Глава 13
Роза и ее лепестки
1
Несметное стадо уродливых, черных коров, отчего-то одноглазых и длинноногих, словно бы это были не коровы, а кони Говорящих Хоц-Дзанга, двигалось по выжженной равнине, звеня колокольцами, напоминающими черепа каких-то грызунов.
Тяжелое вымя самой ближней к Эгину коровы свисало почти до земли. Сосцы ее то и дело задевали кочки.
Они двигались к востоку, но Эгин не мог видеть куда. Его руки были плотно связаны за спиной лыковой веревкой, а на его шею был надет тяжелый лошадиный хомут, который не давал ему возможности поворачивать голову по своему произволению. Звон колокольцев и нестройный, жутковатый рев усиливались – теперь стадо проходило мимо него.
Позорный столб – а Эгин отчего-то не сомневался в том, что это был именно позорный столб, – был невысоким и ветхим. Вдобавок вбит в землю он был весьма небрежно. Когда Эгин делал попытки двинуть бедрами (ибо ноги его тоже были связаны), он раскачивался туда-сюда, грозя надломиться и упасть вместе с ним в черный пепел неведомой земли, где копошились не то маленькие змейки, не то раздобревшие черви. На чем это они так разъелись?
«Если какая-нибудь из коров заденет боком столб, он упадет, и тогда мне конец», – подумал Эгину. Капля пота скатилась по его носу.
«Где пастух, где же?!» – взывал он, обращаясь неведомо к кому, а рев все усиливался. Стадо почти поравнялось с его столбом, но пастуха, на которого он возлагал столько пустых надежд, не было видно…
Эгин закрыл глаза, напрягся и изо всех сил рванулся вперед, пытаясь разорвать путы. Одна из веревок поддалась и затрещала, освобождая запястья. С наслаждением выдохнув, он сжал онемевшие пальцы в кулак и открыл глаза…
Таз для умывания, ночной горшок, камышовая циновка на окне, смятое ложе.
Звона колокольцев не было, но вот рев… весь Хоц-Дзанг оглашался нестройным ревом.
Но ревели не коровы – боевые трубы смегов.
Кажется, началось то, о чем вчера с чужим акцентом поведала ему свел Ткач Шелковых Парусов.
Неужто правда, что гнорр Свода Равновесия пожаловал на Цинор собственной персоной?
Мглистый туман покрывал комнату ватными клочьями. Эгин отер со лба пот. Вздохнул полной грудью.
– Тара, девочка моя… – тихо и растерянно позвал он, услышав, как скрипнула входная дверь.
– Одевайся, мальчик мой, пора! – это был исполненный убийственной издевки голос Фараха, Хуммер его раздери. – К тебе в гости гнорр!
И, довольный собственной козлиной шуткой, Фарах рассмеялся – заблеял как козел.
2
– Надо полагать, мои друзья сменили телесность на бестелесность, раз они здесь, – нашелся Эгин, когда среди смегов, изготовившихся к битве, он увидел Дотанагелу, Самеллана, Знахаря, Иланафа и еще десяток знакомых матросских рож из «Голубого Лосося».
– Это не призраки, они живы, – не уловив иронии, отрезал Фарах авторитетнейшим тоном. – За то, что они здесь, благодари не нас, а гнорра.
На площадке, окружавшей Семя Хоц-Дзанга, куда прибыл Эгин в обществе своего невидимого проводника, уже собралось не менее трех сотен человек. А народу все прибывало и прибывало.
И хотя место это было ничем не лучше других, кроме того разве, что находилось оно в самом центре руин крепости, все предпочитали именно его.
Смеги были вооружены маленькими и наверняка маломощными луками, дротиками и короткими мечами – такими же кургузыми, какой, по ходатайству все того же Фараха, минуту назад пожаловали Эгину.
Впрочем, столовые кинжалы в продырявленной кожаной перевязи для метательных ножей, которые украшали несколько исхудавший за последние дни торс Эгина, делали по-своему комичным и рах-саванна. Но ему было отчего-то не до смеха.
– Рад видеть тебя живым и невредимым! – Дотанагела, похоже, был действительно рад. Из-за плеча Дотанагелы – кроткая, словно домашний голубь, и худющая, словно сушеная корюшка, – выглядывала Вербелина. От Эгина не укрылась ни ее мертвенная бледность, ни фиолетово-серые тени, что залегли у нее под глазами. Ее милый лоб рассекала непрошеная, озабоченная морщинка, которая раньше лишь намечалась, а ее губы были на удивление сухи и белы.
– Здравствуй, Эгин, – сказала она с болезненной, грустной улыбкой.
И тут же, словно бы снедаемая бледной немочью, она закашлялась, уткнувшись носом в рукав Дотанагелы.
Эгин никогда не испытывал к Вербелине чувств, далеко превосходящих то, что зовется приязнью. Но теперь от одного взгляда на нее – изможденную и иссушенную – его сердце сжалось в комок жалости и сострадания.
«Любовь с Говорящими стоит дорого. Пока не выложишь все, что имеешь, – не отпустят!» – зло сказал себе Эгин. Как вдруг ему стало стыдно, ибо, злясь на Фараха и Киндина, он косвенно злился и на Тару, которая сделала все от нее зависящее, чтобы сохранить ему здоровье и жизнь. Значит, эта мутная история с семью северянами, которых скормили лисам в обмен на бочонок с водой, тоже правда…
– А где Авор? – поинтересовался Эгин, когда отзвучали довольно скупые, хотя и радушные слова взаимных приветствий. – Что-то я ее не вижу.
– И не увидишь, – зло процедил Иланаф, который, вопреки своему обыкновению, зарос густой щетиной и все еще не порадовал присутствующих ни шуткой, ни каким-нибудь идиотским комментарием к происходящему. – Милашка Авор отошла к Намарну позавчера на рассвете. По крайней мере так мне объяснил Фарах.
Эгин отвел глаза. Теперь сомнений по поводу того, состояли ли Иланаф и Авор в связи, если выражаться казенным языком Опоры Благонравия, у него не было.
– Прости, Иланаф, – выдавил Эгин.
– Да чего уж тут «прости»! Всем ведь было понятно, что тщедушная Авор долго в Хоц-Дзанге не протянет.
Все смолкли и нарочито увлеклись наблюдением за военными приготовлениями смегов.
Вот десятеро смегов вкатывают на площадку продолговатое нечто, укрытое парусиной, и устанавливают это нечто приподнятой продолговатостью к югу.
Вот отряд пращников получает последние указания от своего командира.
Но все это выглядит странно, весьма странно. Армия собирается на небольшом пятачке в центре руин, которые не способны защитить ее не то что от стрел, но даже и от взглядов.
Варанцев все еще не видно, а боевые трубы смегов смолкли. Похоже, все, кто должны были собраться, уже собрались. Правда, их не слишком много.
– Я вижу, нашему ясному соколу пошло на пользу общество Говорящих! – Эгин вздрогнул и обернулся.
Это был голос Знахаря. С Шотором был и Самеллан, являвший собой странное сочетание угрюмого азарта и затаенной радости.
– Здорово, рах-саванн! Я уж было подумал, ты тоже того… а ты всего лишь спал. – Самеллан был, как всегда, прям и внятен.
«А я всего лишь спал», – повторил Эгин, ища глазами хоть какой-то намек на близость Тары или хотя бы Киндина.
Но, судя по всему, и у свела, и у Говорящих были сейчас дела поважнее миндальничания с варанцами или шпионажа за ними же.
Да и что толку в нечаянно оброненном и нечаянно подобранном слове чужака, если гнорр Свода Равновесия двигается маршем по единственной горной дороге, поднимающейся к Хоц-Дзангу от побережья?
Эгин, чьи познания в истории были не столько скудны, сколько разрозненны, мучительно пытался припомнить, знал ли Свод Равновесия подобные прецеденты. Но он был вынужден себе сознаться, что нет, нет и еще тысячу раз нет.
Как бы вторя его мыслям, Дотанагела, приобняв за плечи изо всех сил старающуюся казаться бодрой Вербелину, сказал как бы ей одной и в то же время – всем:
– Ну когда б еще столько народу увидело живого гнорра Свода Равновесия? Хоть посмотрите. Он между тем удивительной, небесной красоты юноша!
Вербелина вымученно улыбнулась. Похоже, вместе с силами и волей жить Говорящие отняли у нее и способность интересоваться мужчинами, в том числе и очень красивыми мужчинами.
Эгин отчего-то вспомнил, что по неписаному закону Свода распространяться о внешности здравствующего гнорра и обсуждать ее, хоть бы даже и осыпая комплиментами, было строжайше запрещено.
А потому все таланты языкастых портретистов находили свое применение в описании внешности уже ушедших в Святую Землю Грем гнорров и иногда князей.
Так, например, каждый знал, что Шет окс Лагин был рыжеволосым, кудрявым, длинноносым и костистым, а в его ухе горел поразительной чистоты изумруд.
Предыдущий гнорр Карувв был, напротив, низок, лыс, толст и покрыт бородавками, словно жаба, что, конечно, ничуть не умаляло его неоспоримых достоинств. Дотанагела, разумеется, видел гнорра не раз. Но Эгин был готов биться об заклад, что словесный портрет Лагхи Коалары слетел с его уст впервые. Оно и понятно: Дотанагела – мятежник, ему безразличны и писаные, и неписаные Уложения Свода.
– Да… Кто нашего душку не видел, тот пусть посмотрит! Хорош, что твой сутенер! – в своей излюбленной манере выражаться заметил Знахарь и смачно сплюнул в пыль.
«Они все как сговорились – неужели к гнорру вообще приложимо слово „красивый“?» – недоумевал Эгин, пробуя на вес свое новое оружие.
– Никогда не думал, что мне будет назначено судьбой выступить против «лососей» на стороне смегов. Если б кто сказал, плюнул бы в наглую харю, а тут… – сказал Самеллан с недоброй усмешкой.
Эгин молча кивнул ему в знак согласия. Хотя мало ли кто о чем никогда не думал?!
– Против «лососей» ты уже семь дней назад выступал, – пожал плечами Знахарь. – Какая разница – на стороне смегов или на своей собственной стороне?
3
Ни с кем не здороваясь, сквозь толпу к Семени Хоц-Дзанга протиснулась Лиг.
Она шла в сопровождении давешнего татуированного здоровяка, которого, как помнил Эгин, звали Айфор.
На Лиг были умопомрачительные женские доспехи, каких Эгину видеть никогда не доводилось. Специальные женские доспехи, насколько Эгину было известно, изредка изготовлялись в Синем Алустрале, и только там. Впрочем, припомнил Эгин, было еще одно место в Круге Земель, где делали сотни и тысячи женских нагрудников, специальных расширенных пластинчатых юбок и шлемов с дополнительным затылочным развитием, куда дама могла уложить пук своих роскошных волос. Это место называлось «Ают».
Да и по стилистике доспехи были со всей очевидностью аютскими, ибо на них без обиняков была выгравирована женщина, торжествующая над мужчиной в «Грютской Скачке».
Лиг, свел народа смегов, с рассеянной улыбкой покусывала нижнюю губу. Казалось, она плохо понимает, зачем оказалась здесь, среди всех этих людей, разношерстно вооруженных и пестро одетых, в обществе варанских офицеров и смегов.
Все притихли, поглядывая на свела. Но Лиг стояла молча, положив ладони на Семя Хоц-Дзанга, и, судя по всему, не замечала никого и ничего.
Раздался приглушенный стук копыт. Смеги, которые расступались перед Лиг лишь едва заметно, вдруг с приглушенным «уххх» раздались в обе стороны на добрых десять локтей, пропуская двух неопалимых коней. Эгин догадался, что это кони Тары и Киндина.
– А где третий конь? – негромко спросил Эгин, зная, что Фарах где-то рядом и наверняка слышит его.
– А третьего я потерял два дня назад, когда ездил разведать силы гнорра, – буркнул Фарах откуда-то слева.
«Ого! Потерять такого коня – да как сие возможно?» – хотел было удивиться Эгин, когда вдруг заметил – без удивления, впрочем, а скорее с грустью, – что конь Тары волочит правую заднюю ногу… Лагха Коалара, гнорр Свода Равновесия, явно шутить не собирался.
Тара и Киндин подъехали к свелу вплотную. Эгин почувствовал, что от их коней исходит почти нестерпимый жар. Их длинные ноги хранили бескровные следы чьих-то жестоких клыков.
– О Ткач Шелковых Парусов! Мы сделали все, что в силах Говорящих. И мы не смогли ничего. Сделай мы большее – и гнорр убил бы нас молниеносно. Ибо с ним Поющие Стрелы и черные твари, которым мы не знаем имени.
Голос Киндина не был голосом призрака. Это был голос мертвеца.
Вершины гор вокруг долины Хоц-Дзанга были затянуты сероватой дымкой.
Сильный южный ветер нес через долину пыль, сухие былинки полыни и какой-то острый тревожный запах, который Эгину показался знакомым. Но где и когда он обонял его, рах-саванн припомнить не успел, потому что с лица Лиг неожиданно сошло растерянное выражение. Она переменилась в одночасье.
– Хорошо, – бодро сказала Лиг. – Вы сделали все, что могли, и я не виню вас. А теперь забудем об этом. Пришла пора восставить Хоц-Дзанг так, как то мыслилось несравненному Шету окс Лагину.
4
– Добрую Воду, живо! – потребовала Лиг.
Ничто, служившее плотью Говорящим, породило три длинногорлых кувшинчика.
– Лейте!
Говорящие опрокинули кувшины. В основание Семени сбежали три спорых струйки благоухающей розовым маслом влаги, которая – в этом Эгин не сомневался – ничего общего с розовым маслом не имела.
И все. Заклинаний не прозвучало. Во времена своего магического величия Шет окс Лагин создал свое собственное, небывалое магическое искусство, названное им Танец Садовника. Танец Садовника не нуждался в словах. Только в измененных жидкостях, измененных тканях, измененных камнях. И музыке.
Все искусство Танца Садовника умещалось на одном обороте обычного варанского «писемного» пергамента, который был, разумеется, утрачен еще при жизни Шета. Как известно, в последние годы князь был до неприличия чудаковат и ничуть не заботился о своем магическом наследии.
Танец Садовника имел всего два практических приложения, предусмотренных Шетом: сотворение крепости-розы и сокрушение ее же. В сотворении нуждались смеги, в сокрушении – их недруги. Свод Равновесия потратил долгие десятилетия на разыскание писаний Шета. Но даже дотошный Дотанагела найти ничего не смог.
Семя Хоц-Дзанга заметно вздрогнуло, словно испытало пинок небесного великана-невидимки, и ухнуло вниз, под землю, да так, что от него осталась выглядывать на пол-локтя лишь самая верхушка.
Сразу вслед за этим под землей разлился мощный, всепобеждающий гул, будто бы по шатким бревенчатым настилам перекатывались сотни исполинских каменных шаров.
И вот тут Эгин понял, отчего все смеги собрались на небольшом пятачке, который окружал Семя Хоц-Дзанга.
Круги руин, которые, как помнил Эгин, смотрелись сверху разметкой цветка розы, пошли в рост.
Да, невысокие гребни стен, производящие впечатление безжизненных развалин, на глазах, локоть за локтем, сажень за саженью поднимались к солнцу, утолщались, раскрывались, приобретали все более заметный наклон наружу.
Вот уже тени от растущих «лепестков» полностью накрыли площадку вокруг Семени. Вот уже надо всем Хоц-Дзангом повис тонкий аромат садовых роз. Вот стены прихотливо изогнулись, словно бы подставляясь под ноги воинов, которым предстояло взобраться на них во имя битвы с варанцами.
И тогда над распустившимся Хоц-Дзангом повис торжествующий рев смегов.
Они верили в то, что рано или поздно это свершится. Они понимали, что это будет означать лишь одно: беспощадную битву. И все-таки не было среди них ни одного мужчины, который бы не мечтал о дне, когда Хоц-Дзанг явит ему свою истинную сущность.
– И вот теперь мы лишь бронзовки-жуки в величайшей розе промеж всех роз, что цвели под Солнцем Предвечным, – торжественно продекламировал Иланаф в духе «Книги Урайна».
Но Эгин не улыбнулся. Несмотря на присущий всякому офицеру Свода скептицизм, его все-таки обуял всеобщий благоговейный восторг. Он был восхищен Лиг, восхищен Шетом, восхищен Говорящими. Он чувствовал себя сполна вознагражденным за все, что пережил на Циноре.
– Слава Князю и Истине! – глупейшим образом проорал он, как некогда на торжественных смотрах в Своде.
За такие слова, да еще и перед битвой с варанцами, в Хоц-Дзанге могли отрезать голову. Но мудрая Лиг только снисходительно улыбнулась. Что – есть разница?
5
Все пришло в движение одновременно.
Стены-лепестки еще скрипели друг о друга, шуршали и потрескивали, а смеги уже бежали к внешнему обводу стен, чтобы занять там оборону. Здоровенное нечто, укрытое прежде от посторонних глаз парусиной, силами обслуги явило себя. У Эгина – в который уже раз за день! – полезли на лоб глаза.
Это была «молния Аюта».
Не совсем такая, как те длинноствольные красавицы, которые погибли вместе с «Зерцалом Огня», и все-таки вполне узнаваемая.
Большой деревянный станок, установленный на сплошные деревянные диски-колеса. Ствол, очень похожий на здоровенную деревянную бадью. Сходство с бадьей усиливалось тем, что ствол был не литым, а грубо склепанным из широких железных полос, которые для надежности были стянуты поперечными обручами.
Ствол был короток, зато удивительно толст. Он был задран вверх так, чтобы было сподручно перебивать «навесом» через возвышающиеся вокруг стены.
«Логично, – подумал Эгин. – Кто ее, такую дикую и огромную, затянет на эти не менее дикие стены? А так спокойно будут постреливать отсюда по супостату; но откуда, откуда у смегов секрет дагги?»
Эгин подозрительно покосился на Самеллана – единственного за пределами Аюта человека, как он был уверен, который знает и состав дагги, и, главное, образ-ключ к мрачной разрушительной магии «молний Аюта». Самеллан, перехватив взгляд Эгина, кисло улыбнулся и развел руками. Дескать, я здесь совершенно ни при чем.
И в это мгновение все части разбитого событийного витража сложились в сознании Эгина в одно простое и стройное заключение.
Свел народа смегов, именующий себя Ткачом Шелковых Парусов, – та самая пресловутая двоюродная сестра Самеллана, служившая в аютской Гиэннере, которая, по уверениям Самеллана, была убита им накануне встречи с Норгваном!
В пользу аютского происхождения свела народа смегов свидетельствовали сразу несколько фактов.
Подозрительный акцент Лиг, который – Эгин был уверен – не был ни харренским, ни грютским, ни ре-тарским.
Странное имя Ткач Шелковых Парусов, в котором, вероятно, было зашифровано ее истинное аютское имя или, возможно, перевод названия ее бывшей должности в Гиэннере.
Невероятная, магнетическая уверенность в себе, которая ни в коей мере не была присуща известным Эгину женщинам как из Варана, так и из других стран Сармонтазары. Скорее столь уверенно держали себя некоторые аррумы Свода. Таким образом, манера поведения Лиг указывала на ее былую причастность к тайной службе, как предположил Эгин – к аютской Гиэннере.
В придачу ко всему этому – секрет «молний Аюта»! Кто еще, как не бывшая дева-воительница Гиэннеры, мог сообщить его смегам?
– Простите, Лиг, – сказал Эгин очень тихо, наклонившись к самому ее уху, все еще не покрытому болтающимся у нее за спиной на ремешке шлемом. – Могу я задать вам один личный вопрос?
Айфор сделал предупреждающее движение, но Лиг жестом остановила его.
– Да, Эгин.
Где-то на внешних стенах Хоц-Дзанга заголосили смеги и вразнобой заревели кривые боевые рожки. Похоже, варанцы начинали сражение. Но Эгин все-таки довел начатое дело до конца.
– Вы – сестра Самеллана?
В глазах Лиг сменились испуг, негодование и растерянность.
– Да, – сказала она наконец и одним резким движением надела шлем.
– Да, рах-саванн, и только поэтому ваша варанская банда дожила до сего дня, – донеслось до Эгина уже из-под железной маски. – Мой брат ходатайствовал за всех вас.
6
Даже когда Эгин уже понял, чем завершится раскрытие крепости-розы, он не мог взять в толк, как гарнизон займет свое место на стенах. Они казались чересчур крутыми и не имели ничего похожего на ступени.
Но когда стены достигли своей предустановленной Танцем Садовника высоты, на них начали проступать массивные прожилки, которые вскоре быстро утолщились до размеров мощного дубового бревна, а после разом лопнули, обнажая вычурную внутреннюю структуру перепонок, которые служили вполне приемлемыми ступенями.
Сами же стены в своей верхней трети изогнулись наподобие ладоней, обращенных к солнцу. При этом собственно «ладони» стали боевыми площадками, а «пальцы» – оградительными зубцами для воинов.
Эгин и вся его «варанская банда» вкупе с Вербелиной с соизволения Лиг заняли ближайшую стену-лепесток – наиболее высокую и в то же время наиболее удаленную от внешнего обвода Хоц-Дзанга.
С нее открывался превосходный вид на непостижимую крепость-розу, на дома смегов, сгрудившиеся в основном у южных стен, и на дорогу, следующую долиной и исчезающую в седловине между двумя горными цепями.
Все были мрачны, молчаливы, напряжены. Знахарь, следуя своей излюбленной манере, сел на теплый парапет стены-лепестка и скрестил ноги.
Поначалу Эгин не мог понять, что заставило смегов столь неистово дудеть в рожки и натягивать луки навстречу неведомой опасности. Но потом Вербелина, пристально вглядывавшаяся в склоны окрестных гор, приглушенно прошипела «Срань шилолова…». Эгин, проследив направление ее взгляда, понял все.
Кустарник, низкие неприметные ели, валуны. Спокойствие, недвижимость.
И вдруг между двумя соседними зеленовато-серыми камнями – промельк черной молнии, по которой невозможно определить с первого раза, что за существо оставило тревожный след на сетчатке ока. Потом – еще промельк. Сразу вслед за ним – еще и еще.
Кажется, четвероногое. Кажется, ушастое и бесхвостое. Пес? Но отчего его задние лапы столь длинны, так что кажется, будто принадлежат какой-то уродливой саранче?
Смеги голосили повсюду. Эгин огляделся. Да, эти твари спускались и с западных гор. И подходили с севера. И взбивали лапами пышные клубы желтой пыли на южной дороге. Их становилось все больше и больше.
Эгин почувствовал досадную слабость в коленях.
Он попробовал пальцем лезвие своего меча, досадуя, что с ним нет его трех удалых клинков, отменных алебард и прочего великолепия, оставшегося в длинном сундуке в фехтовальном зале. Сундуке, отныне навсегда связанном для него с именем Овель…
Псы – этих тварей Эгин решил все-таки именовать псами, потому что больше всего они напоминали именно псов, – перемещались с удручающей быстротой и вскоре вышли на подступы к крепости.
Смеги разрядили свои короткие луки в первый раз.
И тогда Эгин услышал, как кричат эти твари.
Да, как псы. И как люди. Не больше десятка стрел достигли своей цели. Стало ясно, что эти псы не только страховидны и быстры, но еще и чрезвычайно живучи. Только две твари остались лежать неподвижно.
Несколько псов, пораженных в туловище, продолжали ковылять по направлению к стенам, оставляя за собой потеки темной крови.
Одна тварь, голова которой была пробита насквозь, похоже, ослепла и, оглашая окрестности Хоц-Дзанга пронзительными жалобами, от которых мороз шел по коже, побрела прочь. Она прошла шагов десять и только потом свалилась замертво. О Шилол!
Смеги стреляли вновь и вновь. Собаки подбежали к самому основанию стен, и Эгин со своего места уже не мог видеть, что происходит там. Он был уверен в одном: всех псов не перестрелять и до ночи, даже если располагать безграничными запасами стрел.
Эгин не мог взять в толк одного: какой варанцам прок от этих страховидных псов, если перед ними неприступные стены, имеющие обратный наклон? Крыльев у этих тварей Эгин не заметил.
Если бы у самого Эгина сейчас отросли крылья и он вознесся бы саженей на пятьсот над Хоц-Дзангом, он увидел бы жуткую, невиданную картину.
Огромная коричнево-серая роза, чьи невиданные лепестки позолочены в верхней части утренним солнцем, а внизу утопают в тени. В центре розы, в полумраке – крохотная группа людей вокруг непонятного сооружения, похожего на телегу с металлической трубой. А вокруг розы – черный вихрь. Колесо, составленное из сотен черных тел. Колесо, не имеющее ни спиц, ни ступицы: это, воплощая неистовое упрямство и какую-то головоломную бессмыслицу, кружат черные твари.
Вскоре кольцо псов стянулось вплотную к внешним лепесткам розы, словно бы слилось с ними на мгновение, и рассыпалось. «Псы» – как называл их Эгин, «черная нежить» – как успели окрестить их смеги за два последних дня, «животные-девять» – под таким именем твари проходили в секретных бумагах Опоры Безгласых Тварей – взялись за цитадель Хоц-Дзанга вплотную.
7
Эгин не видел, как лезли они вверх, движимые не столько силою своих мощных мышц и отвратительно цепких паучьих лап, сколько магией пар-арценца Опоры Безгласых Тварей.
Эгин не видел, как они составляли целые гроздья и пирамиды – как бродячие муравьи лесов Ноторма – и порою срывались вниз под ударами алебард на длинных древках, под градом стрел и дротиков. Но потери «животных-девять» были не так уж велики. Падения с десятилоктевой высоты не причиняли им особого вреда, а, напротив, только возгоняли в них ярость и ожесточение.
С точки зрения Эгина, все выглядело так, будто псы по-прежнему толпятся где-то под стенами Хоц-Дзанга, а смеги спокойно расстреливают их с высоты своего положения. И поэтому, когда один из лучников, на спину которого как раз таращился в тягостном оцепенении Эгин, с воплем упал навзничь под тяжестью вцепившегося ему в горло пса, рах-саванн едва не завопил вслед за смегом.
Эгин посмотрел на Вербелину так, словно это она сейчас обратилась сотнями псов, грозящих перегрызть глотки всем защитникам Хоц-Дзанга. Вербелина улыбалось краешком рта с совершенно отсутствующим видом. Это привело Эгина в ярость.
– Что, госпожа Вербелина исс Аран, рады успехам своих питомцев?! Ничего не скажешь – хорошие собачки!
Вербелина даже не посмотрела на него.
– Животных-девять задумала и создала не я. Я только служила некоторым их прихотям, следила за их ростом и кормежкой, записывала всякие глупости об их поведении для пар-арценца Опоры Безгласых Тварей. Животные-девять – его питомцы, не мои.
Эгин немного помолчал, чувствуя себя очень и очень неловко.
– Ну тогда какого же Шилола ты так улыбаешься? – спросил Эгин.
Вербелина исс Аран повела плечом:
– Я действительно рада. Но радуюсь я тому, что скоро эти твари погибнут все до единой.
– Все до единой? – Эгин недоверчиво покосился на ужасающий кровавый бардак, который чинили несколько десятков псов на боевых площадках стен внешнего обвода.
– В общем-то да, – сказала Вербелина. – Главное – улучить подходящий момент.
8
Лагха Коалара, гнорр Свода Равновесия, походил сейчас больше на бродячего харренского лучника, чем на второго человека княжества Варан.
На Лагхе было надето древнее грубое рубище. Оно было изукрашено тем же мотивом, что и халат бывшего Знахаря. Многократно повторенная косматая звезда с перекошенным от бешенства ликом.
За спиной гнорра в кожаном чехле висел огромный лук, возвышающийся над его головой на добрых три локтя. По бедру хлопал колчан со стрелами. Стрелы вместо традиционного оперения были снабжены разноцветными шелковыми веревочками.
В пальцах левой руки Лагха, играючи, покручивал двойную флейту. Правая рука гнорра была свободна, но, тщась чем-то развлечь и ее, Лагха все время смахивал со лба длинные вьющиеся волосы. Лагха был молод и прекрасен. Сам себе и небеса, и звезды.
За спиной Лагхи, выдерживая почтительное отдаление, шли пар-арценц Опоры Безгласых Тварей и пар-арценц Опоры Единства.
Первый сейчас заправлял воинством животных-девять и от неимоверной концентрации внимания на событиях удаленных поминутно спотыкался.
Йор, пар-арценц Опоры Единства, полностью концентрировал внимание на событиях ближайших. А именно на гнорре, чтобы тот не выкинул какого-нибудь антигосударственного коленца в духе Дотанагелы. Гнорр, разумеется, знал об этом и только посмеивался. Если бы он чего хотел выкинуть – уже давно выкинул бы. Будьте уверены.
Ну а за гнорром и пар-арценцами волочилась публика помельче: аррумы, рах-саванны и эрм-саванны понемногу от каждой значительной Опоры, а за ними – колонна морской пехоты из «Голубого Лосося». Эти были здесь сбоку припеку, вроде как на прогулке, в основном для уборки тел и расчистки завалов. Впрочем, случись что – и гнорр не задумываясь послал бы их умирать первыми.
Лагха шел и думал о том, что через три сотни шагов дорога круто повернет влево и во-он за теми соснами они увидят Хоц-Дзанг во всем его безумном великолепии, о каковом повествуют царственные каракули Шета окс Лагина.
И еще он думал о том, что стрел в его колчане совсем мало и что если ему не повезет – а ему вполне может не повезти, потому что в Хоц-Дзанге Дотанагела вкупе со Знахарем и Говорящими все-таки равны ему, – то обратно в Варан не вернется ни один человек из его отряда.
В этот момент пар-арценц Опоры Безгласых Тварей нелепо споткнулся и упал.
– Они теряют мой голос, – удрученно сообщил он, не торопясь подыматься на ноги.
– Приведите себя в порядок и догоняйте, – бросил Лагха через плечо, убыстряя шаги.
9
Да, псы прорвались по всему внешнему кругу обороны. И в то время как одни раздирали в клочья смегов и очень неохотно принимали в свою очередь гибель от их мечей, многие десятки животных-девять занялись внутренними лепестками.
Теперь ором озверевших смегов и рычанием израненных, пьяных от крови и человечины, дорвавшихся до исполнения своего единственного предназначения зверюг было заполнено все.
– По-моему, самый подходящий момент настал, – сказал Эгин Вербелине.
Он не понимал, чего она ждет и что собирается делать, когда этого «чего-то» дождется. Рах-саванн прикинул, что самое большее через четверть часа псы доберутся и до них. И тогда уж точно момент будет самый что ни на есть неподходящий.
Вербелина внимательно обвела взором стены. Сосредоточенно кивнула – как бы соглашаясь сама с собой. Потом повернулась к Дотанагеле, Знахарю и прочим. И сообщила:
– Милостивые гиазиры! Сейчас я буду вести себя несколько странно, но прошу мне ни в чем не мешать.
Впрочем, и Знахарь, и Дотанагела уже давно сидели в причудливых позах друг напротив друга, прикрыв глаза и символизируя собой Неведение-Безмолвие-Недеяние, пока остальные вовсю таращились на избиение смегов. Оглянулся только Иланаф. Он одобрительно кивнул Вербелине и вновь вернулся к созерцанию ужасов войны.
Тогда Вербелина наклонилась, поцеловала Дотанагелу в плотно сжатые губы и, отшатнувшись, словно от раскаленной сковородки, выпрямилась в полный рост.
– Эгин, на моем десятом проходе можно будет начинать.
– Что? – Эгин не понял ровным счетом ничего.
– Ты все поймешь. – Вербелина запечатала его уста поцелуем. Ведь ты любил меня, правда?
Эгин опустил глаза – от неожиданности он даже не смог солгать.
– Впрочем, какое это сейчас имеет значение? – устало хлопнула ресницами Вербелина, и Эгин мучительно пожалел о том, что не солгал.
Раз нет теперь, перед лицом неотвратимой смерти, никакой разницы, любил или не любил, можно было бы сказать: «Любил». Но поздно – Вербелина была уже далеко от него…
Вербелина сбросила с себя всю одежду одним выскальзывающим движением – словно змея, вывернувшаяся из старой кожи во имя блеска новой, ослепительно прекрасной. Эгин еще раз невольно поразился, как исхудала бедняжка в призрачных объятиях Киндина.
Вербелина поднялась на загнутый край стены-лепестка и, не страшась огромной высоты, вытянулась в полный рост, раскинув руки. Потом она запрокинула голову в небеса и испустила очень тихий и жалобный вой с едва заметными грудными переливами.
10
Эгин знал этот танец.
Эгин любил его и, разумеется, прекрасно понимал, что его любили и другие мужчины – например, Дотанагела.
Но как этот танец любят животные-девять, если к нему прибавить еще несколько па – Эгин не знал и даже представить себе раньше не мог.
Вербелина шла, ритмично и плавно раскачивая бедрами, пять шагов влево. По ее лицу бежали, сменяясь, десятки удивительных сладострастных гримас. Иногда она скалилась медведицей, иногда взрыкивала тигрицей, но Эгин был уверен, что для тварей это все одно – разные лики сладострастья.
Вынося ногу далеко вперед на шестой доле, Вербелина стремительно и в то же время неописуемо грациозно поворачивалась и шла назад.
На обратном пути она не гримасничала, нет – здесь все искусство опускалось ниже – к животу, груди и бедрам, а на лицо Вербелины нисходила печать великого расслабленного облегчения.
Новый поворот и новые гримасы. Смена ритма. Хлопки ладоней. Эгин уверился в том, что, обратись он сейчас животным-девять, определенно стал бы на карачки и, развесив слюну, жадно впитывал бы каждое движение Вербелины.
Он едва не забыл считать проходы. Но нет, не забыл – сейчас как раз оканчивался седьмой.
Эгин с трудом оторвал взгляд от ослепительной наготы Вербелины и перевел взгляд на стены Хоц-Дзанга, над которыми с начала ее танца воцарилась удивительная тишина, прерываемая лишь стонами умирающих смегов и поскуливанием раненых тварей, которые видеть Вербелины не могли.
Твари. Твари повсюду. Отвратительные алые пасти распахнуты настежь. Глаза горят. Челюсти свисают едва ли не до шершавого пола боевых площадок. Нити розовой слюны. И полная неподвижность.
Псы сидели как завороженные. Смеги, которым Эгин, а вслед за тем и сообразившие, в чем дело, Самеллан с Иланафом безмолвно подавали всякие предостерегающие знаки, затаились среди псов, стараясь не обронить ни единого лишнего звука.
Десятый проход. Эгин поднял лук, которым его с утра снабдил предусмотрительный Фарах. Натянул тетиву. Прицелился в пса, который зачарованно стоял дальше всех от смегов, прямо на гребне соседнего лепестка-стены.
Промахнуться было невозможно. Пес, не издав ни единого звука, исчез из поля зрения Эгина, прохваченный насквозь быстроперой стрелой. И ни один из его сотоварищей ничем не отреагировал на это вопиющее надругательство над любителем изящных искусств, воплощенных в бедрах и грудях Вербелины.
Это послужило сигналом.
Сколь бы ни были мечи смегов коротки, они разили без пощады. Обезглавленные твари падали наземь, не успевая даже осознать, что же происходит.
Псы наконец-то гибли десятками. Единственное, чего не мог понять Эгин, – почему они не разлетаются вдребезги под невидимыми и неотразимыми ударами Говорящих, отчего по их черным загривкам не гуляет долгая рука клинка Дотанагелы и что вообще себе думают истинные сильнейшие Хоц-Дзанга?
Выходило, что героиня дня – Вербелина исс Аран, а все прочие, простите, попердывают на подпевках.
Увы, день только начинался. Эгин не знал истинного положения вещей. А героями дня еще предстояло стать многим и многим. Только не ему – к счастью или к сожалению.
11
Да, вот он, поворот дороги. Вот они, сосны. А вот и Хоц-Дзанг.
Лагха Коалара резко остановился. Да, Шет окс Лагин знал, что делал. Крепость-роза, возродившаяся над Золотым Цветком…
– Прошу меня простить, гнорр, – это был голос пар-арценца Опоры Единства. – Но, если я не ошибаюсь, вы, согласно собственным уверениям, располагаете всем необходимым, чтобы сокрушить Хоц-Дзанг в одночасье. Почему же вы…
– Прошу меня простить, – голос Лагхи полоснул по ушам пар-арценца и ближайших аррумов прыткой плетью-семихвосткой, – но вы напросились сами.
Лагха рывком поднес двойную флейту к губам и резко дунул в нее.
Два языка пламени с ревом вырвались из безобидных тростниковых трубочек и расплескались о позолоченные доспехи пар-арценца. Тот в ужасе отшатнулся назад.
– Вы хоть один чистый звук в этом реве расслышали? – спросил Лагха тоном наставника музыкальных искусств.
– Нет, гнорр, – покачал головой пар-арценц, постепенно приходя в себя.
– Вот именно. Потому что там, – указующий перст гнорра ткнул в великолепные очертания Хоц-Дзанга, – собрались пять очень сильных существ. Трое живых-вне-плоти, один хушак и один человек держат Танец Садовника в тенетах своей отводящей магии, и искусство несравненного Шета пока что бессильно. А сейчас, пар-арценц, позвольте мне наконец-то приступить к правильному обложению Хоц-Дзанга.
– Безусловно, гнорр. – На уста пар-арценца Опоры Единства снизошла наилюбезнейшая улыбка.
Тяжело дыша, к ним подошел пар-арценц Опоры Безгласых Тварей.
– Плохие дела, – сказал он куда-то в сторону. – Плохие дела. Они вовсе не слышат меня, и они гибнут. Совсем скоро они будут истреблены.
Лагха Коалара только махнул рукой. Дескать, пусть их. Собак гнорр не любил. Как и Эгин.
– Подержите, будьте столь любезны.
Пар-арценц Опоры Единства с опаской принял от гнорра двойную флейту.
Лагха Коалара достал из-за спины лук, извлек из колчана стрелу и натянул тетиву.
Лук он держал весьма необычно – не вертикально, так, чтобы нижний конец упирался в землю, а горизонтально. Гнорр задрал стрелу в небо, словно бы собирался дострелить до облаков. Ни один смертный не смог бы удерживать такой огромный лук в таком положении. Но рука гнорра даже не дрогнула.
До южных стен Хоц-Дзанга было шагов пятьсот, а до его цели – шагов семьсот пятьдесят. Ничего, долетит.
– А, чуть не забыл! – бросил через плечо Лагха Коалара. – Пусть морская пехота разворачивается подковой вокруг Хоц-Дзанга. Когда стены падут, кто-то ведь обязательно уцелеет!
12
Вербелина разошлась вовсю. Ее тело сплошь блестело от пота, мокрые длинные пряди облепили лицо, шею, плечи.
Она хрипела и стонала, клочья белой пены то и дело срывались с ее губ. Движения ее рук, подражавшие взмахам птичьих крыльев, становились все более конвульсивными и резкими. Соски Вербелины, столь хорошо знакомые Эгину, непомерно раздулись. Эгин не сомневался в том, что ее груди сейчас совершенно окаменели, уподобляясь белому греоверду.
Эгин внимательно следил за тем, что происходит с Вербелиной, хотя зрелище это было не из приятных. Его сердце неожиданно для него самого преисполнилось жалостью и состраданием: ведь на весь этот противоестественный аттракцион Вербелина решилась, спасая не только свою, но и чужие – в том числе и его – жизни.
Псы были по-прежнему приворожены, причем глубина их транса явно возрастала. Эгин заметил, что некоторые твари начали сомлевать и без какого бы то ни было вмешательства вражеского оружия. То у одного, то у другого пса закатывались глаза, подкашивались лапы, и грозный убийца валился набок, как мешок с перегнившими сливами.
Псов оставалось никак не больше четверти. Еще немного – и Хоц-Дзанг будет очищен целиком и полностью.
В этот момент произошло совершенно необъяснимое с точки зрения Эгина событие.
Невесть откуда выпущенная стрела – казалось, ее породили сами небеса – высекла искры из гребня стены в одном шаге за спиной Вербелины.
С треньканьем лопнувшей струны разлетелся вдребезги наконечник стрелы, а освобожденное древко, нелепо подпрыгнув, упало прямо под ноги Эгину. Древко было лишено оперения. Его заменяли разноцветные шелковые веревочки.
Где-то он уже видел такое… Где-то… А-ах, Шилол! Солнце, густой запах гари, лязг смертоносного металла. Палуба «Сумеречного Призрака». Дотанагела. Ядовитая стрелка Норгвана, выплюнутая из духовой трубки. Да. На той тоже были похожие веревочки. В общем-то, один почерк. Почерк карающей десницы Свода Равновесия.
– Вербелина! Вербелина! – заорал Эгин, не надеясь быть услышанным. Ведь не зря Вербелина обещала, что будет вести себя странно и не сможет отзываться на обращенные к ней призывы…
В следующее мгновение стрела гнорра отыскала ее.
Впившись в плечо Вербелины у самого основания шеи, наконечник стрелы разлетелся вдребезги – как и предыдущий. В том было преднамеренное злоумышление. Осколки железа разорвали шею танцовщицы, вскрыв ее главные жизненные кроветоки.
– Вербелина! – заорал Эгин что было мочи. – Вербелина-а-а!
Рах-саванн Опоры Безгласых Тварей Вербелина исс Аран неловко взмахнула руками и сорвалась с гребня стены вниз. Вниз, на трупы людей и животных-девять, которые всегда были столь внимательными и благодарными зрителями.
13
Лиг знала, насколько ненадежна та «молния Аюта», которую наспех соорудили по ее указаниям за последние три дня кузнецы Хоц-Дзанга из паршивого металла по технологии столетней давности.
Отлить они ничего не успевали, поэтому пришлось сработать ствол клепаным. Но делать было нечего – эта «молния»-урод была лучше, чем ее полное отсутствие.
Все время с начала сражения Лиг провела рядом с «молнией Аюта», будучи готова отдать приказ на стрельбу в любой момент.
Образ-ключ сейчас занимал все ее существо, пульсируя в мозгу словно бы второе сердце.
Когда животные-девять начали штурм Хоц-Дзанга, Лиг, несмотря на донесения о потерях, оставалась совершенно хладнокровна.
Она верила в Вербелину, с которой имела обстоятельное общение накануне. Лиг узнала о начале танца Вербелины по неожиданно прекратившемуся псовому гвалту и не сомневалась в том, что животные-девять будут истреблены, как снулые по осени мухи. Но Лиг недооценила гнорра.
Когда Вербелину исс Аран поразила Поющая Стрела, Лиг как раз принимала донесение о появлении гнорра и его людей.
Сквозь вновь поднявшийся вой неутомимых тварей Лиг пыталась расслышать подробности донесения наблюдателей о луке гнорра и «лососях», которые уже начали развертываться из походной колонны.
С трудом перекрикивая шум вновь закипающей битвы, Лиг отдала приказ разрядить «молнию Аюта» в неприятеля. И над Хоц-Дзангом грянул гром.
14
Лагха Коалара был многомудр и многоопытен.
Лагха Коалара знал, что в Хоц-Дзанге ему будут противостоять стены крепости-розы, призраки-Говорящие и искушенные в магии мятежные офицеры Свода.
Но даже Лагха Коалара не знал – ибо не мог знать, – что в Хоц-Дзанге находится «молния Аюта» того образца, который в Гиэннере принято называть «крепостным градобоем».
Не знал Лагха и того, что он и его люди находятся в точности там, куда, по расчетам Лиг, должно было послать свои смертоносные гостинцы ее несовершенное детище.
Поэтому когда над Хоц-Дзангом раскатился сочный рокот и почти сразу же вслед за ним в небесах появились десятки небольших каменных снарядов, в отведенные ему мгновения гнорр не смог сотворить ничего лучшего, кроме как отшвырнуть лук и с невероятным проворством подкатиться под ноги пар-арценцу Опоры Безгласых Тварей.
Пар-арценц, не успев даже ойкнуть, упал на своего непосредственного начальника.
Впрочем, испугаться такому конфузу он тоже не успел. Потому что Лиг договорила заклинание, и образ-ключ в ее переутомленном мозгу взорвался и исчез, обрекая взрываться и исчезать мелкие каменные ядра, за изобильное исторжение которых «молнии Аюта» этого образца и называют «градобоями».
15
Лиг очень повезло.
«Градобой», как она и опасалась, не пережил свой первый и единственный выстрел.
Использовать его повторно было нельзя. Но он по крайней мере не взвился смерчем раскаленных осколков. Отнюдь! Просто два из четырех обручей лопнули, и ствол «градобоя», раскрывшись, словно бесстыдная лилия, стал безопаснее мухобойки.
Но, судя по тому, как отряженные ею наблюдатели размахивали руками и вопили какую-то несуразицу, варанцам и одного раза оказалось достаточно. Внизу делать было больше нечего. Лиг заторопилась наверх, на ближайшую стену.
Эгин жалел Вербелину. Эгин не жалел Вербелину. Эгин жалел себя и весь старый добрый устойчивый вещный мир, распадающийся прямо на глазах.
Тварей осталось немного. И все-таки – более чем достаточно. Эгин дважды выстрелил в одного исключительно наглого пса, который прорвался к основанию их стены, и оба раза промахнулся.
В колчане оставались четыре стрелы. Негусто. Дотанагела и Знахарь по-прежнему полностью игнорировали происходящее. Это настораживало Эгина еще больше.
И даже когда «молния Аюта» накрыла ковром малиновых разрывов варанские отряды и дорога к Хоц-Дзангу в одно великолепное мгновение торжества уподобилась цветущему маками лугу, даже тогда Эгин не испытал ничего, кроме разочарования.
Он невооруженным глазом видел, что уцелели слишком многие.
16
Гнорр не терял ясности сознания ни на один вздох, ни на один удар сердца. А раз не терял, стало быть, ничего особенного и не обретал.
Просто трескучие хлопки. Просто малиновые сполохи, прорывавшиеся даже сквозь плотно сомкнутые веки. Просто истошные, исполненные неподдельного ужаса вопли людей, которые еще несколько минут назад были исполнены неподдельного величия и спокойствия. Просто предсмертный вздох пар-арценца Опоры Безгласых Тварей, просто что-то теплое льется на изукрашенное косматыми звездами рубище гнорра.
Лагха Коалара не был трусом. Лагха Коалара всего лишь не собирался умирать и поэтому подставил вместо своей молодой плоти довольно-таки старую плоть пар-арценца Опоры Безгласых Тварей.
Но Лагха Коалара не собирался и проигрывать сражение. Поэтому, едва только первые капли крови пар-арценца просочились сквозь одежды гнорра, он одним стремительным и брезгливым рывком сбросил с себя покойного толстяка, изобретателя животных-девять и многих прочих радостей.
Лагха Коалара поднялся на ноги и огляделся.
Да… Пожалуй, это был самый опустошительный выстрел «молнии Аюта» за все время существования этого чудовищного аютского изобретения.
По меньшей мере сорок убитых и раненых. Остальные напуганы до смерти.
Морская пехота тоже замерла среди кривых улочек поселения смегов, оторопело вглядываясь туда, где еще недавно виднелся гордый и, казалось бы, несокрушимый строй офицеров Свода, а теперь среди кровавого месива, гари и копоти таращились ослепшими глазами и хватали ртами воздух отдельные разнесчастные мужики.
Но воля гнорра была сильнее, чем любые удары судьбы.
В любой ситуации гнорр умел увидеть главное. И эта не была исключением. Лук, отброшенный им перед спасительным прыжком под ноги пар-арценцу Опоры Безгласых Тварей, был цел.
«Чудо!» – воскликнул бы невежественный селянин.
«Не чудо, но сущностное свойство», – сказал бы высокомудрый Дотанагела, и был бы совершенно прав.
Лук гнорра был первым ключом к Хоц-Дзангу.
Вторым ключом была двойная флейта гнорра. И этот ключ тоже неплохо пережил «градобой», ибо пребывал в складках ныне окровавленных одежд гнорра.
Итак, Вещи были в порядке. Оставалось лишь привести в чувство безгласых тварей, коими обратилось славнопозорное воинство Свода.
– Встать! – пророкотал первый приказ гнорра.
Мертвые пожалели, что не могут подчиниться этому простому и тем втройне действенному приказу.
Живые подчинились незамедлительно. Они видели, что гнорр не пострадал. Они слышали его голос, смотрели в его пламенеющие яростью глаза, и страх покидал их сердца.
– Оружие к бою!
С тем же успехом гнорр мог скомандовать «Парадное построение» или «В сдвоенное каре стройся!».
Почти всем уцелевшим было еще очень далеко до боя. Просто Лагхе приятно было общество опытных воинов, а не перепуганных крыс.
У гнорра теплилась слабая надежда, что Говорящие, Дотанагела и Знахарь из-за нападения животных-девять ослабли и не отводят сейчас Танец Садовника.
Лагха достал флейту и дунул в нее. Сыть Хуммерова! Из нежных тростниковых трубочек вырвались все те же языки ревущего пламени.
Значит, придется проделать все так, как было намечено его пунктуальным и обстоятельным планом. И это «все» начало вершиться, когда гнорр извлек из накладного колчанного сарнода первый мешочек с порошком, носящим в Танце Садовника имя «покровы Говорящего». А затем весьма и весьма небрежно, становясь на короткую ногу со всеми мыслимыми законами вещного мира, гнорр наколол мешочек на острие очередной Поющей Стрелы.
17
В Хоц-Дзанге царило ликование напополам с отчаянием.
Чувство, знакомое каждому, кто уже видел смерть сотни врагов, но видел также и вторую, свежую сотню, с которой еще предстоит сразиться, в то время как собственные силы почти исчерпаны.
Когда на смену взаимному ожесточению приходит взаимное истощение, мудрецы заключают мир.
Лагха был мудр, но он отнюдь не считал силы Свода истощенными. Лагха полагал сражение за Хоц-Дзанг выигранным еще в тот момент, когда ступил на цинорский берег, и даже смерть не смогла бы убедить его в обратном.
Лиг тоже была мудра, и она тоже не считала силы смегов истощенными. Пока живы Говорящие, Знахарь и Дотанагела – стенам Хоц-Дзанга стоять. А пока стоят стены Хоц-Дзанга – они непобедимы. Наперекор псам, остатки которых просочились на внутренние стены.
«Странное дело, странное дело, – твердил Эгин, ловко отдергивая ногу от клацнувших челюстей черной твари. – Они уже здесь, а я все еще жив! Дотанагела со Знахарем будто спят, а Айфор ничем не может мне помочь, потому что вместе с Самелланом оберегает Лиг. Говорящие Хоц-Дзанга безмолвствуют… клянусь Шилолом, в этой битве слишком мало воинской доблести и слишком много смердящей магии!»
Теперь их боевая площадка тоже стала ареной для стремительного и вместе с тем невыразимо тягучего сражения, в котором уже погибли несколько «лососей», из последних сил защищавших пар-арценца и Знахаря.
Псов оставалось немного – меньше даже, чем воинов на их боевой площадке. Но они были очень увертливы и взвинчены вдесятеро от пресловутых Лорчей – некогда самых неистовых воителей Круга Земель. То, что для человека предел озверения, для зверя – лишь его начало.
Эгин не удивился, когда одна из тварей, молнией промелькнув у него под ногами, поднялась за его спиной во весь свой немалый рост и как-то очень по-человечески вцепилась передними лапами ему в шею. Добраться до его плоти клыками было очень непросто – мешало кольчужное оплечье не очень взыскательного, но надежного смегского шлема.
Тварь опрокинула Эгина на брюхо и, обольстившись собственной удачей, не нашла ничего лучше, кроме как попытаться задушить рах-саванна, вместо того чтобы просто разорвать ему шею когтями. Это было ее роковой ошибкой.
«Еще не человек, а дурь уже вполне человечья, – буркнул себе под нос Эгин, подымаясь на ноги после того, как его меч ударом вслепую, к его несказанной радости, проткнул грудь пса-убийцы. – Что-то там они перемудрили в Опоре Безгласых Тварей».
Развить эту мысль Эгину помешала Поющая Стрела гнорра.
18
Поющие Стрелы в исполнении Инна окс Лагина, приемного сына несравненного Шета окс Лагина, вышли куда мощнее и лучше, чем их прародительницы из одного потертого грютского колчана, туманную повесть о котором двумя различными и, очевидно, лживыми способами предлагают просвещенному читателю «Книга Урайна» и «Геда о Герфегесте».
Поющие Стрелы, которыми располагал гнорр, не только разили любую теплую плоть, а равно и хладную нежить почище Поющего Меча Эллата.
Поющие Стрелы летали вчетверо дальше своих безмолвных сестер.
Поющие Стрелы разили почти без промаха, если видели того, кого им предстоит разыскать.
Говорят, Инн окс Лагин назвал их «поющими» лишь в дань традиции. Но из этого наименования в неокрепших умах пошла великая путаница. Правильнее было бы назвать их Зрячими Стрелами. Но всякий зрячий слеп, если перед ним – бесплотный, или, точнее говоря, тайноплотный невидимка.
19
«П-пух».
Так лопается гриб-дождевик под босой мальчишеской пяткой. Так же лопнул и мешочек с «покровами Говорящих», вскрытый разрывным наконечником Поющей Стрелы.
С той лишь разницей, что облачка от гриба-дождевика едва хватает, чтобы окутать нестойким туманом котенка. «Облачко» от снадобья гнорра, изготовленного им в точности по рекомендациям Танца Садовника, было несколько больше. Его достало, чтобы громко расчихалась половина боевой площадки Эгина, включая и уцелевших псов, утонченному нюху которых «покровы Говорящих» были хуже горчицы.
Убедившись, что мелкая искрящаяся взвесь не ядовита, Эгин мог только пожать плечами. Равно как и остальные. Равно как и Лиг, которая…
«Киндин, Тара, Фарах! Услышьте меня!!!» – закричала она что было сил, зная наверняка, что услышана не будет, зная, что гнорр победил в этом сражении, ибо ведающий секрет «покровов Говорящих» ведает и остальные таинства Танца Садовника, а это означает, что… Лицо Лиг было скрыто забралом, поэтому никто из сражающихся рядом с ней воинов не увидел слез на глазах свела народа смегов.
Гнорр не знал точно, сколько требуется «покровов», чтобы надежно проявить всех Говорящих.
Поэтому вслед за первой на площадку упали еще три стрелы.
Туман настолько загустел, что и псам, и людям оставалось только бежать прочь с растреклятого места.
Эгин не понимал, отчего разоралась Лиг. Эгин вообще не понимал и половины того, что на самом деле творилось в этот день под Солнцем Предвечным. Эгин мог только обезглавить полуослепшего пса. И в этот момент, когда фонтан дымящейся крови плеснул на его бессменные сандалии имени Арда окс Лайна, он вспомнил…
«…можно изготовить такой эликсир – из трав, семени рыб и истолченного в порошок изумруда. Этот порошок называется „покровы Говорящих“. Потом я им обмажусь с ног до головы, и ты, Эгин, меня увидишь…»
И Эгин все-таки увидел… Говорящие теперь были одеты в свои покровы стараниями варанского гнорра…
Да, Знахарь и Дотанагела по-прежнему сидели друг напротив друга. Но теперь Эгин видел, что все это время они находились в обществе Говорящих Хоц-Дзанга. Киндин и Фарах («До чего же они страшные!» – мелькнуло в голове Эгина) образовывали вторую пару сидящих. Они тоже располагались друг напротив друга и пребывали в таком же оцепенении, как и Знахарь с Дотанагелой.
А в центре квадрата, образованного неподвижными фигурами этих четверых, стояла, вытянувшись статуей и опустив руки вдоль тела, божественная, обнаженная Тара.
Ее глаза тоже были закрыты. Тара была в трансе. И ее силы тоже служили их общей магической цели.
А потом Поющая Стрела отыскала свою добычу.
20
Внешность наконечника Поющей Стрелы есть железо, которому придана форма лаврового листа. А внутренняя наполненность наконечника Поющей Стрелы есть Измененная музыка двойной флейты Шета окс Лагина. Внешность наконечника Поющей Стрелы сотворена, дабы разить теплую плоть. А внутренняя наполненность Поющей Стрелы – дабы разить тайноплотную нежить.
Поэтому когда Поющая Стрела отыскала свою добычу, видимую благодаря «покровам Говорящих», на боевой площадке умирающей воительницей взвизгнула флейта, вот только никто не увидел игреца.
Вместе с последней нотой тайноплотная нежить по имени Фарах перестала существовать, окончательно слившись с Гулкой Пустотой.
«Покровы Говорящих» на месте ушедшего в небытие Фараха держались еще несколько мгновений, а после опали.
Все изменилось. Дотанагела, Знахарь, Киндин и Тара мгновенно вышли из оцепенения, ибо без Фараха они больше не могли отводить Танец Садовника от Хоц-Дзанга. Невидимый, но непреодолимый для Танца купол исчез.
Прежде чем Говорящие успели покинуть боевую площадку, следующая стрела гнорра заныла в тайной плоти Киндина.
21
Лагха Коалара стрелял вслепую.
Он не знал, проявило ли изумрудное снадобье тела Говорящих. Он не знал, поразили ли Поющие Стрелы цепных псов Хоц-Дзанга. Он знал только, что в его колчане остались две Поющих Стрелы. Не больше и не меньше.
Гнорр опустил лук и приложил губы к флейте.
Неужели? Тихая, печальная нота. Но отнюдь не ревущее пламя, милостивые гиазиры! Отнюдь!
«Ну что же, две стрелы можно оставить про запас. Что бы там ни было, а главное дело сделано», – подумал гнорр.
Лагха повернулся к своим офицерам, которые уже оправились от пережитых потрясений. Все то время, пока гнорр, с их точки зрения, без толку тратил стрелы, они простояли, не смея шелохнуться, с обнаженными мечами и просветленными служебным рвением лицами.
– Милостивые гиазиры! Сейчас, пожалуй, подымется довольно сильный ветер. Я советую вам сесть на землю. Впрочем, можете стоять. Делайте, в общем, что хотите. Главное – не наложить в штаны.
Из выживших после «градобоя» офицеров только пар-арценц Опоры Единства смог правильно понять настроение гнорра.
Сейчас Лагха Коалара явно был в восторге. Он был счастлив, как мальчишка, которому удалось запустить воздушного змея. И, приблизительно представляя причины, вызвавшие торжество гнорра, пар-арценц поторопился сесть на землю. Ну его к Шилолу, этот «довольно сильный ветер»…
22
Всякой розе вольно распуститься под воздействием солнца, влаги и собственной природной предрасположенности. И всякой розе вольно опасть, вверив лепестки жестокому ветру или пальцам Сиятельного князя.
Хоц-Дзангу, крепости-розе, как и всякой розе, было вольно распуститься под воздействием солнца, влаги из кувшинов Говорящих и собственной природной предрасположенности, созданной гением Шета окс Лагина. Хоц-Дзангу, крепости-розе, как и всякой розе, было вольно опасть, вверив лепестки и жестокому ветру, и пальцам Сиятельного князя, созданным гением Шета окс Лагина.
Лагха Коалара поднес к губам двойную флейту. Первый звук незатейливой мелодии вырвался из нутра заговоренного тростника. Звук быстро растворился в жарком послеполуденном воздухе. Еще одна нота. И еще одна.
Гнорр, пожиравший взглядом внешние стены-лепестки Хоц-Дзанга, отметил, что ближайший из них будто бы немного качнулся. Едва-едва заметно. Приободренный гнорр заиграл уверенней.
23
Они вновь стояли близ Семени Хоц-Дзанга, рядом с саморазрушившейся «молнией Аюта» и конями Говорящих.
Из-под бельм на глазах коня Киндина сочилась прозрачнейшая жидкость. Конь Киндина плакал, ибо его хозяин обрел свое небытие вслед за Фарахом.
Из Говорящих с гребня стены успела спастись только Тара, но «покровы» полностью не сошли с нее и вполне заметно серебрились, намечая контуры волос, плеч и лица.
Тара ожидала стрелы гнорра и была готова к ней. Но стрелы все не было. И это ожидание небытия было для нее во сто крат хуже самого небытия.
Если бы Лагха Коалара знал, на какую пытку он, сам того не ведая, обрек последнюю из Говорящих Хоц-Дзанга, он бы очень и очень обрадовался.
Еще там были Лиг, Самеллан, Знахарь, Дотанагела, Айфор, Иланаф, Эгин, двое последних «лососей» с «Зерцала Огня» и бесхозная обслуга «молнии Аюта». Еще где-то около сотни смегов были разбросаны по всей крепости. И все.
Все они только-только спустились со стены. Все тяжело дышали, крыли последними словами Свод Равновесия и лично гиазира Лагху Коалару, все чувствовали себя совершенно обессиленными.
– А что, интересно, если эта штука распустилась, значит, ее можно и… – спросил Знахарь, которого сильно угнетал колодец стен, на самое дно которого они были загнаны обстрелом Лагхи и едким туманом «покровов Говорящих».
Но вместо Лиг ему ответила магия Танца Садовника.
Эгин, который уже некоторое время чувствовал странные колебания почвы под ногами, сам не зная зачем поднял глаза к ослепительно синим небесам и обомлел.
Прямо над ними, в самом зените, словно бы красные чернила сквозь лазоревый шелк, проступало грандиозных размеров видение.
– Ты что это высматриваешь… э-э-э… – Иланаф прервался на полуслове, ибо, задрав голову вверх, увидел то же, что и Эгин.
С каждым мгновением видение становилось все отчетливее. Эгин как завороженный следил за тем, как из разрозненных черт и линий собрался силуэт розы. Точнее, цветка садового шиповника, который бережно держали за стебель длинные и чуткие пальцы неведомого человека.
Вот его пальцы тронули один из лепестков, и откуда-то с наружного обвода Хоц-Дзанга донесся оглушительный треск.
Земля под ногами дрогнула так, что измотанный дракой с животными-девять Иланаф едва удержался на ногах, успев в последнее мгновение вцепиться в плечо Эгина. Кто-то завопил.
Пальцы небесного человека прикоснулись к следующему лепестку и, помедлив мгновение, резко оборвали его. Потом стали видны и губы исполина, которые, сложившись в трубочку, дунули на оторванный лепесток.
И вот тогда Эгин пережил самые страшные мгновения того дня.
На южной окраине Хоц-Дзанга, казалось, земля дала трещину глубиной в Бездну Края Мира.
Вслед за этим раздался гул осыпающейся с высоты земли и мелких камней. А потом огромная тень, на несколько мгновений закрыв и солнце, и невообразимое видение на небесах, с угрожающим ревом пронеслась куда-то на север.
Ураганный порыв ветра швырнул на землю всех за исключением Знахаря. Уже падая, Эгин понял, что это за тень пролетела над ними и, судя по новым раскатам земного грома, врезалась в обрамляющие долину Хоц-Дзанга горы.
Это была южная стена-лепесток из внешнего обвода цитадели.
24
Как ни странно, Эгин узнал небесного человека, хотя ни разу не встречал его доселе.
Узнал, потому что слишком уж противоестественно прямо торчал указательный палец его правой руки, не принимавший никакого участия в обрывании лепестков невинного цветка. Теперь Эгин знал почему: указательный палец небесного человека был изготовлен из бронзы. Когда видение насытилось большим количеством деталей, стали видны кожаные ремешки, крепившие кованый палец к браслету на запястье.
Эгин припомнил все, что слышал от Тары. Припомнил он и старинную легенду о Персте Лагина, который был утрачен Сиятельным князем в битве за Священный Остров Дагаат.
Итак, прямо над Хоц-Дзангом изволило пребывать губительное видение Шета окс Лагина собственной персоной. Пребывать и сокрушать крепость, играючи обрывая стены, словно бы лепестки шиповникового цветка.
А чем еще заняться доброму безумному садовнику? Выращивать цветы и губить их себе на потеху.
Все происходило быстро – как в невнятном кошмарном сне.
Одна за другой отрывались стены.
Влекомые ветром необоримой силы, ветром, который, безусловно, не будь он напоен магией Танца Садовника, не смог бы даже оторвать от земли исполинские лепестки Хоц-Дзанга, стены с ревом неслись над головами потрясенных защитников и одна за другой сыпались на склоны гор.
Грохот от всего происходящего поднялся такой, что Эгин, попытавшись несколько раз докричаться до Лиг, осознал, что сам не слышит собственного голоса.
Сиятельный князь Шет окс Лагин в небесах, вызванный к разрушению Танцем Садовника, был во сто крат сильнее, чем магические искусства Знахаря, Дотанагелы и Тары на земле.
«На то они и Звезднорожденные!» – со вздохом подумал Эгин.
25
Крепость-роза была обречена. Оставаться возле Семени Хоц-Дзанга было бессмысленно и смертельно опасно.
Уходить прочь из Хоц-Дзанга, протискиваясь в узкие лазы между стенами-лепестками, которые в любое мгновение могли сорваться и улететь прочь, влекомые чудовищным ветром Танца Садовника, – немногим более осмысленно, ибо не менее опасно.
И все-таки Лиг, не говоря ни слова, лишь пригласив широким жестом всех, кто мог ее видеть, следовать за ней, поползла – ибо идти было невозможно. Поползла туда, где гудели и трепетали, то увеличивая, то уменьшая зазор друг между другом, две соседних стены-лепестка.
До них было шагов пятьдесят, но эти пятьдесят шагов еще требовалось преодолеть. Преодолеть обстоятельно и неторопливо, вбивая в землю перед собой кинжал, а лучше пару, чтобы ветер не оторвал твое легкое человеческое тело от земли и не расплющил его об оставшиеся стены.
«Зачем? Зачем все это?» – думал Эгин, двигаясь ползком вслед за Самелланом. Рядом с ним сопел Дотанагела. Все, что они делали, было глупой игрой перепуганных детей, потерявшихся среди песчаной бури в пустыне Легередан.
Интуиция Лиг вновь сослужила ей хорошую службу. Когда она оказалась на расстоянии вытянутой руки от лаза между стенами-лепестками, небесный князь Шет окс Лагин как раз обрывал предпоследний круг лепестков небесного шиповника. После очередного движения князя, которое сопровождалось оглушительным рокотом и треском, в просвет между стенами стала видна долина и… и цепь морских пехотинцев Лагхи Коалары.
Они, так же как и защитники Хоц-Дзанга, были перепуганы, они вжимались в землю. Но их было много. Они поджидали, когда Танец Садовника выкурит из Хоц-Дзанга последних защитников. Их луки оставляли надежду на спасение совсем немногим.
Пальцы небесного человека прикоснулись к очередному лепестку. Взмах – и, обдав пеструю и бессильную кучку защитников Хоц-Дзанга волной пыли и мелкого мусора, северная стена-лепесток взмыла над головами морских пехотинцев и небывалой серой бабочкой упорхнула с тем, чтобы сокрушить на расстоянии двух лиг чудом устоявшую до сего момента сосновую рощу.
Из четырех стен-лепестков, составлявших внутренний обвод Хоц-Дзанга непосредственно вокруг его Семени, остались три.
Преграды перед защитниками больше не существовало. Это было в определенном смысле везением, ибо они избавились от необходимости преодолевать узкую вибрирующую щель, в которой, пожалуй, можно было стереть в порошок и каменное изваяние, не то что человека.
Последние три стены были обречены исчезнуть в ближайший короткий колокол. Лиг, зная что-то, что кроме нее могла знать лишь Тара, неожиданно для всех вскочила на ноги и помчалась вперед.
Она перескочила через глубокий ров, оставшийся на месте вырванной стены-лепестка, и в этот момент ветер швырнул ее на землю.
Но она вновь поднялась и побежала. Вперед, прямо на морских пехотинцев, до которых было около четырехсот шагов.
Вслед за ней побежали остальные. Никто не знал – зачем, но никто не сомневался в том, что поведение Лиг заслуживает полного доверия и, соответственно, строгого подражания.
Эгину везло больше других. Ему помогала Тара. Он бежал навстречу стрелам морской пехоты, стремясь избежать другой, неведомой смерти, которая вызревала за его спиной. Морская пехота не могла начать стрельбу раньше, чем утихнет ветер. Неведомая смерть за спиной могла сбыться в любой момент.
Эгин был уже у рва, оставленного сокрушенным внешним обводом стен, когда Семя Хоц-Дзанга лопнуло завершающим аккордом Танца Садовника и обратило все вокруг огромным провалом, поглотившим в радиусе трех обводов все. Все – трупы смегов, тела животных-девять и самую землю на двести локтей в глубину. «И Вербелину», – пронеслось в голове у Эгина.
Благодаря, казалось бы, самоубийственному порыву Лиг они все же смогли избежать гибели от разрыва Семени Хоц-Дзанга.
Эгин упал в ров, обернулся и увидел, что все его спутники живы и такими же точно жуками-бронзовками, которых рука садовника стряхнула с розового куста, падают ничком посреди рвов и борозд, чтобы не стать жертвами стрел или убийственных обломков оружия, взмывших вверх и теперь сыплющихся куда ни попадя с небес.
Смерть в тот день в долине Хоц-Дзанга, как правило, предпочитала являться именно с небес – в образе Поющих Стрел, «покровов Говорящих», «градобоя» и исковерканных останков мечей, алебард, «молнии Аюта».
Все это время Тара была рядом и, как могла, отводила от него опасность – Эгин чувствовал это. Как вдруг страшная боль от проникающего в спину клинка обожгла его от темени до пят.
Кто посмел?! Не Знахарь же ударил его в спину своим каменным ножом?!
«Прощай, мой чудесный пленник!» – было последним, что в тот день услышал Эгин.
Это был голос Тары: звонкий, таинственный, исполненный печали. Голос прозвенел у него прямо над ухом и растаял в вышине, словно песня жаворонка. Впрочем, возможно, его просто заглушила какофония боли, поглотившая Эгина почти без остатка.
«Зачем ты это сделала, Тара?» – беспомощно прошептали губы Эгина.
Таким – беспомощным и удивленным – он погрузился в бархатную беспросветную тишину, которая хранит каждого, кто преисполнился болью свыше отпущенного смертным предела.
26
Бесплотная Тара успела поцеловать Эгина в затылок, успела провести пальцем по длинной кровавой ране, вскрывшей спину рах-саванна Опоры Вещей, и более она не успела ничего.
Последняя стрела гнорра, пущенная вдогонку предпоследней стреле и утихающему ветру, отыскала Тару по изумрудным отблескам «покрова Говорящих» на ее волосах.
Иланаф и Дотанагела отстали от остальных и попали под обломки станка «молнии Аюта» у самого края котловины, образовавшейся после разрыва Семени Хоц-Дзанга.
На небесах медленно таяли руки несравненного Шета окс Лагина. Отделавшийся ушибами и ссадинами Иланаф старательно стаскивал с ног раненого Дотанагелы тяжеленный деревянный брус с обрывком медной оковки.
Оковка зацепилась за перевязь Дотанагелы, кожа перевязи лопнула, и ножны стонущего пар-арценца сползли по его бедру на землю.
Иланаф задумчиво посмотрел на рукоять чудесного меча Дотанагелы. Затем – на самого Дотанагелу, который, судя по всему, сейчас ничего не соображал. Потом он перевел взгляд на проступающие сквозь пыльную пелену силуэты офицеров Свода Равновесия, которые огибали свежий провал с востока во главе с пар-арценцем Опоры Единства, а с запада – во главе с Лагхой Коаларой.
Потом Иланаф оглянулся. Никого и ничего. Только Самеллан, Лиг и Знахарь подымаются в полный рост прямо против стрел морской пехоты.
Иланаф извлек меч пар-арценца из ножен.
«Во имя Князя и Истины», – пробормотал Иланаф и тремя жуткими мясницкими ударами вскрыл грудную клетку пар-арценца так, что стало видно содрогающееся в неритмичных конвульсиях, дымящееся сердце. Последний, колющий, удар Иланаф направил прямо в него.
Иланаф подобрал ножны, аккуратно вложил в них окровавленный меч и, миролюбиво расставив руки, пошел вдоль края котловины навстречу западному отряду. Навстречу Лагхе Коаларе, который еще не догадывался, что совсем скоро ему тоже предстоит превратиться в заклятого врага Князя и Истины.
