Глава седьмая
Грачев коротко выдохнул и одновременно повернул два ключа на панели управления. По экрану стремительно пробежали строчки команд, и ангар постепенно наполнился зубодробительным гулом. Энергия из накопителей потекла в индукторы.
За толстой стеклянной переборкой стало видно, как шаттл повис в полуметре над полозьями, на которых только что стоял.
Грачев отошел от панели и посмотрел на могучий корабль. «Подснежник» медленно двинулся к темному чреву тоннеля, ведущего к разгонному кольцу.
— Видел бы это дядя, — прошептал Грачев, закрывая уши ладонями.
Шум в ангаре стал нестерпим, достигнув своего апогея. Корабль набрал приличную скорость и унесся в круглый зев, обрамленный сетью кабелей…
Гул сразу стих, перенесшись куда-то в недра сложнейшей стартовой системы.
А в ярко освещенном ангаре рядовой Грачев так и стоял, приложив руки к ушам. Он защищался не от звуков, рождающихся в объекте «Подснежник», он защищался от эха П-орудий и стрекота АКП, въевшихся в память навсегда.
Выполняя приказ, он в глубине души так и не смог простить полковника. Почему? Почему именно его отправили в этот бункер?…
Рядовой Грачев остался на узком мостике между двумя безднами. Бездной смерти и бездной космоса. Ни одна из них не приняла его…
Шаттл мчался по кольцевой траектории в искусственном вакууме, все набирая и набирая скорость. Пятеро человек на его борту пребывали в кратковременном анабиозе и не могли ощутить яростную, необузданную энергию полей, бушующую в этот момент вокруг. Все приборы «Подснежника» были отключены, информация на жестких дисках стерта — никакая электроника не «выжила» бы здесь.
Достигнув расчетной скорости, шаттл влетел в стартовую шахту и, в доли секунды проделав километровый путь до поверхности, вымахнул в атмосферу.
Это было подобно выстрелу гигантской пушки.
Несколько взводов солдат, получивших от генерала Бонаха приказ перекрыть горловину шахты бетонными плитами, буквально размазало по тайге вместе с САБМушкой. От воздушно-вакуумного удара в месте выхода «Подснежника» образовалась пятидесятиметровая воронка. Толстые вековые кедры поломало в радиусе четверти километра. Мотострелковая рота, находившаяся от места старта в десяти километрах, полностью оглохла через полминуты. Звук от выходящего на орбиту корабля был услышан даже жителями Томска.
«Подснежник» выбрался из-под земли.
Наизнанку и обратно.
Именно на это было похоже первое ощущение Максима, когда он очнулся. Казалось, что каждая клеточка организма скомкана и выжата досуха. Тошнило дико, мозги пульсировали болезненным кипящим комком; в груди, животе и паху ворочались «ежики нервов», отдаваясь нестерпимой болью при каждом движении.
Долгов попытался вдохнуть, но лишь тщетно забулькал. Мгновенно его охватила паника, и, дернувшись всем телом, он закашлялся, выплевывая синеватую жидкость прямо в воздух. Она тут же собиралась в шарики разных размеров и разлеталась во все стороны.
Этой слизью Максима рвало около двух минут. Наконец последние шарики понеслись вдоль слабоосвещенного коридора, размазываясь по безжизненным приборам и мягким полукруглым стенкам.
Выбравшись из своей капсулы, Максим вдруг ощутил, как потолок стремительно полетел вбок. Вестибулярный аппарат отказался смириться с такой вольностью физики, и Долгова снова стошнило. На этот раз желчью.
— Блюешь? — участливо поинтересовалась белобрысая голова Фрунзика, выглянувшая из поперечного прохода, ведущего в рубку. — Возьми гермопакет, хватит борт загаживать. Вон, за тобой, в зажиме.
— К-как остальные? — пролепетал Максим, стараясь выровняться.
— Расслабься, все выжили. Только пока еще не очнулись. Будешь еще блевать?
— Не зн-наю… Вроде больше нечем.
— Тогда полетели в рубку. Поможешь системы перезапустить.
— Какие системы?
— Вся информация была стерта в чудовищных магнитных полях при старте. Экранировать такое невозможно. Ничего страшного в этом нет, просто все нужно заново переустановить с дисков. Благо лет десять назад эту хреновину слегка проапгрейдили, а то бы мы сейчас перфокартами рестартились! Шутка.
Максим наконец принял вертикальное положение, если в невесомости, конечно, таковое существует. Он стряхнул остатки синей суспензии с плеч и живота и вдруг понял, что болтается посреди коридора совершенно голый.
— Белье и спецкостюм в рубке, — словно прочитав его мысли, ответил Герасимов. — Пока Маринка не очнулась, рекомендую тебе пройти ликбез по пользованию сортиром в условиях невесомости. Пошли покажу.
— Да как мне им пользоваться, если все кишки этим синим дерьмом забиты были? Я теперь — пустышка. И сушняк долбит такой, что самое жестокое похмелье раем покажется.
— Вот и хорошо. Заодно перекусим.
Долгов, аккуратно хватаясь за специальные скобы, поплыл в сторону Фрунзика.
— Скажи, а все, кто первый раз в космосе оказывается, так погано себя чувствуют? — спросил он.
— В невесомости практически любого поначалу тошнит. А учитывая, что вы без предварительной подготовки здесь оказались, да еще с таким нечеловеческим стартом… Я вообще удивлен, как ты до сих пор жив. Еще и разговаривать можешь. То ли повезло, то ли организм у тебя железный.
— Сука ты, Герасимов. Циничная сука. А раньше прикидывался таким хорошим.
— Ну кто-то же из всех нас должен быть циничной сукой? — не оборачиваясь, сказал Фрунзик. — Иначе мы до Прометея никогда не доберемся.
— Прометей… — Максим шарахнулся головой о выступающий приборный блок и зашипел. С досадой в голосе проговорил: — Знаешь, я тут обнаружил парадокс. Чем дальше мы продвигаемся в нашей абсурдной затее, тем меньше я верю в ее успех. Будет довольно смешно, если Прометей так и останется мифом. Плодом воспаленного воображения шизофреника…
В рубке уже плавал вверх ногами Торик.
— Я не шизофреник. Я личность с серьезной психологической травмой, неблагоприятно отразившейся на психике, — сказал он. — Поэтому и просил отправить меня к доктору Звонкову или к доктору Дубровину.
Максим даже не нашел слов, чтобы ответить. Ему стало чертовски стыдно перед Святославом, который оттолкнулся от кресла пилота и плавно вылетел из рубки.
— И кто из нас циничная сука? — поинтересовался Фрунзик, ловя футляр с дисками, парящий в воздухе. — Э-эх… Долгов, Долгов… Усредненный ты наш человечек… Глянь лучше в стекло — хотя бы ради того, чтобы это увидеть, тебе стоило проделать весь путь от Москвы до самых до окраин.
Выхватив из зажима пакет с бельем и серым спецкостюмом, Максим полетел к панели управления, пытаясь одновременно одеться. Возле передних иллюминаторов он повис в неудобной позе, с трусами на одной ноге.
Зрелище сражало наповал.
Выпуклый купол Земли проплывал сбоку. Голубоватый, с седыми воронками циклонов и нечеткими линиями материков в просветах между облаками. Тонкий ореол атмосферы рассеянным пледом окутывал планету, освещенный Солнцем, которое сейчас находилось вне поля зрения — позади шаттла. Молчаливо и величественно вращалась полусфера Земли. А в самом уголке обзорного пространства виднелись фонарики далеких звезд. Они были похожи на яркие острые иглы, впивающиеся в сетчатку. И как ни странно, здесь, в космосе, где до них было вроде бы рукой подать, эти звезды казались намного отчужденней, чем на Земле…
Пискнул дисковод, считавший первый загрузочный сидюк. Долгов обернулся, с трудом отрывая взгляд от чарующего пейзажа.
— Выглядишь довольно глупо, — прокомментировал Фрунзик, нависнув над сенсорной панелью управления бортовым компьютером.
Максим, совершая нечеловеческие акробатические этюды, наконец натянул трусы, обтерся полотенцем и влез в комбинезон, оказавшийся неожиданно удобным и приятным для тела. Он подплыл к Герасимову и сказал:
— Дай пожрать и командуй — чего делать.
— Холодильная камера слева от тебя, возле плеча. Отстегиваешь захват, открываешь, достаешь тюбики на свой вкус и лопаешь. Только смотри не расшвыряй хавчик по всей рубке. Рекомендую для начала что-нибудь легкое. Кашку, пюре какое-нибудь… Чтобы желудок после биогеля адаптировался. И можешь приступать к инсталляции пакета навигационных программ. Это элементарно. Просто тупо нажимаешь на клавишу «да» несколько раз, остальное инсталлер сделает за тебя. Это возле того терминала с маленьким монитором и кучей ненужных тебе тумблеров. «Мышку» только подключи, драйвера я уже поставил. Так, а теперь смотри сюда… Этот гофрированный шланг с присоской необходим для…
— Стоп. Я уже понял. Думаю, смогу сам разобраться, как им пользоваться.
— Как хочешь. Самое главное — правильно пристегнуть и настроить отсос на приемлемое давление. Переборщишь — и у тебя вместе с органическими отходами организма все хозяйство затянет. Шутка.
— Да заткнешься ты наконец, шутник хренов? Сейчас опять блевать начну.
— Понял. Молчу.
Максим извлек из холодильника несколько тюбиков с картофельным пюре, чаем и мясным фаршем.
— Смотри, дергаешь вот за эту петельку, и пища через минуту нагревается, — сказал Герасимов.
— Ого! Вот ведь дошла цивилизация.
— Цивилизация до этого еще полвека назад дошла, просто афишировать не спешит… Только всякий мусор сразу утилизируй, а то потом будет по всему кораблю летать.
Долгов включил питание навигационного терминала, взял у Фрунзика диски и принялся за работу. В установке действительно не оказалось ничего трудного. Жми на кнопку да жди, пока индикатор процесса медленно, но упрямо ползет слева направо. Только «мышку» то и дело приходилось ловить, чтобы не болталась на своем хвостике-проводе.
Через полчаса в рубку заглянул Егоров, облеванный с ног до головы. Кожа у него имела слегка фиолетовый оттенок, а глаза неумолимо скашивало к переносице.
Герасимов указал ему на пакеты с бельем и одеждой. Юрка, ни слова не говоря, пришвартовался к зажимам вверх ногами, варварски разодрал пакет и принялся неуклюже натягивать трусы. Максим, наблюдая краем глаза за его дрыганьями, похихикивал, представив, что сам только что выглядел не лучше.
Закончив процедуру облачения, Егоров кое-как добрался до навигаторского места, сел в кресло, наглухо пристегнулся страховочными ремнями и прохрипел:
— Влаги…
Долгов достал тюбик с чаем и плавно запустил его в сторону облеванного мученика. Юрка высосал тюбик за считанные секунды и сказал:
— И еды. Только чтоб понажористей…
Последней очнулась Маринка. Она стыдливо заглянула в рубку, когда уже практически все системы были установлены и корабль ожил, мигая множеством огоньков, гудя какими-то электронными внутренностями. Духота, царившая до этого времени на борту, стала постепенно спадать — нормально заработала установка климат-контроля.
Как ни странно, лицо Маринки выглядело достаточно прилично. По крайней мере оно было чистое и телесного цвета. Видимо, девушка заблаговременно привела себя в относительный порядок.
— Ребята, где можно шмотки взять? — спросила она, обворожительно краснея.
— Лови. — Герасимов запустил в нее пакетом с одеждой.
Маринка схватила его, но не совладала с координацией движений, перевернулась, и взору мужиков открылись на мгновение ее миниатюрные ножки и выпуклая попка. Фрунзик истово потер отвисшие мочки ушей, Максим часто поморгал, а Егоров, так и сидевший пристегнутым к креслу, и вовсе ничего не заметил.
— Марин, — крикнул вдогонку Герасимов. — Марин, слышишь? Когда закончишь заниматься туалетом, найди Торика, пожалуйста. Скажи, что через сорок минут мы стартуем к «Конкистадору II». Нужно будет выйти на стационарную геоцентрическую орбиту — возможны небольшие перегрузки. Пусть он тебе покажет, как пристегиваться в амортизирующем кресле и пользоваться кислородной маской. На всякий случай.
— Хорошо, — откликнулась из коридора Маринка. — Только уговор — вы сейчас не видели ничего, кроме моего озабоченного лица, мальчики. О'кей?
Фрунзик и Максим переглянулись.
— Заметано, — ворчливо крикнул Егоров.
— Тебе-то что? — удивленно поинтересовался Фрунзик, переключая несколько тумблеров в верхнее положение.
— Ну-у… я ж взаправду ничего не видел. А стоило?
— Нет, — быстро отрезал Долгов. — Совершенно не стоило.
Настала очередь многозначительно переглянуться Егорову с Герасимовым.
— Дионис, ты ослика с собой собираешься захватить? — спросила Гера, допивая третий бокал виски со льдом.
— Ну-у, — пробормотал бог виноделия, — мы сдружились. Как-то жалко скотинку. Монтгомери хороший, только упрямый и тупой.
— Осел Монтгомери… Надо же, я тебя не видел всего полгода, а ты успел уже ему кличку дать, — удивился Аполлон.
— Я ж говорю, мы подружились. Глянь… Ну-ка, Монтгомери, голос! Аш-ша!
Упитанный ослик повел ушами, покосился одним глазом на Диониса и коротко заржал.
— Видишь!
Артемида надменно хмыкнула и повела рукой. Монтгомери взмахнул хвостом, встал на задние копыта и зацокал по кафельному полу релаксационного зала, методично скаля зубы и подавая противный голос.
— Перестань! — рявкнул Дионис. — Тебе легко, ты с любым животным можешь вот так… запросто! А я его три месяца дрессировал.
Черноволосая Артемида снова хмыкнула и откинулась на диване. Осел в мгновение ока бахнулся на четыре конечности, оскорбленно опустил уши и оглушительно пукнул.
— Гефест, ты все устроил на Байконуре? — спросил Зевс, который выглядел чернее тучи.
Хромой старик сплюнул кожуру от семечек в кулечек и ответил:
— Да. Старт состоится через полтора часа. Топливо для межпланетника залито, ракета-носитель в норме. Персонал под мороком, так что на борту никого не будет. И огня никто не увидит. Предвкушая твои нудные вопросы, сообщаю: на космодромах Штатов, Китая, Японии и Индии тоже все готово.
— А Хаммагир? Оттуда ведь должны доставлять преобразовательные модули.
— Все нормально, доставят, — отмахнулся Гефест. — Ты знаешь, а я ведь чертовски привык к этим семечкам.
Зевс помолчал и еле слышно проговорил:
— Да мы все здесь к чему-то привыкли.
В комнате вдруг наступила тишина. Боги посмотрели на громовержца и замерли. Лишь осел Монтгомери продолжал мерно цокать по кафельному полу.
Через некоторое время Гера отставила недопитый четвертый стакан и тихо сказала:
— Может, вернуть им…
— Он! Им! Не! При-над-лежит!!! — взревел Зевс.
Все вздрогнули от этого дикого вопля. Даже хладнокровный Apec.
Зевс вскочил, сверкнул глазами. В этот момент он был по-настоящему страшен — ничего не осталось от той рассудительности и степенности, которая была ему свойственна. В каждом движении громовержца сквозила ярость.
— Они ведь могли стать совершенно другими! — заорал он. — А стали приспособленцами! Забрали огонь — хер с ним! И так проживем! Тряпье! Они недостойны разума! Они недостойны сострадания! Они недостойны даже самой обыкновенной смерти! А вы… — Он перевел дух. Поджал губы и сказал уже на тон тише: — А мы стали такими же, как они. Знаете, что я чувствую в последнее время все чаще и чаще? Падение. Вам снятся сны? Мне иногда снятся. И в них я снова и снова падаю.
— Это не наша вина, — тихо произнес Аид.
— Категории вины вообще не существует, дурак.
— Да ладно вам, — попытался сменить тему Дионис, беря осла за ошейник и подтягивая к себе. — Хотите прикол? Меня недавно один пропойца вывел из себя. Можно сказать, до белого каления довел. Ну я ему и устроил перманентное состояние жуткого похмелья. До самой смерти. Пусть помучается!
Никто не засмеялся.
— Самое пугающее даже не в том, что мы стали похожи на них, — прошептал Зевс, засовывая руки в карманы джинсов. — Самое пугающее, что мы так и не сумели стать их совестью. Жестокости не хватило. Мы всего лишь одиннадцать…
— Двенадцать, — перебил Гефест, разгрызая семечку. — Двенадцать.
В это время в релаксационную комнату, постучав, зашел подтянутый офицер в форме военно-космических сил России.
— Предстартовая подготовка корабля завершена, — отчеканил он с опустошенным взглядом. — Вы можете проследовать на борт.
Шагая по заснеженному полю космодрома Плесецк в сопровождении нескольких генералов под мороком, боги больше не сказали друг другу ни слова. Перед выходом из административного здания Дионис потрепал Монтгомери по загривку и легким пинком отправил обратно. Осел обиженно посмотрел на него, но, как ни странно, настаивать не стал. Зацокал внутрь помещения.
Через несколько часов отошедший от морока персонал космодрома будет ошарашен наличием серого копытного, разгуливающего по залам местного ЦУПа…
Специальный автобус помчал богов к высоченной «Энергии-М», возвышающейся на стартовых опорах в двух километрах от зданий космодрома. На боку мощной ракеты-носителя был пришпилен здоровенный шаттл, похожий на белую, слегка вытянутую ракушку правильной эллиптической формы. Эта разработка самарского завода «Прогресс» уже давно просилась к звездам, но пока ее готовили к старту, огня на планете не стало. И вот теперь шаттлу предстояло поднять на орбиту одиннадцать космонавтов и доставить их к так и недостроенному межпланетному кораблю «Конкистадор II».
Предстояло вернуть богов на небо.
Чтобы прорезать в борту межпланетника дырку, пришлось основательно попотеть. Сверхтвердые сплавы внешней обшивки довольно долго не желали поддаваться маломощному лазеру, который обнаружился среди инструментов на «Подснежнике».
Дело в том, что наружное кольцо стыковочного рукава было не совместимо со шлюзами «Конкистадора II», поэтому Фрунзику пришлось хитро присобачивать рукав к боку и делать в обшивке самую настоящую дырку.
— Ф-фу… Наконец-то, — выдохнул он, сдувая со лба крупные капли. — Нагрелся-то как, зараза! Макс, иди-ка сюда. Помоги эту железяку оттащить. Только возьми огнеупорные рукавицы. Тут даже скафандр расплавиться может…
Вместе с Долговым они втолкнули кусок обшивки внутрь межпланетника, и тут же остатки воздуха, бывшие в стыковочном рукаве, унеслись в глубь «Конкистадора». Там царил вакуум.
— Та-ак… Сейчас мы с тобой доберемся до топливных резервуаров, вытащим шланг сюда, — проговорил Герасимов, ворочаясь в громоздком скафандре. — Потом я выйду в пространство, закреплю на «Подснежнике» дополнительные баки, подсоединю к ним шланг, а ты включишь подачу топлива. Затем то же самое повторим с окислителем. А после поколотим аппаратуру. Ясно?
— Да. — Максим никак не мог привыкнуть к треску помех.
— Тогда — вперед…
Межпланетник оказался громадным кораблем. Десятки помещений, набитых приборами, установками и кабелями, длиннющие коридоры, иные из которых доходили до трех метров в поперечнике, задраенные наглухо люки, ведущие к исполинским плазменным установкам…
Около двух часов возились Максим и Фрунзик с закачкой топлива. И вот, когда последние тонны окислителя уже заливались в баки «Подснежника», а кислород в баллонах подходил к концу, в наушниках неожиданно раздался встревоженный голос Егорова:
— Эй! Алло! Фрунзик, ты меня слышишь? Я хрен знаю — включил я эту штуковину или нет? Отзовись, если слышишь!
— Слышу-слышу, товарищ ветеринар от космофлота, — откликнулся Герасимов. — Чего орешь?
— О, круто! Я в этой абракадабре электронной, конечно, не разбираюсь, но тут на экране какие-то точки стали появляться. И пара лампочек замигала красным.
— На каком экране? — быстро уточнил Фрунзик. — На том, что прямо на пульте управления возле иллюминаторов, или на правом?
— На правом.
— Твою мать! Сколько точек?
— Сейчас подсчитаю… два… пять… семь. Семь, Фрунзик, слышишь?
— Да. Тормоши Торика и передай ему слово в слово! Запомнишь?
— Попробую…
— Слава, считай траекторию для двух витков с уходом на расчетную точку к орбите Марса. Учти угловое смещение на три градуса четырнадцать минут. Запомнил?
— Ага. Только он же… не станет ничего считать без пресловутого доктора Звонкова.
— Заставь! — гаркнул Герасимов. — А то максимум через полчаса мы превратимся в кучку свободных фотонов! Маринке скажи, пусть пристегивается к амортизирующему креслу и не вылезает оттуда! Все понял?
— Да.
— Так, Макс! Слышишь меня?
— Прекрасно. Потише говори, а то у меня в ушах уже звенит.
— Вырубай подачу! И живо дуй к шлюзу!
— А как же торжественное битье дорогой межпланетной аппаратуры?
— Не успеем. Живо в шлюз, сказал! Я сейчас шланг отсоединю и тоже подскочу. Хорошо хоть смогли достаточно горючки залить…
Долгов перекрыл подачу окислителя и, осторожно хватаясь за кронштейны, полетел в сторону стыковочного рукава. Фонари, встроенные по бокам гермошлема, освещали давно заброшенные тоннели межпланетника. Кое-где на стыках толстых шлангов виднелись наросты льда.
— Скорее, скорей! — Фрунзик махнул рукой. — Нужно быстро сваливать!
Собрав рукав в гармошку и затащив его в шлюз, Фрунзик дернул оранжевый рычаг вниз и вдавил кнопку герметизации. Тяжелая плита люка бесшумно встала на место, отсекая космонавтов от морозной бездны космоса. Через несколько секунд раздалось шипение, и возле наружной стенки загорелась красная лампа. А возле внутренней — зеленая. Это означало, что шлюзовая камера наполнилась воздухом, и давление стабилизировалось.
На борт «Подснежника» Долгов с Герасимовым ввалились растрепанные, уставшие и мокрые от пота.
— Нужно будет подрегулировать систему обогрева-охлаждения скафандров, — фыркнул Фрунзик, снимая шлем и закрепляя его в специальных пазах на стене.
В рубке Торик сидел в кресле навигатора и отрешенно смотрел на экран. Возле него мотался Егоров, раскинув конечности, словно ущербный осьминог, и что-то еле слышно шептал в самое ухо.
— Слава! — резко сказал Герасимов, пристегиваясь в кресле пилота и косясь на экран. — Ты понимаешь, что происходит? К нам летит полдюжины ракет, под завязку накачанных топливом! Если мы не стартуем через четверть часа, то произойдет столкновение! Хватит валять дурака! Прошу, помоги рассчитать траекторию. Ты же прекрасно разбираешься в этих навигационных прогах. Я один не успею…
Торик закрыл глаза и принялся монотонно произносить числа и непонятные для непосвященного термины. Он говорил минуты полторы — Фрунзик еле успевал стучать пальцами по клавиатуре.
— Это невозможно, — промолвил наконец Герасимов, закончив ввод данных. — Это просто-напросто невозможно посчитать в уме.
Торик вновь открыл глаза и уставился в обзорное стекло, где сейчас виднелись звезды и косо освещенный солнцем бок гигантского «Конкистадора II».
— Он что, очень сложные расчеты выдал? — спросил Егоров.
Герасимов обернулся, и его красные глаза сделались бешеными. Белые волосы разметались в воздухе и стали похожи на змей Горгоны.
— Вы какого хера до сих пор здесь?! Параша гражданская! Через пять минут стартуем! Если в кресла не залезете, вас по всему кораблю размажет! 10 g будет! Я вас сейчас в космос собственноручно вышвырну! Я вам глубокую декомпрессию жопы устрою…
Пулей вылетев в коридор, ведущий к пассажирским местам, Юрка и Максим еще долго слышали, как праведно матерится Фрунзик.
Через несколько минут включились жидкостные двигатели, и «Подснежник» плавно отделился от неуклюжей туши межпланетника. Теперь шаттл уже не имел той грациозной обтекаемой формы, которая так поразила рядового Грачева. Под крыльями и по бокам были вмонтированы шесть пузатых топливных резервуаров. Еще четыре немного другой формы находились в нижней части фюзеляжа.
Неспешно, но неотвратимо набирающий орбитальную скорость «Подснежник» теперь походил на мула, навьюченного бурдюками.
Топлива хватало аж до самого Марса…
Только вот на обратный путь, к сожалению, — нет.
После первых десяти дней полета у Максима стало пропадать чувство ориентации во времени. Внутренний биологический ритм окончательно сбился от суток отупляющей невесомости и тягостных минут, а иногда и часов, которые шаттл шел с ускорением, изматывающим тело пятикратными перегрузками.
Скорость корабля относительно орбиты Земли неуклонно возрастала, а количество топлива так же неуклонно сокращалось. За это время они уже сбросили два опустевших бака.
Фрунзик, когда «Подснежник» шел на инерционном ходу, что-то вычислял, иногда консультируясь у Торика, который отчужденно глядел в космос через носовые иллюминаторы. Егоров во время невесомости занимался изучением корабля, доставая Герасимова глупыми вопросами, чем нередко выводил последнего из себя. В конце концов Юрка жутко обиделся и заявил, что если вдруг у Фрунзика случится флегмонозный аппендицит, то он и не подумает спасать никчемную жизнь этого грубияна. На что Фрунзик, в свою очередь, тоже осерчал. Он на сутки пристегнул несостоявшегося ветеринара к амортизирующему креслу и дал восьмикратную на целых полчаса. После этого воспитательного инцидента Маринка, особенно чувствительная к перегрузкам, чуть было не надавала Юрке по мордасам.
Сам Максим много времени проводил в рубке, маялся от безделья и читал с экрана книжки, которые добрый конструктор заложил в память «Подснежника» почти полвека назад.
Советские производственные романы поражали мозг охрененным размахом формы и абсолютной, подчас космической, пустотой содержания.
Несколько раз Долгов сталкивался в коридорах с пролетающей Маринкой — вечно чем-то озабоченной. То у нее не клеилось с новыми кулинарными экспериментами из содержимого пищевых тюбиков, то барахлила система регенерации воды, за исправность которой с легкой подачи Фрунзика она отвечала, то мужики вовремя не сдали спецкостюмы в чистку… В моменты таких столкновений в пустых помещениях шаттла Максим старался не смотреть девушке в глаза, перебрасываясь с ней ничего не значащими словами. Одно ее присутствие рядом в последнее время выводило его из равновесия. Появлялась раздражительность, быстро сменяющаяся вспышками необъяснимой радости. Когда он попытался проконсультироваться насчет внезапной смены настроения у Егорова, тот хмуро взглянул на него исподлобья, попросил зачем-то показать язык и поставил несокрушимый диагноз: циклотимия.
И вот примерно сутки назад, во время очередной передышки между ускорениями, Максим вновь столкнулся в осевом коридоре с Маринкой.
— Белье сдал в чистку? — сварливо поинтересовалась она.
— Вчера еще. Или уже сегодня — тут разве разберешь! По бортовому времени я только жру да сплю.
— Ты почему злой такой?
— Я не злой. У меня циклотимия.
— Чего-чего?
— Понятия не имею, у Егорова спроси. Наверное, с мозгами что-то.
Маринка вдруг рассмеялась.
— А эта циклотимия… она не заразна?
Долгов удивленно посмотрел на нее и тут же отвел взгляд. Внутри опять что-то заколотилось — то ли сердце, то ли рыба под маринадом снова заворочалась в желудке от недавнего перехода с «шестикратки» на невесомость.
— Пойду я… то есть полечу. — Максим попытался протиснуться между девушкой и потолком.
— И чего ты забыл в двигательном отсеке? — мягко оттискивая его обратно, поинтересовалась она.
— Я… посмотрю… как там дела? Все ли в порядке…
Маринка неожиданно крепко ухватила Долгова за шиворот спецкостюма и подтянула к себе. От нее едва уловимо пахло терпкими духами.
«Интересно, откуда она парфюм на борту взяла?» — подумал Максим, чтобы хотя бы что-то подумать. Голова вмиг опустела.
— Знаешь что, дружок, — хищно прошептала Маринка, — ты у меня больше не отмажешься никакими внутренними чудовищами.
Она, цепляясь за что попало, потащила его за собой.
— Т-ты чего? — вякнул он.
Молча втолкнув Максима в круглое помещение кают-компании, Маринка задраила люк и плотоядно развернулась, глядя, как он кувыркается, пытаясь за что-нибудь ухватиться, чтобы остановить движение.
— Мне надоело наблюдать, как любовь ускользает от нас в космос, — с прорезавшейся вдруг хрипотцой в голосе сказала она и сорвала с себя спецкостюм, завертевшись при этом волчком…
Максим никогда не думал, что секс в невесомости настолько прекрасен и в то же время забавен. Они с Маринкой кувыркались в кают-компании добрых два часа. Вокруг летало сброшенное белье, выбитые из зажимов полотенца и неизвестно как отстегнувшийся амортизационный ремень. А они кружились в безумном танце тел, лишенных веса, но не лишенных заряда. Одинакового заряда: «плюс» и «плюс» — поэтому Маринка и Максим сближались на короткий миг блаженства, а потом снова разлетались в стороны, отталкиваемые энергией друг друга. И вновь сближались до расстояния, на котором начинали действовать ядерные силы…
— …свои совковые производственные талмуды зубришь? Нудно же…
Максим встряхнул головой и протер ладонью вспотевший лоб. Он с удивлением обнаружил, что уже в десятый раз, уткнувшись в экран, перечитывает одно и то же предложение и пытается понять его смысл. Воспоминания о диких событиях суточной давности начисто лишили его контакта с внешним миром.
— А? Что? — переспросил он.
— Говорю, не надоело тебе читать эту лабуду? — повторил Фрунзик.
— А есть альтернативные варианты?
— Нет.
— Вот и не выдрючивайся. Считаешь себе свои циферки — и считай.
— Грубо, — беззлобно констатировал Герасимов.
— Грубо, — эхом отозвался Святослав.
— Да ну вас… космонавты хреновы, — миролюбиво усмехнулся Максим.
Фрунзик отстегнулся и, подлетев к холодильнику, вытащил тюбик с консервированным печеночным паштетом. Хрустнул герметичным колпачком.
— Никогда не думал, что буду так балдеть от космической жрачки. Уже сколько дней прошло, а все никак не налопаюсь от пуза. После противной сойки и железобетонного хлеба — лафа! Словно в деликатесный рай попал.
— Да, только все впечатление нивелируется перегрузками и невесомостью, — проворчал Долгов. — Калории — впустую.
— Первое начало термодинамики, — произнес Торик, не оборачиваясь.
Максим посмотрел на его черноволосый затылок и решил не уточнять, как связана его пищеварительная система с началами термодинамики.
— Я вот думаю, как они шобираютша наш оштановить? — прошамкал Герасимов, выдавливая в рот остатки паштета.
— Но ведь наши корабли пока разделяет всего около недели, — сказал Долгов. — И скорости, как ты сам говорил, примерно одинаковые. Вдруг мы не найдем на Марсе никого. Я не говорю, что там никого нет, но это ведь целая необитаемая планета, а не супермаркет. Вдруг мы просто не успеем за неделю найти Прометея. Тогда они нас догонят, и крышка…
От этой мысли Долгова уже не бросало в дрожь. Когда, через несколько дней после старта, пришло осознание, что обратно им все равно не вернуться, то отношение к смерти как-то резко и довольно безболезненно изменилось.
— Во-первых, мы знаем точное место посадки первой экспедиции. Поэтому круг поисков автоматически сужается на пару-тройку порядков. Кстати, там остался жилой модуль, если нам удастся вернуть его в рабочее состояние, наши шансы на длительное выживание резко возрастут. А если сохранились резервуары с водородом, привезенные тогда с Земли, то считай, нам неслыханно повезло. Используя химическую реакцию Сабатье, из углекислого газа, взятого прямо из марсианской атмосферы, и водорода получают кислород и метан.
— А во-вторых?
— Во-вторых, когда мы сливали топливо с «Конкистадора II», я проверил — на его борту не было челноков. Их используют, чтобы спуститься с орбиты на поверхность планеты. А шаттл, на котором боги стартовали с Земли, не приспособлен для полетов в разреженной атмосфере.
— А наш что — приспособлен?
— Скажем так — гораздо более приспособлен, чем их. Я сумею посадить «Подснежник», но их колымагу не посадит даже сам Зевс.
— Они сядут на «Конкистадоре», — тихо сказал Торик.
Герасимов повернулся к нему, цыкнул зубом и спокойно проговорил:
— Это невозможно, Слава. Невозможно посадить межпланетник весом в две с половиной тысячи тонн с аэродинамическими характеристиками топора на планету.
— Это так же невозможно, — еще тише ответил Торик, — как рассчитать в уме двухвитковую траекторию с выходом на курс. Поэтому запомните, по прибытии на Марс у нас будет лишь неделя, чтобы отыскать двенадцатого.