Глава 22

Камердинер неуверенно постучал в дверь хозяйского кабинета, сомневаясь в душе, стоит ли ему беспокоить в столь неурочный час столь важную персону, каковой, несомненно, являлся его барин.

– Ваше превосходительство! – чуть приоткрыв дверь, проговорил он. – Тут посыльный записку вам доставил. Говорит, очень срочная.

– Ну что еще? – председатель Государственной думы недовольно скривил губы. – Ни днем, ни ночью покоя нет.

Михаил Владимирович Родзянко принял из рук камердинера запечатанный конверт и, достав из бронзового письменного прибора изящный нож для резки бумаги, вскрыл послание. На обитый зеленым сукном рабочий стол выпорхнула небольшая вырезка из свежего номера «Русской вести»: «Раскрытая контрразведкой агентура врага таится даже в Государственной думе».

«Что за ерунда?! – поморщился закаленный политическими баталиями государственный муж. – Кто-то опять хочет меня съесть. Ну, ничего, такая изюминка им не по зубам!».

Он заглянул в конверт и увидел вложенную записку.

«Это важно, – гласила первая строчка послания. – Жду Вас через полчаса у моста с крылатыми львами, на Екатерининском канале. Эта встреча главным образом в ваших интересах».

«Ерунда какая-то! – Михаил Владимирович с силой вставил нож с костяной рукоятью в гнездо письменного прибора. – Это что же, шутка?»

«Сожгите немедленно по прочтении», – лаконично призывала небольшая приписка под требованием встречи.

«Что еще за тайны Лувра?»

Он встал из-за стола и, заложив руку за спину, подошел к окну. Сегодняшний день был полон неприятных сюрпризов. Сначала его известили о предстоящем отъезде главы Военно-промышленного комитета послом куда-то в Африку. Потом о нескольких арестах лиц весьма дельных и в высшей степени достойных. Только что ему донесли о странном происшествии в Александровском дворце Царского Села и о еще более странных эволюциях в царском семействе. Отъезд из Петрограда императора и его супруги возлагал на него, как на председателя Государственной думы, немалую ответственность. Родзянко поднес к глазам газетную вырезку.

«…Таким образом, в Государственной думе не осталось ни одной партии, которая не была бы причастна к хитроумным планам австрийской и германской разведок. Теперь эта скверна будет выжжена каленым железом, что даст возможность нашей доблестной армии сокрушить оголтелого и коварного врага».

«Черт знает что! – председатель Государственной думы смял клочок газетной бумаги. – Хотелось бы знать, чьи уши торчат за этой гнусненькой атакой. Глупость? Или измена? Может быть, чернильная душа, накропавшая сию мерзкую статейку, попросту не понимает, что своими нападками подрывает веру народа в то святое, что должно стать маяком для России в этом веке? Нет, это не глупость! Это явная, сознательная провокация и надо дать ей достойный решительный ответ! Но, – Михаил Владимирович взял со стола исписанный торопливым почерком лист послания, – с этим-то что делать?»

Он еще раз прочел текст и поднес записку к свече. Получивший нежданное угощение огонек радостно вспыхнул, обугливая стремительно исчезающую надпись.

«Погода нынче вечером выдалась хорошая. Снег прекратился. И в самом деле, отчего ж не прогуляться? – В задумчивости он выдвинул ящик стола и устремил взгляд на отливающий никелем и перламутром браунинг с изящной монограммой на рукояти. – Взять, что ли? Да нет, пустое. Если это засада, вряд ли я успею им воспользоваться. А на всякий сброд хватит и трости».

Михаил Владимирович Родзянко, достойный потомок запорожских казаков, был человеком неробкого десятка и недюжинной физической силы. Прошедши в молодые годы службу в конногвардейском полку, он навсегда сохранил любовь к молодечеству и активным физическим упражнениям. Мало кто из окружающих знал, что трость, с которой председатель Государственной думы элегантно выступал по улицам столицы, весила около 20 фунтов и при случае была грозным оружием против любого обидчика. Причем действовал ею Михаил Владимирович с отменной ловкостью.

– Кузьма Кузьмич, – Родзянко позвонил в колокольчик, вызывая камердинера, – подайте-ка мне шубу. Я желаю прогуляться.

Прапорщик Щеглов, шифровальщик штаба Юго-Западного фронта, вытер пот со лба и протянул стоящему рядом генералу от инфантерии расшифрованную телеграмму. С детства он с неприкрытым восхищением глядел на статных офицеров, прогуливавшихся по его родному Петергофу под руку с элегантными красавицами. С завистью взирал он на маститых генералов, убеленных сединами, увешанных таким количеством крестов и звезд, что порою казалось, будто едва ли не каждый день они совершают замечательные подвиги во имя Отчизны.

Столкновение с реальностью его сильно разочаровало. В первый же день войны он, студент третьего курса факультета российской словесности, пошел добровольцем сокрушать проклятых супостатов, надеясь успеть до окончания боев захватить вражеское знамя или уж, на худой конец, батарею противника. Однако фронту нужны были не только бравые командиры взводов, и через три месяца новоиспеченный прапорщик Щеглов был отправлен шифровальщиком в штаб фронта, корпеть над цифрами и закорючками.

– Поздравляю вас, М-михаил В-васильевич! Даю слово, я никому не скажу.

Генерал Алексеев еле заметно усмехнулся в усы и пробежал взглядом текст шифрограммы.

«ПОЗДРАВЛЯЮ ВАС НАЗНАЧЕНИЕМ ПОСТ НАЧАЛЬНИКА ШТАБА СТАВКИ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО ТЧК ПРИКАЗ УЖЕ ПОДПИСАН ЗПТ ПРОШУ ВАС ПОКА ДЕРЖАТЬ ЕГО СЕКРЕТЕ ТЧК ГОСУДАРЬ БУДЕТ СТАВКЕ ПОСЛЕЗАВТРА ТЧК ОН САМ НАМЕРЕН ОГЛАСИТЬ ВАШЕ НАЗНАЧЕНИЕ ТЧК БРАТСКИМ ПРИВЕТОМ НАЧАЛЬНИК ВОЕННО ПОХОДНОЙ КАНЦЕЛЯРИИ ЕИВ ГЕНЕРАЛ ЛЕЙТЕНАТ КНЯЗЬ ОРЛОВ».

– А шифровальщик-то у них в Походной канцелярии так себе. – Прапорщик Щеглов покрутил ладонью в воздухе, еще раз напоминая генералу о своем присутствии. – Ишь, «братским» с большой буквы написал, а ведь тут каждая буква дорогого может стоить.

Последняя фраза была услышана им не так давно в школе прапорщиков, и сейчас молодой офицер счел вполне уместным козырнуть ею перед высоким начальством, тем более что оное начальство пребывало в прекрасном настроении.

– Все правильно, мой мальчик. Все правильно. Ступай, ты принес хорошую новость, – блестя глазами из-за стальной оправы очков, промолвил генерал Алексеев.

Стоило шифровальщику скрыться за дверью, как расторопный адъютант его высокопревосходительства, точно по мановению волшебной палочки, возник в кабинете начштаба фронта.

– Ваше высокопревосходительство, генерал-лейтенат Мартынов прибыл. Вы его велели вызвать…

– Я помню, – кивнул генерал Алексеев. – Зови.

Он сел за стол и развернул перед собою потертую верстовую карту. Карта была трофейной и, увы, куда более подробной, нежели своя.

– Ваше высокопревосходительство! – послышался совсем рядом глубокий баритон с той интонацией, с какой обычно говорят люди волевые и полностью в себе уверенные. – Генерал-лейтенат Мартынов…

– Да полноте, Евгений Иванович, – махнул рукой начальник штаба. – Нам ли с вами козыряться? Присаживайтесь лучше, у меня к вам разговор имеется.

Генерал Мартынов не замедлил выполнить приказ начальника.

Уже несколько лет судьба была весьма неблагосклонна к этому отважному военачальнику. Внук солдата, получившего офицерский чин в швейцарском походе Суворова, сын офицера, он был одним из тех, к кому можно было применить строки Дениса Давыдова: «Я люблю кровавый бой, я рожден для службы царской».

Блестящий выпускник Академии Генерального штаба, автор многих работ по военной истории и стратегии, он отлично проявил себя в командных и штабных должностях во время русско-японской войны. Тогда он состоял начальником штаба 3-го Сибирского корпуса, который в ту пору возглавлял нынешний командующий Юго-Западным фронтом. В той неудачной для России войне корпус зарекомендовал себя прекрасно. И кузнецом его славы многие считали именно генерала Мартынова.

Карьера, открывавшаяся перед ним, казалась головокружительной: он был назначен начальником Заамурского округа отдельного корпуса пограничной стражи. В этой должности за считанные годы можно было стать миллионщиком. Но генерал-лейтенант Мартынов предпочел иной путь. Его доклады о злоупотреблениях местного чиновничества, о поставке в армию недоброкачественных продуктов и фуража произвели крайне негативное впечатление в определенных столичных кругах.

Состязания между председателем Совета Министров и щепетильным генералом привело к отставке последнего без пенсии и запрещением на три года занимать государственные должности.

Война дала Евгению Ивановичу еще один шанс. В самом ее начале он успел побывать в Сербии военным корреспондентом, а затем, когда России понадобились боевые генералы, Ставка вспомнила и о нем. Однако до сего дня он продолжал оставаться «генералом для особых поручений» при бывшем начальнике, что бесило его несказанно.

– Евгений Иванович, – начал генерал Алексеев. – Я помню вас по Маньчжурии как храброго и очень дельного офицера. Не стану от вас скрывать, что, невзирая на возвращенный чин, наверху вас по-прежнему недолюбливают.

– Взаимно, – на правах боевого товарища вклинился в речь начальника генерал-лейтенант Мартынов.

– Знаю, – кивнул Алексеев. – Но, Евгений Иванович, нам с вами здесь не до столичных политесов. Нам Россию защищать нужно. Вы, как я помню, внук простого солдата, мой отец тоже выслужился из рядовых. Да, впрочем, одни ли мы таковы? Вон, к примеру, Деникин или Корнилов. Вы же знаете Корнилова?

– Да, он служил под моим началом в Маньчжурии.

Алексеев молча кивнул и продолжил:

– Я просил дать вам дивизию, но в Ставке делают вид, что меня не слышат.

– Вы что же, вызвали меня, чтобы сообщить это? – с иронией поинтересовался Мартынов.

– Нет, – никак не реагируя на тон подчиненного, ответил генерал Алексеев. – Я вызвал вас для того, чтобы дать чрезвычайное поручение. Не особое, а именно чрезвычайное. Поручение непростое и, не скрою, довольно противного свойства.

Глаза Мартынова заметно сузились.

– Я вас слушаю.

– Сегодня будет объявлено о вашем назначении генерал-квартирмейстером штаба Юго-Западного фронта. Приказ об этом, оформленный по всем правилам, уже готов. Завтра в порядке ознакомления с позициями наших войск и противника вы должны будете отправиться на рекогносцировку на аэроплане. Ваша задача – оказаться на вражеской территории и попасть в плен к австриякам.

– Что?! – Генерал Мартынов резко поднялся со стула.

– Прошу вас меня дослушать, Евгений Иванович! – повысил голос Алексеев. – Вам надлежит не просто очутиться в плену, а без утайки изложить врагу ту диспозицию, которую я вам специально для этого сообщу. Причем выложить все в точности, ничего не забыв и не убавив. Вы человек известный, вам должны поверить.

– Порою для того, чтобы поставить мат, необходимо жертвовать ферзем, – догадываясь о сути задания, безрадостно, но твердо произнес генерал Мартынов.

– Я рад, что вы меня понимаете, Евгений Иванович, – должно быть, роняя с души немалый груз, вздохнул генерал Алексеев. – Подойдемте к карте. Смотрите, вы полетите здесь. – Начальник штаба указал карандашом на лесистый склон горы с зубчатой линией русских позиций. – Не волнуйтесь, вашим пилотом будет капитан Васильев. Он же позаботится, чтобы придать крушению аэроплана правдоподобный вид.

– Васильев? Это который совершил перелет Санкт-Петербург – Москва? – уточнил Мартынов.

– Он самый, Евгений Иванович. Прошу вас, сделайте все, что возможно. Остальное в руках божьих.

Председатель Государственной думы шел по набережной Екатерининского канала, небрежно помахивая залитой свинцом тростью, и вскользь, точно исподволь, разглядывая встречных прохожих, заснеженные дома и спешащие куда-то ночной порою экипажи. Кое-кто из встречных узнавал господина Родзянко и учтиво кланялся. Михаил Владимирович тоже любезно приподнимал бобровую шапку, чуть дольше обычного задерживая взгляд на лицах незнакомцев. Едва поравнялся он с мостиком, хранимым двумя парами грозных крылатых львов, как из подворотни дома Фогеля ему навстречу неспешно вышел офицер в бекеше и, ловко козырнув, спросил негромко:

– Не найдется ли огоньку, Михаил Владимирович?

Председатель Государственной думы полез в карман за спичками, попутно стараясь получше разглядеть неведомого курильщика. Света от фонарей и окон едва хватало, чтоб разобрать черты его лица. Однако рост, стать и нечто почти неуловимое в облике этого офицера казались ему смутно знакомыми.

– Мы с вами прежде встречались? – пряча меж ладонями огонек, тихо произнес председатель Государственной думы.

– Виделись, – негромко, под стать ему проговорил офицер. – На конногвардейских праздниках. К тому же я приятель вашего племянника.

– Павла? – с гордостью уточнил Родзянко.

Ему впрямь было чем гордиться. Племянник слыл одним из лучших в российской кавалерии наездников. Да что там российской! Три года подряд перед войной он завоевывал главные призы на скачках в Лондоне.

– Его самого, – кивнул конногвардеец и продолжил скороговоркой без какого-либо перехода: – Прошу вас, идите в Казанский собор. Я зайду туда вскоре после вас. Поверьте, вам необходимо знать то, что я намерен рассказать.

Произнеся эти слова, неизвестный затянулся, выпуская из длинной сигары ароматный дым и, склонив голову в знак благодарности, быстро пошел через мост.

Царствование императора Павла I было кратким, и немногое в Санкт-Петербурге напоминало о тех годах. Но если бы даже после него остался только Казанский собор, этот последний рыцарь Европы уже был бы достоин упоминания в истории архитектуры. В этом невиданном прежде Россией храме православный император, являвшийся к тому же Великим Магистром католического рыцарского ордена, пытался соединить обе эти ветви единого христианского древа. Замысел был невероятным, но удался с блеском!

Конногвардеец появился вновь под божественным сводом Казанского собора, как и обещал, через несколько минут, примерно четверть часа. Теперь Михаил Владимирович мог рассмотреть своего доброжелателя куда лучше, чем на улице. Запах ладана и звуки всенощной отчего-то мало вязались с обликом этого широкоплечего гиганта, да и он, пожалуй, чувствовал себя в стенах храма не в своей тарелке.

– Здесь теплее разговаривать, – чтобы разрядить обстановку, попытался пошутить Родзянко, – не правда ли?

– Я католик, – тихо выдохнул ротмистр. Теперь уже не составляло труда разглядеть его погоны. – Мне не полагается заходить в храмы иноверцев. Как, впрочем, и делать то, что я сейчас намерен сделать.

– Ну, хватит темнить, милейший. Чего вы хотите? – едва сдерживаясь, чтобы не повысить голос, произнес Родзянко.

– Прошу вас не подгонять меня. Я не какой-нибудь там шантажист. Мое единственное условие – сохранение секретности.

Председатель Государственной думы еще раз внимательно поглядел на собеседника. «Надо же! Он похож на великого князя Николая Николаевича. – Его губы тронула улыбка. – Экое занятное сходство».

– Хорошо. Даю вам слово молчать, что бы ни стало мне известно.

– Вы прочитали заметку, которую я вам прислал?

– Да. Какая-то истеричная благоглупость, – кивнул Родзянко.

– Это вовсе не благоглупость, как вы изволили выразиться, а умелые действия контрразведки. Действия, к которым я имею самое непосредственное отношение.

– Вы сделались контрразведчиком, ротмистр? – В голове Михаила Владимировича никогда не укладывалось, чтобы в ловцы шпионов подался офицер столь блестящего гвардейского полка. По его разумению, контрразведка оставалась жребием трудяг из артиллерии и армейской пехоты, но не кавалерии.

– А вы председателем Государственной думы, – тут же нашелся офицер. – Но оба мы остались конногвардейцами. Для меня полковое братство – вовсе не пустой звук. Кроме того, я полагаю тот путь, которым идете вы, – спасением для России, и очень не хотел бы, чтобы он пресекся столь нелепо. Однако к делу. Арест депутатов Государственной думы – не случайность. У каждого из них обнаружены крупные суммы фальшивых денег, полученные ими через подставных лиц от резидента австрийской разведки в Петрограде. Вы сами понимаете, что такой скандал грозит роспуском Думы. И не только роспуском.

– Этого не может быть!

– Может. Хуже того, дело именно так и обстоит. Но самое плохое заключается в том, что в вашем кабинете в сейфе лежит 20 000 фальшивых рублей австрийской работы. Две запечатанные пачки сторублевых ассигнаций.

Брови Родзянко удивленно поползли вверх. Ротмистр говорил чистую правду: в сейфе действительно лежала указанная сумма, предназначавшаяся на текущие нужды партии кадетов. Но…

– Эти деньги передал вам князь Львов, – пояснил «опричник». – По его ведомостям они проходят как полученные для нужд армии в качестве земских пожертвований. Однако князь пожелал распорядиться ими несколько иначе. Сейчас здание Думы уже закрыто и взято под охрану. А на завтра уже готовы ордера на ваш арест и обыск квартиры. Можете быть уверены, государь не забыл вам недавней статьи, в которой вы опрометчиво величали Александру Федоровну шпионкой.

Председатель Государственной думы вдруг почувствовал, как ноги его становятся ватными.

– Мне срочно нужно попасть в Таврический дворец!

– Исключено! Как я уже сказал, Дума под охраной, ваш кабинет – и подавно под контролем агентов контрразведки.

– Что же теперь делать?

– Я бы рекомендовал вам как можно скорее помириться с царем, – ротмистр пожал плечами, – но представления не имею, как это можно сделать.

– Это почти невозможно.

– Тогда я вижу единственный способ. Прошу вас понять меня верно. Он не совсем… – Конногвардеец скривился, подыскивая подходящие слова, однако не найдя, махнул рукой. – Вот три купюры. – Он снова полез в карман своего кителя и одним движением вытянул свернутые в трубочки сотенные ассигнации. – Возьмите их и отправляйтесь на Знаменскую в гарнизонную контрразведку. Там быстро определят, что они фальшивые. Тогда немедленно вам следует написать, что, едва услышав о наплыве австрийских фальшивок, вы решили на всякий случай…

– Да-да, понятно, – заторопил Родзянко.

– Дальше вы сообщаете о деньгах, которые хранятся в сейфе, и о том, что получены они от князя Львова.

– Но… Но… Я уверен, его сиятельство и мысли не имел! Ведь это бесчестно! – Михаил Владимирович повысил голос.

– Тише, тише. Не привлекайте внимание. Этим вы не поможете себе и погубите меня. Князь Львов – глава Земсоюза. Каждый месяц он получает десятки, если не сотни тысяч пожертвований. Конечно же, он не мог уследить за всеми ассигнациями. Тем более что фальшивки сделаны поистине безукоризненно. Его помурыжат некоторое время и освободят. Если вы полагаете, что председателю Государственной думы следует очутиться в кутузке вместе с ним – пожалуйста, не смею вам мешать. Но это крест на Государственной думе, как таковой, а заодно и на вас вместе с князем Львовым. Мне представляется куда более разумным, если вы останетесь на своем посту и поможете князю выбраться на волю. Согласитесь, вам есть что спасать!

Родзянко тоскливо поглядел на ротмистра. В его словах определенно был резон. Словно нечаянно он взял из рук собеседника свернутые купюры и пробормотал едва слышно:

– Я подумаю.

– Думайте быстрее, ваше превосходительство, а сейчас, простите, очень спешу.

Михаил Чарновский резко склонил голову и, повернувшись, направился к выходу.

– Ну ты могешь! – звучало в его голове. – Такой ершистый сазан, а наживку схряцал по самое удилище.

– Теперь союзу между Родзянко и Львовым не бывать, – не без гордости объявил Фехтмейстер.

– Ты домой собираешься? – заботливо поинтересовался его собеседник. – Поздно уже. Девочка, вон, убивается!

– Знаю, – резко оборвал его Чарновский. – Но дел еще невпроворот.

– Так уже как бы за полночь, – забеспокоился сотник. – Может, дашь человеку передохнуть с дороги?