Глава 16
Знахарь
1
Казармы спали. «Лососи» спали. Не спал только Альсим.
Выиграв у Эгина в кости три золотых (которых, впрочем, ему никто не собирался отдавать), он, удовлетворенный и немного грустный, в одних штанах сидел у окна и листал отобранный у младшего по чину трактат с аппетитным названием «О правильных способах метания криса с пламевидным клинком и о неправильных способах того же вышеуказанного действия».
Тема не увлекала его, а потому он рад был отвлечься. Тем более что повод представился. По коридору, топоча и спотыкаясь, неслись двое, явно из числа солдат гарнизона Перевернутой Лилии. Только они способны бегать столь неуклюже.
Солдаты спешили наверх – туда, где располагались спальные покои гнорра. Впрочем, клопов там было ничуть не меньше, чем в солдатских казармах.
Когда среди ночи кто-то бегает по коридорам – это наивернейший признак того, что происходит нечто важное и интересное, хотя и не предназначенное для всеобщих глаз и ушей. Иначе били бы тревогу.
Альсим бросил взгляд на Эгина, распустившего пьяные слюни по всей подушке, и на цыпочках подошел к окну. Раздвинул занавеси. Пересчитал корабли на пристани. Их стало ровно на один больше. По силуэту – фелюга смегов.
– Так я и думал, – вслух сказал Альсим. – Это вонючие смеги. Приехали прощения просить!
Но не было никого, кто смог бы оценить непритязательную шутку аррума. Эгин спал, посвятив и этот день пьянству во славу ее сиятельства скуки.
Ни одного смега на фелюге не было и в помине. Команду ее составляли немногие «лососи» с «Зерцала Огня», уцелевшие после Хоц-Дзанга. А главной персоной на корабле был…
«Да это же наш новый, то есть наш бывший Знахарь, Хуммер его раздери!» – вскричал в сердцах Альсим, когда, прильнув к дверной щели, его взгляд выхватил из темноты мальчишескую фигуру. В сопровождении четырех рах-саваннов Шотор направлялся в покои гнорра.
Альсим не обознался.
2
– Шотор?
– Точно-точно, я. Привет, красавчик. – Знахарь был, как всегда, нагл, задирист и по-особому, по-своему жизнерадостен.
Лагха, увенчавший прошедшие дни не одной малой и большой победой, выглядел, однако, не лучше трупа. Он пробовал подняться со своего излюбленного кресла навстречу Знахарю, но… опустился, не удержавшись на ногах.
– Отошли своих долбодятлов, и побыстрее, – увидев такое дело, добавил Знахарь, нехотя указывая на конвоировавших его рах-саваннов.
– Свободны! – тихим голосом сказал рах-саваннам Лагха.
Повинуясь приказу, те оставили гнорра и Знахаря наедине, пожав плечами. И еще раз пожали плечами уже за дверью.
«Диковинные вещи творятся в последнее время, – подумал рах-саванн по имени Тэн. – Знахарь зовет самого гнорра „красавчиком“, а нас – „долбодятлами“. Хотя самого Знахаря – изменника, баламута и ведьмака чистейшей воды в обличье шестнадцатилетнего мальчишки – давно пора бы отправить прямиком в самое Жерло Серебряной Чистоты». Но у Тэна, как назло, никто не спрашивал совета.
– Спасибо, что пришел, – с усилием прошептал Лагха, умоляюще глядя на Знахаря.
– Я пришел не за тем, чтобы лечить тебя, Кальт, – хмыкнул Знахарь.
– А я и не прошу тебя, мерзавец, меня лечить, – зло прошипел гордец Лагха и отвернулся, весьма справедливо сочтя последнюю фразу Знахаря оскорбительной.
– Просишь не просишь, а я все равно полечу тебя. Хотя пришел я сюда и не за этим, – подпустил туману Шотор, разглядывая гнорра. – Придется уж полечиться так, не снисходя до своего милостивого разрешения. Не то можешь считать, что вчера был последний закат солнца, который довелось видеть тебе в этой жизни.
– Ладно, Шотор, извини. Ты все такой же хам… Хотя ругаться стал меньше. Я тебя обожаю, мерзавца.
– Цена дерьмо твоим обожаниям, – фыркнул Шотор. – Будь ты здоров, с радостью задушил бы меня собственными руками за то, что мы с Дотанагелой учудили в Своде и на Хоц-Дзанге. А я – нет. Я буду тебя лечить. В этом разница между людьми и дионагганами. К нам никогда не прирастают намертво чужие вельможные рожи.
– Подумаешь, благородный, – махнул рукой Лагха, и на его устах заиграла слабая улыбка. – «Дионагган», слов-то каких набрался! Да хушачина ты! Хушак! Помню я вас, братков. Золотые сердца! Шестьсот лет милосердия!
Если бы отправленным за дверь рах-саваннам довелось присутствовать при этом разговоре, они, пожалуй, еще неделю не оправились бы от удивления. Ибо их гнорр, обессиленный и уже не бледный, но почти зеленый, больше не умирал.
Теперь он сидел скрючившись в своем кресле и заливался тихим кашляющим смехом. В то время как Знахарь, стоя сзади него, растирал его виски двумя пальцами.
Знахарь называл гнорра «Кальтом», а тот почему-то не возражал. Знахарь улыбался. Улыбка человека? Нет, как это гнорр его там назвал… ах да – хушака!
3
– Ладно, гнорр. Будешь ржать, когда выздоровеешь, – вмиг посерьезнев, сказал Знахарь и положил одну ладонь на затылок Лагхи, а другую ему на грудь. – Слушай сюда. У тебя в мозгу красная пиявка величиной с указательный палец.
– Я чувствую, Шотор, – простонал Лагха.
– Кто-то подсадил ее тебе в ухо два дня назад. Ты уже и так канаешь довольно долго. Вообще-то с такой животинкой в голове и ночи не пролежать. Кто же этот молодец?
– Да кто угодно. Врагов у меня хоть задницей жуй, – простецки ответил Лагха. Общество Знахаря самым непосредственным образом сказывалось на его манере выражаться.
– Ладно, скоро узнаем наверняка. Но имей ввиду: для такой пиявки у большинства твоих врагов кишка тонка. Так что ты думай. Не догадаешься – будет сюрприз.
Знахарь вытащил из своего сарнода связку тонких восковых свечек.
– Ты можешь ее вытащить?
– Да. Но в качестве платы за лечение ты должен пообещать мне две пустячных вещи.
Переходя к лечению, Знахарь понемногу переставал паясничать. Сменил, стало быть, одну маску на другую, как и пристало дионаггану.
– Говори! – Похоже, Лагха был согласен на все или почти на все. – А то знаю я твои пустячные вещи.
– Обещай, что ты не будет удерживать меня здесь и препятствовать моему возвращению туда, откуда я пришел.
– Обещаю, – вздохнул с облегчением Лагха. – А вторую?
– Вторая – еще проще. Тот белобрысый рах-саванн по имени Эгин, которого ты увез из Хоц-Дзанга. Помнишь такого?
С минуту Лагха молчал, усиленно соображая.
– Ах, Эгин… раненый? Ну, помню, и что? – Он с силой выдохнул, как будто это могло как-то остудить ту чудовищную головную боль, что сверлила его мозг прямо над переносицей.
– Пообещай, что ты отпустишь его с Перевернутой Лилии, дашь ему лодку и вернешь все, что отнял, – сказал Знахарь, зажигая одну свечу от другой. – Все, до последней запонки.
– Пусть катится. А с чего ты взял, что ему куда-то не терпится?
– У меня есть подозрение, что ему до зарезу хочется в Пиннарин, – сосредоточено сказал Знахарь, подпаливая третью свечу от второй.
– Ах, в Пиннарин! Тем более пусть валит. Я ему даже поручение дам, если ты, радетель за рах-саваннов, не возражаешь.
– Да мне вообще все это до третьего уха. Я с ним ехать не собираюсь. У него своя дорожка. И своя ма-аленькая звездочка во лбу. Ну так что, лечиться будем, милостивый гиазир гнорр, или как?
4
Дюжина тонких восковых свеч и четыре масляные лампы освещали покои гнорра.
Две свечи были в руках Лагхи.
Две – в руках Знахаря.
Остальные составляли загадочную фигуру у ног хворого. Чем-то она напоминала петлю виселицы, классический скользящий узел которой только-только начал затягиваться. Масляные лампы просто давали свет и больше никакого отношения к процедуре не имели.
Раздевшись до пояса, Шотор с широко раскрытыми и вследствие этого невообразимо огромными, словно южные сливы, глазами, стоял по левую руку от гнорра и вещал:
– А сейчас сосредоточься. Ты сейчас видишь себя, сидящего в кресле, совершенно голого, изможденного и довольно-таки вонючего. Видишь?
– Нет, – удрученно сказал гнорр.
– Как это нет? Ты все-таки видишь. Должен видеть. Вначале ты видишь такое, как бы это сказать, оранжевое или скорее малиновое марево, вроде огненного, а вот позади него сидишь ты, с двумя свечами в руках. Ты видишь себя как бы со стороны. Ну что?
– Не вижу. Ты что-то не то говоришь, Шотор! Я ничего такого не вижу, – сухо отвечал Лагха, не открывая глаз.
Знахарь, до этого момента не терявший самообладания, вдруг завелся, словно колдун Северной Лезы, одержимый духами. Видимо, сам он был о процедуре извлечения пиявки вовсе не столь жизнеутверждающего мнения, какое пытался внушить Лагхе.
– Ты что, Кальт, совсем здесь оскотинел в своем Своде?! Начал верить в покровы косной вещности, чтить пустую философию и презирать магию, как это у многих кретинов здесь принято? – ревел в ярости Знахарь. – Кальт! Очнись, ведь тебе когда-то было по силам найти Золотой Цветок! Ведь ты творил такое, что большинству смертных не пригрезится и в самых смелых мечтаниях! Кальт, Хуммер тебя подери! Да ведь я мог бы оставить тебя подыхать, мог спокойно дождаться завтрашнего утра и лицемерно всплакнуть завтра над твоим телом! Бросить щепотку черного янтаря в курительницу у твоего изголовья и как ни в чем не бывало обсуждать вместе с твоими недоделанными коллегами твою гениальную и безвременно угасшую персону. Злословить по поводу того, что очистительные обряды над твоим прекрасным телом проводятся без должного тщания! Я мог бы! Но я этого не сделал! Я пришел, чтобы тебе помочь. И не столько ради тебя или себя, но ради этого ненормального Лоскира, которому, в отличие от тех, кто сейчас топчет эту землю, только ты и не безразличен. Лагха, да неужели ты не можешь увидеть такой ерунды? Она же перед твоими глазами. Да присмотрись ты!
Сопровождая свои возмущенные тирады оживленнейшей жестикуляцией, Знахарь нервно расхаживал по комнате и ревел, словно раненый тюлень. Хватался за голову, орал, словно буйнопомешанный. Он, Шотор, видел, что свечи догорают; он знал, что когда они догорят, шансы выудить нечисть из мозга гнорра падут к отрицательному нулю.
Лагха не отвечал ему. Расплавленный воск заливал его аристократические пальцы, его сброшенные на пол одежды. А по его исхудавшим и пожелтевшим скулам, словно бы вторя воску, катились слезы. Возможно, ему было лестно, что его здравие так небезразлично Знахарю, коль скоро он так разоряется. Но едва ли Лагха мог осознать это, ибо в первую очередь ему было больно.
– Ну что, гнорр, раз у тебя такие трудности со зрением, приготовься отходить в Святую Землю Грем, если туда таких, как ты, еще принимают… – Потусторонний сарказм Знахаря был последним средством, которое тот решил испробовать на Лагхе.
Как вдруг Лагха, не открывая глаз, отнял затылок от спинки кресла и, отбросив прочь свечи, вцепился в резные подлокотники кресла. Сразу вслед за этим он прочистил горло и необыкновенно хриплым, низким, не своим голосом сказал:
– Свечи догорают. Быстрее. Что там?
Знахарь просиял. Теперь нельзя было терять ни секунды. Истерическое буйство оставило его в тот же миг.
– Теперь подойди к себе, сидящему, и присмотрись. Ты должен видеть свое тело, как если бы оно было сделано из желтого стекла.
– Ну пусть из стекла, – откликнулся Лагха после долгой паузы.
– Теперь сосредоточься на своей голове. Сделай так, чтобы твои волосы были прозрачны, словно они тоже сделаны из стекла, только черного. Ну?
– Ладно. Что дальше?
– Пиявку видишь? Она лежит сейчас, свернувшись, внутри желтого и черного стекла. Ее красное тело образует ту же фигуру, какую образуют свечи у твоих ног.
– Я вижу, Шотор, вижу, – торопливо отвечал Лагха.
– Теперь схвати ее двумя пальцами, словно это червяк, а твоя голова – сосуд с широченным горлышком. Схвати ее и брось гадину внутрь петли. Давай. Не бойся! Бросай. Да бросай же, недоносок, быстрее!
5
…Все окончилось очень быстро. В вещном, видимом всеми мире не произошло ровным счетом никаких изменений.
Почти никаких. Свечи выели последние мерки воска и начали по одной гаснуть. Глаза Лагхи были все еще закрыты. Гнорр сидел в кресле и часто-часто дышал.
Губы его были белы, а из ноздрей сочилась кровь. Правда, это продолжалось недолго. На грудь Лагхи упало три алых капли; кровотечение прекратилось.
Знахарь облегченно вздохнул и с видом надзирателя за каторжными работами встал возле гаснущей петли из свечей, скрестив руки на груди.
– Ага, а вот и она! – сказал себе и отчасти Лагхе Знахарь, разумея не то крохотную тупомордую змейку, не то и впрямь пиявку, обугленную и скрюченную, совсем, казалось бы, обыкновенную. Пиявку, несколько мгновений назад возникшую из пустоты у самых раззолоченных носков туфель гнорра.
Наконец все свечи до единой погасли. Но благодаря масляным лампам в покоях гнорра и без того было довольно светло.
6
– Хочешь знать, кто тебе подсадил эту гадость? – осведомился Знахарь, брезгливо отирая руки о штаны. Только что он окончил процедуру осмотра мертвого жизнеточца, чем-то сходную с доморощенным «естествоиспытательством» итских мудрецов.
– Хочу, Шотор, – отвечал Лагха, с наслаждением вдыхая полной грудью тлетворный дух своей опочивальни.
– Тот замечательный рах-саванн, который тебе так понравился в Хоц-Дзанге. Такой улыбчивый! – Знахарь подцепил обугленное тельце гада кончиком кочерги и вышвырнул в окно.
– Эгин?
– Мимо, Лагха. Мимо. У Эгина на такие дела не встает. Но в одном ты прав – этот твой доброжелатель тоже из Опоры Вещей. Я его прекрасно знаю. Ну что? Или пиявка у тебя вместе со здоровьем высосала последние мозги? Ну что, сдаешься?
– Ладно, сдаюсь, – развел руками Лагха и… без былой легкости, но все же совершенно свободно, поднялся на ноги и стал растирать затекшую шею.
– Пиявку подсадил тебе Иланаф, – бросил Знахарь и испытующе уставился на гнорра, ища одобрения, удивления и благодарности. Или хотя бы чего-то одного. – Вначале он отправил куда надо Дотанагелу, а потом решил и тебя отправить туда же.
Глаза Лагхи сверкнули бешенством. Перед его мысленным взором проносились сцены штурма Хоц-Дзанга.
Крепость, на глазах обращающаяся в громыхающие руины, кровавое месиво человеческих и собачьих тел. И бодрый, хотя и окровавленный Иланаф, с мечом своего бывшего союзника и командира. Сияющий, довольный своим предательством. Тем, что выслужился перед гнорром.
Он вспомнил и разговор с Иланафом на палубе «Венца Небес». Его галантные шутки. Как это у него выходило прикидываться таким бесхребетным и беспринципным жизнелюбом! Эдаким верным псом, заслуживающим полного доверия.
Лагха вспомнил, как в день, когда они отвернули прочь от Пиннарина, он имел с Иланафом короткий разговор о превратностях судьбы. Как, выходя из капитанского зала, он зацепился краем плаща за случайный крюк и Иланаф вкупе с уместными шутками пришел ему на помощь…
– М-да. Кто бы мог подумать, что этой суке достанет мочи поставить меня на грань между бытием и развоплощением, – прошипел наконец Лагха.
– Знаешь, – с сомнением сказал Шотор, – собственно этой суке достало мочи только на то, чтобы подсадить тебе гадину. А вот создавал, заклинал и лелеял эту тварь совсем не он. Кто – не знаю. Тут я бессилен…
– Того, что ты уже сказал, достаточно, чтобы с этой минуты считать Иланафа покойником, – бесстрастно и твердо сказал Лагха.
– Значит, так и будем считать. – Знахарь, потерявший интерес к теме, заторопился к двери. – Я пойду поговорю с Эгином и заодно распоряжусь от твоего имени насчет его пожиток.
И, послав воздушный поцелуй в сторону гнорра, Шотор добавил:
– Эх, красавчик, наслаждайся здоровьем и красотой! Я еще зайду попрощаться. Впрочем, зная людей, уверен, что прощаться мы будем ненадолго.
7
Альсим уже потушил светильник, когда в дверь постучали.
Пьяный и в силу этого особенно легкомысленный Эгин беззаботно перевалился с боку на бок и сладко засопел.
Альсим, нагой и сонный, на цыпочках подкрался к двери, льстя себе тем, что его передвижения наверняка останутся незамеченными. Он почти не сомневался в том, что ночной гость – это один из соседей, тот самый хозяин трактата о метании криса с пламенеющим клинком, которому не терпится поделиться свежими новостями о прибытии фелюги смегов со своим аррумом.
– Это Знахарь, открывай! – прошептали из-за двери.
Альсим понял, что делиться свежими новостями вскоре придется ему. Если, конечно, не будет указаний сверху никакими новостями не делиться…
– Мне нужен Эгин, – тихо сказал Знахарь.
Он ввалился в комнату, не дожидаясь приглашений, которые застряли в глубине сонной глотки Альсима.
– Он, изволите видеть, спит…
– Понятно, – сказал Знахарь, водружая лампу на стол, заставленный чашками, кувшинами и тарелками с ореховой скорлупой. – Значит так, аррум. Ты сейчас надеваешь штаны и идешь на пристань считать корабли. Возвращаешься к рассвету. О результатах подсчетов можешь не докладывать. Все.
Тряся тучным брюхом, Альсим опрометью бросился к своей одежде, беспорядочной кучей громоздящейся у изножья его кровати.
Бросая на Знахаря тревожные взгляды, он начал одеваться, не попадая всюду, куда можно не попасть, и застегивая все пряжки с третьего раза. Кто бы мог подумать, что этот Эгин окажется настолько важной птицей, что сам Знахарь Свода станет навещать его прямиком после визита к гнорру…
А в это время Знахарь по-свойски распоряжался в их комнатушке.
Первым делом он бросил на пол холщовый мешок с эмблемой Опоры Вещей. Одним резким движением руки смел со стола все, что на нем было. Затем разыскал в углу большой кувшин с водой для умывания и, встав над Эгином, принялся лить воду на голову, шею, грудь рах-саванна. Тонкой ледяной струйкой.
«Ну что твоя заботливая мамаша», – хмыкнул Альсим.
И, чтобы не разозлить ненароком своенравного молодого Знахаря, он осторожно открыл дверь, протискиваясь в нее бочком, бочком.
А когда кувшин для умывания опустел, Знахарь уселся на край эгиновской кровати и…
…это было последним, что случилось увидеть Альсиму перед тем, как провести остаток ночи в промозглой сырости на пристани Перевернутой Лилии.
8
– …а кроме этого, я просто… ну, скажем, чую, что ты, Эгин, ждешь не дождешься как бы поскорее смыться с Лилии и отправиться в Пиннарин, – довольно осклабившись, продолжал Знахарь.
– Послушай, а с чего это ты чуешь, Шотор? Может, я бы и рад унести подальше ноги с этой проклятой Лилии, но вот в Пиннарин меня совсем не тянет, – с трудом ворочая языком, но на удивление хорошо соображая, отвечал Эгин, дыша в лицо Знахарю перегаром.
– Мое, так сказать, чувство, – затянул Знахарь, – зиждется на кое-каких подарках, которые я тебе принес прямо в стойло.
С этими словами он наклонился и поднял с пола небольшой холщовый мешок, который Эгин, не один год прослуживший верой и правдой доблестной Опоре Вещей, узнал сразу же.
Упиваясь удивлением Эгина, Шотор начал выкладывать на стол, усыпанный ореховой шелухой, содержимое мешка.
Первыми, сверкнув синевой сапфиров, на свет выбрались серьги Овель. Целые и невредимые.
Затем – столовые кинжалы, подарок «одной дамы», которая в отличие от большинства прочих дам Круга Земель правит разбойным и бесшабашным народом, владеет секретом «молний Аюта» и при этом очень недурна собой.
И наконец, Знахарь выложил на стол броскую золотую штуковину, которую ранее Эгину никогда видеть не доводилось. Хотя нет, он уже видел ее однажды, в каюте Арда окс Лайна. Видел на рисунке, едва не затерявшемся среди всякой похабщины на предмет Обращений, Грютских Скачек, Задних Бесед и тому подобного. Это была голова Скорпиона, Убийцы отраженных.
– Эта дрянь – подарок Самеллана, – поспешил объясниться Знахарь, разглядывая зловещую скорпионью голову с глазами-опалами. – Когда он узнал о моем несгибаемом намерении навестить Перевернутую Лилию, а вместе с ней тебя и нашего болезного гнорра, он просто навязал мне ее. Правда, еще раньше ко мне с ножом к горлу пристал доблестный свел народа смегов, просто умоляя отправить тебя в Пиннарин, обнажив тем самым свое бабье нутро. Ну а я что? Любой каприз за ваши деньги, как говорится. Так вот… ты что, недоволен?
– Скорее доволен… ну конечно же, я доволен… – задумчиво сказал Эгин, принимая голову Скорпиона из рук Шотора. – А откуда она у Самеллана?
– Ее он прикарманил еще на «Сумеречном Призраке». Раньше она принадлежала Норгвану, к которому, если ты помнишь, Самеллан относился с особым пиететом и, будь его воля, поджарил бы без масла и скормил муравьям. Так вот, когда мы после боя пошли чесом по каютам, в каюте Норгвана Самеллан обнаружил эту штуку и, побурчав что-то насчет «нечистых талисманов», взял и положил в свой сарнод. Почему он решил теперь сплавить «нечистый талисман» тебе – не знаю, но, думаю, это новая интрижка хитроумной Лиг… Хотя все это меня вообще-то не чешет, – круто сменив интонацию с заинтересованной на равнодушную, заключил Знахарь.
– Раз не чешет, что ты делаешь на Перевернутой Лилии?
– А это не твоего ума дело, Эгин. Но будь уверен, я здесь вовсе не для того, чтобы читать тебе, похмельная рожа, нотации, – отвечал Шотор.
Как ни странно, несмотря на хамскую манеру изложения мыслей, от слов Знахаря Эгин сразу почувствовал облегчение. Будто бы развязался где-то в запредельности хитрый узелок на Нитях Лаги, на вервиях тайномысленной судьбы.
– Спасибо тебе, Шотор, – рассеянно, но тепло сказал Эгин, тупо пялясь на стол.
Клешни Скорпиона. Ноги Скорпиона. Голова Скорпиона. Что-то у него там еще? Пятое сочленение и… хвост с жалом. Пятое сочленение и хвост с жалом отсутствуют.
Отсутствуют?
Эгин бросил взгляд в угол комнаты. Там на одежном крюке висел его поношенный и латаный камзол. А под ним стояли стоптанные сандалии. Сандалии Арда окс Лайна.
«Значит, хвост и жало ждут меня в Пиннарине, куда с такой настойчивостью пытается выпроводить меня Шотор», – подумал Эгин.
9
– Поздравляю тебя, рах-саванн. Редкий случай, когда чьи-то желания совпадают с моими, – начал Лагха, заговорщически подмигивая Шотору, который скучнел и мрачнел прямо на глазах. – Но желания гнорра всегда выше всяких желаний рах-саванна. Поэтому лучше бы тебе думать, что ты отправляешься в Пиннарин не потому, что тебе хочется в Пиннарин, а потому, что тебе приказал отправиться туда гнорр.
– Полностью с вами согласен, милостивый гиазир, – отвечал Эгин, когда в речи гнорра образовалась подходящая для его служебного писка дырочка.
Эгин действительно был согласен. Хотя бы уже потому, что в Пиннарин ему действительно не хотелось.
Лагху было не узнать. От былой слабости теперь не оставалось и следа. Лагха был бодр, вальяжен, красноречив.
Эгин, конечно, тут же сообразил, что виной всему этому жизнелюбию Знахарь. Он также догадывался, что свобода самого Знахаря пустословить и вольничать куплена у гнорра не чем иным, как успешным лечением той странной хвори, что изводила Лагху накануне.
Гнорр был не только весел и бодр, но даже немного простоват. В его веселости, однако, нет-нет да и проскакивали уже знакомые Эгину нотки, не предвещавшие подчиненным ничего хорошего.
А в его простоватости, проявлявшейся в первую голову в не замеченной за ним доселе манере изъясняться в духе портовой шпаны, Эгин угадывал старание потрафить Знахарю.
– Я дам тебе лодку и шестерых солдат на весла. Они высадят тебе в диком, но не слишком удаленном от Урталаргиса месте, откуда тебе придется добираться до Пиннарина своими средствами. Но, рах-саванн, имей в виду, что «своими средствами» и «своими ножками» – это не одно и то же. Я дам тебе поручение. Ты должен выполнить его не позже чем на четвертое утро, считая от сегодняшнего. И я не буду гнорром, а ты – рах-саванном, если мне придется объяснять тебе сейчас, что будет, если ты задержишься.
– Я не задержусь, – по-солдафонски твердо сказал Эгин, потому что объяснять ему действительно не нужно было.
– Тогда держи. – Жестом площадного факира Лагха извлек невесть откуда сложенный вчетверо лист бумаги и передал его Эгину.
Эгин с достоинством, хотя и довольно неуверенно, принял листок. Может ли он посмотреть что там? Ведь конверта нет?
– Читай, любопытный рах-саванн. Читай, если сможешь. Правда, сие послание выполнено тайнописью Дома Пелнов, если ты о таком вообще слышал, – в своей излюбленной обаятельной манере издевался Лагха, то и дело поглядывая на Шотора, как будто намекая на то, что уж кому-кому, а Знахарю тайнопись исчезнувшего еще при Элиене-свеле Дома известна как нельзя лучше.
– Я не любопытен, – отрезал Эгин, сочтя такое наглое вранье наиболее уместным.
– Это плохо. Потому что я бы на твоем месте узнал, кто адресат этого письма.
– Это как раз то, что я собирался сделать, милостивый гиазир.
– Тогда запоминай. Дом Скорняков на набережной Трех Горящих Беседок. Знаешь, где это?
– Разумеется. Неподалеку от порта.
– Все, что ты должен будешь сделать, это зайти в дом и без свидетелей отдать это письмо привратнику. Чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше.
– Вас понял, милостивый гиазир.
– Я знаю, что ты будешь старательным гонцом, Эгин. Хотя и сомневаюсь, что во лбу у тебя есть место для голубой звездочки всемогущего. Но я знаю, каким медом подсластить твою дорогу.
Эгин потупился, ожидая какой-нибудь грязной шутки в духе Шотора. И в целом он не ошибся.
– Дело вот в чем, рах-саванн, – Лагха перешел на липкий, гадливый шепот. – Именно в Пиннарине, а не где-то еще, судьба подарит тебя шанс свидеться с плаксивой барышней, которая подарила тебе эти уродские крабьи клешни с поддельными синими камнями. И ты будешь последним недоумком, если свой шанс упустишь.
10
– Ладно, Лагха, подвязывай треп. Мне пора, так что давай прощаться, – вмешался Знахарь, вставая с кушетки, на которой он скучал, пока Лагха инструктировал Эгина. Он был мрачен словно туча. – Я сам провожу Эгина, так что будь спокоен.
Лагха, не успевший насладиться реакцией Эгина, был вынужден переключить внимание на Знахаря.
Воспользовавшись моментом, Эгин упрятал письмо во внутренний карман.
«Подумаешь, протраханая тайнопись протраханого Дома Пелнов, – проворчал внутренний голос Эгина, возмущенного и смущенного прямотой гнорра. – Небось колется за два часа. Чего они там, алустральские варвары, могли понапридумывать?»
И хотя тратить хотя бы два часа на расшифровку Эгин не собирался, но из чувства противоречия хорохорился про себя.
Лишь бы не думать об Овель. И о том, что гнорру наверняка известно о них все, что только может быть известно об отношениях между мужчиной и женщиной. Лишь бы сердце не стучало так, будто сейчас выскочит. Когда оно стучит так бешено, нужно думать о чем угодно. Хоть о тайнописях.
Между тем ничего интересного не происходило. Гнорр со Знахарем курлыкали о чем-то своем.
– Знаешь, Шотор, – задумчиво сказал гнорр. – Как по мне, так ты идиот. Оставался бы лучше со мной.
Лагха казался насмешливым, игривым, но… голос его стал немного сиплым, а медовое течение слов сбивчивым. Могло даже показаться, что голос его… О Шилол, с каких это пор у гнорров дрожат голоса? И куда это собрался Знахарь? Он что, все еще не расстался с идеей предложить свои медицинские таланты фальмским баронам?
Эгин навострил уши. Для отвода глаз он занялся своей перевязью с анекдотичными столовыми кинжалами.
– Знаешь, мне все это смертельно надоело. Это не пустой треп, как водится. Мне действительно смертельно надоело. – Знахарь приставил к кадыку «козу» из указательного и среднего пальцев. Эта фигура символизировала собой вилы, прижимающие горло Шотора к стене. Вилы, мешающие дышать и говорить. Для пущей убедительности Шотор захрипел: – Вот как мне все это встало, красавчик! Если бы не Дотанагела, если бы не его Шилоловы фокусы, если бы не его наглость, никогда не видать бы вашей сраной лавочке дионаггана на службе…
– Да, Дотанагела оказался крепким хреном.
– Но теперь Дотанагела сделал нам ручкой. И нету больше мерзавца, который способен держать меня тут на цепи. Впрочем, есть ты. Но, насколько я помню, ты не из тех, кто любит пускать по ветру пепел собственных обещаний.
– Нет, я не буду тебя держать. Прощай, Шотор, не в первый раз прощай.
– И, боюсь, не в последний.
С этими словами брюзга Знахарь обнял за плечи гнорра, а тот… тот сделал то же самое.
Что-что, а вот такое Эгин видел в Своде впервые. Это дружеское объятие было еще более загадочным и неожиданным, чем сам разговор, обрывки которого достигли любознательных ушей Эгина.
– Пошли, придурок. А то глаза на лоб вылезут, – бросил за спину Знахарь и скрылся в темноте коридора.
– Это тебе, рах-саванн, – холодно сказал гнорр, указывая Эгину на дверь.
11
– Вообще-то, на пристани мне делать совершенно нечего, Эгин, но я провожу тебя, – сказал Знахарь, когда они вышли во внутренний двор крепости.
– Не знаю, почему тебя невзлюбил гнорр, но мне ты всегда нравился, – добавил он довольно-таки невпопад.
– Спасибо, Шотор. – Эгин бросил взгляд на казарму, где провел несколько последних суток. – А раз так, могу я тебя спросить, а?
– Можешь, спрашивай. От меня кусок не отвалится, – отвечал Шотор, свистом вызывая караульных, охранявших выход на пристань.
– Ты покидаешь ряды служителей Князя и Истины? – Вопрос получился каким-то чересчур официальным, и Эгин смущенно улыбнулся.
– А ты что, еще не понял?
– Я-то понял. Но, скажи на милость, как тебе это удалось? Я бы, может, тоже последовал твоему примеру. Но ведь ты, наверное, знаешь, что людям, вступившим в Свод, не выйти из него раньше времени, отмеренного Сводом.
– Вот именно, что людям, придурок, – подавив зевок, вставил Знахарь.
– А ты что – не человек, что ли? Или не придурок, а? – огрызнулся Эгин, которого хамство Шотора то забавляло, то приводило в бешенство.
– Вот именно, что не человек. А придурок – так это пожалуйста. Хоть тысячу раз придурок. – Знахарь высунул язык, приставил уши и состроил рожу, которую при свете дня Эгин счел бы уморительной.
Однако той лунной ночью она показалась ему отталкивающей и жуткой. Да, Шотор определенно не был человеком, хотя иногда им казался.
– Я – дионагган, или, как выражаются отдельные козлы вроде нашего любимого гнорра, хушак. Дотанагела, да будет его посмертие легким, извлек меня из небытия два месяца тому назад, воспользовавшись одной темной формулой из истинной «Книги Урайна». Я служил Дотанагеле верой и правдой, и иначе не мог – благодаря «Книге Урайна» старикан имел надо мной почти безграничную власть. Но теперь он изволил протянуть ножки. А значит, я тоже теперь могу валить восвояси со спокойной совестью.
– Восвояси – это куда, а, Шотор?
Страх отпустил, и Эгином овладел страстный интерес. Он понимал, что если не узнает ответа на свой вопрос здесь и сейчас, на Перевернутой Лилии, пока Шотор в хорошем расположении духа, пока он разговорчив и празден, то едва ли узнает его когда-либо в будущем. Не гнорр же будет ему рассказывать, в самом деле.
– Ты – невежественный осел, Эгин, – беззлобно, но устало сказал Знахарь. – Потому что всякий просвещенный муж должен знать, что для дионаггана «восвояси» – это значит по ту сторону каменных зеркал, какими когда-то давно была заставлена Воздушная Обсерватория вот на этой самой долбаной Перевернутой Лилии. Можешь считать, что Знахарь собирается на дно морское, ибо для тебя что бронзовые зеркала в княжеской купальне, что каменные зеркала Обсерватории – одна малина.
– Выходит, твоя прогулка «на дно морское» чем-то сродни самоубийству Элиена Ласарского Звезднорожденного в памятный год Тайа-Ароан? – Эгину не хотелось, чтобы Знахарь окончательно закрепил за ним звание невежественного осла.
– При чем тут Звезднорожденные?! – возмутился Знахарь, насупившись. – Ты окончательно сбрендил, Эгин. Читал бы лучше всякую запрещенную парашу про Крайние Обращения и не портил бы аппетита «Гедами» про всяких там… Пойми, Эгин, я не дурак, лезущий в петлю. Можешь считать, что я возвращаюсь домой.
– Тогда счастливого возвращения, – сдался Эгин.
Это не очень лестно для самолюбия – проигрывать в словесных перепалках безусым пятнадцатилетним мальчишкам. Но если они не мальчишки, а хушаки, то можно и утереться. Утерся – и пошел дальше.
12
Хотя идти дальше в буквальном смысле было уже некуда.
За оживленной беседой на темы сугубо запрещенные Уложениями Свода, они дошли до самого края причала.
Шестивесельная лодка, обещанная Лагхой, уже качалась на волнах. А солдаты – кволые, сонные, но исключительно мордатые и плечистые – уже заняли свои места на веслах.
Знахарь рассматривал что-то в черной морской дали и молчал. Молчал и Эгин.
Кто-то должен первым сказать что-то вроде «Ну вот, пора!». К счастью, один из солдат, набравшись храбрости, крикнул им: «Мы готовы, милостивые гиазиры!» Как будто все дело было в них, и только в них.
– Ну ладно, вали.
«Люби и властвуй!» – добавил Знахарь с едва наметившейся улыбкой. В точности как в тот день, когда он лечил Эгина от буйства Внутренней Секиры.
Шотор фамильярно хлопнул Эгина по плечу, развернулся и пошел прочь. Потерянный и все еще пьяный (о Шилол!) рах-саванн, словно зачарованный, смотрел ему вслед. Хушаку нужно было что-то сказать. Но вдруг Знахарь резко остановился и пошел в обратном направлении, к Эгину.
– Постой, совсем забыл. У меня для тебя тут жетон припасен. А то, боюсь, сделают из тебя в Пиннарине чучело на потребу маленьким воспитанникам Свода. Вот, держи.
В темноте сверкнула серебристая молния.
С реакцией у Эгина всегда был порядок. Вещица, брошенная Шотором, сразу же очутилась в кулаке у Эгина. Это была Внешняя Секира аррума.
– Будет отзываться на тебя по всем правилам. Это уж верь моему слову.
Эгин рассеянно рассматривал подарок. Все как надо. Сорок Отметин Огня, глаза на секире Свода, должность.
– Спасибо! Возникнут какие-то проблемы – обращайся! – крикнул новоиспеченный аррум в спину удаляющемуся Знахарю. Эгину показалось, что это очень удачная шутка.
– Ловлю на слове, – бросил тот через плечо и ускорил шаг.
Когда его фигура слилась со скалами, льнущими к пристани, Эгин скомандовал солдатам отплывать. Те нехотя повиновались. Очень скоро Перевернутая Лилия осталась позади, залитая лунным сиянием.
А промерзший до костей, злой, мятый и похмельный Альсим стоял у другого края пристани и следил за тем, как челн, везущий его новообретенного и новоутраченного денщика, ползет в сторону Урталаргиса по лунной дорожке.
