящему". Тем более, он не имеет права распоряжаться…

Вдруг Доктор улыбнулся, и все затопила волна ненависти и надежды. Этот человек даст ему ту власть, которая позволит испытать огромное наслаждение, равного ему у него в жизни еще не было. Вернее, было один раз — когда он услышал "да". Потом это стало болью. Боль должна уйти. Вот напротив сидит его лекарство, его сладкий яд. И еще он знал, на ком будет "входить во вкус". Оставался еще мужчина. Сим встал.

Жизнь несправедливо распределяет счастье. Сим размышлял над этой догмой, когда из комнаты донесся голос его отца:

— Пацан! Где тебя черти носят! Эй, П-А-Ц-А-Н!!!

Пацаном он звал Сима только, когда бывал пьян. Рослый плотник работал где-то на стройке и представлял собой образчик "рабочего класса". От него постоянно пахло древесной стружкой, дешевыми папиросами и все чаще и чаще сивушным перегаром. На стройке все пили — это считалось нормой. Тупой, однообразный труд требовал такого же отдыха. "Социальная прослойка вынуждает", — как-то сказала мать.

Зарабатывал он немного, но семья кое-как сводила концы с концами. И еще он не был Симу отцом. Мать привела его в дом, когда ребенку исполнилось шесть лет.

— ПАЦАН!!! — не унимался отец.

— Да, пап? — Сим вышел из спальни, где отсиживался в периоды отцовского запоя, и остановился на некотором расстоянии от стола, за которым восседал глава семьи.

— Ты чего прячешься? — Его глаза подозрительно сузились. — И не смотри на меня волчонком. Между прочим, я вас с матерью кормлю. Ты меня хотя бы за это уважать должен. А, черт с тобой. На, вот. Сбегай за вином.

Большая рука небрежно швырнула на стол скомканную купюру. В таком состоянии с отцом разговаривать было бессмысленно. Нужно было быстро сбегать в магазин на углу, принести требуемое, а потом сидеть в спальне и ждать, пока отец не успокоится и не выгонит его из комнаты, чтобы самому развалиться на кровати.

Сим быстро схватил деньги и исчез в прихожей. Пробегая мимо кухни, он успел заметить мать, которая, сидя в углу, бесцельно смотрела на пустую плиту. Ей это тоже не нравилось, но поделать с этим она ничего не могла. Все, что нужно по хозяйству, она уже сделала и теперь ждала того же, что и Сим. Когда отец заснет, можно будет тихо посмотреть телевизор или почитать книгу. А пока в доме продолжалось "осадное положение", лучшее место было на кухне.

На улице было холодно. Шел снег, и внезапные порывы февральского ветра пытались загнать белые хлопья под короткую курточку Сима. Мальчик плотнее сжался и, опустив голову, побрел к выходу со двора. Проходя подворотню, он попал под обвалившийся с крыши небольшой сугроб. Даже и не сугроб вовсе, а большую охапку рыхлого снега. Холодная белизна набилась за шиворот, и мальчик длинно и зло выругался. Он не понимал многих сказанных слов, но знал, что их произносит отец в минуты крайнего раздражения. И еще ему почему-то становилось легче, если он длинно, а главное, с чувством ругался. Сим выгреб снег из-за воротника, еще раз выругался и продолжил путь. Снег снегом, а дома ждал пьяный отец, и попадать ему под злую руку Симу не хотелось.

Из подворотни напротив за мальчиком наблюдала беспризорная собака коричневого окраса и той многочисленной породы чего-то-с-чем-то-двортерьер. По ее мнению, в такую погоду можно было находиться на улице только тогда, когда нет своей конуры. Склонность человеческих особей пренебрегать здравым смыслом, да еще и принуждать к этому своих щенков была для нее непонятна. На улице было холодно, и собака могла думать лишь о двух вещах: тепло и еда. А может, и не думала она ни о чем, а просто смотрела перед собой, лежа на небольшом участке асфальта, под которым проходила теплоцентраль, и цепенея от стужи. Да и как узнаешь мысли собаки? Разве что по глазам. Но в черных собачьих зрачках иногда отражается такое, что человеку легче провозгласить животное глупой тварью, чем видеть этот осуждающий взгляд.

Подходящий к магазину мальчик продолжал думать о своем: "Жизнь несправедлива. Ну зачем им с мамой такой отец?"

Другие дети тоже переживали появление новых мужчин в доме, но причины… Сим грустно улыбнулся, вспомнив высказывания однокашников.

— Мой папа был лучше, — говорил мальчик, сидевший с ним за одной партой.

— Папа умер, но я все равно его люблю. Она не должна была приводить другого, — говорила девочка из параллельного класса.

— Нам с мамой и так хорошо, — говорил невысокий одноклассник в очках.

Это были мнения, которые, якобы с обидой, а на самом деле с вызовом, провозглашали дети с неприкрытым эгоизмом, отбирая у матерей право решения. Сим молчал и завидовал детям. Он давно уже свыкся с мыслью, что мужчина нужен для того, чтобы выжить. В свои восемь лет мальчик уже знал, что такое голод, и прекрасно понимал матерей приятелей. Люблю, не люблю — надо. Надо как-то жить, но другие дети этого не понимали, из чего Сим делал вывод если они могут говорить о "любви", значит им есть что одеть и они не голодны. Жизнь позволяет им переживать из-за чувств. Эти переживания, конечно, тоже настоящие. Из-за них можно плакать, обижаться или ненавидеть, но как же они далеки от реального голода и нищеты. Кто больше несчастен? Тот, кому не хватает на новые башмаки или на новый самолет? Мальчик где-то читал, что в этой дилемме хуже второму. Если человек ввел самолет в круг необходимых вещей, то у него наверняка этих вещей много, а следовательно, слишком сложно ему почувствовать себя счастливым. Многочисленность атрибутов счастья делает его более далеким. Чем проще счастье — тем оно достижимее и полнокровнее. Сим читал текст и понимал смысл слов, но он так и не смог согласиться с содержанием. Как этих людей можно вообще сравнивать? У человека без обуви существуют физические страдания. Ему холодно. И что бы ни говорили психологи, никакая тоска по недостижимому не сравнится с банальным обморожением.

Сим поежился и еще плотнее затянул шарф. Ему никогда не пришло бы в голову переживать из-за самолета. Были бы самые необходимые вещи и еда, пусть не роскошная, а самая обычная, но была бы постоянно. Чтобы не нужно было с ужасом думать, а что будет, если завтра нечего будет есть? Такая ситуация уже была однажды и продолжалась недолго, но мальчик запомнил это и боялся повторения.

"Я очень отличаюсь от сверстников. Я беднее, и семья у меня хуже. Но где выход из этого положения? Что нужно сделать, чтобы в доме появились деньги, а отец перестал напиваться и бить его с мамой? Пока буду терпеть и учиться, а когда подрасту, сделаю все возможное, чтобы в семье наконец настали лучшие времена". Мысли прервались естественным путем — мальчик оказался у цели.

Лавка не блистала большими витринами и яркой рекламой. Это был серый дом, стены которого не видели краски многие годы. К двери вели четыре ступеньки, прикрываемые от непогоды небольшим навесом. Сим вошел и протянул продавцу деньги. Он даже не посмотрел на бумажку. Зачем? Продавец сам отсчитает сдачу, а знать, насколько денег больше… Нет. Не нужно ему знать, сколько дал отец.

Однажды отцу снова захотелось выпить, и он отправил мальчишку за спиртным. Сим знал, сколько стоит вино, но денег оказалось больше. На соседнем прилавке продавались конфеты, а немного дальше — фломастеры. Отец покупал ему конфету на праздник, но рождество уже прошло, а до четвертого июля было далеко. Кроме того, у всех детей были яркие наборы фломастеров, а у Сима было всего несколько цветных карандашей. Учителя не требовали именно фломастер, но мальчику было стыдно. Стыдно за свою нищету.

Он уже придумал, как выкрутится. Ему бы хватило всего одного фломастера — красного. Именно этот цвет применялся чаще других, а дети увидели бы, что и он, Сим, не хуже сверстников. Но фломастера не было.

Мальчик отвернулся от кондитерского прилавка и прошел к отделу канцелярии. Один единственный раз он купил не только вино, а еще и самый дешевый маркер.

От затрещины перед глазами плясали звездочки. Отец навис над Симом, сжимая в руке злополучный фломастер.

— Я тебе покажу, щенок, как швыряться деньгами, которые не ты принес! Сначала научись зарабатывать, а уж потом выпендривайся перед такими же сопляками!

Сим молча слушал крики и неотрывно смотрел на руку отца, в которой находилась его мечта.

— Чего ты молчишь? Отвечай, какое ты имел право покупать это дерьмо?

— Мне он нужен для школы… — в который раз повторил Сим.

— Врешь!!! Я говорил с твоей училкой. Она сказала, что нужны тетрадки, ручка и пара цветных карандашей.

— Но у других…

— У других? У твоих "других" бабушки и тетушки богатые. А чего твоя бабка не покупает тебе всякое цветное дерьмо?

— Она умерла, — проговорил Сим.

— Правильно. И оставила тебя, дармоеда, на моей шее. А ты фломастеры покупаешь.

— Но мне действительно нужно…

— Опять! — Отец снова ударил Сима, отчего тот отлетел в кресло.

— Бутылка вина стоит почти как набор фломастеров, а мне стыдно, — сквозь плач проговорил мальчик.

— Так ты еще вздумал меня учить, как тратить деньги, щенок? — Рука отца сжалась, и на пол посыпались красные кусочки пластика, а тяжелый ботинок раздавил остатки.

Сим бросился к отцу, молотя его кулаками по плечу, пока очередная оплеуха не отбросила мальчика в угол.

— Так ты на отца с кулаками лезешь? — прорычал мужчина, одной рукой сгреб сына за рубашку на груди и поднял до уровня своих глаз. — Я из тебя это вышибу, — прошипел он и принялся методично хлестать ребенка по щекам.

Сим был еще маленький и расплакался, а отец опустил его на пол и, не меняя тона, спросил:

— Хватит?

Ребенок молчал и только от крика над головой: "Я спрашиваю, хватит или добавить!!!" — судорожно всхлипнул и закивал головой.

— Понятно, — прогремело в ответ. — Так кто в доме распоряжается деньгами?

— Ты… — выдавил из себя Сим.

— А ты у нас кто?

— Сим… — проговорил как в полусне ребенок.

— Это для матери ты Сим, а для меня дармоед. Повторяй за мной ДАР-МО-ЕД!

— Дармоед…

— Теперь извиняйся за свой поступок и марш в спальню. Ну!

— Извини… — пробормотал, уже ничего не понимая, Сим.

— "Извини" — за что? — не унимался отец.

— …за что… — повторил мальчик, уже понимая, что сказал что-то не то.

— Так ты еще и издеваешься! — снова прогремело над головой, и огромный кулак пошел вниз.

Продолжение Сим помнил плохо. Через долгое, очень долгое время он оказался в спальне, забился под кровать, радуясь окончанию этого ужасного разговора. Он даже не мог подобрать названия происшедшему. Отец и раньше бил его, но это было не так, как сегодня.

Вечером, улучив момент, когда отец вышел из комнаты, Сим собрал обломки с пола и в углу родительской спальни стал их складывать.

С надеждой склеить фломастер он распрощался сразу. Если пасту еще кое-как можно было выровнять, то пластиковый корпус не хотел собираться. Не хватало кусков.

"А даже если и склею, что потом с ним делать? Я же не могу показать ЭТО в классе. У нищего ребенка появился "обломок" фломастера — как на помойке нашел. А ведь на помойке могут быть исписанные или засохшие фломастеры… а начинка уже есть". — Сим аккуратно сложил в кулечек из-под завтрака обломки и улыбнулся. Теперь у него появилась цель.

Вернувшись из магазина, Сим поставил бутылку на краешек стола и, не глядя в глаза отцу, шмыгнул в спальню. Сделать это было несложно. В такие минуты мужчина замечал только содержимое своего стакана. Высокий плотник не утруждал свои мысли сложными концепциями и выводами — он просто пил, как пили многие до и после него.

Это был последний раз, когда Сим видел отца живым. На следующий день они с мамой прождали его с работы до глубокой ночи и, так и не дождавшись, легли спать. Отец и раньше иногда не приходил ночевать. Это происходило тогда, когда на стройке устраивалась очередная пьянка. Но ближе к вечеру следующего дня в дверь позвонили.

На пороге стоял незнакомый, хорошо одетый мужчина.

— Мне очень жаль, миссис, сообщать вам эту новость, но с вашим мужем несчастье, — сказал он, опустив глаза.

— Что случилось? — голос матери Сима не дрогнул. Казалось, она давно ждала этого сообщения.

— Давайте сядем и обо всем поговорим, — предложил он и, не дожидаясь ответа, прошел в комнату.

Женщина равнодушно прошла за ним, села в кресло и небрежным жестом указала ему на другое.

— Чего уж там. Говорите.

— Я представляю правление строительной организации, которая проводила работы…

— Что с мужем? — перебила мать Сима. Голос ее оставался ровным, и при разговоре она смотрела прямо перед собой, не обращая внимания на собеседника.

— Ну, в общем… он умер.

Слова падали как капли дождя. Такие же прозрачные и невесомые, но никто не смог бы усомниться в их существовании, как и в том, что они с собой несли.

— Как это произошло?

— Вчера вечером он задержался на работе. Поймите меня правильно, мы не поручали ему дополнительных работ. Он остался сам. Видимо, хотел пообщаться с друзьями… и… Ну, в общем, его нашли утром в кустах. Он просто замерз.

— Полиция была?

— Конечно. Сторож, который нашел его, сразу вызвал инспектора. А почему вы спрашиваете?

— Выяснили, как он оказался в кустах?

Сим сидел в уголке дивана и прислушивался к разговору. Он понимал, что отец больше не вернется домой — он умер. Но дело было не только в отце. Ребенок удивлялся спокойствию мамы. Пусть отец был грубым, но это же был ИХ БЛИЗКИЙ ЧЕЛОВЕК! А она вместо того, чтобы плакать, хладнокровно выясняла подробности, будто чего-то искала. Чего?

— Его побили? — высказал предположение Сим.

— Нет, что вы! На нем не было следов драки, но дело в том, что причина… ну, в общем, экспертиза установила, что в крови было повышенное содержание…

— Короче, он просто был сильно пьян. Я правильно вас поняла?

— Ну, в общем, да, — подтвердил мужчина и вздохнул облегченно.

— И на этом основании вы считаете, что пьянка произошла не на вашей территории, не с вашим сотрудником и руководство ответственности не несет?

— Ну зачем вы так? — обиделся гость. — Мы искренне выражаем вам соболезнование…

— Засунь свое соболезнование знаешь куда?! — вдруг взорвалась женщина. А ребенка я чем кормить буду? Или твоя контора мне пенсию платить будет?

— Я понимаю, что для вас это большой удар. — Мужчина подобрался и говорил сдержанно, взвешивая каждое слово: — Именно для решения всех формальностей я и пришел.

— Да? Ну и как мы будем их решать? Как вы вообще все это представляете? — Она снова перешла на "вы".

— Поймите меня правильно. Ваш муж погиб по своей вине, и юридически мы к этому отношения не имеем. Но вам будут выплачены все заработанные им деньги…

— В смысле? — Мать Сима на секунду подняла глаза, и в них забрезжил свет надежды. — Какие деньги?

— Но ведь он получал у нас зарплату.

— Получка была три дня назад, а деньги он носил с собой. Кстати, их-то я могу получить?

— Конечно. Я принес вам все его вещи. — Мужчина раскрыл небольшой чемоданчик и достал оттуда целлофановый пакет. На стол легла расческа, маленький блокнот, пачка с двумя папиросами и бумажник.

Сим видел, как задрожали руки у матери, и она торопливо вывернула на стол содержимое кошелька: мелок, тонкая бечева и двадцать три доллара. Были еще мелкие монеты, но женщина их считать не стала. Она посмотрела недоуменно на гостя.

— И это все?

— Все, что было, — подтвердил он. — Правда, ему причитается еще за три дня…

Из внутреннего кармана он достал конверт и положил сверху бумажника. Потерявшая надежду женщина машинально открыла его и добавила к деньгам еще несколько небольших купюр.

— Понятно. И это все, на что я могу рассчитывать.

— К сожалению, мы ничем больше не можем помочь, — проговорил мужчина и поднялся.

— Ну хоть похоронить его вы можете? — со злобой спросила мать Сима и тоже поднялась.

— Согласитесь, не можем же мы оплачивать личные расходы всех своих сотрудников… — проговорил мужчина и направился к двери.

— Я что, прошу вас кормить нас? — снова перешла на крик женщина. — Они не могут… А вы не понимаете, что мне не на что его хоронить! Не могу же я забрать последнее у ребенка! Да и все равно этого не хватит!.. А знаете, что я сделаю? — сказала она уже нормальным голосом. — Схожу-ка я на вашу строечку, перепишу адрес заказчика со щита рядом да и расскажу ему, какие дела творятся у него на территории…

— Он уже в курсе, — сухо проговорил мужчина.

— А о том, что после него я пойду на телевидение с шикарным материалом "Стройка на костях рабочих", он тоже в курсе?

Мужчина долго переваривал услышанное и потом зло прошипел:

— Это шантаж, да и вам не поверят!

— Ага, шантаж. Вы меня правильно поняли. А поверят, не поверят — какая разница. Это пойдет в эфир, можете не сомневаться. Сами насрали, так извольте хотя бы убрать!

— Вы хоть помните, что речь идет о смерти вашего мужа… — опешил гость, — …а вы сравниваете его, простите с…

— Речь идет о том, что я не дам забрать последнее у ребенка. А в этой ситуации женщина способна не только на шантаж, но и на убийство. Я понятно говорю?!

На последних словах она сжала зубы и зло уставилась в переносицу собеседника. Стиснутые кулачки были прижаты к груди, и весь вид показывал крайнюю решимость маленькой беззащитной женщины. Через несколько секунд гость отвел взгляд.

— Я не думал над этим с такой позиции, — проговорил он тихо.

— А вы подумайте. Я не буду забирать его из морга и через три дня исполню обещанное.

— Я все понял. Я думаю, мы это уладим, — пробурчал напоследок мужчина и, не прощаясь, вышел на лестницу.

Хлопнула дверь.

Мать Сима простояла так еще немного, а потом поплелась на кухню. После такой перегрузки должна была быть разрядка, но ее не было. Казалось, разговор забрал у женщины все силы и она не в состоянии даже заплакать.

Сим уже давно сидел напротив и рассматривал свою мать. В свои двадцать восемь лет она обладала броской внешностью. Немного полноватая и высокая, она нравилась мужчинам, но, как это обычно происходит, никто не хотел себя связывать женщиной с ребенком. Найти нового мужа ей будет нелегко.

"Как же мы теперь будем жить? — думал Сим. — Отец ничего не откладывал, пропивая все заработанное. Хватало только на простую еду и еще иногда на самые дешевые вещи. Мать не работала — муж ревновал ее ко всем мужчинам и не выпускал из дому, да и профессии она не имела. Так, домохозяйка".

Сухие глаза женщины ничего не выражали. Вероятно, она думала о том же.

"А ведь она его не любила, — вдруг решил Сим. — Не могла любить. Это было видно из всех ее поступков. Равнодушие сквозило в каждом ее слове, обращенном к мужу".

А к нему? Сим понял, что и его мать не любит. Она не заступалась, не пыталась остановить пьяные разборки отца. Мимолетный поцелуй утром и еще один перед сном были скорее традицией, данью "хорошей семье".

Пора было ужинать. Усталая женщина поставила на плиту сковородку с макаронами. На столе появились две тарелки. Когда еда разогрелась, мать насыпала Симу его обычную порцию, а остальное положила себе. Потом задумалась и вернула на сковородку большую часть содержимого своей тарелки. Надо было экономить. Жалкие гроши — это все, чем они могли сейчас располагать.

Сим взял свою тарелку и, копируя жест матери, сгреб на сковородку часть своих макарон.

Слезы побежали по щекам женщины, она опустилась на стул и уткнулась в грудь Сима. Не обняла его по-матерински, а расплакалась, как женщина плачет на груди у мужчины. Мальчик обнял ее сам.

— Мам, ну что ты, перестань. Ну, мам, — говорил он, гладя по длинным пшеничным волосам и обнимая за плечи.

Сим вдруг почувствовал себя мужчиной и совсем не к месту обнаружил, что ему приятно это прикосновение к женщине. Не к матери, а к женщине. Симпатичной, нежной, ласковой…