V
Полковник «слушал» столик Романа и Риты долго, но ничего путного из этого извлечь не мог. Обычные разговоры обычных влюбленных, обычное обсуждение достоинств и недостатков очередных произведений очередных юных дарований. Количество публикуемых авторов «Цитадели» все росло. Впрочем, это у полковника удивления уже не вызывало.
Карнавал начался с новогоднего заседания «Цитадели». В этот день за столом у Романа оказалось лишь два человека. Девушек почему-то не было. Эти двое вели чудную беседу. Своего собеседника Роман называл «персом».
– Как на Земле, перс? Узнаешь?
– За двести лет здесь многое изменилось. А это, я понимаю, твое занятие, латин? Куда ведешь их?
– Неплохо, правда? Летим к зеленой звезде. Звезду можно назвать «Обретение себя». В них – дар, в каждом. А они ничего о себе понять не могут.
– Еще бы.
– Через творчество что-то начинают в себе прозревать.
– На мой взгляд, латин, на Земле изменилось много, но человек остался прежним. Низменное, по сути, существо. Не боишься, что они это в себе обнаружат?
– Пускай обнаружат, будет что преодолевать.
– Земляне себя не преодолевают. Если бы они себя преодолевали – сколько бы нас уже было!
– Ты, перс, – язычник и некоторые вещи не желаешь видеть. Скорее, не к нам пойдут они, а к своему богу.
– Он и наш бог.
– На Земле это понимают совсем не так. Ты же не изменился за три тысячи лет, остался язычником, хотя и признаешь Единого.
– Космос един.
– А я воспитан христианской эпохой. Я бы сказал, что космос един, потому что бог един. Но это все так далеко от здешних проблем. Ты уже был в своем институте?
– Был.
– Похоже то, чем там занимаются, на науку?
– Совершенно не похоже.
– А они именно это и называют наукой.
– По-моему, латин, ты что-то не то делаешь. По-моему, латин, ты их не ради Марса, а ради Земли ведешь. Зачем?
– Да, может быть. Почему бы и нет?
– Мне Земля нравится по другой причине. Я люблю, чтобы женщин много было вокруг. Красивых и ласковых. Латин, ответь мне, как одному из патриархов, что ты намерен делать со своей женщиной? Для Марса она не годится. Следовательно, ваш будущий ребенок тоже. Отвечай.
– У меня другое мнение.
– Ты заблуждаешься.
– Перс, мои дела – это мои дела.
– Конечно, свобода священна. Но готовься, придет момент возвращения на Марс, и ты их взять с собой не сможешь. Чего будет стоить твоя любовь?
– Что ты знаешь о любви? Ваша Персида не знала подлинной любви.
– Ничего не будет стоить твоя любовь. Ты вернешься на Марс. Ты – марсианец. И никогда уже не стать тебе землянином. Мы – марсианцы, и не важно, чем были наши земные прародины – моя Персида, твои Апеннины.
– Тогда, перс, я останусь здесь, состарюсь и умру.
– Не останешься. А будет вот что. Марс позовет тебя, и ты вернешься. И если, как говоришь, любишь свою женщину – будешь мучим своей любовью, и тоска твоя доведет тебя до того, что возьмешь ее и ребенка на Марс. И там они, обезумевшие, будут страдать. И ты ничего не сможешь изменить. Ты будешь смотреть на их страдания. И в один день ты их убьешь, из любви, Латин, ты сможешь удавить их своими руками? Если нет – значит, ты не любишь.
– Нет, наш Марс – место для счастья, для радости– Ты сдрашиваешь, куда я веду этих людец? Я хочу, чтобы они хоть на одну сотую ощутили ту,радость, которую мы на Марсе привыкли воспринимать как данность.
– А ты задумывался, латин, кто создал нам этот рай? Вы, пришедшие после, не любите думать об этом. А я все три тысячи лет только об этом думаю. Наш дорогой валлиец Герберт, кстати, тебе от него привет, этой темы, по-моему, боится как огня. В «Людях как богах» расписал, что Утопия, читай, наше марсианское общество, возникла из ниоткуда. Сама по себе.
– Я знаю, ты, перс, и другие патриархи верите, что марсиане никуда не уходили.
– Не упрощай. Наш город, само собой, оставлен ими, и все в нем поддерживается их автоматикой, которую мы активизировали и достаточно хорошо изучили. Но... Есть большое «но», латин. Люди как боги... Так самонадеянно. Почему вы, христиане, так самонадеянны? Ваша религия учит противоположному.
– Давай оставим этот спор. Я думал хотя бы здесь от него отдохнуть.
– Да, отдыхаешь ты славно, брат латин. Настолько славно, что потерял трезвость рассудка. Я твою женщину жалею больше, чем ты ее. Хотя, – перс коротко рассмеялся, – наш дорогой валлиец расписал, что жалость нам чужда. Эти протестанты слишком уж просты, не терпят загадок. Если мораль – то четкая как таблица умножения. Если мир человеческих чувств – то только полезных обществу. Вы, православные, намного интереснее. Я не ошибаюсь, в пору твоего младенчества Рим тоже был православным?
– Почему ты так любишь эти религиозные материи?
– А почему ты называешь меня язычником? Я ведь – зороастр, верный Агура Мазды. И за Единого глотки резал в свое время. Ты думаешь, я это забыл? Нет, все это осталось при мне, дремлет на дне души. Так-то. И любил я тоже одну женщину. И сошла она с ума. И что я сделал тогда с ней, думаю, ты догадываешься...
Наступила пауза. Потом перс вновь заговорил:
– Ты нашел кого-нибудь? Я понимаю, что поэтому ты меня сюда и пригласил.
– Нашел. Зовут Викула Селянинович Колокольников. Он писатель.
– Это само собой разумеется. Так значит, русс?
– Пускай будет русс. Хороший человек и повесть написал замечательную. Он уже чувствует Марс.
– Да?
– Да, перс. Мне кажется, что даже среди нас он станет незаурядной личностью, хотя здесь, на Земле, он ничтожен. Я принес тебе его повесть. Прочти. По-моему, он на твоей стороне.
– Что ты хочешь сказать?
– Он утверждает, что Марс кто-то контролирует; нами кто-то управляет. А мы – не славные жители Утопии, а марсианские оборотни.
– Давай, буду читать. Ты уже с ним говорил?
– Нет. Его интуиция слишком опередила его разум. Если ему все сообщить прямо – отвергнет. Поверить, может, поверит. Но отвергнет.
– Тертый калач?
– С виду, как всем здесь и представляется, как раз наоборот. Милый, слабовольный дядька. Сладострастный, жизнелюбивый, чревоугодливый, но добрый. На самом деле он уже побывал в такой передряге, в каких обычные земляне не выживают.
– Человек с двойным дном. Интересного марсианца ты нашел нам, латин. Это надо обдумать. Я сообщу друзьям-патриархам. Потом еще обсудим. Конечно, в случае положительного решения у нас останется не так уж много времени – судьба оставила ему немного земной жизни.
– Я знаю. Здесь он умрет двадцать второго марта. Ты сомневаешься в нем?
– Я сомневаюсь в тебе, латин. В Марсе я тоже сомневаюсь. Сегодня я тебя покидаю. Меня не разыскивай. Я тебя навещу через месяц.
* * *
Они приземлились поужинать в Марселе. Ей хотелось запаха моря. В Марселе был вечер, с моря порывами налетал крепкий ветер, оно глухо рокотало, разбиваясь волнами о камни набережной.
Пятнадцать градусов – после зимней Москвы сущий рай. Можно было сидеть на открытой террасе кафе, дышать резким йодистым запахом водорослей, ароматным дымком, струившимся из многочисленных кафешек.
Она ковыряла вилкой салат, он заказал себе лишь красного вина. И почти не пил.
Она отложила вилку. Сложила на столе руки, как примерная ученица.
– О чем ты думаешь? – спросила она.
– Думаю, что вечер хороший, море пахнет морем, альбатросы кричат, как альбатросы. Ты не боишься во мне разочароваться, королева? – сказал он.
Она промолчала.
– Что я не великий, не волшебник? Что мир держится вовсе не на моих плечах?
Она улыбнулась. Взяла его бокал и отпила.
– Сейчас я узнаю твои мысли. Есть такая примета, если выпьешь из бокала другого человека – узнаешь его мысли.
Она внимательно посмотрела ему в глаза.
– Почему ты плачешь, мой король?
– Не плачу.
– Пойдем на берег.
Они спустились к морю и пошли по набережной, в сторону маяка. Ветер трепал ее волосы. Маяк равномерно взблескивал.
– Замерзнешь, королева. Надо взять шубу, шапку, тогда и гулять у моря.
– Не хочу, – она обхватила плечи руками. – Мне не холодно. А тебе?
– На Марсе минус шестьдесят – нормальная температура, – пошутил он.
– На Марсе... Ты должен туда вернуться?
– Так выходит.
– И ты не волшебник?
– Сегодня мне объяснили, что я буквальное ничто.
– Тогда зачем мы здесь, король? Где наше настоящее королевство?
– Наше королевство – Гармония. Мы, так долго в нем были с тобой. В изгнании, надо оставаться меньше.
– Изгнание – это Земля или Марс?
– Этот мир. Пойдем, королева, греться.
– От сессии до сессии живут студенты весело... Зачем мне быть журналисткой?
– Ты будешь необычной журналисткой. Тебя будут бояться и тебе не будут врать. Ты будешь спрашивать их о главном, и им придется заглядывать в себя по-настоящему.
– Буду, буду... И ты будешь. И он.
– Может, мне поднять бунт?
– А ты знаешь главное?
– Боюсь, что нет.
– Тогда никакого бунта. Мы все переживем, Роман. Раз есть Гармония, раз она наше королевство...
Он подхватил ее на руки.
– Я побегу. Не будешь возражать волшебнику?
– Не буду...
Он добежал до машины, почти не запыхавшись.
– Вот такой я сильный, моя королева. И выносливый.
А потом, уже серьезно, добавил:,
– Но ты сильнее меня. Мне даже кажется, что не я к тебе пришел, а ты ко мне.
– Мне теперь ридется много терпеть? Терпеть и ждать?
– Еще ничего не произошло, моя королева.
– Но что-то произойдет. Я не могу, как ты, видеть будущее. Но сейчас мне кажется, я знаю – случится что-то ужасное. Не только с нами: тобой, мной и им. Со всеми.
– Осторожно, Кассандра. Тебе нельзя волноваться. Что будет, то будет. Поехали. По дороге обязуюсь только шутить и ни и коем случае слез не лить.
Он завел двигатель волги и сказал:
– Спешить не будем, поэтому полетим. А когда надоест – тогда прыгнем.
Волга величаво, как на воздушной подушке, приподнялась над землей и, плавно опрокинувшись на спину, стала подниматься в сумеречное небо.
Они сидели в кабине так, словно земля продолжала оставаться под их ногами. Она рассеянно посматривала в окно – вниз, лицом к небу. Вверху, над головой, неторопливо отодвигалось море, вытесняемое усеянной огоньками землей.
Машина перешла в горизонтальный полет, и начались горы. Приятна в использовании марсианская техника. Бешеная скорость, с которой мчалась машина, совершенно не была заметна в салоне. Никакого разрежения воздуха или охлаждения. Никакого сопротивления воздуха.
– А сейчас, королева, обещанные шутки. Смотри вперед. Видишь? Две красные точки. Это выхлопы реактивных двигателей. Нас почтили вниманием ВВС Италии. Я приторможу. Они нас видят на радаре. Поможем итальянским друзьям, – и он включил фары, мигалку поворота и свет в салоне.
Истребители начали действовать: они разделились и, описав несколько фигур высшего пилотажа – наверное, чтобы показать, какие они крутые итальянские парни, – продолжили сближение, оказавшись слева и справа от волги.
—Еще не все разглядели, – прокомментировал он. – Помаши им рукой, королева.
Истребители как раз уравняли свою скорость со скоростью волги и «висели» в нескольких десятках метров от нее.
– А высунуться можно? – смеясь, спросила она.
– Можно, – сказал он. – Опускай стекло.
Она опустила стекло – никакого встречного ветра.
– Эй! Эге-гей! Привет! – замахала рукой.
– Они тебя не слышат.
Она послала «правому» пилоту воздушный поцелуй, а потом показала язык. Было видно, как крестится в кабине пилот.
– Ты произвела на них впечатление. А теперь прыгнем, с сюрпризом для пилотов.
Истребители ощутимо качнуло, отбросило в стороны с боковым вращением. А волга исчезла. И визуально, и на радарах.
– «Лютик», «лютик», – раздались в шлеме пилота ведущего истребителя позывные базы. – Куда вас дьявол понес?
Пилот промолчал. Затем вызвал своего ведомого.
– Бенито, ты видел?
– Что, капитан? – прозвучало в ответ.
– Значит, ничего не видел?
– Я видел автомобиль.
– Бенито, я его тоже видел.
– Он был вверх тормашками, капитан. Клянусь моей мамой, прекрасная женщина посылала мне воздушный поцелуй. Ей-богу, она мне даже подмигнула и поманила пальцем. Она была прекрасна, как Матерь Божия!
– Бенито! Ты ври, да не завирайся!
– Клянусь, капитан, она мне послала воздушный поцелуй, не быть мне больше мужчиной, если вру!
– На базу. Не вздумай протрепаться начальству. Мы видели неопознанный летающий объект. Круглой формы.
И, покачав крыльями «следуй за мной», истребитель вошел в разворот.
* * *
Полковник слушал запись, когда уже наступила ночь. А потом долго сидел в темной комнате и смотрел куда-то в угол. Потом растер ладонями виски и принял нитроглицерин. Прослушал запись еще раз, словно приговор.
Романа сейчас он жестоко ненавидел. Хотелось уничтожить, стереть с лица Земли. И не было никакой возможности это сделать.
Но более всего хотелось спасти Риту. От Романа. Риту было невыносимо жаль, и сердце сейчас колотилось из-за нее, из-за давно уже неиспытываемой, а теперь возникшей жалости. Он был как отец, узнавший, что его ребенок смертельно болен. Полковнику почудилось, что сейчас он лежит в могиле, а его дочь бредет по сумрачному, лишенному света пространству, среди живых. Но не замечают ее живые, они слепы, и лишь она, его дочь, видит, куда забрела. Могильная земля сковала члены, он хочет крикнуть, но голоса нет.
Полковник очнулся. И прослушал разговор в третий раз. Записал в блокнот: «Викула Колокольников, писатель. Позвонить Грязеву». Закрыл блокнот и стал медленно массировать лицо. Потом опять раскрыл блокнот на той же странице, добавил к записи: «22 марта» и дважды подчеркнул красным карандашом.
Он еще не успел всего осознать, но сработали профессиональные навыки: «если противник ограничен во времени, значит, его можно на этом поймать».
Наутро полковник проснулся совершенно разбитым. Не сразу даже и вспомнил, что за беда на него свалилась. Чувствовал он себя больным, словно поднялась температура.
Он лежал и восстанавливал в голове разговор двух марсианцев. А потом сказал себе: «Болезнь – не причина отменять запланированные мероприятия». Встал, полностью привел себя в порядок, – когда действуешь по заведенному порядку, это мобилизует, – нашел телефон Грязева. Тот оказался дома.
Полковник назвал себя, Эдуард ответил:
– Я узнал вас, Степан Тимофеевич. Чем могу служить?
– Скажите, Эдуард, вы, насколько я знаю, к тому же писатель?
– В некотором роде, – ответил Эдик.
– Вам ничего не говорит имя Викулы Колокольникова?
– Я его знаю. Зачем интересуетесь, Степан Тимофеевич?
– А насколько хорошо знаете?
– Вообще-то, он мой приятель.
– Вот как? Что ж, это одновременно и упрощает, и осложняет дело. Нам надо встретиться, майор. Хорошо бы – сегодня.
Грязев долго не отвечал. И тогда полковник добавил:
– Эдуард Самсонович, я уже пенсионер, и мой интерес – это интерес частного лица. Это срочное дело, потому что речь идет о жизни вашего друга.
– Я-ясно. Хорошо. Встретимся. Вы из дому?
– Да.
– Я позвоню через час.
* * *
Вечером Эдуард появился на квартире у полковника. Полковник выглядел неважно, совсем не тем крепким мужиком со здоровым цветом лица, что «сидел в засаде» на Банной.
Полковник не стал сразу вводить в курс дела, словно экономя силы или время для главного разговора.
– Пожалуйста, Эдуард, прослушайте запись. Запись подлинная.
Полковник включил компьютер, запустил программу воспроизведения и вышел на лоджию покурить. Запись он знал наизусть, а от голосов марсианцев уже тошнило.
Эдуард оказался явно не готов к такому повороту событий. Первый раз он воспринял запись как во сне – слова теряли обычный смысл, обретали новый.
Было непонятно, все казалось несерьезным, ненастоящим. Эдуард запустил запись по новой. Заставил себя сосредоточиться, воспринимать серьезно. Потом особо прокрутил концовку разговора, касающуюся Викулы.
Полковник все курил на лоджии. Эдуарду пришлось присоединиться.
– Ну и каковы будут объяснения, Степан Тимофеевич?
– Вы, кажется, фантастику пишете?
– Пишу.
– Тогда вам многое должно быть понятно.
– Надеюсь. Хотя фантасты не верят ни во что сверхъестественное. Тем более, в марсианцев, а не марсиан.
– Но вы ведь не только фантаст, но и майор?
– Да, и поэтому готов отнестись серьезно.
– Тогда слушайте. Первопричины моего интереса к литературному обществу «Цитадель» – именно там произведена запись, – я раскрывать не буду, они личного свойства и к делу не относятся. Общество собирается в кафе с довольно необычным интерьером. Космического свойства, что ли. Там звезды летят. Плазменные экраны стоят десятки тысяч долларов. Интерьер этот хозяину совершенно не выгоден с коммерческой точки зрения. Но между тем руководитель общества, в записи он фигурирует как «латин», сумел уговорить раскошелиться.
– Может, они с хозяином деньги отмывают?
– Нет, между ними нет ничего общего, никаких дел. Просто, знаете ли, пришел этот латин и убедил. Пришел, увидел, убедил. Убедил он и пацанов, что собирались там. В том, что они гении.
– А они не гении?
– А вот как раз я с вами проконсультируюсь. Роман, так латин себя называет среди людей ходит по редакциям и с пугающей легкостью пристраивает опусы своих питомцев. Слыхали о таком Я-Страннике?
Эдик хмыкнул.
– Да, в самом деле. Держал в руках. «Бодриус» – элитное издательство, литературных серий для дегенератов у них нет. Я-Странник для меня – полная загадка.
– В самом деле? То есть, вы считаете, что Я-Странник настолько гениален?
– Наоборот, полнейшая графомания. Амбициозная и слепая в своей амбиции.
– Ага, замечательно. Мои соображения подтверждаются. А некая Викке?
– Еще хуже, – рубанул Эдуард. – Совершенно беспомощна. Впечатление – она ждет, что кто-то из читателей поможет ей наконец покончить с собой.
– Да, замечательно. А скажите, Эдуард, что следует предпринять, чтобы так убедить издателя?
– Надо быть его женой, а еще лучше – молодой любовницей.
– Вот как. Видите, Эдуард, наш латин умеет воздействовать на любого. Поверьте мне, я это почувствовал на себе, я там был несколько раз. И в последний мой визит меня раскололи. С моей стороны не было никакой специфической активности. Просто приходил и сидел, наблюдал. В последний раз решил прихватить свою рукопись, на всякий случай, в качестве легенды, что ли. В молодости я тоже чуть-чуть грешил фантастикой. И мне тут же рассказали, что принес я рукопись в качестве легенды, и что я полковник.
– И какие были их действия?
– Никаких. Не просили ни удалиться, ни... удавиться, – полковник нервно рассмеялся. – Мне думается, он бы не возражал, если бы я продолжил свои посещения. Я еще раз зашел в кафе, только чтобы поставить «жука»...
Эдуард подумал: «Э-э, товарищ полковник, соврал ты мне». Эдуарда в свое время обучали признакам, когда собеседник «недоговаривает, лукавит или нагло врет. Да и писательский труд предполагает изощренное внимание к окружающим, вырабатывает так называемую «писательскую наблюдательность» «Есть какой-то левый интерес. Ну-ка, ударим "по площадям"».
– А что за женщину они обсуждали?
– Любовь этого латина...
Полковник замялся, потом, видимо, поняв, что замешательство может оказаться красноречивым, добавил.
– Действительно, яркая женщина.
– Так она что, была там?
– Да, постоянно.
«Ну ясно. Последняя любовь полковника. Не плохое название для повести. Оставим тему».
– Ну что ж. Каково будет ваше резюме, полковник?
– Я скажу. Очевидно, некогда, скажем, три тысячи лет назад, кое-кто набрел на марсианский артефакт. И был переброшен на Марс, в специально созданный для людей город. Постепенно там накопилось достаточно большое, покамест трудно сказать, какое именно, количество людей. Заметим, что не всякий человек пригоден для колонизации – действует некий критерий отбора. Заметим также, марсианцы способны пребывать на Земле ограниченное время. И все это время они посвящают поискам пригодных к колонизации землян. Не знаю, может быть, они там не размножаются. Не знаю, пока. Видите ли, если бы размножались, даже с малой интенсивностью, – то зачем тогда придавать такое баснословное значение каждому кандидату в неофиты? Другого рода деятельность на Земле, как-то: просвещение землян, прочая гуманитарная деятельность или амурные дела – не приветствуются. Очевидно, латин внедрился в литературную среду в поисках кандидатов в неофиты. Перс же, если вы внимательно слушали, внедрился в научную среду. Но наш латин взял на себя больше, чем это приветствуется марсианским сообществом, и получил выволочку. Но, заметим, на это ноль внимания. Свобода у них, видите ли, священна.
– Так значит, Викула – кандидат в неофиты?
– Проблемный, заметим, кандидат. Но каждый кандидат, как я говорил, у них на вес золота. И потом, это самое для нас важное, они будут торопиться с ним. Поскольку знают предельную дату... Надеюсь, вы все сказанное этими двумя воспринимаете всерьез?
– Процентов на девяносто. Остальные десять – от врожденного оптимизма.
– Вижу, мы с вами сможем поработать продуктивно, насколько в данных обстоятельствах возможно. Предельный срок – это единственный наш шанс сыграть на их поле. В наших интересах, чтобы Колокольников остался жив. Для этого он должен принять их предложение, если таковое поступит. Будем исходить из того, что оно поступит. Значит, нам следует все выстроить. Вы Колокольникова знаете лучше. Нам надо найти необходимые доводы.
– Это трудная задача. Викула, в отличие от меня, фантаст до мозга костей. Даже если прокрутим ему запись, может не поверить. А если поверит – испугается. Тогда от него уж точно ничего не добьешься.
– Значит, запись ему прокручивать нельзя. Я-то думал...
– Ничего. Я разработаю сценарий. Главное на самом деле не это. Как на него подействует контакт с этими марсианцами? Насколько я уразумел – они вельми сильны гипнотизировать.
– Это не гипноз, поверьте моему опыту, – возразил полковник. – Нечто похлеще.
– Вот и я об этом. Задача усложняется. Есть такая формула: когда знаешь врага в лицо – с ним легче бороться. А что еще мы имеем кроме? Только сознание, разум, волю Викулы. Один раз он устоял...
– Вы о чем? – мгновенно отреагировал полковник.
– Ну... У меня тоже есть кое-какие секреты, в которые не хотелось бы сейчас вдаваться. Знаете, полковник, есть и другая обнадеживающая штука. Марсианцы чего-то нашим Викулычем недовольны. Невкусно пахнет, а?
– Есть такое дело.
– На, это и будем уповать?
– Пожалуй что.
– Я со своей стороны, готовлю сценарий и организую наблюдение за Викулой.
– С наблюдением осторожнее. Лучше вообще без него обойтись. Марсианцы, я думаю, даже уверен – моментально ваше наблюдение раскроют.
– Я использую электронные средства, это как, проходит?
– Похоже, проходит, у меня ведь прошло. Я так понимаю, они больше на людей настроены, а не на технику.
– Итак, полковник, у нас по крайней мере месяц срока.
За этот месяц Эдуард организовал тщательное слежение за Викулой. Явился в гости и снабдил «жучками» квартиру. На всякий случай то же проделал и у Сени, и в Сениной «Ауди-турбо». И еще презентовал Викуле швейцарский фирменный браслет для часов. Викула носил часы на истрепанном кожаном ремешке, поэтому подарком остался доволен. Одна маленькая деталька браслета представляла собой радиомаячок. Вторая, не менее маленькая деталька – микрофон. И третья – блок питания, самоподзаряжающийся от качания руки, а также от света.
Незадолго до срока предполагаемой встречи перса с латином Эдуард с полковником провели «рабочее совещание». Полковник был недоволен тем, что по Викуле не ведется плотной работы.
– Когда же вы, Эдуард, начнете обработку?
– Викула – человек такой: если на следующий же день после нашей с ним беседы его не посетят марсианцы – решит, что это розыгрыш, – невозмутимо возразил Эдик. – А еще через день выбросит все это из головы. Накал нужен. Без накала надеяться не на что.
– Значит, мы должны знать точную дату вербовки?
– Выходит, что так.
– У них есть миллион возможностей выйти на него так, что мы ни сном ни духом. В лужу сядем, майор.
– Не обязательно. Для обработки требуется спокойная обстановка. Поэтому должны заранее предупредить. Думаю, позвонят или напишут. А кроме того, свобода у них священна, полковник, поэтому сейчас я почему-то уверен, что будут давить на сознание, а не гипнотизировать как кролика.
– Ну что мы знаем о психологии марсианцев? Они ведь не вполне люди. Знаете, пристроится один из них где-нибудь на улице позади Викулы. Дунет в дудочку...
– А на Марсе, значит, будет оправдываться, мол, извините, товарищ, что мы вас насильно вывезли.
– А он у них на Марсе сам скажет «Спасибо», что взяли, – полковник явно не спешил сдавать позиции. – Проникшись, так сказать, духом марсианства.
– Ладно, тогда так. У нас, скажем, есть один шанс на миллион переиграть марсианцев. Значит, мы должны его использовать. Есть другие мнения?
– Предположим, мы перехватываем момент вызова Колокольникова на рандеву. Узнаем дату. Вы уже подготовили сценарий разговора с ним?
– Подготовил. О предполагаемой смерти ему рассказывать не стоит. Викулыч такой – может согласиться и помереть. Неожиданный он в таких вещах. Попытаемся убедить его спасти Россию. Здесь имеются возможности.
– Да, все очень просто, – пожал плечами полковник. – Слетать на Марс и спасти Россию.
– Самих марсианцев, как я понимаю, нам, землянам, бояться пока нечего. В данном случае мы пытаемся спасти одного лишь Викулу. Сам себя он спасать не пожелает. А чувствовать себя частью общего огромного дела – это может сработать, потому что такого он еще ни разу не чувствовал, не участвовал, не выработал иммунитета.
– В этом я положусь на вас, Эдуард. Значит, ждем?
* * *
Перс встретился с Романом только в середине февраля. Они медленно плыли над штормовым океаном в огромном, как мини-грузовик, джипе перса и разговаривали. Ураганный ветер вздымал тяжелые волны, волны налетали на джип и не могли никак зацепиться, поймать его. Игрушка была явно не для этого ребенка.
– Поздравь меня, латин, я стал первым, кто полностью перейдя в марсий, смог посетить Землю, кристаллизовать себя здесь.
– Даже не верится. У марсия с астралом нет ничего общего.
– Теперь есть, латин, – перс похлопал себя по груди, – общее перед тобой.
– Итак, первый настоящий выход в космос. Прими мои поздравления, перс.
– Подожди радоваться. Думаешь, мне это доставляет удовольствие? Я сейчас плыву над Марсом, и у меня совершенно нет желания поддерживать собственную кристаллизацию здесь. Другое дело – новые планеты, настоящий космос. Но это в ближайшей перспективе.
– Что ты должен был мне сообщить, перс?
– Кандидатура русса признана, хотя был большой спор патриархов. Я сказал «да». Разнообразие Марсу не помешает. Слишком мы полюбили предсказуемость. Ты знаешь, что это беспокоит меня, латин. К тому же я по-прежнему держусь мнения, что такое предсказуемое развитие зависит не от нас, все запланировано марсианами. Я их уже ненавижу, латин.
– За что, перс?
– Они лишили меня души.
– Э-э... Что ж ты об этом на Марсе не говоришь?
– На Марсе меня устраивает отсутствие души. На Марсе нас все устраивает. А так не должно быть. Это я говорю тебе, старейший. Но поговорим о другом. Почему только на исходе третьего тысячелетия нашего пребывания в лебесе мы смогли выйти в космос, и то в ближайший, сюда, в космос Земли? Уже давно видим в шуле самые далекие миры, и все кажется, – еще немного поработать в марсии – и дорога к ним открыта. И ничего не выходит. Арамей по этому пути пошел, усложнил свои структуры марсия в надежде достичь космического контакта. Я же, напротив, стал упрощать. Это идет в разрез с нашим знанием, латин.
– Так, значит, ты повстречался здесь со своей забытой душой, брат перс? И какой ты ее нашел?
– Жалкой. Крошечной. Ободранной.
– Жалеешь ее?
Перс вдруг исчез. Место за рулем освободилось. Но ненадолго. Через несколько секунд возник снова.
– Извини, старейший, – сказал перс. – Я отвлекся. Оказывается, подобное посещение Земли чревато немалыми неожиданностями. Может быть, хотя бы ты скажешь мне, куда мы движемся? Вы, старейшие, достигли в лебесе таких структурных высот, которые мы, патриархи, в свое время и помыслить не могли. Мы старались в лебесе не задерживаться, мы рвались в марсии, словно в землю обетованную. И что же? Ни мы, ни вы не видим, что нас дальше ждет. Только одно лишь усложнение наших структур и нашего знания. Новые способности? Тебе не надоели твои новые способности, латин? Не отвечаешь. Тебя сейчас интересует только твоя женщина, я знаю. Можешь мне не верить, но я тебя очень хороши понимаю. Я свою душу сейчас почувствовал, как ты свою женщину. Что мне с ней делать?
– Думаю, ни у тебя, ни у меня обратной дороги нет.
– Когда мы последний раз с тобой беседовали, знаешь для чего я был на Земле? Я вовсе не искал кандидата. Я уже знал, что вскоре смогу проникнуть на Землю из марсия, без перемещения тела в лебесе. И думал, что тогда бесповоротно утрачу связь со своим прошлым человеческим существом. Чтобы этого не отучилось, я собирал по всему астралу лоскутки воспоминаний астрала обо мне земном. И, как видишь, преуспел. Не знал я, что астрал хранит так много меня былого.
– А за лоскутки те зацепилась душа. Ты задумал переворот, перс?
– Нечего переворачивать. Увы. Я пытаюсь разобраться с самим собой. На Марсе я, как и все, самодостаточен. И только та часть меня, что погружена в астрал, – загадка.
– Можешь ли ты помочь мне, перс? Я вижу, ты как-то смог соединить доселе несоединимое – земной астрал и марсии. Можешь ли приглушить во мне зов Марса? Хотя бы на какое-нибудь время? Хотя бы на десять лет...
– Как мало ты просишь, латин. Жалкие десять лет... Я подумаю. Мне это уже интересно.
– Ты диссидент, перс.
– А ты – влюбленный дурак, брат латин.
– Итак, приглашение русса остается в моей компетенции?
– Нет. Патриархи решили повести дело лично. Я себя предлагать не стал. Поэтому сюда прибудет халдей. Не любит он кристаллизовать себя в лебесе, но по такому случаю сподобится, старик. Так что, жди гостя. И жди меня. Нам с тобой не русс сейчас важен. Ты, как и я, нуждаешься в горизонтах. Мой тебе совет: с халдеем во всем соглашайся. Он здесь, на Земле, туповат, многого не понимает. Тебя сейчас в Москву?
* * *
Субботним Вечером десятого марта Эдуард позвонил полковнику, сказал, что есть новости и что он немедленно едет к нему.
Сегодня утром Викуле позвонил Роман и предложил встретиться завтра, в воскресенье, по поводу публикации. Викула не хотел терять выходного дня, посвященного Ирише; и перенес встречу, на понедельник.
– Видите, Степан Тимофеевич, прав оказался я. Они позвонили.
– Да нет, молодой человек. Поверьте моему чутью, действовать они должны были не по-человечьи. Просто Роман, латин то есть, во всем хочет походить на людей, заметил я в нем это. Чтобы... – полковник оборвал фразу.
А Эдик мысленно продолжил: «Чтобы его земная подруга нормально воспринимала».
– Что ж, начнем работать. Давайте, Степан Тимофеевич, разработаем план на завтра.
* * *
Халдей неторопливо расхаживал по квартире, словно на экскурсии, скрестив руки на груди, то и дело приговаривая:
– Да, Земля... И как тут можно жить?
Квартира Романа обставлена была аккуратно. Вещей немного, но зато все необходимые. Много пространства, много света, даже пол подсвечен. Окна очень большие, во всю стену. Много картин, они в каждой из двух комнат. А на кухне плазменный экран чуть ли не во всю стену, прямо перед кухонным столом. Из-за чего кажется, что чай пьешь, сидя на веранде у балюстрады высоко в горах; рядом свесили ветви деревья, а внизу между отрогами гор – долина, там течет речка, стоят домики, на полях возятся крестьяне.
Гость, заглянув на кухню, произнес:
– Иллюзии...
Особенно долго он стоял на пороге ванной, сосредоточенно водил взглядом по кафелю, трубам, кранам, как будто все это было невесть что за диво. В комнате задержался у книжной полки, вздохнул, подошел к телевизору, нажал кнопку. Телевизор, стоявший в режиме ожидания, выключился совсем.
– Земля, – брезгливо процедил халдей. – Металл и пластик.
Роман сидел в кресле и ждал, когда гость перейдет к содержательной беседе. Халдей, бородатый, полный, на вид – сорокалетний, в просторной одежде: холщевые штаны, холщевая рубаха, подвязанная сплетенным из разноцветных толстых нитей поясом, – наконец угомонился. Уселся напротив Романа:
– Хозяину полагается угощать гостя. Так, помнится, было на Земле в мое время, так оно и осталось. Я бы не отказался от запеченного барашка.
Роман поднял радиотелефон и позвонил в армянский ресторан «Помидор». Сделал заказ. И спросил халдея:
– Что-нибудь еще?
– Вина бурдюк. Красного. И пару голов соленого сыра.
Роман позвонил в грузинское бистро «Колхида».
– Сладкого... – продолжал халдей, – корейские сладости из риса?
Роман набрал номер корейского ресторана.
– И халвы!
Халву обещали доставить из гастронома.
– Что-то ты скрываешь, латин, – неожиданно сменил тему халдей. – Как попадаете на Землю, так начинаете сочинять секреты, играть в тайны. Какие здесь могут быть тайны, что на этой планете нам скрывать? Здесь нет ничего стоящего. За исключением, само собой, простых и грубых радостей. Но и это всего лишь атавизм здесь пробуждается. Бороться с ним смысла не имеет, зачем отказывать себе в этой невинной глупости? А без этого скучно и пусто. Земля – это пустыня. И перс что-то скрывает. Вот за кем чего никогда не водилось. Настырный всегда был, любил надоедать. Вчера, когда я собирался сюда, спрашиваю его – не подготовит ли он мне астрал, – у него, как-никак, теперь особые здесь возможности? А он, всегда доброжелательный, на этот раз отказал, был отстранен, едва выслушал.
Халдей погладил живот и недовольно хмыкнул. В этот момент раздался звонок в дверь. И начали один за другим доставляться заказы. Халдей вдруг произнес:
– Телячий язык под майонезом – такой нежный, такой мягкий. Во рту тает...
Роман набрал номер итальянского ресторана «Венеция».
Обед свой халдей начал днем, а закончил глубокой ночью. Барашек был съеден дочиста, бурдюк, точнее, два бурдюка «Кинзмараули» выпиты досуха, также благополучно были поглощены две головы сулгуни, тройка телячьих языков и пара кило корейских сладостей. Халва запивалась щербетом, собственно, это уже происходило после обеда-ужина, во время деловой беседы.
Халдей потребовал немедленно вступить в астрале в связь с кандидатом-руссом и быстро, но аккуратно, за что будет отвечать лично он, халдей, пригласить в марсианцы.
Роман возразил, что внезапная кристаллизация среди ночи, посреди спальни, в которой кандидат находится не один, но с посторонним человеком, чревата разнообразными накладками. «И потом, астрал русса так сформирован, что все необычное, поступающее из вещественного слоя, немедленно и безоговорочно отторгается». – «Что нам его астрал?» – вяло возразил халдей, но согласился выслушать план латина.
В итоге они решили дождаться утра и связаться с кандидатом, чтобы завтра же и сделать приглашение. Выбрать форму предложения халдей милостиворазрешил Роману. От себя лишь, чтобы придать приглашению динамики, внес поправку. Долго уламывать русса он не собирался. «Ни минуты лишней здесь не задержусь», – предупредил он. Поправка предполагала кристаллизовать субботний номер московской газеты, который должен был выйти ровно через две недели.
