— … Прости, брат… Нескоро ты меня увидишь. Если, конечно, увидишь. Не в этом месяце, и не в следующем, и не через два. Расстаемся надолго.

— Отчего же?

— Не могу. Нет, никак не могу…

— Витя, почему?

— Противно мне у вас тут. Как в могиле. И люди вокруг есть, но, выходит, они вроде мертвецов… Спят мертвым сном, а если просыпаются, то немногие и ненадолго. Ты, брат, не принимай на свой счет. Я же понимаю, жизнь у вас так устроена: все вы вроде бутылочных пробок, и каждый, кто сверху, имеет полное право вонзать в вас штопор. Вот и тебя продырявили. Какая грустная жизнь: ни любви, ни веры, ни надежды… одна сухая мудрость помногу и без закуски.

Тут «близнец» рассердился: лицо у него сделалось красным, прямо-таки пунцовым. Видно, как-то иначе надо было реагировать на его слова. А как тут иначе? Дрянь ведь какая несусветная. Лежат под чужим сапогом, целуют подошву и чувствуют себя счастливыми.

— Да что ты понял! — закричал на него двойник, — ты не понял ничего! Ты вообще ничего в нашей жизни понять не можешь! Терра твоя! Рай земной! У вас будто бы нет никакой социальной ответственности! Будто вы живете там все вольные, как волки в лесу! Чушь! Нонсенс! Тупость, серость, нелепость!

А Сомову и впрямь сделалось очень грустно. Смотреть на такое, слушать такое и не печалиться — невозможно.

— Знаешь, брат, есть у нас, конечно, и долг, и ответственность тоже есть… Но мы все вроде братьев друг другу… Или не братьев, может быть, а каких-нибудь дальних родственников. Одним словом, родня. Представь себе: весь планетоид — родня. Кроме женевцев, конечно. И как мы после этого будем друг другу смертно пакостить? Мы не можем. Специально не нафантазируешь… Конечно, есть уроды, уголовники или совсем безмозглые люди, но ведь они исключение. Нас там очень много. Одних русских больше миллиарда уже, плодимся нещадно… Во всей Российской империи столько не наберется, скоро не Россия Терре, а Терра России будет старшей сестрой. Но… пойми ты, как бы много нас не развелось, мы все — вроде очень большой семьи, а не куча отдельных людей. Латино или, скажем, поляки — тоже семьи. Семьи хороших соседей, с которыми мы ладим как сильные с сильными.

— Я не верю тебе. Ложь и глупость.

— Ну и не верь. Дела это не меняет.

— О, разум всемогущий! Наше общество приучилось жить в рамках жесткой иерархии, естественным образом подталкивающей наверх достойнейших. Так сказать, интеллектуальная меритократия. Почти идеальная конструкция. Почти утопия во плоти. И только в нижней части социальной лестницы происходит…

— …большой всепланетный крематорий.

— Как ты смеешь! Это ведь моя жизнь! Я во многом разделяю идеалы… э-э…

— …душегубства.

— Недомыслие! Невежество и недомыслие! Хорошо. Попробуем рассмотреть с точки зрения неразрешимых проблем демографии…

— Воняет.

— Что?!

— Воняет! — гаркнул Сомов. Вся его прежняя сонливость слетела.

Двойник на секунду растерялся, пожух, словно трава под палящим солнцем. Он даже как-то странно засопел… Плакать собирается или какая еще муха его укусила? Чертовщина! Но затем «близнец» как будто собрался, перегруппировал мысли и доводы. Вновь попытался перейти в наступление. На этот раз он взял тоном ниже:

— При всех перекосах системы сельские получают от общества весьма значительный комплекс…

— …похоронных услуг.

— Как об стену! Ты совсем не слушаешь меня! По сути, все, что для сельских делается, надо оценивать как своего рода милосердие.

— Господи, до чего же все тоскливо и глупо выходит… Милосердие и то — на веревочке: то под нос сунул, то отдернул.

— Ты это мне говоришь! Ты, вояка! Да я уверен, что у вас смертная казнь применяется массово! Как иначе может быть в тоталитарном мире, да еще и милитаристском! Это же азы! А у нас ее просто нет. У нас этим, ненужным, дают хоть как-то жить.

«Кричит он… Храбрости я ему подкинул с гулькин нос, да и та вся в дурь пошла».

— Напрасно ты воздух сотрясаешь… И у нас ее нет. Ни тайной, ни явной. И никогда смертной казни не было на Терре. Да и в России давно под запрет попала, — были на то свои соображения…

Не стал он объяснять двойнику, как это было. Еще бисера пометать перед кое-кем! Все равно не сумеет взять смысл. Просто не пожелает, как нашкодивший малец не желает слушать, в чем он виноват, и все отвергает — с первого до последнего слова. А ведь до чего красивая история… Государь император Даниил III при восшествии на престол, держал перед подданными речь. Среди прочего, он сообщил об отмене смертной казни, вновь, после долгого перерыва, начавшей применяться в 2023 году. Отмене — безо всяких исключений. И объяснил свои действия предельно просто: «Интересы государства и народа требуют сохранения смертной казни. Разнообразные опросы говорят о том, что 75 процентов россиян не желают расставаться с нею. Большинство общественных движений поддерживают ее, а многие требуют большей строгости. Не существует никаких основательных аргументов для отмены смертной казни, и здравый смысл требует даже не задумываться об этом. Но я своей монаршей волей уничтожаю это зло в пределах Российской империи, потому что Господь сказал: „Не убий“».

А «близнец» замолчал и сник. Когда-то, давным-давно, родители водили Виктора в зоосад земных видов. Очень их немного приспособилось к терранским условиям. Совсем недавно завезли чудо-птицу ворону, единственную на весь планетоид. Наверное, каждый десятый в Ольгиополе выкроил время, чтобы прийти и поглазеть на инопланетное диво. Птицы не водились на Терре, а изо всех земных прижилось лишь три или четыре вида… Ворона сидела, нахохлившись, косила круглой черной кнопочкой глаза на толпу зевак и делала вид, как будто ее никто и ничто здесь не интересует; тем более, она ни в ком не испытывает надобности. Было вороне, скорее всего, до крайности тоскливо. А ветер, никогда не утихающий в этих широтах Терры, бесстыдно ерошил ей перья, — как будто заглядывал под юбку. Так и двойник сейчас: нахохлился, будто старая продрогшая птица, а внутри у него варилась каша-малаша, которую Катенька поименовала бы дамским словосочетанием «смятение чувств».

Тогда Сомов подошел к нему, обнял по-мужицки крепко и сказал:

— Ты не грусти, Дима. Не могу я, уж больно мне тошно. Отойду — может, еще свидимся.

Сидит дерево-деревом.

— Хочешь, буду у тебя на Рождество? — и тут Виктор по унылому взгляду собеседника понял, что тот не понимает значение слова «Рождество».

— …В общем, через полгода. Между пятым и десятым января. Раньше вряд ли. Прости, омерзение такое, аж ознобом продирает. Прости, брат.

И двойник напоследок немножечко оттеплился:

— Ты… приходи. Как-нибудь. На твое Рождество, например…

— Я постараюсь.

Так не сработал «зарайский джокер».

…Тем временем два наблюдателя, пребывающие в весьма удаленной точке, продолжали свою неторопливую беседу.

— Вам, видимо, в ближайшем будущем придется искать другого напарника.

— Отчего же, по-моему мы неплохо работаем вместе…

— Не спорю. Но я чувствую себя настолько взвинченным! Вчера мой личный врач констатировал нервное истощение. Каждый раз, когда Ведущий и Ведомый рядом, мне кажется: вот-вот, еще чуть-чуть, и дело сделало… Провал! Опять провал! Помните, они беседовали про мировтворцев? Ну, что любому из них теоретически стоило бы оторвать голову?

— Помню.

— Я, наверное, потерял килограмм веса. Наша парочка разочаровывает меня. Ведущий… с такими настроениями… да… с такими настроениями он малопригоден для использования в наших целях. Как жаль, что мы не можем вмешаться в события! Как жаль! Как жаль, что мы умеем только открывать ворота перед Ведущими, а сами обречены оставаться наблюдателями…

— Э-э… может быть, подобное положение не столь уж трагично…

— И, знаете ли, меня все раздражает. Буквально все! Их нелепые сентенции, медлительность Ведомого, а особенно нелепый язык Ведущего… Отвратительный акцент! Я понимаю через слово.

— Батенька… Так ведь иначе и быть не могло. У них там — сто двадцать пятый год, а у нас здесь — сто пятьдесят восьмой… Язык не стоит на месте. К тому же для нас Ведущий, по большому счету, чужак. Чего ж вы хотели?

— Да знаю я, знаю, знаю! Хорошо кое-кому с темпераментом флегматика наблюдать из заоблачных высей метания холерика. Поймите, я не считаю правильным контролировать эмоции, подчинять их рассудку. Для меня мои чувства — ценность…

— Порой, глядя на вас, я с необыкновенной глубиной чувствую правоту наших предков, которые отказались от любого милитаризма в принципе, от любой полиции и от любой армии… Полагаю, холерики нашли бы способ использовать и то, и другое, отстаивая неприкосновенность своих эмоций.

— Вы желаете ссоры? Извольте, черт возьми, я как раз в настроении!

— О, нет. Простите, если я задел вас. И… у меня, кажется, есть чем вас порадовать. Надеюсь это несколько поубавит пищу для вашего раздражения. Итак, мы перестали быть резервом, запасным вариантом, номером шесть. Я поинтересовался ходом дел у других двоек. Так вот, Дэвис из сто тридцатого года сдал своего Ведущего-10 гражданской милиции…

— Уму непостижимо!

— Ромашов, то бишь 1-й, закатил истерику и выгнал двойника из дому. Он, видите, не хочет больше встречаться. Так что этот вариант тоже, наверное, можно считать отработанным. Если помните, Оганесян — 2-й, кажется, — отпал раньше…

— Да, еще на прошлой неделе. Э-э… перспективный вариант Уильямсона из девяносто седьмого года?

— Знал, что спросите. Ведущий-3 взят людьми Братства по дороге в Гвианский резерват. Не догадался моментально дать команду на обратный ход. Не знаю точно, какая муха его укусила, но тем, кто его брал, показалось, будто он пытается оказать сопротивление… Одним словом, он так и не пришел в сознание.

— Печально. Мы не думали, что будет… так.

— Элеонора Эспартеро, 5-я, больше не интересуется своей Ведомой. У нее личные проблемы, и это надолго.

— Выходит, наша двойка сейчас в фокусе внимания? Самая перспективная на данный момент?

— Единственная перспективная. Номера четыре, семь и восемь ни у кого не вызывают особой надежды. Девятый «завял» еще в самом начале.

— Что ж, я горжусь ответственностью, которая на нас теперь свалилась… Но до чего же странные люди! Психологи предсказывали гораздо более продуктивный результат альянса двойников.

— Вряд ли их можно назвать странными, если сравнивать с нами… Ради благородной, но несколько расплывчато сформулированной цели народ высказался за самоубийство двумя третями голосов против одной… Помните: триста два общинника против ста шестидесяти. Это ли не странно!

— Вы не смеете так говорить! В конце концов, мы с вами здесь ради…

— Ради того, чтобы выполнить общую волю. И мы ее выполним, если возможно… Но говорить я смею все, что пожелаю. Для меня мои мысли — ценность…

— Признайтесь, вы голосовали против! Для вас высокое стремление духа — пустой звук!

— Право, это гораздо хуже и опаснее, чем пустой звук. Но я голосовал за…

— А?

— Боже, какое у вас сейчас лицо… Я голосовал за в надежде на естественный ход вещей. Мы сделаем все возможное, не получим искомого, но наверняка избавимся от массового комплекса, будто все мы, потомки ушедших, предатели и отщепенцы.

— Логика труса.

— Логика здравомыслящего человека. Кроме того, мы получим бесценные сведения… Вот, хотя бы точка расхождения! Послушайте-ка. Ведущий и Ведомый сошлись на выборах 2024 года. Но ведь было какое-то событие раньше, возможно, намного раньше, оно-то и привело к моменту бифуркации на выборах… Я поискал… не могу с уверенностью сказать… Возможно, 1999 год, а возможно, 2002-й. Самое позднее — 2003-й, дальше ветвление очевидно…

— Коллега! Занимаетесь чепухой.