Книга: Сидящие у рва
Назад: СТРАНСТВИЕ ТРЕТЬЕ. БЕРСЕЙ БЕЗУМНЫЙ
Дальше: СТРАНСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ. МУЗАГГАР ОПОЗДАВШИЙ
* * *
Закутанная в темный плащ Домелла стояла у стены, пробитой таранами. Там, за стеной, была тьма, а во тьме — новая стена, сложенная все из тех же гигантских неподъемных плит. Хаммар докладывал:
— Вот план коридоров и помещений, которые уже обследованы. По всему получается, что за той, следующей стеной ничего нет.
Измерения показывают, что в толще стен не может быть достаточно вместительных помещений…
— Ошибка направления, — сказал нуанниец Тхен, инженер, руководивший работами.
— Следовало начать не с первого этажа и не со второго, — мрачно ответил Хаммар. — Хотя… тут нет этажей. Есть переплетенные друг с другом ярусы… Аххуман бы побрал этих строителей.
— Откуда же тогда?
— С подземной реки.
Тхен поежился.
— Никто не отважится лезть в пасть к самому Хааху. Никто из тех, что пускались в плавание в подземной реке, не выплыл оттуда…
— Выплыл, — сказала Домелла. — Я была там. И я, и моя служанка. Нас провели по подземелью, по тайным ходам, мы сели в лодку и поплыли по черной воде.
— А где же ваш провожатый, царица? — с поклоном спросил Тхен.
Домелла качнула головой. Далеко позади, в скупо освещенном коридоре, раздался грохот: там отряд солдат расширял проход для большого стенобойного орудия. Домелла повернулась и в сопровождении телохранителей неспешно пошла к выходу.
— Может быть, — в раздумье проговорил Тхен, — провожатым был один из великих жрецов, — тех, что обитают в Последнем Убежище, охраняемом Хаахом…
— Может быть… — угрюмо согласился Хаммар, но тут же вскинул голову: — Не болтай лишнего, нуанниец!
Он заглянул в пролом, подозвал десятника и приказал обследовать этот последний коридор, спиралью уходивший вверх.
Тхен молча стоял у стены и бесстрастным лицом. Он прикрыл глаза и сложил руки на груди. Хаммар взглянул на него: или Тхен ничего не знает, или он знает все. Хаммар выругался сквозь зубы. Он ненавидел нуаннийцев и ненавидел их лисьи повадки. Он жаждал разрушить этот дворец, похожий на гигантский лабиринт, вытащить за хвост неведомого нуаннийского бога и зажарить его на огромном вертеле, длиной, может быть, в целую милю.
* * *
Снова заработали тараны и специально изготовленные стенобойные орудия, позволявшие пробивать стены в узких коридорах.
…Стенобойка замерла, но грохот почему-то не прекратился.
Десятник внезапно попятился, прикрывая собой Домеллу.
Телохранители шагнули вперед. И в этот момент стена перед ними двинулась с места. Она упала в тот момент, когда телохранители оттолкнули царицу назад; гигантские камни рухнули на солдат, взметнулась пыль, с ревом вырвавшийся воздух разом погасил все факела. Кто-то, погребенный под камнями, хрипел и кричал.
Оглушенную Домеллу подхватили сильные руки и потащили куда-то вбок, во вновь открывшийся в противоположной стене коридор.
Бег. Толчки. Удары о неровные выступы стен. Потом стало тихо.
Домелла почувствовала под ногами надежный каменный пол.
Вспыхнул светильник, больно резанувший по глазам. Перед царицей, держа ее за локти, стоял сам Аххаг в нелепом нуаннийском хитоне.
— Вот и ты, — сказал он свистящим шепотом. — Наконец-то. Все готово, и сейчас все будет кончено…
Он отодвинулся, опустил руки, отбросил с головы капюшон. Лицо его было спокойным, почти умиротворенным.
— Я долго ждал тебя, дочь урагана. Ты думала, что, предавая Аххум, спасаешь сына?..
— Не Аххум, нет, — ответила она, взглянув ему прямо в глаза. — Если и предала — так только то, что заслуживает гибели. А гибель — это ты.
Аххаг улыбнулся.
— Нет, не мели свой бабский вздор. Ты предательница и заслуживаешь смерти. Я провожу тебя в пасть Хааха.
— Меня. Но не моего сына.
— Ты думаешь?.. — Аххаг расхохотался. — Нуанна — это не город, не государство. Это другой, совсем другой мир. Она сама позаботится о нашем сыне. Ему не вырваться из коридоров Времен.
На лице Домеллы отразился испуг.
— Я давно знал, что ты плетешь гнусный заговор за моей спиной.
Ты подчинила себе войска. Ты готовила переворот, ты хотела, чтобы погибло дело всей моей жизни. Возможно, ты не знала, по своей бабской глупости, что это повлечет гибель всего остального: империи, народа, мира, наконец. И сына.
— Я не отдам тебе сына!
— Да? Думаешь, его спасет тот, кто уже однажды помог тебе выбраться из дворца?.. Где же он, твой спаситель? Где этот раб, назвавший себя Волком, забыв, что на волков есть охотники и капканы?..
Во тьме вспыхнул второй огонек. Печальный густой голос произнес:
— Я здесь. И это не твой сын, великий царь…

КАНЬОН АЛААМБЫ

Это был не штурм. Это и не могло быть штурмом: несколько хуссарабов, вооруженных луками, стали подниматься по зигзагообразной дороге, прячась за выступами стен и валунами.
Когда первый из них оказался в зоне обстрела, его тут же сразила стрела. Укрытые в хорошо оборудованных точках вдоль дороги, аххумские лучники прицельно расстреливали поднимавшихся перебежками хуссарабов.
Снизу появлялись все новые и новые воины. Теперь уже трудно было вести прицельный огонь, стрелы отскакивали от круглых, обитых железом щитов. К тому же часть хуссарабов тоже нашла укрытия среди камней и их стрелы стали выбивать аххумских лучников, стоило им лишь показаться над валунами.
Эта вялая дуэль дуэль продолжалась недолго. Толпа нападавших стала густой и стремительной. Дхар только теперь понял, что это и есть давно ожидаемый штурм.
Хуссарабы не жалели ни стрел, ни воинов. Когда им удалось захватить первую площадку, раздался жуткий, почти звериный визг — и нападавшие лавиной хлынули наверх.
Стрелы со стен еще не могли их достигнуть. Баллисты дали несколько залпов, но новые трупы не остановили людской поток, а, кажется, лишь придали ему сил.
— Перекрыть дорогу! — приказал Дхар.
С тяжким треском раскололись скалы; многотонные камни обрушились прямо на атакующий и на несколько минут дорогу до самого дна каньона заволокло пылью. Дхар вытер пот со лба и перевел дыхание. Короткое затишье — и вдруг раздался удвоенный, нет, удесятеренный визг и вой, полный ярости и свободный от всего человеческого.
— Баллисты! Луки! Камни!.. — выкрикнул Дхар, поднял собственный лук и пустил стрелу прямо в облако пыли, поднимавшееся снизу. Облако ответило дождем стрел. Непонятно, с какой скоростью стреляли кочевники; это казалось чудом. Пока аххум выпускал одну стрелу, хуссараб умудрялся выпустить три — и все с прицельной точностью. Стрелы их были тяжелее, и даже с такого расстояния поражали защитников, стоявших у бойниц.
Перекрывая вопли хуссарабов, тяжко заухали катапульты. Пыль, застлавшая теперь всю дорогу до самой верхней площадки, не давала возможности разглядеть, куда падали увесистые снаряды.
Судя по тому, что вопли не смолкали, и каменный дождь не смог остановить нападавших.
Дхар, жалея снаряды, велел прекратить стрельбу. И тотчас же стало тихо. Ветер сгонял пыль с дороги в сторону, на почти отвесные стены каньона. На дороге высился завал из камней и трупов, а на гребне завала на коне гарцевала фигура хуссараба.
Дхар плюнул и потянулся за луком. Но всадник оказался проворнее: мгновенье — и он исчез за завалом.
Дхар внезапно понял, что последует сейчас: хуссарабы — безумцы, но их безумие ведет к победе.
— Открыть заслонки, слить воду! — выкрикнул он, боясь не успеть.
Он успел: когда первые всадники, перемахнув через завалы, устремились вверх, на них обрушился целый водопад. Специальные заслонки в мгновение ока опорожнили громадный резервуар с дождевой водой, вырубленный в скалах.
На несколько секунд дорога превратилась в бурлящий, ревущий поток. Камни, люди, лошади — все это покатилось вниз и рухнуло на дно каньона, смешав ряды готовых к атаке всадников.
Дхар опустился на каменный выступ внутри стены, служивший подставкой для стрелков. Взглянул на свои большие узловатые руки: они ходили ходуном.
— Сколько мы потеряли? — хрипло спросил он.
— Девять убиты, вдвое больше — ранены, — ответил полусотник Таммах. — Почти все — тяжело: их стрелы…
— Знаю, — Дхар поднял сломанную хуссарабскую стрелу, наконечник которой был способен дробить кости.
— Наша крепость считалась неприступной… — он покачал седой головой. — Чего же не предусмотрели мы?..
— Я думаю, — сказал Таммах, — они сейчас начнут жечь наши катапульты.
Дхар внимательно посмотрел вниз, на устоявший под натиском воды каменный завал, находившийся приблизительно на полпути от дна каньона до крепостных ворот. За завалом чувствовалось движение, подозвал командира катапульт и приказал сменить прицел:
— Нужно, чтобы снаряды ложились позади завала.
Потом снова повернулся к Таммаху:
— Интересно, есть ли у них камнеметалки?..
И словно в ответ из-за завала взвились огненные шары, оставлявшие за собой черные хвосты дыма.
— Зажигательные снаряды! — ахнул Таммах.
— Приготовить щиты, крючья, песок! — приказал Дхар.
Глиняные шары, наполненные горящей смолой, пролетели над головами аххумов и разбились далеко позади стены. Один из них разбился на крутом склоне — огненный язык лизнул голый камень.
Второй упал на крышу навеса, под которым рабы обтесывали каменные ядра. На крыше скопилось множество гуано и оно вспыхнуло ядовито-зеленым пламенем. Сланец, из которого была сложена крыша, начал раскаляться и лопаться от жара.
Перепуганные рабы выскакивали наружу.
Взлетели еще два снаряда, их траектория теперь была круче: черный дым зазмеился в ослепительно синем небе.
— Приготовиться… — Дхар обернулся на командиров, кивком подозвал десятника Урра, командовавшего отрядом разведчиков. — Где-то на скалах сидит наводчик. Поднимись на смотровые площадки, найди его…
На этот раз один из снарядов разбился у ворот крепости. Смола горела, застилая черным дымом площадку перед крепостью, дым поднимался вверх, застилая глаза защитникам. Второй упал прямо под ноги Дхару, но двое солдат тут же засыпали его песком; от разлетевшихся осколков загорелась одежда на одном из катапультеров.
Наконец-то ответили аххумские камнеметалки. Одна из них накрыла цель: из-за завала послышались отдаленные вопли и взметнулся дым.
— Баллисты на прямую наводку. Бить по завалу бревнами с наконечниками!
Но баллисты не успели сделать ни одного выстрела.
Зажигательный снаряд попал прямо в раму одной из машин; рама перекосилась и вспыхнула; часть смолы попала на солдат расчета. Все — и Дхар в их числе — бросились помогать несчастным, отдирая от тел одежду и куски кожаной амуниции.
Таммах кинулся к уцелевшей баллисте, помогая расчету зарядить машину.
Но два новых зажигательных снаряда разметали их. Таммах упал, покатился по плитам, пытаясь сбить с себя огонь. Черный дым заволок площадку, в дыму метались люди-факелы, слышались вопли, заглушавшие команды, отдаваемые командиром катапульт.
Тем временем снизу началась атака. Тремя колоннами, чтобы не мешать друг другу, пешие хуссарабы, вооруженные луками и саблями, устремились вверх. Воины тащили раздвижные лестницы и длинные крючья. Колонны двигались молча, с невероятной скоростью, и Дхар, вытерев слезящиеся глаза, отдал последний приказ:
— Всем к стене!
Засвистели стрелы. Колонны штурмующих, похожие на потоки муравьев, на мгновенье редели, затем снова смыкались.
Обернувшись, Дхар подозвал самого юного безусого катапультера, недавно прибывшего из военных лагерей.
— Возьми самую выносливую лошадь. Скачи что есть сил в Аммахаго. Скажи: Дхар не виноват, что не удержал крепость.
Скажи еще, что через день, самое большее — через два хуссарабы будут у стен Аммахаго. Скажи, что за стенами не отсидеться.
Самое лучшее — оставить город, отплыть на острова и в Ушаган… Все запомнил? Если по дороге встретишь подкрепление — поверни его назад. Крепости они не спасут, а на равнине врага не задержат. Скачи же!..
Дхар взялся за рукоять топора, и вышел из-за каменного зубца крепостной стены.

НУАННА

Аххаг долгим взглядом посмотрел на того, кого называли Алабарским Волком, потом кивнул во тьму, откуда тотчас же выступила толпа жрецов с мечами и копьями.
Он ничего не сказал, повернулся, и двинулся в пролом.
Эдарку связали руки за спиной. Подталкивая копьями, пленников повели вслед за Аххагом. Царь шел быстро, не останавливаясь, не обращая внимания на вопли за стенами, на звуки новых ударов стенобойных машин. Дорога шла по узким извилистым коридорам, по лестницам, ступеньки которых скрывались в воде, через громадные залы.
Было непонятно, поднимались ли они, или опускались: бесчисленное множество лестниц, иные из которых спиралью тянулись вдоль стен, то вверх, то вниз, полностью лишали чувства ориентации.
Потом стало трудно дышать. Снизу поднимались ядовитые голубоватые испарения; свет светильников тускнел и отдалялся, но Аххаг ни на мгновенье не замедлял шаг.
Наконец, они вошли в гигантский круглый зал. В центре его, вокруг большого плоского алтаря, кружились в замедленном гипнотическом танце жрецы. У одной из стен, на цепях, висел изможденный человек с бородой, пробитой обильной сединой.
Домелла вгляделась в его лицо и прикрыла губы рукой, удерживая возглас удивления. В узнике она узнала Крисса.
Ее грубо толкнули к другой стене. Жрецы с молотами в руках сноровисто надели ей на руки железные обручи и заклепали их.
Эдарк не давал рук: его сбили с ног, насильно влили в рот тягучей коричневой жижи, а потом, почти бесчувственного, тоже приковали к стене.
Аххаг подошел к Домелле. Откинул капюшон. Лицо его было серьезным, и скорее печальным, чем безумным.
— Выпей! — приказал он и поднес к ее лицу каменную чашу с коричневым зельем. — Не бойся, это не яд.
Домелла взглянула на него с вызовом:
— Это не я, а ты боишься, великий царь. И боишься ты одного — жить, потому, что в конце жизни любого из нас ожидает гибель.
Аххаг молча ждал продолжения.
— Ты трус, повелитель вселенной! Тебя страшит доля смертного, и ты решил предать всех, бросить армию, страну и народ, изменить делу, которому служил твой отец. Значит, ты предал и отца!.. — Домелла перевела дух, ожидая вспышки гнева, но Аххаг был по-прежнему невозмутимо серьезен. — И вся эта религия, построенная на лжи, — лишь удобная ширма, за которой ты спрятал свой единственный страх, — свое ничтожество.
Бессмертие? Тебе обеспечили его твои собственные солдаты, когда завоевали для тебя весь мир. А теперь — теперь ты обретешь не бессмертие, а забвение!..
Аххаг не проронил ни слова. Его лицо стало отдаляться — напиток подействовал, и Домелла внезапно поняла, что ее засасывает, кружа, мокрая красная бездна.
— Забвение… Тысячелетний покой… Что может быть прекраснее? — донесся до нее приглушенный голос, но это не был голос Аххага. Потому что голос Аххага заговорил после — не заговорил — выкрикнул гневные, грязные слова, наименее оскорбительными из которых были «шлюха» и «подстилка грязного раба».
— Прекраснее забвения — мужество. Мужество, с которым вступаешь в каждый день своей жизни, встречая его, как последний. Ибо придет и последний… Раб — это ты, Аххаг. Ты раб собственной трусости…
Этот шепот, долетевший откуда-то сбоку, сквозь красную пелену, был последним, что услышала Домелла. Потом свет померк и раздался чудовищный вопль — вопль боли и страдания, вопль чудовищного голода и чудовищного вожделения — голос самого Хааха.

ИНДИАРА

Лухар был молодым воином, нынешняя кампания была первой в его жизни. Но, тщеславный и честолюбивый, он не упускал ни единой возможности, чтобы проявить себя. Он начал войну в Арли рядовым пехотинцем. Отличившись в нескольких стычках, получил звание десятника. Во время войны на островах временно заместил убитого в бою сотника — и остался им. Затем его карьера замедлилась. Лишь в Киатте он получил звание тысячника, а кроме того, понял, что солдатский труд в пехоте опасен и сулит мало славы.
Он попросился в команду понтонеров и вскоре стал начальником одного из отрядов, самостоятельно наводя мосты, организуя переправы во время стремительного броска Аххага через Тао.
Наконец, звание полутысячника и не слишком опасная работа его отчасти удовлетворили…До вечера его довольно большой отряд месил грязь вдоль берега широко разлившейся Индиары. Прибрежные селения были затоплены, жители ушли, бросив имущество и лодки. Лухар подбирал лодки, рассаживал в них людей, и эта флотилия, то и дело застревая в затопленных зарослях, выгребая против течения, с трудом волочилась вслед за пехотой.
Вечером Лухар приказал разжечь костры и вытянуть лодки на берег. По уверениям проводников, здесь было достаточно удобное место для переправы: река сужалась, поворачивая к востоку, противоположный берег был высоким и сухим, а кроме того, там располагались рыбацкие деревни, где можно было запастись провиантом и отдохнуть.
Ночь надвинулась вместе с туманом. Звуки гасли, костры едва мерцали сквозь холодную мглу.
Лухар поужинал вместе с солдатами, проверил охранение, и лег, завернувшись в плащ, в обозной повозке.
Среди ночи его разбудил десятник из охранения.
— На реке огни, господин! — прошептал он.
Лухар вывернул голову из-под отсыревшего плаща. Черная вода беззвучно и медленно шевелила огоньки, цепочкой растянувшиеся от противоположного, невидимого берега. Казалось, по воде плывут маленькие бумажные фонарики, которые пускают в реках таосцы в дни поминовения предков.
Лухар сполз с повозки. На берегу, присев на корточки, сидели стражники и шепотом переговаривались.
— Мы погасили костер. Ничего не видно… Огни над самой водой, — прошептал десятник.
— Разбуди сотников. Тмарра ко мне.
— Тмарр не спит, господин. Он поднимает своих лучников…
Лухар кивнул. Обернулся, махнул рукой ординарцу и пошел к ближайшей лодке. Шестеро гигантов — личных телохранителей — столкнули лодку в воду, сели за весла. Двое взяли шесты. Лодка двинулась вдоль полузатопленных деревьев. Лухар поднялся во весь рост, вглядываясь в далекие огни. Они двигались, покачиваясь на медлительных волнах. Двигались наперерез течению.
— К берегу! — быстро скомандовал Лухар и пригнулся. Над лодкой тонко пропела стрела.
* * *
Пока лучники, заняв оборону вдоль берега, обстреливали никак не желавшие тонуть огоньки, пока лагерь просыпался и люди бестолково суетились, не понимая, чего от них добиваются командиры, которые, впрочем, и сами плохо это понимали, люди в черных плащах перерезали стражу, охранявшую лагерь с тыла. Но кто-то из стражников успел поднять тревогу.
Тяжелая кавалерия намутцев ворвалась в лагерь. Кое-где командиры успели организовать оборону, опрокинув повозки с мостовым снаряжением; остальные в панике заметались меж двух огней — с берега и с реки.
Лухар с кучкой воинов бросился на прорыв вдоль воды к северу — и едва избежал смерти, почти наткнувшись на шедших в атаку пеших врагов. Развернувшись, он повторил попытку, бросившись к югу — но и там уже шел бой.
Оставалось последнее.
— Передать всем: пробиваться к лодкам, бросать возы, плыть на восточный берег!
Во тьме трудно было понять, что творилось в воде: целая флотилия невидимых плотов, приближавшаяся к берегу, беспрерывно обстреливала из луков и пращей метавшихся по берегу людей; лодки, переполненные солдатами, тяжело кренясь, пытались уйти из-под обстрела и застревали в зарослях.
С треском столкнулись две лодки; люди стали падать за борт; лодка опрокинулась. Неслышно подкравшийся враг на плоту запалил факел и неспешно расстрелял команду уцелевшей лодки.
Потом в ход пошли весла и багры: ими топили тех, кто еще барахтался на поверхности.
На берегу загорелись повозки. В кровавых отсветах продолжались последние схватки: нападавшие добивали оборонявшихся.
Дико ржали кони, которых сотник-кавалерист загнал в воду и пытался уплыть, держась за гривы. Метко пущенный камень разбил ему голову.
* * *
Битва закончилась скоротечно; но долго еще на берегу то тут, то там вспыхивали ожесточенные схватки. Потом победители, запалив множество факелов, прочесали прибрежные заросли, добивая раненых.
До рассвета Лухар провисел над водой, спрятавшись в пышную крону пандануса. Он не чувствовал ни рук ни ног; он окоченел от холода; его не пугали змеи и какие-то скользкие холодные твари, ползавшие по нему. Он не чувствовал ничего, кроме страха и отчаяния, а к рассвету перестал чувствовать и страх.
Когда все затихло, и первые лучи бледного солнца прорвались сквозь туманное марево, Лухар начал постепенно шевелиться, разминая руки и ноги. Он взобрался повыше, раздвинул кинжаловидные листья, огляделся. Позади была вода; противоположный берег был так далеко, что казался тонкой нитью. Впереди он видел поле битвы с полусожженными или разбитыми повозками и трупами солдат; на колесе опрокинутой повозки сидел нахохлившийся стервятник.
Было тихо. Лухар переполз на другую вершину пандануса, сполз в воду и в два гребка доплыл до берега. Выполз на руках, волоча за собой непослушные ноги. Отдохнул, набираясь сил от разгоравшегося солнца, поднялся и побрел вперед, обходя трупы или перешагивая через них. Кто-то услышал его и застонал.
Лухар быстро огляделся, потом склонился над залитым кровью человеком в рассеченном аххумском шлеме. Стащил шлем. Это был молодой десятник; кажется, Лухар запомнил его лицо. Десятник скривил обескровленные синие губы:
— Меня убил Эдарк. Я видел Эдарка…
Лухар покачал головой:
— Нет. Потому, что Эдарк — это мы: ты и я.
Десятник сделал серьезное лицо и кивнул:
— Да. Теперь я знаю… Дай мне воды!
Лухар разогнулся. Поискал глазами вокруг, увидел походную фляжку, вынул ее из чехла на поясе почти разрубленного надвое солдата. Вытащил деревянную пробку, глотнул сам, потом напоил десятника.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Так же, как и тебя, — ответил тот и вздохнул, закрывая глаза. — Теперь нас всех назовут одинаково, и мы никогда не вернемся домой.
— Я отомщу за тебя, Безымянный. — Лухар поднял его меч, вложил в свои ножны. — А теперь я должен идти.
* * *
В ближней роще он поймал потерявшего хозяина коня, вскочил в седло, и поехал по следам, оставленным на размытой дороге всадниками Намута.

СЕНГОР

Еще несколько недель назад Берсей не задумываясь приступил бы к штурму Сенгора; теперь сил на одновременный штурм с разных сторон уже не хватало.
Прошел еще один день. Строительство двух осадных башен подходило к концу. Охотники, подъезжавшие к земляной насыпи, обменивались с защитниками выстрелами из луков. В стороне, на холмах, солдаты штурмовали насыпные валы, имитирующие защитные сооружения города, саперы готовили зажигательные снаряды и откапывали траншеи, по которым штурмующие пойдут к городским стенам.
Вечером состоялся последний военный совет, назначивший штурм на раннее утро следующего дня. В штурме должны были участвовать все камнеметалки, часть которых установили на судах, стоявших на реке.
Рано утром Берсей выслал к главным воротам города послов с предложением о почетной сдаче. Послы были впущены в город, но переговоры не состоялись. Послов вывели на Рыбную площадь, раздели донага, высекли сыромятными плетьми и отпустили.
— Улицы узкие. Много деревянных домов в два и в три этажа, жители одеты небогато. Много вооруженных людей, но это не воины, а простые жители, — доложили смущенные послы.
— Вас могли ввести в заблуждение, — хмуро отозвался Берсей. — Что еще?
— А еще… Запах рыбы. Там все провоняло вяленой, соленой, жареной рыбой и рыбными отбросами… И еще кошки — круглые, с отвисшими животами…
Берсей машинально поднял руку к виску и закрыл глаза. Послы испуганно замолкли.
— Запах рыбы… — повторил темник сквозь зубы и отвернулся.
Спустя полчаса Берсей подал сигнал к атаке.
* * *
Это был правильный — и скучный штурм. Катапульты подожгли город. Башни подкатили к воротам и тараны, защищенные деревом и железной обшивкой, стали методично долбить в них. С башен перекинули лестницы на стену. Тем временем атакующая пехота, без потерь приблизившаяся к валу, по штурмовым самбукам полезла вверх.
Берсей взглянул, как развиваются события и — близился полдень — удалился в шатер.
Но не успел он приступить к еде, как вокруг внезапно потемнело; погода резко испортилась, с громом и молниями надвинулись тучи и хлынул ливень. Мгновенно все вокруг потонуло в потоках воды. Видимость упала до нескольких метров, самбуки съехали с вала, ставшего вдруг скользким, как масло; солдаты падали со стен и съезжали во рвы. Офицеры поднимали их и вновь гнали на вал; солдаты карабкались, помогая себе кинжалами, дротиками, мечами.
Берсей вышел из шатра; нахохлившись, всматривался в то, что творилось под стенами. Штурм явно захлебывался, — причем в буквальном смысле.
Где-то вдали грохотал гром, дождь усиливался, и наконец Берсея окружила сплошная молочно-белая стена. Нет, не белая: она начала розоветь, и внезапно стала кроваво-красной. Берсей отступил к шатру, с ужасом взглянул на свои руки, с которых стекала кровь, на ноги, погрузившиеся в кровавую пену до щиколоток.
Он схватил себя за голову, закрыл глаза и застонал от боли, страха и отвращения.
Аммар оказался рядом. Он легонько тронул Берсея за локоть и вставил в ладонь склянку; Берсей глотнул — это была смесь крепкого вина с опием.
Тотчас же кровавые потоки исчезли; вокруг снова была белая стена отвесно падавшей с неба воды. Стена раздвинулась; далеко разбрасывая вокруг себя мокрые комья, к шатру подлетела лошадь. Копыта разъехались и лошадь едва не упала — всадник вовремя соскочил с нее. Это был Баррах.
— Темник! Вели прекратить штурм!
Берсей непонимающе взглянул на него.
— Осадные башни залиты водой. Таранные бревна плавают. Люди не могут закрепиться на валу. Лошади ломают ноги. Дождь погасил пожары, катапульты не могут стрелять. Один из наших кораблей, заперших гавань, потонул…
Баррах перевел дух. Берсей молча смотрел ему прямо в глаза.
— Так считаю не только я… — упавшим голосом закончил Баррах.
— Надо отложить штурм.
Он стоял совсем близко, чтобы перекричать шум дождя. Берсей схватил его за плечи, легонько встряхнул.
— Первый, кто ворвется на улицы города, — раздельно проговорил Берсей, — получит все почести триумфатора и долю в добыче, — независимо от того, кто это будет: офицер, солдат, или последний обозный возничий.
Он выпустил Барраха и произнес уже спокойней:
— Оттянуть две штурмующие тысячи на отдых. Ввести тысячи Угра.
Больше штурмовых лестниц с крючьями! Вгрызайтесь в вал, рубите ворота топорами… Сенгорцы думают, что силы неба на их стороне. Может быть, и так. А на нашей стороне — просто сила.
Баррах отступил и сейчас же пропал за стеной дождя. Откуда-то выскочил невысокий, вымокший до нитки Угр. Он отсалютовал, натянул на голову шлем и исчез. Потом появились тысячники, штурмовавшие стены. Но их опередил Руаб.
— Разреши вступить в бой, командир! — крикнул он. — Я только что объехал город — на северной стене лишь редкая стража, и та прячется от дождя. Агема рвется в бой!
— Агема неприкосновенна, — буркнул Берсей. — Возьми пять сотен из резерва Угра. У тебя получится, Руаб.

КРЕПОСТЬ РАХМА

Растянутый на деревянной раме будто баран, которого будут резать, Дхар одним заплывшим глазом смотрел на приготовления хуссарабов. Много часов мимо него шли пешие воины в остроконечных шапках и разрезанных сзади халатах, вели под уздцы лошадей, толкали двухколесные повозки; армия хуссарабов поднималась со дна каньона. От толпы разило лошадиным потом, мочой, прогорклым салом. Двор крепости, еще недавно чисто выметенный, являвший собой образец воинского порядка, был теперь похож на давно не убиравшийся хлев.
Войско проходило через крепость, спускалось вниз, на пологий восточный склон гор Гем, где был разбит лагерь. Оттуда доносилось ржание лошадей и поднимались дымки костров.
Рама была слишком мала, к тому же хуссарабы, экономя на веревках, привязали Дхара сухожилиями. Они впивались в посиневшие, вздувшиеся ноги и руки; кожа вот-вот грозила разойтись и брызнуть кровью. Над узлами сухожилий вились изумрудные мухи; мухи облепили разбитые губы Дхара и едва открывавшийся глаз. Вторым глазом, плохо видевшим и раньше, после тяжелого ранения много лет назад, Дхар больше не видел.
Его растолкал кривоногий воин с надменным плоским лицом.
Пролаял что-то на своем диком наречии и отошел. Вечерело. Мух стало больше, и вони прибавилось. Дхар с трудом повернул голову, оглядев широкий двор.
Хуссарабы готовили пир.
В углу, связанные попарно, стояли пленники-аххумы.
Посреди двора горели костры. На высоких подушках восседал воин с суровым лицом, орлиным профилем, и длинными редкими косицами усов. Вокруг него стояла целая толпа то ли придворных, то ли просто подчиненных. Среди них Дхар узнал Гурука и старого толмача-переводчика.
Толмач отделился от толпы, подошел к Дхару.
— Ты видишь перед собой самого Кангура-Орла, — сказал он на языке Равнины. — Это могучий воин. Он хочет даровать тебе жизнь.
Дхар промолчал. Кангур что-то крикнул гортанно. Толмач перевел:
— Ты храбрый воин. Но хуссарабы гораздо храбрее.
Дхар повернул голову, взглянул на пленников и спросил:
— А что будет с ними?
— Их посадят на кол, а может быть, скормят великому Богу-Огню, — толмач посмотрел на Дхара как на пустое место; отошел на два шага в сторону, ближе к боковой стене, присел, подобрав полы стеганого халата, и начал мочиться.
Дхар прикрыл глаз. Он не обдумывал ответа — ответ он знал заранее. Он думал о том, можно ли еще сделать что-то для Аммахаго, обреченного на гибель, для тысяч солдат там, за перевалом, не знающих, с каким противником им предстоит встретиться.
— Передай Кангуру, — проговорил он, заметив выжидающее лицо толмача прямо над собой, — что мне не нужна жизнь, за которую нужно платить не только позором, но и предательством.
Толмач пожал плечами, повернулся к Кангуру и выкрикнул короткую фразу.
Кангур разгладил редкие усы, поднялся с подушек. Потом стремительно бросился к пленникам. В руке его взлетела сабля.
Описала полукруг, и головы двух пленников вдруг подпрыгнули и отлетели к стене.
Кангур, весь в пятнах свежей крови, быстро повернулся к Дхару.
— Великий Кангур-Орел спрашивает, сумеешь ли ты сделать так же?
— Скажи ему: я — не палач.
Кангур выслушал ответ, подбоченился и захохотал. Вслед за ним захохотала толпа приближенных.
— Ты не палач, — говорит Кангур-Орел, — бесстрастно доложил переводчик. — Ты свинья. Все аххумы — свиньи. Вы не мужчины!..
Кангур наклонился и взглянул Дхару прямо в лицо. И плюнул в уцелевший глаз.
— Хуссарабы непобедимы! Они пришли сюда и будут здесь жить — в этих горах. Ваши города станут их пастбищами, ваши дочери — наложницами. Хуссарабы дойдут до пределов мира, ибо таков приказ их небесного отца!..
Раму, на которой был распят Дхар, подняли, перенесли в центр двора и опустили в костер. Умирая, Дхар видел, как хуссарабы принялись рубить головы пленникам своими длинными кривыми саблями. Он успел подумать о том, что у сабли есть преимущество перед мечом — удар требует меньших усилий благодаря кривизне клинка…
Потом он почувствовал, что свет входит в него, разрывая ткани, и, ослепленный, провалился в бездну.

СЕНГОР

Когда солдаты под командой Руаба преодолели стену и ворвались в город, битва была окончена. Над воротами замаячили белые флаги. Затем створки открылись.
Берсей ехал по Царской дороге, но не на восток, а на запад — к воротам. Впереди него, расчищая путь, солдаты спешно убирали с дороги повозки, одна из осадных башен была просто повержена в грязь. Воины строились вдоль дороги у въезда в город, нестройными криками приветствуя полководца.
Берсей не отвечал на приветствия. Он думал о том, что город надо пощадить, что его отложение от Аххума было временным, а предательство сенгорцы должны были возместить. Скажем, передав все доходы от переправы аххумам. Снабдив армию припасами и лошадьми. Выдав зачинщиков, среди которых наверняка есть люди Эдарка — или одного из них.
Нахохлившись под поредевшим, но все еще сильным дождем, Берсей вместе с тысячниками въехал в ворота. Его встретили две шеренги солдат, протянувшиеся через всю довольно большую площадь; в конце этой шеренги виднелись пешие сенгорцы, среди которых выделялись нарядно одетые люди. На мокрой подушке пурпурного бархата лежал ключ от городских ворот, — подушку держал коренастый седобородый сенгорец. Берсей глядел на них, пытаясь определить, кто из них носит титул сенгорского князя, и в этот момент сбоку на всю кавалькаду посыпались стрелы. В первое мгновение Берсей подумал, что это — хитро продуманная ловушка. В следующий момент на него упал Аммар; защищая своим телом, прижал его к гриве. Лошадь поднялась на дыбы и стала заваливаться, но сбоку поспешил на помощь Аррах: его жеребец грудью налетел на падающую лошадь; Аммар соскочил с нее и потащил за собой Берсея.
Между тем обстрел прекратился. Прикрывая Берсея щитами, Аммар, тысячники, телохранители почти силой потащили его назад, к воротам. Створки между тем начали закрываться. Еще несколько мгновений — и командиры оказались бы отрезанными от основного войска…
Но кто-то отдал команду, и между створок успели вкатить армейскую повозку. Тяжко заскрежетали огромные петли; створки остановились.
Наверху, на приворотных башнях, завязалась борьба. Солдаты на площади, ощетинившись копьями, стали отступать к воротам.
На них никто не нападал; казалось, сенгорцы, высыпавшие на площадь, были удивлены не меньше аххумов.
Шум борьбы наверху быстро стих. С башен было сброшено несколько тел; других пленили. Берсей дождался, когда привели пленных. Но сколько ни вглядывался в их лица — знакомых не узнавал. Казалось, это были обычные горожане, рыбаки или лодочники, разве что вооруженные луками.
Князь Сенгора, наконец, получил возможность приблизиться к Берсею. Это был высокий светлобородый красавец, одетый в парадный мундир, в червленой кирасе. Он поклонился и сказал:
— Приветствую тебя, Берсей, о котором мы много слышали… — он сбился, поскольку понял, что его слова могут быть истолкованы двояко. — Прости за это неожиданное нападение. Мы были бы счастливы, если бы ты счел его за недоразумение… В знак нашей искренности накажи виновных по своему усмотрению…
Говоря эту витиеватую речь он, кажется, гордился и даже восхищался собой.
Он повернулся к пленным и произнес короткую гневную речь на языке Реки. Один из пленных дерзко ответил — и получил удар мечом плашмя, по лицу. Удар едва не лишил смельчака глаза; по щеке потекла струйка крови.
Берсей хмуро наблюдал всю эту сцену. Потом спросил:
— Кто ты?
Князь Сенгора повернул к нему изумленное лицо.
— Я — владетель этого города, Тайр Одиннадцатый из рода Тайров — Королей…
— Почему ты не отдал мне свой меч и не разоружил свою свиту?
— Я… По обычаю Тайров, мы не отдаем своего оружия, оно священно и передается из поколения в поколение…
— Ты — предатель. Тот самый, — сказал Берсей.
— Разве я… — промямлил Тайр, и умолк; воины отняли у него меч и передали Берсею. Берсей разглядел тонкий клинок; струи дождя плясали на синих разводах, змеившихся по стальному полотну. Потом с неожиданной силой ударил им о булыжную мостовую. Клинок высек искры. Берсей кивнул и отдал меч Аммару. Снова взглянул на Тайра, который уже потерял свой бравый вид, но все еще сохранял горделивую позу, слегка выставив одну ногу вперед.
— Ты подписал договор с Аххумом. Ты обещал вечную дружбу и помощь, а взамен получал возможность по-прежнему править городом, собирая налоги с паромщиков и лодочников, и богатеть, не владея ничем: ни лодками, ни мостами, ни даже веслами. И вот ты показал, чего стоит твое слово… Ты — предатель, — с удовлетворением повторил Берсей. — Вздернуть его на воротах!
Мельком глянул на пленных:
— Этих — тоже.
* * *
Войска входили в город в ворота, проходя под неподвижно висящими телами. С полусапожек Тайра на шлемы солдат капала дождевая вода с запахом мочи.
* * *
Три тысячника, получив секретные послания в Нуанну и личные указания Берсея, отправились в путь.
Первый из них, не таясь, отправился по Царской дороге в сопровождении небольшого отряда.
Второй приехал в Кэсту, нанял каботажную лодку и поплыл в столицу, держась зеленых берегов Равнины Дождей.
Третий свернул с дороги Царей на север, в ближайшей роще сделал привал, приказал десяти воинам ожидать его и исчез.
А ночью из рощи к костру подползли убийцы.
* * *
Теперь, после вероломного нападения, судьба Сенгора была решена. Берсей помнил, как расправился Аххаг с вольным городом Робаном, стоявшим на границе между Арли и Киаттой. Робан дал клятву верности, но потом, когда войска осадили Оро, переметнулся на сторону противника. Робанцы вырезали аххумский гарнизон, состоявший из ветеранов и солдат-нестроевиков. Взяв город штурмом, Аххаг приказал умертвить всех стариков и старух, женщин и детей продать в рабство на невольничьих рынках Арроля, а мужчин направить на работы в каменоломни.
Опустевший город был заселен выходцами из Санты и Альдаметты.
Берсей не принял ключа. Он вскочил в седло и проехал через весь город к набережной. Там, глядя на речную воду, кипевшую под дождем, он отдал короткие распоряжения.
Охранные сотни начали прочесывать городские кварталы, следом за ними шли квартирьеры. Экзекуция была отложена на завтра.
Берсей с отрядом выехал из северных ворот и остановился на ночь в рыбацком поселке, в обыкновенной бедняцкой хижине. Он не желал видеть того, что начнется утром. Он хотел одного — укрыться от посторонних глаз, глотнуть лекарства и забыться сном.
Но прибыл дозор, отправленный в поиск на север. Разведчики доложили, что на берегу Индиары обнаружены следы большого лагеря. Разведчики нашли лодку в ближайшем селении, переправились на правый берег и увидели множество трупов.
Согласно подсчетам, практически весь отряд Лухара погиб.
Самого Лухара найти не удалось ни среди мертвых, ни среди раненых; возможно, враг — кто бы он ни был — пленил и увел тысячника.
Следы вели на юг и пропадали вблизи Царской Дороги.
Берсей велел оставить его одного. В хижине было две комнатки.
В одной из них горел очаг с дымоходом, выложенным вдоль стен.
Все вещи прежних хозяев вынесли; глинобитный пол застелили коврами, устроили лежанку; теперь, сидя на ней, Берсей молча глядел в догоравший очаг.
Оконце, на которое набегали струи дождя, дребезжало от ветра.
В хижине было прохладно и Берсей кутался в простое солдатское одеяло. За стеной негромко переговаривался с кем-то верный Аммар. Берсей догадывался: Аммар велел разыскать в Сенгоре лучшего лекаря. Возможно, лекарь уже прибыл. Аммар должен был предпринять меры предосторожности, так что лекаря вряд ли могли увидеть тысячники. Впрочем, тысячники, включая Руаба, остались в городе. Кто — в заботе о ночлеге для солдат, кто — в предвкушении богатой добычи. Здешние богачи сотни лет копили деньги, получаемые с переправы. Наверняка богатства в Сенгоре не меньше, чем в Каффаре, только оно не бьет в глаза показной роскошью.
— Ничтожный городок… Ничтожные людишки… — Берсей поежился.
Ему действительно нездоровилось. Запах гнилой рыбы преследовал его уже несколько дней. Здесь, в хижине, Аммар все опрыскал таосскими благовониями, но застарелая вонь все равно давала о себе знать.
Разрушить этот городишко. Истребить жителей. Заселить развалины пришлыми, более надежными людьми, ничего не смыслящими ни в реках, ни в перевозах… Или нет — построить, наконец, мост. Это было бы действительно великим деянием, которое оставило бы имя Берсея в веках…
Сейчас же имя Берсея означает одно — смерть. И, кто знает, не назовут ли его через тысячу лет Берсеем-Убийцей, Берсеем, Несущим Тьму? И развалится мост, и река изменит русло — а имя Берсея останется вечным проклятием…
— Аммар! — крикнул Берсей. Пусть зовет своего рыбного лекаря…

АМАЙВА

Весь день и часть ночи Лухар крался за шедшим на юг войском. В темноте он потерял ориентиры, стоило лишь намутцам отвернуть от реки. Кажется, под копытами коня была дорога — размокший, разбитый проселок. Вскоре конь стал оступаться, его ноги разъезжались по грязи. Лухар бросил коня и побежал. Войско передвигалось стремительно — Лухар бежал изо всех сил, лишь время от времени делая остановки, чтобы перевести дух.
Ближе к рассвету дождь сошел на нет. Дорога спускалась в широкую котловину, в центре которой было огромное озеро.
Намутцы обогнули его, и наконец впереди показался поселок.
Точнее, это был военный лагерь, давно и хорошо обжитый.
Скопище палаток и хижин, никак не огороженное, со своими улицами и переулками.
Остановившись на пригорке, в роще бамбука, Лухар следил, как конница сотня за сотней втягивается в поселок. Их встречали криками, задымили костры, залаяли собаки.
Вскоре совсем рассветет, Лухара могут заметить дозорные. Он нарубил мечом бамбука, и наверху, в самой гуще бледных стволов, соорудил что-то вроде лежанки. Отсюда он видел край лагеря и дорогу; но большую часть пространства занимала гигантская чаша озера, название которого — Амайва — Лухар встречал на военных картах. Вытянувшись в своем зеленом гнезде, Лухар закрыл глаза, и сейчас же увидел тьму и хлещущие струи дождя, охваченные огнем повозки, тени людей, метавшихся в поисках спасения. Лухар застонал и провалился.
* * *
Он очнулся. Шумел дождь, в его убежище было сумрачно и сыро.
Лухар взглянул на поселок. Подернутый пеленой дождя, поселок мирно дремал; даже собаки не лаяли. Видимо, враги отдыхали после бессонной ночи.
Лухар сполз по стволу вниз. Ноги его дрожали, все мышцы болели после многочасового бега.
Он осторожно двинулся к краю рощи. Оставляя в стороне дорогу, перевалил через холм и оказался перед ложбиной, поросшей густым лесом, скрывавшим, быть может, болото. Лухар, стуча зубами от холода, огляделся, пытаясь определить направление.
Лагерь аххумов должен был находиться на юго-востоке, ложбина же тянулась с востока на запад.
Лухар крепче стянул пояс, закрепил ножны с мечом на спине, и начал спускаться в ложбину.
* * *
Когда Лухара ввели в шатер Харра, командовавшего оставшимся в лагере гарнизоном, Харр не узнал его. Изможденный человек, с ног до головы залепленный грязью, в изорванной форме, без шлема и даже без знака тысячника, едва держался на ногах и не мог говорить. Его усадили к жаровне, закутали в плащ, поднесли чашу с подогретым неразбавленным солдатским вином. И только когда он выпил и заговорил — Харр признал его.
— Тебе нужен отдых. Уже вечер, отложим дело до рассвета, — сказал Харр, выслушав Лухара.
— Нет, — покачал головой Лухар. — Этой ночью они могут опередить нас и напасть на лагерь…
Харр подумал, хмуро кивнул, и вышел из палатки, чтобы отдать приказания.
* * *
Лухар не мог сидеть в седле — для него запрягли легкую двухколесную повозку, в которой он полулежа ехал до самой ложбины, заросшей непроходимым мангровым лесом. Отсюда его понесли на носилках.
Харр разбил отряд на три части, поставив перед каждой определенную задачу. Ни отдыхать после марша, ни совещаться времени не было. Поселок должен быть окружен к рассвету и атакован с двух сторон. Третий отряд должен был оседлать дорогу на опушке бамбуковой рощи. Отрезать намутцев от берега озера и не дать им спастись на лодках должен был первый отряд.
Дождя не было. Бледный месяц озарял окрестности и отражался в спокойной озерной воде.
Сторожевые посты были уничтожены еще до полного выдвижения войска. А потом начался почти бесшумный приступ.
Солдатам было приказано не щадить никого, кроме командиров; их по возможности брать в плен.
* * *
Когда наступил рассвет, все было закончено. Поселка на берегу озера больше не существовало.

СЕНГОР

Утро занялось сырое, но без дождя. В городе началось.
Берсей спал мало и тревожно; шум окончательно пробудил его.
Вошел Аммар с докладом, но Берсей не стал его слушать.
Примчался Баррах с отчетом, но Берсей выслушал его вполуха: он не хотел знать, сколько сенгорцев было сожжено живьем, сколько утоплено в Индиаре, сколько женщин и детей будет отправлено в Каффар.
Потом к нему прорвалась делегация сенгорцев. Берсей был вынужден выйти к ним и даже выслушать. Слезы, кровь, униженные просьбы, запоздалые клятвы. Старик-бородач, один из самых богатых сенгорцев, ползал у ног Берсея и пытался целовать его сапоги. Берсей оттолкнул его, глянул на Аммара:
— Зачем они здесь? Разве я велел их пустить?..
И вернулся в хижину. Он знал, что сделают сейчас с этим стариком. Но хотел забыть обо всем.
Он думал о вчерашнем лекаре. Это был странный юноша, в обычной одежде сенгорцев, босоногий, но в высокой конусовидной шляпе.
Юноша, вопреки ожиданию Берсея, не стал предлагать чудодейственных эликсиров. Вместо этого он попросил разрешения встать за спиной Берсея. Под пристальным наблюдением Аммара он стал скрести над головой Берсея двумя оловянными ложками и что — то бормотать.
Берсей велел запереть юношу в одной из хижин, напоить и накормить.
Как ни странно, после этого лечения стало легче. Боль не ушла, но как бы притупилась. Красная влага перед глазами рассосалась; лишь слева остался розоватый лоскут, который не мешал Берсею смотреть.
Утром тоже не было привычной уже тошноты. И хотя и полного здоровья Берсей не ощущал, — было легче. Чувства притупились, и ушла тревога.
Когда послов-сенгорцев увели, Берсей снова велел позвать лекаря.
Юноша явился.
— Лечи! — приказал Берсей, усаживаясь, как накануне, спиной к нему.
Послышались шорох, потом удар и сдавленный крик. Берсей обернулся: лекарь лежал на полу, прижатый коленом Аммара. Тут же валялись два небольших ножа, выточенных из ложек.
Аммар не рассчитал или действительно хотел убить лекаря; юноша закатил глаза и забился в агонии.
Берсей подобрал одну из ложек. Он где-то уже видел такие.
Подумал. Но не смог вспомнить. Оловянные, из дрянного металла.
Их легко можно было заточить с помощью камня. Но лекарь постарался: ножи оказались достаточно острыми.
— Убери его, — сказал Берсей Аммару. — Если он еще дышит — сохрани ему жизнь.
* * *
Потом над Сенгором повис многоголосый вопль. Это выводили из города женщин и детей, предназначенных для продажи. Берсей вышел на берег реки. Было жарко, он сбросил накидку, оставшись в простой длинной рубахе с поясом.
— Почему они так кричат? — проговорил он, как бы рассуждая сам с собой. — Может быть, с ними плохо обращаются?
Он повернулся к Аммару:
— Их полосуют кнутами? Отнимают младенцев?
— Нет, повелитель… — растерянно пробормотал Аммар. — Прикажешь посмотреть?
Берсей не ответил. Он присел к самой воде. Река затопила часть поселка; в воде плавал мусор. Берсей разглядел тряпичную куколку, плававшую легко, как поплавок. Тряпки были намотаны на кусок шпажника, нарисованная углем смешная рожица наполовину смылась водой.
Со стороны города показался всадник, несшийся во весь опор. Он подлетел к выбежавшим навстречу телохранителям Берсея, спешился, и бегом устремился к берегу.
— Темник! Тысячник Харр приветствует тебя! — он торопливо отдал честь и протянул каменный футляр.
Берсей отвинтил герметичную крышку, вытащил короткий свиток.
Он читал, но лицо его ничего не выражало. Взглянул на нарочного.
— Ты сотник? Ты получишь награду и будешь первым в резерве на перевод в полутысячники…
Он отвернулся и, кажется, забыл о донесении. Он снова смотрел на куклу, которую волна подогнала к самому берегу. Кукла улыбалась ему половиной нарисованного рта.
* * *
Вернувшись в хижину, Берсей спросил:
— Тот лекарь еще жив?
— Отлеживается под охраной, — ответил Аммар.
— Хорошо. Выведи его из поселка. Дай ему нашу охранную грамоту и коня. И отпусти… Да, еще вот что. Я должен наградить его.
Передай ему этот кошель.
Берсей кивнул на кожаный кошель, лежавший на столе.
Аммар выслушал приказание молча. Молча поклонился и двинулся к выходу.
— Это еще не все, — остановил его Берсей. — Перед этим сделай еще вот что: разыщи и позови Руаба. Разговор без свидетелей.
Аммар снова поклонился, ничем не выдав удивления и исчез.
Руаб явился сразу же, не заставив себя ждать. Значит, он не был занят дележом награбленного, и не предавался садистским утехам, топя горожан.
— От Харра получено известие: ему удалось полностью разгромить банду намутцев, одну из тех, что преследовала нас все это время, — сказал Берсей.
— Ушаган! — широкое лицо начальника агемы расплылось в улыбке.
— Лухар, чей отряд был разбит две ночи назад, выследил намутцев, скрывавшихся на берегу озера Амайва. Почему-то наши разведчики не знали об этом гнезде… Или знали, Руаб?
Берсей в упор взглянул на Руаба. Тысячник побледнел и открыл было рот, но Берсей поднял руку.
— Нет, я ни в чем не подозреваю тебя. Речь о другом. В честь великой победы Харра я решил помиловать этот город.
Руаб снова открыл рот — но уже от удивления.
— Повелитель… — выговорил он, — невольников уже грузят на корабли, часть из них отплыла в Каффар… Многие жители убиты, в том числе весь их городской совет — их утопили прямо на пристани, связав одной веревкой…
— Не надо экономить на веревках, — задумчиво проговорил Берсей. — Значит, требуется вернуть корабли, выпустить всех, вывести из города войска, кроме необходимых охранных отрядов…
Руаб молчал.
— Ты справишься, не так ли?.. Предупреди Барраха. Понимаю, что дело необычное, но и повод необычен. Намутцы пролили столько крови, что она запятнала и нас.
Руаб подумал и поклонился.
— Хорошо, что ты понял, Руаб. Вот приказ с моей печатью. Это убедит всех сомневающихся. После того, как приказ будет оглашен, все, замеченные с имуществом сенгорцев в руках, будут считаться мародерами.
Берсей повернулся к окну, сложил руки за спиной. Руаб ждал, догадываясь, что это еще не все.
— Возьми две… нет, три сотни агемы. Я хочу, чтобы порядок в городе был наведен как можно скорее.
Руаб шаркнул подошвой и кивнул.
Внезапно Берсей сделал едва уловимое бесшумное движение и оказался совсем рядом. Прямо перед собой Руаб увидел воспаленные глаза темника и плохо выбритую кожу — седые щетинки торчали вокруг губ. Губы зашевелились и Руаб напряг слух, чтобы расслышать слова Берсея:
— Еще вот что. Аммар. Он знает слишком, слишком много. Нужно сделать так, чтобы он исчез. Навсегда. Приказ о его переводе в Нуанну. Список погибших при штурме… Ты понял меня?
Руаб моргнул.
Берсей отодвинулся и тихо приказал:
— Теперь иди.
* * *
Аммар появился, когда Берсей сидел за накрытым столом. Обычно еду и питье командиру Аммар подавал сам.
— Ты пришел сказать о лекаре? — спросил Берсей.
— Да, повелитель… — Аммар сглотнул, что-то почувствовав. — Я сделал все. Он теперь далеко.
Берсей прожевал ложку невкусной солдатской каши. Кивнул.
— Я догадываюсь, где.
Аммар переступил с ноги на ногу.
— Я не виноват, повелитель. Он уже не дышал, когда я вошел к нему…
Берсей проглотил следующую ложку. Махнул рукой. Аммар перехватил его взгляд и понял, что Берсей подумал: «Лекарь еще дышал».
— Я не виноват… Ведь он сделал ножи… Он хотел убить тебя…
— Да. И никто не слышал, как он всю ночь точил ложки о порог… Иди, Аммар. Разыщи родственников этого юноши — если они живы, — и вручи деньги им.
Он снова принялся за еду. Когда Аммар вышел, он отодвинул тарелку, поднялся, взял со стола каменный футляр с донесением от Харра. Открыл его. Из футляра криво — одной половиной — улыбалась смешная сенгорская кукла. Тряпичная кукла — отрада нищеты.
* * *
Вечером прибыли послы из Ровандара — следующего крупного города на восток по Царской дороге.
— Они не одни, — доложил ординарец. — С ними — целый караван подарков…
— Хорошо, — сказал Берсей. — По крайней мере в Ровандаре не прольется напрасная кровь…

КАНЗАР

Ровандар стоял на Царской Дороге; от него дорога уже поворачивала на север. В трех дневных переходах от Ровандара был последний крупный город — Куинна; за Куинной начинались земли Киатты.
Ровандар и Куинна — и поход Берсея можно было считать законченным.
* * *
Ночью он снова оказался на берегу реки, под холодным секущим дождем. Он не знал, следуют ли за ним Руаб, телохранители, ординарцы — по крайней мере, он их не видел.
Он вошел в темную воду и закричал.
Вода разомкнулась. Показалась одна темная фигура, за ней другая. Их было все больше, и это были не эльменцы, закованные в доспехи. Связанные попарно, они выходили из вод и медленно брели к берегу.
Когда они приблизились, Берсей вдруг с ужасом разглядел, что у каждого изо рта торчит рыбья голова; головы таращили глаза и шевелили жабрами…
Берсей пятился, с трудом сохраняя равновесие, не в силах оторвать взгляда от разевающихся рыбьих ртов…Он очнулся. Он был мокрым, и в ужасе подумал, что и в самом деле ходил по воде и мок под дождем. Он ощупал одежду и с облегчением перевел дух. Он был мокрым от пота, хотя в хижине было холодно: печь давно остыла. Берсей сдержал стон.
Голова раскалывалась, в мозгу, отуманенном болью и лекарством, пульсировало одно слово: «Канзар».
Именно это слово пытались выговорить рыбы.
* * *
Утром Берсей приказал собрать тысячников на военный совет.
А через несколько часов из Сенгора на север выступила агема.
Ею предводительствовал сам Берсей.
Остальное войско под командой Карраха двинулось по Царской дороге на Ровандар.
* * *
Канзар стоял на берегу Индиары, на сотню миль севернее Сенгора. Когда-то это был большой город, столица единого Тао.
Но с тех пор прошли века. Тао разделился на семь небольших королевств, постоянно воевавших друг с другом, а Канзар, несколько раз переходивший из рук в руки, переживший немало захватчиков, в конце концов тихо умер.
Сейчас это был культовый центр Тао. Среди деревьев, на полянах стояли, лежали и сидели тысячи каменных изваяний. От совсем маленьких, едва возвышавшихся над травой, до гигантских — выше самых высоких деревьев. Одни из них насчитывали несколько десятков лет, другие стояли здесь тысячелетия. Возле каждого бога и божка, под миниатюрным навесом, дымились курильницы, распространявшие сладко-приторные запахи сандала. Таосские боги — предки таосцев — охраняли уснувший город. Небольшое население обслуживало паломников, но большая часть города лежала в запустении: взломав мостовую, выросли пальмы, в обветшавших каменных громадах зданий обитали лишь обезьяны да летучие мыши, да еще — полусумасшедшие аскеты-отшельники.
Аххумского гарнизона в Канзаре не было: в священный город, по соглашению с таосскими правителями, вход вооруженным аххумам был запрещен.
Берсей разбил лагерь неподалеку от города, на открытом месте, недалеко от берега Индиары.
* * *
…Но даже досюда доносился тошнотворный запах сандалового дерева. Дождя не было, слабый ветерок гулял над рекой. Берсей в сопровождении Руаба и полусотни воинов — все без оружия — отправился в Канзар.
Они въехали в город с юга, дорогой, по которой никто не ездил.
Они ехали вдоль развалин, обросших пышной зеленью, медленным шагом, никого не встречая на пути. Только птичий гомон да вопли обезьян сопровождали их. Миновали полуразрушенную древнюю арку, украшенную рельефными изображениями, пересекли площадь, на которой стояло несколько шалашей; в шалашах, на голых камнях, лежали длиннобородые худые аскеты. Они не обращали внимания на кавалькаду. В центре площади у разрушенного фонтана Берсей остановился.
Прошло немного времени — и на противоположном конце площади показались всадники. Они были в длинных плащах, под которыми, возможно, прятали оружие. Воины агемы, повинуясь жесту Руаба, ближе придвинулись к темнику.
Плащеносцы подъехали к фонтану и тоже замерли. Наконец, один из них сказал голосом, который узнали многие:
— Я знал, что ты придешь, Берсей.
Берсей поднял руку, потер висок и глаз, словно пытаясь стереть розовый лоскут, мешавший ему смотреть.
— А я знал, что ты жив, Аххад.
Руаб вздрогнул так, что под ним заплясала лошадь.
— Я знаю даже, кто помог тебе спастись и бежать, несмотря на мой приказ…
— Ты не можешь приказывать! — крикнул Аххад. — Ты отстранен от командования!..
— Никто не может меня отстранить от командования, кроме великого царя. Он приказал мне идти на восток, и я пойду. Еще я знаю, Аххад, какие доносы ты слал на меня в Нуанну. Ты изменник, Аххад.
— Я выполняю приказ царицы! А ты… ты болен, Берсей! Ты обезумел, и твои больные глаза повсюду видят изменников!..
Берсей склонил голову и мрачно произнес:
— Да, они видят изменников. Ты предал родину, старый солдат…
Я должен казнить тебя… Хочешь честный поединок? Тогда ты узнаешь, больны ли мои глаза.
Аххад помолчал. Потом поднял руку. И сейчас же всадники, окружавшие его, выхватили из-под плащей намутские сабли-полумесяцы.
Телохранители мгновенно окружили Берсея плотным кольцом, Руаб развернул его коня и ударил плеткой. Конь понес Берсея, который едва удержался в седле, и это спасло ему жизнь.
Безоружные воины агемы направили коней навстречу смерти. Они пытались уклониться от сабель, кто-то сползал с седла, кто-то спрыгивал с коня на ходу. Кони грудью налетали друг на друга, Руабу удалось завладеть саблей намутца и он бросился к Аххаду, но не дотянулся.
Вся схватка продолжалась недолго — Берсей успел остановить коня на краю площади. Он повернулся. Прямо на него летел Аххад, и из его глотки вырывался не крик, а нечленораздельный, нечеловеческий визг:
— Сме-ерть… те-елю-у!..
* * *
«Теперь мне незачем скрывать свою болезнь», — подумал Берсей, глядя на стремительно приближавшегося Аххада. Еще мгновение — и боль исчезнет, уйдет окончательно. Он даже успел почувствовать облегчение от этой мысли, и еще от того, что великое бремя будет с него снято одним движением изогнутого клинка.
Но когда конь Аххада едва не налетел на него и Аххад натянул поводья, разворачиваясь, уже привстав для удара, Берсей внезапно увидел на расстоянии вытянутой руки налитый кровью глаз коня. Не раздумывая, подчиняясь мгновенному импульсу, Берсей быстро и сильно ударил кулаком в этот глаз. Перстень с печаткой открылся в последний момент, выпуская короткое жало; брызнула кровь, конь отшатнулся и встал на дыбы, закричав смертельно раненым зверем. Еще мгновение. Клинок сверкнул совсем рядом с лицом Берсея и ушел в сторону. Коня занесло и Аххад в изумлении широко открыл глаза.
Еще мгновение. Конь упал на бок, со всего размаху придавив ногу Аххада. Хрустнули кости. Конь забил копытами, и вскоре ему удалось подняться. С окровавленной морды брызгала красная пена. Аххад лежал на древних камнях Канзара с неестественно изогнутой, расплющенной ногой. Лицо его было белым. Он приподнялся на локте и непонимающе глядел то на свою ногу, то на Берсея.
Берсей огляделся. У фонтана последние воины агемы пытались дорого продать свою жизнь. Берсей соскочил с седла, молча поднял длинный, изящный, слегка изогнутый клинок, машинально подивившись его легкости и удобству. Снова вскочил в седло и помчался к фонтану.
Теперь он чувствовал только ярость. Ярость поднималась из сердца, душила его, жгучая, кровавого цвета ярость заливала глаза.
Он с легкостью расправился с первым же всадником, второго, занятого добиванием раненого аххума, рубанул по шее (голова мгновенно свесилась на грудь, на миг обнажились кости и жилы), и только третий сумел оказать ему какое-то — очень недолгое — сопротивление.
Берсей бился остервенело, но сосредоточенно. Клинок стал продолжением его руки. В эти минуты темник словно помолодел на тридцать лет, и все болезни, страхи, сомнения оставили его, — нет, не оставили, а наоборот, придали сил и ненависти.
Вскоре все намутцы осознали опасность. Часть из них бросилась к Аххаду, часть попыталась окружить Берсея. Между тем Берсей был уже не один. На намутских лошадях и с намутскими саблями к нему примкнули телохранители.
Еще несколько ожесточенных, но скоротечных схваток — и намутцы отступили. Тело Аххада они положили на потерявшего всадника коня. Не слишком торопясь, темные плащи направили коней в проулок — туда, откуда они появились на площади.
Берсей спешился. В груде тел он начал искать Руаба. И внезапно заметил что-то, что до сей поры ускользало от его сознания.
Он распорол накидку одного из поверженных намутцев, разрезал ремни нагрудника и кожаный жилет. Потом резко выпрямился:
— Мы воюем с женщинами?..
* * *
— Соберите всех раненых… И вот эту — тоже. Кажется, она еще жива.

НУАННА

Аххаг покинул жертвенный зал. Жрецы Хааха ни о чем его не спрашивали — лишь склоняли головы, когда он проходил мимо.
Маленький жрец — Хранитель лабиринта — вывел его точно в назначенное место. Оставалось лишь сдвинуть каменную плиту — и открывался выход в город.
Аххаг взял два меча — один длинный, аххумский повесил себе за спину, второй — укороченный арлийский акинак — закрепил на поясе слева, слегка сдвинув назад. Долгополый нуаннийский плащ с капюшоном почти скрывал оба меча. На голову царь надел железный обруч, который мог уберечь от несильного удара, на обе руки — перстни алабарских воров: железные «восьмерки» с отточенными гранями, обращенными наружу.
Он вышел во тьму нуаннийской ночи. Оглянулся. Плита с легким шорохом встала на место. Он остался один.
* * *
Через минуту из темноты вынырнула лодка. Она причалила и Аххаг перепрыгнул через борт. Гребец-нуанниец взялся за весло.
Вода была спокойной и непроницаемой. В ней отражались подсвеченные луной облака и цепочка сторожевых огней на крепостных стенах. Сам город был погружен во тьму.
Аххаг ничего не говорил, ни о чем не спрашивал; нуанниец знал, что делать. Через некоторое время они приблизились к другому берегу, обширному пустырю, на котором некогда стояли дома, а сейчас разросся дикий лесок.
Навстречу Аххагу из тени выступил человек, одетый как бедный крестьянин. Он сразу же заговорил:
— Лагерь находится на северо-востоке. Это ставка нового командующего Хаммара. Там, рядом с шатром Хаммара, разбит другой шатер. В нем ты найдешь своего сына.
— Не называй волчонка моим сыном, — сквозь зубы проговорил Аххаг. — Как подобраться к лагерю?
— В селении Маптах нас ждут. Там мы переоденемся и получим следующие инструкции.
— Хорошо, — кивнул Аххаг. — Как тебя зовут?
— Ассуан. А тебя я стану называть Тумом. Ты — глухонемой.
* * *
Несколько сотен воинов, столпившись у дворца жрецов, колотили ножнами в щиты и требовали Хаммара.
Хаммар появился бледный, как полотно. Он был ранен осколками камня, кровь запеклась в седине.
— Царицу! — выдохнула толпа. — Покажи нам царицу!..
— Она во дворце, — одними губами выговорил Хаммар.
Шум начал стихать и через минуту над площадью повисла пронзительная тишина.
— Царица во дворце! — выкрикнул Хаммар.
И снова тишина. Лишь со звоном кружили мухи над головой Хаммара.
Наконец из толпы вышел угрюмый сотник и сказал:
— Мы пойдем за ней.
Хаммар оглянулся на прятавшего глаза Тхена, на других, вышедших наружу вместе с ним. Потом махнул рукой:
— Идите.
* * *
Тхен склонился к самому уху Хаммара, с опаской глядя на проходивших мимо воинов:
— Не смею советовать повелителю… Но, зная нравы жрецов…
— Говори, — устало приказал Хаммар.
— Они украли ца… — он осекся, снова взглянул на поток воинов, исчезавших под широкой аркой входа во дворец. — Госпожу. Теперь они попытаются украсть последнего человека из царского рода… Наследника…
Хаммар непонимающе взглянул в лицо Тхену. Вскочил и крикнул:
— Коня!
* * *
Ахма, сидя в тени шатра и наблюдая за маленьким Аххагом, игравшим в песок, задремала. Аххаг штурмовал крепость, которую искусно вылепил для него из песка и глины сотник Ахханар.
Сотник был теперь постоянно с наследником, не отходя от него ни на шаг — таков был приказ Хаммара. Крепость была гигантской, в половину человеческого роста, с бойницами и угловыми башнями, воротами, и даже фигурками защитников.
Солдатики Аххага, сделанные из обожженной глины, были сильнее защитников крепости: от их ударов вражеские солдаты рассыпались. Сейчас они карабкались по приставным лестницам на стены. Падали и очень натурально умирали. Аххаг приказывал отнести их в тыл.
Песок и глину привезли в лагерь специально для игры. Здесь, между двух палаток — командирской и царской — был детский уголок. Остальная часть лагеря, как обычно, сохраняла идеальный порядок: выстроенные по линейке палатки, хорошо утрамбованный плац, посыпанные песком прямые дорожки.
В этот предзакатный час в лагере было пустынно и тихо. Часть солдат несла службу в городе, часть еще не вернулась с полевых занятий. Сонная стража, которой не позволялось сидеть, прогуливалась у ворот и по гребню насыпного вала.
Солнце в предзакатный час жгло немилосердно. Голова Ахмы клонилась все ниже. Сидевшие позади командирского шатра стражники давно и откровенно спали, свесив головы между колен.
— Совсем стара ты стала, Ахма! — раздался чей-то знакомый голос.
Ахма встрепенулась и вполголоса запела колыбельную, которую пела когда-то еще над колыбелью Аххага Великого. И вдруг проснулась. Совсем близко были горящие глаза царя. Ахма приоткрыла рот, но его тут же закрыла сухая ладонь.
— Молчи, Ахма, молчи…
Ахма хотела согласно кивнуть, но что-то взорвалось в ее груди и боль пронизала все тело. Ахма закатила глаза и ничком повалилась в песок. Аххаг разогнулся, вытер акинак полой плаща, сунул за пояс. Почуяв кровь, всхрапнула лошадь — это была обыкновенная крестьянская рабочая лошадь, не привыкшая к запаху битвы. Аххаг бесшумно взлетел на нее и через мгновение уже был возле сына: выронив глиняного полководца, мальчик глядел на отца снизу вверх удивленными глазами. Аххаг молча нагнулся, одной рукой сгреб его и усадил впереди.
Он развернул лошадь, но подоспевший Ахханар схватился за поводья.
— Прочь! — прошипел Аххаг.
— Стража! — крикнул Ахханар. — Тревога!..
Левой рукой Аххаг перехватил ребенка, правой выхватил из-за спины меч и лицо Ахханара развалилось на две половины.
— Прочь! — крикнул Аххаг бежавшей со всех сторон страже. — Или вы не узнали своего царя, черви?
Лошадь сделала круг вокруг шатров, выскочила на центральную дорожку лагеря. Кто-то из стражников попытался натянуть лук, но меч Аххага оказался быстрее — стражник упал с почти отсеченной рукой.
Аххаг пришпорил лошадь. Впереди, у ворот, столпились воины.
Они показывали на летящего к ним во весь опор всадника, что-то крича. Вот, повинуясь приказу, они подняли копья, целясь прямо в грудь Аххагу.
Когда до сверкающих, в локоть длиной, наконечников копий оставалось несколько прыжков, Аххаг внезапно натянул поводья и повернул в сторону. Лошадь почти встала на дыбы, покачнулась, разворачиваясь, но устояла и бешеным галопом помчалась по окружной дорожке. Стражники бестолково заметались на валу.
Аххаг достиг пологого пандуса и вскочил на вал. Здесь он замешкался на минуту.
— Аххаг! — раздался крик совсем рядом. — Аххаг вернулся!..
Аххаг повернулся на крик. Трое-четверо солдат с обнаженными мечами внезапно пали на одно колено. Сотник с широким красным лицом, выкатив глаза, заученно рявкнул:
— Ушаган!
— Ушаган!.. — нестройно отозвались с вала и из лагеря.
Аххаг криво усмехнулся и изо всех сил ударил лошадь мечом плашмя. Лошадь заржала и прыгнула. Это был прыжок, достойный царского коня: единым махом она покрыла широкий вал, почти перелетела через ров и брюхом рухнула на его край — передние копыта оказались на земле, а задние повисли над вонючей водой, стоявшей на дне рва.
В последние мгновения Аххаг сумел выбросить вперед ребенка, и оттолкнулся коленями от лошади за долю секунды до того, как она сорвалась в ров.
Не оглядываясь, не чувствуя боли от удара, Аххаг вскочил, поднял ребенка и побежал прямо к тутовой роще, отделявшей лагерь от ближней нуаннийской деревни.
Он не знал, преследуют ли его. Он прижимал мальчишку к груди, чувствуя под ладонью трепетавшее по-птичьи сердце, и бежал так, как не бегал никогда в жизни. Из рощи послышался крик.
Тотчас же навстречу Аххагу из-за деревьев выскочили два всадника. Один из них слетел с коня и, пригибаясь, бросился назад. Другой помог Аххагу сесть в седло, перехватил мальчика.
Через несколько секунд они скрылись в роще.
* * *
Когда две кавалерийских турмы окружили деревню, беглецов в ней уже не было. Всадники, спешившись, ходили по дворам, заглядывали в хижины, тыкали короткими кавалерийскими копьями в снопы рисовой соломы.
Потом перепуганных нуаннийцев стали выгонять из домов и гнать на деревенскую площадь. Но расспросы жителей с помощью толмача ничего не дали.
Командовавший отрядом полутысячник Даррах велел схватить старосту деревни. На врытом посреди площади столбе, на котором вывешивались объявления — длинные разноцветные ленты со значками, похожими на паучков, — Даррах велел повесить старосту.
* * *
А некоторое время спустя в воротах аххумского лагеря на веревках болтались с десяток солдат, и среди них — краснолицый сотник, первым крикнувший «Ушаган!».

КАНЗАР

— Руаб?
— Я здесь, повелитель…
Было темно, лишь в полуоткинутый полог глядели мутные звезды.
— Значит, ты жив, Руаб…
— Я только потерял сознание, когда меня сбили с коня. Ударился головой о мостовую.
Голос Руаба доносился сквозь сотни других голосов. Берсей напряженно вслушивался, уже не понимая, кто они, о чем говорят.
— Разреши тебя спросить, повелитель, — Руаб ниже склонил голову. Теперь Берсей разглядел его смутный силуэт: Руаб сидел на скрещенных ногах на ковре, у ложа Берсея.
— Спрашивай.
— Зачем ты поехал в Канзар?
Берсей протянул руку, коснулся лица Руаба. Давно не бритая щетина уколола пальцы.
— Было два списка, Руаб… Пленный киаттец назвал предателями тех, кому я верил, самых преданных и лучших. И тогда я составил другой список — в него вошли те, кого киаттец не назвал. Ты был прав: он хотел, чтобы я казнил своих последних друзей. Так мне казалось…
Берсей помолчал.
— Скажи честно, Руаб: где Аммар?
Руаб молчал, и молчание тянулось так долго, что Берсею показалось, что он прослушал ответ: голоса зазвучали в ушах с новой силой — голоса тех, кого он так или иначе потерял в этом несчастном походе.
— Я… Прости, повелитель… Я отпустил его.
Руаб тяжело вздохнул и повесил голову.
— Мои люди перевезли его на западный берег Индиары, а сами вернулись. И теперь я не знаю, где Аммар. Он тоже… предатель?
— Да. — Берсей поморщился. — Он — точно.
— А Каррах?
— Не знаю. Киаттец назвал его.
— И Аррах, и Имхаар, и другие?
— Не знаю. Я должен был справиться со всем этим… Но теперь… Эта женщина, которая умерла — кто она? Она похожа на жителя гор. Но жители гор не пускают своих жен на войну…
— Я слыхал, что в горах есть совсем дикие племена, повелитель.
У них женщины — воины, а мужчины готовят обед…
Берсей закрыл глаза. Нет, конечно же, нет. Эта женщина — из свиты Домеллы, ее телохранительница. У царицы была своя собственная агема — женщины, которых учили сражаться. Никто не принимал их всерьез, никто не замечал их — тем более, что царица под страхом смерти запретила мужчинам искать их ласки.
Они появлялись то тут, то там. Исчезали надолго. Никто даже не знал, сколько их: турма, три турмы, а может быть, и гораздо больше…
— Значит, ты хочешь знать, зачем я поехал в Канзар?..
Руаб вздрогнул.
— Каррах, Харр, Угр и другие сейчас на пути в Ровандар.
Киаттец пытался уверить меня, что они — предатели. А вот Аммара он не назвал. Не назвал и тебя, Руаб.
Руаб поднял голову.
— Ты проиграл, Руаб. Я увел тебя в Канзар, чтобы спасти войско, чтобы спасти Ровандар…
Раздался негромкий смех. Руаб смеялся, задрав голову.
— Ты болен, повелитель! — давясь от смеха, сказал Руаб. — Болен и бессилен. Хочешь, я докажу тебе это?
Он перехватил руку Берсея, сжимавшую кинжал. Хватка Руаба была железной: пальцы Берсея онемели, кинжал беззвучно упал на ковер.
— Зажгите свет! — прохрипел Берсей. — Я умираю!..
* * *
Свет вспыхнул. Но это был не свет факелов, с которыми в шатер вбежали караульные. Что-то лопнуло в голове Берсея, и в зеленоватом сиянии он увидел у своего изголовья всех тех, кого считал мертвыми — десятки мертвецов толпились над ним, толкались, вытягивали шеи, чтобы взглянуть на него.
— Он сошел с ума… Наш полководец обезумел. Ему уже ничем не поможешь, — шептали голоса.
«Это не я обезумел, это вы безумны!» — хотел выкрикнуть Берсей, но не смог даже пошевелить губами, как будто их больше не было.
Не стало не только губ, но и рук и ног. Ему показалось на миг, что он тоже умер, и лишь бессмертная душа еще пытается глядеть на мир сквозь помутневшие хрусталики мертвых глаз.
А может быть, так оно и было?
Он попытался вздохнуть и не смог.
* * *
Утром в шатер вошли сотники агемы. Они молча глядели на темное, застывшее лицо Берсея. Руаб тоже был здесь. Глаза его были широко открыты, и он время от времени смаргивал: по щекам скатывались слезинки.
Потом Берсей увидел над собой незнакомые лица. Чужие руки стали приподнимать его веки, ощупывать грудь и голову. Это были лекари — три лекаря агемы и два канзарца, которых, видимо, разыскал и привел Руаб.
— Он умер, — сказал кто-то.
— Молчи! У него теплое тело. Значит, он еще жив.
* * *
Потом надолго стало темно. Берсей спал, а может быть, ему просто прикрыли лицо.
Наконец в шатре появились рабыни со светильниками. Одна была старухой, но две другие молодые, и в душе Берсея шевельнулось смутное воспоминание. Он очень давно не видел и не ласкал женщин, и испытал нечто вроде сожаления. Впрочем, теперь было все равно.
Они раздели его. Им пришлось ворочать его грузное тело, сгибать руки, — но они справились, не особенно потревожив его.
В шатре запахло благовониями. Берсей догадался: его обмоют, потом намажут этой вонючей мазью, которую так любят жрецы всех стран и народов; все это означает одно — он умер.
* * *
«Я быстро умер», — подумал он.
«Ты еще не умер», — немедленно отозвался чей-то голос.
«Но ведь они обмывают меня для погребения».
«Смертные часто ошибаются. А кроме того, твоя смерть сейчас выгодна слишком многим. Это подходящий момент: для одних — чтобы прославить тебя как полководца, не проигравшего ни одной битвы, а для других — предать твое имя вечному проклятию».
Поколебавшись, Берсей спросил:
«Кто ты?» Ответа не было. Берсей сквозь полуприкрытые веки наблюдал за рабынями; они скребли его тело какими-то скребками, как будто он был лошадью; поливали водой со щелоком, и скребли снова.
«Все равно, даже если я еще не умер, — сказал он. — Все равно мне больше нет здесь места. Куда мне теперь идти?» Ответа снова не было. Берсей подождал и вздохнул:
«Значит, некуда».
* * *
Потом в шатер вошли Руаб и два седых канзарца. Даже не вслушиваясь в их разговор, Берсей знал, кто они.
Бальзамировщики, которым велено приготовить тело Берсея к долгому путешествию.
Под наблюдением двух стражников канзарцы принялись за дело.
Когда большой нож в виде завитка погрузился в живот Берсея и вскрыл его от грудины до лобка, один из стражников отвернулся.
Другой продолжал хмуро и сосредоточенно наблюдать за действиями канзарцев. Толку от его наблюдений было мало: он ничего не смыслил в набивке чучел. Если бы Берсей еще владел губами, он улыбнулся бы собственной шутке.
Пока один, открыв рот Берсея, ковырялся там маленьким круглым ножом, другой, глубоко засунув руки под грудину, отделил пищевод; он принялся наматывать пищевод, желудок и кишки на вертел. «Трудная работа», — сочувственно подумал Берсей.
Что-то заскреблось у него в небе; это второй чучельщик сунул пальцы под черепную коробку. «Ну, хорошо. Допустим, без желудка или кишок я еще смогу как-то жить. Но без мозга?..» Что-то продолжало шуршать и скрестись в его голове. Что-то рвалось с хрустом; голова подпрыгивала и билась затылком о запачканный кровью и сукровицей ковер. Тот, что копался в черепной коробке, издал восклицание. Второй склонился ближе, и вот они уже вдвоем что-то рассматривали — что-то, что было извлечено из головы. Странно, но Берсей не потерял способности думать. И продолжал наблюдать и размышлять, пока канзарские мясники продолжали разделывать его труп.
* * *
Его обернули в мокрый тяжелый саван и оставили. Рабыни принялись убирать в шатре. Руаб лишь заглянул, но не вошел и даже не взглянул на то, что еще недавно звалось «Берсеем».
Прошло еще время. В шатер внесли длинный ящик из сандала. Тело Берсея подняли и переложили в него. Шесть воинов подняли ящик и вынесли из шатра.
Ярко сияло солнце, ни единой тучи не было на темном, глубокого синего цвета, небосклоне. Ящик водрузили на катафалк — траурно убранную колесницу.
Потом началось прощание агемы. Воины в полном вооружении под хриплый вой гигантских труб шли мимо катафалка, отдавая честь.
Когда траурный марш закончился, ящик прикрыли пурпурным покрывалом и катафалк тронулся.
День за днем, ночь за ночью двигалась скорбная процессия.
Рядом с катафалком шел Руаб с непокрытой головой. Время от времени делались краткие привалы. Сменялись факельщики и почетный караул. Затем движение возобновлялось.
«Снимите покрывало! — просил Берсей, надеясь, что кто-нибудь все же услышит его потусторонний голос. — Дайте взглянуть на эту страну!» Оттуда, из бездны, он видел прошлое и будущее, знал судьбы всех, кто еще был жив, но не видел лишь одного: земного света.
* * *
Агема вошла в Сенгор. Ярко светило солнце, тысячи горожан высыпали на улицу встречать траурную процессию. Тогда Берсей почувствовал, что может оставить свою оболочку, лежавшую в темном, пропитанном приторным запахом сандала, ящике. Он увидел город, в котором не было войны. Он видел горожан, которые искренне скорбели о его смерти. Он вспомнил, что пощадил этот город и пожалел лишь о том, что рядом с ним, в его ящике, не лежит та промокшая, пахнувшая тиной и бедой, тряпичная детская куколка.
Процессия оставила Сенгор.
И Каффар встречал своего спасителя в молчании и скорби. Город уже оправлялся после погрома, его гавань вновь была открыта для кораблей со всего света, и с Башни Ветров по-прежнему свистел флюгер, так что даже слепые могли знать направление ветра.
На сороковой день агема вошла в Азамбо.
Берсей уже не был привязан к катафалку. Он устал следовать за ним и постоянно отвлекался от земного. И все же Азамбо он рассмотрел. Да, это был не тот город, о котором слагали легенды, и все-таки Азамбо жил. На набережной вновь появились фланирующие без дела богатые отдыхающие, а в гавани стояли прекрасные корабли, не предназначенные для торговли или войны.
И тогда Берсей сказал себе: «Все. Больше мне здесь незачем быть. Я видел, что хотел. Теперь я хочу покоя».
И он поднялся над белым Азамбо, над зелеными рощами и полями, над изумрудной гладью Южного моря, и поднимался все выше и выше, прямо в ослепительную, переполненную светом лазурь, — поднимался, пока не слился со светом.
* * *
Сидящие у рва не оборачивались. Они знали, что все пройдет.
Что такова их цель — внимательно следить за всем, что приходит и уходит; за всем, что падает и сгорает во рву, в вечном пламени Бездны.
Тьма переходит в свет. Тьма — это свет. Но смертные слепы.
Назад: СТРАНСТВИЕ ТРЕТЬЕ. БЕРСЕЙ БЕЗУМНЫЙ
Дальше: СТРАНСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ. МУЗАГГАР ОПОЗДАВШИЙ