Глава 23
Отчаянные дерзания требуют крайних мер.
Адмирал Нельсон
Выстроенный на перроне оркестр полка стрелков императорской фамилии грянул «Боже, царя храни», и паровоз серии «О», именуемый в народе овечкой, вторя им гудком, потянул литерный состав, увозящий из Царского Села государыню Александру Федоровну с богомольной свитой. Царица стояла в тамбуре у открытой двери, что-то крича на прощание мужу и детям, но паровозный гудок заглушал ее слова, оставляя в памяти провожающих лишь осунувшееся лицо императрицы с глубоко запавшими глазами и нервные взмахи ее руки. Точно Аликс и не прощалась вовсе, а раненой птицей пыталась взмыть к небу.
Наконец поезд исчез из виду, и оркестр умолк. Николай II кивнул тамбурмажору, позволяя музыкантам возвращаться в казармы, и медленным шагом пошел к зданию вокзала.
– Ваше величество, – следовавший за царем генерал Орлов тихо напомнил о себе мрачному ликом самодержцу, – мотор ждет.
Император устало поглядел на приближенного.
– Я хотел бы пройтись. Пусть дети едут. Составьте мне компанию, Владимир Николаевич.
– Почту за честь. – Князь Орлов склонил голову, затем повернулся, приказывая одному из флигель-адъютантов отвезти детей во дворец, а джигитам императорского конвоя спешиться и образовать каре вокруг августейшей особы. Николай II проводил взглядом отъезжающие авто и, спустившись с перрона, пошел через привокзальную площадь, устланную грязным утоптанным снегом.
Извозчики, ожидавшие на козлах своих пролеток скорого прибытия столичного поезда, стоя приветствовали Николая II радостными криками. Император скупо отвечал им, словно машинально поднося руку к форменной папахе.
– Народ вас любит, – как бы между прочим заметил государю его спутник.
– По улицам слона водили…
– Ну зачем вы так, мой государь? – несколько смутился царский собеседник.
– Неспокойно у меня на душе, Владимир Николаевич, очень неспокойно. Точно в воздухе растворена какая-то неясная угроза. И не выразить, что гнетет, а сердце вот давит.
– Это из-за расставания, – предположил Орлов.
– Может быть. – Император пожал плечами. – Но, вероятно, то, что случилось, все же к лучшему. Нервические припадки Александры Федоровны требуют серьезного лечения. Лучше всего ей было бы отправиться в Крым. Но сейчас там, увы, небезопасно. Да и не сезон. Я нынче разговаривал с доктором Кнорингом. Он полагает, что тишина, уединение и благость Соловецкого монастыря наверняка пойдут ей на пользу.
А вот заметьте, – без перехода грустно проговорил Николай II, – святоша-то наш так и не появился. А ведь кому, скажите, как не ему, следовало бы государыню проводить и напутствовать?
Он повернул голову к Орлову:
– Неправильно это. Не по-божески. Да и не по-человечески. Ведь, казалось бы, сколько добра и государыня, и я Григорию сделали – ни в чем он отказа не имел. А вот, поди ж ты! Однако никому в Росси не позволено выше царской четы возноситься. И уж коли мы всей жизнью своей зовем к смирению и умеренности, то грех терпеть от подданных такое злонравие!
– Так что же вам мешает, государь? Мало ли ныне солдат и офицеров – доблестных воинов земли русской, нуждается в помощи столь известного целителя? На любом фронте, в любом госпитале ему цены не будет.
– Оно, конечно, так, – вздохнул император. – А как же Алексей? Никто, кроме Распутина, его кровотечение унять не умеет. Да и государыня… Ее к Распутину прямо как приворожили.
– Кто знает? – Орлов помедлил с ответом. – Может статься, что и приворожили.
– Да ну, пустое, – отмахнулся император. – Не возводите напраслину, Владимир Николаевич, грех это. И все же, – он замедлил шаг, – в последние дни Распутин меня очень утомил. После недавнего путешествия ко гробу Господню его словно подменили. Может, он сам заболел. Доктор Кноринг говорит, есть такое заболевание «иерусалимский синдром». Люди, побывав в Вечном городе, начинают мнить себя мессиями, спасителями мира. Вряд ли, конечно, с Григорием Ефимовичем такое могло случиться, но ведь ты сам тому свидетель, с ним происходит что-то неладное, я бы сказал, несуразное.
– Быть может, вам стоит пригласить к себе госпожу Эстер. Она тоже слывет отменной врачевательницей.
– Эстер? – Император удивленно поглядел на князя. – Ту самую, которую Распутин хотел упечь в Кресты? Кажется, Лунев говорил, что с ней связана какая-то шпионская история. Она ведь сестра австрийского генерала? Помилосердствуйте, Владимир Николаевич, я не могу приблизить к себе австриячку. Тем более с такой сомнительной репутацией. Мне странно слышать от вас такое предложение.
– Ваше величество, доктор Кноринг, позвольте заметить, уроженец Гамбурга. Его родной брат – Арнольф Кноринг фон Бейцелау – полковник германской армии, командир 36-го фузелерного полка. Список можно продолжать. Да и вы, мой государь, да простится мне такая вольность, – родственник кайзера Вильгельма.
– Гм! Умеете вы развеселить, – чуть заметно усмехнулся Николай II.
– Стараюсь, ваше величество, – не замедлил с ответом начальник Военно-походной канцелярии. – Коли б кому другому, я посоветовал бы завести молоденькую любовницу…
– Владимир Николаевич… – нахмурился император.
– Мой государь, я, по вашей милости, генерал, а не игумен. А потому говорю с военной прямотой. Кроме того, посудите сами. Вот, скажем, Франция. Там со времен Людовика Святого единственным королем, не имевшим фавориток, был Людовик XVI. И чем это для него закончилось?
– На что это ты намекаешь?
– Да так. К слову пришлось. Вдруг почему-то вспомнилось, как сами французы говорят о своих последних монархах.
– И как же?
– Когда скончался Людовик XIV – «Над Францией зашло солнце». Когда умирал Людовик XV, в миг смерти короля погасили свечу на окне его спальни. Когда же рубили голову Людовику XVI, пылала вся Франция.
– Вы нынче прямо какой-то якобинец, Владимир Николаевич, – раздраженно отозвался царь. – С чего это вдруг, извольте сказать, вы о казни вспомнили?
– Ваше величество, я служу вам верой и правдой много лет. – Князь Орлов вдруг остановился и развел плечи, точно собираясь встретить грудью вражьи штыки. – И, смею надеяться, никогда не давал вам повода усомниться в моей преданности. Хочу также верить, что вы не считаете меня человеком наивным.
– К чему это предисловие? – Государь смерил собеседника удивленным взглядом.
– России нынче угрожает опасность, какой прежде она не знала…
– Ах, вот вы о чем? Что же, об этом вещает та самая Кассандра, о которой вы нынче упоминали?
– Зря вы пренебрегаете ею, ваше величество. Она не бросает слов на ветер. Готов подтвердить это. А я, кажется, способен отличить истину от обмана.
– Лишь Богу ведома истина, – прервал его Николай II.
– Но, как вам самому доподлинно известно, есть люди, могущие прозревать тайны божьего пути. Не станете же вы отрицать, что тот же Старец давал весьма точные предсказания грядущего?
– Да, это правда. Так оно и было.
– У госпожи Лаис тоже есть этот вышний дар. За десять лет, что я ее знаю, она не ошиблась ни разу.
– Вот как? И что же она говорит?
– Она говорит, что ныне, именно сейчас, и ни месяцем позже, Россия стоит, будто витязь, на распутье. Нынче еще можно свернуть на верную дорогу. Все же иные влекут Отечество к гибели.
– «Однажды мне сказали, что эта дорога ведет к океану смерти. С тех пор мне встречаются только кривые, глухие тропы». Владимир Николаевич, мы все движемся к гибели. Я, конечно, не прорицатель, как Распутин или ваша госпожа Эстер, но все эти откровения лежат на поверхности. Готов поспорить, вы желаете говорить со мной об ответственном министерстве и о прочих либеральных благоглупостях, которыми пестрят нынче страницы продажных газет, вроде этой «Русской вести». Скажите честно, господин Родзянко надоумил вас снова затронуть эту тему? Он ведь, если память мне не изменяет, тоже конногвардеец?
– Память вам не изменяет, ваше величество. Однако я желал поговорить о «либеральных благоглупостях», как вы изволите сие именовать, по собственному почину. Ибо у меня есть занятная идея, которая может быть вам интересна. Что же касается господина Родзянко, нынче с утра он звонил и просил вашей аудиенции.
Майор фон Родниц сидел за массивным столом красного дерева и читал сводки наблюдателей и сведения полковых разведывательных команд. Население в этих местах не жаловало русских. Впрочем, и австрийцев оно тоже недолюбливало. Здесь в Буковине героями народных легенд всегда были лихие опрышки – разбойники, которые, живя в горных чащобах, грабили всех, кто попадал им под руку, искренне почитая их богачами-кровопийцами. С видимым удовольствием жители окрестных городов и деревень сообщали разведчикам о неисчислимых воинствах русских, которые открыто готовились к великой битве.
Правда, в представлении здешних диковатых лесорубов и козопасов всякое подразделение больше ста штыков уже считалось огромным, а ежели речь шла о тысячах, то, уж конечно, несметным. Все это майор Родниц, начальник разведки 7-й армии императора Франца-Иосифа, прекрасно знал и учитывал. Однако в последние дни у русских действительно было замечено какое-то непонятное оживление, и ему необходимо было скорейшим образом выяснить, с чем оно связано.
Пока что заваленные снегом Бескиды надежно охраняли армию от внезапного удара. Но время всегда было обоюдоострым оружием, и мысль о том, что, едва растает зимний снег, 7-я армия может получить себе на голову изрядно окрепшего за зиму врага, очень не радовала начальника армейской разведки. Он бы дорого дал, чтобы получить внятную информацию о планах русских, но, увы, никакой возможности добыть таковую пока не представлялось.
Фон Родниц обвел взглядом стены кабинета, будто стремясь прочесть на них ответы на мучившие его вопросы. Стены не оправдали ожиданий разведчика. Совсем недавно этот стол, и комната, и фотографии, и диплом в изящной резной рамке принадлежали одному из двух местных адвокатов. Стремясь избежать службы в строевых частях, ловкий правовед пошел добровольцем в ландштурм и остался письмоводителем при новом хозяине кабинета. Несмотря на это, для майора фон Родница этот дом оставался чужим, и стены помогать ему не желали.
Дверь открылась без стука, адвокат Томаш Дембицкий, вернее, теперь уже лейтенат Томаш Дембицкий, хорошо упитанный коротышка, боком вошел в кабинет, прижимая к чреву несколько бутылок пива.
– Ришар, – письмоводитель всегда называл фон Родница на свой польский манер Ришаром, а не Рихардом, – я вот тут принес. Один из моих старых клиентов…
Майор хмуро поглядел на подчиненного – штатский дух из него нельзя было вытравить ни дустом, ни каленым железом.
– Ну что ты такой хмурый, Ришар? – продолжил бывший юрист, на минуту запнувшись под взглядом начальника. – Это хорошее пиво. Из Лембурга. – Томаш Дембицкий поставил запотевшие холодные бутылки одну за другой на стол. – Да, кстати. Там к тебе какие-то солдаты приехали.
– Приезжает бабушка на именины, – хмуро отозвался начальник армейской разведки. – Солдаты прибывают.
Потомственного военного немало раздражал и тон бывшего адвоката, и его манера держаться запанибрата. Но следовало признать, что в округе господин Дембицкий был человеком известным и почитаемым, и если требовалось что-то разузнать или достать, то легче было обратиться к нему, чем следовать путем, предписанным в уставе.
– Хорошо, прибыли. Как скажешь, – беззлобно согласился юрист. – Главное, что они ждут внизу. – Томаш получил хорошее образование в самой Вене и отлично знал, что с начальством следует ладить, каким бы ни было это начальство и какие бы странные требования ни предъявляло. – Я обещал солдатам доложить об их приезде, вот и докладываю.
– Зови! – убирая пиво под стол, скомандовал Родниц.
Пришедший на смену адвокату «солдат» оказался пехотным фендрихом, о чем недвусмысленно свидетельствовала серебряная звезда в углу его воротника. Заученно козырнув, он начал рапортовать, каждым словом проливая бальзам на измученную общением со штатскими штафирками душу майора фон Родница.
– Господин майор, сегодня в 11.32 утра в районе селения Лешич передовым отрядом 2-го тирольского батальона горных стрелков был подбит заблудившийся в тумане русский самолет-разведчик «Ньюпор» 4-й модели. Аэроплан приземлился южнее Лешича, но при посадке загорелся и выгорел до тла. Экипаж «Ньюпора» составляли пилот капитан Васильев и, – фендрих сделал паузу, набирая в грудь побольше воздуха, чтобы сообщением ошеломить начальника армейской разведки, – генерал-квартирмейстер Юго-Западного фронта русских генерал-лейтенант Мартынов.
– Что?! – Фон Родниц вскочил с кресла, затем, внезапно чувствуя слабость в ногах, опять плюхнулся на сиденье. – Это что, правда?
Лицо фендриха просияло от гордости за себя, за Тироль, за славных горных стрелков и всю доблестную армию императора Франца-Иосифа.
– Так точно!
Не спуская глаз с докладчика, майор нащупал под столом одну из пивных бутылок и снова выставил ее на стол.
– Они здесь?
– Так точно! – Фендрих щелкнул каблуками.
– За это стоит выпить, господин лейтенант!
Рихард фон Родниц был сыном офицера и внуком офицера. И с тех пор, как в XIII веке первый из его достоверно известных предков получил в нераздельное владение замок Родниц в Гольштейне, все его пращуры с оружием в руках сражались за королей, герцогов и императоров.
Однако те, кто знал Рихарда фон Родница лет десять или чуть более тому назад, могли поклясться, что их знакомец не имеет никакого отношения к военной службе.
Тогда Рихард фон Родниц числился скромным коммивояжером в известной компании, производившей и продававшей знаменитые на весь свет швейные машинки «Зингер». Компания была американской, и лишь немногие знали, что большая часть ее капиталов принадлежит кайзеру Вильгельму.
В те годы скромный коммивояжер, такой же, как и многие другие, на своей повозке от города к городу, от села к селу объехал всю Подолию и немалую часть Галиции, везде демонстрируя отменное качество предлагаемого товара, а попутно скрупулезно фиксируя состояние дорог, количество и качество мостов, расположение воинских частей и многое-многое другое.
Доводилось ему бывать и в Санкт-Петербурге, куда стекалась добытая информация от множества его коллег. Там, в российской столице, в десяти минутах ходьбы от главной императорской резиденции, на Невском проспекте находилась штаб-квартира русского представительства компании «Зингер». Жители и гости столицы, с восхищением глазевшие на венчающую здание статую Атласа с земною твердью на плечах, и представить себе не могли, что именно там находится передатчик, снабжающий германский Генеральный штаб бесценными сведениями. Тогда, бывая в Петербурге и читая российские газеты, фон Родниц впервые услышал о громком скандале, произошедшем между председателем совета министров Коковцевым и генерал-лейтенантом Мартыновым.
Уже позднее, когда перепавшее ему наследство позволило Рихарду перебраться в Австрию, он время от времени вспоминал о педантичном российском генерале, пытавшемся, как говорили русские, «плетью обух перешибить».
В ведомстве Макса Ронге опытный разведчик немецкой школы пришелся ко двору, теперь же судьба и вовсе широко улыбнулась начальнику разведки 7-й армии.
«Все же есть Бог», – прошептал он, откупоривая холодящую ладони бутылку.
– Прозит, комрад!
Барраппа глядел на тяжелую железную дверь с такой ненавистью, что казалось, еще немного, и она начнет плавиться. У него на родине старые мастера, обучавшие голоногих мальчишек тайнам боевого искусства, взглядом могли двигать булыжники. Он сам был свидетелем, когда семеро почтенных мужей, взявшись за руки, усилием воли обрушили утес, преграждавший дорогу разлившейся в сезон дождей горной реке. Сам он подобной силы еще не имел. Хотя заставить повиноваться среднего человека, или, скажем, остановить прямым взглядом мчащегося коня, мог и он. Но железная дверь оставалась непоколебима, и только редкие шаги за нею заставляли думать, что мир еще не вымер.
Его болтливый сокамерник не возвращался, и Барраппа мог бы уже заподозрить неладное, когда б вообще желал думать об этом непоседливом вертлявом человечке. Он сидел на вмурованном в пол табурете, скрестив на груди руки, превращая накипавшую ярость в своеобразный, невидимый глазу, таран. Наконец, дверь подалась. Вернее, так ему показалось. Как обычно, отошла в сторону заслонка, прикрывавшая глазок, клацнул замок, лязгнули засовы, и дверь приоткрылась, впуская бьющий в глаза свет фонаря.
– Кто у тебя тут? – услышал Барраппа чей-то недовольный усталый голос.
– В сопроводительной записке обозначено, бывший капрал сербской армии Петр Длугаш. Зачислен во вторую центурию Славянского легиона.
– А здесь по какому делу? – все так же недовольно поинтересовался неизвестный.
– Как написано, соучаствовал в разбойном нападении на дом госпожи Лаис Эстер, затем сбежал от жандармов, затем опять пытался утечь, драку с ними затеял, даже со стрельбой.
– Мерзавец, – поморщился вопрошавший. – Ну а нам зачем его держать? Ежели с жандармами сцепился, пусть жандармы его в кутузке и держат.
– Не могу знать, ваше благородие, – отрапортовал надзиратель. – На постановлении об аресте подпись его высокоблагородия полковника Лунева. Из Особого.
– Лунева, Лунева… – недовольно скривился проверяющий. – Эк он разошелся! Тут уже своих некуда сажать, а он все шлет, как из решета сыплет. В общем, так. – Он чуть помедлил, оглядывая камеру, точно видел ее впервые, и, втянув воздух хрящеватым носом, распорядился: – Сюда мы еще двоих посадим. Тоже луневские питомцы. Сам вижу, что шконки только две. Ничего, потеснятся. Или по очереди спать будут. Это уже не мое дело. А пока этого дебошира пусть выведут погулять на полчасика. А камеру проветрят. А то, не дай бог, задохнутся здесь, а мне отвечать.
– Ваше благородие, там на сопроводительной записке пометка о том, что сей капрал склонен к побегу.
– Ишь ты, склонен, – насмешливо проговорил офицер. – Ну да ничего, здесь не побегаешь. Но все же на прогулке, на всякий случай, пусть ходит один, и караульного к нему приставь, чтоб господин капрал не заскучал. Все понял?
– Так точно!
– Ну, тогда действуй! – Начальник закрыл дверь. – Чего ждешь?
Тюремный двор встретил Барраппу холодным ветром и мелким снежным крошевом, сыплющимся с неба. Длинный плац между корпусами следственного изолятора был покрыт довольно глубоким снегом, на котором, подобно гигантскому нулю, виднелась протоптанная заключенными прогулочная тропа. Рядом с Барраппой, как было приказано, вышагивал долговязый селянин в куцей шинели с берданкой наперевес.
Еще совсем недавно охрана была вооружена трехлинейными винтовками Мосина, однако фронту катастрофически не хватало оружия, и потому трехлинейки отправились на фронт, а из арсеналов взамен прислали это – устаревшее, но довольно исправное. Судя по тому, как гордо сжимал берданку караульный, ничего более совершенного ему держать не доводилось.
Искоса глянув на конвоира, Барраппа отметил этот факт и стал вскользь исподволь разглядывать место грядущего побега.
«Стены высокие, не перемахнуть. Метров, пожалуй, до пяти будет. Ворота железные, запираются в сторожке электрическим засовом. На стене пост, там стрелок. Ишь, смотрит! Интересно, сколько человек в сторожке. Два? Три? Больше? А за воротами скорее всего улица…»
Когда Барраппа мчался сюда в компании сияющего от счастья поручика Вышеславцева, он не мог видеть происходящего за окнами авто. Но зато все прекрасно слышал. Ворота отворились тяжело, будто скрюченные ревматизмом, и спустя минуту отрезали уличные шумы. Затем Барраппа очутился во дворе. Дальше лестницы, переходы с решетками и камера.
А это означало, что сейчас его отделяет от свободы только стена и железные ворота. «И несколько солдат с берданками», – тут же поправил он себя.
Он ходил круг за кругом молча, точно глядя внутрь себя, и конвоир, топающий за ним следом, уже явно устал от этого тупого кружения. Но приказ есть приказ, и заключенному еще оставалось бродить так целых три минуты.
Когда вдруг раздался скрежет открываемых ворот, охранник замешкался, радуясь новому звуку и новому событию. Два бойца споро выскочили из сторожки, помогая открыть тяжеленные ворота. Пара мохноногих тяжеловозов, запряженных в телегу, втащила в тюремный двор высоченную поленницу дров. Барраппа чуть заметно усмехнулся. Видно, это здание строили не для тюрьмы, иначе бы хозяйственный двор имел совсем другой въезд, а этот плац и вовсе находился бы в своеобразном колодце, образованном глухими мрачными корпусами с рядами зарешеченных окон.
Однако рассуждать о нелепостях и головотяпстве врага было не время. Барраппа чуть сбился с шага.
– Чего уставился? – грозно прикрикнул караульный.
Не утруждаясь ответом, Петр Длугаш развернулся на месте, перехватывая берданку конвоира за ствол и цевье и заваливаясь на спину.
– А ну стой! – раздался крик наблюдателя со стены, но выстрела не последовало. Оторопевший солдат боялся ранить своего. Барраппа, падая, выставил ногу, и долговязый страж перелетел через него, оставляя свое оружие в руках арестанта. Рывок. Мгновение раскололось на разрозненные осколки мозаики: штык караульного у ворот, направленный в грудь беглеца, испуганные голубые глаза…
Неуловимым движением Барраппа отбил винтовку противника и, коротко ударив основанием ладони в нос конвоира, змеей нырнул под стоящую в воротах телегу. Он слышал, как ударили позади отдельные выстрелы, но леденящий воздух свободы уже обжигал его легкие, заставляя мчаться все быстрей.