Глава 21

Дорога по каменистой Лотарингии была не то чтобы трудной, но довольно унылой. Мало что изменилось здесь со времен древнего Лотара, владевшего этой землей во времена первых франкских королевств. Безлюдный, почти дикий край у отрогов Вогезов, изредка ощетинивавшийся зубцами замковых башен, порой давным-давно заброшенных и служивших убежищем для бродяг и воронья. Наш небольшой отряд временами привлекал нездоровый интерес обитателей этих мрачных сооружений, но стрелы Лиса, молнии Ансельма и мой меч быстро охлаждали пыл нападающих, предпочитавших искать более легкую добычу. Неспешно, к великому нашему сожалению, значительно более неспешно, чем нам хотелось, мы пробирались к замку Рош ле Сьон, где располагалось лотарингское прелатство могущественного ордена Богоматери Горной.

— Думаешь, сработает? — в который раз спрашивал меня Лис, похоже, больше меня волнующийся за успех подготовленной нами операции.

— Должно. Я приезжаю в Рош ле Сьон на Мавре, но в одежде простолюдина, называю себя скромным паломником, желающим отправиться в Святую землю, и предъявляю в их банковскую контору ганзейский вексель, прося оплатить его мне по соответствующему курсу.

— Ты точно знаешь, что они принимают к оплате долговые обязательства Ганзейского союза? — беспокоился Венедин.

— Принимают. У них дела с ганзейцами, так что с этим никаких проблем быть не должно. Правда, десять процентов от суммы они оставляют себе на святые дела, но для нас это сейчас не главное.

— Вот ведь как сколачиваются состояния! — возмущался мой напарник. — Тут корячишься, жилы тянешь, надрываешься, пока монеты из окружающей среды вытряхнешь, а тут сидят какие-то умники и знай себе отщелкивают проценты. А нельзя просто припереться в замок, найти того кренделя с постоялого двора, стукануть ему, что под их марку какие-то буквально польские кооператоры подделываются, ну и дать им соответственно возможность восстановить историческую справедливость?

— Ты видел, как они общаются с чужаками? По сравнению с этим телеграмма — Песнь песней. Можешь не сомневаться, дальше калитки тебя не пустят, а привратник выслушает молча сквозь зарешеченное окошко, благодарно кивнет, и на этом сеанс связи закончится. Наверх твое сообщение доложат, вероятно, даже меры по нему примут, но только нам от этого ни холодно ни жарко. Девочку они искать не будут. Так что придется дать им себя поймать, а дальше они, радуясь, как им ловко удалось разоблачить хитрого шпиона, сами приведут меня к своему руководству. А тут уже наша игра.

— Ладно, — горестно согласился Лис. — Черт с ними, с процентами. Но только ты уж с ними не миндальничай, веди себя поподозрительней, а то еще решат, что все нормально, выдадут деньги да вслед ручкой помашут.

— Ты уж не волнуйся, — обнадежил я друга. — Я буду подозрительным, как Ленин на долларовой купюре.

И вот наконец на горизонте замаячила высокая, почти отвесная скала с семибашенным замком, казавшимся ее логическим продолжением.

— Рош ле Сьон, — пояснил местный вилан. — А полдня пути отсюда Шато-Мегир. — Он махнул рукой куда-то на юг. — Тоже их замок. И дальше еще есть, но я там не бывал. Люди говорят, до самого Пайена, что в Шампани, такие башни. Полдня пути — замок.

Поблагодарив словоохотливого крестьянина, мы отправились в скальную цитадель храмовников, где, вероятно, находился ключ к решению нашей многотрудной задачи.

— Удачи, — напутствовал меня Лис. — Ежели что — свисти, подойдем поможем. Но все-таки постарайся, чтобы этих «ежели что» не было.

Первая фаза операции прошла без сучка и задоринки. Я появился у ворот твердыни перед самым закатом. В час, когда дневные службы орденской братии были уже закончены и начались помышления о горнем, духовные чтения, ну, в общем, занятия, никак не совместимые с финансовыми операциями, процентами и пересчетами курсов. Понятное дело, я не стал называть орденским служителям свое настоящее имя и нарекся Кнутом, слугой ганзейского купца Хельмута Штолля. Правда, назвал я это имя тем самым тоном, которым оглашал свой титул на рыцарских турнирах, а получив разрешение остановиться на ночь в орденском странноприимном доме, с такой небрежностью кинул поводья Мавра молчаливому служке, что только откровенный недоумок мог еще сомневаться, что так называемый слуга Кнут не слишком привык сам заботиться о своем благородном животном.

— Задай ему овса! — прикрикнул я. — Да смотри, не скупись!

Служка молча посмотрел на меня, кивнул и, держа Мавра под уздцы, скрылся за воротами конюшни. Похоже, желаемый эффект был достигнут, осталось лишь закрепить результат, не оставив ни малейшего сомнения у местного руководства по поводу коварства моих тайных замыслов. Все, что понадобилось для этого: стило, грифельная доска и получасовой вечерний моцион. Наткнувшись во время полуночных брожений на четырех часовых, несших неусыпную вахту на крутинах, я удовлетворенно направился в свою келью-люкс и с чувством выполненного долга заснул сном праведника.

Поутру в дверь апартаментов настойчиво забарабанили сначала тихо, потом все громче и громче.

— Ну кто там еще? — недовольно рявкнул я.

— Мастер Кнут, — раздалось с той стороны двери, — за вами прислали.

— Прислали, прислали. Чертова гостиница! В номерах холодно, из окон дует! Какие-то идиоты будят ни свет ни заря. Эй! — прикрикнул я. — Вели подавать завтрак!

Если у кого-то еще оставались сомнения в моей принадлежности к сословию купеческих слуг, в этот момент они развеялись. Я поднял запирающий дверь засов и распахнул ее навстречу гостям. Людей, собравшихся пожелать мне доброго утра, собралось немало. Кроме виденного мною вчера служки, рыцарь, два оруженосца и шесть сержантов. Неплохо для начала.

— В чем дело? — придавая своему лицу как можно более суровое выражение, нахмурился я.

— Рыцарь Вальтер фон Ингваринген, — отчеканил старший из моих гостей. — Оставьте свои вещи и оружие и следуйте за нами.

— Повинуюсь насилию, — гордо вскинув подбородок, прокомментировал я, активизируя связь.

— Ну что, захомутали?! — радостно оживился Лис.

— А как же! — гордо изрек я. — Девять человек конвоя. Чувствуется серьезный подход.

— Да ну! — восхитился Венедин. — Это по крути! Но вот если б они еще с собой баллисту прихватили, тут бы всем стало ясно, в каком ты авторитете.

Вели меня долго. Сначала мы спускались куда-то глубоко вниз по винтовой лестнице, так что по моим ощущениям оказались изрядно ниже основания скалы, на которой стоял замок. В конце концов мы очутились в самом низу лестницы, к которой примыкали широкие, выложенные камнем тоннели, веером расходящиеся в разные стороны.

— Они, похоже, здесь не теряют время даром, — пробормотал я.

Услыхавший это рыцарь-проводник едва заметно ухмыльнулся и молча указал мне на одну из подземных троп. Пещера, в которую она вела, была скудно обставлена, но вполне хорошо освещена парой десятков факелов, закрепленных на стенах.

— Ждите, — кратко произнес мой сопровождающий и запер за собой дверь, оставляя меня одного.

«Интересно, — подумал я, осматривая свои новые хоромы, — чего было тащить меня в такую даль? Вернее, в такую глубь. Неужто только ради того, чтобы продемонстрировать, каких успехов в шахтном деле добился досточтимый орден Богоматери Горной?» Ответа не было. Я продолжал рассматривать помещение, хотя, говоря по правде, экспонатов, достойных рассмотрения, здесь практически не было: два табурета, весьма добротных, но лишенных даже намека на изящество, большой стол под стать им, факелы да неизменный щит с червленым крестом, подозрительно смахивающим на древнюю руну «алгис» в ее правильном, верхнем написании. В центре креста на вмещенном щитке красовался орденский герб с пятилепестковой розой, окруженной терновым венком. Над щитом была отчетливо видна латинская надпись: «Sub rosa est».

— Суб роса эст, — услышал я за спиной резкий мужской голос.

— Спасибо, — поворачиваясь на звук, поблагодарил я. — Мне известна латынь. Все сказанное здесь — сказано под розой, то есть втайне.

— Верно, — несколько удивленно кивнул пришедший. — Что ж, обладание знаниями весьма похвально. А тяга к ним — одно из качеств, отличающее человека благородного от смерда. — Он подошел поближе.

Я не ошибся, передо мной был тот самый немногословный рыцарь с постоялого двора под Штраумбергом.

— Что вы еще можете сказать, глядя на этот крест? — произнес он, пытливо глядя на невесть откуда взявшегося умника.

— Немного, — пожал плечами я. — Вот, скажем, форма вашего креста напоминает одновременно и человека, поднявшего в молении руки к небесам, и одну нашу руну, означающую либо рога лося, либо же осоку. О ней сказано: «Лосиная осока, произрастая из болота, больно ранит и изгоняет, поранив до крови, любого, кто попытается срывать ее; эта руна призывает защиту в истине; в магии она используется для предохранения от зла, усиления удачи, жизненной силы».

— Неплохо, — с уже нескрываемым интересом, глядя на меня, произнес собеседник. — Хотите еще что-нибудь добавить?

— Пожалуй. Вот эта эмблема, — я указал на розу в кругу терний, — ее также можно толковать двояко. Либо мы говорим о розе как о символе Богоматери и о терновом венце как о напоминании о мучениях Сына Ее, нашего Спасителя, либо же мы вспоминаем, что роза также означает тайну, о чем, кстати, свидетельствует сей девиз, а венец означает не столько мучения Сына Божьего, сколько колючую изгородь, защищающую тайну от непосвященных.

Мой слушатель стоял, покачиваясь с пятки на носок, и, сложив руки на груди, смотрел на меня удивленно.

— Очень хорошо, — кивнул он, дождавшись, пока я договорю. — Мне отчего-то кажется, что вы, господин рыцарь, довольно пристально интересуетесь нашим орденом. И даже более того, вы знаете куда как больше, чем вам должно знать.

— Вас, вероятно, беспокоит — откуда? — усмехнулся я.

— Сказать по чести, да.

— А если я заявлю, что просто хорошо разбираюсь в искусстве составления и чтения гербов, вы мне, очевидно, не поверите.

— Несомненно, — кивнул храмовник.

— Ну, тогда, — я развел руками, — мне остается только заявить, что перед тем как узнать все то, о чем я вам только что рассказывал, я также прочитал слова «суб роса эст».

Это была чистейшая правда. Несколько лет назад, готовясь к очередной командировке, я проработал массу первоисточников, относящихся к шотландскому франкмасонству, и наткнулся на упоминание о таинственном рыцарском ордене Розы и Терновника. И величался сей манускрипт именно так: «Сказано под розой». Однако не мог же я поведать об этом орденскому иерарху!

— Что ж, неплохой ответ, — кивнул хозяин апартаментов. — Во всяком случае, он показывает вас человеком, стремящимся сохранить чужие секреты.

— Сохраняющим секреты, — поправил его я.

— Возможно, — согласился он, садясь и указывая мне на оставшийся табурет. — Однако я пришел сюда говорить совсем на другую тему. Вальтер фон Ингваринген, — неспешно произнес храмовник, внимательно отслеживая мою реакцию на свои слова, — вы же не станете отрицать, что именно таково ваше имя?

— На родине меня звали немного по-другому, но в Германии действительно называли так.

— Хорошо, — кивнул мой собеседник, — я буду именовать вас, как вы того пожелаете. Мое же имя Сальватор де Леварье, и я являюсь приором Лотарингии.

— Весьма польщен. — Я привстал, демонстрируя глубокое почтение.

— Полноте, — махнул рукой мсье Сальватор. — Мы здесь просто рыцари, а рыцари равны между собой, будь то король или же последний башелье, выезжающий в бой на чужой лошади.

— Как прикажете, — пожал плечами я.

— Для начала, Вальтер, я хотел бы задать вам вопрос: на что надеялись вы, соглашаясь идти соглядатаем в это командорство? Разве вы ничего не слышали о том, что наши люди внимательно следят и за тем, что делается при европейских дворах, и за тем, кто побеждает на рыцарских турнирах…

— Да, я знаю об этом.

— Тем более, — продолжал приор. — Быть может, вы и не помните, но однажды мы встречались. Не так давно, на постоялом дворе у Штраумберга. У меня прекрасная память на лица.

— У меня тоже.

— Вот как. Как же тогда, зная все это, вы приезжаете сюда, устраиваете какое-то нелепое представление, выдавая себя за купеческого слугу? Как вы осмеливаетесь так грубо и неумело составлять план крепости на виду у стражи? Я не могу понять, о чем вы думали в этот момент.

— Начистоту?

— Конечно! Какой смысл здесь говорить по-другому?

— Я думал, что если служка окажется недостаточно наблюдательным и не опознает во мне опоясанного рыцаря, если брат-казначей по какой-то нелепой случайности примет меня за купеческого слугу, если встреченная мной на стенах стража сочтет, что я вышел полюбоваться ночными пейзажами и не донесет об этом кому следует, то мне придется покинуть командорство несолоно хлебавши, и ума не приложу, где бы я после этого искал вас среди десятков командорств и хозяйств Лотарингии.

Глаза де Леварье округлились.

— Вот как! Значит, вы искали именно меня?

— Именно вас. Вы мне очень нужны, и, можете мне поверить, если бы мне не удалось разыскать вас сегодня, я бы придумал что-нибудь еще более заковыристое, чтобы найти вас хоть в любом из ваших замков, хоть как здесь, под землей, хоть на дне океана.

Приор Лотарингии смерил собеседника удивленно-заинтересованным взглядом.

— Забавно. И зачем же, позвольте узнать, я вам так понадобился?

— Вы хорошо помните нашу встречу на постоялом дворе?

— А что, собственно говоря, о ней можно помнить? Мы виделись всего лишь краткий миг, не сказав друг другу и двух слов.

— Верно. А утром, точнее, даже и не утром, а еще ночью вы отправились дальше в путь.

— Таков наш обычай, — согласно кивнул де Леварье. — Мы никогда не останавливаемся вне владений ордена на срок больший, чем нужен для того, чтобы поесть самим, накормить коней и немного передохнуть. День или ночь, погода или непогода, для нас это не имеет значения.

— Речь не о том, — мягко прервал я приора Лотарингии, явно настроенного продолжить разговор о нравах и обычаях ордена Храма Богоматери Горной. — Спустя сутки на этом же постоялом дворе пропала девочка, которую мы сопровождали. Ее подменили фейри.

— Я слыхал, что фейри временами грешат тем, что подсовывают в колыбель подменышей вместо человеческих детей. Но, если не ошибаюсь, ваша спутница давно уже переросла детские колыбельки, — неспешно заметил мой собеседник, явно не понимая, каким образом рассказанное мной связано с желанием отыскать его скромную особу.

— Да, — согласно кивнул я. — Ей было немногим менее четырнадцати лет. И фейри похитили ее, понуждаемые к этому могущественным заклятием. Нам удалось заставить их сознаться в этом.

— И что? — недоуменно поинтересовался мсье Сальватор.

— Ровным счетом ничего. Разве что на похитителях были одеяния вашего почтенного ордена, и, по утверждению фейри, направлялись они в Рош ле Сьен. И вот что еще. — Я посмотрел на дернувшееся как от удара лицо приора. — Эта девочка — невеста сына императора Фридриха II принца Людвига.

— Вы полагаете, — мрачнея на глазах, произнес де Леварье, — что мы, движимые известной вам неприязнью к императору Священной Римской империи, похитили невесту его сына? Я верно понимаю ваши слова?

— Ни в коем случае. — Я покачал головой. — Пришел бы я сюда таким вот образом, ежели б подозревал вас в этом преступлении. Да и к тому же мне достоверно известно, что похитители киевской княжны состоят на службе у графа Генриха фон Шверина. Они пытались обречь нас на смертную казнь, сорвать невыгодный для северной Лиги династический брак и, как вы сами видите, очернить высокое имя вашего ордена. Вы сами понимаете, что могло быть, если бы мне и моим друзьям, сейчас ожидающим результатов этого визита, не удалось раскрыть глаза его величеству насчет коварной уловки шверинцев.

Императорская армия могла быть под этими стенами еще вчера. Как видите, ее здесь нет, и император Фридрих, невзирая на ту неприязнь, о которой вы говорили, не полагает вас виновным в случившемся несчастье. Сегодня у него, у нас и у вас один враг. И я пришел просить вас о помощи в борьбе с этим врагом. В борьбе, цели которой близки каждой из участвующих в ней сторон.

Приор Лотарингии слушал меня в полном молчании, чуть постукивая кончиками пальцев по поверхности стола. Я смолк, и в подземелье воцарилась гнетущая тишина, все более гнетущая от того, что прибавить к вышесказанному мне было нечего, а реакция храмовника оставалась по-прежнему непонятной.

— Полагаю, все сказанное вами правда, — произнес он и, резко встав, направился к двери. — Ждите, за вами придут, — бросил он у самого выхода. — Да не вздумайте выходить сами, если хоть немного дорожите своей жизнью.

Ожидание затянулось. Уж и не знаю, сколько мне пришлось провести в гордом одиночестве, часть факелов уже погасла, да и оставшиеся норовили последовать за ними, погрузив подземелье во тьму, когда дверь отворилась и я увидел на пороге давешнего рыцаря, приведшего меня сюда утром.

— Я еще увижу сегодня его честь мсье Сальватора де Леварье? — осведомился я, поднимаясь по лестнице вслед за проводником.

— Не ведаю, — отрезал тот.

— Но он в замке? Он никуда не уехал?

— Господина приора не было сегодня в замке, — кратко отрезал храмовник, не обращая никакого внимания на мое удивление. — Вам велено ждать дальнейших распоряжений. И очень прошу вас, не пытайтесь бежать.

Когда я возвратился в орденский странноприимный дом, был уже вечер. Расторопный служка поспешил провести меня в номер с такой безучастной любезностью, как будто и не было утреннего ареста и всех связанных с ним последующих оперативно-следственных мероприятий: мои вещи в келейке были сложены весьма аккуратно, даже более аккуратно, чем до обыска.

— Прикажете подать ужин? — глядя сквозь меня, спросил провожатый.

— Да уж, будь добр, — кивнул я, чувствуя, что с самого утра у меня не было во рту и маковой росинки.

— Сию минуту, — поклонился он. — Не обессудьте, у нас весьма скромная трапеза.

Портье не покривил душой, похлебка из вареных бобов навевала грустные воспоминания об императорском столе. Когда же на следующий день в меню не было внесено никаких корректив, я уже поглощал содержимое своей миски с видимой досадой, к вечеру переросшей в остервенение. Особенно же злило то, что до меня здесь, похоже, ровно никому не было дела. Кроме, пожалуй, гостиничного слуги, разносившего тощую баланду, да пары стражников, заступавших мне дорогу, стоило попытаться выйти во двор.

Я коротал время в разговорах с Лисом, утверждавшим, что за прошедший день крепость не покинул ни один человек, бродил из угла в угол и в конце концов с наступлением темноты забылся сном, скорее вынужденным, чем долгожданным.

Утро очередного дня вновь началось со стука в дверь.

— Вставайте, господин рыцарь, — послышалось из коридора. — Приведите себя в порядок и следуйте за мной.

И вновь был бесконечный спуск во чрево скалы, вновь выложенный камнем тоннель, подземелье с яркими факелами на стенах и орденским крестом напротив двери. На этот раз ждать пришлось недолго, мессир Сальватор де Леварье распахнул дверь и ворвался в комнату мощным стремительным шагом, как и в тот памятный вечер на постоялом дворе.

— Рад видеть вас в добром здравии, Вальтер.

Я поклонился в ответ.

— Ваша честь, господин приор, будет ли вам угодно дать мне ответ, в силах ли орден оказать ту помощь, о которой я спрашивал вас намедни.

— Силы ордена ведомы лишь Господу нашему, о вашем же деле скажу лишь одно: все то, о чем вы мне поведали, истинно.

— Мне отрадно это сознавать. Значит ли это, что вы поможете нам? — вновь уточнил я.

— Все в руке Божьей, мы лишь покорны воле Его.

Я удивленно уставился на своего собеседника. Наш прошлый разговор имел весьма светское звучание, теперь же имя Господне буквально не сходило с уст приора. Можно было подумать, что мессир Сальватор попросту тянет время, однако с тем же успехом он мог томить меня ожиданием в убогой келье, пока я окончательно не сошел бы с ума от неизвестности и не начал бы с Божьей помощью разносить гостеприимное приорство по камешку. Однако я был вызван сюда, а стало быть, у его чести было что сказать, и можно было утверждать с полной уверенностью: все, что желал сообщить мне лотарингский рыцарь, он намеревался довести в строго определенный момент и ни минутой ранее. «Что ж, — вздохнул я про себя, — приготовься ждать и слушать, поскольку другого выбора в данной ситуации, похоже, нет». Мсье Сальватор, очевидно, оценил мое молчание должным образом. Он подошел к орденскому кресту и заговорил, указывая на него:

— Позавчера, Вальтер, я был немало порадован вашими познаниями в постижении скрытого смысла наших эмблем. Как я уже говорил, вы встали на тот самый путь, который отделяет смердов, в каком бы звании они ни были, от людей истинно благородных. Я хотел бы помочь вам идти по этому пути, ибо он ухабист и без надежного проводника вы рискуете сломать себе шею, не одолев и сотой доли того, что уже ведомо вашим предшественникам.

«Ба, да меня попросту решили завербовать! — восхитился я своей догадке. — Что ж, благое начинание. Посмотрим, что из этого выйдет».

— Вот, скажем, этот крест, — продолжал де Леварье. — Позавчера вы назвали мне два значения этого символа. Есть еще одно: сей знак суть опора, знак единения Земли, силой которой мы все живем, и Неба, духом коего наполнено наше бытие. Его форма означает и триединство Божье, и множественность путей, коими человек может служить Ему. При помощи этой связи, этой опоры Солнце Духа оплодотворяет Тело Земли, творя тем самым ежегодно, ежедневно и ежечасно вечное Непорочное зачатие.

«Так, — я выдохнул, переваривая сказанное, — как говорит в таких случаях Рассел, давайте не путать догматы с собачьими циновками. Что-то они тут перемудрили».

— Прошу простить меня, ваша честь, — начал я не спеша и почти робко, — быть может, я не все понял, но ежели речь идет о Непорочном зачатии Богоматери, то сие есть великое чудо…

— Чудо? — не дал мне договорить лотарингский приор. — Лишь профаны, привыкшие глядеть только себе под ноги, не видят истинного смысла сказанного! Где они сыскали чудо? Полная ерунда. В самом зачатии как таковом есть чудо рождения новой жизни, но нет греха, ибо через это зачатие творится замысел Божий. В нем нет ничего порочного. Бог есть Любовь. Зачатие — великое свидетельство Его созидательной мощи. Откуда же здесь взяться греху? Само нелепое понятие греха придумали те, кто, пугая доверчивых простаков адскими муками, держит их в повиновении. Непорочное зачатие совершается ежечасно, ибо земля рождает всякий год, не меняясь и не становясь порочной. Сам Сын Божий создан из праха земного и Духа Господнего.

«Ага, насколько я понимаю, налицо пережитки деметрианского культа. Хотя сама по себе трактовка небезынтересна. Пожалуй, стоит упомянуть о ней в отчете по возвращении». Я заинтересованно посмотрел на собеседника, старательно подбирая слова, поскольку то, что было делом обычным для сотрудника Института экспериментальной истории, для рыцаря Вальтера фон Ингварингена, при всей его образованности, должно было являться дерзким откровением.

— Но ваши слова, — начал я опасливо, — все, что вы говорите, это противоречит тому, что было доселе мной слышано от святых отцов матери нашей католической Церкви.

— Церкви? — усмехнулся храмовник. — Помнится, в старину ваши предки, набегами наводившие дрожь на побережье Европы, частенько вламывались в храмы и щеголяли в одеяниях, кои использовались священниками для проведения служб. Скажите, Вальтер, доведись вам жить в те времена, стали бы вы слушать их, когда б в головы этих диких грабителей пришла вдруг мысль вещать с амвона от имени Божьего?

— Конечно, нет! — возмутился я.

— Так в чем же дело? — Губы моего собеседника сложились в насмешливую ухмылку. — Отчего одни разбойники кажутся вам честнее других? Беспощадные норманны, разбивая в храмах Божьих свои бивуаки, посягали лишь на злато и утварь, на то, что перед ликом Господним не имеет никакой цены. Те же, кто пришел им на смену, присвоили себе право вещать от имени Божьего, владеть Его словом и толковать Его деяния. Но всякий, кто утверждает, что в его устах слова Господни, — разбойник и лжец. Разбойник куда как более мерзкий, чем все грабители храмов вместе взятые. Уста Господни в душе каждого живущего, и не зря было сказано святым Бернаром: «Regnum Dei intra est!» — Царство Божье в нас.

— Но, ваша честь. — Я старался говорить как можно медленнее, демонстрируя оглушенность доводами собеседника. — Но ведь Иисус — Сын Божий, разве Его слова не есть суть слова Господни?

— Каждый может слышать Его слова, — произнес де Леварье возвышенно и как-то печально. — Как и каждый может узреть величие Его, стоит лишь поднять глаза и обвести взглядом вкруг себя. Иисус, исполненный чистого Духа Божьего, умел слышать Его лучше других. Простому смертному необходимо долгими упражнениями подготовить душу для того, чтобы услышать глас Предвечного. Но невозможно передать человеческим языком полученного знания, невозможно выразить словами, как невозможно описать квадратами круг.

Сознающий это идет путем мудрости, ибо знание возвышает, а гордыня сокрушает. Но те, кто говорит, что книги, писанные со слов апостолов, несут нам речь Сына Божьего, клевещут, пытаясь ложью своей оправдать захваченное ими право вещать от имени Создателя. Даже со слов слышавших невозможно буквами запечатлеть эхо, что уж говорить о вышнем, чья речь звучит в душах верующих? Слово Господне чуждо злату. Иисус изгнал торгующих из храма, но был распят, и они вновь вернулись туда, но теперь их торг много гнуснее, чем прежде.

— Но, господин приор, вы ведь и сами строите храмы…

— Конечно. И будем стоить впредь. Ибо истинный храм — творение боговдохновенное. Он рождается из тяги человека к гармонии, к возвышенному, к истинной любви. Само строительство их очищает душу, а вид прекрасного собора наполняет гордостью за творение человека, идущего путем познания. Храмы нужны для того, чтобы душа верующего, вошедшего под его своды, устремлялась ввысь, радуясь величию конечной цели человеческого бытия, а вовсе не затем, чтобы в стенах его лжесвидетельствующие о Господе собирали лепту с паствы, словно жадные мытари, ведающие, что им никогда не придется держать ответ перед Тем, чьим именем они творят свои поборы.

Я слушал затаив дыхание. Лекция о теологии рыцарей Храма начинала меня занимать куда как больше, чем я предполагал вначале.

— Неужели вам известен смысл Бытия? — проговорил я, демонстрируя полное замешательство.

— Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему! — бросил де Леварье. — Смысл Бытия в самом Бытие. И вот что я скажу: все в этом мире от Бога. Бог создал Хаос и Бог создал Гармонию. Он же создал человека и Путь от Хаоса к Гармонии, который человеку нужно пройти, чтобы самому стать Творцом и тем самым слиться с Предвечным в силе и славе Его.

Нечто подобное я слышал когда-то от великого мастера боевых искусств Ю Сен Чу. И Путь, и предначертание человека, идущего по нему, и конечное слияние с Космосом, все это было мне знакомо. Но слышать от приора храмовников лекции по буддизму, пожалуй, в этом было что-то запредельное. Однако в подобной ситуации долг оперативного сотрудника Института велел мне не поддаваться на провокации и, более того, по возможности провоцировать самому.

— Но позвольте, мессир, — деланно возмутился я, — как же возможно предположить Хаос творением Господним? Не разумнее ли считать, что он порождение того, чье имя я бы даже не стал произносить в этих стенах.

— Дьявола? Сатаны? — Сальватор махнул рукой. — Снова бредни. Одни и те же нелепые бредни. Я не спрашиваю, откуда вы их набрались, ибо прекрасно знаю об этом сам. О чем вы говорите, мой друг? Откуда взялся этот ваш носитель предвечного зла? Его не было до часа Первого творения, а стало быть, он также часть Бога.

Но в Боге нет зла. Эрго, в нем не может быть чего-либо того, чего не было бы в Господе. Но Бог есть любовь. Откуда же взяться тому самому предвечному Злу, носитель коего вас так страшит? Есть Путь, и он не прост, ибо ничто в мире не совершенно, пока Путь не пройден. В чем же здесь вы видите зло? В том, что люди желают смерти друг друга, желают чужого богатства, чужой славы? Но все это людские желания, в них нет ничего такого, для чего понадобился бы Дьявол. Разве что для оправдания собственной слабости.

— Но грехопадение?.. — попытался было вставить я.

— Полноте, снова сказки. Пребывающему в покое тяжело сделать первый шаг. Но ведь для того и создан Путь, чтоб по нему идти. Состояние полного покоя присуще только смерти. Если желаете, вы можете наречь этот Путь Путем познания Добра и Зла. Но чем дальше я иду по нему, тем более убеждаюсь, что то, что мы называем Добром и Злом, не более чем наша собственная оценка тех или иных деяний. Возможно, когда-то и вы сами поймете это, — завершил он печально.

— Хорошо, — не унимался я, готовясь использовать свой резервный козырь. — Вы человек много более образованный, чем я, мне сложно спорить с вами. Но все же если, как вы утверждаете, те, кто говорит от имени Божьего, лжецы, от чьего имени говорите вы?

— Хороший вопрос, — усмехнулся храмовник, — очень хороший. Я вижу, мои слова попали на возделанную почву. Это меня весьма радует.

— И все же я не услышал на него ответа.

— Мы все здесь лишь ученики. Мы учимся слушать и претворять в жизнь услышанное. То, что я говорю, — лишь то, что я понял из донесшегося до меня, лишь то, что мне удалось выразить в словах. Тем самым речь моя ложна, как любая речь человеческая. Но в ней есть крупицы истины, и от того, кто слушает, зависит — извлечь их или же пройти мимо. — Он хотел еще что-то добавить, но в дверь тихо застучали.

— Прошу простить меня, — поклонился мессир де Леварье, — думаю, это не займет много времени.

Отсутствовал он минут пять, едва ли больше. Когда же вернулся вновь, он впервые с момента нашего знакомства улыбнулся и, разведя руками, сообщил:

— Увы, Вальтер, нам придется прервать нашу высокомудрую беседу. Полагаю, мы к ней еще вернемся и, вероятнее всего, довольно скоро. Пока же, прошу вас, ступайте за мной, для вас есть известие.