…Тут Катенька повернулась к Сомову лицом. Положила щеку на ладонь, руку поставила на локоть и взглянула с вызовом:

— Вот уж дудки, Сомов. Все, о чем ты сейчас думаешь, я смогу дарить тебе еще очень долго. В том числе, когда мы будем старыми-старыми. Как две мумии. А сейчас, знаешь ли, я все еще способна дать тебе кое-что сверх того.

Катенька точно знала, о чем он думает. А иногда Сомов так же легко угадывал ее мысли.

Она пропустила волосы Виктора между пальцами. Нежно и требовательно.

Он прижал ее ладонь к своим губам…

Пробуждение было долгим и тяжелым. Как она не хотела покидать страну снов! Как же она не хотела уходить оттуда! Господи, зачем ты отбираешь последний мост к нему…

Катя патологически не умела убивать время ничегонеделанием. Это неудобно, это глупо, это противоестественно, в конце концов. И Сомова-старшая сумела занять себя и дочь. Каждый день она отрабатывала с Варенькой подходящий комплекс упражнений. Постепенно этот комплекс усложнялся. На шестой день плена Катя ввела кое-какие приемы самозащиты; Варенька начала заниматься с большим азартом. На двенадцатый день Катя намекнула, что во всяком комплексе можно отыскать некую философию… И грациозная, но слабосильная Варенька вляпалась в физкультуру всеми четырьмя конечностями. На самом деле — какая тут философия? Не умереть от скуки, вот и вся философия. Впрочем, нет худа без добра: давно надо было приохотить дочь к чему-нибудь подобному… Почему Витя чаще возится с Сашкой? Витя… Не думать.

Каждый день «спортивный сеанс» занимал часа по три.

А еще она каждый день рассказывала Вареньке историю о каком-нибудь великом человеке из древних времен. Не менее часа. День — о женщине, день — о мужчине… Витя… Не думать.

Разумеется, их отключили от информационной сети корабля. Полноценно заниматься научными разысканиями в таких условиях невозможно. Однако… однако… Некоторые вещи можно заменить силой ума. Если, конечно, есть, чем заменять. Витя по этому поводу говорил… Витя… Витя… Нет, не думать! Не думать! Не думать!

Хорошо. Успокоились. Утерли сопли. Собрали мозги в кучку. Работаем. Вот, например, историософское эссе. В нем частности не столь важны. Основные факты, лица, трактовки прочно сидят в памяти. Остается наложить на знакомую картину сетку новой концепции…

Катя перебрала темы, которые в последние год или два притягивали к себе ее внимание. Кое-что и в самом деле стоило бы обдумать. Например, каковы истинные причины трагедии святого Филиппа митрополита Московского, почему он восстал против опричнины? Ой, как это кое-что напоминает! Хотелось бы, чтоб напоминало… Впрочем, сие от нее, госпожи Сомовой, не зависит. С другой стороны, стоило бы высказать свою точку зрения на некоторые вещи… Кажется, концепция Георгия Федотова, писавшего о святом Филиппе в 20-х годах XX века, чуть грубовата. Чуть… простовата. Нет в ней подобающего случаю византийства, да и не мог Федотов почувствовать византийство, поскольку византийство виднее с Терры. Может быть, Терре следовало бы почаще вспоминать о святом Филиппе? Итак, митрополит Филипп и государь Иван IV…

В итоге Катя и на самом деле увлеклась. Заставила себя увлечься. Нет ничего хуже — беспомощно размазывать слезки по щечкам. И потом… Варенька не должна видеть, не должна чувствовать ее боли. Девочке хватает своих переживаний. Пусть видит: мать в порядке, мать делает дело, мать не унывает. Отлично. Итак, митрополит Филипп из боярского рода Колычевых…

Это очень хорошо и правильно — трагедия старомосковского святого. О ней надо писать. Но-о… как бы все-таки сбежать отсюда? Господи, как? Как?

Отсюда непременно надо сбежать!

Бежать надо. Ох. Но как?

Если бы Саша не удрал противу всех правил и расчетов, наверное, он сумел бы подсказать ей что-нибудь. Этот маленький гений разрушения был слишком хорош в своей роли, чтобы нормальные люди могли понять, как он думает. Таким способом размышляют, видимо, только гении и маньяки. Катя, при всей любви к сыну, до сих пор не могла окончательно остановиться на одном из этих определений… Однако она была совершенно уверена: как бы крепко их ни запечатывали в проклятой бочке «Изолятор № 100», Саша непременно отыскал бы способ сорвать печать изнутри. Такой способ, от которого кровь стыла бы в жилах, но… действенный. Однажды они с Варенькой немного соревновались. Слово «соревновались» — Варенькино. Дочь произнесла его дрожащими губами, обращаясь к представителю службы «Секрет-1», то есть военной разведки, когда он явился к Сомовым в дом и потребовал объяснений, какого хрена некто из здесь присутствующих на полдня обесточил весь учебный полигон «Грумант»… Сначала он бесконечно удивился, узнав, что милая девочка всего лишь «соревновалась» с милым мальчиком. Потом у него уже не было времени удивляться: команда офицеров экстра-класса из его же, как потом выяснилось, службы, ворвалась в комнату, моментально зафиксировала несчастного и принялась опознавать в нем Педро Челюсть — контрабандиста и шпиона межсистемного уровня… Катя сидела, онемев, а Варенька взвилась, подскочила к «милому мальчику», влепила ему пощечину и убежала, рыдая. «Милый мальчик» улыбался как ни в чем не бывало.

Маньяк или гений?

Пусть Господь рассудит. Для нее Саша — прежде всего сын, первенец, странный, но родной и любимый человек.

Младшенькая то и дело подкатывала к Кате с сумасшедшими планами освобождения. Катя и сама была не промах, юность ее прошла отнюдь не в инкубаторе. Здравого смысла и опыта госпожи Сомовой оказалось достаточно, чтобы с треском провалить одиннадцать дочерних прожектов. Оригнальные, радикальные, задуманные с огоньком, все они оставались недостаточно безумными. Катя хорошо знала дочь: присутствие старшего брата подобно сильному магниту влияло на ее внутреннюю сущность, можно сказать, искривляло ее; но возраст все поправит. Когда-нибудь у нынешней егозы будет очень спокойный и уравновешенный характер. Оставит она за бортом и упрямство, и язвительность… Наверное.

Впрочем, упрямство у них фамильное. По обеим линиям. Можно сказать, визитная карточка.

На седьмой или восьмой день плена Сомова-старшая окончательно убедилась: они вдвоем с дочерью не в состоянии разработать какой-нибудь технологический или силовой план побега.

С отчаяния она даже начала размышлять о соблазнении капитана Каминского. Сначала идея показалась ей не столь уж отвратительной. Катя представляла себя на месте леди Винтер, коварно совратившей своего тюремщика. Или какой-нибудь, прости Господи, Клеопатры, сумевшей на время подчинить себе волю самого Цезаря.

Мысль об использовании Каминского растревожила ее.

Катя занялась продумыванием конкретных ходов. Она уверена была в том, что блестящую идею, если это, разумеется, по-настоящему блестящая идея, всегда можно реализовать. Надо только прочувствовать общую ситуацию и распознать уязвимые места неприятеля.

Ведь он здесь тоже не первый день. И на женщин у него времени нет.

У любого мужчины можно пробудить желание. Была бы воля к действию.

Придумать предлог для беседы…

Кое-какие детали изменить в одежде…

Быть раскованной внешне и сконцентрированной внутри…

Улыбаться вот так…

Мужчины подобного типа любят разговоры о службе…

— …Мама, как ты думаешь, я выгляжу на шестнадцать или нет?

Катя вмиг отрезвела. Н-да. До чего ж заразительны кретинские мысли!

Первым делом она отвесила дочери пощечину.

— Даже не думай, паршивка!

Потом, когда Варенька застыла, и по щеке ее поползла слеза, Сомова старшая порывисто обняла дочь.

— Ну что, что ты Варенька. Не надо. Даже думать о таких вещах не надо.

Дочь молчала. Как будто окаменела.

— Прости меня, Варя. Пожалуйста, прости…

Тут Варенька закричала:

— Да я бы сбежала с Сашкой! Да я бы запросто сбежала!

— Да-да-да. Сбежала бы, дочка. Да-да. Сбежала бы. Конечно… Прости меня…

Варенька уперлась ей в живот ладонями, оттолкнулась и освободилась от объятий. «Не такая уж и слабосильная», — машинально отметила Сомова-старшая.

— Ты не понимаешь, мама! И Сашка, дурак, тоже…

«И впрямь чего-то я не понимаю… — подумала Катя — И это „что-то“ может оказаться важным». Но как об этом спросить, она, убей бог, не знала. Впрочем, Варенька не дала ей растеряться на полную катушку. Она с обидой в голосе выпалила матери свой секрет:

— Да знала я: ждут нас в шлюпочном ангаре. Не один Сашка у нас умник! Последнее дурачье будут, если не ждут… Мне тебя жалко стало, я тебя бросать не захотела… — тут она громко всхлипнула, — …одну…

Катя не сразу поняла смысл этих слов. А когда поняла, остолбенела. Теперь дочь обнимала ее, безгласную и неподвижную.

— Мамочка, ты не подумай! Мамочка, мне ничего не надо для себя! Мамочка, да что за глупости! Мамочка, я просто тебя хотела отсюда вытащить… любой ценой… Мамочка! Мамочка, ты слышишь меня?

У Кати в голове кукарекал, гагакал и блекотал по-индюшачьи шумный птичий двор. Она, кажется, начисто утратила способность мыслить трезво… Да она даже представить себе не могла… Наконец Сомовой-старшей удалось заставить руку подняться и погладить дочь по волосам. Один Бог ведает, какого усилия ей это стоило.

— У нас все будет хорошо, Варя. У нас все будет просто отлично…

Всю жизнь можно прожить рядом с близким человеком, но так и не узнать, на какие подвиги, на какие жертвы он готов ради тебя.

Чуть только они с Варенькой привели в порядок растрепанные чувства, Катя вернулась мыслями к авантюрному варианту побега, раньше казавшемуся ей столь соблазнительным. Раньше, покуда оный план не высказала ее собственная дочь… Вернулась и пришла в ужас. В жизни было ей даровано великое богатство семейного счастья; и дар бесценный чуть не превратился в простую игральную фишку. Да-да, в фишку на кону, где разыгрывалась всего-то навсего иллюзия удачного побега… О чем она думала? Клеопатра! Миледи доморощенная! При Вареньке! Вовсю! С этим…! И как потом Вите в глаза смотреть!

Сомова-старшая возблагодарила Бога, что Он вовремя одернул ее, и не допустил всей этой бредовой фанаберии осуществиться в реальности. В тот день Катя засыпала с мыслью: «А ведь я себя считала умной женщиной»…

Тень вчерашней дурости продолжала терзать ее и на следующие сутки. Некстати, очень некстати зашел капитан Каминский. Варенька сопровождала его столь зверским взглядом, что Кате на миг показалось, будто оабовец здесь отнюдь не тюремщик, а несчастный заключенный, и близится час пыток… Каминский упорно избегал смотреть Кате в глаза.

— Простите, Екатерина Ивановна, за беспокойство, к сожалению я вынужден потревожить…

— Оставь, капитан. Ты же тут хозяин.

— Мне не хотелось бы…

— Зачем пришел?

Больше он расшаркиваться не собирался. Как видно, лимит этикетных расшаркиваний исчерпался.

— Екатерина Ивановна, мы до сих пор не нашли вашего сына.

И тут капитан все-таки глянул на нее прямо, нашел глазами ее глаза.

Ладно, в точку. Она до смерти боялась за Сашу. Уже много дней сын не давал о себе знать — со времен «водяного инцидента». Ей было больно. Боль и прежде сочилась по капельке, но сейчас ее количество утроилось в одну секунду.

И все-таки Катя нашла в себе силы рассмеяться в холеную рожу Каминского.

— Я и была уверена, что не найдешь. Сашенька вообще мастер играть в прятки.

— Госпожа Сомова, вы знаете, где он. У меня нет на этот счет ни малейших сомнений.

«Как картежник какой-то. Я мол знаю, каков прикуп. Ну-ну. Кто нынче банкует?».

— Если б я и знала, какой мне резон помогать тебе, капитан?

— Он один, госпожа Сомова. Молодой человек с небогатым жизненным опытом в экстремальных обстоятельствах… Судя по его досье — способен отколоть любой фокус. А за фокусы ему потом придется отвечать. Не безопаснее ли ему будет здесь, рядом с вами? В конце концов, бегство Александра Викторовича бессмысленно. Ни вам, ни ему, ни господину Сомову-старшему оно не принесло ни малейшего облегчения. Только у меня появилась лишняя головная боль… Помогите мне. Пожалуйста. Помогая мне, вы поможете и вашему сыну, и самой себе.

По правде говоря, Каминский был прав. Саша уже умел ставить на уши ближних и дальних, но еще не научился думать, каково будет потом расхлебывать круто заваренную кашу… И, наверное, она могла бы сейчас как следует задуматься и помочь оабовцу. Все-таки дите-то родное, и какими бы ни были его умственные способности, а характер сына, его слабости и склонности Катя знала как «Отче наш».

— Нет, капитан.

Во-первых, ей было противно помогать загонщикам Саши. Прежде всего, противно. А уж потом все остальное… Впрочем, и остальное весило немало. Пусть парень ошибется, пусть он нос себе в кровь разобьет, пусть даже руку сломает при падении… Но сам. Это его жизнь. Не дать ему совершить собственные ошибки — значит не дать жить. Пусть поступает, как хочет.

И еще не известно, кстати, кто тут ошибается…

— Возможно, сегодня вы не готовы к этому разговору, Екатерина Ивановна. Подумайте до завтра. И я завтра…

— Нет, капитан! — перебила она оабовца.

Катя краем глаза уловила, как Варенька аплодирует ей. Совершенно беззвучно и с особенной манерной улыбкой «для мерзавцев». Нет. Разумеется, нет. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, никогда! Витя сказал бы: «Не следует откладывать на завтра то, что вообще не нужно делать».

— И все-таки, госпожа Сомова, я позволю себе…

Катю в один миг накрыло приступом бешенства.

— Мне до сих пор казалось, что некоторые вещи не нуждаются в комментариях. НЕТ, КАПИТАН! И скажи, доблестный офицер, тебе самому-то не противно сторожить девку и бабу? А? Давай, скажи! И часто тебя ставят на такую работу?

Вышло грубо, но она и хотела — грубо. В самый раз.

— Таков мой служебный долг, Екатерина Ивановна.

— Ты ведь знаешь, капитан, ни на девке, ни на бабе государственных грехов нет в помине. Знаешь?

Каминский замешкался с ответом. Не обо всем, как видно, оабовец имел право разговаривать с арестованными.

— Знаешь!

— В общих чертах. У меня нет полной информации по вашему делу. И мой долг обязывает меня повиноваться приказам. Знаете ли, госпожа Сомова, вас и вашу дочь я вижу впервые. Присяга, которую я когда-то дал своей стране, все-таки важнее!

Интонация выдала его обиду. «Зацепила я тебя, значит…» И Катя захотела добавить еще один залп — на прощание, но вместо этого неожиданно для себя самой произнесла:

— Я сочувствую тебе, капитан. Я сочувствую стране, капитан. Нечто исказилось, если совесть воюет с присягой.

Оабовец изо всех сил старался казаться невозмутимым. Молчал, борясь с эмоциями. Хотел доиграть роль джентльмена, болван. Пауза затягивалась.

В конце концов, он открыл рот:

— Екатерина Ивановна, я оставляю вас. Лишь один маленький вопрос, если позволите.

— Да?

— Почему вы все время обращаетесь ко мне на «ты»? Вам нравится оскорблять меня?

— Нет.

— Но ведь разница в возрасте у нас не настолько велика. Мне трудно представить вас, скажем… моей матерью.

«О! Значит вот на сколько я выгляжу…»

— Разница в возрасте не имеет значения.

— Тогда в чем дело, Екатерина Ивановна?

— Ответ прост, дорогой капитан. Обращение на «вы» — это награда тем людям, которых я уважаю.