Часть 3
Обмен невозможен

Терранцы знали о существовании пальмы, ели и омелы только по учебным программам. Местная флора последовательно отторгла и то, и другое, и третье. На единый языческо-христианский праздник нового года/Рождества Христова здесь украшали молодые деревца остролиста шипастого — гибрида крыжовника, терранского груздя бешеного и карликовой березы…

Сомов совершал немыслимо грубое нарушение устава, но его поддерживал весь — до единого человека — экипаж крейсера «Сталинград». Он не видел жену вот уже семьдесят шестые сутки, а она — тут, рядом, на соседнем планетоиде, можно сказать, в двух шагах…

Один малознакомый человек подменил его на вахте. Другой малознакомый человек скрыл этот факт, рискуя карьерой. Третий малознакомый человек, выдав чудовищно секретные разведданные, уверил Виктора в том, что противник не совершит нападения в ближайшие несколько часов; этот рисковал чуть ли не головой — в условиях военного времени. Начальник флотилии броненосных крейсеров командор Бахнов застал его в транспортном ангаре в самый разгар преступного действия: Сомов как раз готовил ко внеплановому вылету казенный шлюп. Увидел командора и застыл. Не врать — так тут и конец его службе, а соврешь, — выйдет глупо, неправдоподобно, бесчестно. Он молчал.

А у командора застыл в глазах целый набор соленых флотских словечек. Если бы — стояло у него в очах — серьезный человек, капитан «Святого Андрея», не рекомендовал ему взять к себе этого раздолбая старпомом на броненосный крейсер «Сталинград», если бы старпом не оказался неожиданно толковым, если бы он, командор, самолично не повесил ему на грудь Синявинский крест, с некоторым опозданием прибывший с Русской Европы, если бы сам Вяликов не отзывался о нем благожелательно, если бы не крайне нервная обстановка за шаг до войны с Женевой, когда на счету каждый офицер с настоящим боевым опытом, своими бы руками задушил негодяя!

Бахнов:

— Разрешить не имею права. Запретить не поворачивается язык. Попадешься — отмазывать не стану. Лети. У тебя четыре часа…

Когда капитан-лейтенант добрался до дома, у него оставалось, с учетом обратной дороги, совсем чуть-чуть. Просто смешно.

Она открыла дверь растрепанная, босая, в халатике, ничуть не скрывавшем третьего месяца беременности. От изумления пошатнулась. Подняла на него глаза. Там, за карими радужками, пылала доменная печь, и в ней медленно плавились флоты всех великих держав мира, особенно воюющих.

— Я счастлива, что ты жив, балбес. Я люблю тебя. Я не могу без тебя жить. — Катенька всегда умела выбрать самое главное. «Гарнир» сути нимало не интересовал госпожу Сомову.

Ее руки легли ему на плечи. Сомов, чуть отстраняясь, выиграл несколько секунд; Катенька никогда не считала достойным делом — сдерживаться.

— Катя, это самоволка. У меня сорок минут. Я не мог не рискнуть…

— Что же ты медлишь, пень бесчувственный!

Его жена и возлюбленная никогда не отличалась особой физической силой. Но иногда Катеньку посещала «священная ярость». Так она это называла. Сегодня приступ «священной ярости» начался двумя стремительными движениями. Первым из них Катенька сорвала со своего супруга форменный офицерский китель. Не расстегивая. Блестящие пуговицы со святыми Георгиями единым брызгом полетели во все стороны. Вторым она выдернула Сомова с порога в спальню и бросила на постель. Катенька на секунду прижалась виском к животу Виктора, а потом жадно поползла по его телу.

Но тут он остановил жену.

— Не одна ты соскучилась, бешеная кошка!

Сомов притянул Катеньку к себе и вложил в поцелуй столько энергии, что перекрыл, по всей видимости, залп крейсерского главного калибра.

Его супруга плевать бы хотела на беременность. Она изогнулась настоящим кошачьим движением, переворачивая Сомова на себя, а потом под себя. Постель оказалась им мала. Они упали на пол, поднялись и вновь покатились, нещадно комкая покрывало, но так и не разжали губ. Наконец, вновь стали двумя.

Она:

— Проклятое чудовище!

Он:

— Мужеубийца…

И опять соединились.

— …чертов брючный ремень…

То, что происходило дальше, не имеет ни малейшего отношения к эротическому искусству. И к исполнению супружеских обязанностей тоже. И, разумеется, к таким вещам как нега, удовлетворение, наслаждение… Самую малость похоже на mortal combat. Чуть больше — на разлив кипящей стали в литейные формы. Еще больше — на непредвиденное двойное извержение вулкана во время испытаний нового ракетного оружия и с аккомпанементом в виде цунами. Физиология мешала Виктору и Катеньке стать андрогином, однако порой они подходили к этому состоянию намного ближе всех живущих и живших.

Но как это было красиво!

Представьте себе два пестрых тропических цветка, сросшихся бутонами. Вот они зацвели одновременно и необыкновенно быстро. Их соседи раскрылись и обрели полную силу в течение суток, а то и более того, но этим двойняшкам хватило десяти минут. Лепестки двух живых радуг проросли друг друга насквозь, не причинив боли и неудобства. И встретили налетевший ветер гордым трепетом единства…

Их любовь неизменно бывала гневной и восторженной.

Когда все закончилось, она резюмировала вышесделанное четырьмя предложениями:

— Одевайся живее, у тебя три минуты: не смотри на часы, я чувствую время… Сашка в яслях, может, увидишь его в следующий раз. Когда сможешь, будь со мной опять — я хочу тебя, я люблю тебя, я жду тебя. Теперь наклони голову… вот так… — и влепила мужу оглушительную пощечину.

— Знаешь — почему?

— Знаю. Я не был дома слишком долго.