Народу в помещениях Отделе оставалось немного – одни дежурили в степи, приглядывали издалека и незаметно за ставкой Нурали-хана, беззастенчиво используя преимущество сильной оптики. Другие (большинство) тоже приглядывали и тоже незаметно – за “орлятами”. Впрочем, взвод охраны и две БМП снаружи Отдел прикрывали.

Шеф отсутствовал. Багира дежурила на телефоне. Вася Скоробогатов отсыпался, подложив под голову броник с вынутыми титановыми пластинами. (Для непривычного человека это примерно как спать на гладильной доске с наждачной поверхностью, но Вася провел ночь в степи, наблюдая за архаровцами Нурали.) Ткачик сидел в углу и о чем-то напряженно размышлял, в разговоры не вступая. Лягушонок поил “задержанного” Пака кофе без сахара и рассказывал ему о кровавой драме, расследованной самолично им, Лягушонком. (Отдел, объединив представителей почти всех наличествующих на Девятке силовых структур, взял на себя и функции пресловутых служб – от практически не нужной ныне ВАИ до уголовного розыска).

– Приезжаем… бли-и-ин… – Лягушонок широко округлил глаза. – Все так и есть! Площадка в кровище, и еще всякое валяется… Ну, костей свежих осколочки – маленькие. Мясца клочки, тоже крохотные… Трупа нет. Ни целого, ни кусками. Мы – к тетке, что звонила. А она ничего не видела, нос боялась высунуть, за телефон взялась, только когда все кончилось. Но звуки, говорит, вполне опознаваемые – мат, хрипы какие-то, а потом топором по живому: хрясь! хрясь! хрясь! Ну, блин, дожили… Сподобились. Чикатила свой завелся… И чего? Куда этот мужик с топором почапал? И расчлененку куда дел? Одна надежда – может, не маньяк, может бытовуха какая. Ну, скажем, кто не в срок вернулся, бойца с женой застукал – да и позабыл с горя про табельное, за топор схватился… Ладно, мы по квартирам. Дом полупустой, в жилые стучимся, в нежилых двери вышибаем – с осторожностью, вдруг там этот, с топором… Ничего. Нет Чикатилы. Дальше, видать, пошел. С топором под мышкой и обрубками в мешке. В жилых квартирах пусто – белый день на дворе, кто на службе, кто где. Одну бабенку разбудили, достучались – вышла на площадку – хлоп! – вот те и тело образовалось… Ладно, привели в чувства – тоже ни сном, ни духом. Думаем: ломать остальные? Народ солидный живет, майоры да полковники… Но, видать, придется. Должен труп поблизости быть, куда ему деться… Прислушиваемся: не шевельнется кто за дверями? Чуть не принюхиваемся… И тут…

Лягушонок сделал драматическую паузу, подождал немного нетерпеливого вопроса от Пака, не дождался и продолжил:

– Чую – запашок знакомый из-за двери тянет. Даже два – спиртягой несет и кровушкой свежей… И на площадке шмонит, но оттуда сильнее. Ага! Дверка хиленькая, плечом двинул – входим, как положено: всем лежать! мордой в пол! А они уже лежат, в прихожей, вдвоем. Пьяный прапор, плюс… фрагменты. Если банку разбитую со спиртягой сосчитать – то втроем. А было как: у прапорщика с 16-й части сын родился. Ну, он в тот же день, как положено, отмечать начал – слегка, среди своих. А большой сабантуй решил на другой день закатить. Отоварил “баранку” – тогда только-только баранов на привоз пригонять начали; спиртяги трехлитровку достал. Домой идет, барана тащит – каждый встречный прапора поздравляет. Он им из банки накапывает, ну и себя не забывает. Непонятно, кто под конец кого вел – он барана, или наоборот. Но идут. По дороге прапору в голову стукает – барана зарезать. Прямо сейчас и здесь. Не дотащить, не по силам прапору баран уже… А сам в жизни скотину не резал, как подступиться – не знает. Короче, вынул табельный – и две пули в голову. Наповал. Кровь, понятно, не спустил. Дотащил, а дома разделать сразу решил, на площадке лестничной… Взял топор и…

О дальнейших приключениях барана и прапорщика Паку узнать не довелось.

В Отдел вернулся Гамаюн.

Балхаш. Волны лениво набегают на низкий, песчаный берег. До Девятки по прямой около трехсот километров. Берегом, в объезд – больше.

Переносной пульт воткнут острой частью прямо в песок – он странного вида, похож формой на луковицу, рассеченную поперек, с отрезанной корневой частью. На срезе нет переключателей и привычных глазу приборов – лишь ряды одинаковых небольших отверстий, никак не обозначенных. Но стоящего за пультом это не смущает – длинные, гибкие пальцы обеих рук быстро, как лапки шустрого насекомого, бегают по пульту, ненадолго погружаясь в отверстия. Пальцев на каждой руке – восемь.

Все бесполезно. Отклика нет. Даже бессмысленных обрывков сообщений, которые до сих пор выдавал объект – нет. Полное молчание на всех каналах связи, основанных на самых разных принципах.

Но стоящий за пультом не обескуражен. Именно сегодня слабые надежды превратились в уверенность. Возможность выполнить задание – есть. Самая реальная за последние триста лет возможность. За триста лет, прошедшие после смерти девушки, которую степные легенды сейчас именуют “луноокой Джеймун”…

Стоящий за пультом человек ликовал бы, если бы умел ликовать.

И – если бы был человеком…

– Я так и думал, что это не твоих рук дело, – сказал Пак. Они с Гамаюном были на “ты” – сверстники, сокурсники, друзья.

– Нет, Сергей. Я плюнул на то, что в степи зовут “законом Карахара” – после вырезанных Постов. Потому что многое непонятно. Все обставлено под обычное нападение кочевников, но… Мелочи, детали, нюансы… Подумай: все убиты холодным оружием, но сами почти не стреляли – почему? Неожиданное нападение – чушь, это не сонная точка в саратовской глубинке. Наученные, врасплох не застанешь… Невезение, случайность? Дважды подряд? Хм-м… Хитрость какая-нибудь, тактика новая? Не замечал я здесь тактических премудростей, все и всегда по старинке нападали, по-дедовски… Опять же – дротики. Их после боя, сам знаешь, собирают – если есть возможность. И на Постах собрали, почти все – мы всего штук пять или шесть нашли. Но… лежали они довольно-таки на виду. Обычно не подбирают улетевшие далеко в строну. Так, что сразу и не понять: как он там оказался? А здесь на отшибе лежащих – не было. Ни одного. Следующий момент: пленные. Тела двадцати шести человек на Постах не нашли. Увели? Но я своего добился – теперь моих захваченных ребят как мишень для дротиков не используют. С уважением относятся. И почти сразу начинают переговоры об обмене или выкупе. Сейчас – молчание. Ни намека на готовность к переговорам. И – Нурали собирает орду у Гульшада! Почему? После удачного набега все наоборот бывает… Короче, как тут горячие головы не кричали: отомстить, разбомбить, намотать на гусеницы – я решил подождать. Твоего возвращения. А ты привез весть об этих двух кочевьях… Сережа, изложи еще раз – с подробностями.

– Подробностей мало. Первое кочевье небольшим оказалось – три десятка кибиток. Меньше двухсот человек. Живых не осталось ни одного. Я там не был – все по рассказам. Но похоже на историю с Постами. Попахивает… Гильзы стреляные валялись. Камуфляжной ткани кусок. И – семь знаков Карахара. Кое-кого увели. Причем сплошь мужчин, хотя воины в плен куда реже женщин и детей попадают…

– Гильзы свежие? – поинтересовался Гамаюн. – На Постах, кстати, ни одного ствола не тронули… Следы машин?

Отдел (а больше в степь никто не выезжал) достаточно давно пользовался гильзосборниками. Умельцы Кремера колдовали над проблемой снаряжения стреляных по второму разу. Получалось плохо – на самодельном черном порохе, слишком слабом, автоматика не срабатывала и резко падала убойная дальность. Хотя и такое неавтоматическое оружие давало преимущество над легкой конницей, вооруженной дротиками.

– Насчет гильз не знаю, – сказал Пак. – Сам в руках не держал, а у Нурали экспертов-баллистиков нет. Да и многие в степи на тебя не грешили за то кочевье. Имелась и другая причина. Их старшина, похоже, уйти от Нурали решил со всем родом… На два последних хурултая не явился, больным сказался. И на сбор зимой, когда заварушка в предгорьях случилась, джигитов не послал. Не нашел их хайдар – откочевали без предупреждения. А сейчас у Нурали-хана времена нелегкие, многие рода отложились. Раньше, говорят, двести тысяч кибиток под его рукой было… Если даже привирают – все равно с нынешним не сравнить. И кочевал восточнее, не на солончаках и безводье… Короче, имеют место случаи группового дезертирства и перехода на сторону вероятного противника – племена тут кругом родственные, говор почти тот же, проблем нет – ни тебе ОВИРов, ни лагерей для перемещенных лиц. Принес новому хану три дара – черного барана, черного коня и черную собаку – и пожалуйста, полное гражданство и тебе, и твоему роду, как бы в прошлом ни воевали…

Гамаюн и сам знал, что в степи быстро мирятся – вчера рубились без пощады, завтра пируют-братаются, дочерей друг за друга выдают, послезавтра – набегом идут на новых родственников. Да и с Девяткой отношения у аборигенов интересные: атакуют колонны, идущие с полуострова – и одновременно наезжают раз в неделю с товаром на привоз, ближние кочевья посылают детей в Школу…

Пак продолжил:

– Вот и подумывали, что Нурали их сам, другим для предостережения… Знаки-то Карахара сейчас в моду вошли по степи, ты не знал? Многие пользуются для острастки, очень многие… Но десять дней назад – другое кочевье. Тем же манером. Там – недоглядели, свидетеля одного оставили…

Гамаюн напрягся. Если сейчас Пак скажет, что кочевье расстреливали люди в униформе, приехавшие на машинах… Тогда дело плохо. Тогда, пока он мотался по степи, созрело такое… Созрело и дало метастазы повсюду – потому что если кто-то совершил рейд в степь (пусть даже лишь из мести за погибших на Постах корешей) – а начальник Отдела ни сном, ни духом, и все информаторы молчат… А если учесть, что вырезать Посты было легче всего тому, кого считают своим – вырезать и подкинуть пяток дротиков…

Карахар стиснул зубы.

И ждал, что скажет Пак.

– Слушай внимательно, полковник. Сегодня на совещание оденешь не камуфляж, и не рубашку с коротким рукавом, а нормальную форму, с кителем, с погонами, с цацками, до штаба дойдешь, не упаришься, а там кондиционеры…

Монотонный голос дававшего инструкцию звучал на одном дыхании и был лишен любых эмоций. Но выговаривал слова на удивление четко и правильно – так звучат аудиокассеты для изучающих языки.

Полковник кивал, запоминал. Вопросов не задавал. Знал – не время. Сейчас в ответ на любой вопрос ему повторят тот же текст, слово в слово. И столь же монотонно и правильно. Говоривший продолжал бесконечную фразу:

– …Начнется, не дергайся, получи свою пулю в мякоть, по касательной, падай на пол и лежи, пока не кончится, потом вставай и немедленно принимай команду над Девяткой, как старший по званию.

Монотонный голос смолк. Повисла пауза. Полковник смотрел на своего гостя, прямо в лицо. Потому что если отвести взгляд и вдруг поймать это лицо боковым, периферийным зрением – можно увидеть нечто не особо приятное. Полковник один раз увидел и не хотел повторения опыта. А так – лицо как лицо, правда малоподвижное. И тоже – без следа эмоций.

– Спрашивай, – сказал гость.

Полковник о многом хотел бы спросить этого человека, давно считавшегося погибшим. Но не спрашивал, знал – посторонние вопросы его гость проигнорирует, полное впечатление – просто не услышит.

– Как уйдешь? – спросил полковник. – Отдел стоит на ушах, утром в Гамаюна стреляли. Может, помощь нужна?

Полковник не хотел, чтобы предложение о помощи приняли. Но еще меньше хотел, чтобы его собеседник угодил в руки Отдела.

Как всегда, тот перед ответом на вопрос помолчал – секунд пять-шесть.

– Уйду, как пришел, – сказал он наконец, – незаметно, помогать не надо.

Гость солгал. Уход его был запланирован заметным, и даже весьма эффектным.

И – кровавым.

– Свидетельница – девчонка семи осеней, – сказал Пак, не заметив, что уже считает годы совершенно по-степному. – Чего-то там ей родители поручили, а она улизнула, на вершину кургана залезла – скорпионов ловить. Оттуда все и видела…

Дети везде дети, мелькнуло у Гамаюна. Наши тоже до Прогона бегали за периметр, переворачивали камни, хватали ядовитых членистоногих пинцетами, а то и двумя прутиками… Дети любят играть со смертью, не понимая, что она навсегда.

– Странные люди на них напали, и странные вещи девчонка видела. Подъехали верхами, десятка три. По одежде – свои. Из какого рода, девчонка с вершины не разобрала. Но заметила интересную вещь – лица у приехавших спрятаны, замаскированы. Или закрашены чем, или тряпками замотаны – у всех одинаково. Она удивилась, здешние масок не носят, лиц не прячут… Но на кочевье приняли гостей спокойно, без тревоги. Собираться стали к кибитке старшины, к приехавшим поближе. А потом началось непонятное. Ее, девчонку, потянуло со страшной силой с кургана – туда, вниз, к своим. Но не побежала, боялась, что родители накажут… Наверху осталась.

Пак сделал паузу. И сказал самое странное:

– Убили всех. Неизвестным девчушке холодным оружием – не кончарами, не дротиками, не топорами… Спокойно, деловито – как баранов перерезали, без сопротивления. Почти без сопротивления – двое-трое убежать пытались, один за оружие схватился… А остальные – чуть не сами горло подставляли. Вот так… Затем пришлые вокруг что-то горстями разбрасывали… Гильзы, надо думать.

– Нурали знает? Все эти подробности – знает?

– А как же… Девчонку первым делом пред его очи… Но… Короче, у нее там, на кургане, похоже крыша съехала. Да и съедет от такого увиденного – как всех родных-то… Лепетала что-то про мертвецов, что воскресли, и своим мертвым родственникам головы рубили. А потом со всадниками ушли – не связанные, за хвосты коней держась. Все – мужчины, десятка два. Ну ладно, воскресли – их и оглушить могли. Но вот дальнейшее… Нурали подобные слова о свои воинах и слышать не пожелал. Выгнал девчонку и отправил лечиться от душевных болезней – к жрецам Тенгри-Ла. Ладно хоть не Иссы и Мириам, те живо залечат, падкие до малолеток… О чем на ханском хурале говорили – не знаю. Но наутро поскакали хайдары с красными дротиками…

Гамаюн кивнул. Все сходилось – как раз самое большее тысяч пятнадцать по красной тревоге и соберется, с разведданными совпадает… Сейчас там поменьше, не все подошли пока…

Гамаюн знал, что система мобилизации в степи на редкость проста. Тут обходились без военкоматов, призывных пунктов, повесток и приписных свидетельств. Подъехавший вестник-хайдар метал дротик под ноги главе кочевья и называл место сбора. Цвет дротика показывал, сколько мужчин должно выступить от семейства. Красный – двое. Черный – в любой семье оставался лишь младший совершеннолетний (с тринадцати лет) сын. А белый значил, что дела хуже некуда – и шли все, без остатка, с кибитками, семьями, скотом. Женщины адамаров тогда тоже садились на коней и брали оружие. Шли победить или пасть… Что интересно – дезертиров, симулянтов и альтернативщиков при этом способе призыва не наблюдалось.

В Великой Степи не существовало налогов. Вообще. Ни деньгами, ни баранами, ни чем другим… Материальное благополучие ханов и их приближенных держалось на гораздо большей, чем у простых смертных, доле военной добычи. Единственную дань своим владыкам степняки платили именно так – кровью и жизнями мужчин, способных держать оружие. А способны были все – дети впервые садились в седло, не умея еще ходить. До старости ж, по крайней мере до немощной старости, – доживали немногие. Седобородым старейшинам на деле было по пятьдесят, крайне редко по шестьдесят осеней – и в бой шли они вместе со всеми.

По большому счету – Гамаюн крепко уважал степняков…

К шатру Пресветлого Нурали-хана, Попирающего ногами горы и Соленую Воду, Пьющего воду из Большой реки – к шатру хайдар подходил, а отнюдь не подползал на брюхе, как то принято у дальних восточных соседей – раболепные обычаи коротконосых не приживались в гордой Великой Степи. Но вид у вестника был – как у подползающего.

Нурали-хан понял все. Молчал, смотрел сквозь хайдара, бормочущего запинающимся языком полное ханское титулование. Хан стал вслушиваться, начиная с содержательной части известия – хотя и без того догадался обо всем по виду принесшего его.

– Тохтчи-нойон не поднял твой дротик, присланный ему, пресветлый хан. Тохтчи-нойон повернулся и ушел в свой шатер. Он не стал говорить со мной. Его люди не дали еды мне и не напоили моего коня, но не помешали мне уехать. Я все сказал, пресветлый хан…

Хайдар замолчал. Глядел на хана с немой надеждой. Караулчи, личные охранники хана , тоже посмотрели на него с ожиданием. Но ни они, ни вестник не дождались от Нурали ни слова. Хан смотрел в степь – не изменившись лицом, только рука стиснула изукрашенную серебром камчу так, что побелели косточки пальцев…

…Тохтчи, хитрый хромоногий корсак… Он давно смотрел на восход и тосковал по потерянным сочным травам, по пастбищам на берегах Манаса и Улюнгура. И он уйдет туда, уйдет к ак-кончарам – после не поднятого ханского дротика и отпущенного живым хайдара иного выхода нет. Полторы тысячи кибиток уйдут за Тохтчи-нойоном…

Караулчи не дождались от хана ни слова, ни жеста – подхватили хайдара под локти, повлекли прочь от шатра. Тот механически переставлял ноги, выворачивал шею назад в слепой надежде увидеть знак хана, который изменит все…

…Стражники вернулись быстро из неглубокой лощины, прорезавшей склон Гульшадской горы. Ни криков, ни другого шума оттуда не донеслось – хайдар сумел умереть правильно . Закон Степи суров, но справедлив – и принесшего подобную новость хайдара чаще всего казнят. Не за саму весть – за то, что не сумел переубедить отступников. Следующие будут в таких случаях более красноречивы…

Кучка всадников приближалась степью. Хан вгляделся. Байнар со свитой. Байнар, старший сын от второй жены… Невысокий, скуластый, с реденькой бородкой и с черными жесткими волосами, Байнар походил на свою мать – она происходила из коротконосых, дочь аскер-баши их дальней закатной крепостицы (для коротконосых – закатной) – Нурали взял мечом и крепостицу, и дочку двадцать пять лет назад, когда все было иначе. И характером Байнар похож на коротконосых – столь же хитрый и жестокий. Но в войне удачлив, и недаром назначен отцом угланом левой руки – ни одного голоса на хурале не прозвучало против, а в таких случаях на родство с ханом не смотрят – на кону стоят жизни всех… И на возраст тоже не смотрят – лишь на умение командовать людьми в битве, и на удачливость, что не менее важно… И на то, благоволят ли к соискателю онгоны – духи войны…

Духи войны к Байнару благоволили, это очевидно. Именно он заставил на Ак-Июсе отступить страшного Карахара – в первый и пока в последний раз. Ныне духи стали общаться с Байнаром напрямую, помимо жрецов и старух-вещуний…

Это хану не нравилось. Нет, он уважал и благостных духов синего неба, и вечно голодных духов-демонов земли, никак не могущих насытиться льющейся на землю кровью, и онгонов, витающих над битвами и подбирающих души павших воинов – уважал и приносил им жертвы. И духи вод, гор, лесов – по-всякому относящиеся к человеку, и духи предков, всегда доброжелательные – тоже не могли пожаловаться на скупость Нурали-хана… Даже Хозяин Соленой Воды получал каждое первое полнолуние лета свою девственницу…

Но хан был убежден, что духи должны оставаться в своем мире, а люди – в своем. И общаться им надлежит лишь через жрецов, облеченных доверием земных владык. А уж дело владыки решать, какие вести из того мира стоит сообщать подданным, а какие – нет…

Теперь же многие напрямую слышали голоса духов, звучащие в их голове – и повиновались. Слишком многие…

Байнар подошел, оставив свиту поодаль. Обратился, как верноподданный углан к владыке – с полным титулом, с ногами, попирающими и т. д. Потом сказал по-простому:

– Отец, духи войны не солгали мне. Оттуда, от Шумящего и Пьющего Воду, можно прорваться к самому сердцу логова Карахара. Драконов Земли там сейчас нет, и нет сплошной стены, которой они отгородились от мира… Лишь натянуты на столбы веревки, способные остановить одних глупых куланов – груди боевых коней легко разорвут их… Отец, я должен ударить туда всеми силами левой руки. Мы прорвемся к их домам и к дворцу Аксара – и там Стрелы Грома не смогут повредить нам, не разрушив их дома и не убив их детей. Мы будем резать их, как режет волк отару, ворвавшись в самую середину, меж ягнят и ярок… А ты с Отичей-нойоном встретишь их в степи, куда они побегут, как стая вспугнутых тудаков – побегут, бросив Драконов Земли. Спеть будет красна от их крови, отец. Их женщины будут рожать тебе воинов. Их глупо валяющееся везде железо станет нашими мечами и дротиками. А голова Карахара станет чашей на наших пирах. Так сказали онгоны…

Нурали-хан не стал спорить с онгонами. Железо – хорошо, женщины – того лучше. Но вот все силы левой руки… Карахар умен и силен, и он не станет отсиживаться за веревками. А Байнар до сих пор опьянен Ак-Июсом.

– Пять сотен воинов ударят туда, куда указали тебе онгоны… – сказал хан. – А мы посмотрим, дадут ли им духи войны победу… Кого любят онгоны – тот стоит тысячи, так ведь говорится?

Символы ханской власти в степи разнообразны – нет единого стандарта, нет переходящих к наследнику короны или скипетра. Знаком повелителя может быть редкое оружие или украшение – и должно не расставаться с владельцем и лечь с ним вместе под степной курган… У Нурали-хана символом власти служил шлем, трофей тридцатилетней давности – сборный шишак из четырех медных пластин на кожаной основе, богато отделанный золотом и неограненными сапфирами. Хан носил его почти не снимая, привыкнув за годы к тяжести на голове…

Никто не знал, но именно по этой причине онгоны, духи войны, избрали в собеседники Байнара. Ханского сына. Углана левой руки.

– Надо понимать, налицо две провокации, – медленно сказал Гамаюн. – Две обставы . Кто-то хочет столкнуть нас с ордой Нурали лбами… Кто? И зачем? Сам знаешь, степь тут для пастбищ не очень – трава редкая, выгорает быстро. Фактически – полупустыня. Ради нашего оружия и металла? Но кто в Великой Степи способен на византийские хитрости? До сих пор все, с кем мы сталкивались, действовали в лоб, по-простому…

– Разве что те, кого здесь зовут коротконосыми, – сказал Пак. – Скорее всего, это местное прозвище китайцев. Но они давненько здесь не появлялись, поколения два, не меньше. На востоке, в Кашгарской степи, у них стояли раньше крепостицы-форпосты, но сейчас ни одной не осталось. Через десятые руки доходят смутные слухи о какой-то внутренней заварухе у коротконосых. О затянувшейся гражданской войне. Если так – то им сейчас не до колонизации Западного края…

Будь в истории Китая лишь одна гражданская война, как в США, подумал Гамаюн, получилась бы хорошая привязка ко времени. И хоть какое-то чувство исторической перспективы. Но, к сожалению, хроники Поднебесной пестрят внутренними смутами…

Пак словно услышал его мысли и сказал не совсем в тему:

– А ведь вполне может быть, что там, на востоке, есть сейчас корейское государство Пэкче… – голос звучал грустно.

Может быть, подумал Гамаюн. А может – на западе князь Бус сейчас из последних сил сдерживает натиск остготов… Бьется с полками короля Германариха или уже его наследников. Бьется во главе антов – предков восточных славян. Бьется, чтобы попасть в плен и погибнуть, будучи распятым на кресте. Не стоит, Сергей, о том, что может быть. Давай о том, что есть. Есть война – наша война. И восемь с половиной тысяч жизней – за которые отвечаем мы с тобой…

– Нурали не хочет большой войны, – сказал Пак, помолчав.

– А мобилизацию устроил учебную? – скептически поинтересовался Гамаюн.

– Перебиты два кочевья – хан не может не отреагировать, если желает сохранить подданных. Но Нурали далеко не дурак. Хоть и объявил девчонку-свидетельницу умалишенной – но официальной версии о вине Карахара едва ли сам верит. Мобилизация – хороший способ сплотить народ. И, заодно, – выявить разом всех потенциальных отступников и перебежчиков. Узнать свои реальные силы. Ак-кончары напирают с востока – кто-то их тоже выдавливает из старых владений Нурали…

Да, так всегда и было в Великой Степи. Гунны, заставившие трепетать Европу, и половцы, терзавшие набегами Русь – всего лишь степные аутсайдеры, выбитые с родных кочевий более удачливыми и сильными соседями…

– Но большая война с Девяткой прикончит Нурали-хана, – продолжил Пак. – При любом исходе, даже в случае победы – он достаточно знает о ваших силах, чтобы понимать, какой ценой эта победа достанется. Но и мирно разойтись, по всему судя, не удастся – нужна хоть небольшая, но схватка. Как прелюдия к мирным переговорам…

Гамаюн про себя отметил слова “ваши силы”, но спросил не об этом:

– Скажи, Сергей, все эти слова о намерениях хана – чисто твои догадки и выводы? Или есть конкретная информация?

– Косвенная. Но посуди сам: где хан собирает людей к ставке? Гульшад! Под самым боком! Никто и никогда так не делает. Может, ты и прав про отсутствие иных тактических изысков – но что такое фактор внезапности, здесь хорошо знают. И воинов собирают не под носом у объекта нападения – в стороне, скрытно, с максимальной секретностью. Потом – марш-бросок со всей возможной скоростью. А что здесь? Не будь даже меня – разведка Сирина разве все не доложила бы? А твои дозоры? Примерные скорость и запас хода Драконов Земли хану известны. Вывод: все это – демонстрация. Игра мускулами. И решение своих внутренних проблем.

– Маленький вопрос: почему Нурали не думает, что мы можем ударить по всей этой его демонстративной возне со всего размаха? Во избежание непредвиденностей?

– Ответа два. Во-первых, он умный человек и считает умными вас с Таманцевым. Любому ясно, что при всем совершенстве техники, при всей огневой мощи Девятка в осаде, в изоляции, без союзников – не выживет. В лучшем случае можно растянуть агонию на годы… А свято место пусто не бывает – взамен Нурали придет на эти пастбища кто-то другой. И встанет та же проблема. Второй ответ – это, извини, я сам. Хан прекрасно знает, кто я и откуда. Но купец в степи – лицо неприкосновенное, вне зависимости от происхождения. Для того, чтобы получить и сохранить ханскую тамгу на право свободной торговли, многого не надо. Достаточно не обманывать внаглую при расчетах и не гнать дезу, когда расспрашивают, где был и что видел… Но при этом торговца могут мягко “пригласить в гости”. Ненавязчиво задержать на какой-то срок – если готовится нападение на его родину или на кого-то, с кем плотно связаны его, купца, интересы… Во избежание утечки. Со мной же Нурали поговорил лично через три дня после хурала, объявившего сбор воинов. Чисто восточный получился разговор – вежливый, на вид пустой, но с намеками. С намеками на трудности с ак-кончарами и кое с кем еще… Поговорили – и хан меня отправил восвояси. Прямо сквозь прибывающие отряды. Какие еще намеки нужны? По-моему, умному достаточно…

Гамаюн представил, как вся эта информация будет выглядеть на совещании у Таманцева. Так мол и так, мы должны убить столько-то степняков и подставить столько-то наших ребят под дротики, просто для того, чтобы сесть с местным главой администрации за стол переговоров… Или, скорей, на кошму переговоров – к столам и стульям здешний народ непривычен. Классы в Школе выглядят смешно: невысокий стол учителя и россыпь скрестивших ноги учеников на полу…

Но на совещании идею необходимой по дипломатическому ритуалу блиц-войны не протащить… Разве что…

Мяукнул селектор. Голос Багиры:

– Командир, здесь Ткачик. Говорит – вопрос крайне срочный.

– Пропусти, – коротко приказал Гамаюн. Знал, что с ерундой мичман их разговору мешать не станет…

Но вопрос оказался, мягко говоря, неожиданным:

– Товарищ подполковник, вы давно перечитывали одну старую восточную сказку? Про Али-бабу и сорок разбойников?

Гамаюн недоуменно посмотрел на Ткачика.