Святая земля не одно тысячелетие являлась обителью тайн и чудес. Задолго до Рождества Христова божественная сила являла себя на горе Синай, под стенами Иерихона, даровала пророкам откровения и укрывала избранных «от пасти львов»… Палестина помнила катаклизм, погубивший Содом и Гоморру, что стояли на берегах Мертвого моря, походы Иисуса Навина, мудрость великого царя Соломона, построившего Храм Иерусалимский, и появление обычнейшего пастуха — Иоанна Крестителя, приготовившего фундамент для строительства Храма Небесного.

Храм. Сейчас от грандиозного сооружения, прославленного в библейских книгах, почти ничего не осталось, а церковь Гроба Господня и мечеть Омара — главнейшие святыни христиан и мусульман — казались, по утверждению иудеев, лишь бледными подобиями, котятами, занявшими место льва.

Qualite orbita viribus incita praeteriemnt … …Тысячу двести пятьдесят два года назад, в 63 году до Воплощения Спасителя, Палестина узрела новых завоевателей, мощь которых стократно превосходила приснопамятных вавилонян, ассирийцев или персов. Рычали боевые трубы, грохотали колесницы, золотые орлы заинтересованно косились на новые земли с вершин штандартов — Рим пришел в Иудею утвердить свою власть. Многочисленные и непобедимые легионы Помпея, разгромив Армянское царство и греческие города возле Босфора, двигались на юг, к Иерусалиму. Империя расширяла границы.

Город сдался — тогдашний царь Иудеи Аристобул открыл ворота армии Помпея, но часть горожан заперлись в Храме Соломоновом, одновременно являвшемся мощной крепостью-цитаделью. Римляне осаждали Храм девяносто два дня, пока наконец при помощи боевых машин не удалось разрушить одну из башен. Легионеры, преодолев сопротивление, ворвались внутрь, перебили священников, до последнего дня не прерывавших богослужений, и приостановились. За алтарем находился Дебир — самое тайное помещение Храма, куда мог входить только иудейский первосвященник один раз в год. Римляне были суеверны — вдруг бог евреев накажет оскорбителей его спокойствия?

Великий Помпеи недаром слыл человеком бесстрашным. Когда последние защитники Храма оказались мертвы и гигантское здание перешло во власть Рима, он первым решился войти в Дебир и убедиться, правду ли гласят легенды. Люди свидетельствовали, будто в святая святых Храма стоит огромная золотая статуя осла или тельца или там обитает священник, принявший на себя обет никогда не покидать святилища во славу иудейского бога и ради охраны бесчисленных сокровищ.

Римский полководец остановился на пороге Дебира в недоумении. Каменные стены, гладкий пол, пыль, ни одного факела или лампы, никаких драгоценностей или статуй. Здесь находилась обитель чего-то Незримого, непонятного и таинственного. Помпеи решил, что евреи поклоняются пустоте, ничему, образующему ничто.

Боги Рима понятны — вот скульптура Юпитера, все знают, что он живет на Олимпе и мечет молнии; Нептун избрал своей вотчиной морские глубины, Венера покровительствует любви и частенько появляется среди людей… Боги Олимпа осязаемы, видны, близки каждому человеку, ваятели создают их статуи, и можно посмотреть, каковы боги собой и какими качествами обладают — красивы лицом, сильны, могут быть добрыми, жестокими или хитрыми.

Каков же тогда бог Иерусалима? Где он? Нет изображений, скульптур, рисунков. В Дебире — пустота. Кто покровительствует Палестине?

Этого ни Помпеи, ни трибуны и легаты римского войска не узнали и не поняли.

Через столетие Понтий Пилат, имперский управитель Иудейского царства, столкнется с Воплощением Незримого лицом к лицу, будет стоять в двух шагах от Него, говорить с Ним, но умоет руки и тоже ничего не поймет. Останутся в неведении Тиберий Август и все последующие императоры; только жестокий, но умный Нерон впервые уяснит — Невидимый пришел в ойкумену Римской империи и начал ее завоевывать. Не мир — но меч. Слово, обратившееся мечом, сокрушившим Олимп.

Храм Соломонов был разрушен через несколько лет после Вознесения Иисуса Христа. Навсегда.

Незримый, покинув Дебир погибшего Храма, появился на широких дорогах Вселенной смертных. Его можно встретить на мощеном тракте между Фессалониками и Коринфом, на корабле, идущем с Кипра в Бриндизи, в римских катакомбах и бургах-селениях германских варваров, в роскошных патрицианских триклиниях и среди холмов отдаленной Британии. Во дворце императора и в обществе грязных плебеев. Слово не остановишь никакими границами, заносимыми снегом горными перевалами, широкими реками от Дона до Луары, клинками варваров или цирковыми аренами Диоклетиана — император пытался убить Слово в амфитеатрах при помощи гладиаторских мечей и когтей леопардов, но не подозревал, что Оно уже произносится в императорской ложе, прямо за его спиной…

Спустя триста лет от Воскрешения Константин Великий признал христианство единственной религией империи. Никейский собор принял в 325 году Символ Веры и отделил агнцев от козлищ, сведя на нет усилия отступников и еретиков.

Всего за три коротких столетия Незримый сокрушил устои Рима, принял под свою руку варваров, обратил взор на земли от причерноморской степи до зеленых полей славного острова Эрин.

Великая империя Цезарей уходила в прошлое, уступая место другой державе и новому миру — Европе. Европейской цивилизации, со временем покорившей планету и задавшей ход развития человечеству на все будущие столетия.

Слово-меч победило.

Конрад Монферратский, стоя перед обширным столом, разглядывал расстеленные на нем листы пергамента склеенные меж собой и образовывавшие единое полотно. Некие умельцы — писцы и рисовальщики, в совершенстве владевшие своим нелегким искусством, вывели на обработанной телячьей коже замечательный план Святой земли и прилегавших к ней провинций Византии. Города, как и положено, изображены скопищем мельчайших домиков, по пустыне бродят рыкающие львы и нагруженные верблюды, дороги украшены всадниками и телегами, Средиземное море бороздят парусные корабли, всплывает из синей волнистой глубины гладкая спина Левиафана. Засмотришься.

— Салах-ад-Дин хочет получить все земли Иудеи, Идумеи и Вифании, вплоть до самого Иерусалима, и побережье до Кесарии Галилейской, — задумчиво произнес Генрих фон Ибелин, рассматривавший многоцветный план по другую сторону стола. — То есть мы теряем больше половины королевства. На восходе граница пройдет по Иордану вплоть до Генисаретского озера. И все равно мы останемся под ударом со стороны Сирии.

— Ничего страшного, — ответил Конрад. — Иерусалимское королевство просто немного потеснится на север. Останется заново привести к вассальной присяге Антиохийское и Триполитанское графства, Эдессу, может быть, и Киликию. Тогда страна восстановит прежние границы с лихвой и получит новые земли. Пускай Салах-ад-Дин забирает Кесарию. У нас останутся Тир, Бейрут, Триполи… Для торговли хватит. Главное — на полудне у нас появится беспокойный, но все-таки союзник, с полуночи Иерусалимское королевство защищают армяне и ромеи, опасность исходит только из сирийских пустынь… Но если султан вдруг станет халифом в Багдаде мы вместе найдем управу на сельджуков. Турки рвутся на запад? Придется их останавливать всем вместе — утонченные арабы терпеть не могут кочевников. Генрих, ты представляешь, насколько замечательно иметь общего врага? Пускай Салах-ад-Дин растрачивает свою воинственность не на растерзание христианских владений, а на сельджуков.

— А когда турки покорятся? — спросил барон. — Если преемник Саладина, ибо нынешний султан смертей, как и все мы, снова с чисто арабской жадностью пожелает забрать в руки всю средиземноморскую торговлю и ударит по нам, нарушая все договоры? Опять нескончаемая война?

— Королевство к тому времени усилится, — уверенно заявил маркграф, — прочный союз с Константинополем, поддержка государей Европы… Новых государей. Арабская жадность, на которую ты, мессир барон, сетуешь, как раз и не позволит сарацинам нарушать мир. К чему терять золото, воевать с опасным соседом, когда в твоих руках все побережье Египта, начиная с Бенгази, и половина гаваней Палестины? Здесь всем хватит места. Иерусалим остается под общим управлением, никто не в обиде…

— …Если только наши дворяне не бросятся на стены Святого града с воплем: «Бей сарацин, оскверняющих одним своим видом храм Гроба Господня!» — желчно произнес Ибелин, кивая на карту, где Иерусалим был нарисован прямо посередине, как центр Мира. — Вы же знаете, ваша светлость… Мы можем договориться с арабами, но не сумеем остановить своих единоверцев, не понимающих, что худой мир с Востоком лучше доброй войны. Только сейчас мы потеряли все города, кроме трех, а что случится через пятьдесят лет? Сарацины попросту сбросят нас в море… если только новый иерусалимский король не образумит вассалов. Тамплиеры давно поняли, что с мусульманами лучше дружить и торговать нежели драться. А те, кто по привычке протестовал и рвался в бой… Они получили замечательный урок при Тивериаде. Мессир Жерар де Ридфор руками Салах-ад-Дина расправился со всеми противниками внутри Ордена и стал Великим Магистром. Теперь мы можем без опасений опираться на содействие тамплиеров. Полагаю, они помогут новому королю изменить мнение некоторых слишком ретивых европейцев и остановить безумных фанатиков. Не забудьте, у рыцарей Храма очень хорошие связи с Францией и с…

Барон Ибелин столь проникновенно глянул на Монферрата, запнувшись на полуслове, что маркграф едва не рассмеялся. Осторожный помощник повелителя Тира остерегался даже упоминать вслух людей, связанных с тамплиерами во Французском королевстве. Людей, которые всецело и горячо выступили на стороне задуманного Конрадом заговора. Неужели Ибелин их боится?..

— Да, ваша светлость, — вопрос был нарисован на лице Конрада столь отчетливо, что барон распознал его с одного взгляда. — Иногда мне становится страшно при одной мысли о том, что может произойти в Париже. Вы понимаете, какую лавину сдвинет этот катящийся камень? Какие цепи могут быть порваны и какие откованы? Что разъединится, а что, наоборот, свяжется?

— История просто вернется в свое изначальное русло, — мягко отозвался маркграф. — Будет восстановлена попранная справедливость. Разве это плохо? Ожидаете великих возмущений, Ибелин? Бунтов, мора, наводнений, грома небесного? Нет. Ничего подобного не случится. Рим примет изменения как данность. Папа извинится за ошибку своего отдаленного предшественника, святого Захария I, и жизнь продолжится.

— Она станет другой, — упрямо нагнул голову Ибелин. — Рухнет привычный'уклад пяти столетий. Пойдут разговоры, что ошибался не только Папа Захарий. Карл Великий, императоры Священной Римской империи, церковные соборы, короли и герцоги, государства, княжества — пятьсот лет сплошных ошибок. Все перечеркнуто. Не было истории!

— Церковь не ошибается, — возразил Конрад. — Никогда. Папа — сколько угодно, но не Невеста Христова. Если так произошло — значит Церковь совершила эти действия по велению Господнему, ибо для смертных Его замыслы неисповедимы. Он смотрит через столетия, посылает испытания… Минувшие пятьсот лет — тоже испытание. Если выдержал — подойди и возьми награду из Его рук. А награда сам знаешь какая…

Ибелин только вздохнул, тяжело и сокрушенно.

— Ваша светлость, — вдруг сказал барон, — мы с вами знакомы не первый год. Я служил еще у вашего отца, иерусалимского бальи… Мне никогда не хотелось об этом спрашивать, да вы бы и не ответили, но все-таки — почему? Почему вы решились взяться за это дело? Не верится, что вас толкает вперед только блеск венца короля Иерусалима или диадемы византийских базилевсов. Тщеславие тоже исключается, хотя, если ваш замысел исполнится, Конрад Монферратский затмит славу Карла Великого.

— Фу, какая грубая лесть, — усмехнулся маркграф. — Ибелин, да что с вами? Первый раз в жизни слышу от вас подобные слова! «Затмит славу, великий король, сияние диадемы…» Я пока не король, венец кесарей на голове у Андроника, и еще неизвестно, что принесет нам грядущий год — помянутую славу или гибель… Вы спросили — почему? Я и сам не знаю. Причин множество. Если хотите, расскажу о самой главной. Выглядит это совершенно нелепо, и, возможно, вы станете смеяться…

— Не стану, — твердо ответил Ибелин, не глядя на Конрада. Его взгляд лежал на карте палестинских земель.

— Все началось семь лет назад, в 1182 году, — медленно сказал тирский владетель. — В Византии Андроник убил моего брата Ренье и его жену, Марию-кесарис-су, и я остался единственным наследником графства Монферрато. Отличные земли южнее Милана, дарованные в лен императором Священной Римской империи моей семье давным-давно. Барбаросса нас не грабил во время своих бесконечных войн с ломбардскими городами, потому что мы немцы, а не итальянцы, и признаем сюзеренитет Регенсбурга. Ломбардцы нас не трогали оттого, что Монферраты хорошо к ним относились, Римский престол к. нам благосклонен, как и семья кардиналов Орсини…

— Живи да радуйся, — бросил Ибелин. — И все равно вы покинули Италию, променяв ее на беспокойную Византию. Несколько лет командовать всей армией империи — не шутка…

— Не о Византии сейчас речь. — Конрад щелкнул пальцами, и безмолвные телохранители-ромеи быстро поднесли графу и его собеседнику по кубку розового критского вина. — Спасибо, Исидор… Выйдите за дверь и останьтесь у входа.

Охранники, привезенные графом из Константинополя, молча подчинились.

— Когда я вступил во владение Монферрато, мне было двадцать восемь лет, — продолжил Конрад. — Казна графства богата, я еще молод и нахален, хочется посмотреть мир, а особенно его самые тайные закоулки. И я отправился путешествовать по Франции. Добрался до Лиона, раззнакомился с герцогом Бургундским, потом посетил Париж — Филипп-Август был еще совсем юным и неопытным королем, но умудрился перессорить всех своих врагов. Потом я немного повоевал на стороне английских принцев, потом надоело… Я решил совершить паломничество в Сантьяго де Компостелла. Знаете, где это?

— Разумеется, — кивнул барон. — Королевство Леон и Кастилия. В Иберии . Гроб святого Иакова.

— Удивительная страна, — задумчиво сказал Конрад. — Иберия немного похожа на Палестину. Сухие равнины, холмы, виноградники. И сарацины. Граница с кордовскими маврами проходила по реке Дуэро, южнее — тамплиеры и рыцари-крестоносцы сражались с мусульманами за Португалию… Весьма неспокойные земли, но, надеюсь, кастильцы однажды изгонят мавров обратно в Алжир и весь полуостров примет крест. Вы знаете, там полным-полно евреев, придерживающихся как иудейского исповедания, так и морисков — крещеных. Лет семьсот назад еврейское государство Септимания на юге Франции было разгромлено королями династии Меро-вингов, и евреи переселились в Иберию. Но очень многое от их культуры и традиций осталось в Лангедоке.

— Вы отвлекаетесь, ваша светлость, — напомнил Ибелин.

— Ничуть! Я как раз подошел к самому интересному. К Лангедоку.

— Графство Тулузское, Каркассон, Перпиньян, — согласно подтвердил верный помощник маркграфа. — Весьма богатые и плодородные владения. Я слышал, будто там распространена ересь…

— Не так обширно, как утверждает святая Мать-Церковь, — отмахнулся Конрад. — Я побывал во всех этих городах, заезжал в знаменитый монастырь в Кастельнодари и даже заглянул в Нарбонн — самый настоящий иудейский город, евреи содержат там университет, масса синагог… Граф Тулузский — очень веротерпимый человек. В Лангедоке мне рассказывали, будто святая Мария Магдалина после Вознесения Иисуса Христа уехала из Палестины. перебравшись в Септиманию, где расселились многие евреи вслед за завоеванием Палестины Гнеем Помпеем. Так вот…

Конрад Монферратский приостановил речь и задумался. Память отлично сохранила все, даже самые незначительные моменты путешествия по Лангедоку. Он помнил резкие запахи Тулузы и красный камень домов столицы графства, желтовато-зеленую мутную Гаронну, холмы, цепь Пиренеев на горизонте. Конрад вспомнил, как поразил его выстроенный на огромной, выбивающейся из холмистой равнины скале замок: неприступный Монсегюр, сторожевое укрепление перед горами, за которыми лежали владения мавров.

В городке Безье Конрад остановился у рыцарей Храма, в странноприимном доме командорства. И тогда же впервые увидел человека, заронившего сомнение.

— Тамплиеры в Безье, — продолжил рассказ маркграф, — немного отличаются от храмовников, которых мы видим здесь, в Палестине. Они спокойны, не воинственны и будто бы проникнуты загадочностью этого края. Устав Ордена соблюдается нестрого… Ибелин, вы помните, что тамплиерам запрещено смотреть представления бродячих театров и слушать менестрелей? Так вот, рыцари из Безье в противовес правилам особо привечали одного… не знаю, как сказать. Этого человека звали Лоррейн, но, по-моему, это не имя, а прозвище. Про Лоррейна ходили самые разные слухи. Он тебе и колдун, и пророк, и шпион епископа Тулузы, и еретик-альбигоец, и кто угодно.

— А сами что вы думаете?

— Лоррейн очень необычен, — ответил Конрад, подумав. — С виду — человек как человек, лет двадцати пяти. Тощий, волосы белые и всклокоченные, голос жутко хриплый. Но все мои знакомые в Лангедоке утверждали — у Лоррейна есть дар предсказания. Нет, не думайте, он не хиромант или гадатель — последних Церковь наказывает за бесовское волхование. Лоррейн поет. Всего-навсего. Но его песни-пророчества всегда сбываются. Так или иначе. Он не говорит двусмысленностями, как библейские пророки, а ведет речь четко и ясно. Тамплиеры мне сказали, будто епископ из Алье однажды пожелал схватить Лоррейна и предать суду inquisitio, но рыцари Храма его защитили — командорство Безье пользуется огромным авторитетом и влиянием в Пиренейских предгорьях. Лоррейн как раз гостил у тамплиеров. Я попросил его спеть.

— И что? — заинтересовался Ибелин. — Вы услышали пророчество?

— Именно, мой дорогой барон. Именно пророчество, — глухо сказал Конрад. — И я ему поверил. Очень мрачные и недобрые слова о том, что однажды Лангедок — цветущая и ухоженная область — превратится в выжженную пустыню. И вроде бы это произойдет довольно скоро. Я помню некоторые слова.

Монферрат нахмурился и процитировал:

— Дальше вспоминать не стоит, — угрюмо вернулся к прозаическому слогу Конрад и исподлобья посмотрел на Ибелина. — Лоррейн показал мне разрушенный Каркассон, мертвые стены Альби, пожары в Тулузе. Кровь, смерть, пламя и ничего больше. Тамплиеры, слушавшие менестреля, только хмурились и ничего не говорили. Но хуже всего — последний куплет. Именно последний, потому что дальше петь бессмысленно, ибо не о чем. Когда разрушено все и погасло солнце, никто не складывает песен о пустоте.

— Вы помните? Вы помните эти строки? — быстро спросил барон.

— Да. Мне не хочется их повторять, но если вы, Генрих, их услышите, вы многое поймете.

— Распятий бренный сор… — Ибелин с трудом выговорил эти слова. — Вашего Лоррейна следует отдать под церковный суд и сжечь за подобные песни!

— Ничего подобного, — возмутился маркграф. — Это не богохульство, это предсказание. Теперь-то вы понимаете?

— Нет, — отозвался бывший иерусалимский король.

— Я в точности знаю, — медленно, с расстановкой, чтобы собеседник всей душой уяснил суть, произнес Конрад Монферратский, — что лангедокский пророк никакой не сумасшедший, не обманщик и не еретик. Он просто владеет данным Господом талантом смотреть в грядущее. Это подтверждали и рыцари Храма, и все, с кем я разговаривал в Безье. У меня есть основания верить тамплиерам. Рыцари озабочены видением столь печального будущего. Вспомните: «И на один костер взойдут и Папа, и король». Ветер разносит золу сожженных храмов. Безбожие и ересь обуяли мир, над которым царит Князь Тьмы.

— Пришествие Антихриста? — раскрыл рот Ибелин. — Ваша светлость, я верю всему, что вы сказали, ибо вы никогда меня не обманывали. Пусть Лоррейн — пророк, пусть его мрачные предсказания сбудутся, но… На все — Божья воля. Все в этом мире происходит по Его велению. Если так предопределено, то мы должны лишь покориться.

— Покориться Антихристу? — вспылил маркграф. — Никогда! Если я могу предотвратить его появление на свет — я это сделаю. Теперь вы понимаете, что подтолкнуло меня к замыслу, который мы сейчас осуществляем?

— …Только лишь подтолкнуло, — после напряженной паузы заметил Ибелин. — Вы задумали изменить мир только из-за слов бродячего предсказателя?

— Не совсем… Я не знаю, благо это или проклятие но я вижу, что, если ничего не изменится, мир к которому мы привыкли, уйдет безвозвратно. Вы правильно сказали, барон, — если наш заговор провалится, Иерусалимское королевство погибнет, а христиан сбросят в море. Столетие борьбы крестоносцев за Палестину обернется поражением. Я привык к этой земле и не хочу ее оставлять. Я хочу, чтобы Папа оставался в Риме, а король — на троне.

— И в то же время желаете посадить на трон Франции наследников давно исчезнувшей династии, ~ буркнул Генрих фон Ибелин. — Может быть, я ошибаюсь, но я не могу верить этим людям. После гибели короля Дагобера Меровийги изменились. И, по-моему, не в лучшую сторону. Вам, ваша светлость, не кажется, что пророчества последнего куплета песни этого пройдохи Лоррейна исполнятся как раз тогда, когда пчелы Меровингов закроют своими крыльями лилии потомков Карла Великого?

— Меровингам, семье де Транкавель, даны особые умения, — ответил на это Конрад. — И я думаю, что, если Господь позволит нам вернуть корону людям, коим она принадлежала изначально — наследникам Хлодвига и Клотильды, благословленных святым Ремигием, ничего страшного из этого не выйдет. Я уверен, что Меро-винги, которых обидела Церковь, примирятся с Римом. Все вернется. Попомните мои слова, Ибелин, все вернется. Древнее право возобладает над грубой силой Карла Мартелла и ошибкой Папы Захария. И мир предсказаний Лоррейна будет не таким мрачным.

— Но если менестрель, о котором вы мне рассказала проворчал Ибелин, — окажется обманщиком, я его найду и прикончу своими руками. Нет, вы только подумайте — «И Ангел Тьмы на Лангедоль извергнет глад и мор»! Франция — чужое для меня королевство, но я не хотел бы видеть его опустошенным…