Экипаж, подкативший из степи к главному КПП Девятки, выглядел уморительно – и дежурные (усиленный втрое против обычного наряд) смеялись от души.

Два верблюда. Два огромных двугорбых корабля пустыни – запряженные цугом при помощи весьма странной для здешних мест упряжи. Но не в волокушу, и не в обычную степную кибитку с полукруглым войлочным верхом и огромными, в рост человека, цельнодеревянными колесами. Влекомый бактрианами экипаж покинул отнюдь не мастерскую безвестного степного каретных дел мастера – но стены Тольяттинского автозавода. Верх белой “четверки” напрочь отсутствовал, грубо срезанный – но заменяющие его алюминиевые дуги свидетельствовали, что крышу при нужде натянуть недолго.

Метров за пятнадцать до железных ворот комбинированное средство передвижения попыталось затормозить – неудачно. Меланхоличные звери продолжали топать, не обращая внимания на выкрики возницы (водителя?) и его бессистемное дерганье за элементы упряжи. Водитель пустил в ход тормоза «четверки» – почти с нулевым эффектом. Колеса перестали вращаться, но скорость экипажа замедлилась незначительно.

Смех дежурных перешел в громкий хохот. Казалось, передний верблюд сейчас проигнорирует ворота и попытается пройти их насквозь. Но зрители недооценили интеллект упрямой скотинки – почти упершись мордой в железо, бактриан остановился.

Водитель покинул колымагу. Вид его вполне соответствовал транспорту – такое же смешение эпох и стилей. Серый степной малахай соседствовал с заплатанными джинсами, лицо украшали солнцезащитные очки. Оно, лицо, кстати, более соответствовало общепринятому представлению о степняках-кочевниках, чем лица реальных здешних жителей – рыжеволосых и синеглазых. Широкие скулы, узкие прорези глаз, нос-пуговка – типичный монголоид.

– Кто такой? Куда едешь? – вышедший наружу сержант старался, чтобы слова его звучали весомо и твердо. Не получилось – смех прорывался сквозь напускную суровость. Да и то сказать, все на КПП прекрасно знали, кто это такой и куда едет.

– Мая базар едет, туда-сюда торговай, покупай-продавай мал-мала… – прибывший охотно включился в игру, пародируя впервые спустившегося с горных пастбищ жителя братской советской республики.

– Пропуск по-х-ха-ха-ха… – страж ворот не выдержал и засмеялся в голос.

Пропуск, как ни странно, у монголоида обнаружился. Отыскался в объемистом кожаном кошеле. Кроме запаянной в пластик картонки с фотографией, в этом вместилище хранились: овальная медная пластинка с грубым изображением лошадиной головы, круглая самшитовая пластинка с изящным изображением беркута, нефритовый кругляш с отверстием (без изображений), узенькая полоска шелка с затейливо сплетенным орнаментом и многочисленные кожаные жетоны различных форм и размеров с вытесненными тамгами – сложными и не очень. Там же хранился украшенный кисточкой хвостик тушканчика…

Это были различные пропуска и опознавательные знаки – и владелец экипажа мог беспрепятственно путешествовать по Великой Степи из конца в конец – единственно с риском нарваться на беспредельщиков, ни во что не ставящих волю степных владык. Впрочем, кое-что запасливый путешественник приготовил и для отмороженных личностей.

Предъявленный документ был признан законным и действующим. Ворота распахнулись. Детище ВАЗа мощностью в две верблюжьих силы покатило к жилому городку.

Она удивилась, хотя любая другая женщина не нашла бы во всем ничего странного: позвонил муж, сказал что на работе выпал свободный часок, предложил пообедать дома, вместе… Обычное дело. Обычное, если вы замужем не за Карахаром…

У Гамаюна свободных часов не бывало в принципе – Милена знала это как никто другой. Значит, что-то ему от нее потребовалось. Что-то срочное, не могущее ждать до вечера – и при этом исключающее его визит в Школу, и ее – в Отдел. Что-то замотивированное невинным обедом… Интересно…

Подобные мысли – странное явление в голове двадцатишестилетней женщины, к тому же многими признаваемой за первую красавицу Девятки… И, вдобавок ко всему, – дипломированного историка. Больше ее умозаключения подходили бывалому волку-оперативнику, привыкшему мгновенно вычленять истинные причины чужих поступков и настороженно готовому к любой поганой неожиданности.

Но такая уж она была – Милена. Дочь человека отнюдь не самой мирной профессии. И жена Карахара.

Причиной, по которой Милена оказалась перед Прогоном в Девятке, стало чувство, не слишком ей свойственное – банальная ностальгия.

Она только-только закончила свой первый полевой сезон в ранге начальника экспедиции. (В двадцать пять лет – успех фантастический. Хотя немалую роль сыграл скоротечный брак с университетским руководителем диплома – спустя год профессор был отброшен, как выгоревший пороховой ускоритель). Раскапывали афанасьевские погребения – Милена специализировалась на культурах неолита Южной Сибири.

Тема интересная, и с дальним прицелом – диссертация, что должна была родиться по результатам сезона, трактовала вопросы миграции древних племен Сибири на американский континент. Светили поездки в Штаты, светили гранты от фондов… Все подкосила проклятая ностальгия. Решила отдохнуть две недельки в местах, где прошло пять лет детства – отец вновь получил назначение на Девятку. Отдохнула…

А потом они оказались неизвестно где и когда – даже она, профессионал, не могла точно определить – специализировалась по другой эпохе… Но, именно как историк, Милена пришла к выводу: Девятка обречена. В исторической перспективе – обречена.

Раньше на досуге Милена почитывала романчики, мусолящие в разных вариантах одну и ту же тему: наш человек не пойми как попадает в прошлое. Причем не обычный рядовой обыватель – но офицер-спецназовец, или еще кто, обученный самым разным приемам обороны и нападения. Попадает – и быстро поднимается по местной иерархической лестнице. Ханом становится. Или вождем. Или князем…

Милену такие опусы смешили. Одиночка в абсолютно чуждом социуме изначально обречен. И не поможет даже умение ломать ладонью стройматериалы… Но Девятка – несколько тысяч людей и техника атомного века? Здесь сложнее. Вопрос спорный…

Бывали в прошлом схожие случаи – на полном серьезе, без всяких историко-фантастических романов. Изолированные общности, окруженные многочисленным населением, уступающим в уровне развития техники и культуры на пару порядков… И все всегда кончалось одинаково.

Потомки мятежников с “Баунти” были, конечно, правящей элитой своего тропического острова – но полностью ассимилировались и деградировали до уровня дикарей – когда кончился порох и проржавели мушкеты…

Гарнизоны и население римских крепостей на Дунае и в Британии тоже не сумели сохранить весьма превосходящую окружающие племена культуру – и канули в небытие, когда разорвалась связь с рушащейся империей…

Чуть дольше держались греко-македонские анклавы в Азии, детища Александра-Завоевателя, – но и они остались лишь в памяти историков.

Девятка, считала Милена, обречена…

Но обреченность обреченности рознь. Можно через месяц расстрелять все патроны и сложить головы под кончарами и дротиками. А можно растянуть процесс на век-другой – и твои правнуки будут здешними ханами и нойонами… Все зависит от того, кто возьмется за дело.

Гамаюн стал одним из немногих, сохранивших в первые страшные дни трезвую голову и способность мгновенно принимать жесткие решения. И его женой стала Милена.

Женой Карахара.

Странный авто– и верблюдовладелец не соврал и действительно занялся в Девятке самой банальной выездной торговлей. Привоз был закрыт, и он расположился на “пятачке” – там, где в старые времена (не совсем старые, а когда гайки уже поослабли) – предлагали свои дешевые фрукты-овощи допущенные в городок жители окрестных селений. Тогда тут выстраивались в ряд машины с поднятыми багажниками – сейчас “четверка” оказалась одна. Верблюды рядом, на пустыре, меланхолично уплетали какую-то растительность – даже на вид несъедобную.

Скоро у импровизированной торговой точки зароился народ.

Товары были самые разные. Меха – лиса, барсук, волк, корсак; вроде и не сезон, однако покупали – просил торговец недорого, да и память о минувшей зиме весьма способствовала распродаже. Мука – грубого помола, из проса пополам с мелкой здешней пшеницей. И стоила немало, но разобрали ее в первую очередь – получаемые на хлебные талоны буханки весили все меньше, а примесей в них появлялось все больше… Продавал гость из степи и кое-что еще, ранее заказанное – без лишних слов люди расплачивались и, не вскрывая, уносили какие-то свертки.

Расплата шла в разной валюте. Рубли и доллары – по мизерному курсу, “баранки” (талоны на баранов), реже “лиры” (талоны на спирт). Продавец без всякого калькулятора лихо переводил баранов в литры и выдавал сдачу засаленными штатовскими президентами. С клиентами он общался на той же мове, образчик коей продемонстрировал на КПП – на пародийном варианте пиджин-русиш. И лишь однажды пресек навязчивую попытку сбить цену заковыристой фразой: “Не кажется ли вам, глубокоуважаемый сэр, что перманентная тенденция к стагнации свободного рынка делает неуместными любые попытки внешней ценорегуляции?” Клиент посрамленно замолк…

Короче, торговля процветала. Правда, недолго. Небольшая, но оживленная толпа покупателей как-то незаметно поредела и рассосалась – за полминуты, не более.

По пятачку шли пятеро. В сферах и брониках, с оружием. Отдел. Другим по Девятке так ходить не дозволялось.

Они шли медленно, чем-то неуловимо напоминая рыночных секъюрити, топающих через подопечную территорию вроде и лениво, вроде и бесцельно – но на самом деле прямиком к сжавшемуся и побледневшему торговцу, давненько не оплачивавшему свой покой и безопасность. В данном случае торговец имелся лишь один и не мог даже утешать себя мыслью, что показалось, что это не к нему.

– Ну что, Пак? – поинтересовался старший патруля. – Опять торгуешь? Опять без досмотра? Без разрешения? Собирайся. Прокатимся…

Протестующего и бурно жестикулирующего Пака затолкнули в кунг, словно материализовавшийся из воздуха. Для порядка прошлись прикладом по ребрам – на вид сильно, на деле вскользь, играючи. Один из камуфлированных парней уселся за руль автолавки – и, о чудо! – «четверка» завелась и своим ходом покатила в сторону Отдела…

А в кунге без окон старший патруля обнялся с торговцем-нарушителем, достал и предложил пачку с дефицитнейшими сигаретами. Закуривать Пак не стал.

– Вызывайте Гамаюна, – сказал он напряженным голосом. – Срочно. Дела хреновые…

Милена сушила феном роскошные рыжие волосы – и Гамаюн на секунду остановился в дверях, залюбовавшись.

– И что у нас на обед? – спросил он, и Милена поняла по тону, что этот вопрос интересует Гамаюна в самую последнюю очередь. Кем-кем, а гурманом он не был.

– Баранина, сэ-э-эр! – сказала она, подражая дворецкому из известного фильма. – Что желаете? Седло барашка с соусом натюрель? Грудинка фри? Котлеты из баранины? Рагу? Бараний бок, фаршированный перловкой? Но придется подождать, в наличии только рагу…

– Пусть будет рагу… – вздохнул Гамаюн. Гурманом он не был, но за последние месяцы убедился, что меньше баранины любит лишь сайгачину…

– В таком случае советую принять душ – скоро воду отключат. Через двадцать минут все будет готово.

…Через двадцать минут все действительно оказалось готово – но отнюдь не баранье рагу. И не седло, и не грудинка, и не котлеты. И даже не фаршированный опостылевшей перловкой бок…

Милена успела избавиться от камуфляжной формы. (Приходилось носить на работе – и кочевники, и их детки с недавних пор весьма уважали этот цвет и фасон. Лишь шнурованные высокие ботинки были у нее не форменные – от Гуччи.). Надев взамен нечто воздушно-легкое – эротично-легкомысленный вариант спортивного кимоно, распахнутого совершенно по-мужски – Милена атаковала вышедшего из ванной комнаты подполковника приемом, не имеющим аналогов в боевых искусствах. Пожалуй, с некоторой натяжкой его можно было считать удушающим – по крайней мере, дыхание у Гамаюна перехватило надолго. Зря ученики и особенно ученицы узкоглазых сенсеев не практикуют использование губ в своих схватках – очень эффективная тактика…

И тут же, развивая достигнутый успех и не позволяя сопернику опомниться, рыжеволосая боевая искусница перевела схватку в партер… Она проявляла мастерство бойца высшего класса. На победу работали не только руки и ноги – все тело, от самых сокровенных глубин до кончиков ногтей и волос, отдавалось схватке. Гамаюн, потерявший темп, пропустил захват за весьма чувствительную часть тела – и был вынужден сдаться на милость победительницы.

Милена оказалась милостива – но отпустила побежденного из сладкого плена не сразу. За свободу пришлось платить…

А потом все лопнуло и рассыпалось, и слилось вместе вновь, и не стало ни побежденных, ни победителей, не стало ничего – просто в самом сердце Великой Степи двое любили друг друга…

Но если честно…

По большому счету, если отбросить все рассуждения о хитросплетениях загадочной женской души, – Милена мужа не любила. Была верной женой и великолепной любовницей – но не любила.

Никто другой, впрочем, ее любви тоже не удостоился. Может, время не пришло. А может, не оказалась к этому способна. Кого может любить клинок, пусть и прекрасный, но выкованный для битвы, для победы, для успеха и славы? Милена была именно такой…

К Гамаюну же ее привел и возле него удерживал извечный женский инстинкт – быть женщиной самого сильного самца в стае. Вожака. И передать его гены детям… Но – не любила.

Может и был прав ее отец, не раз говоривший: “Стоило тебе, Мила, парнем родиться…”

Черные метки встречаются не только на страницах пиратских романов. В личных делах офицеров – тоже.

У старшего лейтенанта Сергея Кулая, известного под дружеским прозвищем Пак, такая метка наличествовала (как и у майора Кремера). Правда – по иным причинам. Хотя и Кулай происходил из национального меньшинства, не являющегося даже титульной нацией союзной республики или автономии – из советских корейцев. Но не происхождение испортило Сергею карьеру.

И в самом деле, прародина Кремера – страна агрессивного блока НАТО, с самой сильной и многочисленной в континентальной Европе армией. А северные корейцы, ведомые своим Любимым Вождем товарищем Ким Ир Сеном, оставались нашими (хоть и себе на уме) друзьями. И армия их, соответственно, – союзницей. Южные же…

Как всем было известно из политинформаций, армия марионеточного Сеульского режима спала и видела, как бы перебежать под знамена идей чучхе, удерживаемая от сего желания лишь штыками американского экспедиционного корпуса. Так что представителем потенциального противника Кулай не считался. Наоборот, заканчивал он то же училище, что и Гамаюн (очень серьезное училище!) и, по всему судя, службе его предстояло проходить незаметно, без открытого ношения формы и наград, в какой-нибудь из стран Юго-Восточной Азии, представляющей интерес для советского Генштаба и богатой выходцами с Корейского полуострова.

Сгубила Сергея Кулая любовь к прекрасному. К искусству. Конкретно – к музыке. В отпуске, в родном Ташкенте, свежеиспеченный лейтенант (и солист курсантского ВИА) принял участие в репетиции команды, организованной друзьями детства. И оказалась там девочка из подпевки, тоже представительница малого народа, законопаченного вождем и учителем в Среднюю Азию – крымских татар. Симпатичная девица. И сразу обратившая на Кулая внимание…

Короче говоря, единение двух представителей новой исторической общности – советского народа – началось сразу после репетиции, прямо на бильярдном столе второразрядного ташкентского ДК. Потом продолжилось…

А чуть позже произошло нечто для советской действительности (если верить политинформациям) нехарактерное – вспышка пережитков национальной розни. Организовали ее два брата прекрасной татарочки совместно с тремя друзьями – вооружившись обрезками водопроводного шланга, залитого на концах свинцом и повстречав Сергея в пустынном ночном парке. Молодой лейтенант дал вспышке достойный отпор, вспомнив все, чему учили. Ну и…

От мокрой статьи Пака отмазали – честь мундира. Но служба его с тех пор проходила в самых глухих дырах, к тому же менявшихся каждые два-три года – чтобы жизнь медом не казалась. Добравшись за девять лет лишь до старлейского звания и очутившись в Богом забытой Девятке, Сергей уже всерьез решил учудить что-либо этакое и вылететь из рядов по дискредитации.

Не успел – вакханалия перестройки закончилась массовыми сокращениями армии. Стало можно все. Чем Кулай и воспользовался. Демобилизовавшись, не обивал пороги в поисках обещанного, но не полученного. Ударился в торговый бизнес, коим весьма успешно и прибыльно занимались осевшие в Казахстане соплеменники. Во вновь созданном закрытом административно-территориальном образовании Балхаш-9 арендовал две бывших военторговских точки, крутился как умел, врастая в мир капитала…

С Прогоном бизнес канул вместе с оплаченными и не довезенным до Девятки товаром. А Пак сделал, казалось, непредставимое – стал вольным степным торговцем.

И – лучшим агентом Гамаюна.

Допрос собственной жены, начавшийся с неожиданной прелюдии, ничего Гамаюну не дал.

За отправную точку он взял дату засады на Ак-Июсе – но в Школе ничего необычного в предшествующие дни и недели не происходило. Не появлялись новые, ранее не ходившие дети кочевников. И ни у кого из своих не вспыхивал вдруг внезапный интерес к работе Милены – по крайней мере доходящий до незапланированных контактов с учениками. Безопасность Школы обеспечивали все те же парни из Отдела, трижды проверенные – они тоже ни о чем подозрительном не докладывали. Новые сотрудники в штате в последние месяцы не появлялись, лишь сейчас, на каникулах, начали помогать три девчонки-старшеклассницы, есть у Милены идея, что контакт с ровесниками изрядно продвинет взаимное доверие. Одна из добровольных помощниц, кстати, Женька, дочь майора Кремера…

Тупик. Можно, конечно, усомниться и в трижды проверенных, и перетряхнуть всё и всех, но время, время… Гамаюну казалось, что именно сейчас, сегодня, самое позднее завтра, канал может сыграть свою главную роль. Страшную. Кровавую. Орда Нурали рядом… Или все-таки связь идет не через Школу? Тупик…

Звонок телефона оборвал эти мысли. Отдел, Багира. Срочно вызывают. Новости из степи, самые свежие…

Спустившись к машине, он вспомнил, что так и не поел. И айдахар с ней, с этой бараниной. В Отделе можно сообразить что-нибудь из консервов.

Но пообедать в тот день Гамаюну не пришлось.