Нога уже почти совсем не болела. Митька скосил глаза — опухоль вообще пропала, осталось лишь красное пятно, размером с пятирублевую монету. Ну ни фига же себе! Еще несколько часов назад он умирал, и мерещилась всякая гадость — рыжий Чебурашка, черная дорога в серости, а сейчас — солнце светит, слабый ветерок колышет травяное море, у горизонта протянулась белая гряда облаков. Куда ни посмотришь — трава, трава, где бледно-зеленая, где желтоватая. И кто-то там бегает — может, суслики, может, мыши… То и дело взлетает вверх, в горячий воздух, быстрая птица, покружится маленько в небе — и вновь ныряет в травы. А если приглядеться, заметишь, как неподвижно парят в вышине черные точки — наверное, большие хищные птицы, какие-нибудь местные орлы или ястребы. Парят, высматривая добычу. А какая тут может быть добыча? Разве что кролики?

— Не ерзай, — строго произнес кассар. — Свалишься как пить дать. Держись крепче за гриву и смотри вперед. А не по сторонам. Степи, что ли, не видел?

Митька кивнул, но просто так, для порядка. Свалиться он не боялся, знал, что сильные руки кассара моментально его подхватят. Успел уже убедиться, когда с утра они, наскоро перекусив размоченным в кипятке сушеным мясом, двинулись в путь. На север. Точно на север. Тогда он тоже вот крутился, впервые оказавшись на конской спине, и, заглядевшись на перебегающего им дорогу смешного бурого суслика, едва не брякнулся наземь. Но не брякнулся, конечно — кассар подхватил. Занес было руку, чтобы отвесить затрещину — и сдержался. Видно, решил, что больного трогать нельзя. Пока… Подумав, Митька решил не обижаться, если что. Все-таки Харт-ла-Гир тогда, ночью, оказался совсем иным. Трясся над Митькой, как курица над цыпленком… или как отец над умирающим сыном. Всегда желчный, язвительный, ночью он был растерянным и добрым. И ведь любимой лошади не пожалел. Потому что человек важнее коня. Конь дает человеку свою жизнь…

Почему-то вдруг вспомнились строки: «и примешь ты смерть от коня своего…» Митька сам не заметил, как произнес это вслух.

Кассар заинтересовался:

— Это ты к чему, Митика?

Митька засмеялся.

— Ну, есть в нашем мире такая сказка… то есть легенда… ну, в общем, как бы стихи. Был тысячу лет назад Олег, славянский князь… ну, типа вашего ла-мош. И вот он собрался воевать с хазарами, это тоже типа ваших кочевников, они грабили, жгли, и наши с ними тогда воевали. Ну, значит, едет он с дружиной, а навстречу — волхв. Маг, в общем. Старый весь такой, сгорбленный. И князь со скуки его и спрашивает: от чего я, короче, умру? Волхв на него посмотрел так грустно и отвечает: примешь ты смерть от коня своего. А Олег своего коня любил, и над волхвом прикололся. Но потом на всякий случай на другую лошадь пересел, а этого своего любимого коня отправил на отдых. Велел по ходу кормить его лучшим зерном, поить лучшей водой, и все такое. Потом прошло много лет, и Олег вспомнил про коня и решил его навестить. А конюхи и говорят — типа, ваш конь давно подох. Ладно, говорит князь, тогда хоть на кости его посмотрю, ну-ка по-быстрому туда пошли. Ну, привели его конюхи, на поле, а там кости валяются. И Олег посмотрел так, и говорит — какой, блин, тупой этот волхв был, типа шарлатан. Обещал мне смерть от коня, а я живой, а конь… И поставил ногу на череп этого коня… А оттуда, из черепа, ядовитая змея выползла и князя в ляжку кусанула. Ну, он закричал и помер, его закопали и выпили на его могиле. Вот такая легенда.

Харт-ла-Гир восхитился.

— Нет, ну надо же! Почти один в один история о доблестном Шмиу-ла-мау-Динми, спускавшемся в святилище Ночного Ветра. И тут, и там судьба, которая изначально соткана еще до сотворения Кругов, и никто не властен ее изменить — ни люди, ни демоны, ни даже Высокие Господа. Судьба висит над всеми, и средствами магии можно порой прочитать ту или иную ее нить, но только прочитать, ибо она неизменна. Мудр был тот волхв, жаль, что в вашем Круге не помнят его имени. А помнишь ли ты еще что-нибудь, подобное сему?

Митька потупился.

— Ну, как-то сходу в голову не лезет… Что-то мы такое в школе проходили… только…

— Только ты прошел мимо, — мгновенно понял кассар. — Неправильные у вас школы, вот что. У нас бы все сказания тебе накрепко вколотили тростью… на всю жизнь.

Митька мрачно кивнул. Он очень хорошо догадывался, что такое здешние школы. Наверняка уж тут замечания в дневник не пишут и на педсовет не вызывают. Все проще — вон, кусты лиу-тай-зви всюду растут. Чем дальше, тем больше он понимал, насколько же этот мир чужой, неправильный… хотя ведь и на Земле когда-то тоже было так.

…Летя с конской спины в траву, он даже не сразу понял, что случилось. И лишь яростный крик Харта-ла-Гира: «Ложись!» привел его в чувство. Бросившись в траву, он тут же опасливо поднял голову.

Вокруг кассара мельтешило кольцо рослых, закутанных в черное фигур, вооруженных короткими мечами и топориками. На первый взгляд, их там крутилось не менее двух десятков — и это лишь те, кого Митька видел. Можно было только догадываться, сколько еще прячутся в высокой — выше пояса — траве.

— Кидай железяки, дурень, — громко выкрикнул один из нападавших. — Так и так порежем ломтиками, а сдашься — отпустим. Вещички возьмем, да и отпустим.

Кассар коротко свистнул, взмахнул мечом — и поскакал навстречу кричавшему. Короткое движение руки, снизу вверх — и предлагавший сдаться обмяк, тяжело повалился на стремительно темнеющую под ним траву. Сейчас же в воздухе злобно засвистели камни — нападавшие, раскрутив над головой пращу, выпускали булыжник и сейчас же отбегали, перезаряжая свое примитивное оружие. Хотя, как показалось Митьке, залепить таким вот камешком в лоб — это гарантированная дырка в черепе. Тем более, на косорукость враги явно не жаловались, камни в кассара летели кучно. Но вновь, как и прошлый раз, длинный кассарский меч встречал их, вылавливая из горячего воздуха, сбивал на землю — лишь раздавался то и дело звон, сверкали желтые искры. Ни фига себе реакция, завистливо и в то же время горделиво подумал Митька.

Харт-ла-Гир, впрочем, не слишком увлекался защитой — понимал, что пращники всего опаснее на дальней дистанции. Отбив первый рой камней, он погнал коня по кругу, и сзади оставались темные фигуры, расплывались чернильными кляксами в ломкой, желтеющей траве. Как ни пытались нападающие зацепить его своими короткими, пригодными разве что для ближнего боя клинками, кассар неизменно оказывался быстрее. «Да он их мочит как монстров в doom’е — весело подумал Митька. — Да еще как с кодом неуязвимости».

Действительно, схватка продолжалась недолго. Видя, к чему идет дело, нападающие расступились, разомкнули круг — а затем брызнули во все стороны, словно тараканы от веника. Нескольких, впрочем, кассар положил, метнув в их сторону пригоршню острых мелких дисков. Один такой диск, не найдя цели, шлепнулся неподалеку от Митьки, и тот, подтянувшись на локтях, подобрал его. Точно металлический рубль, только гораздо тоньше и заточен до бритвенной остроты. Ну прямо ниндзя, восхитился Митька. Диск он на всякий случай решил заныкать и, осторожно обмотав его, спрятал под набедренной повязкой. Может, пригодится.

Но многие все же сумели удрать. Приподнявшись, Митька видел, как быстро колышется трава — нападающие бежали к спрятанным где-то вдалеке коням. Короткое, прерывистое ржание — и вот уже несколько темных точек стремительно удаляется к холмистому горизонту.

Снять бы их сейчас из снайперской винтовки, уныло подумал Митька. Увы, тут ничего круче лука еще не придумано.

Показался кассар. Так и не спешившись, он тащил на тонком, но прочном аркане одного из нападавших. Невысокий, но крепенький парень, на вид лет двадцати, не старше. Впрочем, кто знает, сколько ему по правде? Митька еще в городе понял, что здешние люди зачастую кажутся моложе, чем на самом деле.

Пленник дрыгался, упирался, но ничего не мог поделать. Петля стягивала ему руки и торс, и сколько тот ни старался разгрызть веревку зубами — не получалось.

Харт-ла-Гир соскочил, наконец, с седла. Подошел к пленному, легко увернулся от удара ногой и принялся деловито связывать юношу. Вскоре тот был неподвижен, и единственное что мог — злобно озираться, как пойманный волчонок.

— Митика, иди сюда, — велел кассар. — Ты цел? Ничем не зацепило?

— Угу… А что вы будете с этим делать?

Кассар нехорошо усмехнулся.

— Сейчас мы с ним поговорим. И он нам расскажет, кто и с каким заданием их послал. Мы будем говорить недолго, ибо разбойники могут вернуться с подкреплением. Но и отпущенного нам богами времени хватит, чтобы вытрясти из него все.

Харт-ла-Гир повернулся к валяющемуся в траве парню.

— Ты понимаешь мою речь?

Тот мрачно молчал.

— Очень жаль, потому что тогда тебя придется учить правильной олларской речи. Учить с помощью вот этого…

Он вынул из-за пояса широкий, со слегка изогнутым лезвием нож.

— Вы что, его пытать будете? — встревожился Митька.

Кассар безмятежно улыбнулся, показав ряд крепких, удивительно белых зубов.

— Думаю начать с его пальцев. Сперва на ногах. Затем пойдем выше…

Рассеянно вращая нож в ладони, он приблизился к парню.

— Ну? Начинаем урок олларского?

Митька, подскочив сзади, решительно ухватил кассара за плечо.

— Господин Харт-ла-Гир, не надо! Это… это жестоко.

— Да? — ядовито процедил кассар. — Ничуть не более жестоко, чем изрубить нас ломтями, что и собирались делать эти вон молодчики. Ничуть не менее жестоко, чем обстрелять нас ночью отравленными стрелами… или вспомни, что хотел сотворить с тобою Салир-гуа-нау, ночной хозяин порта. Вот я и хочу побеседовать с этим благовоспитанным молодым человеком на понятном ему языке. Да, ему сейчас будет больно… но ничуть не больнее, чем тебе ночью. А мне надо понять, кто же дергает за все эти ниточки.

— Но ведь это… — сморгнул Митька внезапно выступившие из глаз слезы, — это… ну нельзя так. Ну не по-человечески… ну ладно, когда кулаком или там ремнем… но пальцы резать… Это ведь все равно как… — он замялся. Слова «фашисты» в олларском языке, конечно же, не было.

— Митика, — раздраженно повернулся к нему кассар, — ты мне мешаешь, а времени у нас действительно очень мало. Я не собираюсь сейчас с тобой спорить, я буду делать свое дело. И если ты еще раз откроешь рот… ты сейчас еще слишком слаб, чтобы тебя пороть… но вот если связать так же, — кивнул он на пленника, — и заткнуть рот набедренной повязкой, то уж это твоему драгоценному здоровью никак не повредит. Так что выбирай. Или ты сидишь молча, или — веревки.

— Только попробуйте, — пытаясь справиться со слезами, пробурчал Митька. — Я тогда… я тогда убегу, вы не уследите.

— Ты уже однажды пытался мною командовать, — сухо обронил кассар. — Вспомни, чем кончилось. Больше у тебя это не пройдет. Впрочем, хорошо, что предупредил — теперь я на ночь, пожалуй, буду тебя связывать. На всякий случай. А теперь закрой рот. Не можешь смотреть — отвернись. Или лучше вон пойди к Угольку, напои его. В мешке еще достаточно воды.

Митька, однако, не мог сдвинуться с места. Сидя на корточках, он широко раскрытыми глазами смотрел на происходящее.

— Ну, — ухмыльнулся кассар, поднеся к глазам пленника нож, — ты вспомнил язык?

Парнишка судорожно кивнул.

— Вот и славно. Итак, слушай. Мне надо знать, кто вы такие, кто вас сюда послал и как в точности звучал приказ. Не вздумай лгать — если ты знаешь, кто я, то знаешь и то, что я умею отличать вранье от правды. Если не знаешь — просто поверь, что оно так. Скажешь правду — я отпущу тебя. — Чтобы я погиб в степи от жажды и ястребов? — с ненавистью выдохнул юноша.

— Не пытайся казаться глупее, чем ты есть, — возразил кассар. — Скоро сюда с подкреплением вернутся твои товарищи. И найдут тебя здесь — связанного, побитого, но живого. Дальнейшее зависит от тебя. Сумеешь доказать им, что молчал — будешь жить. Нет — твои сложности. А меня интересует лишь то, что я спросил. Кто, зачем и как. Говори.

Пленник долго не отвечал. Потом мрачно выдохнул:

— Я верен своему слову, я верен своему Роду, я верен своим богам. Язык мой не предаст.

— Вон как? — ненатурально удивился Харт-ла-Гир. — Ладно же. Я тоже верен своему долгу. Приступим.

Митька дернулся, видя, как неуловимым движением кассар схватил левую ступню юноши и положил ее себе на колено, а потом, приставив к мизинцу острие ножа, коротко, но сильно резанул.

Кровь выплеснулась одновременно с криком — сдавленным, отчаянным, звериным.

— Вот так, — кивнул кассар, аккуратно обтирая лезвие пучком травы. — Как видишь, я не шучу. — Он брезгливо поднял с земли что-то и поднес к самому лицу пленника. — Вот, одного пальца у тебя уже нет. Теперь очередь второго. Понял?

— Я… — хрипло, плачуще выдохнул парнишка, — я скажу.

Но что он сказал, Митька уже не слышал. Неудержимым потоком хлынула из горла омерзительная, вонючая рвота, в глазах помутилось, запрыгали острые зеленые пятна, и он со стоном упал лицом в траву. И сейчас же милосердная тьма сомкнулась над ним.

— Очухался? — ворчливо спросил кассар, переворачивая Митьку на спину. — Сходи умойся, там еще осталась вода. — Какой же ты все-таки… с белой звезды…

Митька поднялся.

Все вокруг было по-прежнему — зависло в небе жгучее солнце, прокатывался по верхушкам трав легкий ветерок, пугливо шмыгнула какая-то мелкая зверушка. Невозмутимый Уголек бродил невдалеке, шумно вздыхал, время от времени наклонял шею и щипал сухую траву.

И пленник тоже никуда не делся. Черным мешком он лежал навзничь, освобожденный от веревок, и ветер ласково трепал его длинные темные волосы.

— Он все рассказал, — удовлетворенно заметил Харт-ла-Гир. — Да, все как я и думал.

— Вы… — прошептал Митька… — вы убили его! А ведь обещали…

— Да, обещал, Митика. Чего не пообещаешь, лишь бы развязать туго завязанный язык.

— Но ведь… Вы же сами… это же подло!

— Подло, — вздохнул кассар. — Но необходимо. А знаешь, кто виноват в его смерти?

— Ну, кто? — недоверчиво буркнул Митька.

— Ты. Именно из-за тебя мне пришлось зарезать парнишку.

Митька отшатнулся, с ужасом глядя на кассара.

— Но почему?

— Ты просил его не пытать? Ты говорил, что это низко, подло, не по-человечески? — скучным голосом перечислил Харт-ла-Гир. — Ты ставил мне условия, угрожал побегом? А ведь все это говорилось при нем. Теперь посмотри на все это его глазами. Раб смеет вмешиваться в дела господина, раб смеет требовать от господина, при этом раб требует милости к врагу, чуть было его самого не убившего. Мыслимо ли такое? Бывают ли такие рабы? И может ли в таком случае истинный господин тут же, на месте, не отрезать безумцу его поганый язык? Отсюда простой вывод — ты не настоящий раб, а я не настоящий господин. Мы оба с тобой притворяемся. И более того — таких, как ты, ужасающихся пытке, в нашем мире нет. Никто не просится в застенок, но пытка другого — обычное дело, в ней нет ничего странного. Отсюда вывод — ты чужой в нашем мире. Пускай этот юноша, — кивнул кассар в сторону трупа, — сам бы и ничего не понял, он все равно бы рассказал своим, а уж там найдется, кому приложить палочку к палочке. Они охотятся за тобой, Митика, но еще не знают, где ты именно и кто именно тебя сопровождает. Поэтому подозревают всех, кто более или менее подходит под описание. Поэтому в степь высланы разъезды, поэтому подкуплены кочевники. Степь, однако, большая, а куда мы движемся, наши враги не знают. Но стоит им понять, что это именно ты, а не просто похожий на тебя мальчишка — и все их силы будут брошены сюда. Можно кое-как отбиться от одного отряда, да и то… вспомни ночь и стрелу. Но отбиться от целой армии не смог бы ни один… а куда уж мне… Ты понимаешь, что такое армия? Ты видел, как лавиной несется конница? Ты видел, как сплошной цепью идет пехота? Ты знаешь, что такое боевые колдуны… впрочем, у сарграмцев их нет, но от этого не легче. Ты выдал себя своей неуместной жалостью. А ведь сколько раз я тебя предупреждал — слушайся меня, я лучше знаю, какие пути ведут к жизни, а какие — в нижние пещеры.

Митька подавленно молчал. Возразить ему было нечего.

— Поехали, — потрепал его по плечу кассар. — Ничего, тебе наука. Впредь будешь осторожнее.

И вновь пришлось держаться за конскую гриву, и вокруг лежала колючим одеялом необъятная степь. Солнце жарило все сильнее, и млоэ давно уже спрятали в седельную сумку, да и кассар расстался со своей плотной курткой. Под его загорелой, медного отлива кожей прокатывались мощные бугры мышц. Как ни старайся, а такой мускулатуры у него, Митьки, никогда не будет. Это ведь не Земля…

— Что он вам сказал-то хоть? — рискнул спросить Митька, когда они уже изрядно отъехали от мертвого тела.

— То же, что я и предполагал. Это не степные разбойники-тсиу, хотя вырядились они именно так. Разбойникам сейчас нечего делать. Караваны в такое время не ходят, слишком жарко и безводно. Сейчас купцы предпочитают двигаться морем, оно и быстрее получается, и дешевле. А вот осенью, когда переменятся ветры, и морской путь станет опасен — тогда действительно сюда потянутся караваны. Тем более, пройдут дожди и возродится трава, значит, можно не беспокоиться о корме для лошадей и быков… Да и жара спадет, все не так тяжко. Осень — самое разбойничье время, но до осени еще далеко. А эти — крестьяне из нескольких окрестных селений. Все как на подбор — шваль, не достигшая возраста мужа молодежь. Несколько дней назад по селениям ездил богато одетый мужчина, видимо, кассарского звания, а может, и из жрецов. Внешних знаков различия на нем не было. Он выискивал охотников до приключений, щедро платил им задаток. Выдал вот эти разбойничьи тряпки, выдал оружие. За нас с тобой живых он сулил тысячу серебряных огримов, за мертвых — триста. Деньги, как видишь, немалые. Просто так не швыряются. Я думаю, что и ночные наши гости — такие же млишу, как и эти — тсиу. Только ночных, наверное, не из крестьян набирали — уж больно умело стреляют. В общем, дела неважные. В селения нам соваться нельзя, а припасы уже на исходе. И вода… разве что источник какой встретится, но сомнительно. Источники все в селениях, возле воды люди и строятся. Ладно, посмотрим. Пока что мы оба живы и здоровы. Завтра ты уж пешком пойдешь.

— Куда хоть мы идем? — Митька наконец задал давно уже вертевшийся вопрос.

— Если бы знать, — вздохнул кассар. — Если бы знать… Возможно, мы идем прямо в пасть ко льву.