ГЛАВА 10. Как погиб десант
– Эй, пацан, ты чего?… — тормошил меня бригадир Орленко, пристально вглядываясь в лицо.
– Н–не знаю… — без голоса ответил я и с трудом приподнялся на локтях.
Я лежал в дорожной пыли на полпути между уборной и столбом. Невдалеке за липами желтел вокзал. По путям медленно катились цистерны. В моих глазах из всеобщего небесного сияния неохотно сконцентрировалось солнце, и я различил лицо Орленки.
– У тебя–солнечный удар? — подсказывающее спросил он.
– Ага… — для конспирации согласился я.
– А что в уборной делал?…
– Что–что!… — разозлился я. — Что и все, ничего нового!…
– Ну–ну, — недоверчиво отступился тот и помог мне встать.
В его кармане тяжело лежал пистолет, из которого я застрелил Бабекуса. «Вытащил уже и проверяет, помню я чего или нет», — догадался я про Орленку.
– До дому довести? — спросил бригадир.
– Сам дойду, — ответил я ему.
До угла улицы Ингмара Бергмана он выслеживал меня и крался в акации. Я не выдержал и перебежал через огород Залымовых. Он за мной не полез, но долго торчал у забора, вытягивая шею. Потом его заметил потомственный рабочий Илья Петрович Фланг, засрамил и погнал на работу.
Я еще придумать не успел, что мне теперь делать, как в переулке Робеспьера увидел дядю Толю и Лубянкина.
Они, без сомнения, шли к Поповым.
– Эй, Бабекус!… — вскинулся Лубянкин, увидев меня.
Форы оставалось минуты три, и я очертя голову бросился к Барбарису.
– Борька!… — отчаянно крикнул я, подлетая к воротам их дома. — Открывай!…
Барбарис полз медленно–медленно, как инвалид войны и труда сразу.
– Скорее!… — вопил я.
Он вытащил щеколду из петель.
– Ты чего? — спросил он, открывая. — Сегодня все какие–то чокнутые…
– Молчи! — велел я, захлопнув створку ворот. — Слушай меня! Сейчас чеши на вокзал и найди товарища Палкина! Передай ему: дядя Толя, Лубянкин и Рыбец — диктаторские шпионы! Сегодня ночью — десант!…
– Чего?… — ошалев, пробормотал Барбарис. — Вовтяй, ты чего городишь?…
– Тупарь, дундук!… — разозлился я. — У меня времени — шиш да маленько!… Толстый, жирный, поезд пассажирный!… Помнишь, что Карасев нам впрягал?
– Ну. Сто раз слышал.
– Так вот, это правда! А на станции у мятежников Штаб! А сама станция — Карта!
– Погоди, что–то я не врубаюсь, — забеспокоился Барбарис. — Какие, блин, мятежники?…
Но тут ворота толкнули, и в щель всунулся дядя Толя.
– Ты куда девался? — спросил он у меня.
– Потом объясню, — тоном Бабекуса ответил я.
– Борька, вали отсюдова, — велел сыну дядя Толя.
– Ты чего, бать?… — начал было Барбарис, но дядя Толя молча поднес к его носу кулак.
– Борька, иди в дом, а то убью, — спокойно повторил он.
Барбарис побледнел.
– Чокнутые все… — сказал он, уходя.
– Ну что, — спросил меня дядя Толя, — как результаты?
– Результаты превзошли все ожидания, — сказал я наобум.
– И что же?
– Нулевая группа секретности, — сказал я. — Сообщение только для генералитета.
Дядя Толя долго раздумывал с оловянными глазами.
– Лубянкин! — наконец окликнул он. — Забирай его!
Он толкнул меня в щель между створками. Лубянкин с другой стороны вцепился в рукав и вытащил меня к себе.
– Поступаешь в мое распоряжение, — сказал он.
– Слушаюсь! — ответил я. Дядя Толя высунулся из ворот.
– Набака фриба кабидо ка струп, — сказал он.
– Папарела, — ответил Лубянкин. — Аплидо. Брама ка пой.
– Ерепена крача, — на свой страх и риск вставил я.
– Само собой разумеется, — ответил Лубянкин и козырнул.
Дядя Толя захлопнул ворота. Мы пошли.
– Ночью сбросили контейнер, — поведал мне Лубянкин. — Попали в Батькино озеро. Я весь продрог, пока достал, трусы разорвал о корягу…
– Мне заштопать? — язвительно спросил я. Сладкий спазм опасности сжимал мой живот.
– Не хами, — не обиделся Лубянкин. — Там десант, три сотни гвардейцев…
– Так много?
– Как выйдет. Не мое дело — Рыбец. Мне приказано передать ей, чтобы первый батальон запустила на обеде, второй — в ужин.
– Очень хорошо, — отозвался я, ничего не поняв.
– Ты отнесешь их Рыбец, — приказал Лубянкин. — Похоже, за мной хвост. Кругом одни шпионы. Меня ВАСКА засветил.
– Понятно, — сказал я.
Мы дошли до его калитки, и он пропустил меня во двор.
– В сарай, — направил он.
В темном сарае стоял забрызганный грязью мотоцикл «Хорьх». Лубянкин снял с его заднего сиденья брезентовый рюкзак и вытащил оттуда заплесневелый и слипшийся кирзовый сапог в свежей тине. Повернув его подошвой к солнечному лучу, он нажал несколько гвоздиков, и подошва с пружинным кряканьем отскочила, как обложка книги. Внутри было выстланное каучуком гнездо с малюсенькими лампочками. В гнезде лежал медный пенальчик.
Лубянкин бережно извлек его и протянул мне.
– Передашь Рыбец, — повторил он. — Ей все известно.
– Так точно! — подтвердил я и отдал честь. Отойдя подальше от дома Лубянкина, я открыл пенальчик и заглянул внутрь. Пять столбиков таблеток и были двумя батальонами гвардейцев. Уж они у меня повоюют…
Одна мысль бросилась мне в голову. Я принял решение как пенсионер — бежать в аптеку.
Аптека у нас была только на вокзале. Я сунул гвардейцев в карман и побежал на вокзал.
На мое счастье, в аптечном киоске сидела тетя Аня Варежкина, а не старуха Паклина. Паклина бы меня пожалела, ничего химического не продала, а вместо этого насоветовала кучу народных трав.
На витрине я сразу увидел упаковку с подходящими по размеру таблетками. Ткнув пальцем в стекло, я сказал:
– Мне таких штук десять, тетя Аня.
– Это пурген, Вовка, — сказала она.
– Яд?
– Да нет… Хуже.
– Все равно давайте.
Выгребя всю мелочь, я забрал упаковки, убежал в сквер и достал пенальчик.
Я вытряхнул гвардейцев в ладонь и ссыпал их в карман, а пурген аккуратно заложил на их место. Подлог был незаметен.
Надо было спешить, и я вдоль путей помчался обратно, по тропинке выбрался на улицу Долорес Ибаррури, перелез забор и через пустырь вышел к столовке.
На мой стук Рыбец открыла сразу.
– Принес? — волнуясь, спросила она.
– Принес, — ответил я, доставая пенальчик.
– Смерть мятежникам! — сказала она, выхватила пенальчик из моих рук и исчезла за дверью.
– Смерть, смерть… — задумчиво пробормотал я, оглядываясь, куда можно сплавить гвардейцев.
А Рыбец в это время в душном пару и в зное на кухне пихала таблетки в скользкие, разбухшие тушки пельменей и разбрасывала пельмени по тарелкам, подкладывая в каждую по одному диверсионному пельменю. С раздачи доносились ругательства и громыханье подносов. Кто–то колотил ложкой по стакану. Но Рыбец не покинула кухню, пока не покончила со своим делом.
(Забегая вперед, скажу, что эти невинные таблетки в нашей Сортировке никому не повредили, потому что у всех наших организмы уже приспособились к стряпне Рыбец и поглощали из нее только питательные элементы, а на остальные никак не реагировали. Только вот четырнадцать приезжих, которые коротали время от одного поезда до другого, все поголовно опоздали и потом скандалили.)
А я в это время подбежал к свиньям, которые все так же высовывали пятачки из–под ограды, достал из кармана десант и беспощадно скормил его свирепому борову.
Дело было сделано, и я устало уселся на ящик. Хотелось отдохнуть или вздремнуть, и я расслабился. Поэтому внезапный яростный свинячий визг подействовал на меня сильнее, чем спичка на ведро бензина. Я подлетел вверх и уже оттуда увидел, что боров, съевший десант, издавая этот сверхъестественный звук, несется в свинарник.
Он влетел туда, и тотчас послышались хруст и треск. Свинарник дрогнул, еще раз закачался, роняя со стен и крыши труху, и наконец треснул, как дамская перчатка, напяленная на лапу грузчика. Крыша свинарника покосилась и мелкими толчками поехала набекрень. Что–то розовое и горбатое высунулось из–под нее.
Лопнув от перенапряжения, свинарник расселся, и из него медленно поднялась вверх чудовищная свинья размером с дирижабль. Непосредственно от борова в этом раздувшемся существе остались только крошечные выпученные глазки, четыре копытца, спиралька хвостика, пятачок и розовый ротик. Грузно вращаясь, свинья поднималась все выше и выше, под облака. Из столовки высыпал народ, глядел и шепотом переговаривался.
И я тоже глядел, пока железная рука тетки Рыбец не впилась мне в ухо и не повернула его вокруг своей оси, как переключатель у телевизора. Это означало то, что тетка Рыбец догадалась обо всем: и обо мне, и о Бабекусе, и о десанте.
– 3–заморю!… — тихо сказала мне она.
P . S . Эта глава сеиду лехкомыслена, но на самом деле есъ жыстокое обличенее войны и насилея. Однажды я четал книжку, как на Землю прилетели марсияне, и там было написано, что они обращалис с людьми, как люди со скатом. Вот я в этой главе и пешу, что война обращается с людьми как со скатом, со свиньеми. Хотя боров и на самом деле улетел, он есь литературный обрас, где на войне люди становяца свиньями, пушечным мясом, свиной тушонкой. Хочица закончетъ главу словами поэта: солнечному миру — да! да! да! ядирному взрыву — нет! нет! нет!
