Книга: Хроники Вторжения
Назад: VI
Дальше: ВТОРЖЕНИЕ-3 «ТРЕТЬЕ НАШЕСТВИЕ МАРСИАН»

ВТОРЖЕНИЕ-2
«СЕНЯ В ЗАЗЕРКАЛЬЕ»

Три года прошло. И уже с трудом верится, что странные события, в которых мне довелось участвовать, действительно были. Смотришь на звездное небо, мечтаешь и спрашиваешь неизвестно кого – где они, Арктурианские Стерхи, где могучая, загадочная, но дружественная цивилизация Дефективных? Да полноте, не примерещилось ли нам все тогда? И действительно ли нас одолевают ноосферные фантомы?
Как бы то ни было, а роман мой «Вторжение: атака из ноосферы» очень даже ничего пошел, даже переиздали недавно. Спасибо Эдику за протекцию, а то до сих пор бы в «Юго-Востоке» мурыжили – тут, мол, сюжетная линия провисает, а тут слишком описательно, а здесь у вас одни диалоги на пять страниц. И это в то время, как вовсю издаются-переиздаются татарчуковские опусы навроде пресловутых «Ментов из шарового скопления», где, убей меня, ни сюжета не обнаружишь, ни точных описаний, а на одну реплику персонажа приходится десять тонн мордобоя.
Вот об этих самых «ментах» и о Сене Татарчуке пойдет речь. В интересную историю вляпался наш лауреат. Сперва хотелось мне на эту тему по горячим следам рассказец сделать – с вымышленными именами, сугубо фантастический. Но когда понял, насколько дело серьезно, решил с рассказом повременить, – рассказ сделать всегда успеется, – а составить эти записки.
Есть в этом деле некая деликатность. Впрочем, все, что связано с Машиной, для нашего брата-писателя – деликатная материя. Дело в том, что в свое время в институте на Банной появилась чудная Машина. В той самой лаборатории, где до этого размещалось устройство Михаила Афанасьевича – для лингвистического анализа и определения вероятного числа читателей. Эдик эту процедуру окрестил «русской рулеткой». В смысле, принес ты свою рукопись, ночами выстраданную, и не знаешь, кем после сдачи этого анализа выйдешь – гением или полным ничтожеством.
Но с приходом рынка лабораторию взяли на заметку господа издатели. Еще бы им не взять – приходит какой-нибудь Сортир Сортирыч, сует в аппарат свою нетленку, аппарат выдает – тридцать тысяч. О! Оно. Моментально в тираж. Потому как сперва пробовали издавать тех, кто на миллионы тянул, а не тут-то было. Не покупают. Консультировались у ученых, и открылись вещи совершенно для коммерсантов непостижимые – миллионы эти учитывают спрос в грядущих поколениях, даже главным образом в грядущих. А вот если каждый опус Сортир Сортирыча тянет на все те же двадцать-тридцать тысяч, вот тут мы тебя, любезный Сортир Сортирыч, и любим, и уважаем, и все условия тебе для творчества беремся организовать. Расчет-то простой: умножь эти тысячи на двадцать книг серии – и считай прибыли.
Впрочем, ближе к делу. Поломали эту лавочку в Союзе писателей, когда стали толпами издаваться скоропишущие не-члены. А издавшись, принялись ломиться в Союз. Тут генералы от изящной словесности и забили тревогу насчет чистоты рядов.
Михаил Афанасьевич, заведующий лабораторией, пошел навстречу руководству. Установку демонтировали, а взамен Михаил Афанасьевич поставил эту самую Машину. Машина называлась «Стимулятор творческих способностей». Исписался, к примеру, тот же Сортир Сортирыч – и прямехонько на Машину. Попарился в ней пару часиков и снова за перо.
Я, между прочим, слава богу, в стимуляции не нуждаюсь. Но со слов коллег знаю, как все там происходит. Представьте себе двухметровой высоты цилиндр, крашеный белой эмалью, с массивной гермодверью. Внутри – ничего, кроме мягкого сидения. Писателю выдается приборчик – маленькая коробочка о двух кнопках: кнопка «старт» дробь «переход» и кнопка «возврат». Да еще на приборчике лампочка – если мигает, значит работает. На первый взгляд проще пареной репы: зашел, захлопнул дверь, сел, нажал кнопочку «старт» – и сиди, стимулируй свои творческие способности.
И вот еще что – Михаил Афанасьевич-то, как Машину установили, куда-то исчез. Оставил подробную инструкцию по эксплуатации Машины, а сам – чао, господа.
Так вот о Сене речь. Сколько ни уверяй меня, что, мол, надо воображение слегка взбудоражить, в Машине побывать – не поверю. Если ты, Сеня, решил в Машину залезть, значит, исписался ты вчистую, мил друг. И то верно – не все ж «Инопланетянами в законе» пробавляться. Всему, бляха-муха, есть предел! Даже два удачных соавторства с молодыми перспективными авторами не смогли вернуть былой славы некогда бойкому татарчуковскому перу. Скорее, пошли на пользу вертким молодым соавторам, которые, презрев Сеню, начали быстро идти в гору. Впрочем, это я уже отвлекся.
Итак, перехожу к реконструкции событий. Почему реконструкции? Потому что Сеня, рассказывая свою историю, не обошелся без украшательства и выставления себя в выгодном свете. Но я-то его не первый день знаю, и знаю как облупленного.
* * *
В зимних сумерках медленно полз по раскисшему снегу «Ауди-турбо» писателя Татарчука, члена Союза писателей и лауреата Государственной премии. На душе у писателя было тоже сумеречно и мутно. Подходили оговоренные контрактом сроки сдачи очередного романа, а, между тем, романа не было. Был пролог и три строчки первой главы. Роман предположительно назывался «Астролайнер «Титаник» терпит бедствие». Одним словом, роман-катастрофа. А, между тем, писателю Татарчуку было абсолютно до фонаря, что там и в каких количествах гибнет. Из всех даруемых благодатной темой эпизодов в голове мертво, как бетонный надолб, сидел эпизод с кислородным голоданием в одном из отсеков «Титаника». Дальше кислородного голодания дело не двигалось.
В общем, Сеня ехал на Банную сдаваться. Тускло-багровые отсветы заходящего зимнего солнца на стеклах витрин, на кузовах машин, рекламных щитах; еще пока неяркий неон вывесок, ртуть фонарей и невеселые, бесцветные мысли. Тоскливое ощущение городского муравья, затерявшегося в монотонных вереницах машин и людей, вереницах неторопливо плывущих навстречу зданий, сменивших дневной облик строгой геометрии на невыразительный сумеречный наряд. Колеса машин разбрасывали грязную снежную жижу, размазывая ее по мостовой склизким студнем. Гриппозная декабрьская Москва процеживалась сквозь лобовое стекло автомобиля, и казалось, даже в жарко натопленном салоне царит ознобная стылость.
Былого многолюдия в учреждении на Банной не наблюдалось. На крыльце лежал толстым слоем снег, и в нем протоптана была узкая тропка. На проходной, у телевизора, скучала вахтерша, на вошедшего Сеню она даже не посмотрела. По телевизору выступал оптимистичный мэр, по своему обычаю сыплющий доморощенными остротами.
В этом учреждении Сеня бывал давно, еще до перестройки, в пору своего лауреатства. Носил свои тексты на лингвистический анализ и, сидя под дверью лаборатории, глубокомысленно обсуждал с коллегами такие темные материи, как «энтропия художественного текста» и «вероятное число читателей произведения». Посмеивался в душе над благоглупостями коллег от реалистического направления, не знакомых с последними достижениями науки: путающих «ядерную зиму» с глобальным похолоданием, а биты информации с печатными знаками текста.
Сеня положился на зрительную память – уверенно поднимался лестницами, шел пустыми коридорами, сворачивал в нужных местах. Освещение было самое дичайшее: кто-то умный додумался установить вперемежку трубки дневного света зеленого и розового цветов, отчего коридоры заполнял неживой металлический блеск.
От неуютности Сеня решил закурить. Встал на лестничном пролете у окна, раскурил свою белую пижонскую трубку и глубокомысленно уставился в темное, засвеченное городским искусственным светом небо. Будь я художником, изобразил бы такое небо на обложке очередного Сениного опуса, вместо неизменных полуголых девиц и парней в рыцарских доспехах и с лазерными пушками.
Ничего особенного Сеня в небе не увидел и перевел взгляд вниз – посмотреть, на месте ли машина. Машина была на месте, и это ввело Сенины мысли в обычное деловое русло.
Над дверью лаборатории светилась зелеными буквами надпись «Свободно». Сеня высунул для солидности из кармана мобильник и вошел. В «предбаннике» сидели двое и играли в нарды.
– У вас, я смотрю, очереди не наблюдается, – изобразив кураж, поздоровался Сеня.
– И вам того же, – отозвался один из игроков, мужчина в массивных роговых очках, лиловом вельветовом костюме и галстуке из черного бархата. На галстуке красовалась золотая заколка с крупным, по меньшей мере в два карата, бриллиантом.
Второй тоже был примечательно экипирован: в джинсовой тройке, из жилетного кармана свисала золотая цепочка от часов, седые волосы стянуты сзади в косицу, перехваченную обычной черной резинкой. Он как раз собирался делать ход и тряс в руке кубики; на пальце красовался перстень-печатка, тоже золотой, с темно-платиновым треугольником, в каждой вершине которого поблескивал радужной звездочкой маленький бриллиантик. Он метнул кости, небрежно двинул фишки и безразличным голосом сказал:
– Очереди у нас с утра. Ваш брат писатель в темное время боится лезть в Машину. Удостоверение при вас?
– Какое удостоверение? – опешил Сеня. Варясь в своем кругу, он привык, что все его и так знают в лицо.
– Известно какое, – произнес первый, бросая в свой черед кости.
До Сени дошло, и он вынул корочку члена Союза.
– Пожалуйста.
Седоволосый принял, бегло глянул:
– Угу. В первый раз. Держи, Матвей, – и перебросил первому.
Тот тоже глянул, положил на стол и спросил:
– Ну что, будешь звонить? Седоволосый вынул тоненький мобильник, куда-то позвонил:
– Это я, Модест. Насчет допуска Татарчуку. Жду.
Он отложил трубку, взял кости и сделал ход.
– Как пользоваться Машиной, конечно, не знаете? – спросил Матвей.
– Так, слышал, – Сеня уселся в кресло.
– Почитайте. – Матвей протянул Сене какие-то листочки.
Надо сказать, что как появилась Машина, так и стали ходить среди писателей слухи о ее небезопасности. А все потому, что в оставленной Михаилом Афанасьевичем инструкции имелся странный пункт о том, что из Машины можно и не вернуться. Вообще, народ полагал, что имеет дело с виртуальным тренажером, генератором виртуальной реальности. С другой стороны, Эдик, в программировании дока, утверждал, что без определенной стимуляции психики здесь не обходится, иначе вся эта виртуалка тебя не проймет. Впрочем, Эдик тоже судил по рассказам других, сам он в стимуляции творческих способностей ну никак не нуждался, идеи сыпались, как горох. Да и членом Союза он не был.
Но вроде бы до сих пор никто никуда не исчезал. Хотя имелась легенда о том, что некий безвестный молодой автор, вовсе не член Союза, по чьей-то высокой протекции проник на Машину. И вроде бы в ней исчез. Проверить – не проверишь, в списках молодой автор не фигурировал. Одним словом, хоть и страшно, а куда денешься – шли писатели на Машину.
Инструкцию Сеня просмотрел небрежно; позже, в разгар событий, он не раз с большим сожалением вспоминал об этой дурацкой небрежности и непредусмотрительности. Да кто ж его знал?..
Мобильник промурлыкал какую-то мелодию. Седовласый Модест поднес его к уху:
– Слушаю. Понятно.
Спрятал телефон и уставился в потолок безразличным взглядом.
– Раздевайтесь до трусов. Сюда документы и содержимое карманов, – Матвей протянул пластмассовый короб, – а одежду на вешалку.
– До трусов? – уточнил Сеня.
– До трусов. Раздеться можете там, – Матвей указал на ширму в углу.
Когда Сеня разоблачился, Матвей подозвал его к столу. Показал на толстый лабораторный журнал:
– Распишитесь вот здесь.
Сеня, не глядя, поставил закорючку. Матвей поднялся и пригласил:
– Пойдемте.
В соседней комнате, собственно, и была Машина. Матвей открыл тяжелую дверь, после чего застегнул на обширной Сениной талии пояс с коробочкой.
– Ни при каких условиях не снимать, даже если вас к этому будут вынуждать. Эта кнопка старта и перехода между явлениями. Эта – возврат сюда. Мигание лампочки сигнализирует о нормальной работе прибора. Непрерывный свет означает перегрузку. В этом случае рекомендуется сменить явление или вернуться. Отсутствия свечения быть не должно. Но если это произойдет, вашу проблему решат на месте.
– Мудреная у вас наука получается, – попытался пошутить Сеня.
– Вы лучше запоминайте. А теперь – прошу в капсулу. Не покидайте кресла, пока не загорится табло над гермодверью.
– Страшновато что-то. – Сеня почесал плечо. – Ну да ладно, взялся за гуж...
Когда за ним закрылась дверь, он задумчиво осмотрел внутренность капсулы – пустота. «Ну что ж». Сел в кресло и уставился на коробочку. Вздохнул, перекрестился и нажал кнопочку «Старт».
Итак, Сеня стартанул. Поспешно закрыл глаза, втянул голову в плечи и стал ждать. Ничего такого космического не происходило: не взревело, не бабахнуло, не загудело и не запищало какими-нибудь электронными звуками. Сеня, наконец, решил – что-то не сработало, и открыл глаза.
Сердце грюкнуло во всю ивановскую, так что моментально пот прошиб: он, Сеня, стоял посреди мостовой, выложенной розовой плиткой, и, задрав голову, изучал жидкокристаллическую, радужно мигающую вывеску: «Только у нас! Только мы гарантируем Вам качественный евросекс в первую брачную ночь!»
Вывеска красовалась на большом белом доме с розовыми колоннами и крышей, отблескивающей голубым металлом. Над вывеской виноградно-лавровым узором тянулась лепнина: «Тринадцатый Городской Дворец Бракосочетаний».
«Виртуалка! – Сеня сомлел, коленки затряслись. – Как есть, виртуалка! Нет, не может быть».
Он ощупал костюм – вроде настоящий, из качественной шерсти цвета яростно-желтый металлик. Тревожно сунул руку под рубашку – толстую, как пергамент, но мягкую, с тиснением – прибор-коробочка был на месте. Это обстоятельство несколько нормализовало пульс, и Сеня полез в карман, достал платок, как будто мог знать, что там, в карманах, лежит. Принялся убирать пот со лба.
Кто-то настойчиво потянул Сеню за локоть:
– Пошли, дружище, пошли.
– Куда? – растерянно обернулся Сеня.
– Жениться! – жизнерадостно улыбался симпатяга в зеленых штанах все того же металлического оттенка и ослепительно-белой рубашке, на которой от рюшей, казалось, не было живого места.
– Жениться? – тупо повторил Сеня. – Кто? Мы?
– Не-ет! – все так же жизнерадостно отвечал симпатяга. – Мы же не гомики! Ты, Кролик, ты. А уж как там твою невесту звать, это ты, жених, должен знать. Я так ее и вижу, – симпатяга облизнулся, – шатенка, ты же сейчас шатенок любишь, выше тебя на полголовы, и с вот таким вот...
У Сени в голове как волна прошла, до головокружения. Он «увидел» эту шатенку – и безумное желание поскорее овладеть своей тринадцатой по счету невестой сорвало его с места и понесло вверх по ступенькам прямо в гостеприимно распахнувшиеся врата – солидные чугунные решетки.
– Ну, Кролик, ты поскакал. Я так, помню, за своей второй скакал.
– Ты, Капуста, лучше помолчи, – бросил Сеня, вплывая в прохладу вестибюля.
Вестибюль был огромен – в полупрозрачных плитах пола отражались фаллические колонны. Сквозь плиты просматривались плавающие золотые рыбки. Их тени скользили по обширным эротическим мозаикам.
Сеня взбежал по золотой маршевой лестнице. Остановился перед большой белой дверью.
– Давай! – громким шепотом подсказал он Капусте.
Тот посмотрелся в карманное зеркальце, пригладил мелко завитые, густо усеянные блестками волосы и, четко выговаривая слова, произнес:
– Жених Кролик готов сочетаться законным браком!
Из-за дверей грянуло «Мендельсоном», Сеня крякнул и привычно, без разбега проломил своим мощным телом рассыпчатую бутафорскую дверь. «Мендельсон» вмиг оборвался; в наступившей чуткой тишине приятный женский голос объявил:
– Церемония сочетания начинается!
Тут же распахнулась противоположная дверь залы, и в сверкании розовых ламп выкатили невесту. Она лежала на кровати-торте, полупогруженная во вместительную белую перину из взбитых сливок, по которой живописно были разбросаны кремовые розочки. Из углов кровати во все стороны целили шоколадные амурчики-негритята.
– Ну, Кроль, шикарно! Бисквит?
– Бисквит, – довольный, отозвался Сеня, жадно рассматривая невесту.
Невеста из-под томно прикрытых век тоже пристально вглядывалась в жениха.
– Жених, согласны ли вы с кандидатурой невесты?
Сеня утвердительно кивнул, вальяжно приближаясь к кровати.
– Невеста, согласны ли вы с кандидатурой жениха?
Невеста махнула веточкой сирени, мол, согласна.
– Жених, займите место подле ложа невесты.
Сеня снял со спинки кровати аппетитного малыша-амурчика, откусил ему крылышки и разместился подле ложа на специальной подушке. У изголовья, рядом со свидетельницей, внимательно ее рассматривая, встал друг Капуста.
– Жених! – звонко воскликнула регистраторша. – Достаточно ли страстно вы желаете обладать невестой?
Сеня серьезно прислушался к своим желаниям.
– Я весь горю! – промычал он.
– Невеста! – продолжала регистраторша. – Достаточно ли страстно вы желаете отдаться жениху?
– Желаю страстно, – отозвалась со своего сладкого ложа шатенка.
– Тогда объявляю вас мужем и женой.
Снова врезал «Мендельсон», и на золотом подносе вынесли две хрустальные коробочки.
– Молодожены! Наша фирма предлагает вам свой новейший программный продукт, который мы назвали «Первая евровиртуальная». Наша программа, которую вы введете в свои нейрочипы, подарит вам незабываемые минуты близости. Гарантирован множественный оргазм невесты и мощная разрядка жениха без заметной потери эрекции. Мы надеемся, что и новые супружеские пары, которые вы создадите впоследствии, с новыми партнерами, тоже обратятся в наш Тринадцатый дворец и воспользуются нашим программным обеспечением. Наши технические команды гарантируют...
Сеня уже не слушал регистраторшу, отдавшись сладостным предвкушениям. Только подумал лениво «Тринадцатая жена – в Тринадцатом, а уж четырнадцатая – в Четырнадцатом...» Жарко ему было в шерстяном костюме, струйки пота стекали по щекам и шее за ворот рубашки, но рубашка была специальная, гигиеническая – моментально впитывала влагу. До пояса съеденный амурчик норовил выскользнуть из пальцев. Регистраторша говорила еще о том, что торт будет им доставлен на дом, а они сами на фирменном роскошном лимузине отправятся в романтическое бунгало в горах, снятое фирмой же, где и проведут медовый месяц, имея полный доступ к любому Программному обеспечению секса.
Под воздействием ее монотонной речи Сеня заскучал и вдруг, даже с некоторым удивлением, вспомнил, что он не Кролик, а писатель Семен Татарчук, прибывший сюда для стимуляции творческих способностей. Только вот сюжет какой-то не его, он ведь сейчас в другой тематике работает. И рука лениво потянулась к коробочке на поясе, чтобы сменить явление. «Нет, сначала – брачная ночь! Все-таки любопытно – виртуальный секс...» Сеня посмотрел на жену. Опять грюкнуло сердце, на этот раз не от страха, а от предвкушения «минуты верного свиданья». И Сеня снова забыл, что он писатель Татарчук.
Молодожены обменялись кольцами из хрустальных коробочек – в золотых ободочках таился носитель информации с «Первой евровиртуальной». Сеня одел кольцо на мизинец, тем самым активизировав программное обеспечение «евросекса». Все дальнейшие действия новобрачных стимулировала пресловутая фирменная программа, через личный нейрочип, сидящий у каждого гражданина России под черепной коробкой. Действовать не по программе было возможно, но никакого удовольствия это не приносило.
Забравшись в лимузин, Сеня сразу полез целоваться. Поцелуи были долгими, затяжными, но беззвучными, без вздохов, без всхлипов, как и полагается в евростандарте. На сливки и крем, облеплявшие невесту, Сеня внимания не обращал – видимо, программа не предусматривала слизывания в качестве сексуальной стимуляции. Молодых совершенно не волновало, куда едет машина, насколько романтичен пейзаж за окнами, видимо, и этого евростандарт не предусматривал.
В бунгало Сеня схватил невесту на руки и, натужно сопя, поволок в спальню, на второй этаж. Но когда стаскивал рубашку, вдруг поймал себя на том, что не испытывает обычного для стимуляции чувства голода, и понял, что привычного легкого ужина при свечах тоже, похоже, евростандартом не предусматривается.
– Дорогая, ты не голодна? – на всякий случай спросил он, прыгая по спальне в одной штанине.
– Я голодна, – сделав страшные глаза, сообщила молодая, – как тигрица!
И бросилась Сене на шею, свалив его на пол... И начался евросекс.
Утром Сеня проснулся. «Что такое?» Он по-прежнему лежал на ковре. Кто-то заботливо набросил на него плед. Из кухни доносились знакомые звуки. Сеня зябко поежился, нащупал на животе коробочку-пульт и вспомнил, что он в виртуальной реальности. А также вспомнил все удовольствия ночи. Удовольствия были немалые, правда протекали весьма своеобразно. Как только они с супругой вошли в физический контакт, их заклинило, и дальше они ничего такого не делали. Все остальное происходило в полной неподвижности, можно даже сказать – в полном ступоре.
Ураган видений унес их в небывалые миры, в фантазии, полные неизъяснимых наслаждений. Наслаждений настолько сладостных, что никаких сил и желания управлять «ураганом» возникнуть не могло. Но под утро сильно похолодало, – фирма не учла особенности горного климата и не снабдила спальню обогревателями, – в результате влюбленные покрылись мурашками, их стал бить озноб, и поэтому последние удовольствия оказались несколько смазанными. В общем, на этих мурашках евросекс и закончился.
Сеня почесал грудь и подался на запах яичницы. Жрать хотелось немилосердно. Тут его посетило некое чувство, и, похоже, чувство это принадлежало не ему, а Кролику. Кролик, в отличие от Сени, был евросексом напрочь не доволен. Секс без активных действий был Кролику совершенно противен. Собственно, он его и за секс-то не считал. Проснуться утром и не ощутить сладостной усталости в мышцах, да еще и вымерзнуть, как волчий хвост в проруби, – что может быть отвратительней? Сеня с такими настроениями был категорически не согласен и совершенно доволен новообретенной половиной. Кролик же, ощутив вдруг непривычное отношение к женщине, зауважал себя.
Супруга уже выкладывала на тарелку яичницу. Наверняка, она была любительницей стряпни и выбрала Кролика в том числе за то, что он, как указал в своем файле, «любит вкусно и сытно поесть» «Все равно – буду разводиться, не дожидаясь конца медового месяца. Этот евросекс я не потяну», – подумал Кролик, уписывая завтрак. «Я тебе дам – разводиться! Я тету так дам!..» – энергично возразил Сеня.

 

Сеню можно было понять. Такой сумасшедший накал эротических удовольствий он переживая впервые в жизни, и открывшиеся перспективы новых небывалых наслаждений он связывал вот с этой женщиной.
А эта женщина намазывала ему шоколадным кремом горячие гренки.
Кролик, приняв странное желание никогда не разводиться за свое собственное, зауважал себя еще больше. Такое, он знал, бывает только в книжках. И он благодушно спросил:
– А сама чего не ешь?
– Кушай, Крольчонок, кушай, лапочка. Я уже перехватила.
– Ну, как знаешь, – не удержался Кролик-Сеня. – Тебе как этот евросекс?
Она пожала плечами. «Ну вот, я так и знал, – подумал Кролик. – Не получится у нас семейной жизни». И Сеня понял, что – да, у этого Кролика и в самом деле не получится. А почему? А потому, что все из-за этого гребаного евростандарта. «Ну так меняй программу, лох». Кролик и эту мысль принял за свою и меланхолична подумал: «Ну так попробуй измени. Это как иголка в стоге сена: мне подойдет, – я-то знаю, что мне подходит, – а ей нет». Тут до Сени дошло, что при огромном разнообразии удовольствий в этом мире существует не меньшая проблема программной совместимости. «Нет счастья в жизни, даже в виртуальной», – несколько поэтически подумал он.
В этом мире каждому гражданину в девятилетнем возрасте вживлялся микрочип, связанный радиоканалом с главным компьютером, и вся половая жизнь проходила под его контролем. В двенадцать лет в мозге разблокировался центр сексуальной фантазии, но блокировался центр эрекции, дабы подростки не творили сексуального насилия. В четырнадцать лет по сигналу главного компьютера включался механизм эротических сновидений. В шестнадцать лет центр эрекции полностью разблокировался и гражданин получал право вступать в законный брак. А половая жизнь вне брака не поддерживалась никаким программным обеспечением, да и вообще была запрещена государством, и это тоже контролировал главный компьютер. Для женщин компьютером был организован свой цикл созревания и половой жизни.
Но, обладая таким внушительным средством контроля за гражданами, государство ограничилось лишь управлением половой сферой. Да и то в подробности не входило. Подробности граждане себе создавали сами. Дворцы Бракосочетаний росли как грибы. Компании, создающие разнообразное программное секс-обеспечение, – процветали, да и вообще общество пребывало в сытости и довольстве.
А вот тонкости применения, так сказать, программного обеспечения были. При бракосочетании гражданин покупал главную программу, встроенную, как правило, в обручальное кольцо, по которой строились взаимоотношения в браке. К ней фирма предлагала, на любителя, кучу сопутствующих секс-программ, которые работали и дарили удовольствия только ассоциативно с главной. Пользуясь сопутствующей программой, человек мог разнообразить, скажем, свою профессиональную деятельность, например: звонит домой и, общаясь по телефону, получает сексуальную стимуляцию; или сидит за компьютером, а клавиатура ассоциируется с супругой или какой-нибудь частью ее тела – опять же стимулирует. И тому подобное. В объект стимуляции можно было превратить все – любой предмет, любой процесс, любой пейзаж. Кто к чему был предрасположен.
А предрасположенности-то никуда не делись. И повлиять на них никакой микрочип не мог. Поэтому количество разводов, впрочем, как и браков, было чудовищным.
Сеня, наконец, ухватил сложность проблемы и заскучал. Умом-то он понимал, что можно и в самом деле снова развестись и жениться, но разводиться все равно не хотел – все-таки он был из иного мира и боялся, что с другой женой вообще ничего не получится. Кроме того, любил он, бляха-муха, высоких женщин, и все тут.
Сеня поймал руку супруги и усадил ее к себе на колени.
– Отдохни, лапушка.
Он провел рукой ей по волосам и только хотел было приласкать жену, как оба мгновенно выпали в виртуальный ступор – снова начался евросекс. Из этого ласкового забытья их вывел звонок телефона – видимо, программа предусматривала срочный выход по внешнему воздействию.
Сеня вздохнул, его вновь взяло кроличье недовольство, и он, тяжело сопя, поплелся в спальню. Взял трубку и плюхнулся на кровать. Звонил Куст.
– Привет, Кроль! Ну как?
– Что как?
– Как евростандарт? Стоит мне в Тринадцатом заказывать?
– Забудь. Я такие деньги на это барахло угрохал! Один торт – десять килограмм сухих сливок! Бунгало, лимузин. А программа – фуфло. Даже пожрать не дали. Двенадцать раз перед брачной ночью – ты же меня знаешь, – ужин при свечах, половину торта употребишь. И чтоб послизывать друг у друга со всех мест. Чтоб потом по-настоящему...
– Ну, а что евросекс?
– В том-то и дело, что полная виртуальность. Только мы сходимся, что-то с мозгами делается, дурь какая-то мерещится. Удовольствие, конечно, но я так не люблю.
– Значит, не советуешь?
– Нет.
– Да-а, – разочарованно протянул Куст, – а рекламировал-то, а убеждал. Говорил – Запад, цивилизация...
– Фуфло этот Запад, если они все там так...
– А мне Гребешок про них рассказывал, что они все там в анабиозе лежат и виртуальное кино для разнообразия смотрят. А удовольствия прямо от чипа идут. У них там чип прямо на центр удовольствия ставится. Слышь, Кроль, вокруг них роботы суетятся, арабы всякие там, негры, какие-то еще латино. Обслуживают, значит. А те только лежат и балдеют. А этим доступа к их удовольствиям нет, все сплошь закодировано. За зарплату трудятся и рады.
– Да, полная демократия, – Сеня вложил свое умозаключение в уста Кролика.
– Демократия, Кролик, – это виртуальный секс! Я-то это давно знал. Не пойму только, почему ты за него так агитировал? Теперь, наверное, разведешься?
– Не твое дело, – резко бросил Сеня.
– Ну, Кроль, не ожидал. Влюбился?
– Да пошел ты, в натуре! – Сеня швырнул трубку.
Полежал, глубокомысленно созерцая потолок. Потом решил помыться. Взял полотенце и пошел в ванну. Под струями горячей воды мысли Сени обрели плавное течение. Он решил держаться и ни в коем случае не разводиться. Кролика в себе затоптать, в общем, укорениться здесь. Про то, что это не его мир, что он здесь по творческой необходимости, он и думать забыл.
А лампочка на приборчике, между тем, давно уже горела непрерывным тревожным сигналом, требуя немедленно сменить явление. Сеня ничего этого не видел, поскольку ремень на талии прокрутился, и коробочка висела где-то сзади. Сеня блаженно кряхтел, ухал, размазывая по телу душистую пену, и неизвестно, чем бы все обернулось, не нажми он случайно кнопку. Когда по своей привычке вминал, растираясь, полотенце в тело.
И он увидел сон. Он сидит в Машине, а в голове – совершенно гениальный роман, только важно его не забыть, записать скорее. Он просит у Модеста и Матвея быстрее отдать ему его вещи, его одежду, чтобы скорее домой, к ноутбуку. А Матвей говорит: зачем тебе теперь одежда, ты больше не писатель Татарчук, ты даже не человек, посмотри на себя. А Модест начинает злорадно, по-вороньи хохотать, так что кровь в жилах стынет. Сене становится страшно, он смотрит на себя, – и не видит своего тела, смотрит вниз, на ноги, а там пустота, он начинает соскальзывать в эту пустоту и – просыпается.
Он лежал на широкой койке, в полумраке каюты. Он знал, что это комфортабельный астролайнер «Титаник», что курс звездолет держит на курорт – астероидное скопление в системе двойной звезды, и что до цели путешествия остается ровно двое суток.
Вдруг над дверью запульсировало красным табло, высвечивая слово «Тревога», а киберсистема корабля приятным женским голосом, словно приглашая на веселое мероприятие, сообщила:
– Уважаемые господа пассажиры! Наш астролайнер «Титаник» терпит бедствие. Аварийная ситуация по десятибалльной шкале оценивается как авария девятой степени. Желающие оставить или изменить завещание приглашаются в отсек «два А», который расположен на третьей кормовой палубе, сразу за диско-клубом «Ночной Дракон». В вашем распоряжении по оперативной оценке не менее трех астрочасов. Просьба не беспокоиться – и организованно выйти в шлюзы ваших отсеков, где ожидать прибытие корабля-спасателя...
Киберстюардесса что-то еще продолжала говорить, а Сеня, уже одетый, спешил в шлюзовую.
В шлюзовой – обширном полукруглом помещении, полностью выстланном пластик-амортизатором, уже собрались пассажиры. Сеня вбежал последним. Не прошло и нескольких минут, как все та же сладкая киберстюардесса обрадовала новым сообщением. Оказывается, лайнер катастрофически терял атмосферу. В связи с этим, все шлюзовые герметически изолируются. После этого объявления в отсеке раздалось громкое всхлипывающее чавканье запечатываемых герметикой дверей. Все каналы связи, соответственно, были разъединены, а освещение переведено на местное аварийное, и контроль над шлюзовой перешел к локальному киберстюарту.
Тот, бархатным мужским голосом, как будто ничего серьезного даже в принципе не могло случиться с вверенными ему пассажирами, поведал:
– Господа терпящие бедствие, прошу минутку внимания. С вами говорит киберстюарт Горацио. Здесь, в шлюзовой, вы находитесь в полной безопасности. До прибытия спасателей осталось два часа сорок три минуты ориентировочно. Запаса воздуха осталось ровно на два часа пятьдесят минут, на двенадцать человек стандартной загрузки. Не о чем беспокоиться. Быть может, вы желаете послушать музыку или посмотреть видеофильм? В вашем распоряжении богатая аудиовидеотека...
Сеня мало прислушивался к бархатистым раскатам голоса стюарта. Он пересчитывал пассажиров. Вместе с ним выходило тринадцать. Наверное, кто-то по ошибке заскочил не в свою шлюзовую камеру. И где-то сейчас сидят одиннадцать счастливчиков, которым уж точно можно спокойно наслаждаться Вивальди и смотреть какой-нибудь «Армагеддон».
Подсчеты Сени были подтверждены женским воплем:
– Но нас здесь тринадцать! Тринадцать!.. Боже мой, нас тринадцать!!!
И все загалдели, закричали. Забегали, как муравьи, в тесном пространстве запертого шлюза. Какой-то умник с трагическим надрывом в голосе задал киберстюарту конкретный вопрос:
– Что нам делать, Горацио? Нас тринадцать! Нам может не хватить воздуха!
Киберстюарт отреагировал мгновенно:
– Ситуация проанализирована. Вероятность выживания тринадцати пассажиров до прибытия спасательного звездолета равняется одной десятимиллионной. В качестве средства повышения выживаемости до девяноста девяти сотых предлагается в течение десяти ближайших минут сократить количество пассажиров в шлюзе до двенадцати. Каждая последующая минута промедления уменьшает вероятность выживания экспоненциально.
И опять все загалдели, и тот же умник сформулировал второй конкретный вопрос:
– Горацио, а как сократить до двенадцати?
Компьютер охотно разъяснил:
– Лишнему пассажиру предлагается покинуть шлюз через кессон.
Пассажиры замолчали. Они сидели как пришибленные, бросая друг на друга неясные взгляды.
Сеня выделил среди них хрупкую брюнетку и решил ей симпатизировать – ситуация в его глазах тут же приобрела драматический характер. Дело в том, что двое, судя по их виду, коммивояжеров, слишком уж пристально, как казалось Сене, поглядывали в ее сторону. «Ну-ну, – подумал Сеня, – это уже кое-что. Полглавы, считай, в кармане». И Сеня, судорожно сглотнув слюну, стал ожидать развязки. Но развязка оттягивалась. Пассажиры все так же пришибленно оглядывали друг друга, а время-то шло. И наконец, все тот же умник задал третий конкретный вопрос:
– Горацио! Как нам определить, кто лишний?
Стюарт долго, секунд десять, молчал, а потом разродился сообщением:
– Господа пассажиры, предлагаю послушать музыку. В вашем распоряжении имеется богатая аудио– и видеотека...
Сеня ухмыльнулся – уж он-то знал, что наверняка киберстюарт запрограммирован в категориях высшей этики. И так как ситуация выходила патовая, то обнаглевший Сеня громко, своим хорошо поставленным голосом предложил:
– Господа! Предлагаю бросать жребий! Или тянуть. Поставим на одной бумажке крестик. Женщины не в счет, – и победно глянул на брюнетку.
Ему пришла в голову гениальная идея – в шлюзе будет благородный герой! Он не отдаст женщину на съедение этим ничтожным звездным коммивояжерам.
В ответ на предложение тот самый умник испуганна выкрикнул:
– Я лицо неприкосновенное! Я помощник консула республики Иби-Ибикус!.. Я не должен тянуть жребий!
– А наш воздух на дерьмо переводить, значит, должен? – не полез за словом в карман Сеня. И припечатал: – Рожа таукитянская! Господа, я бы на вашем месте поспешил. Пять минут-то уже тю-тю.
Но никто не откликнулся. Они сидели все такие же пришибленные, похоже, надеясь на одну десятимиллионную доли везения. Кто-то монотонно скулил, одна женщина громко причитала о некой Людочке – «я тебе жизнь посвятила, я тебе жизнь посвятила...»; умник вместе с еще одним пассажиром стояли у наглухо запечатанных дверей и давали ценные указания экипажу в отключенное переговорное устройство. Кто-то аккуратно застегивался, причесывался, проверял по карманам документы и наличность, являя собой образец отмороженной собранности. Остальные впали в оцепенение, видимо, в десятый-сотый-тысячный раз мысленно прокручивая прожитое.
И, похоже, только двое звездных коммивояжеров готовились к решительным действиям, и жертвой избрали определенно Сенину симпатию – хрупкую брюнетку.
Сеня заскучал. Эротическое влечение к брюнетке прошло: уж больно неважно она выглядела. И Сеню наполнили невеселые мысли: «Ну и что? Разве это материал? Разве это сюжет? Мухи на клею, а не персонажи. Стоило забираться в эдакую даль, чтобы погрязнуть в подобном тухляке! Да-с, господа, матерьялец-то тухловат. Явление сменить, что ли?» И Сеня ласково погладил коробочку на поясе. Но тут он вспомнил, что у него договор с издательством на вполне конкретный роман. «Сменишь явление, и опять выбросит в какую-нибудь порнографическую эротику. Нет, господа, сперва работа, удовольствия потом».
Сеня стал думать, как поступил бы на его месте романтический герой. Ну не стал бы он, в самом деле, крестики рисовать. Он бы предпринял что-нибудь решительное. «Надо взорвать ситуацию изнутри». Но в это время звездные коммивояжеры тоже решили взорвать ситуацию изнутри. Как-то незаметно подобрались к брюнетке и, схватив ее за руки, стали тянуть к кессону. Но как-то неумело они все это делали – хрупкая женщина ухитрилась укусить одного за руку – тот заорал, а второму заехала пяткой по коленной чашечке. Герой, конечно же спас бы героиню, – похоже, брюнетка вполне тянула на героиню, – попутно отправив обоих злодеев в открытый космос.
Но Сеня не решился связываться с поджарыми коммивояжерами. Он вовремя вспомнил, что в подробных ситуациях как правило страдают интеллигенты, то есть самые умные, и остановил свой выбор на дипломате. Прикинул соотношение веса – оно было явно в пользу Сени – и, недолго думая – а чего было думать, все здесь для него были скорее персонажи, чем живые люди, – ухватил того поперек талии и, сопя, потащил к кессону. Коммивояжеры, забыв о брюнетке, обалдело следили за Сеней. Дипломат, сообразив, к чему идет дело, отчаянно, по-заячьи заверещал:
– Меня нельзя туда!..
– Ах ты, фря тамбовская, – промычал себе под нос Сеня и с размаху вогнал дипломата головой в резиноподобную блямбу кессонного люка.
Раздалось чмоканье, тело дипломата наполовину погрузилось в герметик – вопль оборвался, как бритвой полоснули. Еще отчаянно дергались ноги; Сеня попытался перехватить их за щиколотки – получил в подбородок и полетел на пол. Герметик сам затянул дипломата в кессон – красная резиноподобная блямба вновь была монолитна.
Сеня угрюмо массировал подбородок – он всегда ценил свое здоровье превыше всего, – и кроме ушибленного подбородка его сейчас ничего волновать не могло. Болело по-настоящему, и здесь Сеня впервые усомнился в виртуальности окружающего мира. Но потом вспомнил, что наслаждения в предыдущем явлении тоже были вроде как настоящие и решил отставить эти интеллигентские сопли. Коммивояжеры же смотрели на него с уважением и неким вопросом. Пассажиры оживились, они релаксировали. Похоже, были довольны, что так обернулось. Сеня для них стал спасителем, самым близким на свете человеком, а о погубленном «умнике» и думать забыли.
Спасательный звездолет прибыл на целых девять минут раньше расчетного времени. Гремящая бравурная мелодия, выбранная стюартом на свой кибернетический вкус, оборвалась в самом крещендо, наружные двери шлюза распахнулись – спасатель уже присосался вакуум-галереями к терпящему бедствие астролайнеру. Сеня отер пот с лица, – воздух в шлюзовой и вправду успел сделаться ужасным, – он отметил у себя одышку и неприятно тяжелые удары сердца.
Они перешли галереей на борт спасателя. Сеня сквозь прозрачные своды поискал взглядом тело дипломата – оно было неподалеку. Маленькая фигурка медленно плыла в черноте космической ночи. Сене стало неприятно, и он отвел взгляд.
Внутри спасателя было все так же скучно. Сюжет не вытанцовывался.
«Ну вот, – думал Сеня, – теперь отбуксируют на Сальту-промежуточную, а оттуда рейсовыми челноками переправят в этот гребаный пояс астероидов, на эту хренову «жемчужину Южного Шарового Скопления». Выпадем по барам и соляриям, и – прощай, бля, контракт».
Сене выделили двухместную каюту. Соседом оказался пожилой марсианин с испитым, багровым, под цвет марсианских песков лицом. Немногословный, как и все марсиане – колонисты, конечно. Марсианин вскрыл пластик вискаря, отхлебнул сам и предложил:
– На. Из нашей кукурузы.
Знал Сеня эту марсианскую кукурузу. Дрянь чахлая, и вискарь из нее поганый, дальше некуда, но марсиане чужого не признают. Пьют исключительно свою кукурузку. А вот откуда Сеня все это мог знать, его почему-то не волновало.
Хлебнул Сеня кукурузки, скривился. И захотелось ему трубочку, до икоты захотелось. Набить эдак неторопливо ядреным малороссийским табачком... А трубочка-то на Земле осталась, у этих засранцев-выпендрежников.
Но марсиане отличаются не только патриотизмом, но и кое-какими эмпатическими способностями.
– Будем курить трубку? – спросил марсианин, читая Сенино желание.
Сеня шумно вздохнул, закатил глаза к потолку каюты.
– Держи, товарищ, – марсианин протянул длинную, хромированную трубку, набитую голубым марсианским табаком.
Табак на Марсе тоже рос особенный. Все, что ни произрастало на красной, ржавой почве Марса, содержало в себе разнообразные наркотические вещества, к которым человеческий организм не привыкал даже при длительном употреблении. Сколь ни были чахлы марсианские растения, но именно их экспорт составлял основу экономики Красной планеты. Весь марсианский патриотизм зиждился на этой наркоте и на ограниченности урожаев плантаций экваториальной зоны. Поэтому никого к себе не пускали марсиане. Туризм был запрещен полвека назад, эмиграция – и того раньше.
Ясное дело, неслыханная щедрость марсианина объяснялась пережитым нервным потрясением на борту астролайнера «Титаник». Сеня хотел было резво схватить трубку, но не мог же он, лауреат и член Союза, наброситься на курево, как зачуханый солдатик первого года службы. Он взял паузу, потер ладонями щеки – щеки были мокрые и небритые – и только потом принял трубку, будто одолжение сделал.
Щелкнул кнопкой воспламенителя на чубуке, сладострастно затянулся – раз, другой, третий...
Долгими затяжками. Марсианин посмотрел с уважением и посоветовал:
– Осади малость, пусть отфильтруется. А потом поддай температуры и мелкими глотками...
И, отчетливо булькая, мертво припал к пластику с кукурузкой.
Марсианская наркота вернула Сене присущий ему оптимизм. И он твердо решил продолжить взрывать ситуацию изнутри. О чем незамедлительно сообщил марсианину:
– Я сейчас этот хренов звездолет взорву!
– Не гони, товарищ. Нипочем не взорвешь. Спорим? – Марсиане уважали споры. О марсианских спорах ходили целые легенды. Да и как не ходить – Деймос-то, как ни верти, а исчез в результате очередного их марсианского спора.
Сеня и об этом знал, а поэтому тут же спросил:
– На что спорить будешь?
– А на марсианское гражданство! Взорвешь – я тебе свое отдам. А не взорвешь – пойдешь в негры ко мне на плантацию. За харчи и сто грамм кукурузки в день.
– Взорву-у! – мечтательно протянул Сеня.
Многие марсианские наркотические злаки вообще не вывозились с Марса, об их чудотворном действии ходили лишь слухи. Стать марсианином... Сеня сладко зажмурился. В голове приятно шумело. «И марсианином, и контракт, и всех этих тухляков – к праотцам...»
Когда в голове отшумело, Сеня выбрался побродить по коридорам – оценить обстановку. В конце своего отсека обнаружил банкомат и вспомнил, что баснословно богат, даже сейчас в его карманах лежат четыре «платиновых» кредитки и одна «родиевая». Сеня выбрал одну из «платиновых», сунул в приемник и затребовал сто тысяч. Банкомат поперхнулся и предложил десять тысяч наличными, а остальные девяносто – виртуальными бонами. «Давай», – согласился Сеня. Ему пришла в голову мысль подкупить кого-нибудь из экипажа. И начать он решил с капитана.
В капитанскую рубку Сеню не пустили, но за двести астроналичных капитана вызвал младший мичман.
Сеня без обиняков выложил капитану свое предложение, оценив предполагаемые услуги в сто тысяч минус двести. Капитан, старый космический волк, нисколько не изменившись в лице, дал Сене по зубам, все в тот же несчастный подбородок. Хотел даже арестовать, но, наклонившись, чтобы поднять Сеню с пола, почуял специфический марсианский аромат и расхохотался:
– Ха! Торчок. Проспись у себя в каюте. Ребята, отнесите торчка.
В каюте Сеню, когда тот очухался, приветствовал сосед:
– Моя плантация – из лучших! Кормлю дважды – утром и ночью, раз в неделю выдаю кактус. Кактус тебе понравится, товарищ, ты за него Марс рыть будешь, что твой бульдозер.
Сеня снисходительно улыбнулся:
– Знаешь, дружище, мне твоего марсианства не надо. Я тебя вместе со всей этой жестянкой в пыль превращу. Вот увидишь, будет весело.
– Ну-ну, товарищ.
Марсианин достал очередной пластик – с черной тянучкой, вставил соломинку и разлегся на койке – видимо, решил обстоятельно побалдеть. Сеня тоже повалился и стал думать, как взорвать проклятый звездолет. Но мысли закончились, а потекли одни желания – в основном, конечно, касательно кукурзки, марсианского табачку. Особенно Сеню интересовало – что это за тянучка такая черная, и как именно она вставляет.
Марсианин, хотя и пребывал в процессе торчания, к эмпатическим сигналам соседа по каюте относился серьезно. Поэтому, когда в пластике осталось на пару глотков, протянул его Сене:
– На. Заторчи.
Сеня уже без былой вальяжности цепко ухватил пластик. Тянучка оказалась холодной на вкус, как будто ментолу хлебнул. И в голове сделалось холодно и ясно. Четко, в подробностях возник план действий. Такая, понимаешь, штуковина – не зная ни устройства корабля, никогда не занимаясь терроризмом, Сеня знал, куда и к кому надо обратиться. Конечно же к механику – не к главному, а к такому, который на приборах сидит. И от тоски многонедельного патрулирования выложит тебе все секреты и тайны, лишь бы языком почесать. Сеня словно увидел этого механика и знал, где его искать. О том, что черная тянучка стимулирует эмпатические способности, Сеня не догадывался.
– Ну, я пошел, – сообщил Сеня соседу. – Девиз дня – «всех на атомы»!
Марсианин в ответ демонстративно захрапел.
Сеня спустился в кормовой трюм, проник в дежурку при машзале. Два кресла у мониторов пустовали, за третьим же сидел вахтенный механик в наушниках и со скукою смотрел на служебном мониторе порнофильм, Сеня оценил обстановку и вышел. Поднялся в бар, купил пива, соленого попкорна и вернулся в дежурку.
Вахтенный механик пребывал в той же диспозиции. Сеня подкрался сзади и выставил на пульт запотевшую баночку. Лицо механика прояснилось. Он снял наушники и осмысленно глянул на Сеню.
– Скучаем? – посочувствовал Сеня.
– Вообще-то не положено, – кивнул на банку механик.
– А что положено? – в тон ему осведомился Сеня.
Из наушников неслись истошные женские вопли. Механик хмыкнул, убавил звук и взял банку.
– «Сириус-портер»? Дорогая зараза.
– Я сам дорогой, – самодовольно улыбнулся Сеня. И представился: – Писатель Татарчук.
Механик вздохнул, писатели и прочие деятели были для него полной антивселенной. Но скука есть скука, поневоле разговоришься.
– Что пишешь?
– Разное.
– А-а... А про это можешь? – механик показал банкой на экран.
Сеня скривился:
– Я вообще-то батальные сцены люблю, катастрофы масштабные. На фоне звезд. Прикинь, наш звездолет разлетается на мелкие осколки. Бесшумная вспышка – и все кончено.
Механик понимающе кивнул:
– Сразу видно – пассажир, «карго». Наш звездолет не взорвешь. Во-первых, не пронесешь взрывчатку. Ни под каким видом. За этим «мозг» следит. У него еще те киберрецепторы. Во-вторых, надо знать, где взрывать...
Механик многозначительно замолчал. Сеня оценил эту многозначительность и выставил вторую банку.
– Ну и где взрывать?
– Так тебе сразу и скажи. Это мое ноу-хау. Я два года голову ломал. Делать вон нечего, сидишь на вахте – крутишь, прикидываешь. Даже кой-какие расчеты «мозгу» подбрасываешь. А тебе так сразу дай.
– Мне ж не ради праздного любопытства, мне ж для романа. Что я, не понимаю – такая информация дорого стоит. Могу предложить десять тысяч. Наличными.
И Сеня выложил их на пульт. Механик внимательно поглядел на Сеню, чего-то соображая. Заметил, наконец, расширенные зрачки и немигающий взгляд. «Торчок! – сообразил механик. – Щедрый, пока торчит. Надо попользоваться».
– Ну вот. – Механик полез во внутренний карман комбинезона и извлек сложенную вчетверо бумажку. – Вот тебе типовая схема нашего корабля. Так вот, писатель, взрывать надо сразу во всех пяти отсеках. Потому что каждый отсек обладает автономной живучестью и рассчитан на внешний удар огромной силы. Я определил пять мест наибольшего скопления массы. Вот они все обозначены. На, пользуйся, пиши. Только учти, взрывчатка на борту корабля – это по-любому будет вранье.
– Воспользуемся, – пробормотал озабоченно Сеня, сгреб схему и вышел.
«Блин, ну почему все так сложно? Опять сюжет стопорится. Взрывчатку не пронесешь, понимаешь, хоть инопланетян придумывай. Да здесь и так все инопланетяне. Взять хоть моего соседа – вот был бы он росту два двадцать, а лучше метра три. Такой ужасный марсианин. Зверь. Чудовище. Маньяк. Взрывчатку он высирает, внутренний метаболизм такой. И поклоняется своему ужасному наркотическому марсианскому богу, а тот дает ему чудовищные задания. А что, мулька, однако. Марсианин – это фишка. И не нужен никакой романтический герой, и героиня-брюнетка... Это избито, все так пишут».
С такими приятными мыслями Сеню занесло в бар. Он заказал водочки. Мысли летели дальше: «А будет настоящий зверский антигерой – марсианин. Душа романа, блин. Путь его непредсказуем, после себя сеет смерть и разрушения. Концовка должна быть неоднозначна – то ли повяжут, то ли как бы погибнет. В общем, чтобы можно было прицепом продолжение закрутить, сиквелл. Вот, скажем, в шлюзовой это он орудовал. Специально вошел тринадцатым – да он и кислороду за пятерых жрет. Запал на брюнетку, а на кого он западает, того убивает. Приятное чудовище, черт возьми. Выкинул он ее».
Сеня поднял голову, полную мечтательных образов – за его столиком сидели двое давешних коммивояжеров в своих дорогих костюмах и с неизменным чемоданом, наверняка набитым образцами продукции. Сеня набычился – мешают работать.
– Что вам заказать? Мы хотим вас угостить, – вдруг сказал один. – Я – Константин, а это – Фергюссон. Он иностранец, языка не знает.
– M-м... – растерялся Сеня.
– Очень рекомендую попробовать фирменное блюдо спасателей – «терку». Его запивают пуншем «Обреченный».
Сеня по-прежнему побаивался этих коммерсантов с их уголовными наклонностями, поэтому промямлил:
– Пожалуй...
Да и в самом деле он был голоден, желудок требовал здоровой калорийной пищи.
«Терка» оказалась пищей нездоровой и некалорийной – неаппетитная бурая масса с резким запахом сыра «рокфор», вкусу же – кисло-жгучего. И если бы не пунш «Обреченный», употреблять в пищу это было бы невозможно.
Но после употребления вдруг накатила блаженная истома, в этом и заключалось обычное действие «терки». Сеня почувствовал довольство и расположение к сотрапезникам. Запыхтел, засопел, в общем – расплылся. Решил похвалить блюдо:
– Ничего, оказывается, и такое есть можно.
Константин глянул на товарища, тот произнес длинную фразу на неведомом языке.
– Мы восхищены вашим профессионализмом, там, в шлюзе, – заговорил Константин. – Скажите прямо, вы проходили специальную подготовку?
«Оба-на!» – подумал Сеня.
– А что, так заметно? – схитрил он.
Константин серьезно кивнул. И Фергюссон кивнул. У Сени загорелись глаза. Он вспомнил свой ранний роман «Поиски проклятого Пути» и принялся шпарить оттуда цитатами, благо свое перечитывал часто и много.
– Сейчас уже никто не помнит, что была такая планетарная республика Малашпета. Причины, по которым она прекратила свое существование, для изложения дальнейших событий не так уж существенны. Отметим только, что в этом карликовом государстве существовали особые методики подготовки воинов, тайну которых унесли с собою Мастера, чей Путь затерялся... И была в пригороде Бругмины, столицы республики, закрытая, тщательно охраняемая школа звездных диверсантов...
Коммивояжеры слушали Сенину ахинею, открыв рты. Константин то и дело просил Сеню остановиться и торопливо переводил Фергюссону. Сеню несло. В давно написанную историю он воткнул свежепридуманного марсианина, верного слугу кровавого Наркобога.
– ... и я должен поставить последнюю точку в кровавом Пути Марсианского Монстра. Но, должен заметить, так просто его не уничтожишь. Ни пулей, ни ядом. Взорвать звездолет, на котором он сейчас летит, – вот единственный разумный способ! – Сеня выложил на стол полученную у механика схему. Собеседники так и впились в нее взглядами. Константин даже забыл перевести последнюю Сенину тираду.
– Все в руках Путеводителя Смертных, великого Охримы-бога! – воскликнул на весь бар Константин. А Фергюссон закатил глаза. Завел их Сеня.
– Знай, – торопливо продолжил Константин, – что мы – террористы-смертники, и что наши с тобой цели совпадают. Мы тоже намерены взорвать звездолет! Авария помешала нам, к печали Путеводителя Смертных, взорвать «Титаник», но теперь мы видим – тебя нам послал он сам! Да будет воля его исполнена неукоснительно!
Сеня был уже полный дурачок – марсианская дурь, приправленная «Обреченным», сделала свое дело.
– Хрена взорвете! – заявил он. – Взрывчатку на корабль не пронести! Я вам это ответственно заявляю. Но! Если бы она у вас была, то заложить ее надо было в пяти местах. Вот они, указаны на схеме. Взрыв будет – чу-удовищный.
Константин развернул схему и, улыбнувшись, рыкнул по-звериному, приведя Сеню в немалое изумление:
– Гр-рррр!
Ему отозвался Фергюссон:
– Р-ррррх-х!
Они поднялись и исчезли из суженого нетрезвостью Сениного поля зрения.
Из бара террористы прямым ходом отправились в прачечную. Там сбросили свои шикарные костюмы и поместили в стиральную центрифугу. Затем, открыв чемодан, наполненный веселыми цветными коробками стирального порошка, принялись их вскрывать и ссыпать содержимое туда же, в центрифугу. Пустили воду и включили машину. Через пять минут вместо стирального раствора с плавающей в нем одеждой, центрифуга была заполнена белой губчатой массой. Террористы аккуратно вырезали из нее куски и складывали обратно в чемодан. Чемодана не хватило, они развернули большую пластиковую сумку, в нее и уложили остатки вещества. Переоделись в комбинезоны звездолетчиков и, подхватив «ручную кладь», отправились по пяти указанным на схеме адресам.
Сеня не помнил, как добрался до каюты. Обратил только внимание, что соседа не было, громко сказал: «Сбежал, крыса!» – и завалился спать.
Ему приснился Марсианский Монстр, во все свои три метра роста. Монстр сидел в сортире, зловеще ухмылялся и, пыхтя, выдавливал из себя взрывчатку. Предварительно съеденные порции «терки» превращались в аккуратные брикеты с надписью «Динамит» и изображением оскаленного черепа. Методично разложив брикеты под дверями кают и рубки, Монстр забрался в спасательный челнок. Отплыл в космос на безопасное расстояние, холодно усмехнулся и нажал красную кнопку дистанционного взрывателя...
* * *
Ударило страшно в барабанную перепонку и вмиг стихло. Во все стороны разлетались обломки звездолета и расплывалась пыль жидких составляющих.
Сеня, не видя своих рук-ног, висел в космическом пространстве, на невидимом поясе светилась зеленым огоньком коробочка. Вокруг бешено блистали звезды, и космос был не черным, а фиалковым.
Внезапно перед Сеней возникли две исполинские фигуры в светящихся зеленых одеждах, закрыв собой половину космоса. Сеня глянул в их огромные глаза, изумрудные, и закричал от ужаса. Но не услышал своего крика.
Они смотрели и молчали. Сене казалось, что он исчезает, а может, уже исчез, и остался лишь его предсмертный ужас...
– Допуск, – раскатно прогрохотал голос космического существа.
Голос возвратил Сене ощущение себя живым человеком, которое мы обычно не замечаем в себе, пока не случится что-нибудь непоправимое. Сеня даже начал думать. И даже думать в обычной для себя манере: «Какой допуск? Какой, нахрен, допуск? Я же погибаю!» Но как-то сообразил, что речь идет о приборе-коробочке. Он протянул руку к поясу, но не обнаружил у себя живота. Тела не было, не было и руки, которой он якобы пытался взять коробку. А коробка была. Сеня взвыл.
Внезапно коробочка сама собой отделилась от «пояса» и, лениво кувыркаясь, уплыла к загадочным пришельцам.
– Все правильно, – произнес «странник». Почему-то Сене пришли на ум именно Странники. – Допуск настоящий.
Коробочка описала дугу и вернулась к Сене.
– Так я не умер? – вырвалось у него.
– Ты погиб в катастрофе.
– Я жить хочу, – испуганно сказал Сеня.
– Это запрещено законом.
– Почему запрещено? Откуда вы знаете?!
Сене стало обидно: ему только что отказали в жизни. Дурацкая эта обида только усиливала накатывающую панику.
– Мы – Хранители Миров и удерживаем в действии мировые законы.
– Есть же жизнь после смерти! Я книжку читал!
Сеня имел в виду знаменитого доктора Моуди, над которым он в свое время от души поиздевался в одном из рассказов, который, помнится, так и назывался: «Разве это жизнь?» То есть, ну никак не верил Сеня в жизнь после смерти, а тут до смерти захотелось этой самой жизни.
– Разве вы не можете воскресить?..
– Можем, – раскатистый голос Хранителя был невозмутим.
– Воскресите, молю!.. – взмолился Сеня.
Заговорил второй Хранитель. Его голос был как дыхание ветра:
– Ты принадлежишь Затененным мирам. Там нет воскресения.
– Но я же читал! – не унимался Сеня. – В Библии! Умоляю!..
Хранитель повторил:
– Ты принадлежишь Затененным мирам. Таких, как ты, не воскрешают.
– А какой я? – в страхе, что вот сейчас откроется его истинное, и он не узнает сам себя, спросил Сеня.
– Ты не хочешь жизни в Просветленных мирах. Бессмертие только там. И воскресить можно только туда. Но ты туда не хочешь.
– Я хочу! Очень хочу! Пустите! Сделайте!
Сеня кричал с таким надрывом, что даже услышал свой голос как бы со стороны – словно медный колокол вдалеке гудел.
– Нет. Туда ты не хочешь, – камнепадом обрушился голос первого.
– Ты хочешь только этого, – и Сеня вдруг увидел перед мысленным взором всю свою жизнь, только не ту, что была на самом деле, а откорректированную его желаниями. И удивился себе – да, именно такую жизнь он и хотел.
– Разве это плохо? – робко спросил он.
– Мы не Судьи. Мы Хранители.
– Но в тебе есть последняя страсть. Ты ее ото всех скрываешь. Поэтому мы не знаем, куда ты сейчас уйдешь, если сменишь явление, – в смерть или за Грань миров.
– А если не менять явление?
– Тогда только смерть.
– А как там, за Гранью? – ухватился Сеня за соломинку.
Противопоставление «смерть» – «за Гранью миров» показалось ему противопоставлением смерти и жизни. Наверное, и в самом деле, есть в нашем Сене какая-то роковая страсть, она-то, наверное, и влекла его туда.
– Мы не удерживаем там миропорядок.
– Там правят Лингоны.
– А... А можно сменить явление?
– Допуск настоящий. Твое право.
– У меня рук нет!
– Достаточно твоего желания. Прощай.
Фигуры исчезли. Космос опять стал черной ночью с холодными кристаллами звезд. А потом и такой космос исчез.
Сеня очутился в пыльном сером мареве. Будто частицы копоти кружились повсюду. И какое-то безразличие овладело им. И отупение.
Он даже не испугался, когда из марева выплыла бурая шарообразная масса. И отвратительная харя уставилась на Сеню тупым, пристальным взглядом.
– Ух! – рыкнула харя. – Новый условно живой.
Сеню перевернуло: чудовище ухватило его огромной ручищей и, словно орден, поместило себе на тулово. Сеня ощутил острую боль в пояснице – будто его пригвоздили как бабочку. Он закричал, услышал свой голос – тоненький комариный писк.
Чудовище двигалось куда-то сквозь серую мглу – явно целенаправленно, – пока из сумерек не вынырнула новая харя.
– Во! Гля, условно живой, – похвасталось первое чудовище и хлопнуло ручищей прямо по Сене.
– Да-а, – завистливо прогнусавило второе, – у тебя и так уже много. Отдай.
– Не-е, не дам, – проворчало первое. – Потом отдам. Пускай сперва поработает.
– Зачем мне потом жмурик? Дай сейчас.
– Не дам.
Чудовище поплыло прочь.
А Сеня оказался в подозрительно обычном офисе какой-то средней руки фирмы. Он сидел слева от забранного жалюзями окна, за обычным офисным столом черного пластика, в мягком вращающемся стуле, обтянутом черным же кожезаменителем. Гудел кондиционер, нагоняя в помещение теплый воздух. Напротив за таким же столом сидел еще один работник, молодой, рыжеватый блондин с энергичными чертами лица. Имени его Сеня не вспомнил, но зато хорошо знал, что тот сейчас за своим компьютером не в базе данных работает, а преспокойно режется с машиной в преферанс. Сможет даже по локальной сети перебрасывается скабрезными репликами с Полечкой, секретарем-референтом.
И знал Сени также, что он, Сеня, занимается в этом офисе – а вот как фирма называется, запамятовал, – счет-фактурами и таможенными декларациями на поступающие от зарубежных партнеров товары. То есть, вспомнил Сеня, он работает в отделе внешнеэкономических связей. «Ну, связей так связей», – тупо подумал он.
В пояснице ныло – радикулит, что ли? С утра вроде бы не ныло. Впрочем, что было утром, не припоминалось. Зима, холод. Прострелило. Сеня вспомнил, что он уже двадцать минут ждет заказанного кофе, а девочка, которую начальница отдела взяла недавно для выполнения этой нехитрой функции, почему-то не несет. Игнорирует. И вообще, все они его игнорируют. Сене стало жалко себя. Так вот всю жизнь просидишь простым клерком, на дядю проработаешь, а потом тебя на цугундер снесут. При мысли о кладбище Сене стало дурно, закружилась голова.
И в этот момент в комнату вошла начальница. Как ее зовут, Сеня тоже сейчас не помнил, но боялся ее панически. Очень уж неприятна была ее нездоровая, всячески подчеркиваемая страсть к Сене; нет, не эротическая, а какая-то... уж не гастрономическая ли? Так смотрят на сладкий яблочный пирог.
– Ну как дела, мой сладенький? – осведомилась она. – Готова сводка? Ты же такой умница, все так аккуратно делаешь.
Она наклонилась над столом, положив руку на Сенино плечо. Рука была теплая, женская, мягкая, но Сеня привычно сжался. Душа уходила в пятки, когда начальница оказывалась слишком близко. Сеня вспомнил, что сводкой он еще не занимался.
– Ну вот, так я и знала. Что же ты так, мой хороший? Я только сегодня хвалила тебя у директора. Нехорошо, – и неожиданно крепкими пальцами больно сжала Сенино плечо.
Слова застряли у Сени в горле.
– Давай решим так, – невозмутимо продолжала она, – за полчаса до окончания работы я зайду, а она будет во-от здесь красиво лежать.
Начальница мягко хлопнула ладонью по столу, повернулась и, покачивая тощими бедрами, вышла.
Сеня отер пот.
– А ты попробуй плюнуть, – подал голос сосед. – Ты же не бобик. А еще лучше – дерни ее. Я выйду, постою на дверях, а ты дерни. Ты же мужик, в конце концов.
Сеня испуганно глянул на коллегу и счел за благо промолчать.
– Или избей до бесчувствия, – разошелся тот. – Ты же личность, ты же можешь делать, что захочешь. Ты же, наверное, не отказался бы ее зарезать, а?
Коллега подмигнул. Да, в общем-то, было такое смутное желание, посещало иногда. Но как это можно – делать, что захочешь? Никак нельзя. Нельзя, и все. В том числе и потому, что личность. Надо все-таки и других уважать.
Поверь мне, ничего тебе за это не будет. Мир не настолько задан, как тебе кажется. Уважать только начнут. А иначе – сидеть тебе до самой смерти здесь до десяти вечера сверхурочно каждый день, и трястись мелкой дрожью. Я ведь тебе добра желаю. Вот, смотри на меня. Да смотри, глаза подними, что ты уткнулся в свои бумаги? Видишь меня? Как я выгляжу?
«Как довольный хрен», – подумал Сеня и тут же испугался своей мысли.
– Вот видишь, именно так и выгляжу. Сижу себе, до шести вечера дурака валяю. А захочу, прямо сейчас уйду, да только сейчас делать нечего. Это вечером – кабаки, компании. А кстати, какой у тебя оклад? Да ладно, я и так знаю, какой. Сто несчастных баксов. А мне в конвертике – пять сотенных, да премии, да отпуск не десять дней, а сорок пять. Усекаешь? А все почему? Потому что я человек.
Сеня вздохнул: «А я что, не человек, что ли? Ты, наверное, здесь по блату. Наверное, чей-то родственник».
– Как же, сейчас, – словно бы ответил на мысль Сени сосед. – Думаешь, я родственник чей-то? Хрена. Просто я – человек. Сечешь? Нет? Глухо?
Эх, Сеня помассировал подбородок и с тихим упреком, с каким-то безвольным упрямством возразил:
– Но ведь я тоже человек.
– В том-то и дело, что нет. Будь ты человеком, ты и вел бы себя как человек, и начальница тебя десятой верстой обходила. Ты хоть раз замечал, чтоб она ко мне цеплялась?
– Ну-у... – протянул Сеня.
В самом деле, не было такого. Он об этом раньше не думал, ему казалась, что она ко всем пристает, как к нему, но так только казалось.
– А все потому, что ты – фантор, а она – дя.
– Как? – тихо переспросил Сеня. В словах самоуверенного коллеги ему почудилась некая скрытая правда, с которой бесполезно спорить.
– Больше всего меня бесит, что вы, фанторы, этого не замечаете. Они вас жрут, а вы не замечаете. Боитесь, труситесь, а все равно скармливаете себя этим ящерам.
– Ящерам? – опять переспросил Сеня.
– Им самым. Дя – ящеры. Мы – люди. А вы – фанторы. В детстве дя и выглядят как ящеры. Мы, люди, их такими натурально и видим. Хвост у них потом отпадает и телосложение трансформируется. Тогда они на нас становятся похожи. Внешне. А внутри – ящеры, самые натуральные. Плотоядные бестии. Поэтому всегда в начальниках. Нам, людям, начальствовать ни к чему, никакого удовольствия. А вам – кишка тонка, да и кто вас, пищу, начальствовать пустит? Дя вас насквозь видят, потому что телепаты. Мы, конечно, тоже телепаты и тоже кое-что умеем, иначе они и нас бы в пищу превратили. А так – ничего, негласный паритет. Мы их не трогаем, они нас не трогают. Вот я – выйду на улицу и набью первому встречному рожу. А ты рядом будешь. Так вот тебя в ментовке сгноят. Выйдешь живым, но инвалидом. А я протокольчик подписал – и адью к своим девочкам. Девочки у меня тоже люди, с фанторами мы не водимся. Это сегодня у меня что-то непонятное, приступ жалости. А так нам до вас дела нет. Ну вот, какое у меня с тобой может быть дело? Ты – пища для ящеров. И мозги у тебя, как у коровы в стойле. Тьфу! Хоть бы огрызнулся, что ли. Ладно, работай, кропай свой доклад. Авось, небольно укусит.
Сосед иссяк и уткнулся в свой компьютер. Сеня только сейчас вспомнил, что того зовут Толиком. Просто, по имени, Сеня к нему никогда не обращался. Только «простите» да «пожалуйста». Но делать нечего, надо сходить за кофе и добить, наконец, эту сводку.
Незаметно подошло время обеда. Обедать Сеня ходил в столовую на первом этаже, там «своим» можно было задешево покушать. В столовой он взял обычный комплексный обед: гороховый суп, шницель с вермишелью и компот из сухофруктов. Нашел столик со свободным местом.
– Простите, здесь не занято?
За столиком сидели трое молодых хлопцев – белые рубашечки, галстучки, аккуратные стрижечки, в общем, все как положено начинающим офисным менеджерам, нацелившимся на быструю карьеру. Они пили пиво, ели грибные жюльены и еще что-то ароматное, чего скромный работник Сеня никогда не пробовал. Сене они не ответили.
Он принял молчание за согласие, аккуратно уселся и скорчился над своим подносом. В гороховом супе явно не хватало копченостей, да их там просто не было, их похоронили в другом месте.
Вскоре молодые люди, не доев и не допив, ушли. «Ишь, жируют», – с завистью подумал Сеня. Между тем, к столику приближался новый едок. Следом толкала тележку с явствами официантка.
– Вот сюда, пожалуйста, – указал он.
Официантка примялась сгружать многочисленные блюда. Сеня оторвался от супа и с тоскою созерцал все это изобилие. А при виде запотевшего графинчика с водочкой судорожно сглотнул слюну.
Едок вынул расческу, тут же над столом расчесал редкие волосы и, с шумом отодвинув стул, уселся.
– Не узнаешь? – внезапно спросил он.
– Это вы мне? – не понял Сеня.
Тот не поспешил с ответом. Ласково открыл горшочек с чахохбили, шумно втянул аромат, налил себе водочки. Сене не предложил. Поболтал ложкой в горшочке, подул, попробовал. Выпил, занюхал корочкой черного хлеба, блаженно крякнул.
– Значит, не узнаешь, писатель Татарчук, – слово «писатель» было произнесено с какой-то брезгливой интонацией.
Сеня смутно припомнил, что где-то этого наглеца он уже видел. Немолодой, холеный дядька, носатый, когда улыбается, скалит зубы – желтые, крупные, как у лошади. Определенно видел, но где?
А был это хорошо известный в нашей писательской среде Миша Дейншнизель, для широкой читательской общественности – Михаил Баринов. Так сложилось, что его литературная судьба оказалась весьма связана с Сениной, я бы даже сказал – на уровне плагиата связана. Выдвинулся он, как и Сеня, в эпоху перестройки. Сеня тогда как раз накропал свой «лауреатский» роман. Роман был, что называется, в тему: молодые советские и американские ученые – что-то среднее между физиками и биологами – делают совместную работу и, само собой, осуществляют эпохальное открытие. Ясное дело, открытие это сулит человечеству чуть ли не век золотой. Но в дело вступают спецслужбы как с той, так и с другой стороны – отрыжка, так сказать, холодной войны. Молодые ученые, конечно, побеждают. Но не сразу. Сеня тут впервые развернулся как мастер художественного мордобоя, кровавых сцен и «динамичного сюжета». Динамичный сюжет – это такой новомодный термин для обозначения сменяющих друг друга, как в калейдоскопе, ситуаций непрерывного мордобоя. Но написал живо, не без искры. То ли эпоха электризовала, то ли оттого, что был молод, – вещица вышла в целом неплохая. Тиснули ее в «Новом мире», выходившим тогда трехмиллионным тиражом, и стал наш Сеня в один день знаменит. В институтах народ собирался на диспуты, в Московском политехническом музее Сене был посвящен целый вечер. В общем, лауреатства уже не дать не могли. Общественность напирала.
И вот расторопный Мишка-Шнизель накатал за месяц совершенно аналогичный опус, разве только язык на порядок был серее да научную тематику сузил до ядерной – тогда как раз пошла мода разоружаться, – и сходу опубликовал в «Знамени», там у него какая-то лапа была. А может, кошечка сидела. Мишка-Шнизель славился по этой части и любил хвалиться своей баснословной мужской силой. Мордобоя в романе у него, конечно, было поменьше, чем у Сени. Все разборки происходили в начальственных кабинетах; любил он выписывать все эти кабинеты, «царские охоты», номенклатурные бани – такой был у него конек, нерв. Слава ярого «перестройщика» от фантастики и потрясателя тоталитарных устоев коснулась и его, но лауреатства уже не дали. Демократическая общественность снова драть глотку по аналогичному случаю не захотела.
С тех пор Шнизель стал бледной тенью писателя Татарчука. Был он осторожен и недалек. Смеяться в компаниях себе не позволял. Только улыбался эдакой улыбочкой, мол, мы-то умные, мы-то знаем, как оно все на самом деле, да по-интеллигентски хмыкал в нос в то время, как громогласный Сеня заводил компанию анекдотами и первый же над ними хохотал. За последние два года сделался совсем незаметным, только какие-то тупые рассказы в альманахе издал, и, вроде, все. При встречах на лукавые расспросы отвечал: «Что поделаешь, старик, пишу медленно и лениво».
И вот сейчас этот самый Шнизель сидел перед Сеней и демонстративно, каменным монументом восседая, поглощал шикарный обед. У Сени встал ком в горле, он вяло ковырял свой шницель, аппетит пропал. И уйти – как-то оно некрасиво... Шнизель же покончил с супом, налил себе еще водки, выпил под маринованный огурчик. Сеня поймал его взгляд – какой-то сквозь, словно его, Сени, здесь и нет.
– Вот видишь, Татарчук, – отставив тарелку, снова заговорил он, – как оно в жизни выходит. Раньше я кто был? Мишка-Шнизель, жид пархатый. А теперь я – человек. А ты – говно.
Сеня поперхнулся.
– Га, не нравится? – оживился Шнизель. – А что ж ты так, милок, вляпался? Тоже небось тут попрыгал по явлениям, от мук творческих? А я больше прыгать не буду. Мне здесь хорошо, здесь я человек. Вот что ты жрешь?
– Шницель, – ответил Сеня.
– Это я вижу. А Дейншнизель – не ест шницель! Дейншнизель ест балык!
И довольно захохотал, обнажив свои лошадиные зубы. Вытер платком проступившую слезу.
– У тебя хоть допуск есть, овощ? – откровенно уже глумясь, спросил он. – Ну допуск, коробочка такая с кнопочками?
Сеня пожал плечами.
– На поясе должен висеть.
Сеня посмотрел на пояс. Да, была коробочка, но он-то думал, что это пейджер. Он рассеянно снял ее с пояса и положил на стол.
Шнизель оживился еще больше:
– А тебе не говорили, что его нельзя снимать и давать в чужие руки?
Он потянулся через стол и взял «пейджер». Хищно улыбнулся:
– Ты попал, лауреат. Теперь тебе точно хана. Лампочка мигать должна. А вот так, гореть все время, это нельзя. Явление надо срочно менять. Ну? Твои действия?
Шнизель не выпускал коробочку из рук. Сеня опять пожал плечами. Ему уже было все равно, лишь бы этот поскорее от него отстал.
– А мы сделаем вот так, – подмигнул Шнизель и нажал кнопку на коробочке. – О, совсем погасла, так я и думал. Ты же, мудило, инструкцию не читал, я тебя знаю – самый умный, всех в виду имел. А теперь тебя поимели! Чем дольше лампочка не мигает, тем меньше шансов уцелеть. А у тебя вообще погасла. Теперь ты покойник. Вот тебе мое предсказание. Ящеры тебя совсем съедят, до инфаркта. Вечером – приступ, скорая помощь, там и подохнешь. Ради фантора никто стараться не станет. Ни одна медсестра не подойдет. Так что, ты – покойник. За это и выпьем. Не чокаясь.
Он налил себе водки. «Наше вам!» – неторопливым глотком осушил рюмку. Отставил и театрально произнес:
– Спи спокойно, незабвенный наш товарищ! Ты был плодовит.
Ясное дело, Шнизель совсем зарвался. И под это настроение сделал то, что в иной ситуации ни за что бы себе не позволил, ни за какие сокровища мира. Он снял с пояса свой прибор и показал Сене:
– Во как должно мигать!
С Сеней случилось что-то странное, что, по идее, с этими самыми фанторами случаться не должно. Он вдруг выхватил прибор из руки Шнизеля и моментально нажал кнопку «возврат».
Так Сеня благополучно вернулся к нам из своего удивительного путешествия.
Странное это было возвращение. Во-первых, он прибыл назад в одежде. Не в своей, разумеется, своя ждала его здесь. Во-вторых, в состоянии шока. Смутно помнил только кожаную обивку Машины, да как с него эту одежду стягивали. Да свет оранжевый. И голоса:
– Может, не он? Может, документы не отдавать?..
– Отдавать, все равно его ТАМ оформлять будут...
Потом дали нюхнуть нашатыря, напоили безобразно крепким кофе, так что Сеню стошнило. Зато кое-как очухался.
– Ну ты устроил цирк, писатель, – сказал шикарный Матвей.
– Лишний час на работе продержал, – подтвердил седовласый Модест.
– Расписаться надо в журнале. Вот здесь, в графе «прибытие».
– Чтобы сличить с подписью в графе «отбытие». А то мало ли кто оттуда прибыл?
Сеня подумал – Модест шутит. А тот и вправду захохотал и ни с того ни с сего хлопнул Сеню по плечу. Сеню такая фамильярность покоробила, но он был не в той кондиции, чтобы затевать скандал. Он лишь проворчал, рассовывая документы по карманам:
– Еще скажите спасибо, что живой...
И когда ехал в машине, под успокаивающее гудение движка, под мерно плывущие городские огни, под всю эту привычную суету вечерней Москвы пропел, как всегда фальшивя:
– Ну что ж такого – мучает саркома, Ну что ж такого – начался запой, Ну что ж такого – выгнали из дома, Скажи еще спасибо, что живой!
Но чем ближе становился дом, тем меньше было этой шальной радости. Мысль об избавлении уже как-то не грела душу. Предстояли встреча с женой, ее дурацкие расспросы – «ну как там?» и нудная тягомотина перемывания костей общим знакомым.
Сеню можно пожалеть. Избавился от чего-то страшного, а такая поселилась тоска – по высокой той шатенке из эротического мира, по удовольствиям, которые никогда более не испытать.
Вот, собственно, и вся реконструкция событий. Реконструкция эта, бляха-муха, далась мне, можно сказать, кровью и нервами. Началось с того, что в тот же вечер Сеня, как только прибыл домой, позвонил мне и наигранно бодро, словно между прочим, поинтересовался – как. там дела у Шнизеля? Я ответил, мол, не далее, чем вчера, очередная байка прошла, что Шнизель экранизирует в Германии свой давний роман, тот самый, и со дня на день выезжает.
Потом меня разбудила Сенина супруга, Ирина. Устроила мне ночной допрос с пристрастием. Оказывается, Сеня разговаривал со мной из ванной, – заперся, воду пустил, все как в дурацких детективных сериалах. Оказывается, она подслушала, что Сеня звонил именно мне, а вот о чем говорили – не расслышала.
– Викула Селянинович, вам не кажется, что Семен с Банной вернулся каким-то не таким? Нет? Ведь он вам звонил? Он со мной в молчанку, видите ли, играет!
И терзала меня полчаса, требуя ответа на вопрос – что там с ним сделали? Как будто бы я знал! Пытался как-то успокоить, но Ирину разве успокоишь, ее только Сеня успокоить может. Неудержимая женщина.
А со следующего дня началось. Вечером явился ко мне Сеня, с коньяком и поганючей финской водкой. И давай компостировать мозги своими рассказами, причем эпизоды компоновал совершенно неконтекстно. А я, между прочим, скоро год, как ограничиваю себя в употреблении – надо же, наконец, остепениться, семью завести.
Я так и не понял – то ли жаловался он, то ли душу изливал, то ли в чем-то каялся. На следующий день опять пришел, принес ноль-семь виски и опять реминисценции. И опять сижу и не пойму, кто я ему – жилетка или жертва. Эта экзекуция продолжалась целую неделю: что ни вечер, то текилу принесет, то пива ящик. А главное – Сеня напивался и, так как был за рулем, оставался ночевать.
Среди ночи, по пьяни – а с каждым разом он «нагружался» все больше, – просыпался и начинал каяться. Или кричал, что все равно – все это виртуалка, и никакой жене он не изменял, и никого не убивал. «Ну, скажи, Викулыч, ну вот ты трезвый человек, ведь это все лажа? Ну скажи, что так не бывает!..» Вытирай ему сопли, бляха-муха.
Короче говоря, я однажды не выдержал и сказал ему с порога:
– Сеня, ты хороший мужик, но пить я не буду. Ко мне сегодня должны прийти гости.
Сеня засопел, набычился, промычал что-то вроде «ну, тогда завтра...» и ушел. А у меня и завтра было занято, – новое тысячелетие на носу, и вообще, всю неделю происходило что-то вроде прелюдии к медовому месяцу, словом, сплошные праздники. Но потом Сеня снова взял меня в оборот. А уж что мне приходилось сочинять его Ирине – про то вообще молчу. Дурдом какой-то на мою голову.
Единственное светлое пятно – я взял себя в руки и, как ни гудело с похмелья в голове, заставил себя оформить реконструкцию событий на Банной.
За это время я твердо уяснил для себя, что каждый вечер, спаивая меня, Сеня пытается убедиться: все, что произошло на Банной, – мираж, на самом деле он ни в чем не виноват, как не виноваты мы в своих снах во всех безобразиях, которые мы там вытворяем.
Один раз Сеня допился до того, что заявил – во всем виноват марсианин. Другой раз виноватым оказалось общество, допустившее такую сексуальную разнузданность. Ну что мне было ему ответить?
* * *
Но сегодня Сеня пришел днем. Лицо серое, руки трясутся, и с порога спрашивает:
– У тебя выпить есть?
Я сразу понял – что-то произошло форс-мажорное. Сеня ходит по квартире как заведенный и курит. На лоджию хотел выгнать – не удалось: будто и не слышит. Ходит и приговаривает:
– Это конец. Теперь меня посадят...
В холодильнике обнаружилась водка. Он выжрал полбутылки, словно минералку, и ни в одном глазу. Снова ходит и бормочет. Меня это, признаюсь, начало раздражать, потому что на мои расспросы он реагировал неадекватно – отмахивался, смотрел люто. Вдруг зло спросил:
– Ты что, совсем? Телевизор не смотришь?
Я растерялся, но тут кстати вспомнил:
– Сеня, а давай Эдуарда позовем? Он на днях из поездки вернулся. Звонил, пообщаться предлагал.
Сеня окинул меня злобным взглядом и вышел в коридор. Я понял – надо звонить Эдику.
Эдик, к счастью, был дома и никуда не спешил. Я ему, прикрыв трубку ладошкой, сообщил, что Сеня здесь, у меня, и плох. И что это связано с Банной. «Приезжай, Дюша, выручай»!
– Через тридцать минут буду, – по-военному четко отозвался Эдик.
И правда, через полчаса он уже звонил в двери. Сеня к этому времени обосновался на кухне – пузыря водки как не бывало. И теперь ожесточенно хрустел не успевшими разморозиться крабовыми палочками. Эдуард глянул на эту картину, закрыл дверь на кухню и потянул меня в кабинет.
– В чем дело, Викулыч, выкладывай.
– Да долго объяснять. Вот, посмотри, – я дал ему свои записки.
Эдуард быстро, но внимательно прочитал. Отложил бумаги, подмигнул:
– Ну, пошли к страждущему.
На кухне мы застали Сеню в прежней диспозиции. От крабовых палочек осталась груда оберток. Сеня лупил с куска сыровяленую «Краковскую», заедая горбушкой «Бородинского».
– Ты бы сообразил, Викулыч, – распорядился Эдик.
Я вспомнил, что в баре у меня хороший коньяк – храню для своей дамы сердца, она у меня коньячок хороший весьма жалует, – и еще вермут. Все это принес на кухню.
Эдуард разлил на троих, порезал хлеб и остатки колбасы и после тоста: «Ну, со свиданьицем» вдруг зарядил:
– Возвращаюсь я это поездом из Мурманска, в купе – два попутчика. Оба примечательные типы. Один – освободившийся зек, четырнадцать лет ходки, второй – юноша православный, проповедник. Мне остается только наблюдать. Всю дорогу они спорили. Зек говорит: «Что мне твой мессия? Все, что ты тут жуешь, я выдрочил пятнадцать лет назад». Какова реплика! Вы дармоеды, говорит, за наш счет живете. Только в зонах работают, зона всю страну кормит. Вот тут мне, парни, гениальный сюжет в голову вошел. Солнышко с рассветом кланяется, колеса гупают, зек Володя добродушно поучает юного миссионера, а у меня прямо в голове...
Сеня зверски стрельнул глазами в Эдика, плеснул себе коньяку, залпом выпил. Но я заметил – Эдик его зацепил.
Эдик продолжал:
– Вообразите мир, где работают только зеки. Вся материальная деятельность на них. А прочие пописывают стишки, сочиняют музыку, творчески переосмысливают жизненный путь, лепят голых баб из бутылочных осколков, авангардисты, туды их. И вот, стало быть, собрались в купе три таких умника, стихи в дороге друг другу читают, магнитофон слушают. Обсуждают. Общаются. И тут к ним подсаживается задрипаный такой мужичонка. Освободился, значит. Сидит, балдеет, пивко неторопливо потягивает. Ну, потом ему чаю захотелось. Выловил проводницу и стал ей заливать, что к любому человеку можно подобрать ключик. Дальше возвращается в купе и с порога рубит: «Все вы тут тунеядцы. А в жизни, кроме нас, никто ничего не делает». В общем, глаза раскрывает, жизни учит. Для одного юноши зековские речи оказываются пресловутым ключиком – он проникается и решает принести материальную пользу людям. Но для того, чтобы принести пользу людям, – надо совершить преступление. Приезжает он к себе домой, убивает соседа, пьяницу и дебошира. Суд. Он объясняет мотивы – и его оправдывают, поскольку действовал, мол, из благородных побуждений. Он прямо из суда идет и грабит ювелирный магазин. При этом проламывает череп продавщице. Молодца берут с поличным. На суде он, уже поумневший, врет, что хотел денег, купаться в золоте, в бриллиантах. Но на детекторе лжи эксперты его раскалывают – «благородные побуждения, хочет принести пользу, альтруизм». Вердикт суда – оправдать. Что такое? Принимается наш юноша за женщин – серия изнасилований и убийств. Судмедэкспертиза, ментоскопирование – вывод неутешителен: «Встреча с бывшим заключенным тяжело травмировала психику, но не изменила альтруистического склада характера». Вывод суда – принудительное лечение. В психушке наш юноша создает партию Будущих Зеков, под лозунгом «За производительный труд для всех без ограничений». Воюет с больничным режимом, но все тщетно. Государство до тошноты демократическое. «Преступником может быть признан только человек, преступником родившийся». То есть, преступление это не преступное деяние само по себе, а совершаемое из преступных побуждений. Ну как? Говорю вам – гениально!
Сеня осмысленно смотрел на Эдика. С уважением.
– А вот меня как раз посадят, – твердо сказал он.
– А чего так, Сеня? – как ни в чем не бывало поинтересовался Эдуард.
– Я Шнизеля грохнул. Утренние новости видел?
– Я телевизор не смотрю, но насчет Шнизеля в курсе. Ты-то здесь при чем?
– Как это при чем? Как это при чем?! – завелся Сеня. – Я его два раза головой об пол припечатал. Пол мраморный. Из столовой затащил в сортир и башкой об умывальник, а потом об пол.
Здесь вмешался я:
– Ты же мне другое рассказывал...
– Да мало ли, что я рассказывал! – рявкнул Сеня, так что я прикусил язык. – Шнизель, козел, нипочем бы коробку сам не отдал!
Эдик спокойно налил Сене вермута – коньяк уже как-то незаметно прикончили – испросил:
– Где это, говоришь, было?
Сеня запнулся.
– Было, и все тут. В новостях сказали, что последний раз его видели в метро. Родственники, жена говорят – он отправился на Банную. А до Банной, якобы, не доехал. Я вам отвечаю – врут они, козлючины...
– Кто врет – органы, жена? – уточнил Эдик.
– Не-ет! – протянул Сеия. – На Банной они там врут. Ты бы видел эти хари. В бриллиантах, в платине, с мобилами... С чего они так жируют? Ученые, что ли? Так ученые сейчас с голой задницей... А-а? Вот ты это? Ты человека убивал?
Эдик изменился в лице – лицо сделалось непроницаемым. Он промолчал. Тут у Сени заверещал мобильник. Сеня скривился и отключил машинку:
– Не хочу...
Но зазвонил мой домашний телефон, тот самый, антикварный, эдисоновский. Ну, я подошел. Звонила Сенина супруга. Орала несусветно, куда делась ее непрошибаемость?
– Где Семен?! Он у тебя?! Где он?
Мне почудилось, что Земле каюк.
– У меня, – только и выдавил я.
– О боже! – как будто бы я сообщил нечто катастрофическое и бесповоротное. – Дай его!
– Сейчас. Сеня, тебя твоя требует. Что-то у вас случилось...
Сеня нехотя подошел.
– Ну? Что-о? Какое свидетельство? Из какого загса? Да заткнись ты, дура! А я кто? Да живой я! Все, дома поговорим. Все, я сказал. Когда буду – не знаю.
Сеня бросил трубку:
– Бардак какой-то!
– Что, брат, из загса свидетельство? О бракосочетании с высокой шатенкой? – поинтересовался Эдик.
– Откуда ты знаешь про нее?
– А вот Викула рассказал.
– Трепло! – убежденно произнес Сеня.
Я обиделся. А Сеня вдруг схватился за сердце:
– Давит что-то.
Расстегнул воротничок, потянул рукой джемпер. По лицу текли струйки пота.
– Викула, нитроглицерин есть? – спросил Эдик.
– У меня все есть.
Я полез в кухонный шкаф, на полку, служившую аптечкой. Сеня схватил таблетки и бросил под язык две штуки. Некоторое время сидел, сосредоточенно массируя грудную клетку. Потом сказал:
– Вроде попустило.
Взял бутылку, хотел было плеснуть себе вермута, но заколебался.
– Ты не молчи, ты говори, – сказал Эдик.
– А что говорить? Чуть богу душу не отдал. Мне Ирка чего звонила? Посыльный из загса. Почему, спрашивает, свидетельство о смерти не забираете? Специально вам носи. Подъезды у всех на замках, не достучишься. Короче...
– Я думаю, вермут тебе можно. Он на травах, спазмы снимает.
– Да? Можно? – Сеня поспешно нацедил себе в стакан грамм пятьдесят, как будто лекарство налил, и торопливо выпил. Прислушался к ощущениям. – Короче, оформили на меня свидетельство о смерти. Главное, дата там какая. Двадцатое декабря. Когда я на Банную ездил. Причина смерти – инфаркт. Черт знает что. Вот скажите, что я этим гадам сделал, вурдалакам этим, шакалам, что? Зачем же так гадить? Ирка в истерике. А что я ей скажу?
Эдик вышел, принес листки с моей «реконструкцией и вслух зачитал: «Да свет оранжевый. И голоса:
– Может, не он? Может, документы не отдавать?..
– Отдавать, все равно его ТАМ оформлять будут...»
Эдик закурил и, прищурясь, уставился на Сеню. Что-то он соображал. Смалил и соображал. Сеня недобро на меня глянул; взял записки.
– Ну, писака, ну, наворочал, – листая, недовольно бормотал он. Видно было – на то, чтобы разозлиться, у него уже нет сил. – А, ну его!
И бросил их на стол.
Эдуард задавил в пепельнице бычок:
– Семен, дай-ка мобилку.
– На.
Эдик сделал два звонка. Я вдруг поплыл и, о чем шла речь, улавливал смутно: какие-то Леха и Серега, «джип» какой-то, «мухобойки» и «хлопушки»...
Через час явились друзья Эдика, эти самые двухметровые Леха и Серега.
– Все, мужики, собирайтесь, поехали, – распорядился Эдик. – Сеня, тебя домой?
– Зачем домой? – обиженно спросил Сеня. – Я себя нормально чувствую. А мы куда?
– Все туда же. Проверим наши творческие способности, – улыбнулся Эдик-авантюрист. – С помощью парочки «мухобоек». Так оно надежней будет. Не возражаешь?
– M-м... – Сеня кивнул и пошел одевать дубленку.
А я бросился в кабинет – хмеля в голове как ни бывало, – схватил чистый лист и быстро набросал записку. Мало ли чем этот поход закончится. «Девятое января две тысячи первого года. Шестнадцать тридцать. Мы, – я перечислил всех, – отправляемся в экспедицию, в институт на Банную. Если не вернемся, значит нас больше нет». Тут я почувствовал, что продолжать записку не могу. Откуда выскочила эта фраза – «нас больше нет»? Выскочила и напугала. Я поставил точку, расписался и поспешил к друзьям.
Мы разместились в просторном салоне «джипа». Уже темнело, тревожные сумерки манили неизвестностью, нас охватило шальное ожидание приключения.
– Эдик, – спросил я, – а что такое «хлопушка»?
С переднего сидения отозвался Серега:
– Армейский гранатомет «Муха».
Мне стало совсем весело. Неужели Эдик решил штурмовать Банную?
– Думаю, до этого не дойдет, – успокоил Эдик.
Никогда раньше я не думал, что доведется вот так, в «джипе», набитом оружием, мчаться по праздной вечерней Москве. Я буквально ощущал, как адреналин добирается аж до корней волос. Но страха не было.
Мы поставили «джип» в переулке, за квартал до института, и выгрузились. Ничего особенного в экипировке друзей Эдика не было – на обоих спортивные куртки; тот, который Леха, нес большую спортивную сумку. Ни дать ни взять – два «качка» идут на тренировку. Перед крыльцом института Эдик сказал:
– Подождите здесь.
Он прошел внутрь, к вахтерше. Дальше я реконструирую их диалог.
– Добрый вечер. Я – журналист.
– Ну, раз журналист, то проходи, – не было ей до него никакого дела.
– Спасибо. У вас тут сегодня нашего брата, наверное, перебывало. Телевидение, милиция...
– Чего вдруг? У нас вроде все спокойно.
– Как же так? Ведь два дня назад к вам сюда приходил известный писатель, Михаил Ефимович Дейншнизель. Вошел, да не вышел. Сегодня по телевизору сообщили, что больше в живых нет.
– Да ты что? Я-то тут при чем? Мало ли кто тут у нас ходит? Учреждений вон сколько – вывески видел?
– Я имею в виду одну лишь лабораторию выявления творческих способностей. Там такие Модест и Матвей работают. Вот я у вас вижу журнал посещений. – Эдуард взял этот самый журнал, листанул, припечатал ладонью: – Вот он, Дейншнизель М. Е., два дня назад записан. А отметки об уходе нет. Что ж вы так?
Нам повезло. Известный своей занудливой аккуратностью Шнизель полез расписываться в журнале, хотя давно уже никто не следил за режимом посещений, и журнал лежал скорее для проформы.
– Записан, не записан. А ну, дай сюда! – Она вырвала журнал из рук Эдика и спрятала в ящик стола.
– Ну что же вы так? – укоризненно покачал головой Эдик. – Не доверяете демократической прессе?..
– Посторонним журнал показывать не положено. Если бы из милиции...
– Поня-ятно. Что ж, не буду больше вас пытать. А вот этот телефон – городской? – Он показал на один из двух стоявших на столе телефонов. – Позвонить по нему можно?
– Городской, – буркнула вахтерша. – По городскому звонить не положено.
– Поня-ятно. Ну что ж, тогда до свидания.
Он пошел к двери. Вахтерша крикнула вслед:
– Ежели журналист – удостоверение показывать надо!
Эдик, не оборачиваясь, развел руками и вышел. На крыльце посмотрел назад – вахтерша звонила по внутреннему телефону. Эдик удовлетворенно улыбнулся и спустился к нам.
– Шнизель здесь точно был. Значит так, мужики, – обратился он к своим друзьям. – Ты, Леха, с артиллерией остаешься здесь. Отойдешь к тем деревьям и внимательно следи за входом. Возможно, выйдут двое. Узнать их легко – у одного седая косичка, под шапкой не спрячешь. Оба упакованы по разряду «люкс». Их надо повязать. А если попробуют уйди на машине – не стесняйся, аккуратно шмаляни из «хлопушки».
– А он их не взорвет? – спросил я.
– Не дрейфь, Викулыч, стрелять обучены. Все будут живые и здоровые, но с полными штанами. А мы – к черному ходу.
Мы обошли здоровенное здание института, обнаружили крылечко и устремились к нему. На дверях висел амбарный замок.
– Давай, Серега, – кивнул Эдик.
Серега расстегнул молнию куртки, извлек из-за пазухи самую обычную фомку. Р-раз, одно аккуратное движение – и замка как не было.
– Ну, предположим, – Эдик шагнул в темноту. И мы шагнули.
Зажглись два фонарика. Эдик произнес:
– Давай, Семен, веди.
– Да я здесь не ходил, я с центрального. С центрального я хорошо знаю, куда идти. А здесь... На верх нам надо.
– Этаж?
– Четвертый.
В общем, мы пришли. Вот она, табличка, горит зелеными буквами слово «Свободно». Наши спецназовцы переглянулись, из-под курток появились стволы «мухобоек».
– Викула, Сеня, держитесь сзади.
Я ожидал, что последует ритуал – кулак в кулак стукнут, как в фильмах, или амулет целовать будут, или произнесут что-нибудь сакраментальное, что-то типа «асталависта!», но вместо этого Эдик просто кивнул на дверь, и Серега высадил ее одним ударом ноги. Секунда – и мы ворвались в предбанник.
– Руки на стол! – страшно рявкнул Эдик. – Не рыпаться! Один рып – стреляем!
Я успел рассмотреть, что они и в самом деле играли в нарды. Успел рассмотреть, что рожи у них на редкость противные. А больше ничего рассмотреть не успел, потому что эти субчики, не успел даже Эдик закончить свою тираду, поопрокидывав стулья, кинулись в комнату с Машиной. Да так прытко – только их и видели. Дверь за ними захлопнулась на защелку.
Эта защелка задержала нас на целых десять секунд. Серега выломал фомкой косяк – сама дверь была обита железом, – рванул ручку на себя, и я впервые увидел Машину. Она была именно такая, как ее описывали – голый цилиндр под потолок, никаких приборов ни на нем, ни рядом, никаких лампочек, окошечек, стрелочек, кнопочек. Только массивная дверь со штурвалом посередине. И этот штурвал у нас на глазах повернулся и замер.

 

– Там они – Эдик подскочил и крутанул штурвал в обратную сторону, потянул Тяжелая гермодверь медленно, словно нехотя распахнулась.
Там никого не было. Посреди капсулы одиноко торчало металлическое кресло. Пульсировал оранжевый свет.
Пока мы с Сеней обалдело смотрели на это зрелище, Эдуард с Серегой обошли комнату и общупали, обстучали все стены и пол.
– Да нет, Эд, – сказал невозмутимый Серега, – кроме как туда, больше некуда.
Эдик залез в Машину, тоже все там обстучал, и даже «прозвонил» каким-то хитрым спецназовским приборчиком.
– Что ж, господа, надо думать, сбежали в другую реальность. Говоришь, Семен, тебя они до трусов раздевали?
Сеня кивнул
– Это потому, что ты не в свою реальность отправлялся. Там, понятно, тебя ждала чужая одежда. А эти к себе сбежали. Вопрос: что им у нас понадобилось? И зачем им нужны были именно писатели? – Эдик закурил. – Пошли, пошманаем в той комнате.
Ничего интересного в «предбаннике» не было. Нарды, конечно, шикарные, а так – ничего. За исключением того самого лабораторного журнала. В журнале обнаружились любопытные записи. Во-первых, в графе Татарчука, рядом с его подписью о прибытии на полях имел место быть знак вопроса, перечеркнутый красным карандашом. Во-вторых, в графе Дейншнизеля росписи о прибытии не было, а был прочерк. На полях же стояло слово «оформлен». Пролистали весь журнал – а ведь изрядно писателей перебывало, и знаменитые, и такие, о которых я не слышал, – и в начале нашли некоего Пистолетова – в колонке прибытие напротив него тоже стоял прочерк, слово «оформлен» присутствовало, зато рядом с фамилией стояло «не член». Значит, легенда о пропавшем молодом авторе была вовсе не легендой.
– Журнал мы изымем, – решил Эдик. – Используем в качестве приманки. Меня интересуют даже не эти двое, а тот, кому они отсюда звонили, с кем согласовывали. Короче, журнал я забираю. Спросят – переводите стрелки ни меня.
Еще один интересный факт обнаружился в результате обыска. Нигде в помещении не было верхней одежды. Во что эти Модест и Матвей одевались – непонятно. Общего гардероба в институте не было. Когда закончили, Эдик сказал:
– Сергей, с цилиндром надо что-то делать.
– Само собой, Эд, – понимающе откликнулся Сергей. – Заложим под днище и внутри.
– Согласен, а дверь Машины задраим. Вы, мужики, – обратился он к нам, – идите в коридор, мы тут быстро...
Что ж, я понимаю, профессионалы технику безопасности, соблюдают от и до. Хотелось, конечно, посмотреть, как это делается на самом деле – писателю нужно такие вещи знать. Но вышли. Вижу – Сеня нервничает. Да и мне тоже не по себе. Дошло до меня, наконец. Проняло.
Минут через пять к нам присоединились Эдик с Серегой, и тем же путем мы покинули здание на Банной.
Когда ехали обратно, я все, как дурачок, глазел в заднее стекло.
– Ты что там высматриваешь? – поинтересовался у меня Эдик.
– А взрыв?
– Уже давно. Не бойся, все в целости, только Машине конец.
– А ты не боишься?
– А чего именно я должен бояться? – пожал плечами Эдик.
Серега с Лехой переглянулись и хмыкнули.
– Ну-у... – Я даже опешил. – Взрыв, журнал... Разбираться ведь будут...
– Взрыва никто не слышал. Хлопок, и все дела.
Тут Эдик присовокупил интереснейшую лекцию о своих взаимоотношениях со спецслужбами. В свое время он входил в элитное подразделение «бета», впрочем, об этом я упоминал в своем романе «Вторжение: атака из ноосферы» настолько, насколько об этом разрешил упоминать Эдик.
Со слов Эдика выходило, что журналом может заинтересоваться «какая-нибудь ФСБ», а никакие не «пришельцы». Причин своей в этом убежденности он тогда не раскрыл, но, как выяснилось, оказался прав. «А с ФСБ у нас давно негласный паритет, политика сдерживания и противовесов». У кого это, у «нас», тоже как-то не пояснил, ведь группу «бета», якобы, давно расформировали. Я так и сказал, а Эдик снисходительно похлопал меня по колену и с непонятной мне иронией в голосе подтвердил:
– Расформировали, расформировали.
Потом вдруг выяснилось, что почему-то ФСБ раньше проявляла к ним необычайный интерес, не ко всем, а к которым удавалось вычислить. «Но у нас же, хотя мы никогда все вместе не собираемся, постоянная связь. И как только эфэсбэшники шли на жесткий контакт – их человек, как правило, куратор операции, исчезал. На какое-то время». Тут Эдик снова улыбнулся.
– А что мы можем до любого из них добраться – это, Викулыч, факт.
Серега и Леха согласно кивнули.
– Мы можем хоть на спор, хоть прямо сейчас, группой из трех человек войти в Кремль и изъять Президента с его ядерным чемоданом. Или один чемодан. Видишь ли, Викула, наши методики предполагают использование оружия только после захвата объекта. Когда мы захватываем стартовую позицию ядерной ракеты где-нибудь в Аризоне, то, пока президенты торгуются между собой, нас, понятное дело, в покое не оставляют. Их спецназ тоже кое-что умеет. А до этого – ни единого выстрела. Даже холодное оружие нельзя. Если бы нас послали в Буденновск тогда, – мы бы в эту злополучную больницу вошли даже без оружия – раз уж вы нас расформировали, то и не давайте оружия. Мы бы их голыми руками...
Сеня, доселе пребывавший в ступоре, саркастически хрюкнул:
– Ага. Щас же!
– Ты, дружок, лучше помолчи, – ласково откликнулся с водительского места невозмутимый Леха. Ласково, но Сеня заткнулся. Я плечом почувствовал, как он вздрогнул.
А Эдик, как ни в чем не бывало, сказал:
– Понимаешь, Сеня, Вольф Мессинг в свое время на спор незамеченным вошел в Кремль и вынес из кабинета Сталина чистый лист бумаги с его подписью. И это не легенда.
В общем, в том же духе мы разговаривали, пока Леха развозил нас по домам. Я даже забыл про эту дурацкую Машину и про Сенины проблемы.
Однако проблема Машины всплыла снова через несколько дней. И вновь благодаря Эдику. Собственно, он и поставил точку в этой истории. Хотя я, признаюсь, все же считаю эту точку запятой. Но все по порядку.
Как-то, прошло три дня, а может, и все четыре, Эдик позвонил мне и спросил, какие мои планы на вечер. Планы у меня были, я вообще стал в последнее время чаще бывать в обществе. Моя дама сердца театралка, любительница презентаций, словом, тянет ее, а вместе с ней и меня, к широкому общению. Но на этот раз я принял решение в пользу Эдика.
– А Семен? – спросил я.
– Если хочешь – зови, не помешает.
Собрались мы все, эдак, к девяти вечера. Я, еще с утра, сразу пошел по магазинам, закупил необходимое. Дама моя привела все это в удобоваримый вид – вид салатов, нарезок и прочих разносолов – и ушла. Она у меня женщина тонкая, чувствует момент.
Эдик явился последним. При виде накрытого стола поморщился, сказал «ну, предположим», а вот бутылки распорядился совсем убрать, мол, мы тут собрались поработать, помозговать. И тут же выставил на стол две поллитровки малороссийской «Горилки перцовой с медом».
– Вот это пить будем.
Я, конечно, не понял, чем настоящий армянский коньяк плох для умственного напряжения, но банковал сегодня Эдик. Так весь вечер и проскучал коньяк на столе инопланетным гостем.
К делу Эдуард перешел не сразу. Хотя и отнесся к моим приготовлениям скептически, но блюдам, как всегда, отдал должное. Незаметно выпили одну «Горилку». Сеня был сумрачен, я пытался создать атмосферу. Но какой из меня рассказчик анекдотов?
Наконец, Эдик решил перейти к делу:
– Я, парни, даром времени не терял. Выяснил-таки, Сеня, кому звонили твои вергилии. Но все по порядку. Во-первых. При обыске на Банной мы с Серегой обнаружили «пенал». О чем вам тогда не доложили.
– Пенал? – переспросил я.
– Устройство для прослушки. Выглядит как деревянный пенал. Закладывается в ручки, ножки мебели. Этот был в задней ножке стола. Тот, кто закладывал, действовал нагло – запитал аккумулятор устройства прямо от телефонной линии. Значит, был уверен, что искать никто не станет. Вергилии твои, Сенечка, по этой части лохи полные были, оно и понятно. Пенал был исполнен стандартно: подслушивающий микрофон, узконаправленный передатчик. Там же, на месте, мы засекли направление радиолуча, а потом по мощности прикинули расстояние. На местности выяснилось, что луч упирается в жилой дом, одноподъездную четырнадцатиэтажку. Очевидно, приемник в одной из квартир. Выяснили, какие квартиры арендуются. Три квартирки нормальные – народ все время кублится. А вот одна квартирка – наша. Тихая.
– Прямо детектив какой-то, – буркнул Сеня, наливая себе горилки.
– А ты как думал. Детектив, настоящий детектив. Оперативная работа на местности, если угодно. После нашей диверсии на Банной ясно было, что хозяин объявится в ближайшее время. Он и объявился. А мы его уже ждали. Познакомились. Мужик нормальный оказался. Ветеран. Его бы на пенсию давно отправили, да как-то откладывали, а сам он и не просился.
– Да кто – он?! – не утерпел Сеня.
– Он – офицер ФСБ. Полковник, куратор всего этого безобразия на Банной, если угодно. Викула, подай мне, пожалуйста, бутерброд. В начале девяностых поставили его курировать, да так и забыли. Государственного интереса Машина не представляла, да что для них вообще сейчас представляет государственный интерес? А тогда и подавно. Получил полковник синекуру. И сиди, в потолок плюй, отчеты пописывай. Но он, я же говорю, нормальный мужик, старой закалки волк. Сам, своими руками, установил прослушку. Обязал этих двоих держать по телефону контакт, уведомлять, кто пришел на машину, хотя бы для того, чтобы, в случае невозврата, он мог подготовить легенду несчастного случая с летальным исходом и оформить документы.
– Какие документы? – не понял я.
– Семен получал свидетельство о смерти?
– Как это, значит, знали, что Машина небезопасна?
– А то. Предполагалось, что в ходе экспериментов будут несчастные случаи. Между прочим, любопытно у них это было обставлено. Загсам, патологоанатомам давалось распоряжение подготовить документы. С родственниками наш полковник разговаривал лично. Говорил, мол, так-то и так-то, в результате секретного эксперимента произошел несчастный случай. Тело есть, обезображено, в цинке. Вскрывать нельзя. И просьба не разглашать. А кому они еще нужны, эти писатели? Только нашему полковнику и были нужны. Тем более, как нам уже известно, было только два летальных случая. А для СМИ он запускал легенду. С молодым автором, кстати, и этого не понадобилось.
Эдик снова взял паузу. Мы прикончили горилку и перешли к чаю. За чаем Эдик значительно произнес:
– А вот теперь, парни, главное. Второй акт драмы. Наши Модест и Матвей. Кто они, откуда взялись, даже наш полковник не выяснил. С разных сторон к ним подъезжал. Говорит, нормального человека по-всякому бы расколол, а этих бесполезно. У нормального человека есть в жизни главный интерес и главный страх. Не мне вам, господа писатели, рассказывать. А тут – глухо, как в субмарине. Оставалось только их прослушивать. Слушал он их долго, набрались тысячи часов. Так вот. Кроме как к нему, никуда они не звонили. Между собой почти не разговаривали. Можно сказать, тысячи часов, целая вечность тишины и стука костей. Вообразите, с утра до вечера игра в нарды, без обедов, без чая. Даже неясно было – выходят ли по какой естественной надобности. Разве что на цыпочках и в войлочных тапочках. Еще что? Распределение обязанностей. Полковнику звонил только Модест. С клиентом разбирался Матвей. Их роли никогда не менялись. И среди этой оцифрованной вечности – менее часа информативных реплик. То есть разговоров друг с другом, когда клиент в Машине. Именно – когда в Машине сидит клиент. Самый длинный диалог – целых десять минут – касался, кого бы вы думали?
Эдик взял драматическую паузу. Я не сообразил и ляпнул:
– Шнизеля.
– Нашего Сени, вечная ему память в иных мирах!
Сеня вздрогнул и глянул таким взглядом – никогда такого у него не видел, – с неизбывной, собачьей тоской. Но ничего не сказал. Только вздохнул.
– Впрочем, что это я говорю, вы сами послушайте. Полковник любезно предоставил монтаж. А и чего ему было не предоставить – я взамен честно рассказал, кто Машину ликвиднул, он и успокоился. Да и приятно, когда твоя работа востребована. Кстати, здесь, на пленке, запечатлен и наш налет на лабораторию.
В тот момент я подумал, что Эдик не все нам здесь рассказывает – не могло тут обойтись без особых взаимоотношений с ФСБ. Но не было времени как следует додумать эту мысль – Эдик поставил на стол коробочку с кассетой. И мы стали слушать.
О чем говорили эти странные лаборанты? Обменивались туманными фразами. Я понял так: после того, как писатель помещался в Машину, они устанавливали какой-то странный контакт, только с кем? Вот клацнула гермодверь, вот стулья пододвинулись, вот покатились по доске игральные кости. И вдруг:
– Контроль нулевой.
– Мировая линия универсума?
– Ослаблена.
– Перспектива?
– Нулевая. Снимаю с контроля.
И опять стук костей.
Иногда случался разговор незамысловатее:
– Контроль. Перспектива воздействия.
– Мировая линия универсума?
– Соединена. Воздействие накладывается на базис.
– Перспектива?
– Возможность положительная.
– Контроль?
– Усиливаю.
– Ожидание?
– Полчаса местного времени. Трое суток мирового времени.
– Ожидание временного сдвига... Есть подтверждение на общемировой линии.
Вот в подобных случаях, перед возвращением писателя диалог имел продолжение:
– Воздействие?
Ответ был или «успешно» или «без успеха».
У меня от их разговоров мурашки по спине побежали. Что-то нечеловеческое было в этом монотонном обмене репликами. Я бы сказал – ничего человеческого, кроме русского языка. Я покосился на Сеню. Его лицо сделалось совершенно деревянным, в глазах читался ужас.
Эдик тоже как-то деревянно хмыкнул, промотал пленку вперед и сказал:
– Внимание! На сцену выходит писатель Татарчук.
Я стал слушать – и ахнул про себя: насколько точно я реконструировал разговор Сени с этими псевдолаборантами! И вот Сеня погрузился в иные миры.
– Контроль. Перспектива отсрочена. Объект в параллельном захвате.
– Мировая линия универсума?
– Ветвление. Перспектива неоднозначна.
– Возможность соединения с базисом, быстро?
– Имеется.
– Тяжесть паразитного соединения?
– Значительная. Усиливаю контроль. Захват!
– Мировая линия?
– Соединена. Воздействие наложено на базис.
– Перспектива?
– Возможность все еще неопределенная.
– Уточняй привязку. Быстрее.
– Круизный звездолет «Двенадцатый рубеж». Движение по мировой линии без фатального исхода.
– Возможность организации фатального исхода?
– Усиливаю контроль. Возможность реальна.
– Ожидание?
– Пятнадцать минут местного, три часа мирового времени. Возможность регрессии в параллельной линии.
– Принято.
Дальше пауза, и вдруг:
– Актуализация.
– Воздействие?
– Успешное.
– Объект?
– Звони куратору. Объект потерян. Время отделено от пространства.
Набирается номер – мерное «пик-пик-пик» мобильника:
– Модест звонит. Писатель Татарчук погиб. Да, обстоятельства те же. Да, можно оформлять.
Долгая пауза, и вдруг новый диалог:
– Активизация в параллельной линии.
– Объект?
– Не знаю. Параметры его. Возможность инверсии.
– С кем?
– Объект Дейншнизель.
– Время?
– Ориентировочно. Двое суток в местном будущем. Ноль в мировом времени.
– Тяжесть возмущения в общемировой линии?
– Пренебрежима.
– В параллельной линии?
– Абсолютная неопределенность.
Вдруг, как будто даже другим голосом, по-человечески злорадным, второй произносит:
– У Лингонов будут проблемы.
И оба начинают хохотать, словно каркают. Опять долгая пауза и:
– Объект на контроле. Нештатное возвращение. Звони.
Опять «пик-пик-пик», пауза.
– Не отвечает.
– Отложим. Иду принимать объект...
Да-а, на Сеню было жалко смотреть. Он сопел, тер щеки; то закатывал глаза к потолку, то нехорошо глядел на диктофон, будто тот был в чем-то виноват.
На пленке Сенино возвращение «выглядело» совсем не так, как он это описывал. Было много шуму – Сеня бился в истерике: сперва просто матерился бессвязно, потом кричал неразборчиво. Я разобрал только «ну почему, почему мы все такие?!» – это он повторял несколько раз, потом – «ненавижу, с-су-ку!» и еще что-то в том же роде. Потом его, действительно, стошнило...
Тут наш Сеня коршуном схватил со стола диктофон и хотел было запустить им прямо в окно, но Эдик с завидной быстротой перехватил его руку. Забрал диктофон, выключил, бросил на стол.
– Вот такие дела, парни. Ну что? Какие будут соображения?
Мы молчали. Я, если честно, испугался за Сеню – очень уж неважно выглядел наш лауреат. Бледный, губы трусятся. Схватился было за коньяк, но поставил обратно, видно, все ему поперек горла встало.
– Что, нет соображений? – словно не замечая Сениных соплей, осведомился Эдик. – Кстати, Семен, как на самом деле назывался твой «Титаник»?
Сеня шумно перевел дух. Наконец, буркнул:
– Да хрен его знает... Не помню.
– Не «Титаник», конечно, – констатировал Эдуард. – Я надеюсь, вам уже все понятно?
– У меня пиво в холодильнике, – почему-то извиняющимся тоном ответил я. – Принести?
– Ну, если тебе от этого станет легче, то принеси, – разрешил Эдик.
Я пошел на кухню. Эдик поднялся вслед за мной.
– Слышишь, старик, может, Семену этого не говорить?
– Чего? – все еще не понимал я.
– Что его использовали, как «торпеду»?
– Какую торпеду?
– Это так на зоне называют заключенного, который проиграл в карты свою жизнь, – пояснил Эдик. – Его жизнь принадлежит выигравшему. И тот использует его как убийцу-смертника для какого-нибудь своего врага.
– Это что, правда?
– Натуральная. А если «торпеда» – «петух», используют, чтобы законтачить, то есть, «опустить» какого-нибудь «авторитета». Бросается тот ему на шею, лобызает. Все, «авторитет» теперь тоже «петух». А «торпеду» за это убивают. Теперь понимаешь?
– Нет.
Эдуард вздохнул:
– Понимаешь, Викулыч, мы, писатели, себя сами превращаем в «торпеды». Ради признания, славы, тиражей. Если бы Сеня не стал в душе «торпедой», разве бы он пошел на Банную, решился бы себя простимулировать? Ну, не держи зря открытым холодильник, доставай пиво.
Я протянул ему бутылку, Эдик принял, пальцами снял крышку, глотнул.
– Давай, тебе открою.
Я подал свою.
– На, держи. Ну что, понял, наконец?
– Так что, он фээсбэшникам продался?
– Да, плохо быть по пояс деревянным. Мэмэмам. То есть, Модесту и Матвею. Два «мэ». А еще точнее, тому или тем, кто их сюда послал.
– На Землю?
– Наконец-то. В нашу Вселенную, Викулыч, фантаст ты гребаный.
– От фантаста и слышу, – буркнул я.
– Принято. Ладно, пошли утешать нашего лауреата. Захвати еще бутылочек.
Сеня наполеоном расхаживал по комнате.
– Они мной управляли! – твердо сообщил он. – Вы же слышали? Управляли. Это не я. Они меня перекинули со свадьбы на звездолет, они мне марсианина подсунули. Дурью накачали. Это не я хотел курить, это они меня заставили. Совершенно ясно, что механик тоже был подослан, и террористы...
– Говоришь, заставили? – жестко спросил Эдик. – А о чем ты хотел писать, помнишь? В романе?
– Так то в романе...
– Вот бы и писал в романе, – Эдик, похоже, разозлился.
– Вы что это, мужики? Я не понял. Вы что? Викула, скажи? Ведь я пострадал, зачем он так на меня?
– Затем, что ты, засранец, людей погубил. Живых людей, понял? Ради сюжетика.
– Почему это живых? – вскинулся Сеня. Голос его зазвенел: – С чего это ты взял, что живых? Это все виртуальное.
– А куда ты исчезал из Машины? В чьей одежде вернулся? Куда мэмэмы исчезли? В тартарары?
– Почем я знаю?! Я не ученый, я писатель! Называется – стимулятор, я и стимулировал!
– Ну, а там сердце не дрогнуло?
Сеня сник.
– Вот то-то.
– Это что же... это я Шнизеля?.. По-настоящему?
Эдик посмотрел на него и отвернулся.
– Мужики, что ж мне теперь делать?
– Грехи замаливать.
Я оценил эту фразу в устах богоборца и убежденного атеиста и решил вмешаться, надо было разрядить обстановку.
– Ребята, прошлого не вернешь. Надо жить дальше. Эдик, ты лучше объясни нам, как могло получиться, чтобы Шнизель пришел на Машину после того, как его... – тут я прикусил язык. – А если бы он не пошел?
Эдуард уже, похоже, выпустил пар. Прежним голосом сказал:
– Ты, Викула, наверное, невнимательно слушал запись. Вспомни, как мэмэмы говорили о времени. Они упоминали местное, то есть, наше время, мировое время, параллельную линию, мировую, общемировую линию. Это все разные времена. И сдается мне, что все это объединено некой общемировой линией. То есть общемировым временем. И что будущее в нашем времени в общемировом вполне может оказаться прошлым. И поэтому Шнизель не мог не пойти на Машину в нашем времени. Где-то на общемировой линии судеб это был свершившийся факт.
– Постой, Эдик, – осенило меня. – А зачем этим пришельцам вообще все это понадобилось? То есть, выманивать писателей в другие миры, провоцировать их там на какие-то действия, зачем?
– Вот. Я вам уже битый час толкую. Замкнутые системы вырождаются, вам это известно? Вспомните барона Мюнхгаузена, как он себя за волосы из болота тянул. В линии судьбы того мира пассажиры звездолета не погибают. А кому-то сильно хочется, чтобы они, или кто-то из них очень важный, погибли. Поэтому систему надо разомкнуть. Ввести человека из другой линии, из другого мира. Но так, чтобы его вторжение оказалось не прошлым, а настоящим на общемировой линии. Он сможет столкнуть ситуацию, вытащить барона из болота как бы его собственной рукой. Вспомните, что они говорили о базисе. «Наложение на базис». По-моему, речь шла о наложении психоматрицы вот хотя бы нашего Сени на психоматрицу человека того мира.
– Тогда где было Сенино тело? – спросил я.
– Может, тебе еще принципиальную схему их Машины набросать? – съязвил Эдик. – В холодильнике каком-нибудь отлеживался; или в иной материи, в тех атомах оно невидимое, эфирное. Не все ли равно? Главное – изменить у существа того мира побудительные мотивы. Вот, скажем, в первое свое «явление» Сеня вляпался случайно. У тебя, Сеня, наверное, в голове не роман сидел, а бабы. Но полного наложения на базис не получилось. Так?
Сеня кивнул.
– Так. А вот то, ради чего тебя послали, – там наложение было полное.
– Не надо мне, никто меня не посылал, у меня был такой сюжет.
– Во-от! Именно – такой сюжет. Твой сюжет оказался востребован. Наяву. Сколько бы фантазий у нас не было, на любую найдется заказ.
– Постой. По-моему, путешествий вхолостую было намного больше. Когда у них были короткие переговоры.
– Ну, значит, у путешествующих не было на самом деле фантазии, никакой.
– Странное дело, – задумчиво сказал я, – почему наши фантазии так похожи на события в тех мирах?
У меня пошел холодок по позвоночнику – неужели мы, писатели, проникаем мыслью в иные Вселенные? Эдик, наверное, уловил эту мою волну и твердо сказал:
– Мудаки мы. Не фантазировали бы всякую чушь, и люди были бы живы. Стоп. Я понял, почему им нужны были именно писатели. Возьми с улицы какого-нибудь, ну хотя бы замминистра. Куда его фантазия, воображение приведет?
– Хотя бы в тот эротический мир, – резонно заметил я.
– Логично. Но дело тоньше – писатель мыслит сюжетно. Он режиссер, ему позарез надо, чтобы что-то произошло. – Эдик глянул на Сеню. – Ему кровь из носу надо, чтоб звездолет взорвался. Он жизнь положит, чтобы досконально продумать, как это сделать, все сюжетные ходы проработает, психологию действующих лиц учтет. Вот как ты, Сеня, расколол механика звездолета? Да ни один нормальный человек ничем подобным заниматься не станет. Всякий может возомнить себя Наполеоном, но не всякий станет продумывать тонкости сражений, учитывать силы и особенности противника, да целый воз всего. Голова лопнет. И только у нашего брата-писателя не лопается. Вот такие пироги.
– Эдик, я здесь еще один момент вижу, – сказал я, – ведь никто нас туда, на Машину, не приглашал. Сами же лезли. По велению души. Это как симбиоз. Они использовали наши желания для своих целей. И ведь все были довольны!
– Если не брать в расчет жертв...
* * *
На этом я, пожалуй, закончу свой рассказ. Рассказывать, собственно, дальше нечего. Лаборатории на Банной больше не существует. Сеня съездил на Кубу, полежал на песочке и оклемался. Роман свой закончил, хотя и не в срок. Ну да он с главным редактором издательства на короткой ноге. Эдик, в своем стиле, снова куда-то запропал. А я вот в последнее время все больше думаю об этой странной спецгруппе «бета». Похоже, у меня уже чешутся руки. Похоже, быть новому роману. Тьфу-тьфу три раза и постучать по дереву...
Назад: VI
Дальше: ВТОРЖЕНИЕ-3 «ТРЕТЬЕ НАШЕСТВИЕ МАРСИАН»