— …Пора вставать.

В первое мгновение Дмитрий не испытывал ничего, помимо животного, панического ужаса. От этого он на секунду потерял представление о том, где находится.

— Ну-ну. Что же дергаешься так, дружок… Нет причин пугаться. И нет времени, кстати.

— Кто?! Кто вы?

— Быстро же ты забыл мой голос, голубчик… Это я, Падма. Бьюсь об заклад, ты ждал меня и желал моего прихода. Вот, я здесь, и у меня к тебе дело.

Было два часа ночи. Сомов покосился на дверь.

— Нет-нет. Дверь заперта. Неужели ты мог подумать… Ха. Хе-хе. Не нужно колдовать с замком тому, для кого открыта любая дверь этого мира.

Ужас отпускал его медленно, очень медленно. Ледяными пальчиками пощекотал горло, ледяным дыханием поморозил веки, ледяные клыки вытащил из сердца. Никогда прежде Падма не являлся вот так, среди ночи, деловитым призраком. Дмитрий подумал, что ему, видимо никогда не удастся до конца постигнуть весь масштаб возможностей той странной организации, которая приняла его два десятилетия назад под свое крыло. Непонятливый рядовой — вот он кто. Столько лет прошло, а он все еще рядовой, и даже среди рядовых, скорее всего, новобранец, салага…

Пока Сомов продирал глаза, Падма устроился в кресле, у изножия. На нем был какой-то длинный балахон, то ли плащ с длинными полами, то ли… не разобрать. И еще старомодная шляпа с полями, самую малость опущенными книзу. Настоящий музейный экспонат двухсотлетней давности.

— Не проявляешь удивления? Одобряю.

— Добрый де… Здравствуйте. Что же вы так поздно?

Падма сделал паузу. Вопрос Дмитрия как-то сам собой превратился в нелепость. А его собеседник явно не собирался тратить время на нелепости.

— Начну с того, что ты застрял, Сомов.

— Я… отказываюсь понимать.

Он, конечно же, понял. Должность линейного инспектора, внимание слабой, проигрывающей консорции, латаный-перелатаный бюджет, полный проигрыш в борьбе за лидерство с Мэри… Да, он застрял. Но такие вещи должен произносить кто-то другой. Пусть они звучат подобно вердикту, иначе невозможно ни до конца осознать их, ни, осознав, поверить в их власть над твоей судьбой. Падма высказал вслух самую сокровенную печаль в его жизни; к тому же, Падма сделался грубее, чем раньше. Сомов никак не мог отделаться от ощущения, что голос его собеседника звучит как-то… чуть-чуть по-хамски.

— Ты все отлично понимаешь. Тебе нужен билет наверх, а судьба тебя туда не пропускает. Скажем, должность директора, для разнообразия… Самую малость деньжат. Умному человеку приличествует более послушная и терпеливая женщина… Либо ты, Сомов поставишь своей девочке прямо на рот заплатку из евродолларов, либо она всегда будет с тобой… в позе сверху. А для закрепления успеха — членство в консорции «Черная звезда», эти, кажется, у вас делают погоду?

Риторический вопрос, прозвучавший с оттенком крайнего пренебрежения… Дмитрий не решился отвечать; разговор занимал его, хотя и унижал. Должность директора — это очень много. Во всем офисе на четыреста человек лишь три директора, и никто из них, по общему ощущению, не намеревался уходить со своего места. Никого не двигали наверх, никого не смещали, никто не подавал признаков желания сменить работу. Прыгнуть в директорский кабинет из линейных инспекторов — настоящий триумф… но как?

— Представь себе, дружок: ты явишься к своей… этой… Мэри… в одежде, которая стоит больше, чем ее жилая кубатура, сообщишь о переменах в карьере и разложишь цыпочку прямо здесь же, у входа. А если не пожелает, сменишь ее на более сговорчивую даму. Уровень твоего интеллекта должен давать тебе кое-какие права сверх штатных… Не ты ли тащишь на себе работу целого управления?

Разумеется, так оно и было. Он выполнял обязанности как минимум трех бездельников, — помимо собственной нагрузки. И дела шли лучше, чем если бы бездельники разом взялись за ум и принялись работать с утра до ночи… Про Мэри, в общем, тоже правда. Он не хотел всегда быть на лопатках. Повышение наверняка помогло бы кое-что изменить. Но он не мог не защитить ее хотя бы формально:

— Не стоит в таком тоне говорить о женщине, которую я…

— Дурак!

Сомова охватило замешательство. Он еще посмел открыть рот, намереваясь договорить, но пошевелить языком ему уже не хватило смелости.

— Послушай меня, дружок, — продолжил Падма, — во-первых, она бы слова не сказала в твою пользу. А ты… ведешь себя как патентованный подкаблучник. Во-вторых, ты обязан слушать меня и повиноваться. Когда я рядом с тобой, чувствуй себя, как червяк, над которым занесли ногу с явным намерением раздавить. Пока ты осознаешь свое положение в полной мере, тебя не раздавят. Твои главные добродетели — смирение, исполнительность и покорность. Все. Понял?

— Да. Да-да. Конечно.

— Наклонись и поцелуй мой ботинок.

Дмитрий выполнил команду Падмы без тени колебания.

— Хорошо. Ты не безнадежен, хотя твои родители, кажется, недопустимо мало занимались воспитанием своего единственного наследника… Признаться, я несколько переоценил твою, так сказать, готовность… Еще раз, на бис, дружок: каковы твои главные добродетели?

— Смирение, исполнительность и покорность.

— Вернемся к делу. Твой билет наверх, можно сказать, у меня в руках. От тебя, дружок, требуется самая малость. Убрать директора Лопеса. Собственно, тебе не придется особенно напрягаться, ситуация созрела, потребуется лишь маленькое корректирующее усилие… Готов слушать меня?

— Да.

— В самом скором времени местной коллегии понадобится помощь линейного инспектора Дмитрия Сомова… разумеется, не его одного… поскольку, как ты понимаешь, любая игра на уничтожение крупной фигуры — итог сложной комбинации. Просто некто Сомов должен сыграть решающую роль на последнем ее этапе. Итак… замечено, что вы обедаете в одном и том же кафе. Совсем маленькое кафе, слышимость великолепная… Перед тобой, дружок, поставят простейшую задачу: подсчитать, сколько спиртного выпивает мистер Лопес… Задача пешки, по сути. Но плоха та пешка, которая не мечтает пройти в ферзи. Когда потребуется, ты с трясущимися губами — смотри, губы действительно должны трястись, постарайся, — сообщишь: мол, директор пил кофе, смотрел новости по микроинфоскону и ненароком чертыхнулся. Один раз: «Чертовы цветные…». А другой раз: «Чертовы мутанты, что они себе позволяют!» Усвоил? Повтори!

Дмитрий не отважился перечить. Он еще не решил внутри себя, послушается ли он Падму. Малая частица его сознания мятежно трепетала. Но… требовалось хорошенько подумать и взвесить, чем обернется бунт, нет ли какого-нибудь компромисса, может быть, наконец, стоило бы просто отойти в сторонку и не лезть на рожон? Билет наверх, конечно, отличная вещь, но…

— Возможно, ты ждешь сейчас неких доказательств того, что директор Лопес на самом деле ксенофоб и трайбалист. Напрасно. Его образ мыслей и само существование противоречит нашим планам. Достаточно. Я тебе никаких фактов предъявлять не намерен. Ты обязан «Братству» всем, но, главное, мы можем в один день забрать это самое все. В лучшем случае, ты не лишишься своей памяти, — если это будет просто неповиновение, а не безответственная болтовня.

— Я… подумаю.

— О, нет! Так не пойдет. Дружок, сейчас ты твердо пообещаешь мне сделать все в точности так, как сказал тебе старина Падма. Кем ты себя считаешь? Уважаемым членом общества? Чистеньким? Ты дерьмо. Самое настоящее вонючее дерьмо, усвой это, пожалуйста. Но ты — наш. И пока ты наш, ты неплохо живешь. Нам достаточно известно о твоей особе, поверь. Хватит для самых радикальных выводов.

— Известно? — отрешенно переспросил Дмитрий.

— Ты, наверное, задумывался над вопросом, можно ли заставить твой родной чип работать на должности коллекционера сведений о тебе? Так вот, — можно. И совсем нетрудно. Впрочем, достаточно будет и менее радикальных мер. Собственно, не стоило сомневаться по поводу вашей с Мэйнардом беседы. Я с интересом прослушал запись. Старый обрюзгший прометей все еще речист… В смысле, был речист. Он умер как раз через несколько дней после твоего визита. И, кстати, напомни мне, я запамятовал: каким из гнуснейших каналов ты пользовался полтора года назад? 74-м? 75-м?

— Это случайно! — невольно вырвалось у Дмитрия.

Падма изобразил смех двумя сопящими звуками.

— Но почему же я еще… пользуюсь правами… почему я до сих пор в городе?

— Чистых нет и никогда не было. Истинные пути власти в мире сем грубее, злее и проще, нежели представляется умникам. Настоящей власти наплевать на твои мысли и на твои слова… кроме, конечно, тех случаев, когда слова следует оценивать как дело. Ты можешь хранить в сердце тонну мятежа. Ты даже можешь разрешить себе время от времени побалтывать лишнее. Но ты не смеешь делать две вещи. Первая — перешагивать через запреты, установленные властью. Вторая — не выполнять ее приказания. Вселенская аксиома: не болтливый раб вызывает желание наказать, а строптивый. Тот, кто повинуется, получает некоторое послабление и надежду впоследствии самому встать над стадом. Надеюсь, я понятно изложил суть, и впредь нам не понадобится возвращаться к вопросу о границах дозволенного. Итак, теперь мне требуется твое твердое обещание.

«Хорошо хоть про двойника ничего не знает. Про двойника — ничего».

— Я… готов повиноваться. Но если они допросят мой чип, там же не будет… Понимаете?

…Ему не удавалось по-настоящему разглядеть Падму. Кажется, темнота не была непроницаемой, но черный силуэт совершенно скрадывал детали, и его… как будто лихорадило. Дмитрию казалось: перед ним лист бумаги, из которого вырезали человекоподобную фигуру с голосовой приставкой, спрятанной где-то за вертикально стоящей плоскостью. Добро бы только это! Контур «листа» расплывался, а черная гуща «плоскости» то и дело шла волнами… Сомов все пытался отыскать глаза собеседника — чуть ниже треугольных выступов, обозначающих поля шляпы. Случайные отблески… — Больше ему ничего не удавалось разглядеть. Тусклое подобие света едва тревожило белки Падмы… А тут вдруг этих отблесков стало слишком много: словно на том месте, где у людей два глаза, у ночного посетителя было две грозди глаз!

«Разум всемогущий…» — знал бы транспортный менеджер Дмитрий Сомов, как это — перекреститься, — непременно перекрестился бы. Но навык подобного рода был ампутирован еще у его отца.

— Правильный ответ, дружок. Разумный ответ. Все ведь просто. Лопес потеряет статус социально ответственного человека и отправится в рустику, а ты окажешься на его вместе. Да… и, конечно, войдешь в коллегию. Так сказать, дополнительная нагрузка, от которой не стоит отказываться. Я не советовал бы. А все остальное — дело нескольких недель… Насчет чипа не беспокойся: не тот случай, чтобы его допрашивать. Это я тебе гарантирую.

Повисло молчание. Падма, по всей видимости, считал, что покончил дело. Но все еще не уходил.

— Знаешь, чего-то не хватает дружок. Последнего мазка. Мы с тобой, вроде, все расставили по местам, но, кажется, какая-то ерунда еще не отыграна… Ах, да. Чуть не забыл. Слезай с постели и становись на колени.

Дмитрий заставил себя считать стыд отжившим понятием. Он покорился. Он ждал, когда сегодняшняя напасть дойдет до финального занавеса, и ему вновь будет возвращена утлая свобода одиночества.

— Целуй ботинок еще раз.

Поцеловал.

— Итак, ты встал на путь и проходишь вратами унижения. Помни, дорога, владеющая тобой, не знает оттенков и полутонов. Рабы возвысятся… Все. До следующего раза.

Дмитрий не помнил, как ушел Падма, или, может быть, как он растворился, исчез. Совершенно так же он не помнил, как добрался до кровати и залез под одеяло. Отключился. С утра ему показалось, что все жутковатое ночное приключение — сон, бред, фантазия. Но коленки-то грязные…

«Черт знает что! Сколько пыли скопилось! Так можно и захворать чем-нибудь».