XIV. Атака
1.
Занятия в Школе шли в две смены, утром и вечером – хоть и май, но от полуденной жары стены старой маленькой подстанции, переоборудованной для культуртрегерского процесса, не спасали. Подстанцию, заброшенную лет двадцать назад, под Школу отремонтировали с умыслом – стояла она на отшибе, недалеко от периметра. И лишнего увидеть любопытные глаза юных степняков не могли. Это у нас мальчик четырнадцати лет еще ребенок. В Великой же Степи – воин. И, соответственно, – разведчик.
В этот день ребятишек пришло мало, значительно меньше обычного – надо понимать, сыграли свою роль назревавшие у Гульшадской горы события. Охранников, парней из Отдела, тоже дежурило всего трое вместо обычных шести. Что-то назревало, что-то висело в воздухе, и это понимали все: и Милена, и немногочисленный штат ее помощников, и помогающие по летнему времени девчонки-старшеклассницы… Даже юные степняки, всегда шумные и непоседливые, чувствовали наползающую тревогу – и были на удивление молчаливы. Старательно произносили слова пиджин-русиша (очень, кстати, похожие на пародийную мову Пака) – но в глазах плескался испуг.
Когда раздались первые выстрелы, и раздались внутри периметра, Милена подумала: зря она не отменила вечерние занятия. И зря отпустила на часок домой отпросившуюся Женю Кремер – именно сейчас та должна была возвращаться. Оттуда, где стреляли…
Ребята из Отдела встревоженными не казались. Прислушивались к выстрелам жадно и рвались туда – в бой, в дело. Туда, где дрались и, может, гибли их друзья. Бросить охрану далеко не стратегического и никому не интересного объекта они не могли – приказ. И проклинали судьбу, сдавшую им эту карту – охранять Школу в такой день.
Судьба, она же кисмет, она же рок, она же фатум – иногда внимает мольбам и прислушивается к проклятиям. Очень внимательно. А услышанные ею (потом, если останутся в живых) лепечут в недоумении: мы не этого хотели!
Но их вновь никто не слышит.
2.
Степь дрожала от ударов копыт. Банальная гипербола, но так оно и было. Пыль стояла серым облаком и непривычный взгляд не разглядел бы ничего там, в густых клубах, поглотивших пять передовых сотен.
Но глаза Нурали-хана видели много степных сражений. И что он не мог рассмотреть из своей ставки, вынесенной на недалекий от Девятки холм – то просто чувствовал. Так старые сталевары чувствуют, сами не понимая как, не зная физики и химии, – но ощущают сложнейшие процессы, проходящие внутри домны… Так бывалые настройщики 13Н7 (от первого рабочего образца машины до готовых к Прогону пяти линеек прошло почти двадцать лет, с большими, правда перерывами – то пропадало финансирование, то объект делили Россия с Казахстаном…) – настройщики, проработавшие много лет на тринадцатой, определяли характер неисправности на глазок, не тыкаясь осциллографом по выходным разъемам. Смотрели на хаотичное мигание индикации на шкафах – и безошибочно доставали из ЗИП запасную плату… Такое умение лежало вне понятий медицины и оптики о человеческом глазе и скорости реакции – мигание шестнадцатиразрядных индикаторных панелей шло с неуловимой быстротой. Однако – срабатывало.
Нурали-хан мало что понимал в металлургии, а о вычислительной технике слыхом не слыхивал – но в своем деле был спецом высочайшего класса. И сквозь клубы поднявшейся пыли различал все, что происходило у крепости Карахара. У слабого ее места, указанного Байнару онгонами.
Воины неслись не лавой, не привычным полумесяцем – излюбленный строй легкой степной кавалерии здесь стал бы губителен. Что такое минные поля, кочевники уже представляли неплохо. И боевое построение их напоминало язык пламени, сильно вытянутый в направлении атаки.
Копыта терзали степь – она отвечала зловещим гулом. А в остальном было тихо. Не ревели Драконы Земли. Молчали Стрелы Грома. И не играли тревогу своими раздирающими уши голосами железные трубы безбородых пришлых аскеров.
Тишина давила. Тишина не нравилась Нурали-хану. И, похоже, действовала на нервы атакующим воинам. Передний, самый отчаянный, вырвавшийся на три корпуса вперед от темной массы, выхватил кончар, крутанул над головой, взвыл-завопил пронзительно и резко… Остальные, несмотря на приказ нападать молча, – подхватили.
Тут же, словно в ответ, начали рваться мины.
3.
Стрельба звучала недолго. Но троица, охранявшая Школу, прислушивалась к наступившей тишине столь же внимательно и встревоженно, как и к выстрелам: ну что там? что было? чем закончилось? Они почти не сомневались, что все закончилось удачно, – так быстро Отдел не сломишь, значит все хорошо, но…
Бой внутри периметра случился впервые. Парням хотелось как можно скорее узнать подробности. Но про них забыли. У их коллег и начальников нашлись заботы поважнее, чем извещать о чем-либо не игравший никакой роли пост.
Они тогда думали – не игравший.
Время шло, ничего не было известно – и быстро шагающим к Школе четырем фигурам в камуфляже бойцы Отдела попросту обрадовались. И грубо нарушили инструкцию – все трое подошли к входным дверям. К открытым дверям…
Хотя у каждого где-то глубоко пищал, безуспешно рвался наружу сигнал тревоги: так нельзя! все неправильно!! остановись!!!
Идущий впереди дружески помахал охранникам рукой. Это оказался утренний гость полковника Сирина. Человек, которого давно считали мертвым.
4.
Все смотрелось не столь эффектно и красиво, как прием “подсечка” у каскадеров, изображающих конную атаку, – когда невидимые в кадре веревочки, привязанные к передним ногам лошади, резко натягиваются – и бедное животное катится по земле, и встает, не понимая: за что с ним так?, и уныло куда-то по инерции скачет с пустым седлом, и седок, сраженный меткой пулей товарища Сухова, – лежит, картинно раскинув руки…
В жизни все выглядело гнусно.
Кобыла с оторванной задней бабкой пыталась ковылять на трех – а следом волочились кишки. Прижимающий к лицу окровавленные руки кочевник отбегал в сторону, из-под копыт своих же, и напарывался на растяжки – одна, вторая – но судьба непонятным капризом дважды проносила осколки мимо – и остановил его лишь слабый хлопок противопехотки…
Но, по большому счету, передовая полутысяча пробилась сквозь минное поле малой кровью. Тогда, поздней осенью, вокруг периметра заложили все, что нашлось на Девятке – и штатные конструкции, и полу-штатные – растяжки из ручных гранат, и полные самоделки – экономный заряд в двойном корпусе, набитом гвоздями, а то и набранными в степи камешками. К весне мин осталось мало – а возобновлять сработавшие заряды было нечем. Стратегический объект в глубоком тылу никак не готовили в свое время к ведению затяжной наземной войны.
Веревки, натянутые на столбы, о которых презрительно отозвался Байнар, – оказались не простые. И груди боевых коней их легко не рвали. Кони вставали на полном скаку, всадники вылетали из седел – вперед, на вспарывающие одежду и кожу злые шипы. Сзади, сминая, врезались чуть отставшие.
Вопли людей, жалобные крики коней – именно крики, иногда кони не ржут – кричат. Ржавая колючка лопалась. Деревянные подгнившие столбы падали. Орда прорвала первую линию, вышла ко второй, потеряв разгон.
Тут столбы стояли бетонные, глубоко утопленные в землю, залитые раствором – и более высокие. Проволока – новая, блестящая. Шипы на ней другого образца – с плоскими, режущими до кости лезвиями…
Здесь – уже прорубались, вконец потеряв темп. Мелькали кончары – довольно несуразные мечи степняков, с широкими утолщенными концами-елманями, гораздо ближе стоящие к своему предку, цельнометаллическому топору, чем к дальним потомкам – изящнейшим булатным клычам и шашкам, способным легко разрубать сталь.
Но и эти неуклюжие мечи делали свое дело, пусть и не с одного удара – конная и спешенная толпа рванула дальше, сквозь прорубленные проходы. К третьей линии. Последней.
И тогда заговорили Стрелы Грома…
5.
Лицо приближавшегося человека, первого из четверых, казалось охранникам смутно знакомым, как примелькавшееся лицо человека, имени которого не знаешь – но, странное дело, всем троим казалось разным.
Впрочем, обменяться впечатлениями, и удивиться, и настрожиться им не пришлось. Убивать их стали сразу, без разговоров.
Как раз в тот момент, когда на дальнем конце Девятки, у водозабора, начали рваться мины.
6.
Очередная в этот день тревога застала Гамаюна в Отделе.
Честно говоря, ему не хотелось уже ничего. Исчез азарт, поддерживавший силы с самого утра. Было пусто и тошно, а проклятый день все не кончался и не кончался… И не оставляла мысль, что легко разоблаченный Сирин – очередная подставленная кукла. Подставленная непонятно кем…
Весть об атаке у водозабора подействовала, как звук боевой трубы – на вертолетной площадке, благо рядом, Гамаюн оказался через три минуты. Здесь с утра ожидали сигнала полностью готовые “крокодилы”. Суммарной огневой мощи трех Ми-24 хватало, чтобы навсегда избавить Девятку от беспокойного соседа – Нурали-хана.
Гамаюну казалось, что неведомый кто-то именно этого и добивается.
7.
Дети сбились тревожной кучкой, быстро и вполголоса переговаривались. Со Стрелами Грома они были знакомы – и некоторые не понаслышке. Урок (попытка научить записывать степную речь кириллицей) прервался сам собой и не возобновился, когда стрельба стихла.
Милена позвонила в Отдел. Мужа не оказалось на месте, чему она не удивилась. Удивилась другому – сквозь обычное ледяное спокойствие голоса Иры Багинцевой пробивались несвойственные нотки неуверенности. Но на словах Багира успокоила: все в порядке, нештатная ситуация ликвидирована, две машины, вывозящие детей за периметр, пришлют в обычное время. Сегодня достаточно одной? Хорошо, будет одна. Потом Багира спросила, далеко ли Шорин, старший сегодняшней смены охранников. Не очень, сказала Милена, у входа. Позвать? Не надо, сказала Багира, просто передайте, что все под контролем…
Капитан Багинцева не хотела занимать надолго линию. Да и не могла рассказывать по телефону подробности. Она сделала все правильно – и все же ошиблась. Если бы Милена пошла за Шориным, оставив на столе снятую трубку, если бы Багира услышала, что происходило в Школе в последующие секунды – все пошло бы по-другому.
8.
Это не стало боем.
Это стало истреблением, местьюю за Ак-Июс. Месть за вырезанные Посты. Местью за пиршественную чашу углана левой руки Байнара – чашу, сделанную из черепа майора Петрищева.
Шесть пулеметов расстреливали сбившихся в кучу людей и коней неторопливо и деловито. Всаживали очередь за очередью. Казалось, людей убивают не другие люди – но бездушная, мертвая, не способная даже к ненависти машина.
И люди не выдержали.
Не гулявшей по их рядам смерти – они привыкли смотреть ей в лицо. Но здесь лица не было. Смерть вырывалась из шести неприметных кучек камней – замаскированных дотов. Сразиться было нельзя. Нельзя было даже погибнуть, прихватив с собой врага. Можно было умереть просто так.
Кочевники не выдержали.
Поскакали обратно – те, кому осталось на чем скакать. Побежали – те, чьи лошади бились на окровавленной земле. Вслед им не стреляли, но минное поле собрало новую жатву.
Онгоны, духи войны, обманули Байнара. Из передовой полутысячи вернулась половина.
Хан смотрел на происходящее молча, с каменным лицом. А окружающие на него. С немым вопросом: что дальше? Ответ дал не Нурали-хан. Ответ они увидели сами. Увидели то, что видели немногие из живущих – и редко кто из увидевших продолжил жить.
Увидели Дракона Неба.
9.
С Шориным она не поговорила.
В крохотном холле, выгороженном из бывшей подстанции, никого из охраны не оказалось – Милена шагнула к выходной двери, успев удивиться такой странности. А потом все происходило быстро, удивляться и ужасаться чему-либо стало некогда. Можно было лишь испугаться – но она не умела.
Дверь распахивается. Внутрь. Гена Шорин влетает спиной вперед, как-то удерживается на ногах – но тут же оседает назад и вбок. Рука прижата к груди, там растет красное пятно – очень быстро. Фигура в камуфляже – в холл, прыжком. Лицо замаскировано чем-то глинисто-синим, Милена не успевает понять. Пришелец атакует – без оружия, в низкой стойке. Движения его кажутся замедленными.
Милена уходит нырком. Делает ложный выпад. Чужой не купился, но явно тормозит. Она, плюнув на все хитроумные приемы, которым научила по настоянию мужа Багира, бьет просто, быстро и сильно. Удар незамысловатый, дворовый, надежный и безжалостный – ногой в пах. Попала! Не среагировал! Кажется, что шнурованный ботинок уходит глубоко внутрь, сминая и раздавливая. Ожидаемого вопля нет, прежняя тишина. Лишь посторонним фоном звуки снаружи – хрип, падение тела. Там убивают. И, где-то далеко, в другом мире – хлопки взрывов.
Милена отскакивает, хватается за кобуру на поясе – выхватывать ее тоже учили. Но пальцы путаются. Застежку заклинивает. Фигура в камуфляже, обязанная корчиться на полу – вновь атакует. И – еще две появляются в дверях. Лица такие же… Нет!
Она, все же успев удивиться, видит, что маскировка куда-то исчезла, и у первого тоже, когда только успел снять, и лица у всех трех знакомые, и она их знает, лишь не успевает вспомнить имен, и движутся они теперь странно быстро, будто пленку в проекторе пустили с большей скоростью, а она, наоборот, как в дурном сне, медленно-медленно поднимает левую руку, пытаясь прикрыть голову, и пальцы правой, как в густом клею, возятся с кобурой, и…
Удар.
Темнота.
Больше сопротивления в Школе никто оказать не пытался. Пришедшие уверенно принялись делать то, зачем пришли. Двигались они не ускоренно (да и в схватке с Миленой тоже). Как обычно.
10.
Он приближался, вспарывая воздух. От рева закладывало уши. Он летел прямо на них, на ставку – Дракон Неба. Он был громаден – люди казались в сравнении с ним копошащимися на земле муравьями, их копья, кончары и дротики – жалкими игрушками. Стоявшие по правую руку сотни (Дракон заходил оттуда) – не выдержали, завернули коней, понеслись вскачь. Но не слепо, куда глаза глядят – рассыпаясь по степи как можно шире, так, как уходили после проигранного боя от превосходящего противника.
Нурали-хан стоял неподвижно. Дракон летит быстрее скачущей лошади и стоит ли подставляться под удар сзади? Убитых в спину ждет не костер и курган – в лучшем случае безвестная, кое-как присыпанная яма в степи. И детям их не стоит рассчитывать на белый ханский войлок.
Отичей-нойон, углан правой руки, старый битый лис, стоял рядом. Смотрел, подняв голову, на стремительно несущегося Дракона. Караулчи хотели вскочить в седла и дать камчи коням – не смели. Неизвестно, как убивает Дракон – по приказу же хана могут умерщвлять день, и два, и три, – и каждый день покажется адской вечностью.
…Над вершиной кургана пилот, капитан Колесник, взял чуть выше – небольшая кучка кочевников стояла неподвижно. А как далеко и сильно они мечут короткие, с руку длиной, дротики – на Девятке хорошо знали.
Нурали, подумал Гамаюн при виде высокого человека в сверкающем на солнце шлеме. Приказал:
– На разворот. И помедленнее.
И прошел к раскрытому люку, сжимая в руке небольшое послание хану.
…Дракон не атаковал. Прошел почти над головами, мелькнув сероватым брюхом. Ветер вздымал пыль. Кони бесились, рвали поводья из рук караулчи. Дракон сделал круг и снова пошел на курган – медленно, словно о чем-то раздумывая. Маленький предмет отделился от громадной туши, кувыркнулся, отброшенный мощным дыханием дракона и упал шагах в тридцати от стоящих. Дракон заложил второй круг.
Хан подошел к небесному посланию медленно, осторожно. Отичей-нойон – сзади и справа – напружиненный, рука на кончаре. От Карахара, повелителя Драконов, можно ждать всего. Караулчи остались на месте.
Это оказался дротик – обычный степной джерид. Необычным было послание, им обозначенное. Точнее, два послания – обычно исключающие друг друга в нехитрой степной дипломатии. Острие дротика пронзало кусок бараньей шкуры, что значило: эта земля наша и мы не уйдем. В контуре шкуры легко угадывались очертания полуострова, где Нурали-хан последние четыре года разбивал ставку в конце весны и начале лета.
Но – древко надломлено. Приглашение к переговорам. Дракон завис поодаль, рыча и сотрясая воздух…
…Гамаюн смотрел: что сделает хан? Повернется к дротику спиной? Или возьмет, поднимет с земли? Война или мир? Пак говорил, что большая драка степнякам не нужна, но…
Хан поднял дротик. Мир. Или, по крайней мере, – попытка о нем договориться.
11.
Василек опять стоял на вышке – второй раз за сегодня.
Собственное его дежурство наступило сейчас – когда в раскалившейся за день железной кабине испытываешь ощущения молочного поросенка, оказавшегося в духовке. Сходство полное, даже из степи несет резким и дурманящим запахом высыхающих на солнце трав – ни дать, ни взять пряности, коими радушная хозяйка обильно приправила гвоздь своей кулинарной программы. Правда, запекаемые Пятачки не имеют при себе штык-ножа, гранат и автомата с полным боекомплектом – к великому счастью для любительниц блеснуть оригинальным блюдом…
Утром же Василек отдежурил за другого – попросил его о такой услуге ефрейтор Бережных. Трудно отказать в ненавязчивой просьбе двухметровому парню с пудовыми кулаками, отслужившему полтора года – да Василек и не хотел отказывать. По утрам теперь, в начавшиеся каникулы, ходила на партизанку Женька…
Втайне он надеялся, что сегодня она сходит окунуться еще раз – денек выдался жаркий. Надеялся и часто мечтательно поглядывал не в степь, а на проход между гаражами. Он вообще был мечтательным парнем, Василек, – и встающие перед мысленным взором картины порой напрочь заслоняли происходящее рядом.
Эта мечтательность спасла его от судьбы караульных с двух соседних слева вышек (остальные скрывала из вида складка местности). Те, повинуясь непонятно откуда пришедшему желанию, спустились из кабин, оставив оружие наверху – будто и не слышали недавно стрельбы и взрывов на другом конце периметра. Спустились и равнодушно, ничего не видя вокруг, стояли у подножия вышек – пока не рухнули на мертвую, покрытую каменной крошкой землю запретки – заколотые скупым расчетливым ударом в сердце.
Василек, увлеченный мечтами, не почувствовал предательского зова. И, повернув случайно голову влево, увидел то, что происходило на самом деле, – а не то, что ему хотели показать .
Чужие!
Полтора десятка чужих быстро приближаются по запретке. Лица замаскированы. Камуфляж. Оружие странное. А у соседней и следующей вышек валяются двумя кучками словно бы тряпья часовые… Василек грубо нарушает устав – не окликает, не делает предупредительный выстрел. Стреляет на поражение.
Очередь. Вторая. Фонтанчики пыли чертят бесплодную землю. Пересекаются со стремительно надвигающимися фигурами. Те не обращают внимания. Бронежилеты, мелькает у Василька. Он старательно выцеливает голову переднего, давит на спуск – до конца магазина.. Автомат скачет в руках, конец очереди уходит в никуда. Но глинистое лицо раскалывается, нападающий рушится. Руки и ноги бесцельно дергаются.
Второй магазин. Очередь – мимо. Вторая – есть! Не нравится? Залегают, пытаются вжаться в крохотные неровности. Рвутся вперед по двое-трое, короткими перебежками. Василек совсем не призовой стрелок – попасть в головы стремительных фигур трудно – и они все ближе. Василек кидает ручную гранату – торопливо рванув кольцо и не выждав секунды полторы-две, как это делают профи. Но удачно. Рубчатый мячик, подскочив, подкатывается прямо к залегшему. Тот протягивает руку – отшвырнуть собственную смерть. Не успевает. Взрыв.
Васильку повезло, хотя он этого не знает. Нападавшие лишились командира. Недолгая растерянность. Никто не берет на себя ответственность – уходить, не выполнив приказ, или добивать любой ценой упрямую вышку.
Ситуация решает за них. Изнутри периметра – четверо в камуфляжной форме. Двое из них тащат длинный сверток. Именно им здесь обеспечивали бесшумный прорыв…
Василек вставляет третий магазин. Стреляет. В другую сторону, по прибывшей четверке. Передний падает, остальные залегают. Издалека – рев моторов. Идет помощь. Тогда один из нападавших пускает в ход оружие, которое никак не должен был применять.
Василек валится навзничь, схватившись левой рукой за горло. Правая продолжает давить спуск. Пули сверлят железо крыши, кабина гудит погребальным колоколом. Нападавшие подхватывают сверток у вновь прибывших, подбирают своих убитых – всех. Торопливо бегут за периметр, по расчищенной ночью от мин дорожке. Бесшумный уход не получился. Вереница фигур скрывается за невысоким холмом на берегу – как раз через него ходила купаться Женька. Второпях никто не замечает, что один из пришедшей четверки незаметно отделился от своих и метнулся обратно. В Девятку.
Чуть позже из-за гаражей выскакивают бэтээры. Опоздали. Водители матерятся, мчали в объезд, от водозабора прямой дороги не было. Но непоправимого не случилось, периметр не прорван.
Они не знают, что то главное, ради чего затевался и путч, и прорыв Нурали-хана, – произошло. Именно здесь.