Глава пятая
Гремела музыка. Резкая, незнакомая, на мой взгляд – совершенно диссонансная. Но похоже, окружающим она нравилась. Дискотечный зал был набит до отказа – молодежь словно и не танцевала, а колыхалась, подергивалась на месте, задевая друг друга, периодически сцепляясь руками и начиная двигаться в каком-то гротескном, запутанном хороводе. Потолок светился, и это были не лучи прожекторов или дискотечных фонарей, похоже было, что сами панели потолка испускали свет. В какое-то мгновение разноцветные всполохи сменились ровным оранжевым светом, потом потолок засиял небесной лазурью – и превратился в сплошной экран. Над нами было небо, по небу плыли белые перистые облака.
– Что это? – спросил я, уворачиваясь от сцепившейся вереницы подростков.
– Дискотека, – ответили мне.
Я повернул голову. Рядом стоял юноша лет восемнадцати, невысокий, упитанный. Чем-то знакомый.
– Кеша? – внезапно понял я.
– Что, Антон Сергеевич?
Что?
Я не знал «что». Я не понимал, где я и как здесь оказался. Но надо было что-то спросить.
– Где Надя? – Я вдруг понял, каким должен быть мой вопрос.
– Здесь, – пожав плечами ответил Иннокентий Толков. – Где-то здесь…
Я поискал глазами в толпе. Потом понял, что невольно смотрю слишком низко, туда, где должна быть голова десятилетней девочки. А надо смотреть выше…
И почти сразу я увидел Надюшку. Даже странно, как я ее узнал… она была такой же большой, как и Кеша. Но изменилась куда сильнее – голова начисто выбрита, остались только два клочка обесцвеченных до белизны волос над ушами. Длинная узкая юбка с разрезами, доходящими чуть ли ни до пояса, то ли сапоги, то ли ботинки… и совершенно обычная белая блузка. Надя была нелепой, жалкой, даже омерзительной в таком виде… но это была моя Надя. И сердце болезненно сжалось у меня в груди.
Я сделал шаг вперед, распихивая танцующих, схватил дочь за руку и вытащил из цепочки танцующих. На ее руке звякнули разноцветные металлические браслеты, закрывающие все запястье.
– Папа? – удивленно спросила Надя. – Что ты здесь делаешь?
– Что ты здесь делаешь? – синхронно спросил я.
Надя пожала плечами:
– Отдыхаю.
Парень и девушка, между которыми Надя раньше двигалась в цепочке, протолкались к нам. Выглядели они… ну, соответствующе. На парне были блестящие стринги и пушистая рубашка (да-да, именно рубашка и именно пушистая), на девушке – такая же длинная юбка с разрезами и блузка.
Видимо, это модно.
Давно я не бывал в молодежных компаниях.
– Надя, что надо этому эрзацу? – спросил парень. Не то чтобы угрожающе, но с вызовом.
– Иди в аут, – непонятно ответила Надя. – Это мой абу.
Парень глянул на меня неприязненно, но уже помягче. И спросил:
– Какие проблемы, уважаемый?
– Никаких, – ответил я. – И если ты немедленно исчезнешь, то их и не возникнет.
Парень криво усмехнулся. Похоже, я его не напугал. Дурачок. Он же у меня сейчас отправится домой уроки учить и полы мыть…
– Все гладко, Вовик, – сказала Надя. – Уймись.
– Тапай, если вдруг, – ответил Вовик, еще раз зыркнул на меня – и растворился в толпе вместе с подругой.
– Что за дурацкий сленг? – спросил я.
– Обычный, – ответила Надя и шмыгнула носом. Глаза у нее были красные. – Ты зачем пришел, папа?
– Надя, пошли домой, – сказал я.
– Зачем?
– Надя, мама будет волноваться, – попытался воззвать я к доводу, который безотказно работал в ее десять лет.
– А при чем тут мама и ты? – спросила Надя.
И у меня в груди стало совсем холодно и нехорошо.
– Надя, я не пойму, что происходит, – сказал я. Музыка резала уши, небо на потолке-экране затягивали тяжелые темные тучи. – Давай поговорим в другом месте.
– Чем это плохо?
– Тем, что это не место для Высшей Иной! – не выдержал я.
Надя засмеялась. И если вначале это был просто тихий смех, как от удачной шутки, то уже через мгновение он превратился в истерическое хихиканье.
Ненавижу женские истерики! Это совершенно нечестный прием в отношениях между мужчинами и женщинами!
Хуже женских истерик – только мужские.
– Для Высшей Иной? – повторила Надя. – Для Иной? Папа… папочка, ну ты влил! Папа… после того, что ты сделал с нами – ты еще можешь произносить слово «Иной»?
Она так и ушла в толпу, продолжая смеяться и проводя рукой по лицу, будто смахивая слезы.
А я стоял и смотрел ей вслед.
Потом перевел взгляд на Кешу.
– «Вы Антон Городецкий… – сказал я. – Вы нас… вы нас всех…» Что я «всех»?
– Не знаю, – ответил Кеша.
– Почему Надя с тобой даже не заговорила?
– Она меня не видела.
Над головой загрохотал гром. И застучали тяжелые дождевые капли. Я подставил им руку… капля упала на ладонь и исчезла. Дождь был, но он был иллюзией – как и тучи над головой.
Как все здесь.
– Почему она не видела тебя, Кеша?
– Потому что это ваше предвидение, Антон Сергеевич, – ответил юноша. – И ваш сон.
Он развернулся и тоже исчез в толпе – такой же пухлый, неуклюжий и некрасивый, как и в детстве.
И похоже, такой же одинокий и несчастный.
– Это неправда! – закричал я.
И проснулся.
Почему-то – молча.
Низкий потолок дешевенькой лондонской гостиницы. Англичане вообще живут в домах крошечных, будто почтовые марки. Наверное, чтобы проще было их оборонять, ведь «мой дом – моя крепость». В окошке брызжет солнечный свет. Утро, хотя и раннее…
Я глянул на часы – всего семь утра местного.
Потом посмотрел на стоящий на тумбочке деревянный кубок от сэра Эразма. Может быть, было виновато пиво, а может быть, сто грамм коньяка, который я добавил за просмотром телевизора, перед тем как лечь спать, но когда мне захотелось выпить воды – я распаковал подаренный кубок и выпил воды из него. Причем не просто так, а с глубоким убеждением, что после этого услышу первое пророчество Дарвина.
Насчет его пророчества ничего не вышло. А вот собственное я получил.
Или все-таки нет?
Что это было – очень яркий и реалистичный сон, возникший от гремучей смеси алкоголя, усталости и массы впечатлений?
Пророчество?
Я могу предвидеть будущее, как и любой Иной, как любой человек, в конце концов. Даже лучше многих, в свое время Гесер всерьез советовал мне специализироваться на предсказаниях. Но и просто дурацкие сны мне снятся – тоже как любому человеку.
Размышляя об этом, я сходил в туалет, принял душ (все очень компактно было втиснуто в два квадратных метра – и эти люди попрекали Советский Союз за «хрущобы»?). Оделся и задумчиво спустился вниз, в полуподвал, где располагался маленький отельный ресторанчик. У официантки, которая суетилась в зале, наливая постояльцам кофе и убирая грязную посуду, было такое обыденное лицо, что я поздоровался с ней по-русски. И угадал.
– Ой, здравствуйте, – почему-то засмущалась она. – Вам чай или кофе?
– Кофе, – кивнул я, приглядываясь к выложенной на столе снеди.
– Кофе не очень, – тихо прошептала девушка, подавшись ко мне.
– Все равно, – так же тихо ответил я. – Проснуться надо.
– Лучше я вам растворимого принесу, – пообещала девушка и исчезла на кухне.
Я взял себе йогурт, кусок хлеба, пластик сыра в герметичной упаковке (чеддер – это чеддер!) и омлет скрэмблинг, который представляет из себя высшую форму надругательства над яйцами, которую только смогли изобрести в Европе.
Но по крайней мере он был горячий.
Присев за угловой столик, я подцепил вилкой комок разваливающейся омлетной массы. Придирчиво осмотрел и отправил в рот. На вкус лучше, чем на вид…
И тут запахло кофе. Хорошим настоящим кофе, а никак не растворимыми химикалиями. И огромная чашка восхитительного кофе оказалась передо мной.
– Спасибо, – сказал я, поднимая глаза.
Арина, улыбаясь, забрала у меня тарелку с омлетом и отставила на пустой столик. Сказала:
– Не кушай эту гадость. Это я тебе как ведьма говорю.
И протянула другую тарелку – с яичницей-глазуньей, прожаренной в самую меру, так что желток загустел, но остался жидким, посыпанную мелко нарезанным зеленым лучком и с угадывающимися в толще кусочками обжаренного сала. Перед собой Арина поставила еще один кофе.
– Скушай заячий помет, он ядреный, он проймет? – уточнил я. Поскольку Арина на стихи Филатова отреагировала удивленным поднятием бровей, то вздохнул и сказал: – Ты же уже не ведьма, ты Светлая.
– Ведьма бывшей не бывает, – вздохнула Арина. – Как спал, Высший?
Вначале я отправил в рот поджаренное яйцо и запил его большим глотком кофе. Потом сказал:
– Твоя работа?
– Что именно? – удивилась Арина.
– Мой сон.
– Я не знаю, что тебе снилось. – Она покачала головой и нахмурилась. – Что-то неприятное? Пророческое? Я в твои сны не вмешиваюсь.
– Так, ерунда, – отмахнулся я и в два глотка допил кофе.
– Принести еще? – спросила Арина.
– Слушай, ты не официанткой в Лондоне подрабатываешь?
– Увы, у меня нет рабочей визы, – усмехнулась Арина. – Это исключительно благотворительность. Вид у тебя какой-то мятый.
– Мне снился кошмар, – неохотно признал я. – Ничего особо информативного. Просто выросшая Надька… такая… странная… как все подростки, наверное… Неприятная, скажу честно. И она меня обвиняла. В том, что я что-то сделал с Иными.
Лицо Арины стало серьезным. А произнесенные слова еще больше убедили меня в том, что она относится к этому сну серьезно.
– Ерунда, Антон. Бывают просто сны. Ты можешь рассказать подробнее?
– Нет, – покачал я головой. – Ладно, оставим это. Ты не знаешь, феи – есть?
– Э… – Арина запнулась. – Не знаю. Скорее, конечно, нет, но рядом с Кенсингтонским садом это говорить как-то неприлично.
– Я вчера шел в отель и увидел на поваленном дереве маленького мальчика. Он играл на свирели, а вокруг него роились какие-то светящиеся букашки. Увидел меня, оскалился и убежал.
– Убежал или улетел?
– Вот уж чего не знаю.
– И ты решил, что наткнулся на Питера Пэна?
– Да фиг его знает, что я подумал!
– Инверсия. И проекция.
– Что?
– Инверсионный след. Сколько людей читало сказку про Питера Пэна? Сколько детей смотрело мультик или кино? Какое количество из них представило себе Кенсингтонский сад и Питера? Сколько среди них было явных и потенциальных Иных?
– Мы не можем сотворить людей.
– Любая баба это может, – усмехнулась Арина. – Но в данном случае речь о другом. Образ – а он достаточно визуализирован, проецируется на точку, где и без того огромная концентрация Силы. Начинается возбуждение Силы по слоям Сумрака. Энергия стабилизируется на высоком уровне. Можно посчитать по распределению Больцмана, тут все почти равнозначно термодинамическим уравнениям, даже постоянную Планка можно использовать. Только для Сумрака она называется Кентерберийской Константой.
Я поймал себя на том, что сижу с открытым ртом, в котором держу вилку с нацепленным на нее куском яичницы. Торопливо захлопнул рот, больно укусил при этом вилку и шепотом выругался.
– Это обычный механизм появления привидений, – продолжала Арина. – Неужели Светлые нынче этого не учат?
– Нет, – признался я. – Да и Темные… наверное.
– Ну и зря, – сказала Арина. – Практической пользы никакой, но неужели тебе не интересно, откуда возникают призраки, как живет Сумрак, какие заклинания и в какой точке будут наиболее эффективны?
– Я даже не знал, что это можно… – я запнулся, – превратить в формулы.
– А ведьмы всегда это знали, – сообщила Арина. – Неужели ты думаешь, что ведьма – это грязная страшная бабища, которая варит в котле неаппетитные субстанции и бормочет «бамбара-чуфара, пикапу-трикапу, лорики-ерики»?
Я предпочел промолчать. Арина, явно наслаждающаяся ситуацией, пила кофе.
– Ну, что решил? – требовательно спросила Арина.
– Даже то, что я говорю с тобой и не пытаюсь тебя задержать, должностное преступление, – буркнул я.
Арина фыркнула.
– Клянись Светом и Тьмой, – сказал я.
Арина подняла на меня глаза.
– Клянись, что ты не имеешь никакого отношения к сну, приснившемуся мне этой ночью, – продолжил я.
– Значит, все совсем плохо, – понимающе кивнула Арина. – Хорошо…
Она несколько секунд молчала, будто вспоминая что-то. Потом протянула через стол руки, повернула так, чтобы ладони были обращены вверх.
Меня обдало холодным ветром.
Все немногочисленные постояльцы отвернулись в другую сторону и старательно перестали нас замечать.
– Я, Арина, клянусь Изначальными Силами. Я, Темная, ведьма вне рангов, клянусь Тьмой – и пусть вечная Тьма будет свидетелем моих слов. Я, Светлая, целительница вне рангов, клянусь Светом – и пусть вечный Свет будет свидетелем моих слов. Я, тринадцатая и последняя глава высшего Конклава Ведьм, клянусь землей, из которой пришла, водой, которая внутри меня, воздухом, который снаружи меня, огнем, в который я приду. Я не оказывала никакого влияния на тебя, твои сны, твои пророчества, твои мысли, твои видения, твои желания, твои страхи, твою любовь, твою ненависть, твою радость и твое горе. Все, что я сказала тебе, истинно либо сочтено мной истинным.
На ее левой руке заплясало белое пламя, на ее правой руке сгустилась тьма. Арина свела ладони – и между ними заплясал бешено крутящийся шарик. Он был одновременно белым и черным, светящимся и поглощающим свет. Не серым, как у Инквизиторов, а именно двойственным, одновременно Светлым и Темным.
– Я верю тебе и принимаю твою клятву, – сказал я.
Шарик свернулся в ослепительно черную точку и исчез.
– Значит, глава высшего Конклава? – уточнил я. – А в Дозорах так гадали, кто же им был и куда исчез…
Арина пожала плечами.
– Я просто выбираю меньшее зло, – добавил я.
– Выбирая меньшее зло, ты никогда не должен забывать, что все-таки выбрал зло, – серьезно сказала Арина.
– Но не выбирая ничего, мы выбираем сразу и большее, и меньшее зло, – ответил я.
– Значит, мы друг друга поняли, – кивнула последняя верховная ведьма распущенного почти сотню лет назад Конклава.
– Но остается одна небольшая проблема, – сказал я. – Тигр. Как я понимаю, сейчас пророчества неактивны.
– Спят, – кивнула Арина.
– Если они станут известны нам – за нами придет Тигр.
– Но если мы сообщим их людям – Тигр оставит нас в покое.
– А если пророчества плохие? Предлагаешь героически погибнуть? Или открыть ящик Пандоры и наплевать на людей?
Арина покачала головой:
– Нет и нет. Ведьмы всегда предпочитают выбрать третий путь.
Я вопросительно посмотрел на нее.
– Мы пытались понять природу Тигра, – сказала Арина. – Как ты уже, наверное, понял, в некоторых областях Конклав обладал знаниями, не уступающими Дозорам. Успеха мы не добились, но… – Она помолчала. – Мы нашли Иного, кто знает, как победить Тигра. Он жив. Я предлагаю встретиться с ним, получить эту информацию – и уже после этого открывать пророчества.
Я посидел, переваривая услышанное. Спросил:
– И где он? Почему-то чувствую, что не в Лондоне и не в Москве.
– На Формозе, – кивнула Арина.
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, что во времена Арины называли Формозой.
– Тайвань? – Перед глазами у меня невольно всплыл глобус, который я год назад подарил Наде для общего развития. – Это… это сколько же…
– Почти десять тысяч километров. Четырнадцать часов. К счастью, есть прямой рейс. – Арина посмотрела на часы. Изящные часики из розового золота и, кажется, с бриллиантами. – Сейчас половина восьмого. До рейса час сорок пять минут. Тебе долго собираться?
– Ты хочешь сказать, что у тебя уже есть билеты? – уточнил я.
– Я хочу сказать, что на рейс я нас зарегистрировала вчера вечером. Тебя не очень смутит отсутствие визы? Чистое белье купишь в аэропорту, если успеем, а нет – так в Тайбэе.
– Надо полагать, такси ждет? – спросил я.
– Ждет, – кивнула Арина. – Счетчик тикает. Ну как… что решаешь?
Я намазал маслом кусок хлеба и положил сверху ломтик сыра. Откусил, прожевал, а потом уже сказал:
– Мне не надо покупать белье. Даже носки не нужны. Света собрала меня на неделю.
* * *
Глядя, как исчезает под самолетом Лондон, я думал о том, что сейчас совершаю.
Вся наша жизнь – бесконечный выбор. Остаться дома или выйти прогуляться. Пойти в кино или посмотреть телевизор. Выпить чая или воды.
Даже эти никчемушные выборы могут переменить всю жизнь. Что уж говорить о выборе посерьезнее! Жениться или повременить. Сменить работу или остаться на прежней. Переехать в другой город или в другую страну.
Мне тоже приходилось выбирать – и я до сих пор не знаю, всегда ли делал правильный выбор. Но то, что я совершил только что, рисковало стать самым серьезным выбором в моей жизни.
Нет, дело, конечно, было не в том, что я не кинулся арестовывать Арину, как велели уставы Ночного Дозора и циркуляры Инквизиции. Как маг вне категорий, пусть даже мой ранг был несколько сомнителен и отражал скорее потенциал и чистую Силу, чем опыт и мудрость, которые должны к Силе прилагаться, я был достаточно свободен в своих поступках.
Я мог, к примеру, заявить, что не считал себя способным задержать Арину (что было правдой!) и решил потянуть время.
Или – и мне тоже не пришлось бы грешить против истины – я мог аргументировать свой поступок необходимостью получить дополнительную информацию и выяснить, кто и как способен противостоять Тигру. В конце концов, недавние события в офисе показали, что это вполне актуальная задача!
Ну и сам факт двух пророчеств и моего собственного странного сна прямо-таки требовал дальнейшего расследования.
Конечно, по-хорошему стоило бы сообщить о происходящем… ну хотя бы Гесеру. Но и тут у меня было убедительное оправдание – Высшая ведьма, да еще и бывшая глава Конклава, способна перехватить практически любые сообщения, даже связь ученика с наставником.
Так что с официальной стороны я был более-менее в безопасности. Оправданий для своего поступка у меня найдется вагон и маленькая тележка.
За собственную безопасность я в общем-то тоже не волновался. Клятву не вредить мне я с Арины не требовал, но и оснований подозревать ее в чем-то нехорошем не имел. Уж если я с Завулоном совместно работал, то с бывшей ведьмой, а нынче Светлой как-нибудь поладим.
Так что же меня тревожит?
Симпатичная стюардесса-китаянка разнесла по салону бокалы с шампанским. Арина не поскупилась на билеты в бизнес-классе – впрочем, с чего бы опытной ведьме испытывать нехватку в средствах? Арина, сидящая в соседнем кресле, свой бокал взяла, я отказался и, поколебавшись, попросил коньяк. Четырнадцать часов полета – времени хватит на все: и выпить, и протрезветь.
Утро начинало удаваться.
– Не покажешь кубок? – попросила Арина.
Я не стал ломаться, достал сумку и извлек из нее артефакт работы Эразма. Арина некоторое время держала его в руках, потом покачала головой:
– Не чувствую магии.
– Я тоже, но не все можно ощутить.
– Это верно…
Арина вылила в кубок свое шампанское, выпила. Пожала плечами. Поднесла кубок к уху, вслушалась, будто в морскую раковину.
– Пробовал, – сказал я. – И пил из нее, и слушал. Мне кажется, Эразм знал, как пробудить пророчество…но не счел нужным пояснять.
– Как ты вообще его убедил отдать эту чашу? – с любопытством спросила Арина.
– Подарок от Гесера помог. – Я рассказал ей про наш офисный бонсай, переехавший жить к Дарвину.
– Загадка на загадке. – Выслушав меня, Арина пожала плечами. – Гесер – известный хитрец, но что он придумал в этот раз – ума не приложу…
– Информация за информацию, – сказал я. – Расскажи про Иного, к которому мы летим.
– Зовут его Фан Веньян, – ответила Арина. – Собственно говоря, имен у него немало, но под этим он сейчас живет среди людей. Ему около трехсот лет. Он Светлый, но в Дозорах не состоял и не состоит.
– Ранг? – спросил я.
– Четвертый.
– Всего лишь? – поразился я.
Конечно, четвертый ранг – не пустяк. Не способность к мелким магическим фокусам, как у седьмого. Но даже слабый Иной за триста лет подтягивается от своего первоначального ранга на две-три ступени. Выходит, при инициации Фан был совсем слабаком?
– Что за снобизм? – фыркнула Арина. – Сам-то давно на четвертом ранге числился?
– Лет пятнадцать назад, – признался я. – Но меня и инициировали сразу как Иного четвертого уровня.
– А он с самого низа шел, – подтвердила мой вывод Арина. – С седьмого уровня. Терпеливо шел… В тысяча девятьсот двадцать пятом году получил он должность хранителя Императорского музея «Гугун» в Пекине. Великие Иные там не требовались, китайцы власть уважают, на сокровища никто не посягал. Даже когда случилась синьхайская революция… – Арина посмотрела на меня и сжалилась: – а было это в тысяча девятьсот одиннадцатом году, сокровища императорские особо не грабили… Жил бы себе Фан Веньян тихонько, да произошла в тысяча девятьсот тридцатом году странная история. Был у Фана друг, пророк. Слабенький – но все-таки пророк. Деталей я не знаю… может, и не просто друг он ему был… – Арина усмехнулась. – В общем, что-то такое парень напророчил, и свидетелем пророчества был только Фан. Почему-то ему пророчество не понравилось, озвучивать его людям он не захотел. И за Фаном с его приятелем явился Тигр. Они его, правда, называли не так, но по всем описаниям – это был Тигр.
Я ждал.
– Приятель погиб. А вот Фан ухитрился что-то сделать… то ли уничтожил он Тигра…
– Ну как же он его уничтожил? – удивился я. – Он в Москву приходил только что…
– А ты уверен, что Тигр – он один? – улыбнулась Арина. – В общем, что-то Фан сумел сделать. Убил, отогнал, напугал, подкупил… не знаю. Но пророчество не прозвучало, причем Фан потом сказал на допросе в Ночном Дозоре, что «скорее разрезал бы сам себя на части и скормил тигру в бэйцзинском зверинце, чем произнес бы то, что ему открылось». Когда мы все сопоставили и поняли, что слабенький китайский маг сумел отогнать Тигра, решено было выяснить детали. Не то чтобы для конкретной надобности… но знание лишним не бывает.
– Что же помешало?
– Распри, Антон. Для нас, ведьм, и мировая война, и революция были бедами почище, чем для других Иных…
– Почему?
– Мы, ведьмы, ближе к земле. К той стране, где выросли, где вошли в силу. Уже в четырнадцатом году трудно нам было собираться на Конклаве… сидеть рядом русской ведьме и немецкой, английской и австрийской… А уж после революции, когда с одной стороны СССР, с другой – все остальные… договариваться о чем-либо вообще невозможно стало. Потом я уснула, от подруг скрылась, из Конклава ушла… он и развалился сам собой, видать, вышло его время. Так и не сделали мы ничего. А жаль… Я-то стойкостью Фана не обладала, когда в пятнадцатом году моя подруга пророчила – довела все до людей.
– Но сделала все по-своему, – кивнул я.
– Да. Сумела переспорить пророчество, спасти страну. Пророчество ее стало неверным, так и затерялось среди фальшивых предсказаний. Вроде как все у меня получилось… но когда я узнала про Фана – крепко его историю запомнила. И когда снова в мир вернулась, начала искать его. Нашла.
– Что он делает на Тайване? Неужели бежал от коммунистов?
– Нет, конечно. Ему человеческая идеология безразлична, как и нам. Но он хранитель императорского музея, понимаешь? А когда китайцы, те, что не коммунисты, в тысяча девятьсот сорок восьмом году стали на Тайвань отступать – они и сокровища вывезли. И Фан с ними… а что ж ему делать? Так теперь и работает в Национальном Императорском музее «Гугун».
– Он же в Пекине.
– Нет, там просто Императорский музей «Гугун». А это Национальный.
– А он расскажет? – спросил я.
Арина пожала плечами.
– Силовое давление исключено, – на всякий случай сказал я. – Ссориться с китайскими Иными я не стану.
– Я тоже не сошла с ума, – кивнула Арина. – Только лучше говори «тайваньскими», а не «китайскими». Это вежливее и правильнее.
– Какие-то еще советы?
– Самые элементарные. Никогда не поднимай в разговоре тему двух Китаев. Хвали Тайвань, но не ругай Китай! Даже если разговор коснется этого, увильни от любых оценок. Это их внутренняя проблема, и иностранцам в нее лезть не стоит. Кстати, в материковом Китае, если занесет, следует вести себя так же.
– Понял, – сказал я.
– Воздерживайся от телесных контактов. Я не имею в виду секс, просто старайся не вторгаться во внутреннее пространство, не касаться человека при разговоре, не похлопывать по плечу, не обнимать. Это невежливо.
– Да ты хорошо подготовилась, – сказал я.
– Чем еще заняться пенсионерке? – улыбнулась Арина. – Зато можешь быть совершенно спокоен на улицах, преступность там очень низкая. И есть можешь что угодно и где угодно, из чего бы еда ни была сделана. Тайваньцы очень строго относятся к гигиене. Повар, у которого просрочена санитарная книжка или нарушены какие-то правила, садится в тюрьму на несколько лет. Вне зависимости от того, отравился кто-то его стряпней или нет.
– Мне это нравится, – сказал я, вспоминая московские ларьки с шаурмой, где одетые в грязные халаты «повара» стругают с гриля мясо непонятного происхождения. – Как они этого добились?
– Жестокой диктатурой, – усмехнулась Арина. – Ты же большой мальчик, должен понимать, что четко работающий транспорт, порядок и безопасность на улицах, вежливые люди и хорошая медицина – это все достижения диктатуры.
– О да, Лондон тому примером, – саркастически сказал я.
– Конечно. Просто у англичан период диктатуры уже кончился. Больше не огораживают земли, выгоняя крестьян из дома, и не вешают детей за кражу носовых платков. Больше не продают в Китай опиум под дулами пушек, подсаживая на него четверть населения страны. Больше не выкачивают сокровища из колоний. Британцы хорошо потрудились для диктатуры и заслужили право на демократию, толерантность и плюрализм.
– Интересный взгляд на мир, – сказал я.
– Честный, – отпарировала Арина. – Сам знаешь, «джентльмен к западу от Суэца не отвечает за то, что делает джентльмен к востоку от Суэца…» Да что нам британцы? А ну-ка, вспомни, чем из истории нашей страны ты можешь гордиться? Военными победами? Присоединением территорий? Полетами в космос? Заводами и электростанциями? Могучей армией и всемирно известной культурой? Так все оно, Антошка, сотворено при тиранах и диктаторах! Санкт-Петербург и Байконур, Чайковский и Толстой, ядерное оружие и Большой театр, Днепрогэс и БАМ.
– Ты, никак, старая, в коммунисты подалась, – буркнул я.
– С какой стати? – фыркнула Арина. – Я про твердость власти, жесткость ее, если угодно. Политические гримасы меня не интересуют.
– Ну а к чему все эти достижения, если Санкт-Петербург был построен на костях, а в Советском Союзе нельзя было купить туалетной бумаги?
Арина улыбнулась.
– Да к тому же, что европейские колонии в Африке и Азии, английские огораживания с разорением крестьян, американские рабы на хлопковых полях… и вечные кровавые войны по всему миру. Вначале страна жиреет и процветает – не путай с народом, речь именно о стране! Потом правители мягчеют, народ расслабляется – и начинается спокойная вольная жизнь. Римские легионы уже не маршируют по приказу Рима, а спокойно загнивают в какой-нибудь Иудее. Аристократия предается своим порокам, народ своим… разница только в цене шлюх и гастрономических изысках. А под боком уже подрастают злые, голодные и связанные единой жесткой волей, которые смотрят на бывшую могучую державу как на вкусный обед. И тут уж два варианта – либо страна встряхнется и снова начнет жить, хоть народу от этого придется ох как не сладко… Либо страна умрет. Вместе с народом, конечно. Станет частью той самой диктатуры, от которой ушла и к которой не хотела возвращаться. Вечный круговорот силы и слабости, жесткости и мягкотелости, фанатизма и терпимости. Повезло тем, кому выпало жить в начале эпохи покоя, когда и аристократ уже не может затравить простолюдина собаками, и простолюдин не отстаивает свое право бездельничать. Это и называют золотым веком… только длится он куда меньше.
– А может быть счастливо то общество, где этот баланс достигнут? – поинтересовался я.
– Конечно, – кивнула Арина. – Только он не может быть достигнут надолго. Я как-то спорила об этом с одним питерским студентом, смышленый был парень. Объясняла ему, что общество – оно балансирует на лезвии бритвы. С одной стороны вялость и смерть, с другой – жесткость и жизнь, и хорошо бы пройти посередине – да только долго на лезвии не устоять. Но он так и не согласился, упрямый был и в коммунизм сильно верил.
– Да, насколько я понимаю, он так и не согласился, – задумчиво сказал я. – Ладно, Арина. Я не готов спорить.
– Ты тоже не согласен, – кивнула она. – Понимаю. Это молодость, Антон. Не беспокойся, она пройдет.
