Глава 17

Николай II тоскливо созерцал бушующую за окном вьюгу и вполуха слушал докладчика. Начальник Военно-походной канцелярии, генерал-лейтенант, князь Орлов вот уже без малого десять лет изо дня в день входил в его кабинет и кратко, но четко излагал суть всех шифровок и донесений, полученных за предыдущие сутки. Конечно, если дело не терпело отлагательства, он спешил к своему венценосному другу в любое время суток, но исполненный благоразумия и такта, генерал старался не злоупотреблять этой привилегией.

Император искренне любил своего начальника канцелярии и дорожил его советом. Но сейчас он рассеянно внимал словам генерала, повествующего о тонкостях предстоящего наступления в Карпатах. Великий князь Николай Николаевич, Верховный главнокомандующий российской армии, не слишком почитал военные дарования своего племянника. Но будучи вынужден отчитываться перед ним, он, будто в насмешку, уснащал доклады великим множеством названий неведомых деревушек и хуторов, каких-то то ли рек, то ли ручьев, которые не значились на карте. Николаю II доносили, что милый дядюшка в разговоре частенько величает его красносельским стратегом и насмешничает, рассказывая, что охотно бы выделил под командование племянника какой-нибудь батальон, если б у него был лишний.

– …Особое значение в предстоящей операции придается VIII армии под командованием генерала Брусилова. Ей предстоит захватить перевалы в Карпатских горах и, выйдя на оперативный простор, развивать наступление в глубь территории противника. Эта операция особо важна еще тем, что в Венгрии имеются влиятельные силы, желающие видеть эту державу независимой. Как вы, несомненно, помните, ваше величество, венгры неоднократно поднимали оружие против Вены. Так, скажем, если бы не ваш венценосный прадед…

– Да, я помню, – досадливо прервал генерала Орлова император.

Его не слишком радовало упоминание о трагической ошибке собственного предка. Когда-то Николай I, получивший от недоброжелателей прозвание «жандарм Европы», помог Францу-Иосифу задавить выступление мятежных венгров. Когда б не эта помощь, кто знает, существовала бы эта империя по сей день или нет? Однако благодарности от тогда еще юного императора прадед так и не дождался, и в Крымской войне Венский двор отказался помочь недавнему союзнику. Теперь история предоставляла России случай с лихвою вернуть «долг» забывчивому монарху.

– Как сообщает наш источник из Будапешта, в случае успешного развития наступления российских войск оно будет поддержано широким восстанием, в том числе и многих частей местных гарнизонов.

– Прекрасно, – продолжая думать о чем-то своем, кивнул государь. – Что-то еще?

– Наш источник также сообщает, – негромко доложил Орлов, – что в преддверии возможных боев за Венгрию командующим венгерским фронтом, а заодно и регентом апостольского королевства назначен эрцгерцог Карл, внучатый племянник Франца-Иосифа и его наследник.

– Если не ошибаюсь, он женат на принцессе из Бурбон-Пармского дома? – рассеянно бросил император, глядя в заметаемое снегом окно.

– Так точно. Все тот же источник докладывает, что эрцгерцог весьма не жалует немцев и неоднократно высказывался против войны. Наш человек полагает более чем вероятным, что Карл рассматривает возможность сепаратного мира с Францией как весьма желательный выход из создавшегося положения. Вероятно, он ищет пути для переговоров через братьев своей жены. Они сейчас в Бельгии…

Николай молча поглядел на докладчика. Франц-Иосиф казался ему чем-то вечным, нерушимым, словно египетские пирамиды, и потому разговоры о прекращении войны в устах его очередного едва оперившегося наследника представлялись эфемерными мечтаниями. И что с того, что Карлу было двадцать семь, а Францу-Иосифу – восемьдесят пять? Император в Вене, а эрцгерцог в Перемышле. Если начнется штурм, пули и осколки, возраста спрашивать не будут.

– Ну что ж, – нарушил молчание государь, – это весьма занятно. Однако же говорить об искании мира его высочеством пока рано. Подождем того дня, когда эрцгерцог Карл взойдет на престол. Пока же я бы хотел выяснить у вас, что это еще за беспорядки вчера случились в столице? Когда генерал Джунковский чуть свет доложил мне о них, я было решил, что это социалисты в очередной раз захотели напомнить всем нам о десятой годовщине тех весьма трагических событий…

– Да, увы, 9 января исполнилось десять лет, – печально вздохнул Орлов. – Как быстро летит время.

– Но потом мне сообщили, – продолжил император, – что там были вы, Владимир Николаевич, и Старец, и еще мой флигель-адъютант, полковник Лунев.

– Можете прибавить к этому списку барона Врангеля, заместителя командира полка конной гвардии, а также взвод жандармов и эскадрон конногвардейцев.

– Так что все же произошло? – с недоумением произнес Николай II.

– Контрразведка ловила австрийского шпиона, который не весть как пробрался в дом ротмистра Чарновского в Брусьевом переулке и прятался там. Тут ни с того ни с сего прибыл Распутин и потребовал отдать этого самого шпиона ему. Полковник Лунев отказался. Распутин стал угрожать расправой. До этого он также угрожал расправой барону Врангелю и жандармскому поручику Вышеславцеву, который состоит под началом полковника Лунева.

– Бог весть что! – нахмурился Николай II. – Старец кому-то угрожал?

– Ну да, сначала он хотел выкинуть барона Врангеля, поскольку желал занять ту самую комнату, которую прежде уже занял сей доблестный полковник. Потом набросился на жандарма, затем на контрразведчика. Я бы сказал, что Григорий Ефимович вчера продемонстрировал явные признаки сильного душевного расстройства. Быть может, это, конечно, не мое дело, но… Возможно, Старца и самого бы следовало… – князь Орлов замялся, – подлечить. Он ведь, с позволения сказать, и близ цесаревича бывает…

Император забарабанил пальцами по лежащей перед ним на бильярдном столе карте Галиции. Произошедший намедни скандал выглядел на редкость нелепым и можно было не сомневаться, что утренние газеты преподнесут его во всей красе. Да еще и раздуют непомерно, сочинив притом целый воз небылиц. Как это все не кстати! Нелегкая понесла туда Распутина, да и Орлова вместе с ним!

– А вы-то что там делали, любезнейший Владимир Николаевич? – сурово хмурясь, спросил император.

– Ваше величество забывает, что я тоже конногвардеец. – Князь Орлов поправил усы указательным пальцем. – Полковое братство имеет свои законы. Вне строя мы все равны, все друзья и соратники. Впрочем, о чем я говорю – вы же сами шеф нашего полка!

Так вот, на днях ротмистр Чарновский сообщил, что барон Врангель остановился у него на время отпуска, и при первой же возможности я поспешил встретиться с ним, дабы из уст прямого участника событий услышать о положении дел на фронте. Тем более что, не буду скрывать, у ротмистра великолепная кухня, и сам он владеет кухонным ножом не менее виртуозно, чем саблей. И надо сказать, я прибыл вовремя. Иначе бы к приезду Чарновского на месте дома красовались руины.

– Его, что же, в этот час не было дома?

– Его возлюбленная, госпожа Эстер, известная столичная красавица и прорицательница, нынче больна, и ротмистр возил ее в магнетический салон доктора Фишера. Она и сама, впрочем, слывет замечательной целительницей, но тут уж, – князь развел руками, – себя за волосы из болота не вытащишь!

Государь нахмурился еще сильнее.

– Госпожа Эстер – возлюбленная Чарновского?

– Так точно, ваше величество.

– Того самого Чарновского, которого мой драгоценный дядя считает едва ли не собственным сыном?

Князь Орлов оглянулся и зашептал:

– Должен вам сказать, государь, что они действительно похожи: и ростом, и статью, и в лице что-то есть.

– Полноте, – оборвал его император.

События вчерашнего дня удручали его еще сильнее, чем прежде. При желании несложно было выяснить, кто отдал приказ об аресте госпожи Эстер, а стало быть, и сам он невольно оказывался втянутым в эту пренеприятнейшую историю.

– А что эта госпожа… Как ее?

– Эстер, ваше величество. Лаис Эстер. Спасибо, ей уже лучше.

– Жандармы ее не тронули? – Царь отвел глаза в сторону.

– Я уже имел честь доложить вам, она с Чарновским уезжала и прибыла позже. Когда примчавшиеся из казарм конногвардейцы услышали, что кто-то пытается схватить их командира, они чуть было не затеяли настоящую битву с жандармами. И потому я счел правильным вернуть и тех, и других в казармы.

– Господи, что ж это творится-то в стране? – чуть слышно пробормотал Николай II. – Стало быть, госпожа Эстер на свободе?

– Так точно, ваше величество!

– Что ж, может, оно и к лучшему. Вы поступили верно. – Император, чуть помедлив, взял остро отточенный карандаш и, легко касаясь им карты, начал вырисовывать поверх Дуклинского перевала характерный профиль дяди Николаши. – И вот еще что, Владимир Николаевич, будьте любезны, сообщите полковнику Луневу, что я желаю его видеть. Пусть нынче же прибудет в Царское Село.

Князь Орлов вновь будто бы машинально поправил усы, кажется, пытаясь скрыть улыбку.

– Он здесь, ваше величество. Платон Аристархович очень настаивал, дабы я нынче поставил его дежурным флигель-адъютантом при канцелярии. Я не усмотрел в его просьбе ничего предосудительного и внес его в список дежурств вместо полковника Гартинга.

– Что ж, – Николай II вновь уставился в окно, где стаей голодных волков подвывала январская метель, – тогда пригласите его ко мне.

Распутин метался по квартире подобно раненому кабану. Все, что попадалось ему по пути, летело на пол, о стену, рвалось в клочья и ломалось в куски. Секретарь боговдохновенного Старца и офицеры его охраны, видя этот приступ буйства, поспешили ретироваться, дабы ненароком не угодить под горячую руку. Григорий рычал от ярости, и пена на его губах была похлеще той, что случается у бешеной собаки. Его жгло изнутри, и как ни силился, он не мог унять эту раздирающую чрево боль.

«– Как ты мог?! – не вовремя разбуженной змеей шипел внутри него Хаврес. – Как ты мог все бросить и убежать?

– Заткнись, дьяволово отродье! – во всю глотку кричал Распутин. – Слышать тебя не желаю! – И в тот же миг приступ дикой боли скручивал его, как старательная хозяйка, выжимающая мокрое белье.

– Пока я с тобой, ты неуязвим. Как ты смел бежать?

– Слова твои – полова! Хоть что хошь говори, а я голову под пули не поставлю.

– Надо будет – подставишь!

Рука Гришки Новых сама собой вцепилась в бронзовую статуэтку и с размаху швырнула ее в окно. Стекло рассыпалось множеством осколков, и жавшийся к стенам домов снежный ветер ворвался в квартиру на Гороховой.

– Ты должен мне повиноваться, – взревел Хаврес, – если желаешь повелевать!

– Ступай прочь, бесово отродье! – Распутин рухнул с разбегу на колени как подкошенный и, выискивая икону в углу, заорал что было мочи: – Отче наш! Иже еси на небеси! Да святится имя Твое!

– Э нет, так дело не пойдет! – захрипел демон, и хрустальная люстра, висевшая под потолком, сорвавшись с крюка, устремилась к ногам Старца. – Не гневи меня, смертный!

– А сам-то, сам-то! Что тут буянишь? – взмолился Гришка. – Пошто тем силу свою не казал?

– Не время пока мне открываться.

– Вот и я поберегусь. А то посулы твои сладкие, да нутру с тех посулов горько. Видал я, как пули в живых людях скважины дырявят. Уж извини-подвинься, не желаю.

– Ты неуязвим!!!»

Неведомая сила подхватила Григория Новых, подняла с колен и, точно за шиворот, поволокла к окну. В лицо ему ледяным холодом ударила январская метель. С улицы слышались чьи-то возбужденные голоса. Кто-то звал городового, указывая на вылетевшую из окна третьего этажа бронзовую скульптуру. Выпучив глаза от ужаса, Распутин попытался было схватиться за раму, почувствовал, как ногти его впиваются в твердое дерево… Но тщетно, пустая затея. С тем же успехом он мог пытаться задержать мчащийся на всех парах локомотив. Все та же неумолимая сила тараном ударила ему в спину и, разбивая лицом и грудью уцелевшую часть стекла, он с воплем ужаса вылетел из окна. Вслед летящему телу посыпались осколки, норовя вонзиться в мягкую плоть. Удар. Распутин услышал, как взвыла собравшаяся вокруг городового толпа, как испуганно заржала извозчичья лошадь.

– Человек убился! – кричали над головой.

– Господи, да это ж Старец! Точно, точно.

Пронзительный крик бил его по ушам. Распутин заскрипел зубами и сжал пальцы в кулаки, загребая полными горстями снег. Он лежал, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Голос демона пропал и более не отзывался. Но боли также не было, даже намека на боль. Он согнул колени и медленно поднялся.

– Живой! – раздалось из толпы. – Господи, помилуй! Не убился!

Старец ошарашенно поглядел на окно, из которого вылетел минуту назад так, будто сейчас видел его впервые в жизни.

– Пожалуй, саженей пять будет, – словно невзначай подытожил он свои наблюдения.

– Тут у вас… торчит, – несмело произнес тощий юноша в шинели правоведа.

Распутин перевел взгляд на воткнувшийся в плечо большой осколок.

– Ишь ты, – произнес он и выдернул окрашенное кровью стекло. Рана на его теле тотчас затянулась, будто кто-то мгновенно склеил ее края.

– Может, того, к лекарю? – предложил опешивший городовой, для храбрости вцепившийся в рукоять шашки.

– К черту лекаря! – Распутин отодвинул его плечом. – Проваливайте, чего уставились? Жив я, жив. Ступайте по своим делам, неча тут! – Он махнул рукой и, увидев спешащих ему на помощь телохранителей, понурив голову, побрел им навстречу.

Полковник Лунев принял очередную телеграмму из рук дежурного телеграфиста и, пробежав взглядом ее текст, взялся за ножницы. Работа была не пыльной: разрезать длинные ленты сообщений с фронтов на отдельные фразы, аккуратно приклеить на темную бумагу, сложить получившиеся карточки по папкам, на каждой из которых было обозначено наименование того или иного фронта. Еще один флигель-адъютант в звании капитана первого ранга подобным же образом сортировал донесения, приходящие с разных флотов, раскладывая телеграммы по эскадрам и по срочности предъявления государю. Впрочем, здесь последнее слово было за генералом, князем Орловым, который лично отбирал, что и в какой последовательности докладывать его императорскому величеству.

Лунев положил очередное сообщение в папку с надписью «Северо-Западный фронт», щелкнул крышкой серебряных часов и указал на карточке время получения телеграммы. Было уже около полудня. Однако, невзирая на ранний час и несложную работу, Платон Аристархович чувствовал себя вымотанным, точно не спал трое суток и все это время таскал патронные ящики. Совсем как десять лет назад во Владивостоке.

Это видение многолетней давности преследовало его с того часа, как, оставшись один на один с ним, ротмистр Чарновский живописал перипетии грядущей великой смуты. Слушая рассказ о погромах в столице, которые в феврале 1917-го должны устроить солдаты запасных частей, пытающиеся избегнуть отправки на фронт, он снова видел охваченный мятежом Владивосток сразу после заключения Портсмутского мира с Японией.

Тогда на улицы города вывалила толпа примерно тысяч в десять солдат и две тысячи матросов и с криками «За что воевали!» и «Золотопогонники – предатели! Не дали армии победить!» пошла крушить магазины и рестораны. Попытки навести порядок силами гарнизона закончились ничем. Выстрелы в воздух над головами разбушевавшейся солдатни лишь развеселили обстрелянную в боях пехтуру, и та с хохотом пошла брататься с недавно еще надежными войсками. В кратчайший срок большая часть гарнизона Владивостока вышла из-под контроля военного командования. По всему городу начались избиения офицеров и членов их семей. Некоторые «золотопогонники» бросались в воду, надеясь вплавь достичь стоящих в порту кораблей и найти там укрытие. Доплыть удавалось не всем.

Другие, среди них был и капитан Лунев, укрепившись в казармах одного из полков, отстреливались от собственных солдат, покуда к городу не подошли свежие правительственные войска.

Упитая водкой и утомленная грабежом вооруженная толпа поспешила сдаться, едва прозвучали на окраине города первые залпы. Но эти три дня Платон Аристархович запомнил до последнего вздоха.

«Неужели подобному безумству суждено повториться?»

Суждено, точно эхо прозвучало в его душе. Все будет еще хуже, еще страшнее. Полковник Лунев снова вернулся мыслями к недавней беседе в «соседнем» мире. Его не оставляло ноющее чувство жестокого неудобства. Он все никак не мог решить, верить ли полностью словам таинственного конногвардейца, или это все же хитрая уловка для того, чтобы его завербовать.

Как бы то ни было, но вчера там, в Брусьевом переулке, он, желая того или не желая, сделал первый шаг к содействию невероятным планам… – Лунев замялся, не зная, как окрестить новых соратников, – посланцев грядущего, что ли? – Он пожал плечами, и бахрома на эполетах вздрогнула, потревоженная этим движением. Придуманное им словосочетание звучало совсем в духе новомодных Бальмонта или Надсона, впрочем, их Платон Аристархович не слишком жаловал и совершенно не отличал друг от друга.

«Итак, все же посланцы грядущего или резидентура австрийской разведки? А может, все же масонская ложа „Чаша святого Иоанна“ с ее неведомыми каверзными планами нового мироустройства?» – Полковник вновь достал часы и в задумчивости уставился на секундную стрелку, быстро описывающую круг по циферблату.

«Быть может, пойти к государю и рассказать ему все без утайки? Разве не в этом первейший долг офицера и патриота?»

– Ваше высокоблагородие, – раздался совсем рядом голос дежурного караульного начальника поста у ворот Екатерининского парка. Молодцеватый прапорщик стрелкового полка императорской фамилии замер перед ним, приложив пальцы к обрезу папахи. – Вы приказали докладывать вам лично обо всех женщинах, пытающихся добиться аудиенции его величества.

– Ну-ну, голубчик, и что же? – Платон Аристархович, щелкнув чеканной крышкой, быстро спрятал брегет в карман.

– Только что к нашему посту пришла некая госпожа Сорокина, милосердная сестра, прибывшая из германского плена. Я проверил документы, все в идеальном порядке. Нынче утром она приплыла на шведском пароходе «Оксенширна» с миссией Красного Креста. Госпожа Сорокина просит скорейшей аудиенции у государя. Говорит, что у нее есть для того архиважная причина.

– Что ж, к императору попасть она еще успеет. Сделайте любезность, прапорщик, проводите ее в Китайский павильон.

Императрица спустилась в кабинет государя своим обычным, довольно быстрым шагом, который со стороны мог показаться, пожалуй, даже нервическим. Впрочем, таковым он являлся и на самом деле.

– Ники, – с порога начала она, едва удостоив взглядом вытянувшегося перед ней князя Орлова. – Я хотела тебе напомнить, что сегодня день ангела у Григория. Ты обещал, что господин Фаберже закончит к этому сроку наш подарок.

Император невольно поморщился. После вчерашнего скандала упоминание о Старце вызывало у него плохо скрываемое раздражение.

– Да-да. Распорядитесь, любезнейший Владимир Николаевич, послать авто на Большую Морскую в мастерскую господина Фаберже. Надеюсь, у него уже все готово. Скажите, что я просил его прибыть к нам без промедления.

– Слушаюсь! – проговорил начальник Военно-походной канцелярии, спеша покинуть кабинет, чтобы избавиться от волны неприязни, исходившей от государыни-императрицы.

– Ты чем-то встревожен? – От пристального взора Александры Федоровны не укрылась гримаса недовольства венценосного супруга.

– Положение дел на фронтах, – уклончиво бросил Николай II, указывая отточенным карандашом на разложенную перед ним карту. – Дядя Николаша утверждает, что предстоящее наступление может стать поистине судьбоносным. Я полагаю, будет уместным самому отправиться к нему в Ставку. Армия должна знать, что в решающий момент государь с ней!

Александра Федоровна не спускала изучающего взгляда с императора.

– Наверное, ты прав. Иначе в случае победы твой милый дядя возомнит, что именно ему принадлежит главная роль в поражении супостата. И все же, – она подошла вплотную к мужу, – ты чего-то недоговариваешь. Что-то случилось?

– Так, пустое.

– Ники, ты хочешь меня обмануть. Я же вижу, что произошло что-то… – Она замялась, подыскивая нужное слово.

Николай II вздохнул. «В конце концов, к чему скрывать? Нынче же эта история появится во всех столичных газетах».

– Да, моя дорогая, произошло. Нельзя сказать, чтобы это было что-то ужасное, но вместе с тем…

– Что же, говори скорей! – Голос императрицы от волнения приобрел неприятные резкие, почти визгливые интонации.

– Вчера в столице произошел весьма неприятный скандал. Старец пытался выкинуть заместителя командира моих конногвардейцев, полковника Врангеля, из дома его приятеля и сослуживца, ротмистра Чарновского.

– Чарновский – это, кажется, адъютант дяди Николаши? – сбавляя голос до шепота, весьма похожего на шипение, проговорила императрица.

– Бывший адъютант, – поправил Николай II. – Но…

– А скажи, – не слушая пояснений мужа, продолжила Александра Федоровна, – узнал ты об этом скандале, конечно же, от своего дорогого Орлова?

– Докладывать о происходящем в столице входит в круг его обязанностей, – беря под защиту старого друга, напомнил император. – Но ты права, именно он сообщил мне о происшедшем в доме Чарновского.

– Я не удивлюсь, – все тем же ядовито-шипящим тоном продолжила государыня, – если вдруг окажется, что сам князь Владимир Николаевич в это время случайно оказался в особняке этого польского выскочки.

– Да, это так, – кивнул император, – но все же прошу тебя, не забывайся! Чарновский поляк, и все же он русский офицер.

– Чарновский поляк, а следовательно, мятежник, – сжав кулачки, запричитала Александра Федоровна. – Все поляки – тайные мятежники. Попомни мое слово! Что же касается скандала, я уверена, что это грязная провокация, и готова поклясться, что виноват Чарновский, либо Врангель, либо твой ненаглядный Орлов, либо все они вместе!

– Ваше Императорское Величество! – В кабинет государя, придерживая эфес шашки, вбежал генерал Орлов.

– Ну вот, легок на помине, – сморщилась государыня. – Ну что же вы, любезнейший? Послали мотор к господину Фаберже?

– Так точно, – машинально козырнул начальник Военно-походной канцелярии. – Ваше величество, государыня императрица. Срочная депеша от генерала Джунковского. Полчаса назад Григорий Ефимович Распутин выпрыгнул из окна своей квартиры на Гороховой. Он жив, – начал было говорить Владимир Николаевич, но осекся, спеша поймать рухнувшую без чувств Александру Федоровну.