Часть 3
ТЕРРА ЭСХАТА
Глава 1. Сказка новогодней ночи
26 декабря 2140 года.
Борт штабного корабля «Аргентина».
Виктор Сомов, 44 года, и компания.
Сомов прибыл в систему Вальса, растеряв по дороге большую часть кораблей, вышедших вместе с ним. Доплетутся как-нибудь… Он очень торопился.
* * *
— Скажите честно, Виктор Максимович… в конце концов, мы с вами давно знакомы… в ваших глазах я выгляжу нелепо и жалко? Будем называть вещи своими именами: променял дело на бабу… так? — глаза у него светились неугасимым восторгом, как будто изнутри некто поднес к ним два зажженных факела и не торопился покинуть свой пост.
— Скажу честно, я ни минуты не думал о том, как вы, Николай Васильевич, выглядите в моих глазах.
— Поверьте, я понимаю всю глубину… а! к черту! Я женюсь. Я ухожу в отставку. Я счастлив. Я схожу с ума и очень этим доволен.
— Позвольте поинтересоваться, как зовут суженую? Разумеется, если это не секрет.
— Секрет? Да я готов кричать ее имя в лицо всему свету! Мария. Мария! Мария Бахнова. Скоро она станет Марией Бахновой. Ну а в девичестве… если можно так выразиться… Мария Пряхина… капитан-лейтенант, старший комендор на… что это у вас с лицом, Виктор Максимович? Зубами хвораете?
— Ммм… да! Да!
Как было объяснить милейшему адмиралу Бахнову, очень хорошему человеку, очень толковому военному, когда-то крепко подтолкнувшему карьеру флотского офицера Сомова, что он вконец ополоумел? И ведь, наверное, со стороны кажется: вот, скорчил бедняга Виктор Максимович такую рожу, словно под коренным зубом у него происходит истинный Трафальгар…
Сомов знал твердо: если бы он попытался объяснить собеседнику, кто такая Машенька Пряхина, то повторил слова доброй дюжины бескорыстных консультантов, уже ставших к тому времени смертельными врагами Бахнова. Да, Пряхина была легендарной стервой. Ее дважды увольняли с флота, считали гением распутства, и настоящим темным талисманом, то есть человеком, вокруг которого безо всякой видимой причины происходят беды и несчастия. Она провела год на каторге за растление какого-то малолетнего идиота. Лет десять, как ее не допускали к причастию. Или больше? Русская община на Совершенстве издала ее воспоминания «Пятьсот моих офицериков»; и вроде бы на Русской Европе за их нелегальное распространение один ушлый коммерсант отсидел два года… Полтора десятилетия назад Машенька мечтала включить в реестрик своих побед самого Сомова, да не вышло. А вот друг Лопес не отвертелся ни от Пряхиной, ни от сопутствовавших ей бед и несчастий. Вспоминая его мытарства, Виктор пожалел Бахнова: Машенька всегда умела приводить свои жертвы в состояния полного умственного ослепления…
В предисловии к воспоминаниям она прописала главные свои жизненные принципы. И никогда, по ее словам, не отступала от принципа номер один — не выходить замуж, как бы ни складывались обстоятельства.
Сомов осведомился у немолодого адмирала, отправится ли невеста вместе с ним на Терру. Нет? Отчего же? Хочет поучаствовать в боевой операции, «досмотреть до конца»? Задержится? Право же, нет смысла откладывать соединение двух любящих сердец. Испытываю непреодолимое желание сделать вам подарок! Капитан-лейтенант Пряхина прямо сейчас получит от меня назначение в метрополию и сможет сопроводить своего жениха. Не надо благодарностей. Не стоит. На моем месте любой мужчина.
«…только не оставлять здесь…»
* * *
Сдавая дела новому главкому, Бахнов оставил длинный, подробный, очень основательный рапорт. Девяносто девять сотых того, что в нем содержалось, Виктор узнал заранее. Вплоть до провинности двух техников с крейсера «Адмирал Нифонтов». Ребята рехнулись от скуки и сообразили самогонный аппарат, работавший от ходовой части корабля, иными словами, от реактора… Глубоко интернациональный экипаж корвета «Марина Войтехова» нашел другой способ расслабления. Корабль проходил штатную профилактику в доках Борхеса, оттуда совершил переход в систему Терры-9 и прибыл с опозданием. Экипаж находился в курортном состоянии, молодой улыбчивый капитан Андрей Даев, совсем недавно назначенный на корвет, добился своего: команда почти поголовно считала его своим парнем — Дрюня и Дрюня… Оказывается, по дороге «Марина Войтехова» под разными предлогами останавливалась в семи портах, как на грех выгадывая именно те дни, когда там что-нибудь праздновали. Экипаж принимал участие в местных торжествах совершенно официально. Офицеры вконец осоловели от визитов вежливости… Земной календарь не так просто соотнести с периодом обращения землеобразных планет вокруг их звезд и вокруг их собственной оси; корабельный календарь — вообще предмет бесконечных анекдотов; остается прибавить сюда церковный календарь, расходящийся даже у главных христианских конфессий… Команда корвета гениально сыграла на этом, отгуляв в семи портах девять праздников: два православных Рождества, два католических, два Дня независимости, один Новый год, одно Крещение и одну какую-то невыносимо-восточную экзотику, после которой штурман и два комендора слегли с неизвестной науке венерологией… Тут было о чем задуматься: группа флотов задремала, глядя на амурные проделки Бахнова. Она нуждалась в порядочной встряске. Сомов для начала загрузил трибунал эскадры, перебрал людей и в течение нескольких суток отправил вслед за старым главкомом и его «невестой» еще восемьдесят человек. Из них шестьдесят пять ничем не проштрафились, но их надо было менять, поскольку они были недостаточно надежны для хорошей драки. Дрюня числился в «проскрипциях» Сомова только вторым номером… Первым — корабельный священник «Марины Войтеховой». Разумеется, по благословению епископаа Владимира, старшего в православной иерархии группы флотов… Третьим — командор Собаченко, старший специалист по поиску ОП’ов. На его месте оказался кавторанг Бляхин. А четвертым — заместитель начальника штаба Рыжая Сандро, она же Александра Пашкина, она же всему флоту ведомый «приглядывающий человек» от самого Маслова…
Но это так, частности. А один-единственный процент от всего рапорта заслуживал самого пристального внимания.
Где именно наткнулся на искомый ОП злосчастный пассажирский лайнер новых шотландцев, никто определить не мог. Вообще, ОП’ы всех систем Лабиринта находились только в плоскости эклиптики. Кроме того, было известно, что лайнер пропал где-то внутри эллипса, который описывает Вальс — единственная планета системы, двигаясь вокруг звезды по имени Гармония. Поисковикам досталось колоссальное пространство. Восемь флотов поделили его на восемь приблизительно равных секторов.
Так вот, к концу декабря 2140 года поисковики прочесали 92 % лакомой пустоты.
«Мерзавец Маслов имел серьезный повод психовать… Извиняет ли это его? Хрена с два».
Разные команды пришли к финишу с разными, но вполне сравнимыми результатами.
У терранцев от их «удела» оставались необследованными примерно семь процентов.
У России — те же семь.
Ровно столько же у женевцев.
У аравийцев — двенадцать.
У новых евреев — десять.
У китайцев — одиннадцать.
У Латинского союза — пять.
Зато у Нью-Скотленда всего-ничего: три процента.
Когда только-только договаривались о таком разделе, наверное, многие были рады: можно обойтись без лишней драки. Но теперь все изменилось. Кое-кто вскоре останется не у дел, и уж будьте уверены — не уйдет просто так из системы, разослав остальным пожелания доброй удачи… Те, кто запаздывает, рискуют встретить непрошенных гостей на своих делянках.
Кроме того, этот расклад оставлял сомовской группе флотов довольно скромный шанс на успех. Слишком многое зависело от слепого случая.
Разглядывая схему «делянок» вокруг Гармонии, Виктор заметил: поисковые контингенты собрались по принципу естественных союзов, примерно так, как он себе и представлял. Российская империя — Терра-2 — Латинский союз — Поднебесная империя — Аравийская лига — Женевская федерация — Нью-Скотленд — Новый Израиль.
«Допустим, — рассуждал он, — ОП найдется у нас. Отлично. Очень хорошо. Мы успеваем „застолбиться“ на „второй тур“. Об этом варианте и думать особенно нечего. К латино или на участок России мы тоже отлично успеваем; стоит договориться с ближайшими соседями не пихать друг друга локтями в случае… в том самом случае. О! Мендоса уже договорился в самых общих чертах. Что ж, выходит, не зря он ел свой главкомовский хлеб… надо выспаться. Что?»
Он сам себе удивился. Мысль о благодатной силе сна вышла из подсознания хитрым финтом, обходя все поставленные на ее дороге кордоны, и окончательно оформилась в одно мгновение: «Надо выспаться, вот что! Иначе доведешь себя стимуляторами до розовых слоников».
И розовый слоник, для начала еще очень маленький и очень издалека, приветственно вострубил, высоко подняв хобот.
Виктор прикинул, что хуже: пропустить нечто бесконечно важное, вроде чужой атаки или обнаружения ОП’а, или приобщиться к танцам с розовыми слониками на зеленой лужайке. Поколебавшись недолго, он решил, что спать еще рано. Рано еще спать. Может быть, есть ход, и делать его надо сейчас. Прямо сейчас. Иными словами, Сомову нужны были еще одни сутки. На худой конец — часов десять…
«…итак, продолжим. Я не успеваю фатально, если ОП откроется у женевцев. И с очень большой вероятностью — если его найдут новые шотландцы или аравийцы. Китайский вариант — должен успеть. Но… Поднебесная — странный союзник».
В последние годы Русский мир и Поднебесная по старой памяти союзничали; во всяком случае, старались не перебегать друг другу дорогу. Но пути их постепенно расходились. Сомову казалось: две великих цивилизации переживают очередную молодость. Радуются новой коже, как змея, скинувшая прежнюю. А молодым всегда тесно. Старина Лопес сказал ему как-то: «У молодых размах локтей на метр шире, чем у стариков… Я правильно выразил по-русски?» Мендоса и Бахнов по очереди пытались вести с китайцами переговоры. Но при Мендосе во главе китайского флота стоял некий неолегист, и он смотрел на потомка каталонской аристократии как на мерзкого тупоумного варвара. Разговор не получился. А при Бахнове у них менялось правительство, и соответствующий этому событию медленный, величавый ритуал не был рассчитан на какие-то суетливые негоции с чужаками. Теперь — самое бы время поговорить. Но старший разведчик поискового контингента доложил Сомову: на флоте Поднебесной — великое брожение; секта Красных Драконов опять подняла голову; не время соваться.
«…Поднебесная — странный союзник. И непонятно, как там с ними карта ляжет в крайних обстоятельствах. Бабушка надвое сказала, будем мы тут союзничать или бошки друг другу поотрываем… У этих с демографией всегда были проблемы… Так. Теперь еврейский вариант. Еще того хуже…»
С Израилем у Русского мира были прекрасные отношения. Просто идеальные. Обе стороны с огромным взаимным уважением не лезли в чужие дела. С Новым Израилем хороших отношений не было ни у кого. У этих был настрой драться со всеми, и все заранее изготовились хорошенько дать сдачи.
«Общий вывод: мне надо бы присутствовать в трех местах одновременно. Но как?»
Он не мог даже теоретически допустить прокол. Ему нельзя не успеть. Он не имеет права не успеть.
На протяжении нескольких часов Виктор прикидывал так и эдак скорость движения легких сил, сроки перехода десантных армад в состояние готовности «ноль», примерные потери при столкновении с таким составом противника… с вот таким… с третьим… с пятым… с десятым… Выходило толчение воды в ступе. Штабные аналитики задолго до назначения его главкомом предсказали: вероятность успеха — от 24 до 45 %. Ни разу Сомов не вышел за пределы их прогноза. Ему даже не удавалось выбрать рекордные 45. Нет, так не пойдет.
Потом он прикидывал, что будет, если драку затеять прямо сейчас. И неизменно получалось одно: нервы лечить надо.
Потом вызвал старшего разведчика и получил все перспективы игры с терранскими агентами у женевцев и у новых шотландцев. Собеседник Сомова был полон энтузиазма, но Виктора в своем всесилии не убедил.
Потом Сомов еще раз прошерстил все приложения к афинскому протоколу и… нашел.
Нашел!
Нашел?
Да нашел же!
Даже позволил себе стопку Погремушинского коньяку, ласкового, как некормленая домашняя кошечка. Погремушинский — не Экваториальный, конечно: благородство не то; но знатока утешить способен…
Кажется, ключ от ситуации отыскался.
Потому что «застолбить» участок на Терре-10 для «второго тура» разрешалось «любому количеству соответствующих специалистов». А раз «любому», то и одного человека достаточно.
Сомов саркастически поздравил себя с ярко выраженным военным способом думать. Говоря себе «я», в смысле «я не успею», «мне не хватит артиллерийской мощи», «я не могу надеяться на такого-то союзника», он ведь имел в виду весь терранский флот, собранный для поисковой операции. Не больше и не меньше. Разумеется, вице-адмирал Сомов собственной персоной не может находиться одновременно в трех местах. Но если для заявки на «второй тур» хватит одного человека, то для доставки этого одного человека не нужен весь контингент. Потребуется всего лишь отряд легких сил. Скажем, мобильной флотилии, недостаточно сильной, чтобы всерьез испугать хозяев «призового» сектора… И во главе флотилии совершенно необязательно должен стоять он сам, терранский главком.
Итак…
Он позволил себе вторую стопочку. Сон как рукой сняло.
Итак…
Надо действовать аккуратно и осторожно. Насколько это вообще окажется возможным… Но если понадобится драться — что ж, Сомов был готов драться.
Кого поставить старшими? Кто у него вообще есть из самостоятельных людей?
Сомову остро понадобились два хитрых, опытных и бесстрашных командира. И если хорошенько подумать, выбирать претендентов следовало из трех человек.
Командир 5-й крейсерской бригады контр-адмирал Иоанна Княжевич?
Начштаба поискового контингента вице-адмирал Иван Пряников?
Флагманский артиллерист всего поискового контингента командор Петр Медынцев?
Вся троица сейчас же представилась Сомову в виде дамы бубен, короля пик и короля червей. Княжевич тридцать девять лет, Пряникову — семьдесят два, а Медынцеву — сорок четыре.
Сразу перевернул «рубашкой» кверху карту Медынцева. Очень квалифицированный человек. Очень исполнительный. С опытом боевых действий. Но псих. Самоубийца. Когда-то Сомов служил с ним на одном рейдере и знал его неплохо… Нет. У Виктора имелось одно задание для форменного самоубийцы артиллерийского профиля. Вообще, вакансии для самоубийц имелись в изобилии… Но Медынцев — особый случай. Для оного задания как раз требовался собранный, дисциплинированный, смелый псих, желательно в высоких чинах. Командор подходил идеально. Так что червового короля придется оставить на потом.
Бубновая дама… Очень мила, кстати. Настоящая амазонка. Марго выпало служить — она и служит. Княжевич — совсем другое дело. Это истинная богиня войны, которой до сих пор не выпадало ни единого шанса пальнуть по настоящему врагу, а не по учебным мишеням. Инициативная. Волевая. Энергичная. Напористая. Не подходит. Потому что нужен хитрый и осторожный человек, а не напористый и волевой. Нет. Он не без сожаления перевернул даму бубен.
Пиковый король. Опыт… кое-какой имеется. Немного его, но все-таки. Сомов придерживался того мнения, что день войны толковому офицеру дает больше, чем год службы в мирное время. А у этого дедушки были мишени, способные за себя постоять. Хитрый? Очень даже хитрый. По возрасту бесспорно подлежит отправке на покой, но ухитряется обмануть и врачей, и начальство. Тратит на медицину все свое жалование — лишь бы не уходить с флота. Медики просто диву даются: дедушка как новенький, как минуту назад с конвейера… Начальство делало поползновения с почетом убрать адмирала, но клан Пряниковых-Ветрогоновых, самый богатый во всем Русском секторе, умел постоять за своих людей. Притом Иван Филиппович владел тонким искусством не создавать себе врагов. Он занимал во флотской иерархии очень высокое место, можно сказать, на самой верхушке, но никто не говорил, мол, это место — не его. Иван Филиппович не давал повода. Итак, Пряников? Выходит, так.
Но это, допустим, один из двух. А нужно-то два…
И хорошо бы рейдерника. Пронырливого наглого рейдерника. Опыт работы на крейсерах — тяжеловесен. Опыт работы на корветах — получше (и, кстати, Пряников когда-то командовал корветом на Русской Европе), но тут «дальнобойности» не хватает. Корвет, по большому счету, скорлупка. В отрыве от основных сил ему работать не приходится… А терранской рейдерной флотилией командует хороший человек, умный, рассудительный, но куража, положенного ему по профилю, начисто лишенный. Не то. А если… определенно. Господи, спасибо Тебе, надоумил. Есть ведь рейдерник. Да еще какой. Только чуть-чуть не в форме… Или в форме?
Сомов вызвал дежурно офицера.
— Ивана Филипповича мне сюда. Срочно. И контр-адмирала Вяликова… да, иностранного специалиста. С интервалом в четверть часа.
Когда начштаба появился в каюте Сомова, главком встал, приветствуя его, и протянул руку. Этот человек заслуживал уважения. Но не такого, когда, поздоровавшись, осведомляются: «Как дела? Как здоровье?» Нет, Пряников заслуживал того, чтобы с ним начинали серьезный разговор без лишних предисловий.
— Я прошу вас, Иван Филиппович, сформировать и возглавить мобильную эскадру. Задача: постоянное присутствие в поисковых секторах Женевской федерации и Аравийской лиги. Наблюдение. Перехват информации… А теперь главное. Если ОП на Терру Эсхату обнаружат они, вам надлежит прорваться к планете и десантировать любой ценой до подхода основных сил. Если от вашей летучей эскадры не останется ни единого вымпела, но хотя бы один штурмовик высадится вовремя, мы получаем право на «второй тур». Это может потребовать большой осторожности и… при определенных обстоятельствах… большого самоотвержения. Вы готовы?
— Как прикажете, Виктор Максимович.
Пряников остался каменно спокоен. По словам его, по интонации, в них вложенной, было видно: он бы не мобильное соединение возглавил, он бы с удовольствием принял командование всем контингентом; ну да чем Господь благословил, то и хорошо. Требуется осторожность? Понимаем. Требуется самоотвержение? Значит так судил Бог.
— Отлично. Самостоятельно прочесывать сектор не пытайтесь. Если вами заинтересуются — лавируйте, тяните время, переходите из сектора в сектор. Постарайтесь не вступать в огневой контакт. Задача ясна?
— Полагаю, цель этого рейда я вполне уяснил, Виктор Максимович… — Пряников опять же одной интонацией намекнул: последний вопрос главкома надобно считать совершенно излишним.
«Жаль, дипломатом не родила меня мама», — Сомов мысленно отвесил себе оплеуху.
— Что дадите, Виктор Максимович?
И это был вопрос вопросов.
В распоряжении вице-адмирала Сомова было четыре крейсерских бригады: 1-я, 2-я, 3-я и 5-я. Это восемь линейных крейсеров и тридцать два броненосных. А также шестнадцать рейдеров, море корветов, транспортов, ремонтных, десантных кораблей, «Аргентина» и «Бастион». Восемь десантно-диверсионных капсул. Пятнадцать десантно-штурмовых корпусов, плюс отдельные части поддержки… а это чуть больше ста тысяч человек. Вроде бы сила основательная, к тому же — отборные люди, лучшие корабли. Но у женевцев мощных артиллерийских кораблей в три с лишним раза больше при равенстве по численности десанта. Их главком Иоахим Валанс спит и видит маленькую флотилию терранцев на расстоянии удара главного калибра. А у китайцев аж четыреста тысяч штурмовиков… И распылять силы крайне рискованно.
— Крейсер дам один. — Сомов колебался: дать линейный или броненосный. Первый сильнее по артиллерии и больше по размеру. Серьезный защитник для всех остальных… Но его и потерять будет больнее. Нет. — Броненосный. Зато самый быстроходный.
— «Святую Троицу»?
— Точно так. Ожидали, Иван Филиппович?
— Это очевидно, Виктор Максимович. Я бы и сам так поступил.
— Из легких сил… Прежде всего, пять рейдеров. Три малых десантных корабля. На всякий случай.
— На тот самый, — улыбаясь, полувопросительно произнес Пряников.
— Именно. И два быстроходных транспорта с боезапасом, топливом, пищей. Чтобы вы чувствовали себя там более независимо… Я вижу, у вас есть какой-то вопрос.
«Еще бы! Еще бы вопросу-то не быть!» — если бы Пряников ответил сейчас отрицательно, Виктор усомнился бы в правильном выборе командира мобильной эскадры. Он сам почувствовал бы холод непоправимой ошибки. Морозец бы пополз из нижней части живота, как уже бывало не раз, кстати, почему именно оттуда? Орган там какой-то, специально для флотских офицеров присаженный? Незаметно. Еще в училище. По хитрой медицинской программе… Бред. Или с этим родиться надо? А с чем, собственно?
— Виктор Максимович, позвольте мне удивиться.
«Вот так. Справный дедушка. Чует подвох. Такой-то и нужен».
— Да, Иван Филиппович.
— Три малых десантных корабля это максимум три батальона штурмовиков. Полагаю, чтобы долетел хотя бы один, потребуется не меньше трех бригад. Возможно, мои соображения покажутся…
— Нет. Соображения правильные. Но там будет не три батальона и уж тем более не три бригады. Там будет один батальон. Один батальон смертников.
— Я готов выполнить ваш приказ, господин вице-адмирал. Но при таком составе отряда, предназначенного для высадки, считаю, что задача будет сорвана. Простите, операция, с моей точки зрения, требует дополнительного продумывания.
Сомов любовался им. Тощий. Сухой — суше Маслова. Строгий. Седенький. Безукоризненно точный в движениях. Безукоризненно точный в выражениях. Пальцы аристократически тонкие, никто не сказал бы про них: вот, пальцы военного человека. Не по-стариковски быстро думает. Не по-стариковски четко определяет, когда честь стоит больше карьеры. Ведь какие бы серьезные люди ни стояли за его спиной, сейчас за спиной Сомова — сам Маслов…
Во всем облике адмирала Пряникова сквозила благородная твердость.
— Я знаю, о чем вы думаете, Иван Филиппович. Молокосос швыряется людьми и кораблями, напрашивается на лишние потери. Поверьте, не стоит думать обо мне как о легкомысленном шалопае, способном допускать такие ошибки…
И он кратко изложил суть задумки.
Люди чаще всего, задумавшись о важных вещах, помогают себе размышлять странноватыми движениями. Почесываются. Потирают лоб. Потирают подбородок. Гримасничают. Принимаются мучить пальцами какую-нибудь мелкую вещицу. На худой конец, раскуривают трубку. Пряников думал, пребывая в полной неподвижности. Наконец, он в полной мере оценил замысел Виктора:
— Прошу простить меня, господин вице-адмирал…
— Виктор Максимович.
— Прошу простить меня, Виктор Максимович. Я несколько поторопился в оценке ситуации… Это возможный ход.
Только в этот момент Сомов почувствовал: а ведь он нуждался в одобрении со стороны. Ему хотелось услышать от Пряникова, мол, идея осуществима. Главком он там, или не главком…
И, пожалуй, не стоит позволять себе таких вещей. Даже подсознательно. Иначе гроша медного не стоит его командирский авторитет, и зря его сюда сунул проклятый Маслов.
— У меня к вам будет еще одна просьба, Иван Филиппович. Настоятельно прошу вас, побудьте… своего рода экзаменатором.
— Эк-за-ме-на-то-ром?
Брови Пряникова поползи вверх.
— Да. Можете ли вы определить, насколько старший офицер в курсе тактических и технических новинок последних… скажем… десяти лет. Десяти или двенадцати лет.
— Это несложно, Виктор Максимович. Но вы и сами, думаю…
— Нет. — Перебил его Сомов. — Мне это будет неудобно. В данном случае ваши почтенные годы будут очень полезны для дела.
— Э-э… абитуриент… старше вас?
— Вы правы. Но в данном случае важен не только возраст. Он был когда-то моим учителем. Отсюда происходит некоторое легко объяснимое неудобство.
Сомов отметил про себя, до чего же легко он копирует чопорную манеру Пряникова. Есть в ней какая-то притягательная сила. Ему нравилось, когда люди изъясняются чисто и правильно.
— Хорошо. Если это необходимо, Виктор Максимович… что ж, зовите адмирала Вяликова.
«Досье на меня собрал, старый проходимец?»
Вяликов не заставил себя ждать. Виктор так и не смог отучить себя пялиться на его левую руку. По виду — как настоящая. Но… но… есть в ней что-то непередаваемо жуткое. Сумасшедшая пластика движений — словно рука живет самостоятельной жизнью, совершенно не подчиняясь… кому? хозяину? симбионту? Биопротез — странная штука.
Сомов повел себя в точности так же, как и с Пряниковым: встал, поздоровался, подал руку. Предложил сесть. Потом помолчал несколько секунд, прикидывая, как бы получше начать.
— Даниил Дмитриевич… у меня для вас серьезная работа. Больше всего того, чем вы командовали на прошлой своей войне. Существенно больше. Здесь вы числитесь иностранным военным специалистом. Мои приказы действительны для вас в ограниченном диапазоне. Если вы при свидетеле возьмете на себя ответственность наравне с терранскими офицерами… я предложу вам эту работу.
— Вы дали мне вторую жизнь. Вы можете располагать ею, как вам вздумается.
«У стариков был стиль. Мы проще, проще…»
— Мне вздумается посадить вас за парту. Здесь и сейчас. Господин вице-адмирал! Сколько вам понадобится времени?
— Не более получаса, Виктор Максимович… — откликнулся Пряников.
— Приступайте.
Выходя из каюты, главком старался не встретиться взглядом с Вяликовым. Боже упаси! Но для дела надо.
Ординарец сделал ему чаю. Сомов глотал несладкий настой на терранских груздях — чай ни в каком виде не хотел приживаться на Терре-2, а груздь, если его со знанием дела приготовить, мертвого из гроба подымет — и пытался определить чувство, плескавшееся в нем без малого час. Он был счастлив. Он был беззаветно счастлив, найдя тот самый ход, лучший, выигрывающий. Счастье оказалось столь высокого качества, что даже стыд его не брал. Да, Катенька и дети бог знает где, и с ними нехорошо. Да, сейчас один человек в годах пытает другого человека в годах, причем испытуемый когда-то был капитаном корабля, на котором Сомов служил в невысокой должности судового инженера. Да, он устал, как собака…
И один хрен, давно Виктор не испытывал столь оглушительного наслаждения.
Всю жизнь он шел к большому настоящему делу. Всю жизнь мечтал о нем, как мечтает всякий настоящий мужик. Всю жизнь натянутой струной звенела в нем тоска: нет, не будет, нет, пройдет мимо. И всю жизнь он готов был сделать шаг из строя и получить тот самый, единственный приказ. Собрать тот самый, единственный корабль. Совершить тот самый, единственный маневр… И абсолютно так же готов был Хосе Лопес. И адмирал Пряников. И оабовец Миколайчик. И добрая половина поискового контингента. Вся Терра, стремительно поднимаясь, давно желала большого настоящего дела, рывка, победы. Мужские души томились от напряженного ожидания. Наверное, женские души волновало то же самое, но женщин Сомов знал худо — кроме своей матери и своей жены… А вот мужчины — да, те точно ждали и терзались. В их сердцах пели древние флейты, и жизнью стоило бы рискнуть, ради того, чтобы подняться до высоты их мелодии…
Нет в мире более мужского чувства, чем жажда высоты.
Мужчина, не достигший своей вершины, хуже чем бесплоден. Простить его в силах только Бог.
Вершина сама явилась к Сомову и как будто сказала: «Ну вот я. Возьми меня!» В ответ он сделал первый шаг и встал на путь конкистадора…
Минуло полчаса. Виктор тихо вернулся в каюту. «Экзаменатор» и «абитуриент» были настолько увлечены беседой, что в первые секунды не заметили его прихода.
— …арткомплексы высокой концентрации, поставленные женевцами на линкоры в тридцать третьем году?
— Крайняя уязвимость, господин вице-адмирал. Они сами к тридцать шестому году отказались от идеи концентрировать огонь.
— Но на пока вооружении остались два линкора как раз с этими…
«Наконец, заметили…» — Сомов жестом предотвратил их попытку встать. Есть устав. А есть нечто выше устава.
— Ваши впечатления, Иван Филиппович?
— Простите стариковскую сентиментальность, Виктор Максимович, но — высший балл! Поистине выше всяческих похвал.
— Отлично. Вы здорово облегчили мне жизнь.
Виктор на секунду задумался: стоит ли ему извиниться перед Вяликовым за эту процедуру. И решил — не стоит. Катенька однажды воспроизвела ему древнюю поговорку: «Назвался груздем — полезай в кузов». По ее словам это означало следующее: тот, кто считает себя грибом, должен всегда помнить о кузове грузовика, куда грибники старых времен имели обыкновение складывать свою добычу. Вяликов сам напросился в кузов. Остается считать его груздем.
— Я приказываю вам, Даниил Дмитриевич, сформировать и возглавить мобильную эскадру… — дальше он говорил примерно то же самое, что и Пряникову. Только сектора указал другие. Нью-Скотленда и новых евреев.
— …Что дадите, Виктор Максимович?
Пряников мягко улыбнулся в усы.
— Крейсер дам один. Броненосный. Зато самый быстроходный.
Пряников уже не улыбался. Самый быстроходный, по идее, обещали ему…
— «Святую Троицу»?
Главком рассмеялся.
— Нет. Вообще-то «Святая Троица» уже занята. Но «Афон» получите, а это ненамного хуже.
Вяликов молча кивнул. «Афон» — головной крейсер из новенькой «сенявинской» серии — действительно был ненамного хуже. Совсем чуть-чуть. Ровно настолько, насколько головная терранская верфь Русского сектора хуже Российской императорской верфи имени Екатерины III…
Сомов, как бывший корабел, мысленно заменил слово «хуже» на слово «моложе». Мы просто моложе. Но мы быстро учимся.
— …И два быстроходных транспорта с боезапасом, топливом, пищей. Чтобы вы чувствовали себя там более независимо…
Вяликов среагировал быстрее своего экзаменатора и гораздо менее корректно:
— Чушь какая! Не меньше четырех бригад…
— Не будем терять времени! — перебил его Сомов. И вкратце пояснил идею.
— …хм…
— Что — хм, Даниил Дмитриевич?
— Рискованно… И все же… как будто в рамках осуществимого, Виктор Максимович.
— Проверите на своей шкуре — с настоящего момента это входит в вашу боевую задачу. Приступайте к выполнению сейчас же. За вами, господа адмиралы, закрепляется право совместно отобрать все необходимые корабли, кроме, разумеется, крейсеров — с ними вопрос решен. Через полтора часа я жду вашего доклада по составу эскадр. Какие-то вопросы?
«Экзаменатор» и «абитуриент» переглянулись: жестковато забирает мальчик… Но ответили так, как им и следовало ответить:
— Вопросов нет, господин вице-адмирал.
После их ухода Виктор вызвал оабовца Миколайчика и имел с ним длинный, сложный, неприятный разговор. Потом вызвал капитана ремонтного корабля-дока «Кит» и имел с ним долгий, сложный, совершенно нейтральный разговор. Надиктовал приказ о назначении вице-адмирала Пряникова и контр-адмирала Вяликова на новые должности. Дождался их доклада. Выслушал. Утвердил. Сказал: «Действуйте!»
И провалился в сон.
* * *
…Из-под ног катились неровные беловатые камешки. Гора крошилась, под тонким слоем земли и травы прятался ее известковый скелет, продырявленный водами в тысяче мест. Низенькие деревца, чахлая травка, кустарник стелится у самых подошв, отчаянно вонзая в темную почву жадные коготки корней. Слева нависал утес, весь в рукотворных пещерках, словно в черных оспинах, грязно желтый — когда солнце выходило из-за туч, и нежно-кремовый, — когда пряталось за облачным пологом.
Внизу было теплее. Они поднялись метров пятьсот. Может быть, на семьсот. Тут наглый ветерок принялся засовывать холодные шупальца под одежду. Виктор зябко ежился. И в то же время пот заливал ему лоб.
— Эй! Эй! Черепашье семя! Догоняй.
Он не ответил. Он прибавил ходу.
Катенька там, наверху, как видно, смутилась. Может быть, задала себе вопрос: «Зачем я дразню его? Чем я тут величаюсь?» Оттуда, с высоты тридцати еще не пройденных им шагов, донеслось:
— Ничего. Осталось совсем чуть-чуть. Сейчас все кончится, Витя…
— Не беспокойся, я вижу.
Легкая, скорая в движениях, его супруга когда-то бегала по маленьким заковыристым горкам и настоящим каменным чудищам что твоя горная коза. Это был один из бесконечного реестра видов спорта, которыми она занималась в юности. Теперь ее тело, изголодавшееся по узеньким наклонным тропинкам, по вертикальным маршрутам, по альпинистским финтам и разносолам, радостно взлетало наверх.
И он, неплохо тренированный мужик, едва поспевал за ней.
«Кажется, вчера она еще говорила о бадарках. Или нет? О байдарках? Верно, о байдарках. Она сказала: „В следующем году я покажу тебе, какой это блеск — сплавляться на байдарках“. Задумалась, наморщила носик и добавила уже всерьез: „Пойдем вниз по Рыжухе, мимо Спаса-на-порогах… а может, до самой Погремушки…“ — „Катенька, ты меня прости, тупого неученого солдафона…“ — „Ась?“ — „Что такое бадарки?“ — заливается хохотам, шельма глазастая. — „Нет, ты все-таки объясни…“ — заливается пуще прежнего. — „Зато ты ни рожна не понимаешь в актиниевых двигателях“. — „Точно, Витя. И в „Уставе гарнизонной и караульной службы“. — „Признаешь все-таки? Моя взяла“. — „Друг милый, конечно. признаю и прощаю. Сначала ты их строил, потом ты на них летал…“ — „На бадарках? Ты путаешь, Катенька, на рейдерах…“ — почти падает, поросенка, от смеха. Интересно, слюнки от восторга пустит фонтанчиком или нет? — „Нет, ты толком объясни…“ — „Да Витя, я корабли твои имею в виду. Строил, летал, света белого не видел, шкуру редко чесал, соль в еду не клал, из пещеры, однако, не выходил… десять лет флот ходишь, байдарка-байдарка, однако, не видел… Это лодки. Такие спортивные лодки“. — „Что, космические? Род яхты с легким антигравом в ходовом комплекте… Опять смешинка в рот попала! Хочешь воды? Холодненькой?“ — „…косми-и-и-иче-ехехе-еские…“ — „А хочешь рубашечку новую подарю? Отличная рубашечка…“ — „Ты это к чему, Витя?“ — „Да вот, гардероб твой неполон… Рубашечки не хватает“ — „Какой еще рубашечки?“ — «Смирительной!“ Тут она прицепила к его волосам репей и полезла бороться.
Так Сомов и не понял, зачем ему сплавляться с байдарками… или спариваться? — но тогда выходит совсем уж странно… — и есть ли у них, этих самых б…, хоть какой-нибудь антиграв? Собственно, сегодня он осознал новую грань проблемы, связанной со спортивными… этими самыми. Сплавлялками. В общем, если сегодняшний подъем на скалу Холодцову возлюбленная супруга считает увеселительной прогулкой, то каким же будет… ээ… сплав на байдах. На байде. На ба… В общем, на спортивных лодках. Да, каким он будет? По косвенным признакам — ужасным. Впрочем, она обещает, мол, за пару суток нормальные люди ко всему привыкают, втягиваются так, что потом вытянуться не могут…
Разумеется, Катенька все просчитала заранее. Хитрая, лукавая, любимая Катенька. Она знала: Сомов отстанет, отстанет намного, будет поглядывать снизу вверх, а там сплошные ноги, какой мужчина способен не заметить ноги? наверное, только деревянный от рождения… И на ноги она изволила нацепить бесформенные хлябистые штаники. Умна. Просто Наполеон в юбке. Не зря коллеги с ней спорить боятся. Вот стал бы он пялиться на гладенькие обтягивающие штаники, стал бы пялиться, пялиться… Господи, спаси и сохрани! Все произошло бы прямо на этом склоне, собрали бы на одежду по пуду местной жидкой грязи, до вершины точно не добрались бы, Холодцовское городище, по которому она отмочила первую свою диссертацию, скорее всего, не посмотрели бы, а Катеньку хлебом не корми, дай кому-нибудь показать любимое Холодцовское городище…
«Да как это вообще можно — быть терранцем, и ни разу за всю жизнь не побывать на Холодцовском городище?!»
И потешно хмурилась при этом.
«…Почему я до сих пор не показала его тебе, мужу своему!»
Вот, решила показать. Историки не ищут легких путей. Впрочем, еще час назад ее идея не вызывала у Сомова ни малейших подозрений.
— О! Этого я не ожидала… — донесся из-за мшистого валуна голос Катеньки.
Виктор преодолел разделявший их десяток шагов. Она стояла, прислонясь спиной к валуну. Увидела его и кивнула головой, показывая, вот мол, посмотри, экая тут несуразица.
Действительно, этого не ожидал никто.
Тропинка уходила в широкую и пологую ложбину; отличный путь к самой вершине, да и осталось-то всего-ничего… Если бы не одно но. На дне ложбины тут и там разбросаны были грязно-белые пятна старого снега. Кое-где они перегораживали тропинку, однако это еще полбеды. Снег сочился водой, ручеек петлял в траве, и почва сделалась скользкой, как мыло. От валуна, рядом с которым стояли Катенька и Сомов, было отлично видно: вниз тут съехать — пара пустяков: сядь на попу и оттолкнись, только не забудь предварительно одеть каску на голову; но наверх?!
— Сомов… — со вздохом произнесла Катенька, — если ты откажешься, я тебя пойму и не стану обижаться.
— Ничего. Как-нибудь не размокнем.
— Это значит “да”? — прищурившись, переспросила его супруга.
— Давай-ка, сударыня, доведем дело до конца.
Она лучезарно улыбнулась в ответ. Ну как же, Холодцовское городище — это наше все, кроме Пушкина Александра Сергеевича.
Полезли в ложбину.
Виктор порядком запыхался. Если бы вместе с ним карабкался на гору кто-нибудь другой, Сомов давно плюнул бы на это дело. Еще с трети маршрута повернул бы вниз. Существует миллион способов поддерживать хорошую форму, не залезая по уши в размокшую природу. Кроме того, существует миллион способов потратить время на рискованное, но полезное дело…
Однако рядом с Катенькой Виктор получил бы удовольствие даже от странствий по каким-нибудь гиблым болотам… Все равно — что; все равно — где; все равно — как. Лишь бы вместе.
Цепляясь за стволы деревьев, машинально обходя темные лужицы, минуя коварные осыпи, Сомов несуетливо тянул нить размышлений. Ему доставляло удовольствие мысленно отстать шагов на десять и разглядывать со стороны себя и свою жену. Подходить поближе. Делать несколько шагов назад — как художник, издалека оценивающий достоинства и недостатки этюда на мольберте… Положительно, «этюд» его радовал.
«Семья никогда не держится на одной страсти», — так говорила ему мать. Давным-давно. Тогда он еще не был знаком с Катенькой. Нет, мать не ошиблась. Терра вот уже полвека славилась добрыми семьями, и Сомов знал многие пары, на которые можно было любоваться бесконечно. Порой он чувствовал в себе странную «коммерческую» жилку: ловил себя на том, что оценивает семьи словно какие-нибудь торговые товарищества. «Это предприятие протянет долго… это лопнет скоро… а это будет мучиться бесконечно и бессмысленно». Первых, по счастью, всегда было больше. Насчет вторых Виктор знал точную примету: если муж или жена… все равно кто… словом, кто-то из них принимался рассказывать, сколько сильно желает вторую половинку, или сколько страстно жаждет плотских игр оная половинка, — пиши пропало. Разбредутся. Слишком надеются на стремление плоти к плоти, слишком многое поставили на взаимное обожание. Да, желание способно сблизить мужчину и женщину, но из простой суммы тел семьи не рождаются.
С Катенькой Сомову было легко — не минуло и первого месяца их знакомства, а он уже почувствовал эту необыкновенную легкость… Легче, нежели с кем-нибудь еще: родителями, друзьями, сослуживцами. Она подходила ему как воскресенье подходит к концу недели.
Случалось, конечно, им поссориться. Но ссоры не копились в душе многослойной грязной коркой. Ссоры уходили из памяти, забывались… Оба они бывали друг к другу милосердны и уступчивы.
…а страсть не прошла, никуда она не делась.
И даже эти безобразные штаны не казались ему столь уж… ээ… Но ведь она так хотела показать ему клятое городище! Пусть покажет. Пускай. Ладно. Что уж там. Жизнь — штука длинная, если один теплый дождь передвинуть в ней на полчаса или даже на час, вселенная не обидится и душа не помрачнеет. Ладно.
На последней стометровке его собственные штаны обрели вид губки, из которой нетрудно выжать пару литров чистейшей грязи. Один раз он просто поехал на коленках вниз, отчаянно хватаясь за пористые снежные линзы, царапая пальцы о твердую корочку, их покрывавшую, чертыхаясь и улавливая краем уха Катенькину лихую ругань. Откуда она все это знает? И ведь до сих пор — ни разу. И ведь доктор исторических наук. И ведь с Сашей неделю не разговаривала, выдерживая характер, когда он вякнул одно единственное словечко. Правда, что за словечко это было!
Сомов где-то шагом, а где-то ползком упрямо продвигался вперед и вверх.
…Иногда ему казалось: их брак напоминает вечернюю прогулку по тихой аллее. Бредут рядышком, она взяла его под локоть. Разговаривают вполголоса и от одной этой беседы, неспешной и ласковой, оба испытывают ни с чем не сравнимое наслаждение. Может быть даже, от одного звука родного голоса… Любой пустяк в их длинном разговоре обретает смысл и высокое значение. Покупка детской одежды возвышается над рождением и гибелью звезд. А совместное решение завести кота стоит сотни военных триумфов. А… ой. Ой.
— Все, Сомов. Добрались.
«Господи, слава Тебе, человеколюбцу…»
Виктор повернул голову и… испугался. Такого не может быть, потому что не может быть никогда. У Терры-2 не было своего средневековья. Всей ее истории — чуть больше века. Откуда взяться рыцарям, замкам, государям, принцессам? Тем не менее, в сотне шагов от него возвышалась настоящая замковая башня — совершенно как в учебных программах о старинной Франции или, скажем, какой-нибудь Англии… Мощная приземистая башня, выложенная из серых тяжелых блоков, с узким бойницами и мощными зубцами наверху. Нельзя сказать, чтобы она вглядела старой развалиной. О, нет. Вполне свежая башня, ни единой трещины, правда, не хватает пары зубцов, да еще спереди у нее, над зияющей пастью ворот, черные подпалины.
«Штурмовали ее что ли?» — Сомов не мог поверить глазам своим…
Точно, штурмовали. Подойдя поближе, он разглядел безобразные раковины, оставшиеся от пуль и оружия потяжелее. Дальше, шагах в двухстах, распластались руины второй башни. Выглядела она так, будто взбалмошный великан рассердился на ее защитников и обрушил сверху сокрушительный удар кулака. Хотя по здравому размышлению, что это могло быть? Самопальная ракета класса «земля-земля», такие сто лет назад не пытался клепать из подручных материалов только ленивый… Или штатная ракета «воздух-земля» с вертолетной подвески. А сам вертолет продали ушлые ребята из гарнизона женевской наблюдательной станции — за какое-нибудь старательское золото; а может быть, продали только ракету безо всякого вертолета, в «голяк»; и здешние «специалисты» использовали ее, положив на самопальный, опять-таки, станок, который местные умельцы приторочили стальной проволокой к чудовищному подобию вездехода… Нет, не рыцарские войны тут велись.
Катенька что-то говорила, но он не слышал.
Словно пелена упала с глаз. Старые башни в дымке зацветающих яблонь… невозможное, немыслимое терранское средневековье… для людей романтического склада. Замок? Нет, наверное. Скорее, дзот. Или укрепрайон.
— …источник. — показала рукой Катенька. — Для них было особенно важно не испытывать нужду в питьевой воде, если замок осадил неприятель.
Ключи размыли в каменной плоти горы настоящий грот. Люди довели их работу до логического завершения. Вот цистерна — темный зал с колоннами. Вот поилка для скотины. Вот… еще какая-то большая лужа, отсюда, наверное, брали воду для хозяйственных нужд. А тут — четыре длинных желоба, обрывающихся на той высоте, где удобно подставить флягу, ведро и рот.
Сомов подошел поближе и протянул руку. Струйка ледяной воды обожгла ему ладонь. Губы дрогнули, встретив каменный холод.
— Чистая, сладкая… — сказал он Катеньке.
Она плеснула себе на лицо, попила, заулыбалась. Сегодня Катенька приоткрывала маленький кусочек ее мира, показывала места, принадлежащие ее душе. Она радовалась всему, что сумело здесь понравиться мужу. Вода — сумела…
Перед ними открылось плато, изрытое ямами, кое-где вспучившееся невысокими холмами, засеянное беловатыми костями горы. Трава робко вылезала из-под камней. Деревья не смели распрямиться в полный рост. Полуразрушенные домики стояли тут и там. Кажется, тут была улица. А там — площадь. Между развалинами гулял сырой, пронизывающий ветер. Зябкий холодок не щадил плоть и добирался до ребер… И ведь полдень же, полдень, но все-таки холодно. Холодно, холодно, холодно и неуютно.
— Они, наверное, часто болели… — предположил Виктор.
— Почему? То есть… почему ты так думаешь?
— Сейчас теплый сезон — и то до костей пробирает. Представь себе, какой тут мороз в сезон туманов… Вершина горы.
— Мечта многих философов — жить на вершине горы.
Сомов поцеловал жену в шею.
— Да я же не спорю с тобой, Катенька… Просто мечтали-то многие… а вот хотя бы два года на самом деле провести тут и не схватить воспаление легких, это, скажу тебе, то ли подвиг, то ли сумасшедший дом. Говорят, психи реже болеют.
Катенька хмыкнула.
Она показала ему развалины храма. Жилой дом, стены которого украшали настоящие фрески. Давильню для ягод, — из их сока потом делали вино. Дворец правителя с каменной резьбой на полуобвалившемся фасаде. И Сомов понял: нет, все-таки было тут средневековье. Самое настоящее. И люди въехали в него аж по самую шею.
Тут было красиво. Виктор не сразу понял это, он вообще не большой дока по части эстетики. Но через час хождений по развалинам Сомов почувстствовал, как мрачноватая красота этого места стучится в его сердце. С отвесных обрывов открывались цветущие ковры степей, зеленые холмы, блесткая вязь речушек и ручьев. Рябило зеркальное лицо большого озера. Едва заметные тропка уводила к монастырю, полностью — от погреба до церкви — вырубленному в отвесной скале. Камни и холодный ветер. И серое, низкое небо. И еще, наверное, на камнях бились когда-то нищие костерки, взметывая кверху огненные пальцы… Ветер подпевал им, тянул бесконечную минорную мелодию. Сидя у костров и слушая песню ветра люди могли научиться понимать друг друга без слов.
— Здесь красиво, Катя. Жутко, но красиво.
— Да… — услышал он тихий ответ. Жена обняла его и прижалась виском к плечу.
«Одежда у меня сырая, грязная. Как бы она не испачкалась…» Сомов нашел Катенькину ладонь, переплел пальцы, легонько сжал, и только потом отстранился.
— И красиво, и жутко. Всего понемногу. Как сладкая ягода черного цвета… не помню названия. Растет на Земле, у нас не прижилась… Нет, помню: ежевика. Точно, ежевика.
— А знаешь, Витя, чем кончилась вся эта ежевика? И, главное, когда?
— Сколько они, в принципе, могли продержаться? Ну, тридцать лет… Ну, сорок… Нет, сорок — это вряд ли. У нас тут слишком живые люди, чтобы терпеть под боком таких тихонь.
— И что бы они с этими тихонями сделали? Из чисто спортивного интереса спрашиваю, просто мне хочется знать, как ты смотришь на те времена.
Сомов задумался. Времена… Вот сейчас — времена. Цивилизация. Все серьезно и основательно. А тогда… если вспомнить школьный курс, сделать скидку на протокольную вежливость по отношению к предкам, да еще добавить рассказы отца, деда, дяди… о-о-о! Да банды были, вот и все, мать твою, что здесь было. Горло грызли друг другу. Просто банды делились на оседлые и кочевые. Ну, кроме того, они делились на русских, порто, белорусов, полещуков, латино и прочая, и прочая… Или еще вот на католиков, старокатоликов, православных, униатов и никаких. Никакие не выжили, они все никак не могли понять, наверное, зачем им вообще жить, помимо того, что умирать — страшно. Остальные-то выжили… Но главное, говорят, в самом начале было: кто ты — кочевой или оседлый. В кочевые шел совсем бесшабашный народ, вольница, чума… дядя так и говорил: «чумовые»… то есть бешеные, поразила их зараза буйства и от нее тронулись умишком… По нынешним временам, считай, сплошная уголовщина. Любимая, видно, забава у них имелась: оседлых грабить-резать. А оседлые — трудяги, от них потом все и пошло. Они сначала кочевых боялись, а потом стали собираться кучами и вольницу эту уголовную корчевать… Ну и пересилили. Трудяги всегда пересиливают. Сорок лет назад, говорят, последняя «бригада» кочевых оружие положила и отправилась на каторгу…
— Катя… да все же ясно. Раздели бы их.
— То есть?
— Отобрали бы все в один миг, хорошо если в добавок еще и не положили бы тут всех на вечный отдых.
— В общем и целом верно. Ты у меня стихийный, неосознанный историк, Сомов… Знаешь, в науке это называют чудовищно скучными словами. О таких общинах, как Холодцовская, говорят, мол, замкнутые центры интеграции колонистов в силу внешнего давления маргинализировались или теряли независимость.
— Мать твою сорок восемь…
— Совершенно верно. — Хладнокровно комментировала супруга. — Маргинализировались, это когда, как ты сказал, всех раздели, да тут и конец общине. Или обложили данью на простых условиях: не заплатишь — порежем. И платили. Беднели. Голодали. Мерли. А все-таки платили. А вот незамкнутые центры интеграции это…
— Это сейчас мы. Так?
— Витька, зачем ты пошел на флот? А? Пошел бы к нам, давно сделался бы академиком…
— Не выйдет, Катенька. Слишком люблю думать строем…
Она хихикнула и отвесила шутливый подзатыльник.
— На самом деле они продержались двадцать два года. с 2040-го по 2062-й. Тут было княжество, Сомов, слово-то какое… импортное… княжество. Так и называлось: Чистое княжество. Сменилось четыре чистых князя, у них даже двор был собственный, новые дворяне завелись… Свой стиль в искусстве… Понимаешь, многим сейчас это нравится. Очень красиво. Тонко, изящно… Династия благородных государей Холодцовых. Чистый князь Алексий I Основатель. Чистый князь Владимир I Хранитель. Чистый князь Борис I Воин. Чистый князь Алексий II Святой. Красиво…
После этого она показательно отбарабанила годы правления. Катенька любила производить впечатление на своего мужа. На других ей было скучно; госпоже Сомовой достался крупный человек.
— Как они себя-то называли? Чистяне?
Катенько ответила ему серьезно и даже с грустинкой в голосе:
— Нет, Витя. Истинно русские.
— Русские? Эти — русские?
Они посмотрели друг другу в глаза.
— Катенька, но мы ведь совсем не того сорта… Вся русская Терра — не того сорта. Да нигде в Русском мире… — он запнулся. У супруги в очах стояло полное понимание и абсолютное согласие.
— Точно, Витя. Мы из другого теста сделаны. Только тогда еще не существовало никакой русской Терры. Были русские с планеты Земля — на любой вкус и цвет. В том числе и такие. Взгляни-ка сюда.
Она показала носком ноги.
Сомов опустился на корточки. Под травяным одеялом пряталась каменная плита, вся в трещинах. Из трещин неровными клочьями вылезал мох. Виктор пригляделся. Ногтем отколупнул пару пластинок сухой грязи, мешавшей рассмотреть буквы.
«Раб Божий Андрей Васильевич Елизаветин, боярин чистого князя Алексия Ива… (часть надписи убила трещина). От Сотворения мира 7508–7553. А всего веку его сорок пять лет».
— От Сотворения мира?
Катенька нетерпеливо поморщилась:
— Он родился в 2000-м году. Еще на Земле. А умер здесь, на Терре.
— Ну а…
— Сейчас расскажу. Истинно русские это значит чистые по крови, то есть два русских родителя у каждого; чистые по вере — значит, крещеные православные; чистые по своим помыслам, иными словами, беззаветно преданные государю; чистые телом: смешанные браки не разрешаются… Но во всем этом, положим, лиха еще никакого нет. Сначала такая вот «чистота» давала им даже некоторое преимущество. Крепко держались за своих, никогда их не сдавали, дрались за свою землю отчаянно. Но, видишь ли, было еще одно у них философское представление: они, истинно русские — чистые, а все остальные — нечистые. Полукровки. Полуверки. Инославные. Предатели Царства. Погань. Нечисть. С ним за одним столом есть — великий грех. А уж если из одной посуды — грех смертный…
— И полаялись со всеми.
— Да. И поссорились со всеми вокруг. Лет двенадцать они жили неплохо. Строились, как видишь… А потом кочевые их начали прижимать. Деревни их жгли. Никто на помощь истинно русским не приходил, да они и сами не просили. Еще восемь лет их чистый князь Борис Воин со своей дружиной носился, дрался насмерть, чудеса тактической смекалки проявлял — это один солидный специалист говорит, он на военном деле ранней Терры собаку съел. Словом, пока мог, затыкал собой все бреши. И последнюю битву свою Борис Воин тоже выиграл, но там же и погиб… Кажется, самоотверженный был человек. Сын его, Алексий Борисович стал князем, когда ему было всего пятнадцать лет. Однако он, хоть и вьюнош несмышленый, сообразил: не сохранить ему княжества в одиночку. Попросил помощи у Матвеева. Полковника Матвеева ты помнишь?
— Сударыня, с тобой попробуй не запомни…
— Вот и отлично. Матвеев тогда четвертый год строил единую Терру. Жить ему оставалось совсем немного. Он тогда вник в дело и сказал, мол, я ваши обычаи уважу; будете давать мне воинов и кое-что из провизии, будут у вас наши наблюдатели стоять; князя вашего, законы и нравы, храните, если хотите… На таких условиях Матвеев обещался отбить кочевых от Чистого княжества. Но это — если сразу ударить по рукам. Дословно помню в мемуарах Древнего Хуана одну фразу полковника Матвеева. Он истинно русским сказал напоследок: «Я старый человек, и у меня слишком много дел и слишком мало времени. Через год ваша безопасность будет стоить в десять раз дороже».
— Не согласились?
— Нет, конечно. Надо было большому набегу случиться, пожару, трем штурмам их крепости, осаде, мятежу посреди осады… Князь требовал согласиться с Матвеевым и послать за помощью. Стоял один почти что против всех своих дворян, те бунтовали. Вокруг кочевые, а они — бунтуют… Одним словом, его зарезали. Мальчика.
— Как зарезали! Чистые?
— Чище некуда. Половину княжества положили, едва отбились. А потом собралась их самозваная знать, захотели выбрать нового князя из своих… Но тут осечка вышла, Сомов, очень хорошая осечка, очень правильная осечка! Пришел к ним епископ Леонид, — а у них был свой епископ — и говорит: «Опомнитесь! Стыдно вам! Сожрали своего государя как псы, и теперь хотите собаку в князи поставить!» Ему отвечают, мол, одного мы прикончили, и второму бы за ним пора… Но епископ Леонид был действительно… чистым… и он не убоялся. Я как подумаю о нем, слезы сами из глаз просятся… Сомов, представь, какое мужество ему понадобилось! Ты только представь! Тайна, как он там с господой их перемогался, а только княжество к Матвееву привел. Тот уже умирал, был очень болен. Посмеялся над их послами: «Знал, что придете. И платить будете вдесятеро…» Он их за месяц до смерти своей превратил в часть Русского сектора. Просто кусок территории Русского сектора, общие со всеми законы, общая армия, общие деньги… а раньше только одно было общим — Церковь. Она-то и вынесла, как та двужильная лошадка, которая любой воз из болота вытащит.
— А… крепость?
— Обезлюдела. Потом. Когда уже не нужны были никакие крепости. Примерно в восьмидесятых годах, а точнее тебе не скажет никто.
— Знаешь, я люблю, когда герой в конце концов побеждает и получает награду за подвиг. Наш… То есть хороший. Я на это дело гляжу простыми мужицкими глазами. Князь их, мальчик, понятно, святым сделался, хоть и после смерти. А Леонид?
— Умер через много лет.
— И?
— Просто умер. Бог его наградит, Витя, как сочтет нужным.
Сомов ничего не ответил. Но мысленно обратился к небесам с простенькой молитвой: «Воздай ему, Господи. Достойный был человек. Пусть ему у тебя будет хорошо. Пожалуйста, Господи».
— …Витька! Почему ты замолчал? Тебе неинтересно? А я старалась вовсю, как перед… Ты вообще-то понимаешь, какое чудо я тебе показала? Это же оригинальный вариант русской цивилизации! Один городок, несколько деревенек, а — совершенно самостоятельная цивилизация. Ты можешь такое осознать? Или ты не осознаешь ни рожна?
— Да осознаю я! И понравилось мне. Ты… лучше тебя никто не расскажет.
— Исправляешься.
— Только…
— Что — только? — с подозрением переспросила супруга.
— Я их не полюбил. Они трусы, по-моему.
— Трусы? О чем ты говоришь?
— Забились на свою гору, как крысы по норам, мира боятся, всего боятся, света белого не видят, ни с кем не знаются… Я никогда не мог понять людей, которые жертвуют всеми своими возможностями ради безопасности и одиночества. Катя, они себе члены не поотрезали массово — чтоб уж наверняка не грешить?! Чистые же.
Еще один нежнейший подзатыльник и… пауза. Минут на пять. В конце концов Катенька задумчиво ответила:
— Может быть ты и прав… Но я сказала бы по-другому. Очень красиво, очень необычно и… очень нежизнеспособно… А теперь давай сюда пенку.
Виктор вынул из кармана маленький гибкий прямоугольник. Вставил в отверстие на торце голубоватую таблетку стимулятора. Прямоугольник начал медленно расти… Через минуту на траве перед Сомовым раскинулся мягкий мат — два метра на три — и, что особенно приятно, с подогревом.
…Оба они молча лежали и глазели в небо, а наглая трава склонялась к их лицам и щекотала кожу. Лепестки цветов ласкались к ладоням. Ветер приносил запахи дымов из долины. И было очень тихо. Невероятно тихо. Не пели птицы, не скрежетала в уши какая-нибудь техника… всюду техника, а тут ее нет, слава Богу. Не шумели люди… километров на пять окрест не было никаких людей. Даже листва на деревьях боялась шелохнуться.
Сомов не сдержался и ответил на ее мысленный вопрос:
— Нет, не простудимся. Не думаю. Разве так уж холодно?
Катенька сдавленно хрюкнула. Помолчала с минуту и сказала:
— Если, конечно, потом сразу оденемся.
А он не торопился. Ему совершенно не хотелось торопиться. Катенька привела его сюда, вырвала из привычного хода времени, перерезала нити, связывавшие его с повседневной суетой… Теперь любое резкое движение казалось Сомову фальшью. Ничего резкого, ничего быстрого, ничего суетливого.
Кисельные облака проплывали над ним. За облаками скрывался от человеческих взоров Бог. Он знал все историю мира от Сотворения до последнего срока, а все же взирал на дела своих детей с любопытством…
Виктору представилось, будто они с Катенькой — древняя королевская чета… где-нибудь на Земле… так давно, что не изобретено еще слово «век»… лежат в ожерельи трав, а весь мир вращается вокруг них с томительной величавостью. Одно присутствие Катеньки здесь, рядом, на расстоянии ладони, наполняло его ликованием. В сосудах вместо крови текла чистейшая стихия любви, и плотское желание растворялось в ней, как звучание скрипки, призывное, тонкое, ветреное, растворяется в игре большого оркестра. Простое прикосновение казалось Сомову избыточным. Прикоснуться — это слишком много… Катенька рядом — вот счастье, которое словами выразить невозможно. И он захлебывался этим счастьем. Кажется, если бы он всего-навсего знал, что она существует в мире, если бы ему не дано было видеть ее, разговаривать с ней, вдыхать ее аромат, если бы ему дарован был сам факт ее существования и больше ничего, то и тогда в душе его каждый день пылало бы солнце.
Как странно, что первые две трети жизни он провел, не зная Катеньки. Нелепо. Неестественно.
Сомов колебался. Любовь так высоко вознесла его над миром! Он боялся одним лишним поцелуем спугнуть высоту…
Тут Катенька повернулась к нему. Положила щеку на ладонь, руку поставила на локоть и взглянула с вызовом:
— Вот уж дудки, Сомов. Все, о чем ты сейчас думаешь, я смогу дарить тебе еще очень долго. В том числе, когда мы будем старыми-старыми. Как две мумии. А сейчас, знаешь ли, я все еще способна дать тебе кое-что сверх того.
Она пропустила волосы Виктора между пальцами. Нежно и требовательно…
* * *
Сомов держал вымпел на штабном корабле «Аргентина».
30 декабря он пробудился с недобрым предчувствием. Положительно, одиннадцать часов доброго сна были худой платой за несколько бессонных суток, но очень хорошим авансом на бессонную неделю вперед… Неделю, или уж сколько там получится.
Адъютант сунулся было к нему с докладом.
Сомов, повинуясь внезапному импульсу, спросил:
— Страшный Суд еще не начался?
— Прости Господи! Нет, господин вице-адмирал.
— Женевцы на нас уже напали?
— Нет, господин вице-адмирал.
— Имеете ли вы сообщить мне о какой-либо эпидемии, аварии, перерастающей в катастрофу, революции — от чего, Боже, упаси — на Терре, или же воскресении во плоти кого-либо из моей родни?
Адъютант булькнул нечто маловразумительное.
— Отлично. Это как раз те известия, которые я и хотел от вас услышать. Все остальное — через сорок пять минут. А завтрак — через четверть часа.
Адъютант, покидая каюту Сомова, замешкался на добрых две секунды. Флот вошел в плоть и кровь Сомова. В этих секундах он с легкостью прочитал подтверждение своих предчувствий. Его ожидал суматошный день… впрочем, в условном корабельном времени нет понятия «день», а те новости, которыми спешил угостить его адъютант, способны привести в состояние полного хаоса и планы на сутки, и планы на неделю…
Некоторые новости вызывают адреналиновый шторм задолго то того, как ты их узнал.
Сумасшедший дом, работающий изо всех арткомплексов, станет его судьбой на ближайшее время. Отправляя эскадры Вяликова и Пряникова, Виктор отлично понимал это. И теперь ему следовало предварить наступление бедлама спокойным и основательным поглощением завтрака… Привести себя в порядок. Побриться. Помолиться. А потом спокойно и основательно поглотить завтрак.
…Работая вилкой, главком думал трех вещах. Во-первых, о необходимости не думать ни о чем серьезном. Во-вторых, о том, сколь хорошо было бы видеть на своем месте настоящего героя. Того, кто с полувзгляда видит «тактику бега на дальнюю дистанцию». Как хорошо было бы подчиняться ему, уповая на его стратегическое искусство, опыт, силу и решительность. Как хорошо было бы не искать тот единственный выигрышный ход, которому не может научить никакая академия… не ошибаться, не начинать поиски вновь, не отчаиваться и не бояться фатальной, катастрофической ошибки. Определенно, Терре следовало бы завести героя в штатном расписании флота! А то ведь какая несуразица выходит: в самый ответственный момент на месте героя некому утвердить седалище, кроме него, вчерашнего командора Сомова… Да, он мечтал получить эту роль. А кто не мечтает? Но если нашелся бы человек лучше, сильнее него, словом, истинный герой, то отдал бы ему все, ничуть не усомнившись. В-третьих, Сомов прикидывал, считать ли постной пищей жареную терранскую летучку, вольно раскинувшуюся на тарелке. До конца Рождественского поста было еще целых семь дней, а летучка явственно вгоняла его в соблазн. Чем считать, эту самую летучку: зверем, насекомым, чокнутым растением? И если она насекомое, то считать ли мясо насекомых за мясо? Жизнь летучки равняется одному году, и большую его часть летучка напоминает коралл, нагло вылезший на берег и позеленевший. Она не двигается. Она не издает никаких звуков. Она даже не пахнет. Но в краткий брачный сезон летучки отрываются от корней, шумно взлетают и принимаются носиться низко-низко над землей в поисках партнера для спаривания. Говорят, на протяжении двух недель они проявляют необыкновенную прыть и чуть ли не зачатки интеллекта… Так есть или не есть эту тварь? Ужасно она вкусная.
В результате Сомов успешно решил задачу не думать о важном, по повода героя решил — нет его, да и хрен бы с ним, а летучку съел. С хрустом. Правда, решил непременно покаяться корабельному священнику, если окажется, что есть в чем каяться. Да стоило ли вообще становиться главкомом, если не получаешь при этом удовольствия от персональной главкомовской кухни?!
…Адъютант явился минута в минуту.
Сомову померещился безумный хохоток. Как видно, сумасшедший дом прибыл вместе с адъютантом и спрятался у него за спиной. Слушая новости, Виктор понял: так оно и есть. Прячется, зараза…
Пять главкомов держав-претенденток моментально отреагировали на действия терранских мобильных эскадр. Собственно, пять, потому что Российская империя и Поднебесная не отреагировали никак… и Сомов впервые в жизни всеми потрохами прочувствовал, что означает слово «интроверт».
События развивались с калейдоскопической быстротой. Общую медлительность и пассивность как рукой сняло.
Пряникова в секторе Аравийской лиги атаковали сразу же, безо всяких предупреждений. Адмирал с отменной вежливостью сообщил новым арабам, что он не собирается нарушать соглашение о разделе на сектора; он осуществляет наблюдение, не более того… Подумав, тамошний главком отрядил четыре линкора — гонять Пряникова по всему сектору. Но Сомов не зря дал адмиралу самые быстрые корабли, а не самые сильные: Пряников держался от новых арабов на дистанции, превышающей дальность действенного огня. На вторые сутки арабский главком придал своим гончим легкую флотилию, та оторвалась от основных сил, атаковала… и тут старый адмирал повеселился вволю. Он выставил один-единственный свой флагман, броне которого залпы маленьких корабликов не могли причинить ни малейшего вреда, разнес в щепы новоарабский легкий крейсер и с сознанием сделанного дела удалился, когда подтянулись линкоры противника. Терранская эскадра вышла за пределы сектора в никем не контролируемое пространство. Аравийцы не отставали. Пряников повторил маневр, принесший ему успех в первый раз, и… разнес еще один крейсер. Аравийцы сделались осторожнее. К исходу 30 декабря Пряников опять ворвался в сектор Аравийской лиги, но его лишь вяло блокировали на границе сектора. У новых арабов появились дела поважнее: вся эскадра праздновала «большой тактический успех». Новые евреи, по примеру терранцев, направили в аравийский сектор разведывательный корвет. Его тут же спалили — вот и праздник. На смену корвету скоро явился быстроходный легкий крейсер, и за ним пустился вдогонку чуть ли не весь поисковый контингент новых арабов.
Новые арабы не ладят с новыми евреями…
Пока аравийцы развлекались гонками, к ним пожаловала еще одна мобильная эскадра — чуть ли не больше пряниковской. Подарочек от главкома латино. Вернее, от главкомши. Там у них блистательная дама — Анна-Мария Гонсалес. Хозяевам сектора пришлось выделить очередную свору для гонок со стрельбой.
Новые арабы не ладят с латино…
На отправку наблюдателей в чужие сектора у аравийцев просто не осталось сил.
Еще один отряд латино явился в сектор Нью-Скотленда. Главком новых шотландцев тепло поприветствовал «уважаемых соседей» и объявил, что не имеет ни малейших претензий по поводу их присутствия в секторе.
Новые евреи выписали Вяликову два предупреждения. Второе содержало ультиматум. В корректных выражениях терранскому адмиралу сообщили: или он убирается из сектора, или его вышвырнут посредством прямого членовредительства. Вяликов дважды вежливо отвечал, мол, «…мы же не нарушаем!» Третьего предупреждения не последовало: новые евреи атаковали, притом атаковали осторожно и продуманно. Их флот был слабейшим среди всех, и тамошний главком остерегался лишних потерь. Так что Вяликова методично выдавливали за пределы сектора, а он маневрировал и огрызался. В конце концов его эскадра совершила переход в пределы сектора Нью-Скотленда. Новые евреи тут же прекратили преследование. Вяликов не ожидал встретить теплый прием у новых шотландцев, но те приветствовали его с неменьшим радушием, чем раньше — латинскую эскадру. Мол, присутствуйте, отчего ж, нам не жалко…
Сомов долго не понимал стратегии их главкома. Она казалась ему загадочной и даже иррациональной. На протяжении нескольких суток, даже тогда, когда в его собственном секторе началось сражение, он пытался разгадать комбинацию новых шотландцев. Повинуясь чистой интуиции, Виктор оставил Вяликова в секторе Нью-Скотленда. По логике вещей, все выходило отлично: терранская наблюдательная эскадра без риска и потерь выполняет свою задачу… Но дело было не в логике. Сомов знал: Вяликову следует оставаться на месте, но почему это должно быть так, терранский главком до конца разъяснить самому себе не мог. Он скорее чувствовал, чем знал…
Новые евреи не пожелали занимать пассивную позицию. Изгнав отряд Вяликова, они отправили корвет к аравийцам… и добра от этого шага не обрели. Другой их корвет прибыл в сектор Поднебесной (ноль внимания), третий — к латино (без вести пропал со всем экипажем), а четвертый — к Сомову. Терранский главком отрядил два своих корвета с заданием присматривать за гостями и в случае какой-нибудь подозрительной активности моментально их спалить. Но гости вели себя тихо, понимали: корвет — слишком слабый корабль для автономной операции. Миг, и нет его…
Главком женевского флота Иоахим Валанс отреагировал адекватнее всех.
31 декабря Сомову доложили: крупная эскадра из состава вооруженных сил Женевской федерации вторглась в пространство терранского сектора. Женевцы не ограничились наблюдением. Их поисковики немедленно принялись прочесывать сектор.
— Значит, решились нарушить… — резюмировал Сомов.
— Так точно, господин вице-адмирал! — откликнулся дежурный офицер.
Что ж, Сомову было удобнее драться с нарушителем. Душе его так было удобнее. Если б не женевцы, нарушителем пришлось бы стать ему самому.
Терранский главком приказал дать сигнал боевой тревоги по всему контингенту. Прибыл на центральный пост. И тут узнал очередную новость: столь же значительная женевская эскадра вторглась в китайский сектор, начала его прочесывать и завязала бой с поисковиками Поднебесной.
Сомов выяснил состав нападающих. Выяснив, он первым делом велел перестроить терранские сил так, чтобы ударный кулак загораживал от женевцев легкие силы, десантные корабли и транспорты. Виктор за нескольких секунд понял, насколько это серьезно…
Флагманствовал над женевской эскадрой линкор «Диссидент». По данным разведки, весь экипаж линкора — русский. От капитана до последнего юнги. Женевцы с Русским миром не ладили никогда. В то же время, русских общин на их территории было видимо-невидимо. В 2110-м Женевская федерация выделила на планете Терра-7 участок для всех либерально мыслящих русских и учредила там Российский Демократический Автономный Самоуправляющийся Резерват. Впрочем, тамошние жители, а их миллионов двадцать пять, предпочитали заменять чересчур официальное слово «резерват» на более обтекаемое «доминион». Корифеи РДАСР’а все надеялись поднять народ Русского мира на «бескомпромиссную революцию» против «нечеловечески жестоких тоталитарных режимов». Ойкумену облетела фраза, оброненная в полемическом задоре лидером Русской глобально-либеральной партии: «Революция — это продолжение философии другими средствами!» Раньше, говорят, в РДАСР’е жило больше народу, но лет десять назад женевцы проводили на Терре-7 очередные испытания кварковой бомбы… все, вроде бы, рассчитали, но кварковая бомба — лукавая штука, без человеческих жертвоприношений появляться на свет никак не желала… Одним словом, произошло землетрясение. И надо же случиться такой беде: столица Резервата, мегаполис Петроград, оказался на самом дне образовавшейся воронки. В течение получаса море накрыло город со всеми жителями. И только шпиль Космического Адмиралтейства в часы отлива порой показывался над волнами новорожденного заливчика…
Сомов очень хорошо понимал ход мыслей Иоахима Валанса. Свои, прирученные русские будут драться насмерть. А чужие, лишние русские еще подумают, поднимать ли им руку на… на… как бы своих. Для полноты ощущений вместе с «Диссидентом» отправлен был другой особенный линкор — «Пасаремос». С экипажем из одних латино… ведь есть на Терре-7 еще один резерват — «Патриа» — для всех либерально мыслящих латино.
Кроме «Диссидента» и «Пасаремоса» Валанс направил в терранский сектор еще тридцать шесть линкоров, шесть тяжелых крейсеров и с десяток быстроходных транспортов. Командовал всей армадой адмирал Август Гольц. Судя по собранному на него досье — серьезный человек.
Сомов прикинул суммарный залп эскадры Гольца. Выходило больше, чем у всего терранского поискового контингента. Женевский флот исключительно трудно сравнивать с терранским. На Терре-2 нет линкоров, корабли их класса называют линейными и броненосными крейсерами — не слишком удачно, но так уж повелось, а флотские всегда отличались особенным консерватизмом… Броненосный крейсер по части брони совершенно не отличается от линейного. Просто он меньше в размерах, и артиллерия на нем слабее.
Женевские линкор и тяжелый крейсер примерно равны по количеству арткомплексов. Их и там, и там примерно столько же, сколько на линейном крейсере Терры. Соответственно, терранские броненосные крейсера им уступают. Зато тяжелый крейсер женевцев — совершенно безбронный. Очень быстроходный, очень маневренный, но при всем том весьма уязвимый. На линкорах броневая защита есть… но она в несколько раз тоньше и легче терранской. Военные корабелы Терры в поединке брони и артиллерии давным-давно поставили на броню. В 2126 году это дало флоту терранцев абсолютное преимущество в сражении с женевской «миротворческой» эскадрой… С тех пор много воды утекло. Броневые щиты, производившиеся на заводах Терры, уже не гарантировали крейсерам космического флота прежнюю неуязвимость. Но они еще не перестали быть лучшими во всей ойкумене.
Виктор отлично понял тонкий намек Валанса на толстые обстоятельства. Ни одного разведывательного корабля в составе эскадры Гольца. И единственная десантная калоша. Вся сила — в артиллерийских монстрах. Их тут не много ни мало — тридцать процентов от ударных сил Женевской федерации, отправленных сюда, в систему Вальса… Это был открытый вызов на бой, на взаимное уничтожение. По данным разведки, вторая армада прибыла в сектор Поднебесной с той же задачей. Валанс решился выбить ядро боеспособных сил в секторах, которые контролировались самыми яростными, самыми непримиримыми врагами Федерации. Десантники у Гольца были на всякий случай, чуть ли не для проформы…
И выбор женевского главкома был ясен Сомову. Женевцев и китайцев связывала старинная дружба: три больших войны и бесчисленное количество мелких инцидентов. Терра-2 тоже числилась на особом счету. Десять лет — между 2023 и 2033 годами — женевцы сбрасывали из космоса на поверхность планеты «этноизбытки». То есть людей, сгоравших в атмосфере и опускавшихся на бескрайние терранские степи мельчайшими частичками пепла… Между тем, на Земле полагали, что «энтоизбытки» строят во Внеземелье колонии, что они — «авангард человечества». Все, кроме профессионально осведомленных менеджеров. Позднее бомбардировку людьми стали вежливо именовать «издержками глобализации». В 2032-м на этой почве разразился грандиозный скандал, и годом позже на Терру-2 прибыли первые настоящие поселенцы. Их оставляли на чужой планете ни с чем или почти ни с чем. Ранние десятилетия колонизации были дики, страшны, наполнены голодом, эпидемиями и междуусобными стычками… Но кланы первопоселенцев выжили, построили крепкую цивилизацию и отплатили «благодетелям» страшным разгромом 2126 года. Женевцы жаждали реванша. И это было так же очевидно для главкома Сомова, как и для миллиардов терранцев от мала до велика. Эта угроза входила в жизнь молодых поколений еще со школьной скамьи. Даже дети знали: когда-нибудь придется драться еще раз…
Время пришло.
Виктор велел старшему офицеру связи организовать переговоры с Гольцем. Драться с женевцами на равных, дать им перещелкать ударные силы флота, дать им добраться до десантных кораблей и выбить часть штурмовых бригад было бы смертельной ошибкой. Все равно, какие потери понесет эскадра Гольца — это только часть женевского поискового контингента; если даже она погибнет вся, целиком, до единого корабля, то для Валанса это будет не катастрофично.
Гольц откликнулся моментально. Ждал?
“Странный человек… — поразился Сомов, увидев собеседника на экране, — на военного не похож совсем…” Вместо мундира — черный костюм и бабочка. Вместо коротко стрижки “милитаризм с нами” — аккуратная прическа в стиле “здравствуйте-я-ваш-новый-генеральный-директор”. И весь он был какой-то рыхлый, неуклюжий, дряблый, как старая баба.
“Словно менеджера вытащили из банка и сунули по ошибке на флот”. Правда, ходили слухи, будто женевцы перестраивают армию на коммерческий лад… чуть ли не на самоокупаемость. Вот и первые признаки…
— Господин Гольц… Я хотел бы напомнить о соглашении, в соответствии с которым вся зона поисков разделена на сектора. Вы находитесь в зоне Независимого государства Терра и не имеете права проводить здесь поиск ОП’а.
Гольц молча усмехнулся.
— Считаю своим долгом предупредить вас о сопротивлении…
Гольц его перебил:
— Хватит. Ты сам все понимаешь.
И отключился.
Единственную реплику, между прочим, выдал на русском языке. И упор сделал на местоимение «ты», отсутствующее как в старом добром английском, так и в суперополиткорректном женевском эсперанто. «Акцент у него… просто варварский», — отметил Виктор.
Сомову не понадобились дополнительные намеки. Драка должна была вот-вот начаться, и начаться на тех условиях, которые он считал неприемлимыми. Пришлось связаться с российским главкомом, адмиралом Львовым, который держал вымпел на большом артиллерийском корабле «Святой Тихон». Что он мог обещать Львову? В сущности, только одно. Пока офицеры связи налаживали канал, он запросил Бляхина, сколько процентов ото всей территории сектора еще не обследовано?
Шесть целых и восемьдесят пять сотых процента, — коротко отчитался Бляхин.
И Сомов предложил адмиралу Львову обмен. Империя поможет огоньком, а терранцы уступят изрядный кусок своего. Целых три процента. Львов обещал подумать, но не медлить с ответом.
Едва-едва закончился разговор с российским главкомом, как Сомов услышал:
— Господин вице-адмирал… они атакуют.
«Господи, благослови…»
И, вслух:
— Вот тебе бабушка и Новый год! — Катенька говорила что-то эдакое, про бабушку, из незапамятных времен. Правда, та бабушка праздновала… праздновала… другую какую-то… Юрьев Новый год? Или нет? Впрочем, какая разница, на центральном посту его поняли все.
Столкновение между эскадрой Гольца и ударными силами Сомова впоследствии в учебных программах по тактике будут называть «Новогодней битвой».
Гольц разделил свои корабли на три отряда. Его линкоры — все как один — должны были напасть на крейсерские бригады Сомова и сковать их боем на уничтожение. Тридцать восемь против тридцати восьми. Три тяжелых крейсера женевцев отделились от основных сил и ушли в глубокий обходной маневр. Собирались, по всей видимости, добраться до терранских десантных кораблей и учинить там истинное побоище. Ну-ну. Еще три остались в резерве. Видно, имелась у Гольца какая-то задумка, для которой понадобится этот резерв.
У Сомова были припасены контрхитрости. Не зря два года назад он целый месяц провел в России, в богоспасаемых стенах Имперского института стратегических исследований. Им, пяти слушателям Терранской академии боевого флота, читал лекции по тактической теории контр-адмирал Гончар-Владиславлев — великий корифей современной военной мысли. Пусть он ни разу не командовал эскадрой вживую и даже не участвовал в единственном большом сражении российского императорского флота, его идеи показались тогда Сомову исключительно ценными… И теперь настало время опробовать их в деле.
У Виктора оставалось часа три до огневого контакта с женевцами. «Атакуют!» — означало в действительности нечто гораздо более скромное: избрали курс на сближение… За эти два часа терранский главком перебрался с неповоротливой «Аргентины» на линейный крейсер «Изабелла», перемешал ударные силы с транспортной флотилией, ради бессмертных идей Гончара-Владиславлева заставил флотских ремонтников работать в три раза быстрее, чем позволяют человеческие возможности… Как раз в этот момент прибыла станция ПКО «Бастион», страшно тихоходная, а потому отставшая от «Аргентины», на которой шел Сомов. Ни «Аргентину», ни «Бастион» Виктор не хотел задействовать в бою. Потом они будут нужнее. Поэтому, когда крейсерские бригады вновь расцеплялись со всеми прочими отрядами группы флотов, чтобы взять курс на сближение с неприятелем, оба корабля остались в окружении легких сил…
* * *
…Память Сомова сохранила события «Новогодней битвы» очень избирательно. Он отлично помнил, как готовился к большой драке, как просчитывал тактику, как вел переговоры с Гольцем и Львовым… но забыл почти все, относящееся к самому бою. Потом… после прихода известий от эскадры Вяликова… была бешеная гонка в сектор новых шотландцев… и тут он опять мог вспомнить мельчайшие детали, самые незначительные подробности… Но до того… — будто ампутировали часть мозга. Впоследствии ему неоднократно показывали секретные военные и популярные исторические программы, где все сражение было реконструировано с необыкновенной скрупулезностью. И он кивал головой, мол, да, так и было, даже перед глазами у него вставали какие-то расплывчатые картины… но окончательно восстановить картину никак не мог. Может быть, из-за того чудовищного удара, который вывел его из строя. А может быть, по другой причине. Когда ему говорили: «Но ведь это же вы действовали, вы руководили терранским флотом, вы и никто другой!» — Виктор отвечал: «Я руководил сражением до первого залпа. А потом… чуть-чуть Оганесян, чуть-чуть Княжевич, чуть-чуть Медынцев… чуть-чуть Галай, меньше всех — Сомов». Его был план. А дальше завертелась такая каша…
Женевцы применили тактику, наработанную в многочисленных войнах с Поднебесной. То есть постарались выбить флагманские корабли.
С китайцами этот ход от раза к разу оказывался исключительно эффективным, и есть ли смысл разнообразить меню ради терранцев, противника не столь могучего? — так, видимо, рассуждал Гольц. Благо, вся ойкумена знала: линейные крейсера, выделявшиеся в общем строю размерами, неизменно выполняли в терранском флоте роль флагманов.
Гольц поставил свои линкоры в излюбленную женевцами конфигурацию: несколько независимых отрядов, распластанных на одной плоскости, подобно чернильным пятнам на листе бумаги. В центре каждой кляксы — флагман. Терранские крейсеры также разбросаны были по плоскости, но совершенно беспорядочно. Когда-то подобное построение использовал российский императорский флот в битве с новыми арабами за Весту. Оно оказалось эффективным, поскольку мешало противнику распределить цели. Терранский главком решил вновь использовать этот выигрышный вариант.
Две больших эскадры — ударные силы Сомова и линкоры Гольца неотвратимо сближались. Две плоскости шли друг на друга лоб в лоб, не отклоняясь ни на один градус, — как в старину пехотинцы сходились для штыкового удара, как две ладони летят друг другу навстречу перед хлопком. Если бы существовал некий внешний наблюдатель, ему бы их величественное стремление, наверное, напомнило бы неспешные движения кавалеров и дам, танцующих менуэт.
Картину танца портило присутствие дополнительных, эстетически лишних участников. Второй эшелон Гольца составляли три тяжелых крейсера, пребывавшие вне общего строя; а на фланге у терранской кордебаталии, так, чтобы не достал убийственный огонь неприятельского главного калибра, шла в бой флотилия легких сил — шесть рейдеров и двадцать корветов. Ударный кулак терранцев вела госпожа Княжевич на линейном крейсере «Фердинанд». Легкую флотилию возглавил командор Медынцев. Виктор очень не хотел ставить его на это дело, правильнее было приберечь его на потом, но… Противоборство больших флотов порождает самоубийственные задачи намного чаще, чем это прописано в самых рискованных планах.
Эскадры Княжевич и Гольца пробыли в зоне огневого контакта двадцать две минуты, а потом разошлись на контркурсах. Результаты столкновения, на первый взгляд, оказались катастрофическими для обеих сторон. Женевский главный калибр страшно прошелся по линейным крейсерам терранцев. На каждом из них концентрировался огонь четырех-пяти женевских линкоров. Август Гольц ожидал чего угодно, только не подобного результата: два терранских корабля взорвались, еще два буквально развалились на куски, а один пришел в состояние летающей руины. Этот, последний, как раз и был флагманом Княжевич… Еще три линейных крейсера получили тяжелые повреждения. Истинный триумф женевских комендоров!
Терранцы фокусировали огонь не на самых сильных, а на самых слабых вымпелах противника. Они не пытались поразить флагман Гольца и младшие флагманы. Знали, что в женевском флоте до начала операции обговаривается, кому перейдет командование в случае гибели или недееспособности старшего из адмиралов, его заместителя, следующего по очередности и т. д. вплоть до пятой замены. Терранские комендоры били по линкорам серии «Лабрис», популярной лет десять-двенадцать назад, и ко времени борьбы за Терру Эсхату уже изрядно устаревшей. В результате один из женевских линкоров переломился пополам, а другой прекратил огонь и потерял управление: он ушел с прежней траектории и, естественно, стал постепенно выкатываться из общего строя эскадры. Впоследствии станет известно, что Гольц отдал приказ эвакуировать оттуда экипаж, а сам корабль взорвать. Еще один линкор выбросил длинный огненный шлейф — страшный призрак пожара в ходовых отсеках. И женевцы, и терранцы мысленно похоронили его, однако команда, положив несколько десятков человек, с огнем справилась, и корабль спасла.
Вообще же, адмирал Гольц и его офицеры записали на свой счет блистательную победу, и в исходе сражение теперь были совершенно уверены. Не спасла, знать, терранцев хваленая их броня…
Обе эскадры шли на относительно малых скоростях, поэтому на разворот для второго взаимного сближения должно было уйти около полутора часов или чуть больше. Но до того произошло несколько событий, резко изменивших картину сражения.
Во-первых, женевцы дали арьергардный бой. Три тяжелых крейсера вцепились в «Фердинанд». Терранский флагман вышел на неудобную позицию: у соседей не было возможности поддержать его огнем. Княжевич огрызалась изо всех арткомплексов, сохранивших к тому времени боеспособность. Получалось худо. Впоследствии один из ученых комментаторов Новогоднего сражения скажет: «один цыпленок против трех петухов…» Женевские крейсера находились на расстоянии огневого контакта с кораблем Княжевич двадцать три минуты. Все это время большая часть боезапаса, выпущенного их комендорами, поражала малоподвижную цель. К исходу боя «Фердинанд» перестал существовать. Через час с обломков флагмана спасательные партии сняли восемь человек — все, что осталось от его экипажа…
Контр-адмирала Иоанну Княжевич на флоте ласково называли «белоснежкой». Но это редко. Чаще — «танком». Иоанна Танк Княжевич… Она была хрупка, снежнокожа, сказочно хороша в ореоле неуставных кудрей цвета предрассветного неба. Нежна со своим невзрачным супругом и жестока к прочим претендентам. Бесстрашна в рискованных предприятиях. Имела честолюбия не меньше, чем у Наполеона Бонапарта, и в то же время умела переносить любые неприятности со спокойным стоицизмом Марка Аврелия. Всегда добивалась своего, но презирала напрасную жестокость. Никогда не лгала, ни при каких обстоятельствах… Была сурова и щедра как прирожденный вождь; обещала многое; когда центральный пост «Фердинанда» получил через одну из брешей в изувеченной броне прямое попадание противокорабельной ракеты, умерла мгновенно.
У памятника Иоанне Княжевич перед собором святого Франциска в Новом Кракове никогда не переводились живые цветы…
Командование основными силами терранцев принял на себя контр-адмирал Галай, командир 2-й крейсерской бригады.
Спустя четверть часа после уничтожения линейного крейсера «Фердинанд» второму эшелону женевцев пришлось принять новый бой. Медынцев с флотилией легких сил догнал три вражеских корабля и навязал худший изо всех вариантов огневого контакта. Вся его рейдерно-корветная свора атаковала один концевой крейсер женевцев. Поначалу капитан крейсера не придал значения надвигающейся опасности. И он был прав — с общепринятой точки зрения. Лучшие тактики того времени сходились в том, что большой аритиллерийский корабль всегда и неизменно побеждает любое количество легких сил. В подобном противостоянии вообще не видели смысла: рыцарь в броне, со щитом и мечом, против любого количества шавок… Сомов, инструктировавший Медынцева перед боем, думал иначе. Рыцарь-то… без брони. Один единственный тип ударного корабля во всей ойкумене оказался исключением из правила. А именно — тяжелый крейсер женевской постройки. Он-то и попался в зубы к медынцевским «шавкам».
Минуло десять минут огневого контакта. Один из терранских корветов превратился в газовое облако. Другой корвет утратил примерно треть корпуса. Поврежденный рейдер прекратил преследование женевцев. Но вражеский крейсер получил чудовищное количество попаданий в хвостовые отсеки. Один залп его излучателей перевешивал артиллерийскую мощь половины медынцевской флотилии. Но в кормовой части крейсера вышли из строя все арткомплексы, нечем стало отбиваться. Между тем, терранские «шавки» наседали. Еще через десять минут крейсер напоминал металлический улей, на нем просто не осталось живого места. Капитан связался с остальными двумя кораблями и запросил срочной поддержки. Это был его последний выход на связь. Пока прочие два крейсера выполняли сложный маневр, позволявший им ударить по рою маленьких рассерженных корабликов, прошло еще десять минут. В условиях «догоняющего» боя командор Медынцев имел возможность тянуть огневой контакт сколько вздумается, и он не отцеплялся от гибнущего крейсера. За полчаса малые калибры корветов и рейдеров превратили его в металлическое месиво.
Один из двух оставшихся женевских кораблей пристыковался к груде металлолома: началась эвакуация случайно уцелевших членов экипажа. Второй прикрывал своих коллег огнем. Медынцев сейчас же перенаправил все силы флотилии против него. Эта схватка оказалась сложнее предыдущей: крейсер-эвакуатор тоже время от времени рыкал главным калибром… Но спасательная операция затягивалась, время шло, ничтожные укусы, от которых ничуть не защищала тонкая «кожа» крейсера, постепенно выводи его огромное металлическое тело из строя. Десять минут. Пятнадцать минут. Двадцать минут. Медынцев лишился еще трех корветов и еще одного рейдера. Спасать там точно было некого… Но когда эвакуация завершилась, впору было начинать вторую. Капитан уцелевшего крейсера доложил обстановку Гольцу. Тот приказал набрать скорость и оторваться от терранской флотилии. Не тут-то было. У второго, искалеченного крейсера сдала ходовая часть. Скорость не набиралась. Капитан не стал гадать, сколько ему осталось до взрыва, и каков шанс на спасение. Он просто сообщил Медынцеву: «Сдаюсь. Прошу прекратить огонь». Маленький флагманский рейдер командора Медынцева смог взять на борт не более половины команды сдавшегося гиганта… Остальное разделили между собой три других рейдера. Оттаскивать «приз» к своим основным силам Медынцев не рискнул, поскольку оказался в опасной близости к эскадре Гольца. Он просто взорвал его и отступил.
Впоследствии какой-то дотошный журналист спросил командора, ставшего к тому времени героической фигурой, отчего он с таким сумасшедшим упорством лез в гибельную артиллерийскую дуэль. Спросил и ждал, наверное, тяжеловесного военного ответа со всеми подробностями тактических расчетов. На худой конец — флотской шуточки… Медынцев ответил тремя словами: «Я искал возмездия». Когда-то рейдер, на котором он служил, был буквально раскурочен аравийскими легкими крейсерами, построенными на женевские деньги… После того, как интервью опубликовали, командор получил от своего духовного отца епитимью, о суровости которой на флоте много лет ходили легенды.
Во-вторых, еще три женевских крейсера приблизительно через час после начала сражения добрались до «мягкого подбрюшья» терранской «группы флотов» — десантных, ремонтных и транспортных флотилий. После того, как эту рыхлую массу расцепили с ударными силами Терры, а затем вывели из ее прикрытия легкий отряд Медынцева, защищать ее остались жалкие корветы в сранительно небольшом количестве, да еще древняя станция ПКО «Бастион». Правда, на ней по специальному заказу в рекордно короткие сроки усилили броневую защиту, но от этого корабль не перестал быть старой рухлядью… Так что тяжелые крейсера женевцев оказались, вроде бы, в роли трех волков, явившихся в овчарню с визитом дружбы. Разумеется, их прежде всего интересовали десантные корабли, набитые штурмовиками, как огурцы — семечками. И еще того больше их интересовала новенькая «Аргентина»…
Бой был скоротечным и жестоким.
Флагманский крейсер женевцев «Солана» атаковал «Аргентину», остальные два ударили по «Бастиону», прикрывавшему десантные корабли и транспорты. Атака производилась на высокой скорости, женевский адмирал Теодор Уотерхаус не стал тратить время на маневр торможения: он планировал, пройдя сквозь строй терранских кораблей, развернуться и нанести еще один удар. А потом еще, еще и еще… Вышло иначе. Именно скорость спасла один из его кораблей.
Тяжелый крейсер «Солана» открыл огонь по «Аргентине» с предельной дистанции и пробыл в состоянии огневого контакта не более двенадцати минут. На второй минуте два гигантских транспорта, оказавшихся неподалеку от штабного корабля, ответили артиллерийсим ударом поразительной мощи. Несчастная «Аргентина» вооружена была на порядок слабее тяжелого крейсера, а транспорты, по всем законам судовой классификации, вообще должны были удирать, а не палить. Им, в сущности, нечем «поцарапать» корабль крейсерского класса. Но старший артиллерийский офицер «Соланы» доложил своему начальству, мол, это выше моего разумения, но по нам бьет главный калибр… Уотерхаус велел перенести огонь половины бортовых арткомплексов на один из странных транспортов. Крейсер успел сделать несколько залпов по новой цели, а потом в системе Гармонии вспыхнули две новые маленькие звезды. Одновременно. В огне взрывов исчезли и «Солана», и «Аргентина».
По иронии судьбы гибельный фейерверк произошел точно в 00.00 с 31 декабря на 1 января по условному времени терранского поискового контингента. Звезды погибших кораблей стали жутковатым салютом уходящему году…
В первые минуты нового, 2141-го года партия ремонтников и спасателей пыталась пробиться на центральный пост линейного крейсера «Изабелла», замаскированного под военный транспорт серии «Карбас-НМ». Все входы в помещение оказались заваренными — излучатель «Соланы» дотянулся до сердца «Изабеллы», хотя никаких иных повреждений терранский флагман не получил… На центральном посту лежали вповалку двадцать мертвецов и восемь выживших людей. Оглушенных, контуженных, обожженных, но все-таки выживших. Вице-адмирал Виктор Сомов валялся без сознания, со сломанной левой рукой, на левой щеке его медленно проявлялся кровоподтек, а на темени набухала чудовищная шишка. Под правой его коленкой покоилась голова старпома «Изабеллы»; тело старпома фонтанировало кровью в десятке метров от сомовского.
Всем терранским поисковым контингентом целый час командовал Галай. Потому что главкома нашли и откачали только через час после завершения стычки с «Соланой»…
Два других женевских крейсера встретили такой же огненный вал на своем пути. Помимо старенького «Бастиона» по ним в упор били главным калибром два крупных транспорта совершенно безобидного вида. Один из женевских капитанов догадался добавить скорости и пролетел зону огневого контакта за десять минут. Его корабль потерял половину надстроек, но уцелел и стремительно вышел из боя. Второй капитан не стал отдавать подобный приказ, и на четырнадцатой минуте огневого контакта его крейсером некому стало командовать. Вышли из строя центральный пост, резервная рубка управления, рубка связи, рубка мгновенной связи, а также большая часть арткомплексов. Все старшие офицеры погибли. Терранцам сдал крейсер корабельный медик в звании лейтенанта… Впрочем, кроме пленных там нечем было поживиться. Оганесян, взявший на себя командование маленьким отрядом линейных крейсеров, приказал, переправив остатки экипажа на терранские корабли, расстрелять металлическую развалину. Что и было исполнено.
К тому времени ударные силы Терры уже развернулись для повторного боя, Княжевич была мертва, а Медынцев закончил со своими гончими охоту за тяжелыми крейсерами женевцев.
Галай отозвал Медынцева для защиты десантно-транспортной армады. Оставил ему только «Изабеллу». А Оганесяна с тремя линейными крейсерами, сбросившими маскировочные одежки транспортов, направил к предполагаемому месту встречи эскадр — своей и Гольца. Женевский адмирал для повторного столкновения располагал тридцатью восемью линкорами и крейсерами — если, конечно, он успеет собрать их в один кулак и сможет поставить в строй все поврежденные корабли. Если не успеет или не сможет, то, по подсчетам Галая, у него будет от тридцати четырех до тридцати шести вымпелов. А это вполне приемлемо: «группа флотов» и сама могла выставить тридцать шесть ударных кораблей. Вряд ли женевцы подозревают, что уничтожили в первой сшибке ударных сил не пять линейных крейсера Терры, а всего один плюс четыре слабо вооруженных транспорта, тщательно закамуфлированных под могучих артиллерийских монстров и управляемых на расстоянии, с соседних кораблей. Сработала «домашняя заготовка» Сомова, состряпанная по рецепту имперского кабинетного стратега Гончара-Владиславлева.
…Гольц и успел, и сумел, но это уже не имело ни малейшего значения. Он, Галай, Оганесян и Медынцев почти одновременно получили сообщение: к месту боя приближается российская императорская эскадра из сорока пяти больших артиллерийских кораблей и целого роя легких сил. Ведет ее с самыми серьезными намерениями наследник престола цесаревич Пантелеймон Даниилович.
Разумеется, Гольц отвернул и второго столкновения не произошло. Женевская эскадра покидала терранский сектор, стремясь к воссоединению с основными силами. По дороге ей попался рейдер, отставший от флотилии Медынцева и почти потерявший ход. Его разнесли в щепы с дальней дистанции, даже не предложив сдаться: торопились…
Галай и Оганесян объединились. Терранские ударные силы и эскадра цесаревича преследовали отходящих женевцев, рассчитывая навязать им крайне невыгодный арьергардный бой.
Но этому не суждено было сбыться. Новогоднему сражению положил конец Виктор Сомов. Придя в себя, он осведомился о последних новостях. И пока адъютант скакал по маршам «Изабеллы» к медотсеку, главком тупо рассматривал потолок и печалился. Ему было очень больно, возможно, обломанная кость ущемила или порвала плоть. Хорошо хоть перелом — закрытый, а не открытый. Ощупав руку, Сомов пришел к выводу, что до открытого ему оставалось совсем немного.
Боль открыла дорогу для странных мыслей.
«Господи Иисусе Христе сыне Божий! Как тут тесно… Куда не сунешься — везде чужие локти. Господи, отчего мы все время толкаемся друг с другом? Господи, как я устал! Прости меня, Господи»… — помимо руки, у него ужасно болела голова, а к горлу упрямыми толчками подступала тошнота, — «Господи, как видно, у нас две судьбы… Либо так и будем толкаться в Лабиринте до Страшного Суда… Толкаться будем и истреблять друг друга… Надо попросить у медика что-нибудь от головной боли… Или выйдем из Лабиринта и сами научимся летать к звездам. Либо — либо… Может, чертово сотрясение мозга? Я знаю, Господи, почему Ты показал нам: вот, есть ОП на Терру-10… Я знаю, Господи, ты просто нас пожалел. Дал нам, несчастным дуракам, передышку… Господи, нам нужно выбраться отсюда, чтобы не убивать за каждый клочок земли».
Новости.
В секторе Поднебесной между китайским флотом и женевской эскадрой идут вялые затяжные бои.
Галай преследует Гольца.
Цесаревич преследует Гольца.
Аравийцы спалили в своем секторе разведывательный крейсер новых евреев.
Из сектора Нью-Скотленда главкому аравийцев отправлено сверхсекретное сообщение. Зашифрованное почти до потери смысла. И только что расшифрованное терранскими специалистами. Удивительно! Новые шотландцы приглашали к себе в сектор наблюдательную флотилию аравийцев… Подобной щедрости не видало еще Внеземелье!
— Дайте что-нибудь от головной боли… У меня что, сотрясение мозга?
— Господин вице-адмирал, с головой все в порядке. Ушиб. Шишка. Вот и все. Никаких сотрясений.
— Ручаетесь?
— Господин вице-адмирал! Это я как профессионал говорю.
— То есть ручаетесь… Отчего ж мне так худо?
— Примите вот это.
— Меня еще и тошнит.
— Тогда не принимайте, будет тошнить сильнее… Я сейчас подыщу что-нибудь другое. Простите, одну минуту господин вице-адмирал…
Голова трещала, как под прессом. И какая-то упущенная малость мешала Сомову сосредоточиться на боли и успокоить ее. Какая-то малость, но важная…
…Еще новости. Адмирал Львов выслал в терранский сектор штабного офицера, чтобы договориться о новой разграничительной линии.
«Дружба-дружбой, а три процента — подай на стол»…
Разведка усмотрела в китайском секторе признаки междуусобного противостояния.
— Мятеж?
— Пока трудно сказать со всей определенностью, но…
И тут Сомова как громом поразило.
Боль исчезла моментально.
— Отбой, доктор.
Адьютанту:
— Связь с отрядом контр-адмирала Вяликова. Срочно!
И пока ему отстраивали канал с рубкой мгновенной связи, а потом рубка устанавливала контакт с Вяликовым — долго, долго, очень долго, — разъяренный главком матерился последними словами. Ведь все было под самым носом, а — проморгал! Проморгал, дубина, ошибка природы, турбина копченая, амеба тупорылая… и, кстати, надо поворачивать Галая. А поворачивать ли цесаревича? А? Ведь свои же они, свои, черт их дери…
Ну, Господи, спаси и помилуй. Началось. Понеслось мочало по арене.
— …Виктор Максимович… — начал было Вяликов.
— Отставить, — перебил его Сомов, — Даниил Дмитриевич, в секторе новых шотландцев найден ОП. Расположение неизвестно. В ближайшие часы начнется вывод поискового контингента Нью-Скотленда в систему Терры-10. Вы должны быть в двух шагах от них. Вы понимаете, в двух шагах! А лучше — в шаге! Если у вас там сложится крайняя ситуация при недостатке времени разрешаю вам… начать план «Тандем» без моей санкции. Как поняли?
И Вяликов, человек военный до мозга костей, кратко повторил поставленные ему задачи. Только потом он счел возможным поинтересоваться:
— Виктор Максимович, если позволите, а откуда известно об открытии Объекта Перехода? Мой перехват не дает оснований для…
— Нет времени объяснять, Даниил Дмитриевич. К вам направляются все ударные, десантные и вспомогательные силы контингента. И отряд Пряникова заодно. Но еще до нас в сектор Нью-Скотленда прибудет половина Внеземелья. Корабли беречь, в бои не встревать. Действовать по обстоятельствам. Отбой.
Теперь Галай.
Голограммка красавца-мужчины, двухметрового белоруса с роскошными вислыми усами. Волосы цвета соломы, высокий лоб, предательски проступающие залысины, внимательный, цепкий взгляд. Холеные руки. Не напрасно Галаю дали на флоте прозвище «шляхтич»…
— Господин вице-адмирал…
— Отставить, Андрей Янович. — Сомов в двух словах обрисовал ситуацию. — Вам надлежит закончить преследование противника, развернуться и идти на соединение с нами. Координаты точки, где мы должны встретиться…
Сомов назвал координаты. Он еще не договорил, но уже понял, как ему не нравится лицо контр-адмирала Галая. А ведь он, пожалуй, полезет с вопросами…
Галай обошелся без вопросов. Он сделал нечто худшее: принялся спорить.
— Но победа у нас в кармане! Виктор Максимович, нам нужно всего-то несколько часов. Распушим этого Гольца так, что перья полетят!
— Вы слышали приказ, Андрей Янович?
— Слышал, Виктор Максимович… Но, может быть, мы все-таки всыпем сначала этим канальям? Уходят подранки, надо бы добить.
В голосе его звучала смертная обида: «Ты, гад, вчерашний командоришко, отбираешь у меня законную победу…»
— Раз слышали, выполняйте немедленно, господин контр-адмирал. Как поняли?
— Понял хорошо. Приступаю к выполнению, господин вице-адмирал…
— Отлично.
Подумав, Виктор добавил:
— Вашими действиями в ходе боевого столкновения я доволен. Отбой.
Так была поставлена последняя точка в Новогоднем сражении.
Господь велит полюбить ближнего как самого себя. Не так уж трудно научиться любить врагов своих… особенно, если они на расстоянии. Труднее научиться любить друзей своих… но можно, если постараться. Однако самое сложное — научиться любить дураков своих. Отец говорил: «Если тебе хочется разорвать в клочья этого идиота, помолись за его душу…»
«Господи Иисусе Христе, помилуй раба твоего грешного Андрея Галая. Болвана по главному жизненному предназначению. Помилуй и спаси».
Наихудшая была бы беда, начни он объяснять Галаю ситуацию. Особенно, если бы рассказал, откуда знает о существовании ОП’а в секторе новых шотландцев. Да тот бы истерику закатил в присутствии нижних чинов…
Потому что никакого источника не было. И не будь кое-кто простофилей, все стало бы ясно еще до вторжения женевцев. Новые шотландцы открыли ОП давно. Однако не отправили внутрь ни единого корабля. Знали: все следят друг за другом, пропажа какого-нибудь корвета, не говоря о крейсере, будет замечена моментально и истолкована однозначно… Ждали особой ситуации. А именно: чтобы в их секторе или в непосредственной близости от их сектора оказались отряды слабейших поисковых контингентов. Наверное, сами готовили какое-нибудь хитрое соглашение, когда Сомов сделал им королевский подарок в виде эскадры Вяликова. Логика действий новых шотландцев проста: боже упаси конкурировать на втором туре с Женевской федерацией, Российской империей или китайцами. Раздавят. Остальные — приемлемо. Так пусть и будут одни только остальные… Новые евреи рядом? Отлично. Эскадра терранцев? Прекрасно. Эскадра латино? Чудесно. Осталось добрать аравийцев. Теперь фактически добрали и начнут операцию по переброске десанта в систему Терры-10 сразу после того, как аравийская эскадра войдет в их сектор. Это их вежливое предложение главкому новых арабов, мол, присутствуйте вволю, было последней картой в пасьянсе. Оно-то и дало Сомову ключ к разгадке.
Виктор мысленно восхитился главкомом новых шотландцев: мудрый человек и великий тактик. Это ж какие нервы надо иметь, чтобы сидеть на чистом золоте, не трогать его, да еще и подзывать к себе остальных кладоискателей!
«Напоследок — Пряников…»
Командир летучей эскадры молча выслушал приказ покинуть прежний оперативный район и двигаться в сектор новых шотландцев. Ответил: «Есть, господин вице-адмирал!» И никаких вопросов задавать не стал.
«Каков хрен! А вот Катенька сказала бы: „Есть свой шарм у старой школы…“.
Теперь оставалось решить один крайне неприятный вопрос. Только что, сам того не желая, он крепко надул российского главкома Львова. Да, тот получит свои три процента, но только это будут три совершенно бесполезных процента. Пустота в чистейшем виде. И половина ударных сил с наследником престола во главе оперирует где-то на отшибе, дальше от сектора Нью-Скотленда, чем основные силы Империи…
Ох, как не нужен ему был огромный флот России над Террой-10! Лучший союзник, самый верный, самый надежный… но и слишком сильный для такой ситуации. Виктора очень устраивал расклад, при котором на «второй раунд» выйдут все, кроме сильнейших. Сообщать или не сообщать?
Он не уходил из рубки мгновенной связи, колебался, не в силах утвердиться в одном из двух возможных решений.
Эта земля требовалась Терре, как скитальцам в пустыне — манна небесная. Эта земля не менее того требовалась ему самому — ради Катеньки, ради Саши и Вари. Но все-таки трудно человеку, не помнившему за собой ни единой большой подлости за всю жизнь, махнув рукой, открыть счет… Виктору казалось: не он сам, и не главком Львов, а две части Русского мира ведут сейчас безмолвный диалог.
«Да что за чушь! Какой диалог! Он ведь не слышит меня, он ведь ничего не говорит мне…»
Ощущение не проходило.
На секунду Сомову представился Саша, его удивленный взгляд. Этот быстро соображает. Вмиг осознает, что отец оказался чуточку пониже…
«Вырастешь — поймешь», — мысленно ответил ему Сомов. И, подумав, добавил: «Женщины — это наше самое уязвимое место, сынок…»
Сомов внутренне смирился с неизбежностью. Вызвал центральный пост, велел сообщить аморфной массе десантных и транспортных отрядов: «Всем! Переход на новый курс…» Потом собрался было идти в медотсек, долатываться. И тут взгляд его упал на маленькую иконку Спаса, намертво привинченную к стене кем-то из связистов. Сейчас никто не мог облегчить ношу главкома, и только Богу Виктор мог рассказать о ней. Сомов начал молиться: «Господи, многие поймут меня, но не простят. Господи, прости меня Ты! Ведь Ты знаешь, я не могу иначе. Я никак не могу иначе. Кто поможет мне? Не от кого ждать помощи. Я не желаю их терять, ни Катеньку, ни сорванцов… я их слишком люблю. Господи, Ты знаешь. Прости меня. И еще. Если я этого не сделаю, сколько людей, наверное, могут пострадать! Сколько терранцев не получат насущно необходимого…» — тут он запнулся. Только теперь Виктор до конца осознал: «Если я этого не сделаю», — означает одну простую вещь. Правильнее ведь было бы сказать: «Если я не предам»… Нет. Да. «Хорошо, что никто из нижних чинов не видит моего лица»… Не разжимая губ, Сомов закричал: «Господи, Ты ведь слышишь меня! Ты слышишь всех! Никогда не молил Тебя о таком, но если Ты прощаешь меня, дай знак! Если ты не гневаешься…»
Он взглянул на иконку. Ничего.
Ничего?
Спаситель не смотрел на него. Виктор подошел ближе. Бог, кажется, искал нечто у него над головой. Виктор шагнул еще раз. Нет! Теперь Бог глядел в сторону. Налево. Или направо? Но только не в глаза! Мимо, мимо! Сын человеческий не хотел смотреть на него…
Никогда на протяжении всей жизни Сомов не испытывал такой боли. Даже когда умер отец. Даже когда его самого с треском вышибли с лучшей верфи Русского сектора. Даже когда Катенька двое суток балансировала между смертью и жизнью, тяжко рожая Варвару… Мир переворачивался в его голове; все осмысленное теряло смысл, стержень судьбы размягчился, и душа застонала от ужаса.
Горе было как водопад — тяжкое, беспощадное, оглушительное. А вслед за ним — раскаяние. Мучительное, звенящее, ужасающее. Остановился на краю. Мог бы и предать… Мог бы? Да все к тому шло.
— Дайте мне связь с российским главкомом Львовым…
Тот понял все с первых слов. Оценил. И прежде, чем отключился, с полминуты молчал, хотел, наверное, задать вопрос, почему Сомов даром отдает ему бесценную информацию. В счет трех процентов космической пустоты… То есть, опять-таки, даром. Но сдержался. Не унизил себя вопросом, вместо этого сказал:
— Спаси вас Христос, Виктор Максимович.
— Дай бог нам всем удачи, Владимир Петрович.
Отбой. Сомов выдержал паузу в несколько секунд. Повернулся к иконке. Спаситель смотрел строго, но все-таки — на него, именно на него, а не мимо. Главком перекрестился.
«Теперь прости меня ты, Катенька. А Сашка… уж точно был бы на моей стороне. И Варя. И ты. Но все равно — прости».
— А теперь дайте мне связь с главкомом Латинского союза.
В жилах Терры течет не только русская кровь…
* * *
…Сомову доложили о потерях во всех отрядах контингента, участвовавших в Новогодней битве. «Группа флотов» лишилась одного линейного крейсера, одного штабного корабля, двух рейдеров, пяти корветов и четырех транспортов. Получили тяжелые повреждения три линейных крейсера, один рейдер и четыре корвета.
Женевцы лишились большего. А именно: двух линкоров и четырех тяжелых крейсеров. Еще как минимум три больших артиллерийских корабля частично лишились боеспособности из-за повреждений.
«А пожалуй, наша взяла»… — прикинул Сомов и велел новому начштаба, недавно поставленному на должность взамен Пряникова, составить отчет о сражении для Терры.
«Придется женевцам подождать с реваншем…»
Нет, дело было не в том, кто сколько неприятельских вымпелов вывел из строя, хотя и по такому счету победа досталась терранцам. Просто Сомову удалось сохранить флот. Не дать женевцам выбить половину ударных сил (если не больше), в самоубийственном лобовом столкновении. Некрасивая вышла победа, грязная. Сойдись он еще раз с эскадрой Гольца, да навались тут еще артиллерийские корабли Российской империи… может быть, вышло бы красивее и очевиднее. А может быть и нет… Война — капризная баба, а женевский флот — серьезный противник. Сомов понимал: он переиграл женевцев не по количеству эффективных залпов, а стратегически; ему было с чем идти в систему Терры Десятой.
…И оправдывать там несколько тысяч терранских жизней, отданных сегодня ради призрачного успеха десантной операции.