СТРАНСТВИЕ ТРЕТЬЕ. БЕРСЕЙ БЕЗУМНЫЙ
ДОРОГА ЦАРЕЙ
Три турмы всадников в черных намутских накидках мчались по Царской дороге, опоясывающей побережье Равнины Дождей.
Солнце садилось позади них, и длинные тени падали далеко вперед, на мокрую после ливня дорогу. Дорога, окрашенная закатом, казалась облитой кровью.
Всадники только что миновали разоренный, обугленный, еще дымящийся Алькарон. Редкие жители, услышав топот копыт, прятались в развалинах и молча смотрели на всадников, мчавшихся вослед недавно прошедшему здесь войску.
Отряд не задержался в Алькароне. Дорога сворачивала на юг, к побережью, к городу Азамбо. Как и Алькарон, Азамбо принадлежал правителям Каффара, и его могла постичь судьба Алькарона.
Здесь прошел Берсей.
Неубранные трупы в сточных канавах городов и селений, распятия с разбухшими телами казненных, воронье и шакалы отмечали его путь.
Казалось, по Царской дороге прошествовала сама Смерть.
Здесь все было отравлено, и в цветущем еще недавно крае нельзя было отыскать ни глотка свежей воды, ни куска хлеба.
Намутцев, видевших всякое, теперь, после трехдневной скачки по дороге смерти, воротило от мясной пищи: слишком много человеческой плоти увидели их глаза.
Натуссар, мчавшийся впереди на огромном коне, уже не отводил глаза при виде расклеванных трупов, расчлененных вздувшихся тел. Лишь трупы детей и женщин еще вызывали в нем какое-то чувство, и он глухо ворчал на лающем языке намутцев проклятия и мольбы к темным богам Намуна.
* * *
Когда тьма залила равнину до самого горизонта, Натуссар велел свернуть с дороги. На востоке поднималась невысокая холмистая гряда, поросшая диким кустарником. Там, за одним из холмов, всадники спешились, с трудом передвигая уставшие от бесконечной скачки ноги.
Под утро в шатер Натуссара привели гонца, скакавшего в Нуанну.
— Что ты должен был передать своему царю? Письмо? — без предисловий спросил Натуссар.
Гонец отрицательно покачал головой. С него уже был сорван знак неприкосновенности, одежда на плече рассечена и покрыта запекшейся кровью. Гонец был опытным воином, и не собирался торговать своей жизнью.
— Что же? Драгоценности, взятые в городской казне Алькарона?
— Нет, — ответил гонец и прикрыл глаза. — Их слишком много.
— Тогда что? — Натуссар упер руки в колени и слегка наклонился вперед, через очаг, разделявший их.
— Только три слова. Азамбо — красивый город.
Натуссар не шелохнулся, но широкие черные брови его, сросшиеся на переносице, медленно поползли вверх. Он оглянулся на стоявших позади него толмача и стражников — не ослышался ли?
Толмач — старик-нуанниец — утвердительно кивнул головой и сложил руки на груди.
Натуссар перевел взгляд на гонца.
— Углат, развяжи ему руки. Дай пить.
Стражник перерезал кинжалом ремень, до синевы стянувший локти гонца, толкнул его в темя, заставляя сесть — по намутскому обычаю, скрестив ноги. Потом сунул под нос широкую глиняную чашу с водой. Аххум не смог поднять рук — выпил, хватая ртом край чаши и роняя капли на землю.
— Теперь скажи, — продолжил Натуссар. — Я плохо понял тебя. Ты послан самим полководцем Берсеем?
— Нет. Я служу в курьерском отряде при ставке Берсея. Приказы и указания нам отдает сотник Мхар.
— При обыске письма у тебя не найдено. Ты должен был передать донесение на словах?
— Да. Но оно больше похоже на что-то другое.
— Состоящим всего из трех слов?
— Да. Я сказал их уже.
— Азамбо — красивый город?..
Гонец не ответил. Натуссар качнулся в раздумьи.
— Я верю тебе, — наконец проговорил он, и стражники, напрягшиеся в ожидании приказа, беззвучно выдохнули и опустили плечи.
— Если это не шифр, то Берсей… — Натуссар еще подумал, глядя в огонь, потом снова вскинул пронзительные глаза на аххума, понуро смотревшего на свои еще не просохшие после бешеной скачки под ливнем сапоги. — Скажи еще вот что, гонец. У Берсея столько войска, что любой город должен покориться ему без боя.
Зачем же он уничтожил Алькарон?
Гонец мельком взглянул на намутца. Лицо его осунулось.
— Это не Берсей. Аххумы не убийцы. Это сделал кто-то другой.
Натуссар набычился.
— Ты просто гонец, десятник. Что ты можешь знать? Тебе отдают приказы, ты выполняешь их. Аххумы — убийцы.
Он криво усмехнулся, глядя, как гонец, уже готовый полезть на рожон, вдруг сник и опустил погасший взгляд. Потом добавил:
— Я отпущу тебя, храбрый гонец. Скачи, и передай своему царю то, что тебе велено. Можешь еще добавить: бог мертвых выпустил своих мертвецов, чтобы они поедали живых…
* * *
Когда гонца вывели на ночную дорогу, подвели коня и вернули знаки отличия и оружие, гонец отшатнулся. Он знал о намутцах как о самых безжалостных воинах и ожидал, что это — всего лишь насмешка, прихоть дикого и злобного врага.
Но один из намутцев крикнул ему на ломаном языке Равнины:
— Чего ждешь? Скачи! Ты же должен передать что-то своему царю?
И тогда гонец, глубоко вздохнув, словно очнулся. Молча взял меч с перевязью, надел на грудь знак гонца, сел на коня и поскакал вперед, не оборачиваясь.
— Еще передай: Эдарк подарил тебе жизнь! — крикнул вслед намутец и добавил вполголоса: — Если его не убьют по дороге, он доскачет счастливо.
АЗАМБО
Прекрасный город из белого камня на зеленом берегу, воспетый поэтами, — Азамбо, — больше не существовал.
Намутцы побывали в стране смерти. Натуссар первым повернул коня, торопясь выбраться из заваленных трупами, заполненных зловонием улиц.
В разрушенном придорожном трактире неподалеку от Азамбо Натуссар продиктовал донесение своему командиру Эдарку.
— Мы возвращаемся, — закончил он, посмотрел на склонившегося над куском пергамента старика-нуаннийца, пожевал губами. — И еще напиши. Азамбо был красивым городом. Так напиши, старик.
Утро следующего дня застало отряд всадников, уходивший на запад полями и перелесками, обходя далеко стороной путь Берсея — бывшую Дорогу Царей.
* * *
Когда войско вышло из разоренного Азамбо, Берсей велел свернуть с дороги и разбить долговременный лагерь. Он не знал, какие варвары прошли незадолго до него по равнине Дождей.
Немногочисленные оставшиеся в живых жители говорили что-то о безжалостных завоевателях и даже упоминали имя командира.
Тысячник, первым услышавший на допросе это имя, велел тут же прекратить допрос, а перепуганных каффарцев запереть в отдельном шатре.
Он явился в шатер Берсея, попросил о разговоре с глазу на глаз и произнес это имя вторично. Берсей отдал приказ: больше этого имени не упоминать, всем слышавшим его на допросах — забыть.
Потому, что это имя было — Берсей.
* * *
Все усилия Берсея догнать катившуюся перед ним орду не увенчались успехом: разведчики доносили, что впереди на много миль — все то же. Трупы, смерть, разрушенные города и деревни.
Следовало изменить маршрут, перестроить порядок войск и двигаться на запад широким фронтом. Возможно, где-то севернее остались нетронутые неведомым врагом поселения, и там дружественные аххумам каффарцы смогли бы рассказать обо всем.
Но пока следовало позаботиться о другом.
Всего несколько дневных переходов отделяли Берсея от Нуанны.
Здесь еще недавно кипела жизнь, и негоже было оставлять в своем тылу дочиста разоренные земли.
Разбив огромный лагерь, окружив его рвом и земляным валом, аххумы — около десяти тысяч воинов-пехотинцев, две тысячи конницы и почти столько же легковооруженной пехоты союзников, обоз и вспомогательные части, — принялись копать могилы вдоль дороги Царей. Могил требовалось много, очень много. Вместо могил получались траншеи. Когда их закапывали, они поднимались вдоль брусчатой дороги почти бесконечными однообразными волнами.
Тогда, чтобы очистить Азамбо, Берсей велел перегородить русло реки Азуары и направить ее воды на город.
Две недели к берегам Азуары свозили камни и землю, копали отводные каналы. И когда вышедшая из берегов Азуара несколькими мощными потоками устремилась в город, Берсей возвратил все войска в лагерь и приказал ждать.
Обо всем этом он составлял подробные донесения и отправлял их в Нуанну. Но шли дни, а ответа не было. Невидимый враг, казалось, был не только далеко впереди, но и позади.
Но пока Берсею было не до врагов. Он отправил отряды на север, в Деф и Крауль — приграничные с Наталем города каффарского государства, и с нетерпением ожидал оттуда известий. Если враг побывал и там, то каффарского княжества больше не существовало. Правда, оставалась еще столица — Каффар, лежавшая в двух днях пути на восток. Но Берсей уже не сомневался, что Каффар, как и Азамбо, тоже лежит в руинах.
КАФФАР
Каффар был небольшим, но богатым торговым городом-государством. Со временем власть в Каффаре перешла от старых аристократических родов к богатым торговцам, которые несколько раз в год собирались на Большой Совет, решавший самые важные вопросы государственной жизни. Текущие вопросы решали два соправителя, выбиравшиеся из членов Совета.
Соправители избирались на два года, но выборы происходили ежегодно, так, чтобы в течение двухлетнего срока один из двух соправителей менялся. Это, по мнению каффарцев, служило дополнительной гарантией того, чтобы соправители, сговорившись, не занялись казнокрадством и взяточничеством.
Тем не менее, казнокрадство и взяточничество в Каффаре процветало.
Но воровать было что. Каффарские купцы плавали вдоль всего восточного побережья Серединного Мира, иногда даже проникали и на Запад. Каффарские суда считались наиболее надежными и удобными для фрахта, и каффарские моряки состояли на службе многих правителей Востока. Отчисления за фрахт пополняли каффарскую казну.
Каффарская гавань тоже отличалась удобствами, и лежала она практически посередине путей с севера на юг и с востока на запад в пределах Южного моря.
Со временем к Каффару присоединились другие полисы побережья, а также земледельческие районы севернее. Одно время в Каффарский Союз входили даже такие далекие города, как Ровандар и Куинна, и объединенный флот союзников нанес сокрушительное поражение флоту таннаутского тирана Тамукки в сражении при острове Арроль.
Впрочем, это было очень давно. Но с тех пор Каффар не стал беднее, и за последние двести лет еще ни один вражеский солдат не ступал на территорию каффарцев: они платили деньги, и завоеватели отступали. Каффар благоразумно выслал гонцов к Аххагу еще тогда, когда аххумский царь спускался с южных отрогов Туманных гор на равнину Дождей. И война снова пощадила этот город, который путешественники именовали не иначе, как Жемчужиной Южного моря.
* * *
В Каффар прибыли гонцы из Алькарона и сообщили, что несметное полчище аххумов, по виду — скорее бандитов, чем солдат, — подступило к стенам города. Через день прискакал алькаронский соправитель с жалкой свитой шатавшихся от измождения людей, и сообщил, что Алькарон взят врагом, разрушен, а большая часть жителей даже не уведена в плен, а попросту перебита.
Каффарские соправители немедленно снарядили специальных послов в Нуанну, к Аххагу. Посольства было два — одно отправилось посуху, в обход по северному пути, а другое — морем. Оба посольства были подкреплены богатыми дарами. Что случилось с ними, никто так и не узнал, но оба посольства как в воду канули.
А еще несколько дней спустя в Каффар потянулись беженцы.
Сначала семьями, отдельными разрозненными повозками, а потом вдруг нескончаемым потоком — словно прорвало плотину.
Беженцы рассказывали страшные вещи. Настолько страшные, что магистраты даже издали специальный эдикт о распространении слухов, согласно которому всякие разговоры с беженцами запрещались. Беженцев направляли в срочно разбитые на пустырях и под городскими стенами палаточные лагеря. Там их кормили, оказывали медицинскую помощь, но за пределы лагеря не выпускали.
Но беженцы все прибывали и прибывали. Те, у кого были деньги, вставали на постой к горожанам, остальных сгоняли в палаточные лагеря, но и палаток, и свободных земель внутри города уже не хватало. Тогда соправители распорядились расположить часть беженцев в порту, на лодках и плоскодонных каботажных судах, которых в гавани было достаточно.
И наступила ночь, о которой Каффар будет вспоминать еще много десятилетий спустя.
Из палаток беженцев в глухое безлунное время стали выбираться какие-то люди. Их были не десятки — сотни. В мгновение ока сонная, привыкшая к спокойным дежурствам стража была перерезана. Одновременно во всех лагерях засуетились множество мужчин, которых еще недавно считали беженцами. Несколько отрядов рассыпались по городу, один из них перебил стражу у Западных ворот, опустил мост. И сейчас же новые орды страшных, вооруженных кривыми саблями мужчин, вошла в город.
Спустя немного времени, наконец, была поднята тревога. Но было уже поздно. Дворец Совета был взят неизвестными, охрана перебита, оба соправителя схвачены. Многочисленные разбойники начали резню. Жители в панике метались по улицам, где их настигали клинки убийц. Дома, в которых каффарцы пытались укрыться, брались штурмом. Если штурм не удавался — здания поджигали, и вопли сгоравших заживо наполняли ужасом сердца остававшихся в живых.
Толпа горожан попыталась прорваться в гавань — но с перенаселенных лодок и плоскодонок их встретили те же кривые сабли. И у Восточных ворот стоял заградительный отряд, и спасения не было нигде.
Большой отряд наемников, стоявший гарнизоном в пригороде Каффара, не принимал участия в событиях. Когда несколько членов Совета прибыли в казармы и потребовали немедленно выйти в город, чтобы защитить каффарцев от неведомых убийц, командир наемников лишь усмехнулся и сказал:
— Мы обязались защищать Каффар, а не каффарцев.
Он кивнул воинам, и члены Совета были тут же связаны.
— Отвести их в гарнизонную тюрьму! А там посмотрим, что с ними можно будет сделать.
Один из каффарцев, чернобородый благообразный ростовщик Пириат мгновенно оценил обстановку.
— Командир! У меня есть золото. Не здесь, вернее, не только здесь, в Каффаре. Оно будет твоим… Отпусти нас, а еще лучше — спрячь!
— Золото? Очень хорошо. А что скажут остальные?
— Мы согласны! Мы заплатим любой выкуп!..
Командир кивнул и подтвердил:
— Очень хорошо. Гарнизонная тюрьма — то самое место, где вы сможете отсидеться.
* * *
К утру те, кто сумел убежать — убежали. Больше всего людей покинуло Каффар морем, воспользовавшись сотнями судов, стоявших на рейде. А сам город вымер. Шайки полупьяных от усталости и крови убийц бродили по мертвым улицам, добивая последних. Но к утру и они исчезли.
На рассвете какой-то безумный поднялся на величественную Башню ветров, сооруженную на насыпном острове у входа в гавань. Эта башня славилась искусно сработанным флюгером в виде крылатого дельфина: дельфин, указывая направление ветра, занимал одно из восьми фиксированных положений, и пел. Каждое из направлений имело свою тональность. На этот раз пение крылатого дельфина заглушил отчаянный, тоскливый вой безумца.
И лишь к вечеру, когда опасность окончательно исчезла, из подвалов, с чердаков, из подземелий выползли оставшиеся в живых.
Каффар тоже был когда-то красивым городом.
* * *
Передовой отряд Берсея подошел к Каффару и остановился перед распахнутыми настежь воротами. Из ворот вышла делегация — члены Совета, оставшиеся в живых благодаря тому, что их спрятал в гарнизонной тюрьме командир охранявшего город наемного отряда. Впрочем, отряда уже не было: он еще ночью покинул казармы и спешным маршем ушел на восток по Царской дороге.
* * *
По приказу Берсея отборный отряд конницы устремился вдогонку наемникам с приказом: схватить и доставить командира наемников.
Сам Берсей, сойдя с коня на главной площади Каффара, где солдаты уже убрали трупы, тяжелой поступью пошел по прямому — стрелой — проспекту с еще действующими фонтанами к набережной.
К дороге выходили оставшиеся в живых. Их оказалось не так уж и мало. Множеству людей удалось укрыться в северных подземных зернохранилищах, иные отсиделись в катакомбах, где добывался камень, кто-то пересидел эти страшные сутки в обширной городской канализации.
Берсей вышел к гавани. Свита следовала за ним, соблюдая молчание.
Внезапно путь полководцу преградил растрепанный человек в старом поношенном плаще, с ободранной щекой и пышной седой бородой.
— Ты Берсей? — хрипло спросил он.
Берсей молчал. Он слышал об этом человеке — знаменитом философе Кирре, прославившимся тем, что, имея хороший дом и множество слуг и рабов, предпочитал жить в собственном саду, спать на земле и питаться фруктами из того же сада.
— Ты — убийца детей, — удовлетворенно крякнул Кирр. — Я тебя узнал.
Ординарцы бросились было к философу, но Берсей остановил их взмахом руки.
— Я не убивал никого, — сказал Берсей. — Но я хочу убить тех, кто моим именем опустошает эту прекрасную землю.
Философ покачнулся. Только теперь стало понятно, что он пьян.
Впрочем, это было его обычным состоянием.
— Эти демоны были посланы Каффару в наказание за разврат, изнеженность, скудоумие. Они казнили всех грешников.
— А ты? — спросил Берсей. — Разве у тебя нет никаких грехов?
— Мои грехи, — высокомерно ответил Кирр и подбоченился, — слишком велики. Они так велики, что боги решили оставить меня в живых в назидание потомкам.
Слабеющий вой донесся с моря, от Башни ветров: безумный все еще спорил с ветрами, силясь изменить Судьбу.
— Ты славишься своей мудростью, — сказал полководец, — и своими советами. Я хочу спросить у тебя: как победить врага, если его нельзя ни увидеть, ни услышать, если он появляется и исчезает, как призрак?
— Если враг очень быстр, его можно победить лишь еще большей быстротой, — охотно ответил философ, при этом глядел он на ноги Берсея. — Но победить призрака может лишь другой призрак. — Он перевел взгляд выше. — А разве этот город уничтожили призраки?.. — Тут философ громко икнул. — Много лет назад здесь уже побывали призраки. Тогда Каффар вымер от страшной болезни…
— Ты говоришь разумно, — поморщился Берсей. — Тогда, может быть, ты скажешь мне, кто он, мой враг?
Кирр задумчиво почесал растрепанную бороду.
— Иногда я бываю мудрым. Иногда — справедливым. Но быть и мудрым и справедливым одновременно мне удается лишь тогда, когда я молчу… Если я скажу тебе, что главный твой враг — это ты, я буду мудр, но несправедлив. Если скажу, что враг — тот, кого ты считаешь другом, я буду справедлив, но не мудр.
Поэтому я, c твоего позволения, промолчу.
Кирр демонстративно поднял край хламиды и начал мочиться.
Берсей покачал головой, обернулся к свите и сказал:
— Допросите философа. Накормите. Он видел многое в эту ночь.
Да, и снимите с башни этого беднягу. Он нам уже ничего не расскажет.
* * *
Корабли, вышедшие ночью из гавани, стали возвращаться. Жители Каффара сходили на берег, толклись на набережной, не решаясь входить в город.
Солдаты Берсея помогали им, подхватывали детей, вели под руки женщин.
— Возвращайтесь по домам, — повторяли они слова Берсея. — Надо жить. Вам помогут. Мы не враги вам, мы ваши друзья…
В здании магистрата Берсей выслушивал свидетелей ночной резни.
Все, что он узнавал, наводило его на мысли о тайных врагах, окружавших его. Он не знал, где именно таится враг, кто он — командующий конницей Аррах? Начальник штаба Аххад? Кто-то из тысячников? Из командующих отрядами сопровождения?
Казалось, враги были везде. Крылатая черная смерть незримо парила за спиной Берсея.
Доложили: философ Кирр остался невредимым, потому, что, по обыкновению перепив накануне сладкой абрикосовой водки, уснул в саду, по странной прихоти забравшись в розарий. Убийцам не пришло в голову лезть в колючие кусты. Но все слуги в доме Кирра убиты, убиты также двое его сыновей и несколько учеников, засидевшихся в доме до глубокой ночи.
Доложили: спасся один из магистратов, по имени Ариак. Он в рыбацкой лодке отплыл в море, обогнул мол, и причалил к берегу у рыбацкого поселка. Там не было убийц, но магистрат, вытащив лодку на берег, перевернул ее и много часов просидел под ней, пока не услышал голосов мальчишек. От них он узнал, что убийц в поселке и не было.
Доложили: за городские стены вывезено больше пяти тысяч трупов, но большая часть города, особенно районы ремесленников, еще не очищена.
Доложили: оставшиеся в живых члены Совета собираются на заседание. Организованы отряды спасения из каффарцев.
Доложили: войсковые кухни приступили к раздаче пищи жителям, в западном предместье развернут палаточный лазарет для раненых.
Доложили: в одном из дворов найден труп одного из убийц. Он был убит ножом. Судя по облику, это был намутец, но точно сказать нельзя, поскольку одет он как каффарец. Как нищий каффарец.
Может быть, были и другие убитые среди нападавших, но убийцы унесли их с собой.
Когда ушел очередной свидетель, Берсей приказал:
— Выслать конные отряды, по пять турм каждый, на все дороги, ведущие в Каффар. Перекрыть все пути. Выслать в море суда — на восток и на запад. Вдоль побережья. Задерживать все корабли, проверять. Трем тысячам готовиться к походу. Выступаем через час. Я поведу их сам. Аххад пока остается в Каффаре. Связь только через моих ординарцев.
* * *
Полторы тысячи наемников — по большей части эльменцев — быстрым маршем пройдя по Дороге царей до городка Нодгей, свернули на север, к большой реке Индиаре. Индиара служила восточной границей Каффарского княжества; дальше на восток вдоль побережья располагались мелкие княжества Кэста, Бом, Дилох, а еще дальше — богатый вольный город Ровандар.
Но командир наемников повел войско к Сенгору — городу, стоявшему выше по реке и принадлежавшему одному из таосских владык, платившему дань аххумам.
Глубокой ночью отряд вышел к берегу Индиары и стал лагерем неподалеку от располагавшегося на другом берегу Сенгора.
Это были хорошо обжитые места, здешнее население не пострадало от войны и по-прежнему обрабатывало землю, поделенную маленькими участками между крестьянскими семьями. Войско миновало несколько деревень и разбило палатки на берегу, в роще священных деревьев кейда, где местные жители молились духам деревьев, вод и неба.
Командир велел протрубить отбой и с двумя ординарцами верхом на красивом холеном жеребце поехал к реке.
Мерно шелестела вода, звезды качались в ленивых волнах.
Командир спешился и велел ординарцам ждать его.
Он спустился к самому берегу и застыл, глядя на холодные блики в воде и на далекие редкие огни на другом берегу.
Прошло время и послышался плеск. Из тьмы вынырнула длинная таосская лодка с двумя гребцами и рулевым на корме. Лодка ткнулась носом в берег и фигура в плаще спрыгнула на песок.
— Зажгите фонарь!
Повинуясь приказу, один из гребцов зажег закрытый стеклянный светильник и передал сошедшему на берег. Тот поднял фонарь и несколько мгновений всматривался в лицо спокойно ожидавшего командира-эльменца.
— Вот что велено тебе передать, — сказал незнакомец в черном.
Он подал эльменцу увесистый кожаный кошель и туго скрученный кусок пергамента.
— И больше ничего?
— Больше ничего. Прощай.
Незнакомец столкнул лодку в воду, бесшумно прыгнул через борт.
Весла опустились, и лодка медленно, как призрак, скользнула во тьму.
* * *
Командир эльменцев вернулся в лагерь, вошел в свою палатку и, не снимая панциря и оружия, развернул пергамент. Прочтя его, нахмурился и сунул его в огонь, горевший в трехногой жаровне.
Пока пергамент тлел и скручивался, покрываясь пузырями, командир снял с себя доспехи, военный хитон, знаки различия.
Облачился в шерстяную длинную рубаху, перепоясался коротким мечом. Накинул плащ и крепко затянул завязки. На голову водрузил круглую шапочку, какие носят в здешних местах чиновники.
Вышел из палатки. Страже было велено усилить лагерную охрану, и у костра сидели лишь оба ординарца.
— Коня, — велел командир.
Вскочил на коня и тем же тоном приказал:
— Я вернусь утром. Если не вернусь, Ард знает, что делать.
Конь неспешно пошел к главным воротам. Стража салютовала, узнав командира. Он выехал за ворота и пришпорил коня.
Некоторое время он скакал на юг. Затем свернул на проселочную дорогу, миновал несколько спящих деревень, и повернул на север.
Вскоре он выехал на дорогу, которая вела к берегу Индиары и, вдоль берега, дальше на север — в глубину таосской территории.
* * *
Утро в лагере началось с переполоха. Еще только-только забрезжил свет на востоке, как всадники под аххумским стягом, сметя стражу, ворвались в лагерь. В ход пошли тяжелые копья: выскакивавшие из палаток эльменцы падали, сраженные таранными ударами. Всадники окружили лагерь, кони легко перескакивали наспех насыпанный вал. Теснимые со всех сторон наемники стянулись к центру лагеря, приняв здесь последний бой. Когда солнце поднялось и влажная земля задымилась под горячими лучами, все было кончено. Большая часть наемников была перебита, несколько сотен сдались в плен.
Полутысячник из каулов Раам велел во что бы то ни стало отыскать командира. Один из пленных, ночью стоявший в карауле, рассказал, что командир в странном одеянии то ли таосского гонца, то ли деревенского старосты около полуночи выехал из лагеря и не вернулся.
Раам отрядил две турмы на поиски. До вечера разыскивали беглеца по всем дорогам, у Сенгорской переправы допросили паромщиков и перевозчиков, — но следов беглеца так и не обнаружили.
Пленных эльменцев построили в колонну и повели назад, в сторону Каффара.
* * *
Берсей сделал краткий привал в Нодгее, и снова устремился вперед. Царская дорога вела к побережью у устья Индиары, там поворачивала к северу и напротив Сенгора обрывалась. Здесь была переправа, ходили медлительные плоскодонные паромы, сновало множество лодчонок перевозчиков.
Здесь Берсей снова сделал привал, и здесь же встретил один из отрядов Раама. Узнав новости, он решил дождаться самого Раама, чтобы лично допросить пленных наемников.
* * *
Сотни наемников — одни в желто-зеленых накидках, которые они успели надеть во время ночного боя, другие полуодетые, многие — в располосованной ударами мечей одежде, раненые и избитые — стояли на коленях, сбитые в кучу на широком лугу. Берсей разговаривал с группой старших офицеров. Ничего нового о напавших на Каффар он не узнал.
Один из офицеров, назвавшийся сотником Ардом — седой ветеран с пропитанной кровью повязкой на голове — выступил вперед.
— Разреши говорить мне от имени моих товарищей, полководец, — сказал Ард. — Мы подчинялись приказам нашего командира, но командира нет, и я по старшинству принимаю командование над этими людьми, — он кивнул в сторону наемников.
— О чем ты хочешь говорить? — Берсей покачал головой. — Вы давали клятву народу Каффара защищать его от врагов. И подло бросили беззащитных людей, отдали их в руки банды головорезов.
— Вина наша велика. Мы из Эль-Мена, и знаем правила войны. Мы заслужили наказание.
— Хорошо, — Берсей тяжело опустился на подставленный ординарцем походный ящик с частью воинской казны, документами и печатью. — Скажи мне ты, называющий себя воином и офицером: как в Эль-Мене поступают с клятвопреступниками?
Ард переступил с ноги на ногу, потом поднял голову и взглянул Берсею в глаза.
— Когда-то в Эль-Мене клятвопреступников закапывали живыми в дюны на песчаной косе Киэнт. Их опускали в песок вниз головой. — Ард взглянул на стоявших позади него офицеров. — Но это было давно, во времена, когда Эль-Мен правил всем Юго-Западным побережьем…
— А как поступают сейчас?
Ард снова помялся.
— Ты можешь не поверить, полководец. Сейчас преступников у нас просто приговаривают к смерти.
Он замолчал, и Берсей, почувствовав недосказанность, спросил:
— А дальше?
— Приговоренные умирают.
Берсей помедлил. И внезапно догадался:
— Их НЕ казнят?
— Не казнят. Они умирают сами.
Берсей поднял брови, ожидая объяснений.
— Приговоренные умирают, — повторил тот. — И никого не заботит, как именно.
— Они кончают с собой? — наконец догадался Берсей.
— Можно сказать и так. У нас считается, что тело приговоренного остается без души. А тело без души жить не может.
Берсей отвернулся. Он не знал обычаев эльменцев, он думал о том, кто идет за ним по пятам, словно призрак, кто подкупил командира наемников, и кто превращает эти райские края в ад.
— Я мог бы продать всех вас в рабство, — сказал он наконец. — Но из предателей получаются скверные рабы. Вы вернетесь в Каффар. Граждане Каффара решат вашу судьбу.
Ард медленно пустился на колени перед Берсеем.
— Я Ард, сын Ардаса, великого воина, внук Арданаса, который тоже верой и правдой служил правителю Ровандара, сейчас принимаю решение за тех, кто связан со мной воинской присягой. Мы виновны в измене, мы достойны смерти, и лишь она победит наш стыд. Прошу тебя, полководец аххумов, отпусти нас, чтобы мы могли достойно уйти из этого мира.
Берсей молчал.
Вдали, за полем, по проселку тянулись волы, влекущие нелепые таосские повозки. За спиной Берсея мерно плескались воды Индиары, кричали чайки и ветерок доносил запахи ила и гнили.
Тогда Ард поднялся с колен. Повернулся к офицерам.
— Вы связаны присягой, но осудить вас я не могу. Кто готов выполнить долг вместе со мной?
Все офицеры понуро шагнули вперед.
Ард снова повернулся к Берсею:
— Позволь, полководец?
— Не знаю, о чем ты просишь, — ответил Берсей. — Ты хочешь, чтобы вас сопроводили в Каффар?
— Нам не нужны сопровождающие, ибо на этом пути проводники — сами эльменские боги.
* * *
Солдаты разомкнули кольцо и пленные стали подниматься с колен, выходить на дорогу и строиться. Потом, повинуясь приказу Арда, колонны эльменцев двинулись к берегу.
Раздался мерный рокот военного барабана. Зазвучала унылая песня, прерываемая ритмичными вскриками: эльменцы вполголоса пели что-то, совсем не похожее на военный марш.
Шеренга за шеренгой стали входить в воду и исчезать в мутных волнах.
Ни одна из шеренг не дрогнула, не оступилась.
Кого-то выносило наверх, кто-то инстинктивно бил по воде руками, кто-то хрипел. Но ни один не выплыл.
Пение все продолжалось, хотя и не столь стройное, как вначале.
И бил барабан: барабанщик стоял поодаль, на пригорке. Но было ясно — когда последние шеренги войдут в воду, барабанщик последует за ними. И лишь смерть закончит это дьявольское представление.
А пока они еще шли. Шли, пели, вскрикивали и притопывали ногами, пугая слишком назойливых чаек.
Они шли и шли. И длилось это так долго, что Берсей приказал седлать лошадей и уходить с проклятого места, где души, покинувшие тела, чайками кричали над потревоженными волнами.
* * *
Военный лагерь, выстроенный у Каффара, в несколько дней оброс поселком из шатров и хижин, со своими улицами и переулками.
Берсей не любил эти поселки с их грязью, шумом, вонью, и скрепя сердце мирился с ними: каждое большое войско сопровождало множество необходимых людей. Здесь были не только женщины, а среди них не только проститутки; некоторых воинов, успевших обзавестись в походе семьей, сопровождали повозки с женами и детьми. А кроме жен и проституток, были швеи, прачки, стряпухи; были жены торговцев и оружейников и их дети; были рабы — собственность воинов; были даже старики. Берсея всегда удивляло именно это: он понимал, что без женщин армии не обойтись, он допускал, что в поселках у военных стоянок могут быть и дети. Но откуда брались старики?..
Вот и сейчас, проезжая по поселку к лагерным воротам, Берсей с неодобрением смотрел на старцев, сидевших в тени под дырявыми навесами. Если завтра Берсей прикажет бросить стоянку и выступить в поход, весь этот сброд отстанет. Но как только армия остановится на одно-двухдневный привал — тотчас же рядом с военным городком с его четкой планировкой, чистотой, возвышающим душу порядком, возникнет скопище безобразных лачуг, рваных шатров и палаток, вырастут кучи зловонных отбросов с роями гудящих над ними мух, начнут бегать голопузые сопливые дети, и, как по волшебству, где-нибудь в тени непременно появится группа немощных старцев.
Берсей не любил долгих стоянок.
У ворот лагеря его поджидали Аххад и тысячники со свитой.
Берсей снова поморщился. Он не мог теперь разговаривать с ними, как прежде: в каждом их слове, взгляде, жесте виделось ему змеиное коварство.
Он не верил теперь никому, даже старому Аххаду. Кто знает, какие мысли одолевают его? Кто знает, какие темные страсти таятся в его сердце? Да, он верно служил империи, он был рядом в самые трудные дни, но что, если все эти годы он втайне мечтал об одном — предать Берсея, оклеветать его, занять его место?.. Славы и денег хочется каждому…
Берсей исподлобья смотрел на приближающихся подчиненных.
Впереди шагал Аххад, за ним его ординарец, за ординарцем начальник канцелярии, за ним — тысячники, остававшиеся в лагере.
«Дурные вести», — понял Берсей.
Аххад, всегда такой спокойный и рассудительный, на этот раз был не в себе. Он схватил жеребца Берсея под уздцы и выкрикнул без предисловий:
— Эти дьяволы напали на Деф!
* * *
— Благодарение богам, — докладывал Аххад уже спокойнее, когда они расположились в шатре Берсея, — отряд Карраха подоспел вовремя, и резня была прекращена. Боя они не приняли, отступили из города и ушли в предгорья.
— Их преследовали?
— Конечно, но безуспешно. В тех местах такие густые леса, что убийцы просто растворились в них.
— Каррах здесь?
— Нет, он в Дефе. Здесь его сотник Агг.
— Сотника ко мне. И… вот еще что, Аххад. Я хотел бы поговорить с ним наедине.
Аххад так удивился, что его выцветшие брови переползли едва ли не на макушку.
Берсею не хотелось ничего объяснять. Он устал и был раздражен.
— Как скажешь, темник, — официально сказал Аххад. — Я предупрежу стражу.
Он вышел из шатра напряженной походкой. Берсей откинулся на подушки и прикрыл глаза. Враги. Кругом враги. Друзья в одно мгновение превращаются в недругов. Тот, кого ты любил, прячет за пазухой нож…
Берсей встрепенулся:
— Аммар!
Вбежал ординарец, сотник Аммар. Ему Берсей еще доверял. Ведь Аммар — бывший раб, которого Берсей спас от верной гибели в Лувензоре, на острове работорговцев Арроле. Хотя… Тот, кто был рабом, уже никогда не сможет стать абсолютно свободным.
Аммар, подавшись вперед, ожидал приказаний. Берсей мельком глянул на его щегольскую форму, позолоченные знаки различия, шнурки с золотыми кистями…
— Придет Агг. Я хочу, чтобы нас никто не слышал. Ты понял?
Аммар кивнул.
— Потом пусть придет Аххад.
Аммар снова кивнул, взглядом выразил вопрос: «Все?», еще раз кивнул и исчез.
* * *
К вечеру небо затянули тучи. Иссиня-черные, они закрыли весь небосвод, прижимаясь к притихшей земле. Лишь дальние зарницы полыхали в клубящейся мгле. На Равнину Дождей пришло время циклонов — время затяжных дождей, туманов, серых, бессолнечных дней.
Берсей переговорил с Аггом, молодым сотником-хаттом, близко видевшим неуловимых врагов. Но не враг, растворившийся в лесах, тревожил его — тревожили новые известия. Жители Дефа при приближении аххумов заперли ворота. Жители Крауля, не надеясь на крепость городских укреплений, покинули дома и пытались укрыться в тех же лесах. Из Сенгора потянулись беженцы на восток. Такие же вести пришли из многих других городов восточнее Индиары: жители Равнины со страхом ожидали прихода Берсея. Дьявольский замысел врага был совершенно ясен: имя Берсея проклинали, прихода аххумов ожидали с ужасом, готовились к обороне или уходили.
К ночи разразился дождь. Потоки воды падали с небес, загнав стражу под навесы, залив сторожевые костры.
Берсей, закутавшись в шерстяной плащ, лежал в своем шатре в одиночестве и, разглядывая карту Равнины, искусно нарисованную киаттскими мастерами на пергаменте, мрачно размышлял. Он пытался предугадать следующий шаг невидимого мстителя, и все больше склонялся к мысли, что догадка, мелькнувшая у него во время разговора с Аггом, верна.
Значит, следовало упредить удар, и одновременно разоблачить предателей.
Под шум дождя хорошо думалось. Берсей прикрыл глаза. И ясно увидел, как во тьме, по раскисшим проселкам, мимо спящих деревень и садов, пробираются черные конники. Всхрапывают лошади — пар вырывается из горячих ноздрей и дымятся разгоряченные крупы. Впереди — проводники: аххумская воинская форма скрыта под широкими плащами…
Берсей непроизвольно заскрежетал зубами. И очнулся. Нет, они не посмеют подойти так близко. Кем бы они ни были… Даже если они… Как сказал тот гонец, что не добрался до Нуанны, вернувшись с полдороги? Да, даже если они — мертвецы, выпущенные из подземного мира для того, чтобы поедать живых.
НУАННА
Столица встретила Домеллу, как положено — по-императорски.
Воины выстроились цепями вдоль улиц, по которым в колеснице везли Домеллу. Колесница была запряжена четверкой белых коней, впереди шли знаменосцы с императорскими флагами и значками, за ними военный оркестр. Нуаннийцы высыпали на улицы, глазея на невиданное зрелище.
Когда колесница остановилась на площади перед дворцом Великих Жрецов, Домеллу встретили тысячники Совета. Царица взошла на трон, установленный на возвышении.
Площадь замерла. Слепили глаза доспехи вооруженных по полной форме сотен. Лениво колебались стяги тысяч. Все смолкло на несколько протяжных мгновений, и внезапно площадь стали заполнять раскаты троекратного вздоха-вопля: «Ушаган!» Тысячи священных белых голубей взвились в воздух, взметнулись руки в приветствии, тысячники, полукругом стоявшие вокруг трона, упали на одно колено.
Затем трое из них поднялись по ступеням.
— Великая царица! Судьба аххумов сегодня в твоих руках.
Домелла вспыхнула и воскликнула:
— У вас есть царь!
Старший из троих, ветеран, помнивший еще времена царя Каула, покачал головой:
— Мы не знаем, где наш царь. После того, как были разоружены хатты, охранявшие дворец, выяснилось, что вход во внутренние покои закрыт. Царь внутри, но мы не можем попасть туда. Допрос Маана ничего не дал: похоже, он действительно не знает, как попасть в подземелья.
Домелла помедлила мгновение.
— Вечером соберите Совет тысячников. А сейчас давайте закончим с этим нелепым праздником…
Запели трубы, забили барабаны. К подножию трона сотни воинов стали подносить и складывать трофеи. Здесь были знамена и символы с островов Южного моря, привезенные из похода тысячниками Гаррана; здесь были дары из Йессауа, Патуабу, Таннаута — драгоценности, оружие, самоцветы и обработанный жемчуг, золотые сосуды и статуи, драгоценные смолы и масла в огромных запечатанных кувшинах, шитые золотом, украшенные бриллиантами наряды, и многое другое. Груды сокровищ росли на глазах, и пели трубы, и войска, выстроенные на площади, салютовали, потрясая сверкающими щитами.
* * *
Вечером в лагере за городской стеной собрался Совет тысячников. Здесь было четырнадцать человек, командиров тысяч и отдельных вспомогательных отрядов. Темник Маан был исключен из состава Совета.
Они расселись полукругом в командирском шатре, который оказался тесноват. Но царица пожелала провести заседание именно здесь, поскольку не хотела даже входить во дворец жрецов.
— Прежде всего, — сказала она, — нам предстоит избрать темника и его заместителей. Вы лучше знаете друг друга, поэтому предоставляю это сделать вам самим.
— Позволь заметить тебе, царица, что темников не избирают, — возразил старейший тысячник. — Он получает звание по воле богов и царя. Если же мы сейчас начнем выбирать лучшего, мы прогневим богов, а то и погрязнем в раздорах.
— Хорошо, — сказала Домелла. — Но согласен ли ты с тем, что я не смогу руководить войском без верного и надежного военачальника?
— Тогда просто назови его, и пусть он будет командующим над нами, оставаясь тысячником.
Домелла помолчала, глядя на тысячника, стоявшего перед ней.
— Я назову тебя, Хаммар. А заместителей себе ты изберешь сам.
Согласен?..
— Вот что нам нужно решить, — сказал Хаммар, повернувшись к Совету. — Прежде всего: надо найти способ проникнуть во дворец и узнать, что же случилось с Аххагом. А также и с теми, кого, как мы теперь знаем, обманом или силой увели в подземелье. Об этом, — он повернулся к Домелле, — говорил Маан. Он арестовал Даггара, тысячника бессмертных, и рассказал, что где-то внизу есть зал, в котором томятся пленники. Второе. Я предлагаю отправить хаттов на родину, в Аххум. Им надо вернуть оружие и обставить дело так, будто их поход необходим. Среди них — а их больше полутора тысяч — немало настоящих, честных и мужественных воинов. Несправедливо наказывать их бесчестием за грехи Маана и ему подобных. И, наконец, третье. Война продолжается — недавний набег намутцев, которыми, как вы слышали, командует бывший раб алабарец Эдарк, — говорит о том, что рано складывать оружие. Мы окружены врагами. Поражение на Западе. Окончание похода Гаррана в южные моря, которое тоже можно считать поражением. Судьба Нгара и Гаррана неизвестна.
На востоке неведомые враги преследуют Берсея. На севере Музаггар столкнулся с предательским бунтом в Тао и Киатте. А кроме того, с северных границ приходят все более тревожные известия. В долине великой Тобарры началось движение кочевых племен. Эти орды усиливают натиск, и уже пытаются выйти из долины, перевалить через горные хребты и вырваться на Равнину Дождей…
* * *
Поздно ночью в городе началось движение. Войска покидали обжитые казармы. При свете факелов колонны в молчании шагали к городской стене и выходили из города. Иные из них начинали строить военные лагеря невдалеке от Нуанны, другие уходили по дорогам на запад, север и восток.
Вокруг дворца Жрецов тоже двигались отряды.
В эту же ночь особые отряды стражников прочесали город, хватая всех подозрительных нуаннийцев — нищих, странствующих проповедников, бездомных. Их свозили в опустевшие казармы Южного предместья и допрашивали. Тех, кто что-то мог сообщить о дворце, о тайнах нуаннийской веры, сажали под замок.
А рано утром отряды гонцов со знаками неприкосновенности устремились из Нуанны во всех направлениях: гонцы везли грамоты и приказы нового командующего Хаммара.
ДОРОГА ЦАРЕЙ
С плаща Аххада, вошедшего в шатер Берсея, ручьями стекала вода. Аххад выглядел утомленным и озабоченным, но Берсей не предложил ему присесть к жаровне и не налил чашу вина, как бывало раньше.
— От каждой тысячи выбери три сотни лучших воинов. С полным вооружением. Проинструктируй сотников — их задача окружить лагерь невидимым заслоном.
Аххад в изумлении взглянул на Берсея. Берсей поднялся на ноги, отвернулся и выбрал из свитков нужный.
— Размножь этот приказ. Вручи его каждому сотнику. Прочесть они его смогут лишь после того, как займут позицию.
— Позицию? О чем ты говоришь? — нетерпеливо начал Аххад.
— Пусть спрячутся в рощах, в ямах, в хижинах земледельцев.
Неважно. Главное, чтобы об этом не узнали враги.
— Темник! В такой дождь ни один враг не решится…
— Перед нами совсем другие враги, — резко перебил Берсей. — Не те, к которым мы привыкли!
Он едва не продолжил фразу, но слово «предательство» обжигало ему язык.
— Сейчас ночь, темник, — сказал Аххад уже спокойнее. — Ты не хочешь посвящать меня во все детали, но подумай о солдатах.
Куда они пойдут из теплых шатров, где смогут укрыться?..
— Пусть лежат в грязи хоть до утра! — Берсей повысил голос и тут же увидел, как померк огонь светильников, а тьма хлынула в глаза. Он слегка качнулся, сделав вид, что потирает лоб. Тьма отступила, но легкая тошнота осталась, и тупая боль в висках зазвенела, будто натягиваемая струна. И еще — в нос вдруг ударил запах провонявшей, отсыревшей попоны.
Берсей откинул голову, перевел дыхание и с трудом произнес:
— Ты получил приказ. Ступай.
Он не видел, что Аххад украдкой взглянул на него и покачал головой.
Когда он, наконец, ушел, Берсей без сил опустился на топчан.
Никто — в том числе и Аххад, — не знал, что Берсея мучает не только неведомый враг. Несколько лет назад, в Арли, где стояли тысячи Берсея, случился первый припадок. Боль пронзила голову, пытаясь вырваться, ломая виски. Берсей тогда был на коне — и свалился с него мешком, потому, что тьма окружила его, проглотив солнце. Всего мгновение висела эта тьма и тут же исчезла — Берсей вновь увидел залитые солнцем холмы и ослепительно синюю полосу моря. Первым к нему успели Аммар и Аххад. Аммар схватил под уздцы лошадь, испуганную падением Берсея, и закричал:
— Лошадь споткнулась! Вот здесь!..
Тогда все обошлось и никто, кроме, может быть, самого Аммара, не понял, что произошло. Берсей тоже быстро забыл об этом случае, но потом тьма и боль пришли к нему у походного костра — уже началась война и Аххаг повел аххумов на юг, в благодатные земли таосцев.
И с тех пор приступы время от времени повторялись, заставляя Берсея быть постоянно настороже. К боли в висках и пелене перед глазами стали добавляться тошнотворные запахи, а потом и что-то вроде видений. Берсей никогда и никому не говорил о них. Он ждал и боялся этих видений, которые, к счастью, случались нечасто.
Когда аххумы покорили весь мир, в Нуанне, славившейся своими лекарями, Берсей втайне от всех нашел одного врачевателя. Это было непросто — устроить встречу с ним наедине, так, чтобы не прознали ни ординарцы, ни Аххад.
Врачеватель выслушал Берсея и попросил позволения ощупать его голову. Долго мял шею, уши, прикладывал ладони к вискам и затылку и замирал на несколько мгновений. Потом сказал на ломаном языке Равнины:
— Я вижу в твоем мозгу темное тело. Оно растет. Его можно вырвать и спасти тебя. Но для этого нужно вскрыть кость.
Берсей выслушал нуаннийца, но не поверил ему. Нуанниец дал ему на прощанье какие-то мази и травы, но Берсей выбросил их в канал, когда возвращался темными переулками к поджидавшей его свите.
Потом, некоторое время спустя, он сделал так, что лекарь-нуанниец был вызван ночью к больному и случайно свалился в тот же самый канал. Без всплеска. И без следа.
* * *
Сжав виски ладонями, Берсей прилег и закрыл глаза. Тяжелый запах конского пота, человеческой мочи и отсыревшего войлока вызывал головокружение. Теперь Берсей уже затруднялся сказать, принес ли этот запах Аххад, или он возник в его больном мозгу. Но так ли, иначе, — Берсей в этот момент ненавидел Аххада. Его озабоченный вид, лысый череп, множество складок на лбу, его отсыревший плащ, его показная забота о солдатах, — все вызывало в душе Берсея мутную волну поднимавшейся ярости.
Он вскочил, зажал нос рукой и ринулся за полог, разделявший шатер. Он надеялся, что его вырвет, и рвота принесет облегчение. Но за пологом, над тазом для умывания стоял Аххад.
Он стоял к Берсею спиной и судорожно пытался натянуть на голову подшлемную шапочку.
Кровавая пелена возникла перед глазами Берсея, и он, не думая, ударил кулаком в шею Аххаду. Аххад обернулся с выражением изумления и тут же стал падать, опрокидывая таз, а следом за Аххадом стал падать Берсей. Он рухнул со звоном, переворачивая посуду, и тут же опомнился.
Здесь не было Аххада.
Колыхнулся полог, заглянул испуганный Аммар.
— Прочь! — зарычал Берсей, поднимаясь на ноги. Потом передумал: — Коня мне! Агеме трубить тревогу!..
* * *
Дождь усилился. Берсей ничего не видел ниже гривы своего коня, лишь слышал тяжелые всхлипывания грязи под копытами. Чуть позади мчались два ординарца, а дальше — четыре сотни телохранителей, «царской стражи» — агемы.
Путь Берсею указывал Агг, скакавший почти рядом, как бы слегка приотстав. Размытая дорога вела на северо-запад, почти параллельно течению Арагемы — реки, в устье которой стоял Каффар.
В сплошном водопаде ливня не было слышно бега четырех сотен коней, и вокруг не было видно ничего, кроме дальних всполохов молний, которым нечего было освещать кроме хлещущих струй.
Река повернула на северо-восток и дорога откачнулась от нее.
Мелькнул одинокий фонарь каффарской почтовой станции и пропал.
Берсея догнал командир агемы низкорослый, широкоплечий Руаб:
— Лошади устали, повелитель! Есть отставшие!..
Берсей не ответил, крепче сжав ногами разгоряченного коня.
Еще раз качнулась дорога, возвращаясь к реке. И тут сквозь приутихший ливень донеслись звуки, которых давно ожидал Берсей — топот далекой конницы.
Берсей осадил коня, крикнул Аггу:
— Назад! Они впереди!
Тяжелая конница, с трудом преодолевая инерцию, стала останавливаться, Берсея окружили ординарцы и командиры отрядов агемы.
— Приготовиться к бою. Они скачут прямо на нас!
Телохранители оттеснили Берсея с дороги. Вдоль нее, спешившись, рядами выстраивались лучники, чуть дальше солдаты стали валить на дорогу деревья, таскать камни с берега реки и какой-то мусор — все, что попадалось под руку.
И в тот самый момент, когда дождь, приутихший было, ударил с новой силой, — свершилось. В грохоте копыт потонули вопли тех, кто попал под стрелы. Темная масса людей и коней, наткнувшись на завал, стала растекаться в стороны, и тут, в грязи, напарывалась на копья. В дальнейшем все происходило в молчании — Берсею даже показалось, что он оглох. Началась всеобщая свалка. Падали кони, летели в грязь всадники, с треском ломались копья, звенели мечи.
Это продолжалось несколько долгих мгновений; вдруг Берсею чтото послышалось в звенящей тьме. Он рванулся было вперед, не смог преодолеть цепь телохранителей и выкрикнул:
— Факела!
Его услышал Аммар, повторил команду. Где-то за краем битвы с шипением зажглись факела, солдаты прикрывали их от дождевых струй щитами, и все равно свет их был слишком тусклым. Но и в этом свете Берсей увидел, с кем сражался на темной дороге. Он привстал на коне, оттолкнул ординарца. Конь понес его к завалу, туда, где еще не затихла битва.
— Трубить отбой!..
С опозданием взревели трубы, и только тогда разлепились темные мокрые фигуры коней и людей, и стало ясно, что аххумы бились с аххумами.
Втянув голову в плечи, Берсей дикими глазами глядел на бывших противников и ничего не понимал. Он ожидал повторения припадка и пригнулся к луке седла, вцепившись в нее правой рукой, — благо, верный Аммар, всегда готовый его поддержать, был рядом.
Вспыхивали все новые факела, и хотя дождь все не унимался, стало почти светло.
Берсей очнулся, когда увидел перед собой Карраха — тысячника, отряд которого сейчас должен был искать намутцев в лесах, севернее Дефа.
Каррах зажимал рукой рану на предплечье, ординарец уже снял с него шлем и длинные темные волосы намокли от дождя.
— Господин! — прохрипел Каррах, пытаясь выпрямиться в седле. — Мы поймали лазутчика. И от него узнали, что намутцы готовят ночную атаку на лагерь. Мы торопились…
Берсей молчал. Он все еще плохо понимал, что происходит. Он видел Карраха, но ему вдруг показалось, что это — призрак, видение из его припадков. Потом он оглянулся, увидел Агга, ординарцев и офицеров. Факела шипели и гасли, но солдаты разжигали новые — их заготовили заранее и в достаточном количестве.
Наконец он пришел в себя.
— Завтра. Утром расскажешь все.
Повернулся к Аммару:
— Пусть займутся ранеными.
* * *
Лазутчик, о котором сказал Каррах, не был намутцем. Его выдавал не только выговор, но и внешний облик — слишком утонченный для грубых разбойников-горцев. После первых же слов Берсей перешел на киаттский язык — и не ошибся. Лазутчик вздрогнул, остатки выдержки покинули его. Взгляд метнулся по сторонам и тихо-тихо он произнес по-киаттски, глядя себе под ноги:
— Полководец, прикажи, чтобы нас оставили одних. Я расскажу тебе все, что знаю и видел.
Берсей уже готов был ответить грубостью, но взглянул на Аххада, напряженно прислушивавшегося к разговору, на верного Аммара, на тысячников, которые тоже могли быть верными, а могли…
Тяжелое слово «предательство» возникло перед его мысленным взором как грозовая туча, которая превращает день в ночь.
— Пусть нас оставят все, кроме писца. Аххад, ты узнаешь обо всем, что скажет этот человек. А сейчас — прости, мы останемся с глазу на глаз.
Аххад не вышел — выскочил из шатра, лысина его горела от унижения.
— Сядь, — сказал Берсей. — Сядь и говори. С самого начала.
Рыжебородый киаттец — кажется, бороду он отращивал специально для того, чтобы сойти за намутца, — осторожно присел напротив Берсея и, не отрывая глаз от узора на ковре, глухим голосом начала:
— Меня зовут Суальт из дома Уальтов. Вся моя семья занималась лекарским искусством, мы жили на берегу озера Малатто, в маленьком зеленом городке. Потом началась война. Вы, аххумы, умели воевать лучше нас. Видишь мои руки? Они не умели убивать. Но когда аххумы пришли, они убили всю мою семью, всех детей, всех стариков. А меня в рабском ошейнике повели на войну, чтобы я лечил раны ваших воинов. Нас было много в войске Аххага. Лекари и писцы, изготовители мечей и шлемов, учителя и даже ученые. Мы не умели воевать, но не хотели делиться с вами нашими знаниями, передававшимися из поколения в поколение… Кое-кто, получив видимость свободы, объединился в тайный союз. Я был среди них, как и многие приближенные великого царя. Мы искали союзника и нашли его.
— Алабарский волк… — сказал Берсей.
— Алабарские волки, — поправил Суальт. — Неужели ты думаешь, полководец, что один Эдарк мог бы с горсткой разбойников остановить армию?..
Берсей закрыл глаза. Покачнулся.
— Вы не остановили армию, — тяжело и раздельно возразил он.
— Мы остановили ее, — не повышая голоса сказал Суальт. — Дальше Нуанны аххумы не прошли. Нгар разгромлен в Данахе.
Гарран, прозванный Счастливым, потерял флот и отправился за своим неведомым аххумским счастьем. Музаггар сейчас на пути в Аххум, но что это за путь? Путь по кровавым следам Аххага…
Суальт метнул взгляд на Берсея. Тот молчал. Лишь взглянул на писца, сидевшего, раскрыв рот: писец был аххумом, и не понимал странной киаттской речи. Значит, Аххад ничего не прочтет…
— Теперь ты скажешь, рыжебородый пес, кто остановил меня? — голос Берсея не был угрожающим, скорее — спокойным и уставшим, как голос измученного бесконечным повторением слогов учителя.
Киаттец поежился под его взглядом.
— Нет, еще не остановил. Но уже задержал. Это не киаттцы, полководец.
И не только разбойники-намутцы… О, это настоящие плотоядные звери, и давно уже мне хотелось оставить их вместе с их предводителями-волками…
— Тогда кто же? Эдарк, а кто еще? Бывшие рабы, которых мы освободили на невольничьих рынках Арроля?
— Ты думаешь, Эдарк один?.. Их много, называющих себя Эдарками. Их много — тех, что крались за аххумской армией как волки. Среди них есть киаттцы, есть арлийцы, таосцы и данахцы.
И в этой армии не только намутцы, полководец. Все народы, которые пролили целые моря крови и слез из-за жестокости Аххага…
Берсей вскочил, и киаттец отшатнулся в испуге.
— Договаривай! — прорычал Берсей. — Значит, и аххумы есть среди них?
Белый как полотно киаттец лишь судорожно кивнул. Рука Берсея сжала его горло.
— Назови имена!
И, повернувшись к перепуганному писцу, рявкнул:
— Прочь из шатра!
Писец исчез.
— Я назову… Я назову всех, кого знаю. Но знаю я немногих… — прохрипел киаттец.
Берсей совсем низко склонился к его рыжей бороде, чтобы не слухом — глазами, по движениям губ, понять и запомнить.
— Главное имя, собака… Назови мне имя главного предателя! — прошептал он.
И когда киаттец беззвучно шевельнул губами, Берсей отпрянул.
Густая вонь гнили ударила его в нос и он, побелев, без сил опустился на ложе.
— Ты лжешь, — наконец выговорил он.
* * *
Когда Аммар вошел в шатер, он увидел бездыханное тело киаттца.
Сам Берсей угрюмо возлежал на ложе.
— Тело вывезти за ворота, закопать… — Берсей поморщился, — Закопать тихо и без свидетелей.
Ближе к ночи небо прояснилось, дождь перестал. Когда взошла луна и лагерь уже спал крепким солдатским сном, в шатер темника был вызван командир агемы, коренастый ветеран Руаб.
— Возьми и прочти, — Берсей протянул командиру клочок пергамента. — Запомнил имена?
— Да.
— Все запомнил?
— Да.
Берсей взял пергамент и бросил его в жаровню.
— Всех этих изменников ты должен арестовать до рассвета. При сопротивлении — убить. Остальных — в гарнизонную темницу до особого распоряжения.
Когда командир вышел, Берсей обхватил голову руками. Припадок давно уже начался, и лишь нечеловеческим напряжением воли Берсей сдерживал себя. Ему казалось, что глаза вот-вот вылезут из орбит, и череп расколется, и тогда в шатре станет темно от тысячи черных птиц.
Но он дождался, пока пергамент не превратился в горсть золы, и только потом слабеющей рукой налил в кубок вина и добавил в него опиума.
Выпил залпом. Стальные клещи, пытавшиеся раздавить голову, ослабили хватку. Берсей задумчиво глядел в жаровню. Уже и пепел пергамента рассыпался, но он все же поворошил остывающие угли.
Список предателей все еще стоял у него перед глазами, хотя глаза и слипались от принятого лекарства. Первым в списке значился Аххад. Проклятый киаттец не назвал его имени. Аххад должен умереть, не только потому, что мог предать, но и потому, что он слишком приметлив, потому, что никто не должен знать, куда идет Берсей.
В сожженном списке не было никого из тех, чьи имена прозвучали. Наоборот: Берсей вписал в него тех, кого не назвал киаттец.
Сон освежит и ободрит, и завтра… завтра… Берсей повалился на ложе как был — в плаще и в сапогах и закрыл глаза. Боль, слава Аххуману, отступила. Завтра мы продолжим наш путь. Пора вырваться из этого заколдованного круга. Только призрак сможет опередить призрака…
* * *
На исходе второй стражи Берсей очнулся и поднялся на ноги.
Прислушался. Все было тихо. Даже Аммар спал, свернувшись клубочком на своей подстилке за пологом.
Берсей натянул сапоги, завернулся в плащ и выскользнул из шатра.
Два стражника, очнувшись от дремы, повернулись к нему. Берсей молча и строго приложил палец к губам. В разорванные тучи выглянула луна и жест Берсея был хорошо понят.
Темник пошел вдоль шатра, обогнул его… Там, у служебной половины, тоже была стража — но стражники крепко спали, присев на корточки и прислонившись к стене.
Пригибаясь, чтобы не попасть в поле зрения караулов у костров, Берсей быстро зашагал к северным воротам лагеря. Они охранялись лучше южных, но ими пользовались значительно реже.
У палаток караульных частей зашевелились: третья стража готовилась сменить вторую. Берсею удалось незамеченным пройти до самых ворот. Здесь он перестал горбиться и открыто вышел на дорогу.
— Стоять! — раздался окрик.
Берсей остановился, подождал, пока три солдата с факелами во главе с начальником караула не подойдут ближе.
Свет факелов упал на его лицо.
— Темник Берсей? — удивленно прошептал офицер.
— Да, — сказал Берсей. — Можешь потрогать меня…
Офицер не двинулся с места. Тогда Берсей приказал:
— Открой ворота.
Офицер повернулся было к страже и вдруг передумал.
— В чем дело? — нетерпеливо спросил Берсей.
— Я не могу этого сделать без приказа тысячника Угра…
— Моего приказа тебе недостаточно?
— Недостаточно, темник. Разве ты не знаешь устава?..
— Сейчас не время уставов. Если ты не подчинишься, я прикажу арестовать тебя и казнить, как изменника…
Берсей замолчал. На дороге послышался топот, и через минуту рядом с Берсеем спрыгнул с коня Аммар.
— Повелитель, я здесь!
Берсей долго, молча смотрел на него. Потом вздохнул.
— Все в порядке, Аммар. — Повернулся к офицеру стражи: — Ты молодец. Я прикажу поощрить тебя. Поступай так и впредь.
Он развернулся и пошел к центру лагеря, к своему шатру.
ДОЛИНА ТОБАРРЫ
По всей Великой Голубой Степи пылали костры. Говорили барабаны: глухие удары, то частые, то редкие, неслись от стойбища к стойбищу. Барабаны призывали хуссарабов в поход.
Вся степь пришла в движение. Поднимались многочисленные роды, и движение, начатое несколько месяцев назад, увлекало по дороге на юг все новые и новые орды.
По широкой долине Тобарры, прорезавшей весь материк с севера на юг, скрипели повозки, медленно двигались неисчислимые табуны невысоких северных лошадей; с глухим гулом проносились военные отряды. Селенья, встречавшиеся на пути, предавались огню.
Поток заполнял всю гигантскую долину и растекался в стороны, по многочисленным притокам великой реки.
Рабы — жители Реки, еще недавно бывшие свободными рыболовами и торговцами — брели по берегу, впрягшись в сотни великолепных судов, на которых плыли Великий Богда, его приближенные, а также многочисленный гарем. Десятки судов были нагружены золотом и драгоценностями; на широких плоскодонках стояли грозные камнеметательные машины — их хуссарабы захватили у покоренных годом раньше воинственных жителей Ринрута — самой северной земли материка.
Великий Богда, облаченный в простую одежду пастуха из грубой шерсти, восседал на широком топчане, поджав ноги. Перед ним на полу расстилалась громадная рельефная карта: горные пики, реки и озера, города и даже маленькие вооруженные человечки — все было вылеплено из глины с величайшим искусством мастером Тхи, человеком с неизвестным прошлым, который уже долгое время верой и правдой служил Богде.
Младший брат Богды сидел по правую руку повелителя-каана. Он полузакрыл глаза и слегка покачивался. Из полуоткрытого рта выдавилась слюна и засохла на длинном черном усе.
По ту сторону карты сидели тысячники. Старый многоопытный Шаат — туур, выигравший все сражения, в которых участвовал;
Кангур-Орел, с бритым синеватым черепом и роскошными завитыми усами, спускавшимися на грудь; Ар-Угай, в лисьих шкурах, нахохлившийся, уставившийся на карту; Каран-Гу, родственник Богды, молодой и удачливый полководец, оперевшись одной рукой о колено, другой крутил рыжеватый ус; и, наконец, Верная Собака, человек без имени — побратим Богды, его тень, телохранитель и советник — человек с заплывшими глазами и круглыми, красными лоснящимися щеками.
Кангур-Орел указал камчой с узорчатой рукояткой на карту.
— Отряд Камды здесь. Хумы вышли из крепости ему навстречу, но позорно бежали, отведав наших сабель. Они заперлись в крепости, называемой «Хантур». Камда ждет подкрепления, ему нужны камнеметалки и стенобойные машины.
Он взглянул на Богду. Богда лениво кивнул.
— Другой отряд — под командой Амзы — здесь. Тут горы, и наши лошади не могут пройти. Амза выслал дозоры. Он просит разрешения повернуть на юг, сюда, к озеру, называемому «Бон-Го». Там богатые города и есть хорошие пастбища для наших коней.
Богда помолчал. Потом проговорил лениво:
— Нашим лошадям не хватает травы.
Он неожиданно резво вскочил, подбежал к Кангуру, выхватил камчу. Ткнул в карту.
— Здесь нет травы. И здесь, в этих красных ущельях. Так зачем же мы туда пойдем?
Он внимательно посмотрел на Кангура, потом обвел взглядом остальных.
— Трава есть здесь (он указал на долину Зеркальных Озер), здесь (Приозерье) и здесь (широким взмахом очертил Равнину Дождей). Что говорят лазутчики?
Младший брат Богды открыл заплывшие глаза, кивнул:
— Лазутчики говорят, что хумы воюют на юге. Все войско увязло на Равнине Дождей.
Богда перевел взгляд на карту.
— Значит, нужно идти сюда. Города хумов станут нашей добычей.
А дальше к югу — пастбища Арли, где мы сможем зазимовать.
Он повернулся к Кангуру.
— Ты понял? Ступай и готовь войска. Пять тысяч сабель, камнеметалки и осадные орудия. Сколько тебе нужно времени?
— Три дня! — быстро, не думая ответил Кангур.
— Плохо, очень плохо, — покачал головой Богда. — Хуссарабы быстры, как молния, налетают неожиданно, как ураган, и поражают врага. Но три дня — это мало. Ты плохо считаешь, Кангур!
Верная Собака приподнялся, вопросительно глядя на каана, держа руку на рукояти кинжала.
— Скажи ты, Ар-Угай! — повернулся Богда к одетому в лисьи меха.
— Нужно собрать в кулак все войско, — проговорил Ар-Угай. — Ударить здесь, прорваться на Равнину Дождей. Царь хумов здесь (он показал на скопище игрушечных домов, изображавшее Нуанну), а его войска здесь и здесь. Мы разобьем их поодиночке, а царя хумов в клетке отправим в Тауатту.
— Ты хорошо сказал, — удовлетворенно заметил Богда. Повернулся к карте и камчой смел фигурки аххумских воинов, расположенных под Нуанной и Каффаром. — Ты поведешь войска. А ты — он взглянул на Кангура, — получишь отряд и пойдешь штурмовать перевал, о котором говорил. Перевал шириной в четыре коня.
Тебе хватит трех дней?..
ДОРОГА ЦАРЕЙ
И снова, перед рассветом, Берсей вышел из шатра.
Хлестал черный дождь. По периметру лагеря, защищенные навесами, тускло мерцали костры. В водосточных канавах клокотала вода.
Стоявшие на карауле ординарцы, разбуженные Аммаром, по-собачьи встряхнулись и положили руки на рукояти мечей.
Берсей махнул рукой и ординарцы расслабились.
По посыпанным песком и утрамбованным дорожкам Берсей прошел мимо палаток и задержался перед частоколом. Слева и справа красным догорающим пламенем светились костры, возле них, под навесами, дремала стража. Подбежали две огромных собаки, глухо зарычали, и тотчас же отступили, узнав командира.
Берсей плотнее закутался в плащ, выждал, потом быстро взлетел на насыпь, перемахнул через частокол, задержался на мгновение, держась руками за заостренные бревна. И ухнул в переполненный тьмой ров.
В три гребка преодолел ров и вылез на берег.
Потом он долго шел по грязи, через поля и рощи гигантских криптомерий и бамбука.
Впереди грохотала вода: вышедшие из берегов реки и обводные каналы не вмещали многодневные дожди.
Услышав подозрительные звуки, обернулся: на опушке рощи чернели силуэты увязавшихся за ним сторожевых собак.
За собаками наверняка идут телохранители из агемы. И, конечно, Аммар. Верный Аммар, который много, очень много знает.
Когда он вышел на берег реки, которая теперь казалась морем, дождь стал сходить на нет. Черная вода клокотала у самых ног Берсея. Мимо с бешеной скоростью проносились деревья, какие-то обломки, — все, что успела вырвать стихия из мирных обжитых берегов.
Берсей ждал. Он вглядывался в тьму, но не видел никакого знака. Может быть, надо переплыть этот поток? Может быть, сама река — еще дальше?..
Слегка посветлело. Посвежевший ветер стал сгонять тучи, много дней закрывавшие небосвод. Берсей поднял глаза: нет, звезд не видно, но адский водоворот туч, подсвеченный дальними зарницами, завораживал.
Когда он опустил глаза, он увидел силуэт, обведенный сиянием, — всадник, бесшумно несущийся над волнами. Гигантские копыта взрывают воду, пена брызжет на коня и сползает ошметьями неземного света. Конь нес седока прямо на Берсея. Еще несколько огромных прыжков — и Берсей будет смят, раздавлен, вбит в черную грязь… И полководец не выдержал — повернулся и побежал прочь от берега. Он сделал лишь несколько шагов — запнулся и упал лицом в жижу. Когда он, задыхаясь от пережитого страха, поднял голову — всадник, обведенный сиянием, уже удалялся, и из-под копыт летела грязь, сверкавшая, как драгоценности.
Берсей повернул голову. Сквозь гул потока послышались странные всплески и, кажется, голоса. Берсей отер грязь с лица, приподнялся. Теперь он мог разглядеть: что-то выползало из воды на берег. Копошащиеся комочки, кривые, припадающие на одну ногу — полулюди-получудовища.
Тучи расступились и появилась неправдоподобно яркая луна.
Берсей сел, потом поднялся на ноги — все еще дрожавшие.
На берегу, пошатываясь, стояло нечто. Шлем на раздутой черной голове. Одной ноги нет; вместо другой — полуобглоданная кость. Опираясь на меч, существо издало странный клокочущий звук. И тотчас же зашевелились другие, и стали подниматься нелепые фигуры, облепленные грязью, безногие, безрукие, и даже безголовые. Они выстраивались в подобие воинской колонны, издавая клокочущие, свистящие и скрежещущие звуки. Их становилось все больше: все новые чудовища появлялись из вод и присоединялись к стоявшим на берегу. Вот появились барабанщики. Барабаны были порваны, но один уцелел, и разбух, как бочка. Барабанщик с трудом удерживал его в обглоданных до костей руках.
Берсей задрожал и вскрикнул. И тотчас же тот, первый, опиравшийся на меч, стал поворачиваться на звук. Он поворачивался так медленно, что Берсей успел увидеть одну раздувшуюся черную щеку и кость — на месте другой, и черные провалы вместо глаз, и жижу, стекавшую из безгубого рта…
— Ард… — прошептал Берсей, пятясь.
— А-а-а… д-д… — пробулькало существо. — О-о-ве-ли-те…
Ди… ас… Ы… э… о-огли… у-у… е-эть… Ди… ас…
Е-о… т-т… ые… о-одят… ы-ысто…
Всю эту жуткую, исполненную тайного смысла речь, Берсей не понял — он ее просто знал. И пятясь от страшных гостей, он невольно повторял, будто завороженный видом оживших утопленников: «Мертвые ходят быстро… Мертвые ходят быстро…
Мы не могли умереть… Жди нас…».
А потом он упал спиной в поток и темная вода, пахнущая смертью, сомкнулась над ним.
* * *
В проходе стоял Аммар. Он смотрел на Берсея слегка расширенными глазами, но в остальном ничего странного не было.
Мутный рассвет заглядывал в щель полога, жаровня остыла, а Берсей чувствовал себя, по обыкновению, отвратительно — словно он и в самом деле всю ночь месил грязь за несколько миль от лагеря.
Берсей закашлялся, приподымаясь.
— Все исполнено, повелитель. Все схвачены и заперты на гауптвахте.
Берсей потряс головой. Ему было нужно время, чтобы переключиться. Наконец, он поднял голову, вспомнив о списке.
— Аххад?.. — спросил он.
— Он… он бросился на меч, повелитель. Он мертв.
Берсей сел на ложе, потер холодный мокрый лоб. И произнес неожиданно для себя:
— Мертвые ходят быстро.
Аммар сделал едва уловимое движение, но смолчал.
Берсей снова потер лоб, виски… Лекарство еще действовало, но он заставил себя сосредоточиться. Молча долгим взглядом посмотрел на верного ординарца. Понял, что сказано не все.
— Говори.
Аммар переступил с ноги на ногу.
— Аххад сопротивлялся. Пытался позвать на помощь. В лагере есть преданные ему люди… Руаб, командир агемы, заколол его.
Берсей закрыл глаза, представив эту пакостную дождливую ночь, убийц, проникших в шатер Аххада. Наверняка, им пришлось сначала уложить стражу…
— Дальше.
— Умирая, он сказал: «Наш главный враг — Берсей».
Берсей ждал этого, и все-таки вздрогнул.
Мелькнула перед глазами черная кипящая вода и плывущие раздутые мертвецы, и выеденные глаза командира эль-менцев.
Мертвые ходят быстро. Особенно те, которые не смогли умереть.
«Жди нас!» — вой сквозь мокрую тьму.
— Повелитель?..
Берсей тупо взглянул на Аммара.
— Тысячники требуют собрать совет.
Берсей поднялся рывком, удерживая в себе рвущуюся наружу тошноту.
— Совет будет на марше. Всем приготовиться к выступлению. Мы идем на восток.
* * *
Перед шатром стояли тысячники. Все тринадцать — как отметил Берсей. За ними держались полутысячники — командующие вспомогательными отрядами, еще дальше — ординарцы. Воины агемы образовали коридор, сам командир агемы Руаб стоял при входе.
Берсей молча смотрел на угрюмые лица тысячников. Да, все они против него. Все — за Аххада. Берсей чувствовал, как волна ярости захлестывает его измученный разум и кровавая пелена начинает застилать свет.
Он мог бы приказать арестовать их всех, прямо сейчас. Он мог бы даже приказать перебить главных зачинщиков — он знал их; но нет. Не сегодня.
Берсей полуприкрыл глаза, поднял руку, словно защищаясь от света, хотя небо было обложено холодными синеватыми тучами, глубоко вздохнул и сказал:
— Я знаю, чего вы ждете. Объяснений. Они, конечно, последуют.
Но не сейчас. Сейчас мы выступаем.
Он подозвал командира отряда понтонеров и велел ему срочно отправляться на восток, к переполненной Индиаре; к вечеру через нее должен быть перекинут понтонный мост.
Окруженный тысячниками, лица которых выражали недоверие, удивление, — что угодно, кроме презрения или гнева, — Берсей отдавал отрывистые команды. Командиры исчезали один за другим.
Наконец, осталось трое: двое командующих тяжеловооруженными тысячами и заместитель Аххада Баррах.
— Баррах, — проговорил Берсей. — Позаботься о том, чтобы в лагере оставались надежные люди.
Баррах сделал едва уловимое движение, но остался на месте.
— Место Аххада свободно. Теперь ты начальник штаба, — сказал Берсей.
Баррах машинально отсалютовал поднятой рукой, попятился, потом повернулся и трусцой побежал к штабному шатру.
Берсей слегка повернул голову, не спуская глаз с двух оставшихся тысячников. Сейчас же за спиной возник Аммар.
— Руаба! — коротко приказал Берсей. И, когда подскочил начальник агемы, негромко произнес: — Этих двоих взять под стражу. Немедленно. Отвести в мой шатер.
Руаб кивнул воинам, четверо стражников бросились к тысячникам и мгновенно разоружили их.
— Ты пожалеешь об этом, Берсей! — рявкнул гигант Имхаар, начальник охранного отряда.
— Но сначала — ты, — ответил Берсей и отвернулся.
* * *
Дождя не было, но густой туман расползся по равнине. Войсковые колонны, невидимые в тумане, тяжко ползли на восток — головные отряды уже шагали по Царской дороге, а арьергард еще только покидал опустевший лагерь.
На переправе их никто не ждал: лодки и паромы были отведены под защиту береговых укреплений Сенгора. Берсей распорядился полутысяче пехоты и двум сотням легкой кавалерии идти вверх по течению Индиары, там переправиться на восточный берег, спуститься к Сенгору и сбить стражу с укреплений. Сам город, готовый к осаде, запер ворота: сенгорцы были напуганы походом Берсея.
Отряд под командой тысячника Лухара, собирая по пути отдельные рыбацкие лодки, двинулся на север. Берсей велел выслать к стенам Сенгора парламентеров.
На двух лодках парламентеры отправились через реку.
НУАННА
Уже несколько дней к узникам никто не подходил. В зале, слабо освященном чадящим светильником, дежурили посменно жрецы в серых балахонах. Они истуканами стояли в центре зала, у огня, а когда силы оставляли их — приседали на корточки.
В наступившей в эти дни тишине Крисс стал различать голоса стен. Ветхие камни их темницы, хранившие столько тайн, казалось, вздыхали и перешептывались. О, они многое видели и помнили, и о многом могли бы рассказать. Но Крисс знал, что камни живут в другом времени, которое течет в тысячи раз медленнее. Если бы он мог синхронизировать человеческое время со временем камней, он смог бы узнать все тайны таинственной и свирепой религии Древней Нуанны.
Пока же, силясь понять неясный гул, исходивший от стен, он развлекался ловлей крыс. И он, и Ашуаг, и Даггар, и другие узники — те, которых Крисс не видел, — время от времени могли лакомиться свежатиной. В охоте на крыс главным было терпение.
Крысы умны и недоверчивы. Они приходят, но не спешат нападать, дожидаясь, пока их жертва окончательно не потеряет способности сопротивляться. И тогда они начинают потихоньку грызть добычу живьем, не слишком усердствуя — чтобы живой пищи хватило надолго. Они грызли кого-то из узников, — из тех, кто не сумел справиться с дурманом жрецов. И время от времени пробегали мимо других. Они останавливались, вглядываясь в ниши, где томились приговоренные к жертвоприношению люди. Нужно было быть готовым к их внезапным визитам. Бывало, что их собиралось до дюжины; присев на хвосты, они терпеливо, не шевелясь, вглядывались в глубину ниши. И тут очень важно было ничем не выдать себя, не дрогнуть, не шевельнуться, не вздохнуть.
Быстрей всей научился этому Даггар. Он часами сидел неподвижно, привалившись к холодной стене и свесив голову. И часами крысы сидели напротив, вытянув хищные морды и замерев.
Потом наступал момент, которого нельзя было пропустить: одна из тварей приподнималась рывком и молниеносно бросалась вперед. Их тактика — куснуть и отскочить снова на безопасное расстояние. Еще немного терпения — и вот уже три-четыре крысы осторожно подбирались к вытянутой ноге узника, или руке, бессильно лежавшей на сгнившей соломе. Требовалось подождать, пока острые зубы не вопьются в израненное тело, и тогда…
Хлоп! Точный, очень сильный, мастерский удар мог оглушить сразу нескольких людоедок. Это была богатая добыча. Даггар время от времени даже делился с другими узниками: Криссу, умевшему выжидать, никак не давался удар; в лучшем случае он мог пришибить лишь одну крысу. В худшем — ни одной: твари были не только живучими, но и прыткими. Их прыжкам мог бы позавидовать кузнечик.
Кроме того, узникам случалось изловить летучих мышей, если они, зазевавшись, влетали в ниши. Но эти зубастые твари сами вечно были голодны, и мяса в них почти не было, а перепончатые крылья были слишком жесткими.
Ашуаг тоже ловил крыс, но ловля эта не доставляла ему удовольствия. Он их не ел. Единственное, что он позволял себе — это воду со стен и белых слепых червей, обитавших в трещинах стен. Он слабел, но не терял ясности мысли.
В один из дней (или, может быть, это была ночь — узники давно уже понятия не имели о сменах дня и ночи) Крисс очнулся от полузабытья. Его тело уловило некую вибрацию — такую далекую, что ощутить ее могли разве что летучие мыши.
Сначала Крисс не придал ей значения. Камни шептались и раньше, и иногда вздрагивали — это было страшно медленное, на многие часы, почти неуловимое движение. Но на этот раз дрожь была быстрой и размеренной.
Крисс приложил ухо к камню. Да, что-то происходило за многометровой толщей исполинских стен. Прошло время. Гул пропал, но через некоторое время появился снова. Он делался все отчетливее. В соседней нише звякнула цепь: Ашуаг тоже проснулся и тоже услышал вибрацию.
Прошло время. И вот в отдаленном гуле стали различимы отдельные звуки.
— О боги Аххума! — прошелестел за стеной голос Ашуага. — Да ведь это работают осадные тараны!
— Что это значит? — беззвучно, почти одними губами спросил Крисс.
— Это значит, что кто-то хочет разбить эти проклятые стены…
Ашуаг снова прислушался, потом вздохнул:
— Но даже наши тараны не смогут разбить эти камни… Нет, надо искать путь снизу, через подземные реки и озера.
— Но ведь их охраняет Хаах! Безгубый червь с алым ртом… — Крисс прислонился к стене, послушал далекие глухие удары. — Я видел его. Нуаннийцы говорят, что мимо Хааха может проплыть только мертвый…
* * *
Жрецы тоже услышали гул. Несколько жрецов прошли мимо ниш с пленниками, пристально вглядываясь в изможденные лица, поднося плошки с фитилями к самым глазам. Они заподозрили что-то. И если вид Ашуага не внушил им подозрений, то Крисс, по-видимому, показался чересчур живым. Изображая беспамятство, Крисс лежал с плотно закрытыми глазами, но когда капля горячего масла упала на его лицо, он шевельнулся и открыл глаза.
Перед ним стоял Аххаг. С длинной бородой, синюшным лицом и безумным взглядом, в нелепом балахоне с капюшоном, — но это был он. Он ткнул пальцем в глаз Криссу и Крисс непроизвольно вскрикнул, вскинув руку.
Бескровные губы Аххага искривились. Он сказал что-то жрецам, Крисса выволокли из ниши, разомкнув цепь.
— Вставай! — повелительно сказал Аххаг по-аххумски.
Крисс шевельнулся. Помогая себе руками, на которых гремели цепи, встал на колени, приподнялся… Его шатнуло и он упал на каменный пол, ободрав щеку.
Жрецы подхватили цепи, пленника протащили через весь зал, мимо алтаря со светильником, и приковали к противоположной стене, но уже стоя. Ноги его подогнулись и Крисс повис на цепях. Один из жрецов приблизился к нему, коротким и широким ножом распорол полусгнившую одежду на груди и сделал два надреза.
Крисс знал, что это значит: ему вскрыли вены, чтобы выпустить кровь. Или чтобы ослабить его, или — умертвить. Крисс поднял голову и посмотрел туда, где в нишах томились остальные пленники. Он заметил блеск глаз Ашуага; увидел сгорбленную фигуру Ассима, а дальше — лежавшего без сил Хируана. В следующей нише томился Даггар, который глядел Криссу в глаза мрачным и сочувствующим взглядом. Еще две ниши были по-прежнему пусты.
Кровь, стекая с подмышечных впадин — густая, почти черная, — капала в подставленное к ногам каменное блюдо. Крисс взглянул на свои ноги — распухшие, почерневшие, покрытые язвами от укусов крыс.
— Потерпи совсем немного, — раздался над ухом голос Аххага. — Уже сегодня ты избавишься от страданий.
КАНЬОН АЛААМБЫ
Алаамба, впадавшая в Тобарру, вытекала из широкого каньона с отвесными стенами высотой почти в целую милю. Река прихотливо извивалась по зеленому, поросшему высокой сочной травой и купами деревьев дну каньона; вдоль обоих ее берегов тянулись натоптанные, удобные для лошадей, караванные дороги.
По обеим дорогам с севера двигались облака пыли; тысячи лошадей, конники, многочисленные повозки. Кангур-Орел сидел в седле на вороном коне. Его завитые усы трепал ветер, по сизой голове, прикрытой лишь маленькой войлочной шапочкой, стекал пот.
— К вечеру мы достигнем прохода на восток, — проговорил он. — Так говорят эти хитрые торговцы. Тапай! Пусть сотня скачет вперед, разжигает тысячу костров. Хумы, охраняющие проход, должны знать, что пришли непобедимые, и их много, как звезд на небе.
Разведывательные отряды, посланные заранее, обеспечили безопасность дорог: по обочинам тут и там виднелись пригвожденные к земле кольями тела. Среди них были торговцы в выцветших дорожных плащах, местные скотоводы в диковинных кожаных штанах. Вот впереди показался целый частокол: колья были усажены головами, обезглавленные тела валялись у дороги.
Тут же на корточках сидели несколько воинов. При приближении Кангура они вскочили:
— Хумские лазутчики, — доложил один из солдат. — Не хотели сдаваться. Не хотели говорить.
Кангур спешился, бросив поводья слуге, подошел к командиру хумов: он полулежал-полусидел. Вбитый в землю кол пронзил его затылок. Хум лежал, раскинув руки, кровь под ним уже высохла, но хум был еще жив.
— И он ничего не сказал?.. — Кангур покачал головой. Кивнул слугам. Появился бурдюк с водой. Слуга стал лить воду в лицо пригвожденному хуму.
Хум открыл мутные глаза. Подбежал толмач.
— Спроси, как его зовут и в каком он звании.
Толмач склонился над хумом. Плеснул воды в приоткрывшийся черный рот.
— Его зовут Барха… Их имена непривычны, мой господин, я мог ошибиться. Он сказал, что командует сотней.
— Когда-то и я командовал сотней, — проговорил Кангур.
Склонившись над хумом, оглядел его одежду, ремни, знаки различия. — А где же его сотня?
Толмач перевел. Хум, силясь оторвать затылок, выгнулся, что-то прошептал, и обмяк.
— Он сказал, что скоро мы узнаем, — перевел толмач и попятился.
Кангур плюнул в почерневшее лицо хума, расправил усы.
Вскочил на коня.
— Все хумы — злобные варвары. Но они не помешают нам исполнить повеление Богды-каана, — перейти горы и приблизиться к Сидящим у Рва… — Он повернулся к свите: — Я хочу взглянуть на их коней.
Ему подвели двух коней, оседланных, с высокими луками и железными стременами. Кангур внимательно оглядел их. Толстые, откормленные, неповоротливые клячи, пригодные лишь для тягла.
Они бесполезны в степных стычках, да и в горах уступят легким лошадкам хуссарабов.
— Это не кони, а четырехногая еда, — презрительно сказал он и поскакал вперед.
* * *
Дорогу, соединявшую каньон Алаамбы с побережьем, где стоял город Аммахаго, на перевале седлала крепость — невысокое массивное сооружение с высокими узкими воротами — двумя отесанными каменными плитами, окантованными железом. Поверху шла зубчатая стена, на которой стояли камнеметательные машины.
Дорога к крепости шла крутая, кое-где — со ступенями, вырубленными в скале. Каменные громады утесов зажимали дорогу с обеих сторон, и у подножия крепости она сужалась всего до нескольких локтей — едва три всадника могли проехать по ней рядом.
Крепость защищала полусотня пограничной стражи под командой сотника Дхара — старого, покалеченного в боях командира. Он хромал на обе ноги и не мог бы быстро бегать, но в его нынешней должности бегать не приходилось. Весь гарнизон размещался в пристройках к крепости. Дозорные дежурили на стене крепости и на окрестных утесах, к которым вели извилистые тропы.
Когда солнце закатилось за едва различимые на западе массивные хребты Туманных гор, дозорные услышали шум. Внизу, на дне каньона, появилось войско. Его не было видно — внизу царил уже полный мрак, но судя по шуму, варваров было очень много.
А потом внизу стали загораться костры. Дхар, по тропинке поднявшись на ближайший утес, с беспокойством вглядывался вниз. Костров становилось все больше и больше. Он досчитал до трех сотен и остановился. Даже если возле каждого костра отдыхали всего по три воина — это уже была тысяча. Со дна поднимался все тот же шум большого лагеря: ржание коней, удары степных барабанов, пронзительные лающие голоса.
Дхар воевал сорок лет и кое-что слышал о хуссарабах, хотя и ни разу не сталкивался с ними. Судя по тому, что он знал, главной силой их войска была кавалерия; у каждого хуссараба было несколько лошадей на замену. В походах они питались кониной и кобыльим молоком. Они избегали рукопашных поединков, зато отлично владели луками и саблями. В последнем донесении разведчиков говорилось, что к крепости идет отряд человека по прозвищу Орел — одного из полководцев каана. Орел бесстрашен и жесток. Приказы каана — это веления бога. Если Орлу приказали взять перевал на Аммахаго — он рано или поздно возьмет его, не считаясь ни с какими потерями.
— Великий Аххуман! — вполголоса сказал один из стражников. — Я насчитал уже четыреста костров!.. Если у каждого костра — десяток воинов, они забьют дорогу трупами и по трупам поднимутся на стену!
Дхар молча толкнул говорившего в бок.
— Они не поднимутся. Думай только так, и не иначе…
Спустившись в крепость, Дхар тут же отдал распоряжения усилить все дозоры — в том числе и промежуточные, стоявшие в укрытиях по обе стороны дороги. Увеличить запас стрел, дротиков, легких копий.
Две высоких скалы по обе стороны крепости имели секрет: они до половины были расколоты на малые камни. По особой команде воины могли столкнуть эти камни вниз, на дорогу, создав непроходимую преграду. Команды, отвечавшие за эту операцию, Дхар также велел усилить.
Потом он поднялся на стену и стал ждать. Он приказал спать всем, свободным от дежурств, хотя втайне и предполагал, что штурм может начаться ночью. Поэтому воины отдыхали в полной амуниции, а рабы, согнанные с окрестных гор и долин, продолжали трудиться в оружейной, готовя новые стрелы и обтесывая каменные снаряды для метательных машин.
Поздно ночью, когда количество костров на дне каньона приблизилось к тысяче, и их огни растеклись вправо и влево, насколько хватало глаз, и стало казаться, что сам Млечный Путь опрокинулся на землю, — Дхар составил донесение и отправил гонца в Аммахаго. Он предупреждал о невиданном нашествии, просил срочной помощи и еще просил быть готовым к тому, что Твердыня Рахма (так, по имени одного из горных аххумских богов называлась крепость) может пасть под натиском неведомых пришельцев. После этого он снова поднялся на стену, приготовившись не смыкать глаз всю ночь.
* * *
Ночью штурм не состоялся. Лишь отряд лазутчиков прокрался по дороге к крепости, но был остановлен и сбит дозорами.
А на рассвете каньон огласили вопли и дробные звуки барабанов.
— Они уходят! — доложил дозорный Дхару; на лице его отражалась плохо скрываемая радость. — Сворачивают свои палатки из шкур, седлают коней… Барабаны говорят о продолжении похода!
Дхар помрачнел. Он не понимал, чем вызвано это решение Орла, но догадывался, что тут скрыт подвох. Либо войско двинется дальше на юг, к каскадам Алаамбы с тем, чтобы прорваться в Долину Зеркальных озер, либо попытается атаковать другие горные проходы, которые ведут к побережью. И то и другое казалось ему сомнительным. Конечно, другие проходы не выглядят столь неприступно, как этот, но и укреплены они значительно лучше, и охраняют их не ветераны и инвалиды, а боеспособные тысячи; в Долине Зеркальных озер тоже идет подготовка, и там сосредотачиваются главные силы войск, расквартированных в Аххуме. Кроме того, на подходе отряды Музаггара — пятнадцать тысяч пехоты и кавалерии.
Дхар приказал зажечь сигнальные огни, сообщая следующим пограничным постам о передвижении варваров. Одновременно он думал о том, что степняки имеют обыкновение действовать хитростью и коварством там, где бессилен грубый натиск. И еще он подумал, что отряд Кангура-Орла — лишь малая часть орды каана; тысячи всадников еще находятся далеко на севере, в долине Тобарры; возможно, другие отряды двинулись на восток, чтобы обойти главные хребты Туманных гор с запада, пересечь плато Боффа и ударить на Аххум с юго-востока, через земли намутцев. Такого удара не ожидает никто…
Много лет назад в военном лагере Дхара — молодого воина — обучали на камнеметателя. Он хорошо знал устройство этих грозных машин, умел наводить их на цель, умел связывать морскими узлами разорванные ремни и канаты… И сейчас, взглянув вниз, на суетившуюся орду, он вдруг испытал искушение использовать все четыре машины и обстрелять дно каньона.
Конечно, расстояние было великовато, конечно, ущерб будет небольшим. Но, может быть, это собьет с хуссарабов их степную спесь. Дхар задумался: есть ли в войске каана камнеметалки?
Наверное, есть: ведь каан уже взял приступом несколько городов в долине Тобарры. Некоторые из них были настоящими крепостями, как, например, Днай, Эмель, Хариам, Багбарту. И, конечно же, Вайаспарра. Тогда камнеметалками их не напугаешь, а вот снаряды будут потрачены напрасно. И все же…
Дхар обернулся, подал знак десятникам, обслуживавшим катапульты. Две тяжелые машины были установлены так, чтобы под навесной огонь попадала дорога к крепости. Теперь их следовало выдвинуть вперед, к самой кромке стены, чтобы снаряды падали на дно каньона.
Солдаты убрали тормозные колодки; заскрипели массивные железные оси; камнеметалки поползли вперед.
— Скорее! — рявкнул Дхар. — Самые большие снаряды!
Машины закрепили, рычаги по команде оттянули до упора, вложили в них увесистые грубо обработанные камни.
— Огонь!
Катапульты выстрелили одновременно, подпрыгнув от усилия. С воем взлетели камни и, описав дугу, понеслись вниз. Прицел был взят неточно: оба снаряда упали в воду.
Второй залп, нацеленный круче, оказался удачным. Один из камней попал в повозку — она подпрыгнула, опрокинув лошадей и людей, рассыпалась в воздухе. Грохот удара донесся снизу запоздавшей звуковой волной.
— Еще залп. Огонь!
Дхар видел, как степняки, бестолково суетясь, бросились в разные стороны, уходя из зоны обстрела.
Катапульты довернули в стороны. Еще залп.
Дальнейший обстрел не имел смысла. Отсюда, с высоты, трудно было определить нанесенный ущерб; дозорные доложили, что несколько лошадей бьются в агонии, убитых людей не видно.
Дхар распорядился откатить машины на прежнее место.
* * *
Некоторое время спустя на дороге появились хуссарабские послы.
Впереди шагал кривоногий воин, державший что-то вроде штандарта с золотым кругом, изображавшим плоское узкоглазое лицо — должно быть, лицо самого Богды, Богды-Солнца. Следом семенил старик-толмач, выкрикивавший что-то тонким голосом. За стариком шестеро полуголых рабов несли богато одетого хуссараба: он восседал в кресле, установленном на носилках.
Рабы задыхались, поднимаясь в гору, и при этом еще ухитряясь держать кресло горизонтально. Толмач выкрикивал:
— Великий посол Гурук-Богатырь будет говорить с Хумом! Великий посол самого каана будет говорить с Хумом!..
Аххумские воины из боковых секретов выглядывали из-за камней.
Гурук-богатырь зорко посматривал на них сквозь щелки заплывших глаз.
Дхар покачал наполовину седой головой: посол примечал сторожевые посты и считал солдат.
Взобравшись на площадку перед последним подъемом, Гурук сделал знак остановиться.
Толмач выкрикнул:
— Сотник, называющий себя Дхаром! Гурук-богатырь будет говорить с тобой! Выходи, не бойся!
Дхар пожал плечами, как бы говоря: «Чего же мне бояться?» и велел приоткрыть ворота. Рабы между тем опустили носилки, Гурук пошевелил ногами, обутыми в мягкие, тонкой выделки, сапоги. Дхар вышел из крепости в сопровождении двух солдат.
Спустился на несколько шагов и остановился.
— О чем он хочет говорить?
— Об условиях сдачи.
— Мы не собираемся сдаваться.
— Тогда Гурук-богатырь казнит тебя, проткнув твой затылок деревянным колом! А твои люди будут закопаны в землю живыми!
— Скажи ему: он напрасно поднимался. Мы не собираемся впускать хуссарабов в крепость.
Гурук выслушал переводчика, покачал круглой головой. Щелкнул пальцами. Сейчас же толмач поднял ящичек, стоявший на носилках и приблизился к Дхару.
— Гурук добр, аххум. Это он дарит тебе.
Дхар принял ларец, не зная, что с ним делать.
— Открой, открой, — поклонился толмач.
Дхар открыл. Ларец выпал из его рук. Из него вылетела отрезанная голова сотника Бархи и покатилась вниз по дороге, скаля зубы.
ДОРОГА ЦАРЕЙ
Когда вторая лодка с парламентерами, осыпаемая градом стрел и камней, была потоплена, Берсей приказал сниматься с привала и выступать на юг. Он направил отряд под командой Карраха в Каффар с приказом собрать все сколько-нибудь пригодные для плавания корабли в каффарской гавани и перегнать их в Нодгей — маленький городок в эстуарии Индиары. Замысел был прост: Лухар атакует сенгорцев с севера, Берсей, переправившись в Кэсту, поспешит ударить с юга. Мятежный город будет взят штурмом и примерно наказан.
Дорога в Нодгей была сносной: отвернув от разлившейся реки, она вела через возвышенность, поросшую пальмовыми рощами.
Напуганные жители редких деревушек прятались по домам, лишь дети да лениво жующие буйволы, стоя на обочинах, встречали войско.
Благодарение небу, не было дождя.
* * *
Кораблей, приведенных Каррахом в Нодгей, было маловато.
Загрузив их полностью, так, что многим воинам пришлось сидеть на корточках, а то и стоять на палубе рядами, Берсей переправился через эстуарий в небольшие порты Кэсту, Бом и Дилох. Была глубокая ночь, когда корабли выгрузили большую часть армии и отплыли в Нодгей, чтобы вторым рейсом перевезти оставшихся. Не дожидаясь их, Берсей выступил к Сенгору. Дорога здесь была значительно хуже, низкие берега были затоплены и солдаты брели чуть ли не по колено в воде. К утру снова пошел дождь, и измученное войско на рассвете прямо перед собой увидела крепостные валы города. Ворота были заперты, на стенах дежурила угрюмая стража, дымились котлы со смолой — приготовления были нешуточные.
Отведя войско на более-менее сухое место, Берсей приказал разбивать лагерь. Он ждал сообщения от Лухара, а пока, закрывшись в наскоро раскинутой палатке, созвал тысячников.
— Среди нас есть предатели, — мрачно сообщил он, хотя тысячники прекрасно знали положение дел. — Кто они? Я не знаю.
Имхаар? Я отослал его в Нуанну. Аххад? Он убит. Пленная киаттская собака назвала несколько имен, тем позорнее, что все они принадлежат аххумам…
— А если пленная киаттская собака назвала лучших из лучших, чтобы ослабить армию? — спросил Руаб.
Берсей быстро взглянул на Руаба. Нет, командир агемы слишком бесхитростен…
— Я думал об этом. Его пытали, все, кого он назвал, были и остаются под подозрением. Но не это меня тревожит…
Берсей бросил на ковер свиток.
— Это очередной приказ из Нуанны. Уже долгое время приказы подписывает тысячник Хаммар, назначенный темником, и… царица Домелла. Я не верю этим приказам, тем более, что они требуют, чтобы войско возвращалось в Нуанну. Это невозможный приказ:
Аххаг Великий никогда не отдал бы его.
— Что все это значит? — спросил угрюмый Аррах. — Я знаю Хаммара. Это испытанный воин…
— Я тоже знаю Хаммара, — отрезал Берсей. — Но его приказы неграмотны. Мы посланы Аххагом на восток, мы должны пройти все побережье равнины Дождей, выйти в Арли и затем — в Ушаган.
Нужно узнать, что происходит в Нуанне на самом деле. Гонцов либо перехватывают, либо заставляют приносить ложные вести. Я хочу, чтобы кто-то из вас — из вас, на которых еще не пала тень подозрения в предательстве, — отправился в Нуанну и увидел все своими глазами. Ехать придется быстро, и без охранных грамот. И так же быстро вернуться. Лучше всего — морем.
— Под чужим именем? — уточнил Руаб.
— Под именем обычного гонца… Вас здесь одиннадцать. Кто?
Тысячники молчали. Плотный, неповоротливый тугодум Харр медленно проговорил:
— Выбери сам, темник. Ты знаешь, кто из нас уже под подозрением — хоть мне и тяжело это слышать, — а кто — нет.
Выбери сам.
Берсей опустил голову.
— Хорошо. Я выберу троих. Они отправятся в Нуанну, каждый — своим путем и со своим, отдельным донесением. Я сам вызову их и поговорю с каждым по отдельности… А теперь — отдых. В полдень мы начинаем осаду Сенгора.
* * *
Промозглое сырое утро наступило позже обычного: тяжелые низкие тучи не давали пробиться дневному свету.
Сенгор был укреплен, но не был крепостью: стены его были сделаны из дерева и защищены земляным валом. Сенгорцы жили переправой через полноводную Индиару, соединяя стыки Царской дороги. Часть населения обслуживала паромы и лодки, другая жила торговлей, извозом, обслуживанием путников: в Сенгоре было множество гостиниц и постоялых дворов, громадные конюшни, судоверфи, но часть жителей владела участками земли, рощами финиковых пальм. К северо-востоку от города на много миль тянулись девственные тропические леса, поставлявшие отличную древесину; дома здесь строили из глиняных кирпичей, часто необожженных. В городе процветало горшечное ремесло.
В общем и целом город был небогатым. Одно время он входил в состав одного из таосских государств, потом попал под влияние Каффара. Управлял городом совет жрецов, исповедовавших обожествление рек и растений, а председательствовал в совете князь, имевший титул «Владетеля».
Воинственностью сенгорцы не отличались, но славились упорством и мстительностью, заставив, в конце концов, всех более сильных соседей уважать себя.
Вот этот-то город и стоял теперь на пути Берсея, который обязан был наказать его за строптивость и вернуть империи.
Берсей не был сторонником лишнего кровопролития. Он вновь выслал к воротам города парламентеров с предложением сдаться и решить все вопросы мирно. Однако парламентеров не впустили в город; сенгорцы велели передать Берсею, что не желают повторить судьбу каффарцев.
— Бессмысленный и глупый штурм, который не принесет нам славы, — сказал Берсей на военном совете. — Измором сенгорцев не возьмешь: у них есть река, по которой они всегда смогут подвозить продовольствие; в крайнем случае, будут питаться рыбой и черепахами. Я не вижу иной возможности, кроме как взять город приступом.
* * *
В тот же день начали валить лес. Бревна цепляли веревками и под дождем, по грязи, волокли их к лагерю. Здесь, вблизи восточных ворот, начали возводить осадную башню и защитные стены для установки баллист и катапульт.
После обеда, когда дождь слегка утих, сенгорцы сделали вылазку, но были отбиты с большими потерями: тяжелая кавалерия гнала их чуть не до самых ворот, боевые кони втаптывали в грязь сенгорских копьеносцев.
Тем временем Берсей составил три донесения в Нуанну. Никто не видел, кто и когда уехал из лагеря, увозя донесения.
К вечеру люди валились от усталости. Берсей отправил гонца в Кэсту, где сосредоточились каффарские суда, и приказал войти в устье Индиары с тем, чтобы блокировать Сенгор со стороны реки.
НУАННА
Стены больше не говорили с Криссом. Он умирал, отдавая себе в этом отчет. Сознание гасло медленно, вместе с каплями едва-едва сочившейся крови. Руки его почти вывернулись из суставов, ноги не держали обвисшее тело. Все, что он знал и помнил — все это угасало вместе с ним. Вскоре с чавкающим звуком белое чудовище всосет его. Там будет тьма и, наверное, уже не будет больно.
К нему подходили жрецы с одинаковыми белыми лицами, чем-то похожими на ужасный лик Хааха. Заглядывали в гаснущие глаза. И исчезали.
— Скоро, скоро… — шептали белые бескровные губы.
