Глава восьмая
Карина — олимпийская чемпионка по велоспорту на треке — во время событий августа 2012-го была под мороком Аида. В страшном, пустынном городе тлена и забвения.
Алексей — талантливейший гимнаст — был под мороком Посейдона. В мире, где вечно шел дождь, и вода текла повсюду, и нельзя было найти от нее спасения.
Еще сотни спортсменов около двух недель пребывали во власти жутких грез. Или не грез. Никто так и не сумел понять, где люди находились все это время. Их словно не стало… Но Зевс, как и обещал, вернул спортсменов, как только Олимпиада закончилась поражением человечества с сокрушительным счетом.
Многие из вернувшихся сломались и бросили спорт. Некоторые даже запили или провалились в опасную наркотическую фата-моргану и постепенно превратились в тех жалких, беспомощных личностей, которых раньше сами искренне презирали. Но немало спортсменов все же продолжили тренировки.
Скрипнув зубами, отбросили пережитые страхи подальше в память…
Карина познакомилась с Алексеем в Москве, на масштабной пресс-конференции в сентябре того рокового года. Он был потерян, замкнут в себе, как и многие другие известные спортсмены, собравшиеся в стареньком «Олимпийском». Взгляд блуждал, на лбу лежала морщинка, но все же выглядел Алексей безупречно: костюм не имел ни одной лишней складочки, туфли блестели, а легкий запах одеколона подчеркивал элегантность гардероба.
Спортсмены невпопад отвечали на вопросы журналистов, ерзали на своих местах, ожидая окончания этой информационной пытки, не таясь, поглядывали на часы. И вот, когда организаторы стали выпроваживать прессу из зала, Карина подошла к Алексею и спросила, не знает ли он, где здесь можно выпить сока и перекусить.
Она не лукавила перед собой, совершая такой откровенный шаг к знакомству. Дело в том, что после двухнедельного отсутствия Карины Олег — ее парень, с которым они встречались уже не первый год, — внезапно решил порвать отношения. Причитать и стенать от этого она не стала, просто развернулась и ушла. Поэтому теперь, когда ей так нужны были твердое плечо, сочувствие и поддержка, Карина осталась совсем одна.
И никто не понял бы ее так глубоко, как человек, тоже побывавший под чудовищным мороком богов…
Через полгода Карина и Алексей поженились. Без помпы и гостей, пригласив лишь близких родственников. На свадьбе все получилось по-семейному, тепло и уютно. И все-таки молодожены ближе к ночи устали от тостов и пьяных разговоров родни — они незаметно покинули кафе и пошли домой, не дожидаясь заказанной кареты. Пешком, по ночной Москве, сквозь издыхающую февральскую метель.
Карина продолжила карьеру велосипедистки — благо, несмотря на мировой кризис, связанный с отсутствием огня, трек в Крылатском не закрыли. Алексей же решил уйти из большого спорта и заняться коммерцией, используя некоторые старые связи.
Так они и жили, найдя друг друга. В относительном достатке и благополучии, если таковое было возможно во взбесившемся мире. Лишь по ночам то Карина просыпалась от крика Алексея, то наоборот.
Им снились тлен и дождь…
— Карин! — позвал Алексей из комнаты. — Карин! Скорей иди сюда!
Она быстрым шагом прошлепала босиком по паркетному полу и появилась на пороге. С полотенцем на голове и в халатике, из-под которого виднелись стройные сильные ноги, всегда так нравящиеся мужу.
— Ну, чего раскричался, видишь, голова мокрая.
— Да брось ты свою голову! Гляди, что творится! — Он прибавил громкость телевизора.
С экрана вещал журналист, закутанный в зимнюю химзащитку. На заднем плане виднелись вспыхивающие и гаснущие электрические огни, ограждения с «колючкой» и освещенное прожекторами поле. Рядом что-то грохотало, поэтому бедному репортеру приходилось орать в микрофон.
— Это просто невероятно! Потрясающе! Буквально несколько минут назад пресс-служба «Роскосмоса» совместно с Министерством обороны и уполномоченными представителями Северного Кольца провели пресс-конференцию, на которой обнародовали сенсационное сообщение! Все одиннадцать олимпийских богов покинули нашу планету уже сутки назад!
У Карины отпала челюсть.
Из приоткрытой форточки донеслись крики и звон бьющегося стекла.
— Здесь творится что-то невообразимое! — продолжил экспрессивный журналист, оглядываясь и поправляя капюшон. — Мы находимся в Архангельской области возле космодрома Плесецк, с которого стартовал шаттл с Зевсом и его соратниками. По не уточненным пока данным, в разных странах было зафиксировано еще не менее пяти стартов ракет-носителей, которые выводили на орбиту какие-то грузы! Мир снова находится на грани паники, как и два с лишним года назад! Зачем понадобилось богам так скоропалительно покидать Землю? Возможно ли, что нам опять грозит какая-то опасность?
За окном снова что-то разбилось. Алексей встал и, не отрывая взгляда от экрана, захлопнул форточку.
— Весь персонал космодрома находился под мороком, поэтому никто из свидетелей не может прокомментировать случившееся. А сейчас вы увидите уникальные кадры, которые были случайно отсняты на служебную камеру одного из охранных постов космодрома!
На экране появилось черно-белое изображение окна и кусочка освещенного асфальта за ним. Через несколько секунд вдалеке что-то замерцало и вспыхнуло. Над горизонтом разлилось зарево, и загоревшийся огонек начал медленно подниматься вверх. Изображение мелко завибрировало, и на экране вновь возник суетливый репортер.
— Эксперты предварительно признали кадры не фальсификационными. Кажется, это правда! Только что вы видели запись старта тяжелой ракеты-носителя класса «Энергия-М»! Тем не менее радоваться рано — на планете так и не возобновился процесс горения! А вот задуматься, по какой причине боги бежали от нас, пожалуй, стоит…
Журналист прижал наушник пальцем, прислушиваясь.
— Мне только что сообщили еще одну крайне любопытную новость! По утверждению многих астрономов-любителей, за несколько часов до старта шаттла с богами они зафиксировали выход на околоземную орбиту неопознанного тела, которое, словно призрак, возникло из атмосферы в районе Западной Сибири. Жители города Томска и окрестностей говорят, будто слышали примерно в это же время какой-то громкий хлопок. «Роскосмос» и другие официальные источники пока не подтвердили эту информацию. Что же происходит? На Земле опять творится какая-то мистика! Через несколько минут, после рекламы, мы снова выйдем в эфир и продолжим информировать вас о последних событиях. Оставайтесь с нами.
На экран выскочила заставка канала, а следом за ней запрыгали глазастые ложечки и улыбчивые йогурты. Алексей выключил телевизор.
— Интересно, они и во время прямой трансляции конца света будут рекламные паузы делать? — усмехнулся он после нескольких долгих мгновений тишины.
— Типун тебе… — задумчиво сказала Карина. Она сняла с головы влажное полотенце и бросила его на спинку дивана. — Как думаешь, отчего они свалили?
— «Отчего» слитно или «от чего» раздельно? Карина устало выдохнула и упала в кресло.
— Ну откуда мне знать, Карин! Надоело им, может, у нас — захотелось обратно на небеса…
— Хватит острить. У меня какое-то странное предчувствие, Леш.
— Хорошее или плохое?
— Не знаю пока. Предчувствие, что скоро все изменится.
— Да… я тоже нечто похожее чувствую.
В дверь позвонили. Алексей застегнул рубашку и вышел в коридор. Через миг в квартиру вихрем ворвался соседский мальчуган, который частенько заходил к ним в гости, чтобы поспрашивать Карину о «самых навороченных великах».
— Дядь Леш! Тетя Карина! Вы слышали новость?
— Слышали, Гарик, слышали, — улыбнулся Алексей. Мальчуган сделал громадные глаза и спросил:
— А зачем они улетают от Земли, дядь Леш?
— Не «от», а с Земли.
— Не-а! Именно «от»! Только что по телику передали, что «Конкистадор II» покинул орбиту планеты! Круто, да?!
— Что за «Конкистадор»?
— Здоровенный межпланетный корабль! На таком на Марс летали! А второй такой был недостроенный, я еще давным-давно в Инете читал! Вот его сейчас боги и угнали куда-то…
Алексей перевел непонимающий взгляд на Карину. Девушка запахнула халат плотнее, словно ей вдруг стало холодно, и прошептала:
— Они не уходят, Леш. Они бегут. Бегут, чего-то дьявольски испугавшись.
До Марса лететь пришлось не два месяца, как предполагал Фрунзик, а почти на три недели дольше. Торик лишь на полпути соизволил поведать о каких-то серьезных ошибках в расчетах Герасимова, на что тот дико разозлился и на целые сутки заперся в рубке. Хорошо, что на корабле не было спиртного, иначе бы Егоров в порыве возникшей паники мог насвинячиться и, чего доброго, угробил бы шаттл со всеми людьми на борту.
Психологическое напряжение росло с каждым новым пройденным миллионом километров.
Про себя каждый из членов экипажа уже давно перестал надеяться на успешный исход путешествия, но первой озвучить эту мысль, как ни странно, умудрилась Маринка. От уравновешенной девушки подобного срыва ожидали меньше всего.
Во время одной из штатных проверок системы регенерации воды она ни с того ни с сего вплыла в рубку, молча вытащила из зажима специальный ключ для откупорки муфт на перемычных шлангах и выплыла прочь. Никто не обратил на это внимания — мало ли что могло сломаться. Но через минуту из отсека, где располагалось оборудование систем жизнеобеспечения, стали доноситься какие-то странные, повторяющиеся через равные промежутки звуки.
Фрунзик оторвал взгляд от монитора и тупо поморгал красными глазами.
— Кто в «жизняке»? — спросил он у Максима.
— Маринка. Взяла инструмент и… Герасимов с дикими матюгами вылетел из рубки.
— Макс! Со мной! — крикнул он. — Только молчи и ничего не делай, пока я не прикажу!
В отсеке жизнеобеспечения ситуация оказалась пугающей. Не просто пугающей, а страшной — той, от которой пробирает каждый нерв.
Маринка, крепко ухватившись за открытую крышку панели, чтобы не отнесло силой противодействия, изо всех сил била здоровенным ключом по стальному кожуху водного компрессора. Это было бессмысленно и оттого еще более жутко. Вокруг нее летали капельки слез.
На появление в помещении Герасимова и Долгова Маринка никак не отреагировала. Она так же мерно и упорно продолжала колотить ключом по кожуху.
Максим хотел было подлететь и успокоить бедную девушку, но Фрунзик так зыркнул на него, что Долгову пришлось замереть на месте.
— Марина, — очень спокойно и в то же время твердо позвал Герасимов. — Марина, ты еще не закончила?
Девушка по инерции еще несколько раз ударила по кожуху и остановила руку. Повернулась и, срывая голос, прокричала:
— Не могу больше! Я не могу больше видеть ваши мерзкие рожи! Я не хочу больше никуда лететь! Пусть катятся все боги и черти к чертовой матери на чертовы кулички…
Долгов снова попытался приблизиться к Маринке, но Герасимов крепко схватил его за ворот спецкостюма и проговорил, обращаясь к девушке:
— Марина, когда закончишь штатную проверку системы гидрорегенерации, найди меня, пожалуйста. Скорее всего, я буду в рубке. Нам нужно поговорить о некоторых нюансах поведения на поверхности Марса.
После этого он вышвырнул Долгова из «жизняка» и захлопнул за собой люк.
— Ты ч-чего т-творишь? — От накатившего бешенства Максим даже стал заикаться.
Фрунзик прижал его к потолку коридора и прошипел в лицо:
— Секи сюда, дружище. Если ты еще раз в экстремальной ситуации ослушаешься моего приказа, я выкину тебя в вакуум.
Максим яростно засопел, но ничего не ответил.
— Я тебе сказал: идти со мной, но ничего без команды не делать. Куда рыпнулся? В няньку поиграть захотел?
— Какого хера ты на девчонку накричал, кретин? Она женщина, женщина, понимаешь?! — В Максиме продолжала кипеть обида и злость на неоправданный, по его мнению, цинизм Герасимова.
— Слушай внимательно. Второй раз повторять не буду… Вокруг пустота на добрую сотню миллионов километров. Только мы пятеро. Здесь космос, сечешь? В космосе другие законы. В космосе нет места слюнявой опеке и заботе. Если бы ты сейчас полез к ней с утешениями и жалостью, то получил бы железным ключом по жбану с гарантией в девяносто процентов! Она находилась в состоянии аффекта. В такие моменты человек способен воспринимать только спокойные и очень четкие приказы. Приказы, которые не дают эмоциям вырваться наружу, душат их. И если еще раз проявишь самодеятельность в подобных ситуациях, клянусь — выкину через грузовой шлюз.
Долгов усмирил вихрь чувств и взял себя в руки. И, как только эмоции отступили перед рассудком, он тут же с кристальной ясностью понял, что Герасимов прав. Прав, как никогда.
— Все нормально, Фрунзик… Отпусти.
— Мы все устали, Макс, — сказал Фрунзик, разжимая бледный кулак. — Но осталось немного. Осталось совсем чуть-чуть… Черт возьми! Мечтал ли ты, что когда-нибудь запросто пробежишься по другой планете, увидишь марсианские туманы? Знаешь, какие там бывают туманы! Если бы ты видел!
— А ты будто видел?
— Нет. Но обязательно увижу… Ладно, мотай в рубку. Мне сейчас нужно будет поговорить с Маринкой.
— Ты смотри мне, психолог доморощенный!
— Иди отсюда. Это приказ.
— Давай выкини меня в космос, — улыбнувшись, сказал Максим. Показал Фрунзику средний палец и поплыл по коридору прочь.
Он в который раз поразился различию между двумя Герасимовыми — земным и… «внепланетным». Здесь, в космосе, этот человек чувствовал себя словно рыба в воде. Он мог вспылить, но никогда не терял контроля над ситуацией.
На следующий день Маринка снова стала той жизнелюбивой, слегка капризной и в меру сварливой «хозяйкой» корабля — которую остальные члены экипажа в той или иной мере обожали. Они продолжили в свободное время встречаться с Максимом и предаваться буйным сексуальным утехам в невесомости. Но ни разу после этого случая ни он, ни Маринка не заикнулись о проклятом кожухе водного компрессора.
Полет продолжался. Согласно показаниям бортовых радиолокаторов, «Конкистадор II», как и раньше, отставал от шаттла примерно на неделю, иногда слегка сокращая разрыв, иногда увеличивая.
Тянулись дни, часы, минуты. Подчас отяжеленные ускорением. Подчас совсем невесомые.
И вот, уже на подходе к Марсу, когда частые шестикратные перегрузки от интенсивного торможения вымотали весь экипаж «Подснежника», на борту произошла серьезная авария…
Егоров изучал схему энергетической системы шаттла, вися в одном из кормовых отсеков, когда метеорит размером с грецкий орех насквозь прошил «Подснежник». Почему системы дальнего обнаружения и корректировки курса не среагировали на него, так и осталось загадкой — возможно, просто у какой-то мелкой шестеренки в огромном механизме электронного мозга корабля поломался один зубчик.
Относительная скорость метеорита была невелика, поэтому он не просто оставил маленькую дырочку по обе стороны обшивки, а разворотил пробоины диаметром с чайное блюдце.
Аварийная кормовая переборка тотчас захлопнулась, отделив Егорова от остальной части шаттла.
Юрка, осознав, что произошло, немедленно запаниковал и бросился затыкать дырки чем попало. Ему чуть не оторвало руку стремительно выходящим потоком воздуха.
Герасимов тут же оказался возле запертой переборки и включил связь через интерком.
— Юра! Не дергайся! На каждом сегменте обшивки существует автоматическая система ликвидации пробоин. Возьмись за ручку — возле тебя, слева. Слышишь меня? Кивни, если слышишь…
Егоров судорожно кивнул, глядя сквозь тройное стекло в переборке.
Сзади подлетели встревоженные Маринка и Максим. А за ними показалась черноглазая физиономия Торика.
— Что происходит? — спросил Долгов. — Фрунзик, у нас пробоина? А где Юрка?
— Отлично, — продолжил говорить Герасимов в решеточку интеркома, проигнорировав вопрос. — Видишь ручку? Крепко возьмись за нее обеими руками и постарайся как можно сильнее прижаться к стене. Отлично! Ты видел пробоины? Хорошо. Какого они размера? Если меньше пяти сантиметров, кивни один раз, больше — два!
Искаженное ужасом лицо Юрки задергалось, глаза забегали. Потом он кивнул три раза.
— Боже мой! — воскликнула Маринка, когда она наконец разобралась, что творится.
Фрунзик отключил интерком и быстро проговорил:
— В том отсеке нет даже легких скафандров. Если диаметр пробоин больше десяти сантиметров, то воздух выйдет быстрее, чем автоматы зальют дырки специальной пеной. Твою мать! Плохо дело!
— Так давай откроем переборку! — быстро предложил Максим.
— Бесполезно! Она автоматическая! Пока давление не выровняется — хрен! Изнутри тоже никак! Хотел бы я конструктора сейчас туда посадить вместо Юрки…
— Господи! Да что же делать?! — в отчаянии крикнула Маринка.
— Для начала заткнуться! — рявкнул Фрунзик. — Думаю!
— Стекло толстое, но скорее всего — не бронебойное, — сказал Торик.
Все обернулись в его сторону.
— Какого хера уставились? Берите что-нибудь потяжелее и бейте, — флегматично сказал астроном.
— Правильно! — заорал Герасимов. — Макс, тащи из кают-компании огнетушитель! Живо! У Егорова минуты две, не больше!
Долгов, ловко отталкиваясь от стен, полетел по коридору. Фрунзик снова включил интерком и громко проговорил:
— Юра! Слышишь меня?
Егоров кивнул. Его правая щека заметно подергивалась.
— Слушай внимательно. Мы сейчас тебя вытащим! Крепко ухватись за ручку и не отпускай ее, что бы ни происходило! Не поворачивайся к пробоинам! Когда скомандую — убери лицо от окошка. Мы разобьем стекло! Крепко закрой глаза, и если почувствуешь, что в ушах начинает звенеть, то выдохни весь воздух из легких! Понял? Не вдохни, а выдохни! Это очень важно! Выдохни! Понял?!
— Да ты что, с ума сошел? — прошептала Маринка, в ужасе глядя на Фрунзика. — Там и так мало кислорода осталось, а ты его выдохнуть просишь!
— В отсеке — декомпрессия! Чем выше у Егорова в легких будет давление, тем скорее его разнесет на клочки!
— Он же все слышит!
— Ничего он уже не слышит! Воздух стал слишком разрежен! — крикнул Герасимов, выхватывая огнетушитель из рук Долгова. — А теперь все упритесь во что-нибудь ногами и держите меня, чтобы сила удара была как можно больше!
Фрунзик махнул рукой, давая команду Юрке, и со всего размаха шарахнул по стеклу железным баллоном. Потом снова размахнулся и ударил. Зашипел от боли в отшибленном ногте…
Размах. Удар!
Размах. Удар…
В первом стекле появилась трещинка.
Размах. Удар! Удар! Удар!
Стекло разлетелось вдребезги. Осталось еще два! Нет! Не так! Осталось всего лишь два! Размах… Удар…
В поврежденном отсеке Егоров уже начал терять сознание. Конечности и спину сильно морозило… Все мысли отключились. Страх уходил вместе с воздухом, уступая место безмятежности и спокойному созерцанию ширящейся перед глазами радужной пелены… Стоп! Это не пелена! Это он зажмурил глаза, как и просил Фрунзик… Умный альбинос еще что-то просил. Держаться за ручку! Точно! Ну! Так он и держится! Только очень хочется разжаться замерзающие пальцы и вдохнуть полной грудью… Жаль — нечего вдыхать… В ушах еще громче зазвенело… нечего вдыхать… что-то еще… сердце словно изнутри рвут… нечего вдыхать… Зато есть что выдохнуть! Вот о чем еще просил Фрунзик… Выдохнуть эту последнюю частичку…
Полуживого, с несколькими резаными ранами на правой щеке от разбитого стекла Юрку вытащили из отсека, когда треклятая пена наконец заполнила пробоины и воздух перестал покидать корабль. Из ушей у Егорова текла кровь, губы потрескались и тоже кровоточили, на ладонях были ранки от ногтей — видимо, так крепко он стиснул руки в последний момент.
Фрунзик быстро доставил беднягу в крошечный медотсек и сделал несколько уколов. Пристегнув Юрку к кушетке, он неожиданно для всех погладил его по влажному лбу и устало проговорил:
— Ну ты и дал жару, ветеринар. Кто ж тебя лечить будет, дурак… И какого хера забрался в энергетический отсек, гондон ты любознательный, а?
После этого Герасимов развернулся к остальным и объяснил:
— Успели вроде. Внутренние органы целы. Есть незначительные повреждения особо чувствительных тканей, но это — ерунда. Возможно, станет похуже со зрением, а слух, думаю, полностью восстановится. Тщательнее он сам себя пусть осматривает, когда очнется. До этого времени придется без перегрузок идти. Блин, и так башка от невесомости раскалывается и ноги ватные… — Фрунзик помолчал, потеребил мочку уха и усмехнулся, глядя сквозь Маринку: — А ведь он все-таки послушался меня и выдохнул воздух. Иначе при такой декомпрессии все было бы гораздо… гора-а-аздо хуже…
На финишном отрезке полета экипаж был молчалив под стать окружающей пустоте.
Юрка понемногу поправлялся — раны на щеке зарубцевались, зрение и слух вернулись к норме, психологический настрой — тоже. Он как-то поделился с Максимом своими переживаниями по поводу тех минут, которые провел в разгерметизированном отсеке. Егоров признался, что в последние мгновения, когда сознание еще не покинуло его, он пожелал, чтобы они все же нашли Прометея и вернули огонь. Так сильно захотел этого, как никогда не хотел! Жажда победы взорвалась в нем словно сверхновая… Долгов ободряюще похлопал Юрку по плечу, но так и не нашел в себе сил, чтобы искренне улыбнуться.
Пустота постепенно втекала внутрь пятерых людей, несшихся по ней с колоссальной скоростью. Пустота пробивала душу насквозь, не встречая сопротивления, — словно поток нейтрино пробивает астероид.
Пустота поселилась совсем рядом.
Все мысли экипажа теперь крутились только около событий, которые ждали их на негостеприимной планете. Им необходимо было найти разгадку, ради которой пришлось ехать через Россию, мчаться между звезд, ползти по ущельям собственных сомнений. Максиму, Юре, Маринке, Торику, Фрунзику — всем им нужен был тот, кто смог бы дать взамен нечто, возмещающее убытки. Иначе все пройденное кольцо из боли, страха и неизвестности могло оказаться никчемным…
Когда шаттл закончил торможение и вышел наконец на стабильную орбиту, весь экипаж собрался в рубке, чтобы понаблюдать фантасмагорическую картину, открывшуюся за иллюминаторами.
Марс был угрюм. Бурые пятна равнин и плоскогорий рассекались серо-зелеными язвами впадин. Полярная шапка нечаянной кляксой белела возле самой кромки планеты. Из-за сильной разреженности атмосферы кое-где были видны даже отдельные горные хребты и каньоны, ветвистыми молниями хлестнувшие когда-то по поверхности.
Марс был, как и всегда, чужд людям. Суетливым маленьким людям, взбалмошным и тщеславным, корыстным и злым, людям, жаждущим покорять, ищущим сиюминутных потрясений, несшим жизнь и смерть.
Марс ценил время и расстояния.
И никого не приглашал в гости.
— Какой он… холодный, — прошептала Маринка.
— Будем надеяться, что в горах Фарсида сейчас не сезон бурь, — сказал Фрунзик. — Иначе могут возникнуть дополнительные сложности с приземлением и поисками. На автоматике «Подснежник» сажать нельзя, его аэродинамические характеристики не приспособлены к местной атмосфере, а вручную такую дурынду посадить непросто.
— Хватит пугать, — поморщилась Маринка, сунув пальчики в переплетения своих парящих волос.
— А я и не пугаю. Просто сразу предупреждаю, чтобы потом не было претензий.
— Когда — потом? — настороженно спросил Юра.
— Когда размажемся о какую-нибудь скалу.
— Тьфу ты! Убавь свое чэ ю…
Спустя полчаса Герасимов с Ториком вывели оптимальную траекторию посадки, перепроверив расчеты несколько раз. Святослав в последние недели уже не просил вернуть его к доктору Звонкову и казался вполне вменяемым человеком. Возможно, космос вылечил его?…
Снижаться можно было довольно быстро по глиссаде, не боясь развалиться в плотных слоях атмосферы, коих здесь просто-напросто не имелось. Опасность подстерегала уже возле поверхности. На Земле шаттлы садятся, практически не включая двигатели. Регулируя тангаж, корабль тормозит естественным образом — брюхом об атмосферу. Но что делать на планете, где плотность воздуха в сотни раз меньше земной, чтобы не упасть, как наковальня? Тормозить маршевыми двигателями. То есть в случае с «Подснежником» — снижаться хвостом вперед, а в последний момент умудриться перевернуться и выровняться. Автоматика такой безумный вариант отвергла бесповоротно, поэтому Фрунзику предстояло посадить шаттл вручную.
— Хочу оговориться, — предупредил он, прежде чем отправить всех по амортизирующим креслам, — в истории земного космофлота вручную корабль сажали дважды. Из них лишь один раз удачно.
— Трижды, — поправил его Торик, пристегиваясь. — Из них два раза удачно. Я спасательную шлюпку с первого «Конкистадора» тоже ручками вел. Автоматика отказала сразу после расстыковки.
— В прессе говорили иначе, — удивился Фрунзик.
— А что им оставалось говорить? Что сбрендивший вконец астроном с явными признаками полнейшей дезориентации и моторной афазии посадил шлюпку вручную?
— Ты не перестаешь меня удивлять, Торик!
— А ты оттягиваешь момент. Хотел попасть на Марс? Вытащил меня из уютной психбольничной койки? Вот и давай! Рули!
— Всё, — разочарованно махнул рукой Герасимов, — ты, кажется, выздоровел. Хотя, признаюсь честно, больше ты мне нравился уравновешенным психом… А ну-ка живо все по местам, смертнички!
Когда все члены экипажа заняли свои кресла, Герасимов прикрыл на секунду глаза и запустил маршевые. Он положил пальцы рук на небольшие джойстики, встроенные в подлокотники, и сказал:
— Никогда не думал, что совершу такую глупость.
— Я подстрахую, — откликнулся Торик. — Не болтаться же на орбите в ожидании ядерной боеголовки в сопло. Давай, Игорек, посади этот топор.
Фрунзик улыбнулся, захлопнул стекло скафандра и двинул правый рычажок в сторону. Шаттл вздрогнул, словно испугался безрассудства пилота, и медленно пошел вниз, к планете.
Корректируя полет маневровыми двигателями, Герасимов вывел корабль на посадочную глиссаду и попытался развернуть его кормой вперед. 120-тонная туша «Подснежника» тут же отклонилась от курса и ушла влево, крутнувшись несколько раз вокруг продольной оси.
— Не выйдем! — крикнул Торик. — Разворачивайся и заходи на следующий виток. Еще один шанс у нас есть. Обогнем планету, потеряем высоту, но шанс есть. Если продолжишь сейчас снижаться — разобьемся.
Герасимов и сам понимал, что нужно делать еще один виток, но на секунду ему показалось, что он сможет выровнять шаттл и затормозить… В этот миг корабль по неизвестной причине тряхнуло, и Фрунзик решил не рисковать, а прислушаться к совету Торика.
— Слава, — спросил он, разворачивая «Подснежник», — Слава, у нас действительно есть шанс на втором заходе или лучше снова уйти на стационарную орбиту, пока не поздно?
Перегрузки в критическом моменте разворота получились дикими, и на некоторое время Фрунзик потерял способность говорить и слышать. Когда шаттл вновь понесся над планетой носом вперед, он услышал в наушниках слабый голос Торика:
— Шанс есть. Небольшой. И не давай такой форсаж на маневрах — всех ведь поубиваешь… Слушай внимательно, что я думаю. На сто восьмидесятой риске начнешь разворот. До сто пятнадцатой тебе нужно успеть стабилизироваться. Затем маневровыми сменишь угол на восемнадцать-двадцать, не больше, и дашь на маршевые шестьдесят процентов. Потом на отметке…
Фрунзик слушал гипнотический голос Святослава, машинально корректировал курс и думал, как дико, наверное, должна выглядеть их так называемая «посадка» с поверхности. Несущийся на скорости полтора километра в секунду болид весом в сто двадцать тонн… Хотя неправильно… Здесь шаттл весит около сорока…
За бортом послышался тонкий вой. Даже сквозь скафандры и рев двигателя просачивалась эта заунывная песня полета. Несмотря на то что марсианская атмосфера и была сильно разрежена, все же у самой поверхности она давала легкий эффект трения. А на такой скорости этот эффект на порядок возрастал… Это и спасло «Подснежник» от падения, когда Герасимов решил, что надо заканчивать торможение маршевыми и пора разворачиваться носом для посадки. Едва он тронул рычажок, корабль крутануло так, что перед глазами поплыла кровавая муть. В ушах сквозь треск и гул раздался крик Торика:
— Переключай на меня! Мы входим в пике!
— Я посажу! — прохрипел Фрунзик и врубил маршевый на форсаж.
«Подснежник» взревел, словно раненый зверь, но вращение слегка замедлилось. Герасимов тут же вырубил основной двигатель. В иллюминаторах замелькали какие-то серые пятна и росчерки — в районе гор Фарсида, где им нужно было сесть, чтобы отыскать жилой модуль первой экспедиции, сейчас было раннее утро.
Альтиметр замигал красным, показывая, что высота опасно мала. Но горизонт уже почти выровнялся, и скорость спала до полукилометра в секунду, поэтому контролировать полет стало проще. Герасимов выдвинул закрылки на двадцатку, потом вгляделся в экран и добавил еще десятку. После этого он чуточку изменил угол снижения и стал постепенно давать мощность на носовые сопла, которые исполняли роль тормозов в воздухе на относительно малых скоростях. Гирокомпас взбесился, выдавая абсолютно невозможные показания, — автоматика тщетно старалась сопоставить картину магнитного поля планеты с земными характеристиками. Но основная навигационная система работала исправно — ее Торик еще на орбите настроил по двумстам шестидесяти статичным точкам на поверхности и траверзу экватора.
Унылое завывание наконец стихло.
Шаттл уже летел на скорости обыкновенного гражданского авиалайнера. Альтиметр продолжал подмигивать красным зрачком на приборной панели, но Фрунзик плевать на него хотел! Он с каким-то тупым упорством продолжал увеличивать мощность носовых и нижних сопел, чувствуя, как небольшая отрицательная перегрузка давит на спину.
— Это не я, это ты псих, — просипел Торик.
И Герасимов вдруг рассмеялся. Не потому, что ему удалось невозможное, не потому, что свершилась его мечта попасть на Марс, а потому что он был рад этим дурацким словам. Он был рад этим словам именно в этот момент, именно сейчас, именно здесь — в сотне метров над плесневело-бурой безжизненной пустыней.
«Теперь можно жить дальше, — подумал Фрунзик. — После всего этого мы просто не имеем права не жить!»
Подломив обе задние стойки шасси, «Подснежник» шарахнулся о каменистое плато и поехал на брюхе с ощутимым заносом вправо. Автоматически выстрелили тормозные парашюты, бесполезные здесь, как зонтик в вакууме. Снизу на протяжении секунд двадцати доносился душераздирающий металлический скрежет, и казалось, что вот-вот обшивка не выдержит и какой-нибудь острый выступ пропорет фюзеляж.
Но обшивка выдержала.
Шаттл наконец вздрогнул в последний раз и замер.
Красный огонек альтиметра продолжал возмущенно помигивать. Вскоре заглох шум в двигательном отсеке, и стало слышно, как потрескивает снаружи внешняя оболочка, стремительно остывая.
Спустя минуту Торик снял шлем и проворчал: — Промазал. На пятнадцать километров восточнее жилого модуля сели. Пешком теперь прикажешь тащиться?
Но Герасимов не услышал его. Он спал, так и не убрав пальцы с рычажков управления.
