Глава 23

Громкий вскрик, донесшийся из будуара, недвусмысленно свидетельствовал о том, что слова Рейнара услышаны не только мной. Я было дернулся бежать на помощь Конфьянс, но обеспокоенный голос Марго, настоятельно требовавшей камеристок, воды, уксуса и нюхательную соль, заставил меня бросить эту затею и вернуться ко все еще не отдышавшемуся Лису.

– Толком расскажи, что произошло? – хватая за плечи Лиса и оттаскивая подальше от распахнутых дверей королевских покоев, потребовал я.

– Утром, пока ты с Екатериной лясы точил, в город прибыл брат Адриэн. Он добрался до Реймса незадолго перед открытием ворот. Ну таки не он один. Среди энтузиастов, встречающих рассвет вместе с ним, ждал своей скорбной участи твой друг до гробовой доски Луи де Беранже. Он примчался на коронацию, спеша поздравить своего дражайшего сюзерена с этим знаменательным фактом его биографии. Но по ту сторону городских ворот судьба уже крутила ему глобальный кукиш. На беду дю Гуа, Жозефина с самого утра отправилась встречать нашего праведного бенедиктинца, и Мано в качестве караула трех сортов войск вызвался сопровождать ее в этом опасном путешествии. Как-никак все грабители и воры Франции, способные держаться на ногах, сползлись сюда погреться в лучах королевского сияния и, если сложится, отщипнуть себе кусочек на память. Так вот, едва лишь стража открыла ворота, коронель Анжуйской гвардии нос к носу столкнулся с твоим лейтенантом. Увы, он уже достаточно крепко встал на ноги, чтобы теперь их протянуть. Как ты понимаешь, разговор промеж них вышел короткий, но содержательный. Не знаю уж, как там обстояло дело в деталях, однако сейчас Беранже убит, де Батц за решеткой, а гугеноты уже снаряжаются идти брать штурмом королевскую резиденцию.

– Только этого не хватало! – досадливо процедил я, с трудом удерживаясь, чтобы не сплюнуть на драгоценный вишневый паркет. Всего лишь чуть больше месяца назад, примерно в такой же обстановке, Мано во главе эскадрона бросился спасать своего короля, и тогда все дело закончилось взрывом Лувра и подавлением Парижского мятежа войсками маршала Монморанси. Сейчас ситуация грозила повториться. Разве что у меня под рукой было всего лишь две сотни фанатиков-головорезов, но зато и войска Монморанси уже под командованием маршала Таванна топтались под Ла-Рошелью, вяло перестреливаясь с повстанцами принца Кондэ. Неплохой подарочек дорогому кузену на светлый праздник!

– Лис, – сказал я, покусывая от нервного напряжения губы, – гугенотов во что бы то ни стало необходимо остановить. Передай им, что это мой приказ и что я отправлю на тот свет всякого, кто посмеет его ослушаться. Пусть стоят в боевой готовности и ждут приказа, но пускать оружие в ход разрешаю лишь в случае нападения на них или на наш двор. А я пойду к королю, быть может, мне удастся что-то сделать.

– Да уж, попытайся, – тихо, чтобы нас не могли слышать лишние уши, проговорил Лис. – А то ведь, ежели наш невольник чести останется париться на нарах, то коронация не состоится. Это ж в карты не гляди. Здесь будет глобальная братская могила, и экскурсоводы будут водить сюда толпы народа и с придыханием рассказывать страшную байку о том, шо тут сталось. Хотя, – он потер переносицу, – может, малеха подождать? Брат Адриэн отправился исповедовать заблудшего барана своей смиренной паствы. Когда вернется, может, ситуация прояснится.

– Возможно, прояснится, но это еще бабушка надвое сказала. К тому же не факт, что его вообще пропустят к Мано.

– Да ну, такое скажешь! – махнул рукой Лис, уже, казалось, несколько успокоившийся и принявший свой обычный деловито-насмешливый тон. – Наверняка у него либо священник местный – школьный корефан, либо вообще начальник тюрьмы в младших классах арифметику списывал.

– Или да, или нет, или может быть. Не думаю, чтобы он узнал нечто такое, что снимет с Маноэля обвинение в убийстве королевского фаворита. Господи, ну почему он не мог убить сегодня утром кого-нибудь другого? Даже двух других, в конце концов! Ладно, ступай к отряду, а я навещу короля. Если вдруг не вернусь…

– Буду считать тебя коммунистом!

– Итальянским горожанином? – удивленно спросил я. – Почему?

– Не вернешься – объясню. Давай, король, ни пуха ни пера!

– К черту! – отчего-то привычно выпалил я и на секунду замер в раздумье. – Лис, почему ты бежал через весь замок, а не воспользовался закрытой связью, чтобы сообщить мне все это?

– И верно! – удивляясь сам себе, проговорил Рейнар. – Ты знаешь, как-то даже не подумал.

Генрих Валуа, вероятно, уже ждал меня в своем пропахшем фиалкой и лавандой зверинце. Со вчерашнего дня, кроме пары легионеров маркиза д’Аржи, перед дверями его покоев появились четверо анжуйских жандармов. Еще человек десять латников того же полка расположились кордегардией в двух шагах от заветной двери.

– Сдайте шпагу, сир! – Молодой красавец, темноволосый, с явно гасконским выговором, со знаком полка Анжуйской гвардии у плеча, преградил мне путь, недвусмысленно демонстрируя намерение применить оружие в случае моего отказа.

– Кто вы такой? – нахмурился я. – И по какому праву требуете оружие у своего сюзерена?

– Я – капитан Бернар де Ногаррэ де Ла-Валетт д’Эпернон, – не спуская с меня цепкого, отменно жесткого взгляда, гордо произнес королевский драбант. – И у меня нет иного сюзерена, кроме короля Генриха Валуа. Прошу вас, сир, сдайте шпагу! Не вынуждайте меня призывать караул.

– Это арест? – исподлобья глядя на смуглокожего красавца, мрачно спросил я.

– О нет, – произнес мне в ответ д’Эпернон тоном, в котором слышалось плохо скрываемое сожаление. – Всего лишь предосторожность. Его Величество повелел не пускать к себе вооруженных людей вне зависимости от их титула и звания.

Я невольно усмехнулся. В ярдах двухстах отсюда сейчас находился сильный отряд, готовый по первому знаку ворваться сюда, круша все на своем пути. Воображение услужливо нарисовало мне картинку: д’Эпернон, пытающийся разоружить неистовую лаву гугенотов.

– Ладно, – хмыкнул я. – Раз наш государь ни с того ни с сего стал бояться вида оружия, пожалуйста, примите. – Я протянул гвардейцу клинок. – Да будьте с ним поаккуратнее, он очень дорогой.

– Прошу вас, сир. – Пропуская мои слова мимо ушей, Бернар указал на дверь, из-за которой слышались звуки клавесина и тихое собачье подвывание.

Генрих Валуа был мрачен. Он сидел за невысоким восточным столиком, инкрустированным золотыми и серебряными арабесками, и кормил засахаренными фруктами большущего розоватого попугая, умостившегося на сгибе королевской руки.

– Ваше Величество, – кланяясь государю Франции за два шага, как велел мне этикет, начал я. – Я пришел поговорить с вами об ужасной трагедии, которая столь внезапно обрушилась на нас с вами.

Казалось, только тут Валуа заметил мое присутствие в кабинете. Он перестал подкармливать птицу и с мрачным видом изрек, не забывая, впрочем, почесать увенчанную хохолком голову питомца:

– Ты знаешь, Анри, твой лейтенант убил моего дю Гуа. – Он вперил в меня тяжелый немигающий взгляд своих темных глаз, точно ожидая, что я немедля развею его печаль сообщением, что Луи де Беранже жив.

– Увы, это так, мессир, – печально констатировал я, подходя ближе к уставленному яствами столику. Похоже, кроме несчастного попугая, никто больше не прикасался к изысканным сладостям, расставленным на столешнице. – Я весьма сожалею об этой смерти. Луи, вне всякого сомнения, был вернейшим из ваших слуг. Но вы же сами дворянин, Ваше Величество. Вы знаете, какими безжалостными могут быть законы чести. Мне печально сообщать вам об этом, мессир, но дю Гуа, упокой Господи его душу, действительно прилюдно оскорбил шевалье де Батца и его даму, а следовательно, Маноэль, ведомый теми самыми законами, которые определяют жизнь всякого благородного дворянина, обязан был искать этой дуэли. В противном случае ему вряд ли нашлось бы место в сообществе людей оружия.

– Но кроме законов, о которых говорите вы, мой дорогой кузен, есть и иные. И эти законы обязательны для всех. Ибо они суть основа всякой державной власти.

– Ваше Величество, ордонанс, изданный вашим дедом, королем Франциском I в 1532 году, призывает дворян в вопросах чести искать справедливого арбитража у государя и лишь затем, в случае если иного решения принять невозможно, стороны должны были решить спор поединком. Мано входит в число моих дворян, и он обращался ко мне, ища справедливости в этом деле. Однако, увы, мне горестно сознавать, что примирение этих двух вернейших паладинов было невозможно. И все же, заметьте, Ваше Величество, шевалье де Батц не поднял руку на Луи, когда тот лежал раненым в руках врагов. Ваших врагов, сир. Более того, он способствовал освобождению мсье дю Гуа! И сейчас разве он атаковал господина де Беранже предательски, из-за угла? Нет, это была честная дуэль. Беда, что она закончилась так, но, к сожалению, государь, Луи уже не поднимешь. Поверьте, мне так же горько осознавать это, как и вам. Мы были малознакомы с ним, но за время, проведенное вместе, успели проникнуться друг к другу весьма приятственными чувствами. – Я печально вздохнул, набирая в легкие побольше воздуха. – И все же не Мано ли мчался, рискуя головой, чтобы успеть привести войска и спасти вас от коварной засады?..

– Вы вновь об этом! – раздраженно поморщился Генрих Валуа. – Оставьте, ради бога! Луи убит, а вы рассуждаете о каких-то глупостях. – Король снял птицу с руки, и та, лишенная ласкового почесывания, обиженно заорала, заглушая беседу двух королей и аккорды клавесина, на котором, услаждая слух Его Величества, по-прежнему играл музыкант придворной капеллы в специальной бархатной шапочке с толстыми наушниками, чтобы лишить придворного виртуоза нежных созвучий возможности подслушать беседы своего монарха. Валуа скривил губы и, подняв с края стола серебряный колокольчик в виде изящной дамы в широких, по моде, юбках, громко зазвонил, точь-в-точь школьный сторож, объявляющий начало перемены. Капитан и его жандармы ворвались в кабинет так скоро, будто все это время стояли за дверью, ожидая вызова. Возможно, так оно и было.

– Д’Эпернон, – недовольно сказал он, глядя на явившихся на его зов анжуйцев, замерших с палашами наголо, – возьмите птицу и чешите ей вот здесь! – Палец августейшего владыки указал франтоватому гасконцу место на голове попугая, которое тот должен обихаживать в ближайшее время. – А теперь уходите! И смотрите, чтобы с Фатимой ничего не случилось! Это подарок османского султана. Анри, о чем ты говоришь?! – подхватывая с китайского фарфора сочную грушу, начал Валуа, лишь только стража покинула его кабинет. – Убит Луи, мой Луи! Мой самый близкий друг! – Король нервно сжал краснобокий плод, и липкий сок потек по его руке, стекая на брабантские кружева. – Все, его больше нет. Он был моим другом, моим наставником, учителем, а его больше нет.

Король, не мигая, уставился на меня, и только сейчас в обманчивом свете восковых свечей я заметил, какие темные круги залегли вокруг глаз завтрашнего полновластного государя Франции.

– Его убил твой чертов гасконец! А ты мне толкуешь об ордонансах, о суде чести. Чего ты хочешь от меня, Анри? Чтобы я помиловал убийцу? Этому не бывать.

– Но это была честная дуэль! – вновь попытался высказаться я, понимая, что попытка эта, по сути, бесполезна.

– Он еще не окреп после ранения! – вскакивая и бросая на стол остатки груши, заорал на меня Валуа, бледнея от ярости. – Да к черту, какое мне дело до этого? В стране есть король, есть закон. И закон этот созвучен закону Божескому, а там, между прочим, сказано: «Мне отмщение и аз воздам!» Аз воздам, ты слышишь, дорогой кузен! Я начну крестовый поход против дуэлей в своей стране, и первый, кого я казню, будет шевалье де Батц. Я отрублю ему голову. Молчи! – вновь закричал на меня взбешенный монарх, делая мне предупредительный жест рукой. – Молчи! Не вздумай мне говорить, что начинать правление с казни – плохая примета. Я не верю в приметы. Во всяком случае, сейчас не верю! А если это грех, то Господь простит мне его, ибо сказано в девятой главе первой книги Моисея: «Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека, ибо человек создан по образу Божию», – наклонившись ко мне, нервно вещал христианнейший король. – Я отменю все ордонансы! Я запрещу дуэль, и это будет благо, только благо для всей Франции! Только королевский суд вправе решать, кто прав, кто виноват!

– Но, Ваше Величество. – Я старался говорить как можно спокойнее. – Я и прошу справедливого суда. Ведь шевалье де Батц – мой дворянин. И мне надлежит чинить над ним справедливую расправу.

– Нет! Нет, Анри, нет! – оскалив в недоброй ухмылке желтоватые зубы, затряс головой Валуа. – И не пытайся обмануть меня! Я не отдам тебе убийцу Луи!

– Но судить его должен королевский суд Наварры!

– И пусть! Пусть должен! Я сам буду судить его!

– Но почему, Ваше Величество? Ведь только что вы сами говорили о власти королевского суда, о власти закона.

– Да потому, мой дорогой Анри, что если бы дю Гуа заколол твоего лейтенанта, я бы, возможно, пожурил его, но уж наверняка не стал бы наказывать. А потому я не верю, что ты отрубишь голову де Батцу.

– Это должен решать суд, – попытался было напомнить я.

– Не-ет уж! – Палец государя замельтешил влево-вправо перед моими глазами. – Король есть помазанник Божий, и если в стране все решает суд, значит, он, по сути, стоит над властью короля. Над властью Господа! Это великий грех! Он нарушает естественный порядок, предначертанный Всевышним! А теперь ступай! Уходи! Я не желаю тебя видеть нынче. Я никого не желаю видеть! Все прочь! И ты прочь. – Валуа схватил лежащий на блюде персик и запустил его в спину музыканта, извлекающего из клавесина божественные звуки Франческа де Милано. Прокричав эти слова, король рухнул на обитый атласом диван и разрыдался, обхватив голову руками.

Я направился к двери. Разговаривать с Генрихом в эту минуту о чем-либо, тем более об освобождении Мано, было абсолютно бессмысленно. В приемной де Ногаррэ, преисполненный оказанной честью, морщась от боли, чесал голову возле хохолка розовоперой Фатиме. Та, как истая барышня, заметив в ухе капитана серьгу с посверкивающим бриллиантом, самозабвенно пыталась вытянуть украшение из мочки незадачливого гасконца. Тот стоически терпел, не решаясь портить развлечение королевской любимице.

– Пошла вон, курица драная! – рявкнул я, хлопая в ладоши возле головы попугаихи.

– Акбар! Акбар! – заорала перепуганная птица, взлетая к потолку и усаживаясь на один из золоченых рожков люстры. – Фатима якши!

– Благодарю вас, сир, – потирая малиново-красное ухо, поклонился д’Эпернон. – Вот ваша шпага.

Я едва ответил на поклон и, вернув клинок в расшитую золотыми пряжками кожаную лопасть, молча зашагал из покоев убитого горем государя. Оставалась еще слабая надежда на мадам Екатерину. Черная Вдова, в отличие от своего сына, терпеть не могла фаворита принца Анжуйского и потому уж точно бы не стала оплакивать безвременную кончину Луи де Беранже. Но и ссориться с Генрихом из-за безвестного гасконского шевалье она также вряд ли захочет. Тем паче что формально с завтрашнего дня, с момента коронации, она становится лишь вдовствующей королевой-матерью, по сути дела, не имеющей никаких особых прав во Франции. Кроме разве что непременных королевских почестей, которые надлежало оказывать ей, где бы она ни появилась. Конечно, на самом деле влияние королевы на любимого сына не слишком ослабевало, но это была уже совсем иная Екатерина Медичи. Мог ли стать мой не в меру горячий лейтенант картой в одной из ее многочисленных интриг? Вполне мог, но на то она и звалась Паучихой, что спасенный благодаря ее невидимым нитям мог сотню раз пожалеть о своем спасении. И все же вариант заступничества моей дражайшей «тещи» нельзя было сбрасывать со счета. Тем более что предпринимать что-то для освобождения Мано было необходимо. Этого, должно быть, ждал сам де Батц, ждала Конфьянс, Жозефина, ждал Лис и две сотни готовых к бою гугенотов, предводительствуемые родными братьями де Батца. Да и будущий король, по всей видимости, также ожидал чего-то подобного, не зря же его покои начинали походить на гвардейскую казарму.

Я совсем уж было собрался идти на поклон к государыне, но тут в голове возник голос Лиса.

– Капитан! Как там стрелка крутых авторитетов? – Судя по тону, Рейнар уже был спокоен и, должно быть, собирался сообщить нечто если не радостное, то уж, во всяком случае, внушающее надежду.

– Отвратительно, – признался я. – У короля истерика. Он жаждет запретить дуэли во Франции, а для острастки, в назидание остальным, казнить Мано. При этом Генрих то твердит о законе, то о том, что король выше закона.

– Эт-то точно, королям закон не писан. Вот взять, скажем, тебя: как стал ты королем, так сразу полный…

– Шевалье, вы, кажется, хотели мне что-то сообщить, – перебил его я.

– Ну, я же говорю: полное беззаконие! Лишение лица лицом прав человека. Буквально рта не дают открыть!

– Лис, ты говоришь по закрытой связи.

– Тем более! Ладно, тиран, деспот и сумасброд, делюсь с тобой новостями. Забегал брат Адриэн. Говорил, что видел Мано, который бодр и здоров, чего и тебе желает. Дальше падре пел что-то на тему упования на милость Божью и всяко прочее типа: «Уверовавшие в меня спасутся безо всяких делов». Ну, то есть галиматья, как обычно. Но говорил он это с таким благостным видом, шо я понял, Господь уже плетет ступеньки веревочной лестницы, по которой нашему бескрышному шевалье суждено покинуть… как-то там… м-м… святой отец высказался, юдоль слез и обитель печали.

– Обычно так называют человеческую жизнь, – мрачно заметил я.

– Вальдар, если бы брат Адриэн говорил и имел в виду то, что имеют в этом самом виду другие, он бы скорее всего сидел бы сейчас в своем соборе и благочестиво размышлял о том, какой из сортов сыра подадут нынче к вечерней трапезе. Однако он здесь и сейчас помелся договариваться, как я понял, на тему изъятия Маноэля по-дебатцки из меню праздничного обеда. В общем, возвращайся, толкни речь перед братиями и дружиной, и будем ждать очередного пришествия нашего преподобного.

– А если за это время Мано решат перевести из Реймса, скажем, в Фор л’Эвек? – усомнился я.

– Капитан, тогда-то уж и вовсе все просто. Мы покидаем коронацию, громко хлопая воротами, и вставляем страже фитили туда, куда они даже не подозревают. На всякий случай я попросил мамашу Жозефину погулять около тюремного замка. Думаю, мимо нее нашего узника совести незаметно не провезут. Так шо жду!

Ждать Рейнару пришлось довольно долго. Убедить гугенотов не вносить в сценарий предстоящей коронации такой милый сюрприз, как физическое устранение коронуемого, было весьма непросто. Отважные капитаны Рауль и Гийом де Батц, такие же охотники искушать удачу, как и их младший брат, смотрели на меня хмуро, явно не одобряя и презирая все эти никчемные оттяжки. Гугеноты, по большей мере составлявшие мой отряд, без сомнения, были на их стороне, заставляя лишний раз вспомнить, насколько зыбка и почти иллюзорна моя власть над этим скопищем отъявленных головорезов-фанатиков. Все они видели во мне неустрашимого принца-гугенота, героя обороны Лувра и штурма замка Сен-Поль, но нет ничего эфемернее такой военной славы. Одно только подозрение в робости, пусть даже на самом деле являющееся трезвым расчетом, – и вчерашняя толпа восхищенных поклонников превращается в разъяренную стаю, норовящую затоптать недавнего кумира. В результате мне пришлось клятвенно заверить рвущихся в бой вояк, что ежели к завтрашней ночи Мано не окажется на свободе, я лично поведу их в бой. Это заявление было встречено «на ура».

Вид, в котором я застал свой отряд, вне всяких сомнений, свидетельствовал, что новоиспеченному королю придется немало потрудиться, чтобы спасти свою жизнь, а уж тем более вырвать победу из рук моих бойцов. С момента встречи в лесу Ансени у воинов этого отряда появился особый знак, который сегодня с шиком носили уже все его дворяне, вне зависимости от того, были ли они в тот час на моей стороне, или же поддерживали покойного де ла Ротьера. Вокруг стальных горжетов они со вчерашнего дня надевали завязанную удавкой петлю, с обрывком веревки примерно до середины груди. «Висельники» – так с гордостью теперь именовал себя мезьерский отряд.

Покончив с переговорами, я отправился инспектировать возведение ристалища, установку квинтины и прочие, ожидавшиеся завтра массовые увеселения. Пока что мы сохраняли хорошую мину при плохой игре, и предстоящую коронацию в связи со смертью дю Гуа и арестом де Батца никто не отменял. По уверению Лиса, время от времени прорезавшегося на канале закрытой связи, брат Адриэн еще не возвращался и никаких новых сведений из мест заключения на волю не поступало.

Во время обстоятельной беседы с фейерверкером в моем сознании возник очередной посетитель, ясновельможный пан Михал. Его появление отвлекло меня от размышлений о том, что мадам Екатерина весьма своевременно назначила меня распоряжаться огненной феерией и что сэкономленный на праздничных салютах порох вполне можно будет использовать для новоизобретенной фигуры «взлетающая башня тюремного замка». Я бы, пожалуй, еще поразмыслил на эту тему, обдумывая наилучшее устройство всех деталей предстоящей операции, однако Вагант требовал моего внимания. Насколько я мог видеть, он находился перед дверью в коридоре сравнительно чистом, но отнюдь не напоминающем дворцовый. Должно быть, перед тем, как активизировать связь, он постучал, потому что спустя мгновение дверь отворилась.

– Вы? – донеслось из комнаты. Перед глазами пана Михала возникло очаровательное личико Шарлотты де Сов, изрядно побледневшее с момента нашей встречи. Судя по покрасневшим глазам, все это время прелестная обольстительница предавалась отчаянию, и наш резидент вполне мог быть соседом с нижнего этажа, пришедшим поинтересоваться, отчего это в его комнате льет с потолка.

– Что вы здесь делаете, мсье? – удивленно вопросила синеокая дива.

– Спасаю вас от гибели, мадам, – вальяжно произнес высоченный шляхтич и сделал шаг вперед, оттесняя в глубь комнаты женщину, достававшую ему едва до середины плеча. За его спиной захлопнулась дверь. – Сударыня, мне известно о ваших злоключениях. Не спрашивайте откуда. Моя работа знать о том, что говорится один на один в запертых кабинетах. Вы в великой опасности, мадам. Королева не простит вам промаха! Сегодня Ее Величество уже встречалась с Козимо Руджиери. Как вы думаете, зачем?

Лицо госпожи де Сов еще более побледнело и стало совсем бескровным.

– Если так, то я обречена, – почти прошептала она. – Но ведь там, в кабинете у Ее Величества, я уверена, был не Генрих Бурбон. Да-да, я уверена в этом! Но как это можно доказать?! Увы, это невозможно.

– Не надо хоронить себя раньше времени, мадам. – Пан Чарновский, как истинный галантный кавалер, хозяйским жестом приобнял красавицу и привлек ее к своей широкой груди. Та не сопротивлялась, лишь поудобнее устроилась, чтобы не оцарапать щеку усыпанной бриллиантами звездой, украшавшей камзол вельможного шляхтича. – Я вам верю, Шарлотта, – драматически изрек Дюнуар, наполняя пафосом каждое слово. – Вы, вероятно, знаете, я представляю при дворе нашего круля Францишека. Вы всегда были дороги ему. И он не простит мне, если такая прекрасная пани погибнет из-за какого-то пустяка.

– Франциск по-прежнему любит меня? – чуть приходя в себя, пролепетала прелестница.

– О, мадам, разве может благородный пан, увидевший вас однажды, забыть такую неземную красоту? – Без сомнения, комплименты Мишеля Дюнуара попали на хорошо возделанную почву. Настроение собеседницы моего доброго друга заметно улучшилось, и щеки начали приобретать прежний румянец. Наверняка сейчас она уже представляла себя всевластной королевой Речи Посполитой, восседающей на троне в краковском замке в окружении вельмож, закутанных в меха и увешанных золотом. Должно быть, и пану Михалу нашлось уютное местечко в далеко уходящих мыслях отставной красавицы «Летучего эскадрона».

– Чаривна пани, – вновь начал пан Михал, – никто не знает, что я здесь. Я снял соседние номера для своего друга – князя Якуба Святополк-Четвертинского, прибывшего на коронацию с подарками брату короля Францишка. Он куртуазный кавалер и с радостью возьмет такую очаровательную спутницу с собой, обратно ко двору нашего нового круля.

– Но что я должна делать? – уже вовсю включаясь в игру, спросила Шарлотта де Сов.

– Если не ошибаюсь, это ваш возок стоит внизу у входа в гостиницу и ваши слуги грузят в него вещи?

– Мой, – вновь расстраиваясь и горестно вздыхая, подтвердила красавица.

– Значит, именно вас мадам Екатерина поручила сопровождать тем пятерым легионерам, которые ждут внизу?

– Увы, мсье, меня, – с подступающими рыданиями кивнула Шарлотта.

– Прекрасно. Сделайте так: накиньте на плечи дорожный плащ, наденьте капюшон и спуститесь к карете. Затем, не доходя пары шагов, вспомните, что оставили наверху перстень, драгоценное колье, веер… Впрочем, не важно что. Лишь бы эту вещь можно было долго искать. Вы не под арестом, поэтому сможете свободно вернуться сюда. Вы снимете одежду, и я передам ее одному юному пажу князя. Он заменит вас в карете. На первой же стоянке этот ловкий малый сбежит, оставив стражу в дураках.

– Но платье долго снимать, – неуверенно начала госпожа де Сов. – Шнуровка корсажа отнимает много времени.

– Не сомневайтесь, – сказал пан Михал, улыбаясь в густые темные усы. – Я помогу вам, мадам.

Изображение исчезло и в следующий раз появилось довольно не скоро. Насколько я мог судить по возникшей перед моим внутренним взором картине, помощь моего друга зашла довольно далеко и теперь больше напоминала психологическую реабилитацию. Очаровательная головка красавицы по-прежнему покоилась на плече пана Михала. Вот только сброшенный камзол валялся чуть поодаль, а само плечо, как, впрочем, и все остальное тело коронного шляхтича, возлежало на перине в задернутом занавесью алькове.

– …Когда мы сбежали из Лувра, Генрих все рвался в Ла-Рошель. Этот противный Ларошфуко тянул его туда, точно упрямый мул, возвращающий жернов мельницы. Но мне удалось отговорить Анри. Он и сам понял, зачем ему присоединяться к Кондэ, который сейчас решил возглавить гугенотов, и стать первым, если не по рождению, то по влиянию? Так, во всяком случае, говорил мне мой Анри. Он смеялся: «Зачем лезть в драку? Пусть старый медведь хорошо намнет бока молодому хорьку, а я появлюсь как раз тогда, когда косолапый устанет и наступит самое время пустить ему кровь».

– Должно быть, под хорьком Генрих подразумевал Кондэ, а под Медведем маршала Таванна. Он действительно в последнее время стал на него похож, – прокомментировал резидент Речи Посполитой.

– Возможно, – пожала плечиками мадам де Сов, гладя тонкими пальчиками мощный торс пана Михала. – Какое мне до этого дело? Все было так хорошо, если бы не мерзкий Рони!

– Да, я знаю вашу историю. Но интересно, если человек, которого вы видели во дворце Екатерины Медичи, не Генрих Бурбон, то где же тогда истинный Беарнец?

– Откуда мне знать? – нахмурилась прелестная Шарлотта. – Это же просто наваждение какое-то! Этот человек похож на Анри как две капли воды, говорит его голосом, но, клянусь вам, это не он.

– Почему ты так решила, дорогая? – томно накручивая пепельно-русый локон красавицы на палец, проговорил Дюнуар.

– Он двигается как-то по-другому. Я не могу этого объяснить… К тому же что делать Генриху в Реймсе?

– Ты же знаешь, он приехал сюда вместе со своей женой, чтобы участвовать в коронации. И, похоже, королева-мать весьма любезна со своим вновь обретенным зятем.

– Не понимаю… Колдовство какое-то! И он узнал меня, точно мы вчера расстались. – Красавица ошарашенно замолчала, наверное пытаясь найти разумное объяснение происходящему. – А как же тогда быть с войсками в Нераке?

– Какими войсками? – насторожился пан Михал.

– Перед Рони приезжал дю Плесси-Морней, и он говорил, что в Нераке Генриха уже ожидают четыре полка. И Рони, кажется, тоже что-то говорил об этом городе.

– Ну вот, кажется, и сыскался твой пропавший двойник, – с нескрываемым торжеством в голосе провозгласил Мишель Дюнуар. – Теперь-то мы его не упустим.

– Сыскался, – печально вздохнул я, отчего-то сейчас особо остро ощущая всю никчемность этой мышиной возни вокруг трона. – Вот только теперь объясни мне, бога ради, зачем же все-таки затеяна эта суета со спасением Генриха Наваррского и его подменой?

– Ты что, серьезно, Вальдар? М-да, нашел время! Тут лекция часа на три. Шарлотта мне такой паузы не простит. Ладно, попробую вкратце, пока мадам переводит дыхание. В общем, так. У профанов есть выражение: «Войны начинают, когда хотят, а заканчивают, когда могут». Кстати, Макиавелли ляпнул от большого ума. Думаю, не надо объяснять, что это полная ерунда. Войны начинаются, когда скапливается достаточная масса отрицательной энергии. И все монархи и правители мира не могут с этим ничего поделать. Сейчас этот мир напоминает бомбу с горящим фитилем. Посуди сам, католические Испания, Италия, Священная Римская империя, уже присоединившиеся к заморским богатствам. Против них Британия, Голландия, Швеция, большинство германских княжеств, изрядная часть Швейцарии, которые только планируют наложить лапу на заморские колонии.

– Все равно мне он не нравится.

– Сие, мой славный пан, твои личные проблемы. Вон Шарлотте очень даже нравится. Но если, паче чаяния, Генрих погибнет, бомба таки рванет. И накопившийся отрицательный заряд, раскручиваясь, ударит по сопределам, провоцируя в них не менее кровавые катаклизмы. Знаешь, был когда-то на Руси такой город – Китеж. Хороший был город, стоял, никого не трогал. Пока не прокатилась по нему волна одной только, правда, довольно крупной семейной ссоры. С тех пор только отражение в водах озера от Китежа и осталось. А ты говоришь Генрих Бурбон!

– Дорогой, – послышался требовательно капризный голосок мадам де Сов. – Мне опять страшно!

– Ну что ты, звезда моя! Я здесь, с тобой. Я никому не дам тебя в обиду!

Я возвращался во дворец, вполне удовлетворенный инспекцией порученного мне хозяйства. Впрочем, в этом можно было не сомневаться: герольды, фейерверкеры, ружейные капитаны – все, вплоть до последнего плотника, сооружавшего трибуны и ограждения ристалища, и без меня прекрасно знали свое дело. Роль главного маршала, которую уготовила мне мадам Екатерина, была во многом номинальной, и потому, сопровождаемый полевыми маршалами, я бесцельно обходил штурмовой городок, который завтра должен был пасть под ударами доблестных рыцарей молодого короля. Проверял, надежно ли врыты столбы для боя по итальянским правилам, одобрял расцветку и рисунок тканей, которыми должны были украшаться королевская ложа и скамьи, предназначенные для пребывания прекрасных дам, заботился о коврах для покрытия сидений на почетных местах и бархатных подушечках с золотыми кистями, которыми надлежало подмащивать нежные седалища именитых гостей. Турнир обещал быть роскошным, какими только и бывают подобные увеселения почтенной публики в дни коронаций, рождений наследников и венценосных свадеб.

В покоях короля Наваррского, о чем-то оживленно беседуя с Лисом, уже дожидался брат Адриэн. Увидев меня, он благословил входящего и, пожелав мне мира, предложил прогуляться по двору, дабы он мог усладить наш слух достойной случая проповедью.

– Дети мои, – начал благочестивый монах-бенедиктинец, спускаясь по лестнице, чуть придерживая длинные полы своей черной сутаны. – Прежде всего я должен передать вам поклон от шевалье де Батца и сообщить, что он жив и отменно здоров, не считая пустой царапины на руке. Он уверяет, что дуэль состоялась по всем правилам, при ассистентах с обеих сторон, и что он вовсе не намеревался убивать мсье дю Гуа, ибо, как правильно отметили вы, Ваше Величество, оскорбление сие можно было смыть малой кровью. Маноэль утверждает, что неосторожный выпад господина де Беранже виной его несчастной гибели. Не могу точно сказать, так ли это, но так об этом повествует ваш лейтенант. – Монах шел, искоса поглядывая на нас, вероятно, отслеживая реакцию слушателей, медленно перебирая свои крупные четки. – Однако должен вам напомнить, господа, на все воля Божия.

– Злосчастная судьба! – печально вздохнул я. – Я когда-то рассказал Луи о знаке, который мог указать на местонахождение баснословных сокровищ, некогда укрытых тамплиерами. Письмена, указующие на точное место древнего клада, были вырезаны на могильной доске последнего пристанища дальнего предка мсье дю Гуа, некоего Ги де Беранже, сьера де Колля. На свою беду, Луи нашел это захоронение среди развалин Жизора. Я велел ему похоронить прах последнего тамплиера, знавшего тайну сокровищ. Но де Беранже не успел, его обнаружили мятежники Гиза, которые надругались над прахом и в невежестве своем сожгли в костре доску с тайными знаками.

– Капитан… В смысле, мессир, ты мне эту байку уже рассказывал, – вмешался нетерпеливый Лис. – Утри слезу, шо за ностальгические песнопения? Нам Мано нужно вытаскивать, а ты тут плач по коронелю устраиваешь!

– На постоялом дворе раненый дю Гуа прочитал мне катрен из девятой центурии Нострадамуса. Там строки: «Кто вскроет найденный тайник и не закроет его тотчас же, поплатится бедою». Тогда я не придал этому большого значения. Но посуди сам, все, кто надругались над могилою Ги де Беранже, уже мертвы. Дю Гуа мертв. Выходит, что следующий – я? Ведь именно я указал Луи местонахождение тайника.

– Сир, ты бахнулся совсем с этим Пострадамусом Настрадательным! Кроме вышеупомянутых тобою свежих мертвецов, во Франции за последнюю неделю померла хренова туча народу. И это не считая крупного рогатого скота, свиней и прочей пернатой живности. Всех их тоже прикажешь зачислять в безвинные жертвы зияющей пасти жизорской могилы? – На последних словах Лис глумливо завыл. – Пока ты двинешь свои августейшие кони, не один рак на этой самой горе в том самом замке свистнет! И вообще, насчет злосчастной судьбы королевского фаворита у нас, кажется, никаких вопросов нет. У нас проблемы с горестной участью твоего лейтенанта, который, заметь, не имеет никакого отношения ни к сокровищам тамплиеров, ни к урочищам мухоморов, ни к выносливости боливаров, ни вообще к каким-либо фокусам в этом духе.

– Дети мои! – примиряюще вмешался брат Адриэн, должно быть, еще не привыкший к яростным перепалкам короля Наваррского и его адъютанта. – К чему эти ссоры? Спасение господина де Батца всецело в наших руках, и мы должны возблагодарить Господа, в милосердии своем пославшего нам такой шанс. Но прежде, чем я расскажу о нем, позвольте мне поведать о смирении и милосердии, которые подобают каждому христианину.

– Валяй! – хмуро бросил д’Орбиньяк. – Если ты без этого не можешь, крути на полную катушку, только поскорей.

Бенедиктинец кивнул, пропуская мимо ушей неучтивые слова Рейнара.

– Как вам, должно быть, известно, монастырская братия обедает за одним столом. Монах не имеет права жаловаться на качество пищи, ни даже подзывать брата келаря и делать знаки братьям, разносящим еду, если вдруг то или иное блюдо по оплошности не положено в стоящую перед монахом миску. Ибо это деяние было бы нарушением приличествующего клирику смирения. – Брат Адриэн назидательно воздел вверх палец.

– Хороши порядки, – хмыкнул Лис, представляя себя на месте обиженного.

– Воистину они мудры, – продолжил монах. – Ведь сосед такого неудачливого брата, как велит ему долг милосердия, обязан обратить внимание келаря на то, что его собрат лишен какого-либо блюда.

Однажды случилось так, что одному из братьев бенедиктинцев в похлебке попался маленький мышонок, скорее всего случайно упавший в котел и там нашедший свою погибель. Что делать? Есть такую похлебку нельзя, но позвать брата келаря не позволяет устав.

– Ну-ка, ну-ка! И что же предпринял этот святой отец? – заинтересованно спросил Лис, всегда ценивший в людях сообразительность.

– Он призвал себе келаря с вопросом: «Скажите, отче, разве брат Робер, – а именно так именовали его соседа, – не имеет права на мышь?»

– Браво! Браво! – расхохотались мы, аплодируя находчивости неизвестного монаха.

– Это я говорю к тому, – вновь продолжил наш капеллан, – что для спасения нашего соратника вам, мсье Рейнар, сегодня надлежит встретиться с одним незнакомым человеком, который не менее нас заинтересован в том, чтобы Мано оказался на свободе и как можно быстрее и дальше отсюда. И на этой встрече, господин д’Орбиньяк, вам весьма к лицу будут смирение и милосердие.

– Ну что ж, я готов! – Лис расправил плечи. – Куда идти?

– Нынче вечером, когда стемнеет. Таверна «Коронованный олень». Подойдите к задней двери и постучите. Тук-тук, тук-тук-тук, тук. Вас проведут.

– Ну что ж, вечером так вечером, – согласился напарник.

– Кстати, преподобный отец, – начал я, вспоминая утренний рассказ пана Чарновского о бывшем викарии парижского архиепископа, нашедшего себе убежище в свите папского нунция. – Здесь в Реймсе сейчас находится преподобный Рауль де Ботери. Быть может, он вам знаком по Парижу?

– Немного, – кивнул головой брат Адриэн, останавливая на мне задумчивый взгляд.

– Вы не могли бы организовать мне встречу с ним?

– Попробую, сын мой. Но при условии, что встреча состоится в моем присутствии. Сами понимаете, вы все же гугенот, и секретарю кардинала Солертини не пристало разговаривать с вами наедине.

– Я согласен. Сегодня вечером!