Глава 15
Перевернутая лилия
1
– Вставай, дружок, – басил Альсим, тряся заспанного и мятого Эгина за грудки. – Приехали!
И в самом деле приехали. Все четыре «Голубых Лосося» находились в виду Перевернутой Лилии. Самой загадочной жемчужины варанского государства и варанской истории.
Высокий и статный Лагха Коалара, с развевающимися по ветру черными кудрями, стоял на носу «Венца Небес» в окружении пар-арценца и трех аррумов.
Разговор даже не теплился. И в самом деле, к чему разговоры, когда и так все ясно. Либо они сейчас обоснуются на Перевернутой Лилии и начнут переговоры с новым князем и новым гнорром в надежде подороже продать свои шкуры, либо не обоснуются. Тогда все кончено.
Обосноваться на Перевернутой Лилии было задачей непростой, но посильной. Остров охранялся гарнизоном численностью приблизительно в двести человек. Гарнизон заседал в крепостце, возвышавшейся на утесе у входа в единственную пригодную для швартовки бухту острова.
Вариантов было ровно два.
Можно было взять крепость штурмом, который после бойни на Хоц-Дзанге показался бы детской забавой.
Можно было склонить гарнизон к сдаче, «клинка не обагряя, меча не доставая», как пелось в дедовских походных песнях.
Судя по всему, Лагхе Коаларе был по душе второй вариант, ибо все четыре «Голубых Лосося» входили в гавань, не меняя скорости и не закладывая галсов. Иными словами – безо всяких маневров, которые предпринимают, когда хотят сбить с толку обслугу крепостных метательных машин.
Они входили как свои, как победители, возвращающиеся домой. Благо капитаны Отдельного морского отряда «Голубой Лосось» знали лоцию Перевернутой Лилии наизусть и могли, наверное, швартоваться вслепую.
И хотя Лагха был уверен, что начальник гарнизона Саф получил приказ из Пиннарина без предупреждения топить всех, кто входит в гавань, он был уверен, что разрядить стрелометы в корабли «Голубого Лосося» у Сафа не хватит духу. Уж очень хорошо Лагха знал и Сафа, и благоговейное отношение гарнизонной пехоты к отборным абордажным сотням «Голубого Лосося».
«Венец Небес» причалил первым.
Лагха со вздохом облачился в свое бессменное боевое рубище с косматыми звездами. На нем по-прежнему исходили флюидами мертвого Следа пятна крови пар-арценца Опоры Безгласых Тварей, но Лагху это не остановило.
Однако, чтобы не выглядеть безжалостным мясником, что в данном случае было невыгодно, Лагха, поколебавшись, надел поверх рубища парадный белый плащ-штормовик с эмблемами офицера-навигатора. Символическое значение этого жеста было очевидно для всех: он, Лагха, по-прежнему стоит у рулевого колеса княжества, и только он, Лагха, умеет проложить по звездам и другим светилам верный маршрут государственного корабля.
– Всем оставаться здесь до моего приказа, – бросил гнорр через плечо.
Лагха сошел на берег.
Огромный изумруд, вделанный в крышку медальона, висевшего у гнорра на серебряной цепи поверх навигаторского плаща, откликнулся утреннему солнцу снопом искр.
Часть искр просыпалась на пристань, часть растворилась в целебном воздухе острова, оповещая всех и каждого о том, что гнорр прибыл и шуточки шутить не намерен.
2
Он шел очень медленно. И каждый его шаг был шагом государя, который долго странствовал, но все-таки возвратился в свои земли с чужбины, дабы водворить порядок и призвать к благоразумию свихнувшихся.
Двести пар свихнувшихся глаз следили за ним со стен крепостцы. Но из всех двухсот гнорру были важны лишь одни. Глаза коменданта Сафа.
Притихшие «лососи» сгрудились у бортов вооруженной до зубов пчелиной семьей, с замиранием сердца наблюдая за шествием своего гнорра.
Когда же начнут стрелять? Да и начнут ли вообще?
Но гнорр, казалось, был погружен в себя и не замечал обращенного к своей персоне всеобщего внимания. Оставив позади пристань, он стал неспешно подыматься по выбитой в скале лестнице вверх, к воротам крепостцы.
Эгин, наблюдающий за этим шествием в обществе Альсима (в обязанности которого входило отводить стрелы, если все-таки начнут стрелять), неожиданно понял одну из главных причин странного замешательства, в котором пребывали солдаты гарнизона, не решавшиеся открыть по стрельбу по опальному гнорру.
Большинство из них – быть может, сто девяносто девять из двухсот – никогда раньше не видели гнорра, хозяина Свода Равновесия. Хотя среди солдат и передавались из уст в уста рассказы о его темном могуществе, о его влиянии, о его пристрастиях. Рассказы, исполненные страха и трепета, где ложь и правда – два паука в склянке.
И вот теперь они видят гнорра воочию. Молодого, бледного юношу высокого роста с богатыми кудрями по плечам, в офицерском штормовике, с изумрудно-зеленым солнцем на шее.
Солдаты, притихшие словно школяры в ожидании порки, во все глаза смотрели со стен на двадцатисемилетнего властителя своих судеб, имени которого никто из них, кроме Сафа, даже не знал.
Никаких точных предписаний от князя у Сафа не было. Старые же инструкции Свода требовали уничтожать всех, кто дерзнет высадиться на берегу Перевернутой Лилии без письменного разрешения гнорра. Проблема была в том, что теперь гнорр явился собственной персоной, но это был уже не тот гнорр.
Тем временем Лагха успел преодолеть три четверти пути.
Подъем давался ему нелегко. Жар и одышка делали каждый его шаг пыткой. Но никто, почти никто, кроме пар-арценца и еще одного офицера, очень хорошо знакомого Эгину, не догадывался, сколь много сил утекает из гнорра с каждым его движением.
На площадке возле деревянных ворот с железными заклепками Лагха остановился и поднял взгляд вверх.
– Саф, я хочу переговорить с тобой! – требовательно заявил гнорр. – У меня есть для тебя новости!
3
Ему никто не ответил. Но Лагха, исполненный достоинства, не собирался уходить. Он просто стоял и ждал.
Первые две минуты каменная утроба крепости пребывала в полном оцепенении. В параличе. Никто не двигался, не стрелял, не говорил. Все только переглядывались, как то случается, когда все понимают, что происходит что-то непостижимое, ужасное и неотвратимое.
Затем, словно по сигналу, крепость взорвалась голосами. Все вмиг зашумели, засуетились и заговорили.
И наконец, спустя десять коротких колоколов, ворота с лязгом распахнулись.
Перед Лагхой Коаларой возник всадник.
Гнедой жеребец был оседлан в последний момент. Попона неряшливо съезжала на бок с лошадиной задницы, подпруги были дурно подтянуты, а затрапезная уздечка и вовсе не вязалась с парадным декором всей прочей сбруи. Оставалось совершенно неясным куда собирается скакать Саф с двуручным мечом, притороченным справа от седла. По лестнице да в открытое море?
Появление коменданта «Перевернутой Лилии» на крохотной площадке, верхом на жеребце, в полном боевом облачении, выглядело нелепо, если не комично. Но никто не смеялся.
– Чего тебе надо, Лагха? – нарочито грубо начал Саф, старательно пряча глаза. (Чтобы облегчить себе эту задачу, он даже надел на голову боевой шлем с решетчатым забралом и распущенным по плечам цветастым шерстяным шлейфом).
Лагха стоял перед ним, несчастным комендантом, словно призрак, явившийся, чтобы намекнуть, что его земные деньки истекли. Призрак стоял и молчал, сверля взглядом решетку забрала.
– Ну не томи, чего тебе надо, а? – привстав в стременах, повторил Саф, стараясь казаться спокойным и раскованным. Тщетно – голос и дрожащие колени свидетельствовали против него, превращая все его горделивое комендантское достоинство в дешевую буффонаду.
Лагха скрестил руки на груди. Окинул Сафа с головы до ног холодным, властным взглядом и спросил:
– С каких это пор ты, Саф, приветствуешь гнорра Свода Равновесия, сидя в седле?
Наконец Лагха изволил отверзть свои уста!
4
Все, кто был в тот день на Перевернутой Лилии, стали свидетелями этой необъяснимой исторической сцены.
Но, как любили отмечать впоследствии хронисты, творящие историю при помощи перьев и чернил, никто из очевидцев не понимал, почему все происходило так, а не иначе.
«Мышь и удав, ну точно тебе говорю!» – ударил в ладонь кулаком Альсим, когда Саф на глазах у своего гарнизона спешился и… преклонив колени перед гнорром, поцеловал перстень на его руке. Мышь покорно целует удавий хвост. Удав одобрительно скалится.
«Ну, Хуммер его раздери… ну мощный мужик этот хренов гнорр!» – восхищенно прошептал один лучник на ухо другому.
Прильнув к бойнице, они в полной растерянности наблюдали за тем, как Саф, только что велевший им приготовиться к бою не на жизнь а на смерть, снимает свой шлем и бросает его под ноги жеребцу.
– Я рад, что благоразумие и здравый смысл – по-прежнему главные среди твоих добродетелей, Саф, – сурово, но с одобрением сказал Лагха Коалара, проходя через ворота крепости первым.
– …не моя вина, милостивый гиазир гнорр, я лишь выполняю ваш собственный приказ не пускать никого без письменного разрешения гнорра… – Саф плескался в чану косноязычия, словно лягушка в узкой крынке с молоком.
Но не взбить ей сливок для себя. Лишь для Лагхи Коалары.
– Да я могу и сам выписать себе письменное разрешение. Подумаешь, забота! Скажи мне, Саф, как имя того нечестивца, что посмел назвать себя новым гнорром при новом Сиятельном князе Хорте окс Тамае? – как ни в чем не бывало поинтересовался Лагха, когда солдаты гарнизона сложили перед ним оружие.
– Я всего лишь старый служака, я ж не вашего ведомства… м-м… офицер, мне не докладывали, милостивый гиазир… Мне только сказали, то есть написали, что новый… А кто новый? Имени не говорили!
– Так вот запомни, Саф. Нет никакого нового гнорра, и нет никакого старого гнорра. Гнорр – это я и больше никто. Понял?
– Понял! Очень хорошо понял, – частил Саф, обильно сдабривая речь улыбками и улыбочками.
– Очень хорошо понял – это очень хорошо. А тот мудак, – в нужное время и в нужном месте гнорр умел назвать вещи своими именами; среди солдатни пополз одобрительный шепоток, – который сидит сейчас в моем кабинете, будет казнен через медленное извлечение внутренностей на виду у всего Пиннарина.
Гордый своей близостью к великим, молодой солдат вел под уздцы жеребца Сафа.
Кое-кто из лучников начал орать приветствия гнорру на воинский манер. Другие подхватили.
Саф отирал лысину платком. Почему-то ему хотелось плакать от счастья.
Обслуга зачехляла стрелометы. Панцирная пехота прятала мечи в ножны.
Лагха шел вперед мимо казарм – бледный как смерть и несгибаемый, словно обветренная прибрежная сосна. Голова его кружилась, а в груди горела боль – он шел медленно, вымеряя каждый шаг.
– Ладно, Саф, – с тяжелым вздохом сказал Лагха, откидывая мокрые от пота пряди со лба. – Распорядись о квартирах для меня, моих людей и «лососей». Я на море уже смотреть не могу.
Удав, надавав мыши оплеух, послал ее за бражкой, отложив ужин на неопределенное время.
5
Хорт окс Тамай, новый Сиятельный князь Варана, был слишком вызывающей и скандальной персоной, чтобы не обратить на себя внимания Свода Равновесия.
Во-первых, Хорт окс Тамай, подобно своему знаменитому предку Гаассе, долгое время занимал должность Первого Кормчего княжества. Причем, судя по тому, как возросла при нем мощь варанского флота, Хорт был далеко не худшим куратором для этого превыше всех почитаемого в Варане рода войск.
И даже после того, как Хорт окс Тамай ударился в любострастие и книгочейство, отошел от дел и развел на своей вилле «Дикая утка» роскошь, от которой стошнило бы и терского наместника Багряного Порта, даже после этого Хорт сохранил очень высокий авторитет в армии. Он продолжал навещать все смотры, парады и маневры на правах почетного гостя.
Во-вторых, сестра Хорта была супругой Сиятельного князя, и, таким образом, он был вхож в Ныне Здравствующий Дом на правах не только верного слуги престола, но и вполне родственной души.
В-третьих, Хорт окс Тамай в определенный момент – эдак, по расчетам Лагхи, лет восемь назад – испил из живительного источника нечистых писаний.
Дело в том, что Хорт окс Тамай обладал очень странными, хотя на первый взгляд совершенно безобидными способностями. Так, например, он превосходно играл в лам.
«Превосходно играть в лам» – это все равно что повелевать рыбами или назначать обугленным костям из погребальной урны собираться по контурам скелета покойного.
Лам – это бассейн или трехведерный резервуар, дно которого размечено полями, в которых изображены животные и морские чудища разных видов и цветов. Каждое из полей имеет свое значение. Существуют и разные фигуры: широкие и плоские, чуть поменьше Внешних Секир офицеров Свода.
В бассейн наливают воду, игроки покупают в общем банке столько фигур, на сколько хватает денег и наглости, – и вершится игра.
Игроки по очереди вбрасывают фигуры на поверхность воды в резервуаре. Броски совершаются с уговоренного расстояния, которое зависит только от самоуверенности игроков. По легенде, князь Шет окс Лагин предпочитал дистанцию в триста тридцать один шаг, но простые смертные обычно останавливаются на двух-трех саженях.
Фигуры тонут, закладывая в толще воды замысловатые и толком непредсказуемые пируэты, подобно сухим листам в осеннем воздухе, и со временем достигают дна бассейна. Потом по правилам, сложность которых зависит только от изощренности, жестокости и азартности игроков, рассчитываются выигрыши, проигрыши и взаимные долги.
Лам – не более чем изысканный и усложненный вариант игры в кости. Любому школяру ясно: никому не по силам сделать так, чтобы фигура упала именно туда, куда хотелось бы ее хозяину – на «южного краба» или «шипастого окуня», а еще лучше – четыре подряд фигуры в башню на «повелителе глубин»! Есть, конечно, сотни полезных трактатов: «Об истинных и ложных путях вбрасывания фигур лама», «Золотая Рука», «Порицание дурного игрока» и так далее.
Они – незаменимое средство борьбы со скукой, обретения ложных иллюзий и пополнения лексикона старинными словесами. Но практическая выгода этих трактатов равна отрицательному нулю. Потому что лам – это всего лишь танцы Гулкой Пустоты.
Милостивые гиазиры, Хорт окс Тамай последние несколько лет играл в лам пре-вос-ход-но.
Он мог семь раз подряд вбросить «длань» в «южного краба», а на «повелителе глубин» однажды воздвиг башню из пяти (пяти!) «цветов дурмана».
Конечно, изредка Хорт проигрывал. Чтобы обогатить легенду новыми красками, чтобы показать, что с ним можно и нужно играть, что у него можно выиграть и тем самым разжиться кое-какими деньгами, а главное, обзавестись славой победителя самого Хорта окс Тамая, прозванного в придворных кругах «Золотой Ручкой».
Любой аррум в Своде Равновесия понимал, что человек, умеющий такое, наверняка может и кое-что похлеще.
С другой стороны, любой эрм-саванн не сомневался ни мгновения в том, что даже сравнительно безобидного искусства беспроигрышной игры в лам было бы достаточно, чтобы назначить Хорта окс Тамая к смерти.
Но! Хорт окс Тамай был братом княгини, и это делало его совершенно неуязвимым для Свода. В итоге Свод в лице гнорра всегда относился к Хорту достаточно спокойно. По приказанию Лагхи Хорта и его усадьбу все время держали под присмотром, но никаких прямых действий против него не предпринимали.
Вот каким человеком был Хорт окс Тамай. У него было много человеческих слабостей, но его подлинной страстью была только одна из них.
Этой «слабостью» была Овель исс Тамай, его привлекательная племянница, бежавшая две недели назад из «Дикой утки», перехваченная посреди ночи каким-то занюханным рах-саванном Опоры Вещей с тернаунским именем Эгин и похищенная неизвестно кем из дома Голой Обезьяны на следующее утро. Неизвестно кем?
6
В тот день, когда четыре корабля «Голубого Лосося» отвернули от Пиннарина на восток и тем совершили государственную измену, Лагха Коалара не мог знать, что растянутые полумесяцем корабли под штандартами Хорта окс Тамая имели строжайший приказ не применять силу первыми.
Более того, им вменялось всеми средствами избегать вооруженного столкновения даже в том случае, если «Голубые Лососи» разрядят свои стрелометы в родовой герб Тамаев.
Высланные Хортом корабли должны были сыграть роль вооруженных парламентеров и сопроводить «Голубых Лососей» в пиннаринский порт.
В порту с Лагхой намеревался встретиться Хорт окс Тамай лично. Встретиться на предмет выяснения не государственного, но весьма животрепещущего вопроса: «Где же, о где же моя возлюбленная племянница, Овель исс Тамай? Где, Шилол вас пожри?»
Разумеется, задать этот вопрос Лагхе Коаларе просто так означало услышать презрительный смех в лицо. Но Хорту окс Тамаю обещал всестороннее содействие новый гнорр Свода Равновесия: персона, конечно, зловещая, но более чем полезная как раз в таких случаях. В том, что единственный человек во всем Варане, который знает истинную подоплеку исчезновения Овель исс Тамай – это именно Лагха Коалара, Хорт был совершенно уверен.
Лагха же оказался чересчур проницательным трусом. Он бежал прочь, и поговорить с ним в Пиннарине, где стояли девять десятых Флота Открытого Моря и где высился нерушимым исполином Свод Равновесия, не случилось.
И новый гнорр, и Хорт окс Тамай были уверены, что Лагха изберет местом своего добровольного изгнания именно Перевернутую Лилию. Но вот дальше начинались некоторые разночтения в понимании ситуации.
Новый гнорр знал: чем быстрее он убьет Лагху, тем целее будет сам. Ибо, даже пребывая в опале, прежний гнорр был для него опаснее, чем весь наивный офицерский корпус Свода Равновесия и оболваненные варанские вояки.
Сам факт существования Лагхи, как это уже случалось некогда в темные века Круга Земель, служил для нового гнорра основным препятствием во всех его начинаниях. Неудивительно, что нового гнорра интересовала лишь смерть Лагхи Коалары. А инцестуальные любовные привязанности Сиятельного князя Хорта окс Тамая оставляли его совершенно равнодушным.
Хорт окс Тамай тоже хотел смерти Лагхи. Но лишь после того, как он получит в руки здоровую, невредимую и склонную к бурным любовным играм Овель исс Тамай.
Несмотря на заверения нового гнорра в том, что племянница будет найдена и доставлена пред сияющие очи нового Сиятельного князя в наилучшем виде, Овель словно сквозь землю провалилась.
Проведя два дня в томительном ожидании, Хорт окс Тамай принял решение.
В Урталаргис вместо приказа о немедленном уничтожении «Голубых Лососей» наличными средствами пошли куда более нежные распоряжения. На всякий случай Хорт послал шесть почтовых альбатросов вместо одного – мало ли что?
Итак, военному наместнику Урталаргиса запрещалось нападать на корабли «Голубого Лосося» впредь до особых указаний, буде таковые вообще последуют.
Тому же военному наместнику Урталаргиса вменялось направиться на Перевернутую Лилию лично и провести переговоры с Лагхой Коаларой, строжайше придерживаясь предписаний Сиятельного князя.
Собственно предписания заняли четыре «писемных» листа гербового пергамента с двух сторон. Сии предписания прибыли на место ровно на полдня раньше, чем корабли «Голубого Лосося» на Перевернутую Лилию. Быстрая птица – альбатрос.
7
Военный наместник Урталаргиса был в летах. Ему было пятьдесят два, и звали его Лорм окс Цамма.
Лорм помнил окрашенную заревом пожаров ночь Мятежа Хризантем. Помнил, как корабли «Голубого Лосося» вступали в бой с верткими посудинами смегов едва ли не на рейде Урталаргиса. Помнил он и далекий грохот «молний Аюта» на борту «Зерцала Огня», и пронзительные очи нового гнорра, которого видел один раз в жизни.
Два года назад Лагха Коалара приезжал в Урталаргис инспектировать местное скромное управление Свода Равновесия, а заодно и древние книгохранилища, где, по мнению военного наместника, не содержалось ничего, кроме хлопьев сажи и слежавшихся пластов мышиного кала. Гнорр, надо полагать, умел сыскать выгоду и не в таком дерьме.
Лорм окс Цамма, как и большинство военных, трепетал перед Сводом Равновесия, а равно и перед Лагхой Коаларой лично. Расставаться с прахом жены в «траурный месяц» не хотелось. Встречаться с гнорром – и подавно.
Но делать было нечего. Получив предписания нового Сиятельного князя, Лорм взял с собой двух проверенных кавалерийских офицеров, приказал подобрать для своей ответственной миссии самый маленький корабль Флота Охраны Побережья – плоскодонного урода со странным именем «Начальник чаек» – и поднять над ним четыре черных флага побольше, чтоб его ненароком не утопили задиристые «Голубые Лососи».
Когда все было готово, Лорм окс Цамма надел свой парадный мундир, поцеловал урну с прахом жены (которая выстаивала положенный «траурный месяц» на постаменте в прогулочной галерее его дома), бегло пробежал глазами свое завещание (он трудился над ним с того дня, когда глашатай на площади Урталаргиса возвестил о скоропостижной кончине Сиятельного князя Мидана окс Саггора) и поднялся на борт «Начальника чаек».
Его одолевали тягостные предчувствия. Едва ли ему суждено увидеть родной дом вновь, ибо слишком жестоки и беспощадны мятежники, ведомые опальным гнорром. И слишком нелицеприятна миссия, изложенная на четырех листах «писемного» пергамента с двух сторон.
8
– Что? Гребная барка?! – Гнорр был сонным и оттого раздражительным. – Говорить нечего – топить!
Было шесть часов утра. Лагха Коалара, которого уже давно тошнило от кораблей, палуб, запаха просмоленных канатов и засушенных водорослей, которого вообще уже второй день нефигурально тошнило, не был расположен к милосердию.
– Да, милостивый гиазир, – вестовой тоже выглядел не лучшим образом (его самого только что поднял с топчана, перегораживающего вход в покои гнорра, начальник ночной стражи), – но барка идет под черными флагами. Они хотят переговоров.
– Перегово-оров, – зевнул Лагха, потягиваясь. – Хорошо, Шилол на них на всех. Сафу – выслать две сотни своего мяса для торжественной встречи, прямо к пристани. Зарядить стрелометы. «Лососей» поднять по тревоге, чтоб держали ухо востро. Если хоть один меч блеснет на палубе барки или хоть один придурок натянет лук – топите мерзавцев, не задумываясь. Все.
9
Лорм окс Цамма, продрогший за ночь в единственном помещении для отдыха команды, которое было предусмотрено на проклятом «Начальнике чаек», и напряженный от предощущения переговоров с опаснейшим мятежником за всю варанскую историю, исподлобья вглядывался в приближающиеся с каждым взмахом весел скалы Перевернутой Лилии.
Больше всего на свете ему сейчас хотелось проснуться в своей кровати и услышать от слуги, что Перевернутая Лилия канула в небытие вместе с гнорром, «лососями» и проклятым Пиннарином, откуда приходят такие многословные, идиотские инструкции.
Двое его спутников уже были на ногах и теперь вполголоса спорили, долженствует ли сопровождающим лицам варанского посла находиться при оружии или нет.
Один, помоложе, уверял, что долженствует, ибо все чиновники Иноземного Дома имеют право на ношение оружия как в Варане, так и в любой державе Сармонтазары.
Другой, постарше, потирая длинный шрам на щеке (плод опрометчивых скачек вслед за убегающим любовником жены через полудикие сады Урталаргиса), резонно возражал, что не долженствует. Ибо их посольство – случай совершенно особый; находиться при оружии пред лицом мятежного гнорра – непростительное оскорбление.
Молодой шепотом заметил, что сам посол, то есть Лорм окс Цамма, пока что препоясан и мечом, и кинжалом. Значит, им, сопровождающим, даже спорить не о чем.
Лорм окс Цамма давно уже хотел снять оружейную перевязь, обернуться и рявкнуть, чтобы они немедленно заткнулись и сдали свои мечи кормчему «Начальника чаек». Но тягостная истома бессилия сковывала его, склоняя к полному бездействию.
Вот их встречают. В крохотной гавани четыре могучих «Голубых Лосося» под колокольный перезвон с характерным стрекотом взводят стрелометы.
На берегу – плотный строй гарнизонных солдат. «Интересно, а где Саф? Его гнорр четвертовал сразу или отложил это увеселение до лучших времен?» – поежился Лорм.
Из-за крепостных башен выглянуло солнце. Лорм вздрогнул.
В этот момент молодой офицер-кавалерист в сердцах рявкнул: «Шилол с вами! Пусть это…»
За спиной Лорма раздался недобрый хрип.
Оцепенение молниеносно сошло с военного начальника Урталаргиса, сменившись совершенно паническим испугом. Он обернулся.
Кавалерист стоял в глупой театральной позе, отведя обнаженный клинок словно бы для удара. В его груди, пройдя между пластинами наборного панциря, торчала стрела. Потом он качнулся, восходящее солнце еще раз блеснуло на его клинке, и он упал навзничь.
На одном из «Голубых Лососей» взвыла сигнальная труба. Сразу вслед за этим по беззащитному «Начальнику чаек» ударили тяжелые стрелометы.
Саф пожал плечами. «Если хоть один меч блеснет на палубе барки… топите мерзавцев, не задумываясь». А над чем тут, собственно, задумываться?
10
С одежд посла все еще капала вода. Не будь его лицо синим, как слива, оно было бы белым, как мука. Но это не помешало Лорму начать беседу с Лагхой с протеста по поводу утопления барки.
– Это совершенно не важно. – Лагха Коалара хрустнул пальцами, скроив брезгливую и вместе с тем глубоко безразличную мину. – Если бы ваш новый князь действительно хотел мира и моего благоденствия, он бы выслал в первый раз нам навстречу не двадцать четыре боевых корабля, а такую вот точно барку, какую мои исполнительные подчиненные пустили на дно. И правильно сделали, между прочим!
Лагхе Коаларе было все равно. С тем же успехом он мог извиниться за ошибку.
Главное он понял сразу, как только вестовой доложил ему о приближении посольства: Овель исс Тамай не найдена. Иначе вместо одного «Начальника чаек» к Перевернутой Лилии была бы выслана половина Флота Открытого Моря. Овель по-прежнему была там, где он оставил ее, отправляясь на Цинор за головой Дотанагелы.
– Милостивый гиазир. – В словах Лорма прозвучал совершенно неожиданный для него самого вызов. – С точки зрения Князя и Истины, вы – мятежник, и это оправдывает любые ваши мятежные действия. Вы вольны убивать послов, вы вольны творить любые бесчинства. Вы вольны рано или поздно сделать свое тело достоянием Жерла Серебряной Чистоты. Поэтому будем считать, что вы действительно все сделали правильно. Но, милостивый гиазир, я послан сюда отнюдь не за этим.
В продолжение всей безумной по своей наглости речи Лорма в Лагхе Коаларе боролись два совершенно противоположных намерения.
Первое: немедленно заколоть мерзавца. И второе: назначить храбреца на должность личного секретаря. Уж больно хорошо был подвешен язык у военного начальника Урталаргиса.
Так или иначе, Лагха до времени молчал, предоставив Лорму, щеки которого стремительно покрывались лихорадочным румянцем приговоренного к смерти, заливаться всласть.
– Я располагаю личными указаниями Сиятельного князя Хорта окс Тамая. В соответствии с этими указаниями я должен обсудить с вами вопрос относительно некоего предмета, о местоположении которого вы, с точки зрения Сиятельного князя, превосходно осведомлены. Сиятельный князь полагает, что, выдав ему вышеоговоренный предмет, вы могли бы…
В этот момент Лагха Коалара молниеносно принял решение, предопределившее судьбы Варана на долгие годы вперед.
Лагха Коалара вообще все судьбоносные решения принимал в одно мановение ока.
В его голове, подобно вспыхнувшему во тьме огню маяка, возник и засветился негасимым светом план, осуществив который он не только спасал свою жизнь, но и возвращал безраздельную власть над Сводом Равновесия. При неблагоприятном же исходе начинания ему грозило отнюдь не самое худшее: смерть, обычная смерть. Вторая смерть на его памяти.
И тогда Лагха Коалара расхохотался – неподдельно, искренне и очень громко:
– «Предмет»? «Предмет»?! И каковы же сущностные свойства этого «предмета»?
Лорм окс Цамма обиженно поджал губы.
– Милостивый гиазир, я – лишь «говорящая раковина». Предписания Сиятельного князя Хорта окс Тамая не называют ни имени, ни свойств этого предмета. Следовательно, Сиятельный Князь, с одной стороны, полагает, что мне не должно знать о нем ничего. А с другой – что вы прекрасно поймете его намеки.
– Согласись, Лорм, наш новый Сиятельный князь – отъявленный скромник, да? – подмигнул ему Лагха, продолжая давиться смехом. – Так знай же, Лорм окс Цамма, что имя этому предмету – Овель исс Тамай, а сущностные свойства его – деланая скромность, необузданная похоть и миловидная внешность.
И, не давая потрясенному Лорму (который был глубоко уверен, что речь идет о каком-то колдовском мече или древнем свитке с рецептом сожжения глади вод и тверди небес) опомниться, опальный гнорр продолжал:
– Знай, Лорм окс Цамма, что Овель исс Тамай была похищена мною лишь потому, что подвернулся очень редкий и удобный случай, который выпадает раз в десятилетие. Преданные мне люди содержат ее в Пиннарине, в тайном месте. Она цела и невредима, и эти слова вошли бы в уши Хорта окс Тамая сладчайшими из звуков. Но знай также, Лорм окс Цамма, что цена, которую я востребую с Сиятельного князя за ее шелковую кожу, будет очень и очень высока. Первое – голова гнорра-самозванца. Второе – полное восстановление моей должности и моих привилегий. И третье – рука и сердце Овель исс Тамай. В обмен за это Сиятельный князь получит: первое – преданного слугу Князя и Истины в моем лице на вечные времена; второе – мое согласие на его княжеский титул или, иными словами, полное одобрение того гнусного преступления перед династией Саггоров, которое свершилось на днях по его воле; и третье – тело прекрасной Овель исс Тамай.
Лорм окс Цамма не был профессиональным словоплетом из Иноземного Дома. Но страшные и захватывающие события, которые творились в Варане, обострили все его природные добродетели.
Покрасневший было до корней волос вместе с началом тирады Лагхи, Лорм довольно быстро успокоился, оценил ситуацию и пришел в равновесное расположение духа. Пауза, повисшая после слов гнорра, была недолгой.
– Я понял вас, милостивый гиазир. Мое дело было выяснить, на каких условиях вы согласны предоставить искомый предмет Сиятельному князю, и я их выяснил. Я не имею полномочий принимать или оспаривать ваши условия, от которых, как я вижу, вы сейчас не отступитесь ни на мизинец. Мне осталось неясным лишь названное вами «третье». Вы просите руку и сердце прекрасной Овель исс Тамай, в то же время вы предлагаете Сиятельному князю ее тело. Я не знаток утонченных иносказаний, к которым прибегают в Пиннарине столичные господа для описания любовных отношений, и потому хотел бы уяснить…
– Так ты же только «говорящая раковина», а? – перебил его, хитро подмигивая, Лагха. – Зачем тебе уяснять? Напишешь Сиятельному князю просто «тело предмета» и, скажем, «руку и сердце предмета». Можешь не сомневаться, Сиятельный князь – большой знаток «утонченных иносказаний». Он все поймет.
– Прошу меня простить, я перешел границы дозволенного, милостивый гиазир, – отводя глаза, пробормотал Лорм окс Цамма.
– Послушай, Лорм, у тебя жена есть? – неожиданно спросил Лагха.
– Ее тело две недели как прибрало погребальное пламя.
– А дети?
– Увы, нет, милостивый гиазир.
– А завещание ты составил?
– Да, милостивый гиазир.
Лорм окс Цамма окончательно уверился в том, что теперь гнорр уж точно казнит его.
– В таком случае что тебя держит в Урталаргисе? – Ничего, – обреченно вздохнул Лорм, но, вспомнив, что он на службе, добавил:
– Ничего, кроме долга перед Князем и Истиной, милостивый гиазир.
– Ты готов к тому, что я прикажу убить тебя?
– Да… милостивый гиазир. – У Лорма окс Цаммы подгибались колени.
Но он, совершив над собой усилие, остался стоять, лишь бы не упасть перед безумным сероглазым монстром на колени и не взмолиться о пощаде. Нет, он умрет стоя.
11
Спустя полчаса единственный почтовый альбатрос, которым располагал гарнизон Перевернутой Лилии, взмахнул мощными крыльями и отбыл на запад.
В запечатанном наглухо футляре альбатрос нес послание, написанное Лагхой Коаларой за скудным завтраком. Гречневая лапша напрочь отказывалась лезть в его пересохшую глотку. То и дело сглатывая комки, которыми подкатывала к горлу отвратительная горькая изжога, Лагха Коалара писал:
«Приветствую вас, милостивый гиазир Хорт окс Тамай, и спешу принести запоздалые поздравления со столь стремительным взлетом к княжескому престолу, о котором еще совсем недавно вы не могли и помыслить…»
Потом гнорр обстоятельно, но в очень живых красках изложил суть своих условий. Потом почерк его стал расползаться. Распущенные с особой и оттого угрожающей небрежностью мазки красной туши повествовали:
«По существу нюансов выполнения моих условий. Зная, сколь благоволит вам Флот Открытого Моря, я требую при поддержке морской пехоты убить самозваного гнорра. В случае сопротивления разрешаю вам штурм пиннаринского Свода Равновесия.
Пятого числа месяца Гинс в час Орниделен четыре верных мне корабля «Голубого Лосося» войдут в пиннаринскую гавань. Я буду на борту одного из них. Я хочу видеть вас на пристани Отдельного морского отряда близ памятной стелы «Голубого Лосося». С вами должны быть неоспоримые доказательства смерти самозваного гнорра. Я со своей стороны обязуюсь привести вам неоспоримые доказательства жизни Овель исс Тамай. Вслед за чем между нами состоятся публичные дружеские переговоры и церемония полного взаимного признания.
В заключение прошу вас принять в расчет три обстоятельства.
Первое. В случае попыток покуситься на мою жизнь, Овель исс Тамай будет подвергнута мучительной смерти непосредственно на ваших глазах. (Это в общем-то было правдой. Хотя Лагха Коалара и опасался, что в решительный момент ему не хватит времени подать своим людям роковой знак.)
Второе. В случае прямого вооруженного столкновения у меня достанет власти над стихиями, чтобы полностью уничтожить Пиннарин точно так же, как мною была сокрушена цитадель смегов Хоц-Дзанг. (Здесь гнорр лгал совершенно бесстыдно. Самое большее, что он мог устроить сейчас в военном отношении, – скромную кровавую баню в порту, исходом которой стала бы гибель и его самого, и всех его людей.)
Третье. Ваше посольство, устроившее при входе в гавань Перевернутой Лилии оскорбительные демонстрации, уничтожено по не зависящим от меня причинам. Ваш полномочный посол Лорм окс Цамма казнен, чтобы у вас не возникало сомнений в моей решимости отвечать на вероломство – жестокостью, на кровопролитие – бойней, на зло – злом.
Именем Князя и Истины, гнорр Свода Равновесия
Лагха Коалара.
Остров Перевернутая Лилия, тридцатый день месяца Алидам».
Почтовый альбатрос преодолел первый десяток лиг своего долгого пути. А Лагха Коалара, чувствуя полнейший упадок сил, с едва слышным стоном, сочащимся сквозь его намертво сжатые зубы, катался по полу своих апартаментов, пытаясь унять дикую боль, буравом входящую в недра его мозга.
Никогда ничего подобного с гнорром не случалось. Впервые он чувствовал себя полностью обессиленным. О, если бы Хорт окс Тамай видел его сейчас! Как бы он смеялся над бескомпромиссными, лязгающими сталью строками его ультимативного послания!
Лагха все-таки дал волю рвущемуся наружу стону и изо всей силы обрушил на пол свои небольшие, но немыслимо крепкие кулаки.
А в это время бывший военный управитель Урталаргиса Лорм окс Цамма пил с Сафом подогретое сухое вино и вполголоса обсуждал свое удивительное положение. Мертвый для князя и столицы, он был, однако, жив и даже весел.
– Но как эти «лососи» сегодня врезали по нашей барке! – весело скалясь, мотал головой Лорм окс Цамма. – Как врезали, шилолово отродье!
И Лорм окс Цамма изо всей силы обрушил на стол свои большие, но сравнительно дряблые кулаки.
