— Шевалье, мы же договорились — правду в обмен на правду. Мне неприятно говорить такое дворянину, которым вы, безусловно, являетесь, но о своем происхождении вы лжете.

— А вам есть разница?

— Есть. Скажите что-нибудь на языке русских княжеств.

— Poshel v zadnitsu.

— Не понимаю… Между прочим, я прожил два года в гостях у владетеля города Галич Владимира. Произношение сходное, но слова мне неизвестны.

Казаков подумал и изрек:

— Паки, паки. Иже херувимы. Ох ты гой еси. Житие мое.

Ангерран де Фуа наклонил голову и посмотрел на Казакова, словно добрый психиатр, разговаривающий с пациентом, страдающим параноидальным бредом, осложненным парамнезией. По крайней мере так показалось Сергею.

— Не то. Ладно, сударь. Не желаете отвечать — перетерплю. Но учтите, я знаю восемь европейских языков и не меньше дюжины разных диалектов. С герцогом Владимиром Галицким я говорил вполне свободно… Все, что я от вас услышал, не походит ни на один известный язык.

Разумеется. Наречие, используемое сейчас на Руси, отличается от разговорного русского языка, окончательно сложившегося только в XVIII веке, так же, как визгливый итальянский говор от высокой латыни. Древнерусский для Казакова на слух воспринимался бы, как сербский или чешский языки — понятны отдельные слова, но не смысл фразы.

Ангерран продолжал наседать:

— Эти необычности наводят на размышления, правда? Не беспокойтесь, я ничего не расскажу Элеоноре. Просто логические умозаключения. Лучше поведайте, какие страны и города лежат к востоку от Иерусалима?

— Дамаск, Багдад, Киркук, Исфахан, — блеснул Казаков эрудицией, будучи уверенным, что эти древние города наверняка существуют в двенадцатом веке. Следовательно, подловить его не на чем. Старый хрыч устроил настоящий допрос с пристрастием. — Чуть севернее — Алеппо, Мосул и Конья.

— Я вами восхищен, шевалье, — покачал головой престарелый Ангерран. — Великолепно. Это если учесть, что вы ни слова не понимаете по-арабски и сами мне заявили, будто никогда не ездили в Святую землю. Боюсь, даже самые образованные монахи не назвали бы и половины перечисленных вами городов. Они знают Иерусалим, поселения на побережье, принадлежащие христианам, и только.

— Чего вы от меня домогаетесь? — искренне возмутился Казаков. — Если вы не хотите, чтобы я служил вам, — Бога ради! Поверьте, у меня есть свой рыцарь…

— Сюзерен, — ласковейшим тоном поправил Ангерран де Фуа. — У нас никогда не говорят «свой рыцарь». Благородный человек принадлежит только себе, королю и Богу. Видите, даже на норманно-французском вы разговариваете с ошибками. Слово «домогаетесь», между прочим, обозначает непристойные устремления. Главные правила языка вы затвердили, но тайны построения фраз от вас пока ускользают. Происхождение неясно. Не представляете себе простейших вещей, о которых слышал и ребенок, но в то же время сверкаете познаниями много повидавшего и ученого человека. Вас отрекомендовала королева Элеонора Аквитанская, чьим словам я верю, как своим, — и в то же время она не удосужилась рассказать мне вашу родословную. Следовательно, таковая ей неизвестна. Слухи распространяются всегда и в любом королевстве с быстротой крыльев коршуна, Сицилия не исключение. Я уже знаю, что вчера полный вечер вы настойчиво ухаживали за наваррской принцессой и королева-мать этому потворствовала. Вы не человек, мессир, а сплошная романтическая загадка.

— Каков уж есть, — буркнул Казаков. — Мне можно идти, шевалье?

— Постойте. — Ангерран де Фуа поморщился. — Свою горячность оставьте для Беренгарии. И не сужайте глаза от злости. Я догадываюсь, что вы с принцессой не просто друзья. Элеонора дала легкий намек, достаточный, чтобы понять… Ничего страшного я в этом не вижу и сплетен пускать не буду. Вы владеете оружием?

— Немного, — ответил Казаков, не понимая, что все-таки от него хочет невероятно дотошный синеглазый Ангерран.

— Немного… — почти по слогам повторил мессир де Фуа. — Еще одна загадка. А ну…

Совершенно не стариковским молниеносным движением пожилой рыцарь извлек из ножен прямой итальянский кинжал и, повторяя вчерашний подвиг Беренгарии, взмахнул ладонью.

Рефлекс сработал. Перехватить летящий с немыслимой скоростью нож могут только ниндзя из глупых китайских фильмов, но вот уклониться… Отправлению кинжала в полет предшествует весьма длительная процедура: вынуть, правильно устроить рукоять в ладони, наметить цель, сделать замах, дать толчок… Долго. В худшем для обороняющегося случае — секунда, в лучшем — от двух до четырех. Ангерран уложился в две.

Мгновение спустя Казаков понял, что палестинский рыцарь отнюдь не хотел его убить, ибо кинжал летел рукоятью вперед, но, правда, в лицо. При попадании может хорошенько оглушить, а если ударит в глаз — не миновать контузии яблока. Однако клинок глухо стукнулся о спинку черного монастырского стула и был мигом подхвачен. Еще через пару секунд он с дребезжанием вошел в доски над головой мессира Ангеррана. В двух пальцах от макушки.

— Мда… — господин де Фуа выдержал приличествующую паузу, — вызывает уважение. И, естественно, новые вопросы. Мечом владеете?

— Нет, — чистосердечно повинился Казаков. — Точнее, могу использовать похожее оружие. Палку, например. Если какое-то время поучиться, меч, наверное, тоже перестанет быть для меня, как вы выразились, «романтической загадкой». С ножом проще, право слово.

— Скажите, — Ангерран уставился своими хулиганскими глазами в потолок и пожевал губами, — можно ли человека убить, к примеру, ягодой оливы?

«Вот привязался, — недовольно подумал Казаков. — Интересно, зачем тебе это знать? Ты-то по виду можешь убить кого угодно и чем угодно — от глиняной миски до катапульты…»

— Можно, — самым милейшим манером улыбнулся оруженосец. — И разными способами. Я знаю четыре, а вы?

— Два, — как ни в чем не бывало признался Ангерран. — Вы мне подходите, шевалье. Платить буду четыре безанта за седмицу. Выполнение отдельных поручений награждается, как понимаете, отдельно. Стол, крыша, конь, все расходы — мои. Не беспокойтесь, я никогда не нарушаю законы Святой Матери-Церкви и лишь отчасти королевские. С Сицилии я уеду не раньше чем через месяц. Если за это время мы остаемся довольны друг другом — вы, сударь, получите золотые шпоры рыцаря, как и просила для вас Элеонора Пуату. Мой лен не подчинен королю Иерусалимскому, и я имею право посвящения. Затем… Я живу одним днем. В будущее стараюсь не заглядывать. И вот еще… Я не стану расспрашивать вас о прошлом, оно принадлежит только своему хозяину. Захотите — сами поведаете.

— А вы не хотите? — вдруг спросил Казаков. — Я немножко приучен наблюдать за людьми. К примеру… Ваше имя, Ангерран, кажется мне неудобным. По-моему, оно не совсем подлинное.

— В обществе зовите меня именно так, — отозвался седой рыцарь. — Между собой… Когда беседа приватная — называйте меня Рено.

— Рено, — задумчиво повторил Сергей. — Рено… Весьма рад.

Элеонора наметила на сегодня много важных дел. Поначалу — переезд из опустевшего королевского замка (большинство дворян отправилось на турнир за город или на свои корабли) в монастырь Святой Цецилии. Рыцари наваррского кортежа ждали королеву и принцессу Беренгарию с самого рассвета, надеясь, что дамы встанут рано, дав наваррцам возможность успеть к ристалищным боям. Элеонора, как всегда, была внимательна к своему окружению и, позавтракав, быстро оделась, поторопила Беренгарию, после чего выехала из резиденции Танкреда. Почетную дворянскую охрану королева отпустила у ворот монастыря, понимая, что молодым воякам хочется как можно быстрее отправиться на турнир.

Последовала новая стычка с аббатисой Ромуальдиной. Старая бенедиктинка ворчливо выговорила Элеоноре, что невинную девушку (имелась в виду Беренгария) опасно оставлять на ночь в мирском вертепе — замке короля, ожгла драконьим взглядом Казакова (последний только хмыкал, когда на мессинских улицах с ним раскланивались встреченные по пути дворяне) и спросила Беренгарию, выполнила ли та епитимью. Принцесса еще вчера вечером объяснила Сергею, что раз ее преподобие наложила церковное наказание более от злости, нежели от благочестия, то исполнять его не стоит. Вот когда Беренгария сходит к исповеднику и все ему расскажет, тот будет иметь право подвергнуть свою духовную дочь любому испытанию.

Деятельная королева, несмотря на то что спала весьма недолго, отдыхать вовсе не собиралась. Элеонора переоделась в более скромное платье белого вдовьего цвета, украсила себя шапочкой с вуалью и, прихватив незаменимую мадам де Борж, отбыла в неизвестном Казакову направлении вскоре после полуденной мессы.

Две всадницы выехали из святой обители и свернули. налево, к центру города. Через некоторое время двух спокойных меринов приняли под узду слуги во дворе большого и чуть мрачноватого дома, стоявшего рядом с кафедральным собором. Мадам де Борж осталась внизу, а Элеонора Аквитанская прошла, ведомая незнакомым оруженосцем, на второй этаж, где королеву принял командор сицилийской прециггтории Ордена тамплиеров. Вскоре к ним присоединился и мессир Анри де Шатоден — импозантный высокий рыцарь в белом плаще и с командорской цепью. Конечно, устав Ордена Храма строг, но там говорится лишь о том, что рыцарям нельзя смотреть на женщину. Беседовать о делах можно сколько угодно.

Элеонора изложила цели визита, передала главам сицилийского и парижского командорств верительное письмо, после чего храмовники пообещали переслать в аббатство Святой Цецилии сто пятьдесят тысяч английских фунтов ближайшим же вечером. Ей вручили связку ключей от сундуков, и Элеонора спрятала их в кармашке рукава.

Затем командоры проводили ее в примыкавшие к дому помещения небольшого мужского монастыря, расположившегося сразу за собором Святого Сальватора, и королеву-мать принял Папа Римский Климент. От Папы Элеонора вышла, едва сдерживая торжествующую улыбку и сжимая в руке медный цилиндр, в котором обычно хранят свитки. С капсулы свисала веревочка, украшенная кругляшом золотистого воска с печатью в виде монограммы Христа и ключей апостола Петра. Королева одержала очередную победу.

В то самое время, когда ее величество возвращалась к стенам святой обители, полагая, что теперь-то все будет в порядке и главные трудности устранены, в храме монастыря случилось дурное знамение — на бронзовой подставке перед статуей пресвятой Девы Марии погасли все свечи, будто ветер задул. То же самое произошло возле придела святого Бенедикта Нурсийского. Язычки свечей, стоящих у алтарного распятия, поколебались, однако не потухли. Монашки вдруг заметили, что в храме да и просто во дворе монастыря стало прохладно.

Элеонора, проведя еще час за обедом, а потом за чтением сочинений небезызвестного блаженного Августина, приняла гостя. Мессир Ангерран де Фуа прошелся по монастырю, подозрительно оглядываясь, словно ожидал увидеть кого-то знакомого, но неприятного. Затем у него с Элеонорой состоялся краткий разговор.

Настоятельница Ромуальдина приказала монахине, занимавшей должность келаря обители, впредь не покупать свечи у поставщика Лоренцо Фортунати, мотивируя это тем, что дурно сделанные фитили быстро отсыревают и не могут гореть. В двух боковых приделах монастырской церкви свечное пламя, как ни старались послушницы, так и не появилось, а перед алтарем по-прежнему беспокойно колебалось.

Казаков проводил Ангеррана де Фуа до монастырского двора, тот, забрав от коновязи лошадь, быстро попрощался и уехал. По его словам, следовало еще встретиться с Филиппом-Августом, но зачем — непонятно.

Обитель Святой Цецилии занимала весьма обширное пространство на северной окраине Мессины. Монастырь, обнесенный собственной стеной, являлся городом в городе — со своими конюшнями, скотным двором, большим садом, состоявшим из обязательных оливковых деревьев и зарослей винограда. Места, где можно погулять и спокойно подумать, более чем достаточно. И наплевать, что аббатиса станет возмущаться.

Королева Элеонора Аквитанская сдержала обещание, данное Сергею утром. Едва поговорив с навестившим аббатство мессиром Ангерраном, королева приказала позвать оруженосца и, представив благородного господина де Фуа в соответствии с этикетом (процедура обязательная, хотя Сергей и величественный старикан уже были знакомы не один день), покинула комнату.

Вначале последовали ни к чему не обязывающие фразы, Ангерран спрашивал о всякой ерунде наподобие: «Вам больше нравятся бургундские или аквитанские вина?» — а потом вдруг превратился из добродушного дедушки в самого настоящего следователя.

Допрос проходил по всем правилам: вопрос, потом несколько слов на тему отвлеченную, прежний вопрос повторяется в иной формулировке, ответы сравниваются… Казаков очень быстро понял, что проиграл. Сказывалось плохое знание языка и того самого проклятущего средневекового менталитета. Кто ж знал, что здешние понятия о воспитании и образованности включают в себя знание Священного Писания почти наизусть и хотя бы краткое знакомство с трудами главнейших богословов, от Августина до Абеляра, и работами их оппонентов? Геральдика, почти обязательный латинский язык, с помощью которого ярл из какой-нибудь Швеции может запросто общаться с кастильцем или греком, схоластика, современная география (о которой представление тут весьма варварское, и это еще мягко сказано), законы церкви, уставы дворянства, сочинения римских авторов о военном искусстве — науки, практически не известные обычному человеку в веке двадцатом, но отлично знакомые хоть немного учившимся людям предпоследнего десятилетия двенадцатого века. Ангерран добил Казакова простейшей задачкой: «Сударь, не подскажете, сколько стоит свежевыпеченный хлеб?» Тот только руками развел.

— Безнадежно, — посмеивался де Фуа. — Я, конечно встречал самых разных людей, но… Вы в своем невежестве просто умилительны. Как вы умудрились добраться до Европы, шевалье?

И все равно Казаков удивил седого рыцаря. Поняв, к чему тот клонит, мессир оруженосец точно называл географические точки, изложил возможную тактику новой войны крестоносцев против сарацин (обогащенную неплохими знаниями о военных доктринах будущего) и показал, что может мыслить с применением плохо известных здесь методов индукции и дедукции. Хотя, как известно, логику придумали еще в Древней Греции, а именно в настоящие времена создавались правила построения силлогизмов.

Ангерран заинтересовался — он очень любил тайны,

Разумеется, помощник, почти ничего не знающий о жизни средиземноморской Европы, может что-нибудь напутать и влипнуть в неприятную для всех историю только из-за своей бестолковости, однако отнести письмо или выполнить другое простенькое поручение — сколько угодно. Мессир де Фуа сделал вывод, что сей молодой человек вполне сообразителен и владеет некоторыми искусствами куда лучше, чем все остальные. Немного поднатаскать — и из креатуры Элеоноры Аквитанской выйдет толк. Старая королева не стала бы рекомендовать абсолютно ни к чему не пригодного человека, у нее есть опыт и знание жизни. В конце концов, Элеонора ему доверяет, а отчего — непонятно…

Казаков, пытаясь не обращать внимания на взгляды монахинь, работавших в саду, прогуливался под темно-зелеными кронами, шествуя в сторону от маслобойни к монастырской церкви. Ангерран его тоже весьма заинтриговал — этот человек уж настолько отличался от всех доселе виденных, что вызывал настоящий благоговейный восторг, перемешанный с чувством опасности.

С другой стороны, многих ли Сергей встречал раньше? Да и все, с кем приходилось общаться, отнюдь не смахивали на классические средневековые типажи. Ну разве что сэр Мишель и Ричард — рыцари со всеми рыцарскими комплексами… Однако у обоих свои тараканы в голове, опять же делающие английского короля и нормандского шевалье категорически непохожими на глуповато-возвышенных персонажей романов Томаса Мэлори.

В Ангерране невооруженным глазом замечалась хватка, непоколебимая уверенность в себе и привычка командовать. Вдобавок он запросто вхож к Элеоноре. Теперь следует представить человека, живущего через восемьсот лет и способного без приглашения и высочайшего дозволения появляться в личных покоях президента России или Соединенных Штатов. Но к Танкреду мессира де Фуа не звали, значит, дяденька принадлежит не к самому высшему свету. Что из этого следует?

Верно, очередной приступ шпиономании…

Скорее всего мессир Ангерран какой-нибудь особый порученец королевы-матери. Конечно, в таком случае ему приходится использовать чужое или придуманное имя. Последнее-то он назвал, а вот фамилию умолчал. Имя Рено в нынешние времена распространено так же, как Иван или Андрей в будущей России. Одно хорошо — этот самый Рено-Ангерран-или-как-его-там пообещал выполнить просьбу Элеоноры Пуату. Что ни говори, рыцарские шпоры здесь не раздают направо и налево, они являются чем-то наподобие красной корочки с названием оч-чень солидного учреждения. Только здесь это учреждение именуется весьма просто — «дворянское сословие».

— Посмотрим, — буркнул под нос Сергей и оглянулся. Не заметив как, он благополучно миновал сад и вышел к южной стене церкви — обычному на Сицилии длиннющему приземистому зданию с будто приплюснутой колокольней и вычурным резным порталом над входом. Конечно, до портала монастыря из «Имени Розы», каковой роман Сергей читал еще тогда, здешнему далеко, но все равно выглядит красиво и жутковато. Интересно, почему скульпторы начала второго тысячелетия испытывают такое невероятное пристрастие к сценам Страшного Суда?

От любопытства он заглянул в церковь. Если появится аббатиса Ромуальдина, питающая клиническую ненависть к мужчинам вообще и к нему в частности, из храма выгнать не посмеет. Не с ее шестка. И вообще: ведем себя прилично, с монахинями не заигрываем, пьяные песни не орем. Внешне — образец добродетели.

«Так, а здесь положено снимать шапку или как? — подумал Казаков, стоя возле вырезанной из мрамора громадной раковины, наполненной святой водой. — Чтобы не рисковать, на всякий случай снимем. Но, по-моему, на вчерашней торжественной мессе большинство королевских приближенных стояли в головных уборах. Или им разрешено? Господи, я действительно ничего не знаю, прав Ангерран! Гунтеру было полегче — папаша историк, да и вероисповедание соответствующее…»

В храме никого не оказалось, если не считать монашеского силуэта возле отдаленного алтаря. Ничего не скажешь, живут вполне обеспеченно: золото (а не позолота!), бронза, масса скульптур, некоторые из которых можно опознать. Это определенно изображение святого Бернара из Клерво — указующий перст вытянут, одежды развеваются, лицо самое вдохновенное. Не иначе призывает к Крестовому походу. Святой Папа Лев Великий, даже надпись на постаменте есть — говорят, именно он при помощи святых апостолов, явившихся с неба прогнал от стен Рима Аттилу. Бенедикт Нурсийский — скромный дядька с суровым взглядом. Кающаяся Мария Магдалина — сюжет всегда и на все времена. Покровительница монастыря святая Цецилия, ангелического вида девица в рубище, выглядящем, однако, весьма пристойно. Похожа на Беренгарию, когда та молится. Папа Григорий (Гильдебрант), как явствует из выбитых и понятных даже не ученому латыни человеку слов на основании скульптуры…

— Святой Григорий был великим человеком, — послышался тихий голос за спиной. — Вы слышали его историю?

Казаков обернулся. Рядом, в двух шагах, стоял высокий пожилой господин в мирском костюме — темная куртка лучшего бархата, скромный пояс без всякого оружия, хорошие сапоги. Лицом на кого-то похож, но Сергей с первого раза не уловил, на кого именно.

— Нет, не слышал.

— Он был избран даже не кардинальским конклавом, а народом Рима, — пояснил незнакомец, указывая взглядом на статую. — Сто шестнадцать лет назад. Именно Григорий придумал знаменитую формулу двадцать второго пункта «Диктата Папы». Знаете? «Римская церковь еще никогда не ошибалась, она, согласно свидетельству Писания, вечно будет непогрешимой».

— Очень интересно, — вежливо сказал Казаков.

— Да, интересно… — задумчиво проговорил человек. — Диктат Папы — закон. И соответственно данному закону Папа может ошибаться, но Церковь — никогда.

— Папа непогрешим, — брякнул оруженосец. Некоторые из вбитых еще в школе отрывочных сведений о католицизме накрепко засели в голове. — То есть, получается, почти святой?

— Вы, наверное, не очень хорошо разбираетесь в подобных делах, — ответил на это человек в бархатном колете. — Никогда не интересовались историей религии? В соответствии с законом Церкви, который все и постоянно неправильно толкуют, а необразованные оппоненты Рима пытаются использовать в дурных целях, догмат о папской непогрешимости имеет один-единственный смысл. Хотите, процитирую наизусть? «Папа обладает той непогрешимостью, которую Божественный Спаситель пожелал даровать в вопросах веры и морали высшему институту Церкви» . Понимаете? Только в вопросах веры и морали… Папа лишь человек, ему свойственны слабости, он может поддаться искушениям. Пример: лет триста назад Римом правил некий Сергий Третий. Имел гарем, массу незаконных детей, грешил содомией, пьянствовал… Он вышел из плеяды, названной Церковью «плохими папами». Но все сохранившиеся письма и документы Папы Сергия канонически непогрешимы, в них отсутствуют ереси или отступления от догматов. В вопросах веры Сергий держится христианских устоев, но когда наступает вечер, терзаемый непокорной плотью Папа идет к любовнице и вовсю грешит… Вот так, молодой человек. И, между прочим, догмат, который мы только что обсуждали, будет принят значительно позже.

— А-а… — понимающе протянул Казаков, не обратив внимания на последние слова.

— Меня зовут мессир де Гонтар, — представился незнакомец, поняв, что пауза слишком затянулась. — Я из Лангедока… Точнее, приехал из Лангедока. Вы, надо полагать, тоже нездешний?

— Угу, — кивнул Сергей, думая, что назойливый господин начнет допытываться, кто он и откуда. Ничего подобного не случилось. По крайней мере этот де Гонтар рассказывал интересно и не особо заумно.

— Вот святой Бернар из Клерво. — Гонтар перешел к первой статуе в ряду. — Тоже весьма незаурядная личность. Блестящие проповеди, справедливое отношение к еретикам — Бернар как-то бывал в Провансе и Лангедоке, познакомился со многими катарами и, увидев распущенность католического духовенства, поразился контрасту. Но Бернар, как и все мы, тоже не был лишен недостатков. Отлично помню, как он расправился с Пьером Абеляром и Арно из Брешии. Абеляру повезло — он вовремя покаялся, а несчастного заблуждавшегося Брешианца повесили в Риме, тело обратили в пепел, который швырнули в Тибр. Святой Бернар был ревностным католиком, до такой степени ревностным, что сметал с дороги идеологических противников, как рыцарская конница — одинокого сарацина. Гордыня, тягчайший из грехов… Кстати о рыцарях! Именно клервосский аббат облагодетельствовал тамплиеров их потрясающим уставом и гербом, отчего над храмовниками все смеются. Два рыцаря на одной лошади… Вроде бы символ бедности и самоотречения, но как же тогда быть с уставом Ордена, где черным по белому сказано: «Каждый рыцарь обязан иметь не менее трех лошадей»? Простонародье зубоскалит: вот тамплиеры, даже на лошади приспособились…

— Наверное, Бернар хотел как лучше, — философски пожал плечами Казаков, продолжая всматриваться в лицо собеседника. Определенно он раньше его где-то видел. Только это самое «раньше» было столь давно и столь не здесь, что любая возможность совпадения механически исключается.

— Благие намерения всегда и постоянно оборачиваются несчастьями для человека, — огорченно вздохнул мессир де Гонтар. — Слышали пословицу о дороге в ад? Ох, сударь, может быть, вам кажется, будто я разрушаю ваши моральные устои? Ничуть! Я просто высказываю свою точку зрения. Не ошибается только Он, — седой показал глазами на потолок, — это непреложная аксиома и фундаментальный закон, на котором держится Вселенная. Я ошибаюсь. Вы ошибаетесь. Святой Бернар. Папа Римский. Мы лишь несовершенные творения.

Казаков ахнул. Узнал. Насколько же услужлива память! Он десятки раз видел этого человека еще там, в исчезнувшем XX веке. Нет, не лично, не перед собой. В кино.

Мессир де Гонтар как две капли воды походил на немецкого актера Макса фон Зюдова. Того самого, что великолепно сыграл две наиболее трудные и наиболее противоположные по сути роли — Иисуса Христа и… И Его противоположности. В «Необходимых вещах» . Недурственные шутки у природы. Ну не могут разделенные восемью столетиями люди быть абсолютной, точнейшей и буквальной копией друг друга!

— Пойдемте на свежий воздух, — предложил де Гонтар. — Здесь мрачновато. А там солнце, ветер с моря. Если вам занятно, продолжим беседу.

Они вышли через портал и свернули налево, на широкую дорожку, ведущую к странноприимному дому.

— Я рад, что вы меня узнали, причем достаточно быстро. — Де Гонтар легонько пнул валявшийся на тропинке камешек, и тот улетел в траву. — Специально выбрал знакомую вам внешность, одновременно способную намекнуть на то, кто перед вами. Между прочим, ваш приятель, фон Райхерт, соображал куда дольше. Но зато он поверил, а вы не верите.

— Отчего же, верю, — сказал Казаков по-русски, желая убедиться окончательно. — У вас закурить не найдется?

— Кхм, — кашлянул мессир де Гонтар и тоже заговорил на русском: — «Нашу марку», как у Булгакова?

— Ну уж нет! «Беломор». Питерский.

— Извольте. — Собеседник извлек прославленный в литературе золотой портсигар с выложенным бриллиантами треугольником. — Никакого подвоха, папиросы настоящие. Прямо сейчас доставленные из Санкт-Петербурга. Зажигалку?

По теплому воздуху поплыл невесомый голубоватый дым.

«Самое смешное, что я действительно верю, — подумал Казаков. — И сам не знаю почему».

— А кто вы на самом деле? — задал неожиданный для самого себя вопрос Сергей. — Знаете, я не склонен принимать вас как… ну, там персонификация зла, кипящие котлы, рога, хвост, вилы… Вы, безусловно, аномалия, но сами знаете, в конце двадцатого века отношение к вам изменилось. Причем очень здорово. Это здесь вы враг общества номер один, а у нас — абстракция, диссидент, восставший против диктатуры… Многие вам симпатизировали. Все-таки кто вы?

— Банальные глупости наподобие «сила, которая вечно хочет зла, а в результате совершает благо» вы, надеюсь, не станете принимать? — спросил де Гонтар. — Что ж, я рад. Давайте я попробую объяснить привычным вам языком. Вселенная состоит из энергии, атомов, элементарных частиц… Я — сгусток такой энергии. Теоретически и практически это возможно. Ваши мыслительные процессы как живого организма построены на электрической активности и химических реакциях в нейронах, у меня все то же самое происходит на энергетическом уровне. Слышали про «холодные» ядерные реакции?

— Ну, — согласился Казаков.

— Смотрите.

Де Гонтар легко подпрыгнул, сорвал с ветки две черные маслины и одну выдал Казакову.

— Попробуйте. Что, обычный плод? Растительная ткань? Теперь гляньте на мою ладонь.

Матовая темная маслина начала быстро изменяться. Пожелтела, обрела плотность.

— Золото. — Седой протянул маленький плод Сергею. — Берите на память. По-настоящему золото, в любой ювелирной лавке подтвердят. Это не дешевый фокус. Сейчас вы видели ту самую холодную реакцию на внутриатомном уровне. Реакцию, которую я произвел, используя свои энергетические ресурсы. Я доходчиво выражаюсь?

— Более чем. — Казаков взвесил в ладони маслину — тяжелую и холодную. Никакого жульничества здесь быть не могло — ягода изменилась на его глазах, лежа на открытой ладони мессира де Гонтара. Заменить ее он просто не мог. — Тогда развейте мои заблуждения. Почему вы могли находиться в церкви, а сейчас стоите на освященной земле монастыря? По любым правилам представитель темной силы не может прийти на территорию светлых.

— Светлые, темные… — разочарованно скривился де Гонтар. — Насмотрелись «Горца»? На святой земле бои не ведутся? Ладно, не обижайтесь. Возвращаясь к предыдущему разговору: вы не слышали один из основополагающих и совершенно правильных церковных догматов — дьявол, как творение, делает все только по соизволению и разрешению Господнему? Я говорю с вами открыто — я несовершенен, ибо сотворен. Надо мной стоит Творец. Но я — второй после него. Тщеславное замечание, правда? Однако истинное. Да, я могу в нужный момент прийти туда, куда нужно. В мечеть, синагогу, церковь или храм Вишну. С соизволения, так сказать. Есть еще заблуждения, нуждающиеся в быстром и окончательном развеивании?

— Есть, — с любопытством сказал Казаков. Мессир де Гонтар после объяснений о своей сути перестал выглядеть опасным и возбуждать атавистические предрассудки. Рогатый черт с вилами в лапах исчез на фоне понятного цивилизованному человеку сгустка энергии. — Когда вы приходили к доктору Фаусту, то… Как бы вам это сказать?-..

— Отправьте Гёте и Булгакова в печку, — непринужденно посоветовал де Гонтар, перебив. — Я с этими господами не знаком, они в своих писаниях основывались только на собственной фантазии, которая, в свою очередь, исходила из предрассудков. Вроде бы сказано, что рукописи не горят? Горят, еще как жарко! Поверьте, я не стану покупать, искушать и совращать. Ничего вам не предложу. Если сами не попросите. Умоляю, не делайте такое лицо! «Никогда ничего не проси…» и прочие глупости забудьте… В Писании, которое я уважаю ничуть не меньше вас, сказано: «Просите и дано будет вам, ищите и найдете, стучите и отворят вам» . Знаете, кто это сказал? Да-да, именно Он, так зачем же противоречить божественным словам?.. Давайте просто поговорим. Я люблю разговаривать. Спросите, что вам интересно. Откройте для себя новые тайны.

— Я не верю, — осторожно начал Казаков, — что вы пришли просто так. Вы только что признали, будто вы разумное существо, имеющее могущество и влияние. Простой смертный для вас незаметен точно так же, как последний бомжара из города Урюпинска — для Бориса Березовского. Итак, зачем? И почему только сегодня? Я почти месяц сидел один в Нормандии, а вы где-то шлялись, вместо того чтобы прийти и разобраться в ситуации.

— Шлялся! — обиделся де Гонтар. — Вы даже больший эгоист, чем господин фон Райхерт. Он был убежден, что мироздание изменилось ради него. А вы мне в лицо заявляете, будто весь мир обязан вращаться вокруг вас. Не спорю, вы мне были интересны, но просто времени не оказалось. Я поговорил с фон Райхертом и на том успокоился. Признаться, там я повел себя в соответствии с выдуманными человечеством канонами: искушал. Вовсю. Не получилось. Только зря напугал человека. Поймите, с каждым я разговариваю особенно, на его языке. Иногда бывает полезно явиться к одному из здешних в рогато-хвостатом облике и как следует постращать. Отсюда, кстати, и легенды… Но если вы думаете, что Мефистофель Гёте списан с реальности, вы ошибаетесь. К президенту Америки я приду в виде уважаемого адвоката, к русскому бандиту — в образе «братка», к сорбоннскому философу эпохи Филиппа Красивого — как собрат по ремеслу, в мантии и с уважаемой седой бородой. У меня нет устоявшегося облика. Скажите на милость, какая личина может быть у солнечного луча?

— Ко мне, значит, явились, взяв внешность фон Зюдова, хорошо мне знакомую? Чтобы не напугать и вызвать доверие?

— Вы предпочитаете Аль Пачино, сделавшего на меня пародию в «Адвокате дьявола» ? Или Воланда? Сколько угодно. Смотрите, только быстро.

Гонтар развернулся спиной, потом снова оборотился к Казакову, потом снова… Запомнился только худощавый господин в сером берете с зеленым и черным глазами.

— Не нравится? — соболезнующе произнес де Гонтар, вернув привычный облик. — И мне тоже. Сейчас вы подсознательно мне симпатизируете, видя знакомого по кинематографу человека. Что играет в мою пользу.

— Вы откровенны, — щелкнул языком Сергей. — Неужели не боитесь?

— Чего мне бояться? — изумленно вопросил гость. — Откровенность — добродетель, которую я могу себе позволить. Мое оружие — правда.

— Правда, изложенная с вашей точки зрения, — пунктуально уточнил Казаков. — Или неполная правда, а только часть. Так чего же вы хотите?

— Малого, — развел руками де Гонтар. — Вашей веры. В Творца, в меня. Хочу, чтобы вы знали, что мы существуем. Вас испортила техно генная цивилизация. Вы не верите в чудеса — так поверьте! Мне пришлось, доказывая собственное существование, объяснять вам мою природу с донельзя вульгаризированной позиции. Энергия, холодные превращения молекул… Все гораздо сложнее. Для здешних же обитателей — проще. Когда вы твердо уверуете и в меня, и в Господа Бога, вы сделаете выбор.

— А потом? Простите, мессир де Гонтар, но в ад я верю. И не хочу там оказаться.

— Талантливый грешник может дослужиться до черта, — фыркнул гость. — Если верите, то для вас конкретно ад существует. Таким, как вы его себе представляете. Это может быть что угодно — от апокрифических котлов с хохочущими демонами до замкнутой бетонированной комнаты, из которой не выйти. Каждый сам создает свой ад. И свой рай.

— Поподробнее по этому пункту можно?

— Могли бы и сами сообразить, — слегка разочарованно сказал господин де Гонтар. — Вернемся к технической терминологии. Все во Вселенной — кроме Господа Бога, разумеется — можно объяснить законами физики. Да и Его, признаться, тоже, только нужно очень постараться. Человеческая душа, по природе похожая на мою или любого другого из ангелов, имеет энергетическую природу. И располагает возможностью записи информации. После телесной смерти информация остается. Сами помните закон сохранения энергии — ничего не возникает из ничего и не исчезает в никуда.

— Ara, — радостно перебил Казаков, думая, что сумел подловить де Гонтара. — Как тогда быть с утверждением, что Творец создал Вселенную из ничего?

— Не умничайте, — усмехнулся господин в бархате. — Ведь до мига Сотворения Он сам существовал? Значит, владел энергией, которую преобразовал в мир материальный. Вернемся к раю и аду. Мыслительные возможности души сохраняются и после смерти, вопрос лишь в том, к какому из полюсов тяготеет ваша собственная энергия и накопленная информация. К тому, которым владею я, или, наоборот, — к противоположному. Остальное рассказывать?

— Спасибо, хватит. Не думал, что мир устроен настолько просто.

— Не просто. Отнюдь не просто! Представьте себе безбрежный энергетический океан, где смешиваются души, потоки радиации, квантов, имеющих природную основу, частицы, нейтрино и так далее до тотальной бесконечности… Думаете, откуда я все и обо всех знаю? Моя сущность точно так же пронизывает этот мир, как и сущность божественная. Встречные потоки, интерференция… Как полагаете, этим легко управлять?

— Здорово, — признал Казаков. — Никогда не приходило такое в голову.

— Если бы внимательно читали Библию — пришло бы, — наставительно сказал де Гонтар. — Молитву «Символ веры» хоть помните? Там есть оч-чень примечательные слова: «…Верую в Творца всего видимого и невидимого». Видимый мир вокруг нас — трава, дерево, камни, ваш кинжал, моя куртка… Существует Мир Невидимый, бесконечное пространство энергии, в которое вы вольетесь после смерти тела. И там, как опять же сказано в Писании, «отделен свет от тьмы» , но сосуществуют они рядом, тесно переплетаясь. Нет только тьмы и только света. Мир — не может быть нарисован черным или белым. Он разноцветный… Вихри самой разной энергии — от ментальной до электрической — похожи на течения в едином океане. И только от вас зависит, к какому потоку пристанет частица вас самого, та неуничтожимая и вечная частица Вселенной, что именуется душой. Ясно?

— Вам никогда не приходило в голову почитать об этом курс лекций в университете? — ответил встречным вопросом Казаков, который уже начал запутываться. Термины техногенного века звучали странно по отношению к теологии.

— Не надейтесь, приходило. Бостонский университет, 1997 год, философский факультет. Тема курса: «Сочетание современной науки и богословия в свете теории Большого Взрыва». Я имел успех у студентов, впрочем, американцы всегда падки на сенсации и мне с ними проще работать… Заплатили двадцать тысяч долларов за шесть лекций, между прочим. Гонорар не очень большой, но вы сами понимаете, я это не для денег, а для души.

— …Инфернальной энергетической субстанции, — отсутствующим голосом пробормотал Казаков. — Ну дела… Так вы злой или добрый?

— Так это смотря в какой конкретно момент, — пожал плечами мессир де Гонтар. — Несколько дней назад меня очень рассердили, и я, конечно, разозлился. Оставим, глупая история… Вдобавок случившаяся не здесь. А сегодня? Мы гуляем, беседуем. Солнце яркое, птички поют… Почему бы не побыть добрым? Мир не делится, как Инь и Янь, на две части. Это только знамя тамплиеров контрастно черно-белое. Да, в мире есть Белое и есть Черное. Но они, по знаменитому примеру кофе с молоком, не образуют серого, смешиваясь. Давайте не забираться в высокие философские материи?

— Давайте, — легко согласился Казаков. — Извините, мессир де Гонтар, но меня ждут. Может быть, закончим? Будет свободное время — заходите, еще потолкуем. Вы тут единственный, с кем можно поговорить по-русски.

— Значит, приглашаете? — прищурился гость. — Следовательно, вы до сих пор не отдаете себе отчета, кто именно я такой. Не верите. Для вас я, по вашему же выражению, аномалия. Овеществившаяся энергия. Не хочу вас особенно запугивать, но, поверьте, я действительно злой. С весьма большой буквы Злой. Правда, правда. И ничего, кроме правды. Так заходить?

— Ну… — запнулся оруженосец.

— Вот когда вы окончательно уверуете, — любезно, но непреклонно сказал де Гонтар, — и в меня, и в Господа Бога, когда чудеса перестанут быть всего лишь молекулярными трансформациями, а призраки — энергетическими пятнами, тогда и поговорим. Согласны?

— Согласен.

— Всего хорошего, Сергей Владимирович. — Де Гонтар слегка поклонился. — Руки не подаю — не в моих обычаях.

Он развернулся на каблуках и быстро пошел по тропинке обратно, в сторону храма. Глаз не сумел уловить, как силуэт размылся, превратившись в быстро тающий на ветру клубок сероватого тумана.

— Фу… — Казаков вытер лоб. — Ни фига себе посетители! Рогатые, хвостатые и сто пудов копытатые! Теперь перед Гунтером придется извиняться за то, что не верил. Одно непонятно — зачем он приходил?

Материальное доказательство в виде золотой горошины, некогда являвшейся ягодкой маслины, лежало в ладони. Самый простой металл, проба высшая, по цвету видно. Мессир оруженосец на всякий случай вернулся к церкви, зашел внутрь и двумя пальцами опустил маслину в раковину со святой водой. Никаких спецэффектов наподобие пузырей, сернистого дыма или превращения воды в кровь не последовало.

Зато в храме стало посветлее. Прежде не горевшие свечи на боковых подставках оказались зажжены. А в голове Казакова постоянно, прокручиваясь раз за разом, звучала старая мелодия Мика Джаггера «Нарисуй это черным», то затихая, то усиливаясь. Мессир де Гонтар сказал, будто мир разноцветен — и Там, и здесь, — но как не хочется добавлять в него темные тона! И без паровозной сажи вокруг хватает трудностей, зачем же еще подливать мрачнухи?..

Сергей прошел обратно к странноприимному дому и капитулярной зале и вдруг отвлекся от мыслей, связанных с визитом де Гонтара, — во дворе обители образовалось непонятное оживление. Зачем-то приехали наварр-ские дворяне из эскорта Беренгарии, здесь же крутились полдесятка англичан — если судить по гербам, не последние люди при королевском дворе.

На Элеонору он наткнулся в коридоре. Королева-мать, сопровождаемая верными дамами, быстро шла к выходу.

— Мессир Серж, где вы были? — воскликнула Элеонора Пуату, едва завидев оруженосца. — Я уже приказала, чтобы вас искали!

— Что-нибудь случилось, ваше величество?

— Пока еще ничего не случилось, — ответила королева. — Я должна немедленно поехать к Ричарду. У него какая-то ссора с Танкредом. Оставайтесь с Беренгарией. Даже если произойдет что-нибудь неприятное, вы под защитой монастыря. Сюда никто не посмеет войти. Я могу не вернуться к вечеру — король Танкред издал странный приказ: не пускать англичан в город, особенно вооруженных. Ничего не пойму… С вами еще останется мадам де Борж.

— Я все исполню, ваше величество, — серьезно ответил Казаков и подумал, не являются ли таинственные неприятности следствием прибытия в Мессину де Гонтара? — Еще какие-нибудь распоряжения?

— Вечером, если меня не будет, встретите мессира де Шатодена, командора Ордена Храма. Он доложен привезти для меня несколько сундуков. Кликнете монастырских служек и перенесете в мои покои. Справитесь?

— Разумеется.

— Не оставляйте Беренгарию одну и ни в коем случае не ходите в город. Если приедет Ангерран де Фуа, расскажете, где я-в лагере короля Ричарда. У вас есть доверенные люди в Мессине?

— Только мой рыц… — Казаков вспомнил указания Ангеррана и сказал правильно: — Мой сюзерен, шевалье де Фармер.

— Это хорошо.

Королева быстро спустилась по ступеням лестницы, наваррцы и англичане помогли Элеоноре забраться в высокое дамское седло, и кортеж спешно покинул обитель Святой Цецилии.

Элеонора не вернулась. А к повечерию в Мессине началась невероятная кутерьма.