В бытность свою добродетельным офицером Свода Равновесия, Эгин полагал время предвечным, равномерным и неделимым.

Да, благородный Вальх учил его, что мгновение проблеска вражеской стали перед глазами весит больше и длится дольше, чем год умиротворенной жизни на Южном Взморье.

Да, Вальх наставлял Эгина, что время властно лишь над глупцами, а мудрые сами лепят из него то, что им вольно, и наполняют эти немыслимые сосуды такими винами бытия, какие и не снились разжиревшим и ослепшим от взаимной ярости владыкам Круга Земель.

Но слова Вальха оставались для Эгина словами. Проблеск вражеской стали перед глазами длился для его рассудка лишь одно невесомое мгновение. А «вина бытия» служили им, молоденьким рекрутам в грубых холщовых рубахах, лишь предметом завистливого трепа в редкие часы отдыха. Какие там «вина бытия», если в Четвертом Поместье, как официально именовалась закрытая школа офицеров Свода, младшие воспитанники никогда не видали даже ячменного пива?!

В общем, юному Эгину было наплевать на болтовню о времени. Время – это месяцы, дни, длинные и короткие колокола. Время – это удары сердца в рукопашном бою и горячее дыхание над затаившейся в предощущении конечного наслаждения Вербелиной. И все.

И только сделавшись узником Тары, Говорящей Хоц-Дзанга, Эгин начал понимать вес и цену времени. Только в Хоц-Дзанге время для Эгина растворилось под пологом густых и жарких туманов, заволакивающих долину, расползлось по кривым улочкам главного селения смегов (которое у Эгина язык не поворачивался назвать городом!), запуталось в сонных днях и горячечных ночах. Теперь Эгин чувствовал: да, имеющий силу и знание смог бы вылепить из этого времени-глины не только сосуд, но и крылатого коня, пегого тунца, человека.

С момента первой любовной схватки с Тарой прошло шесть дней. Умом Эгин знал это. Но если бы старый Вальх сейчас явился к нему и спросил, сколько времени Эгин пребывает в Хоц-Дзанге, тот мог бы только молча поцеловать сухощавую и неимоверно сильную руку наставника. Это было бы единственно возможным ответом.

Эгин не знал, что ему нравится больше – любить Тару или говорить с ней. Кажется, первое было бессмысленно без второго едва ли не в большей степени, чем второе без первого.

На следующий же день после прибытия в Хоц-Дзанг Эгин узнал от Тары истинную историю народа смегов, которая, как и все прочие истории, подавалась в Варане исключительно через кривые зеркала лжи.

Настоящие смеги – желтоволосые, крупнозубые и, откровенно говоря, исключительно дикие – жили на Циноре с незапамятных времен. По крайней мере, как со смешком заметила Тара, никакого Свода Равновесия тогда еще не было даже в самых смелых мечтаниях варанцев, да и быть, конечно, не могло.

Смеги пиратствовали на море Фахо, иногда ловили рыбу и уж совсем редко ударялись в разведение коз и длинноногих кур. «Столь тощих, что сквозь них просвечивает полуденное солнце», – припомнил Эгин из «Земель и Народов». «Вот именно», – кивнула Тара.

Варан, Ре-Тар и Харренский Союз (существовавший тогда в скромных границах собственно Харрены) время от времени пытались привести смегов к смирению и кротости. И даже тогда, задолго до появления Говорящих Хоц-Дзанга, эти попытки неизменно терпели фиаско.

Потом, незадолго до начала войны Третьего Вздоха Хуммера, между смегами произошла распря. Лучшие из них были вынуждены покинуть Цинор и подняться вверх по Орису в неприютные болота на южном берегу Киада. Они осели там, назвавшись паттами.

Патты построили цитадель Хоц-Але и, поскольку их тогдашние соседи – гервериты и грюты – очень не любили лазить по болотам, вполне сносно прожили там вплоть до прихода Элиена Ласарского, которого она, Тара, больше привыкла называть запросто – Звезднорожденный.

Смеги же накануне войны Третьего Вздоха Хуммера успешно отразили очередную карательную экспедицию варанцев (в которой, кстати, участвовали и Элиен, и будущий Великий-Сиятельный князь Шет окс Лагин), вслед за чем их на семь лет оставили в покое.

Более того, когда Элиен Ласарский Звезднорожденный воцарился над паттами, приняв титул свела, смеги были уверены, что теперь-то уж их покой продлится очень и очень долго. Дело в том, что Шет окс Лагин, ставший Сиятельным князем Варана вскоре после возвращения из герверитского плена, приходился Элиену, скажем так, братом, а в действительности – даже несколько более чем братом в расхожем смысле этого слова.

Выходило, что если Шет начнет войну против смегов, он тем самым оскорбит своего брата, который правит их ближайшими родичами. И никакие соображения о том, что патты смотрят на смегов искоса, в данном случае ничего изменить, конечно, не могли. Ибо память о межклановой распре смегов уже успела перейти в разряд декоративной легенды о буйном нраве предков, неравном дележе трофеев и взаимном похищении невест. Зов общей крови отныне звучал громче, чем ворчанье горстки дряхлых стариков, хранителей клановой гордости, преданий и невразумительных прорицаний.

Но Шет окс Лагин был на этот счет совершенно иного мнения. Великолепный и ужасный, перепоясанный Когтем Хуммера, вооруженный истинными Словами и Знаками, он пришел на Цинор, и вместе с ним пришли десятки тысяч варанских воинов.

Варанцы во главе с Шетом истребили смегов. Всех. Или почти всех. Это не важно, ибо уцелевшие нашли свою смерть в рабстве. Хоц-Дзанг, неприступная твердыня смегов, был срыт до основания. Его нетленные руины, которые Эгин может видеть из своего окна, – следствие удивительных преображений естества Цинора, которые происходили в дальнейшем.

Итак, желтоволосые и крепкозубые смеги были истреблены. Случилось это очень давно. Шесть с половиной веков назад. И без того неприютный и малонаселенный полуостров опустел окончательно.

Варанцы заложили на Циноре несколько сторожевых крепостей и оставили в них скромные гарнизоны из престарелых и увечных ветеранов. Тем временем весь варанский флот был брошен Шетом окс Лагином на далекий запад, в Синий Алустрал, где и обрел свою гибель. Ярость Вод Алустрала сполна отомстила за истребление смегов.

Но на этом звонкобронная эпоха не завершилась, не пришел конец и чудесам.

Шет окс Лагин вернулся из Синего Алустрала преобразившимся. Казалось, его подменили.

«В сущности, так оно и было», – туманно заметила Тара, но Эгин пропустил это многозначительное замечание мимо ушей.

Шет окс Лагин приходил в долину Хоц-Дзанга один, простоволосый, в изодранном рубище. Никто не знает доподлинно, какие веления судьбы свершал там варанский князь, первым в истории сменивший свой титул с «Великий» на «Сиятельный» и первым же вновь вернувшийся к традиционному, непритязательному титулу «Великий». Никто не знает, какие бездны грядущего зрел Шет окс Лагин, прогуливаясь с двойной флейтой по местам своих недавних преступлений, роняя на опаленные камни грустные напевы и скупые слова Истинного Наречия Хуммера.

Доподлинно известно иное. Спустя десять лет Круг Земель погрузился в череду кровопролитных битв и усобиц, знаменовавших собой благословенный и вместе с тем ужасающий финал войны Третьего Вздоха Хуммера.

Когда отгремела сталь, когда замолкли заклинания и пепел погибших городов стал тучной землею на новых полях, мир испытал невиданное облегчение. Звезднорожденные были мертвы. Сильнейшие Синего Алустрала были мертвы. И правители величайших царств Сармонтазары были мертвы тоже.

Но зато были живы-вне-плоти трое из тех, кто погиб еще в первую половину чудовищной войны, в которой не было ни правых, ни виноватых, ибо все были лишь зваными помимо собственной воли гостями на кровавом пиршестве Хуммера.

Был жив Киндин – искусный старейшина смегов, отяготивший некогда судьбу Элиена Ласарского Звезднорожденного знаком долгой смерти.

Была жива Тара – дочь правителя паттов, нашедшая свое счастье в объятиях Элиена Ласарского Звезднорожденного, знавшая близость с ним лишь одну ночь и принявшая смерть в День Судеб Лон-Меара.

Был жив Фарах, ученик Киндина, наградивший Шета окс Лагина двумя заговоренными стрелами в отчаянной, заведомо обреченной на неудачу попытке отомстить Сиятельному князю за истребление своего народа.

Говорящие Хоц-Дзанга.

– Скажи мне, Тара. – Эгин стоял у невысокого участка серой стены, сложенной из нетесаных камней и покрытой местами чуть искрящейся на солнце свежайшей сажей. – Скажи, ведь Шет окс Лагин срыл Хоц-Дзанг до основания, верно? Тогда как восстали из небытия эти камни и эти следы огня, который бушевал здесь, кажется, полчаса назад?

– В этом – все величие Шета окс Лагина, Звезднорожденного, – прикосновением свежего ветерка прошелестели над его ухом слова Тары. – И эти восставшие руины, и мы, обретшие новую жизнь Говорящие Хоц-Дзанга, – плод его искупительной магии и причудливого скрещения двух Путей Силы, которое именуется Золотым Цветком. Дело в том, что когда Кальт, молодой и безжалостный выскочка, узурпатор ре-тарского престола, пошел войной против Юга, а варанские и оринские меченосцы во главе с Шетом и Элиеном преградили ему путь, случилась великая битва, в которой горела не только земля, но и вода и воздух. Тогда Пути Силы сошлись в долине Хоц-Дзанга и сложились в Золотой Цветок. Тогда стало так, как мыслилось Шету окс Лагину. Семя моей души, вынесенное Путями Силы из мрачных пучин тонкого мира в Малом Двуречье, а равно и семена душ Фараха и Киндина, что покоились долгие годы в долине Хоц-Дзанга, взошли ко свету и стали тем, чем мы есть. Тремя великими и бесплотными магами, ограниченными, впрочем, в своем могуществе волею прозорливого Шета.

По спине Эгина прополз холодок благоговейного восторга. «Золотой Цветок…», «Взошли ко свету…», «бесплотными магами…» – о Шилол, видел ли ты это, слышал ли, да и бытовал ли ты еще в те века? В том, что Шилол – тоже отнюдь не риторическая фигура, а некая вполне реальная, хотя, возможно, и ненаблюдаемая сущность, Эгин уже почти не сомневался.

Пытаясь по своей офицерской привычке перебороть завладевшее им необычное и захватывающее чувство, Эгин скептически ухмыльнулся и провел пальцем по закопченной стене. Палец остался совершенно чистым. Так он и думал.

– Звучит похлеще, чем «Геда о Герфегесте», – заметил Эгин. – Но ты не ответила, Тара, как возродились руины. Ведь у них не было ни душ, ни семян души, и, значит…

Эгин почувствовал шаловливый поцелуй в затылок и еще один – на этот раз в ягодицу. Горячие, влажные губы. Никакого «леденящего холода». Он уже начал привыкать, что Таре не составляет большого труда целовать его сквозь одежду.

– Глупый, глупый служака! – Смех Тары рассыпался откуда-то с невысокого гребня стены, перед которой стоял Эгин. – Иди сюда, варанский солдафон!

При этих словах Тары Эгин ощутил, как ее бережные ладони схватили его под мышки и, оторвав от земли, поставили на стену. Переведя дух, Эгин смог насладиться видом Хоц-Дзанга. Вернее, прежних контуров Хоц-Дзанга.

Необычное это было зрелище. Если что-то оно и напоминало, то, пожалуй, потешный лабиринт, выстроенный в садах Сиятельного князя.

Неожиданные, противоречащие здравому рассудку встречи стен под острыми углами. Плавные линии, не образующие прямых углов, изогнутые не без изящества. Полное отсутствие круглых или квадратных очертаний башенных постаментов. А остатки стен, возвышающиеся то там, то сям, больше всего напоминали Эгину, напоминали…

«…лепестки цветка, Шилол меня раздери!» – вдруг заключил Эгин, злясь на себя за тугодумие.

– «Хоц» на наречии смегов означает всего лишь «укрепление», «крепость». А вот «Дзанг» – сроду не угадаешь, – игриво заметила Тара.

– А что тут гадать? – окрысился Эгин, который терпеть не мог, когда его собеседники кичатся книжным знанием. – Даже тупому варанскому солдафону понятно, что «Дзанг» означает… «роза»! – выпалил он неожиданно для самого себя.

Несколько мгновений Тара молчала.

– Да, – сказала она.

Эгин пожалел, что не может видеть ее все время. Потому что на выражение лица Тары сейчас стоило посмотреть. Он достаточно живо представил его: удивленное, восхищенное и слегка разочарованное.

– Вот то, что ваши зануды из Свода назвали бы, верно, Сердцем или Оком Хоц-Дзанга. Мы, Говорящие, зовем просто Семенем.

Тара провела Эгина в самый центр руин, и теперь они стояли перед черным матовым столбом шестилоктевой высоты, в котором любой, самый целомудренный зрак подметил бы разительное сходство с мужским органом.

– А почему не… – с легкой хрипотцой начал было Эгин, которому на ум мгновенно пришла последняя ночь с Тарой.

– Потому что это семя, а не хрен, – строго отрезала Тара тоном аррума Опоры Благонравия. – Хоц-Дзанг назван «Крепостью-Розой» отнюдь не по пустой прихоти его создателей. Хоц-Дзанг – это действительно крепость-роза. По преданию, она была построена Лишенным Значений. Но, честно говоря, – Тара коротко хихикнула, – о каких бы диковинах Круга Земель ни повествовали разные Скрижали, Книги и Геды, они вечно приписывают их создание либо Хуммеру, либо Лишенному Значений. Выбор невелик. Словно бы и не существовало вовсе ни Гестры, ни Гаиллириса, ни Леворго, ни Шилола, ни…

– Постой, постой! – У Эгина и без того голова шла кругом от безумных вещей, сумасшедших событий и головокружительных ласк женщины, погибшей в Героическую эпоху. – Мне не важно, кто создал крепость-розу. Важно, чем она является.

– А… Да, Эгин, ты прав, – спохватилась Тара. – Видишь ли, таких крепостей, как Хоц-Дзанг, больше нет, да и эта не сохранилась бы никогда, если бы не Шет окс Лагин. Он, конечно, испепелил Хоц-Дзанг, но он же даровал ему…

– Тара!

Нет, это был не вполне человеческий голос. В нем слышался рев медведя-людоеда, рокот каменных утесов, шум свирепого зимнего прибоя. У Эгина против его воли чуть подогнулись колени. Голос принадлежал Фараху.

– Тара, тебя немедленно хочет слышать свел народа смегов. И меньше болтай – боюсь, все, что ты сейчас собиралась рассказать своему тощему любовнику, он вскоре увидит сам. Ясно?!

– Ясно, Фарах, ясно! – с вызовом ответила Тара.

Она была явно раздосадована, обижена за «тощего любовника» и… и сильно испугана.

С первого дня в Хоц-Дзанге Эгин понял, что смегами правит свел.

«Свел», как он знал, – это оринский титул, обозначающий верховного правителя с правом наследственной передачи власти. В первый же день Эгин задался вопросом: как делят власть над смегами Говорящие Хоц-Дзанга и свел?

Да и можно ли вообще вести речь о какой-либо реальной власти свела над смегами, если могущество Говорящих огромно? Столь огромно, что даже пар-арценц Опоры Писаний вместе со Знахарем Свода не смогли противопоставить ему ровным счетом ничего, кроме своей отчаянной храбрости?

Теперь он знал ответы на эти вопросы.

Говорящие возродились вместе с руинами Хоц-Дзанга. На всем Циноре к тому моменту едва ли сыскалась бы сотня беглых каторжников. Потому что все гарнизоны были отозваны Шетом из недостроенных крепостей сразу по возвращении последнего из Алустрала. Никогда больше варанские солдаты сюда не возвращались.

Итак, Говорящие оказались в пустоте. Три одиноких души, отягощенные заклятиями Шета окс Лагина. А заклятия эти были просты, очень сильны и не имели обратной силы. Даже сам Шет был беспомощен перед своими собственными Словами.

Слова означали:

Говорящие не могут покинуть пределы полуострова Цинор до скончания времен. Ни своими силами, ни волею посторонних сущностей. Любая попытка пересечь сухопутные и морские границы Цинора означает немедленное и конечное небытие Говорящего.

Говорящие не могут причинить зла людям, которые придут на Цинор с миром, чтобы принять нравы, обычаи и язык древних смегов, а равно и имя «смеги».

Говорящие должны уничтожать всякого, кто придет к принявшим имя «смеги» с войной.

Говорящие должны во всем слушаться того, кто назовется свелом принявших имя «смеги». Ослушание перед лицом свела означает немедленное и конечное небытие Говорящего.

Попросту говоря, Шет окс Лагин придумал цепных псов Цинора, которые должны были оборонять тех, кому еще предстояло прийти.

Именно цепных, ибо Говорящие были закреплены за Цинором и не могли, даже возжелай они того, нести смерть в другие земли Сармонтазары.

Именно псов, ибо им было назначено ненасилие против своей паствы и полное послушание свелу – своему пастырю.

А если свел пожелает истребить при помощи Говорящих половину своих подданных? Что победит – «ненасилие» или «послушание»?

«Победит послушание, – мрачно ответила Тара. – Мы послушаемся свела и убьем. Но не смегов, нет. Мы убьем свела».

«Шилол, Шилол, Шилол… – подумал тогда Эгин. – Повсюду – одно и то же. Люби и властвуй. Властвуй без любви. Властвуй без ненависти. Убивай – и властвуй. Люби – и стань никем».

Кто и когда придет на Цинор, чтобы принять имя «смеги», Шет не знал и не мог знать. Но, судя по всему, догадывался, что кто-то когда-то сделает это. Иначе зачем бы он делал все то, что он делал?

В те годы, когда Цинор стоял опустошенный, а по нему бродили пока еще толком никем не замеченные, но уже обросшие чудовищными слухами Говорящие, люди боялись Цинора, ибо не понимали его.

«Да, кое-кого нам действительно пришлось проучить, – грустно заметила по этому поводу Тара. – Всегда находятся безумцы, которые жаждут золота из разрытых могил и страшного знания из непонятых свитков. Напуганные нами до смерти, они уходили ни с чем и рассказывали правдивые истории о своих страшных приключениях, которые быстро становились кошмарными небылицами».

Шли годы, десятилетия и века. На Севере крепла Харрена, на Юге – Тернаун. В Варане набирался сил Свод Равновесия.

«Да, офицеров Свода мы убивали всегда, – с неохотой согласилась Тара. – Они приходили сюда не по недомыслию, а с мрачными своекорыстными умыслами. Кстати, тогда ни князья, ни гнорры, ни пар-арценцы особого интереса к Цинору не питали. А не в меру любопытные аррумы лезли сюда по личной инициативе и исключительно в поисках разной дряни. И ни один из них не смог пред нашим ликом убедительно доказать, что ищет Коготь Хуммера или, скажем, Хват Тегерменда ради того, чтобы вверить их Жерлу Серебряной Чистоты. Нет, они искали вещи и писания во имя власти и зла, а находили пустоту и смерть».

Полтора века назад в Сармонтазаре начались новые великие войны. Харрена сожрала весь Север и вышла к Орису. Тернаунский войсководитель Эгин Мирный подмял под себя равнины и пастбища Юга и тоже вышел к Орису.

Орис – превосходная естественная граница между двумя имперскими монстрами? Отнюдь нет.

«Орис – синий пояс, которым будет подпоясан исполин нашей империи, когда он распрямится в полный рост и его голова коснется Северной Лезы». Эгин Мирный, император Юга. Был многословен и велеречив. Стихи писал, неплохие.

«Орис – лишь передышка. Орис – всего лишь ров перед нашими походными лагерями. В Орисе наши внуки будут запускать кораблики, не боясь грютских стрел. А в это время на Тернауне наши дети будут добивать последних южан». Танай Третий Бездетный, сотинальм Севера. Этот был еще многословнее, стихи писал вконец тошнотворные.

Обе империи были полны решимости наступать. Обе приняли роковые решения. И грянула Тридцатидневная война.

Танай решил не переправляться через Орис прямо под копыта грютской летучей кавалерии и тяжелым панцирным итанантам. Владыка Севера отважился на стратегический обход восточного фланга армий Эгина Мирного через перепуганный и трижды нейтральный Варан.

Сказано – сделано. Огромный флот вторжения, прозванный позднее Армадой Тысячи Парусов, вышел из ре-тарских портов и обрушился на Урталаргис и Пиннарин – ключевые крепости на северном побережье Варана.

Сопротивление Варана было сломлено очень быстро благодаря полной внезапности нападения. Страна погрузилась в хаос. Остатки армии, осколки Свода Равновесия и наследник престола (тогдашний князь принял смерть в бою) откатились в горы, к Ордосу, вверив побережье в руки северян.

Никто толком не знал, что собирается делать Танай дальше. В этом заключалась его основная военная хитрость: под видом разбойничьего нападения переправить в Варан большую часть войска и ударить под стратегические ребра зазевавшегося Эгина Мирного.

Но варанцы этого не знали. Исходя из масштабности нападения, они по-своему резонно заключили, что Танай пришел истребить их подчистую. «Значит, – решили жители восточного Варана, – терять нам нечего». Баснословные ужасы Цинора многим показались меньшим злом, чем смерть на боевых вилах фальмских дружинников, приплывших из-за моря вместе с харренскими щитоносцами.

Тысячи, десятки тысяч беженцев пересекли границы Цинора. И ничего страшного с ними не случилось. Говорящие Хоц-Дзанга поняли: это и есть те самые люди, которые готовы принять имя «смеги».

Плетение нитей судьбы причудливо и вычурно, ирония судьбы неизбывна.

Некогда варанцы враждовали со смегами и истребили их под стягами несравненного Шета окс Лагина. Теперь потомки истребителей смегов сами пришли на Цинор и приняли имя «смеги». Говорящие Хоц-Дзанга на время стали их пастырями. Они сами воспитали свела нового народа смегов, а после покорились его власти. Как и заклинал Шет окс Лагин.

Что же сталось с Вараном, преданным ненасытному буйству войны? Эгин Мирный – хитрейшая и умнейшая бестия, милостивые гиазиры! – разгадал замысел Таная. Как и всякий талантливый войсководитель, он смог сымпровизировать план контрудара буквально на ходу. Эгин Мирный пустился в кошмарную авантюру. Полностью оголив тылы и поставив свою наспех сколоченную империю под угрозу полного развала, он бросил через Орис все силы, которые имел под рукой.

Легкая грютская конница с ужасающей воображение скоростью приближалась к Тардеру. Коренные тернаунские формирования осадили Нелеот и Суэддету. Южные провинции Харрены были охвачены паникой.

А сам харренский сотинальм с отборной армией тем временем топтался у каких-то безвестных варанских перевалов, готовясь к выходу с полуострова в грютские степи. К этому времени воспрянувшие духом варанцы во главе с наследником престола перешли к угрюмой партизанщине, которая ничего хорошего харренитам не сулила.

Перед Танаем встала головоломная стратегическая задача. Он мог либо остаться верным своим замыслам, пробиться-таки прочь из Варана, выйти в глубокий тыл Эгина и идти на Юг, сжигая все на своем пути так же, как воины Эгина разоряли Ре-Тар и Двуречье. Но это было бы безумием. Бредом. Крахом обеих империй на долгие века. Более простое и очевидное решение заключалось в том, чтобы уйти из Варана тем же путем, каким он в него пришел, и, высадившись в окрестностях Тардера, дать южанам решающее сражение на родной земле. Разумеется, Танай скрепя сердце выбрал именно его.

Ровно через тридцать дней после начала вторжения харренский флот покинул сожженные порты северного побережья Варана и отбыл в Тардер. Дальше история великих государственных монстров пошла своими причудливыми путями, которые нам, смегам, не без гордости заметила Тара, совершенно безынтересны. Интересно другое: варанские беженцы, принявшие имя «смеги», и не думали возвращаться обратно – в хаос послевоенной разрухи, густо замешенный на крови и доносах в Свод Равновесия.

Проходили годы, слава о вольном братстве жителей Цинора разносилась по всей Сармонтазаре, и «смегами» спешили стать многие беглецы из Харрены, Ре-Тара, Варана и даже из грютских степей. Так и по сей день.

– Ткач Шелковых Парусов, свел народа смегов, готов принять тебя, чужеземец. Следуй за мной.

Вот так. Чужеземец. «А ведь твои прадед и прабабка были варанцами, братец», – подумал Эгин, со смесью симпатии и профессионального любопытства озирая колоритного смега, чей торс, плечи и шея были сплошь татуированы морскими гадами, а в руках неколебимо покоилась страховидная железная палица, взятая наперевес.

«Похоже, так у них приветствуют важных гостей», – заключил Эгин, идя сумеречными коридорами вслед за громилой, который явно выполнял в так называемом дворце обязанности скорее церемониймейстера, нежели стража или телохранителя.

Судя по рассказам Тары, которая осталась у символической калитки в не менее символической ограде, свел в телохранителях не нуждался.

Во-первых, ни один смег никогда не решился бы и пальцем тронуть своего правителя, которому вольно приказывать Говорящим Хоц-Дзанга, словно луне – звездам, своим небесным рабам.

Во-вторых, по уверениям Тары, теперешний их свел – человек очень необычный и в случае необходимости сам скрутит голову хоть акуле, хоть плеяде наемных убийц.

Коридор, похоже, был кольцевым. Эгин и его проводник прошли приблизительно половину дуги окружности, когда перед ними открылся низкий проход, за которым оказался еще один коридор – тоже кольцевой.

Эгин шел и думал о том, что еще никогда ему не доводилось общаться с правителями целого народа.

О том, что загадочный свел – человек наверняка грубый и огромный, под стать своему церемониймейстеру и своему народу. Не исключено, он будет смотреть на него, бледного и отощавшего от бесконечных любовных упражнений с Тарой, со спесивым высокомерием.

И еще Эгин был почему-то уверен, что свел откажет ему во всех его просьбах. Но даже несмотря на эту уверенность, отказаться от пусть и обреченной на провал попытки Эгин не мог.

Второй коридор разрешился таким же невысоким проходом, как и предыдущий, и Эгин попал в небольшой прекрасно освещенный круглый зал.

– Эгин, рах-саванн Опоры Вещей, – отрекомендовал его татуированный сопровождающий.

– Ты свободен, Айфор.

Эгин застыл. Голос был громок, свеж, властен. Имел незнакомый акцент. И принадлежал женщине.

– Как зовут вас, я знаю. Следовательно, можно говорить.

Свел скупо улыбнулся, точнее, улыбнулась. Эгин, который все еще пребывал в ступоре от неожиданности и поэтому чувствовал себя полнейшим ослом, с трудом выдавил кривую улыбку.

– Д-да, милостивый гиазир… простите, госпожа.

– Эгин, на Циноре не принято говорить «гиазир» и «госпожа». Здесь эти слова хищной цивилизации считаются в лучшем случае злой иронией. Вы можете обращаться ко мне просто Ткач. Ткач Шелковых Парусов.

– Хорошо, Ткач, – кивнул Эгин, недоумевая, как женщину столь редкой, какой-то потаенной красоты, можно называть словом, обозначающим грубое мужское ремесло – «ткач». Она бы еще назвалась «сапожником». Неожиданно набравшись храбрости – терять ему все равно было нечего, – Эгин выпалил:

– Прошу меня простить за резкость, но мне бы очень не хотелось обращаться к вам «ткач».

Свел удивленно вскинула брови – словно бы крылья черной чайки – и, цокнув языком, бросила:

– Вот как? Хорошо. Вы не мой подданный и имеете право не оправдываться передо мной в своих пристрастиях. И, поскольку скоро всем нам суждено предстать пред ликом ужасной и неотвратимой смерти, я назову вам свое истинное имя – Лиг. Так лучше?

– Да, Лиг, – кивнул Эгин, лихорадочно пытаясь вспомнить, где он уже слышал это редкое, неженское имя.

– В таком случае, Эгин, я вас слушаю. Впрочем, нет, у нас совсем мало времени. Поэтому слушайте вы меня.

Позднее, изнывая в горячечном бреду в объятиях боли-сколопендры, исполинской многоногой дрянью терзавшей его позвоночник, Эгин в короткие мгновения просветлений часто возвращался к прошедшим дням на Циноре и, в частности, к разговору с Лиг.

Возвращался – и никак не мог вспомнить самых простых вещей. Не мог вспомнить черт лица Лиг, форму кресел, время дня. Не мог сообразить, откуда исходил яркий золотистый свет, пронизывающий все вокруг. И наконец, не мог понять, почему Лиг была с ним так приветлива.

Он помнил аудиенцию у свела народа смегов лишь в общих чертах. Может, всему виной напиток, в который была подмешана легендарная трава забвения?

– Отпейте гортело, Эгин.

Лиг легонько прикоснулась своей чашей, наполненной багрово-красной ароматной жидкостью, к своей правой щеке в знак поощрения.

Отказаться было невозможно. Эгин взял со стола свой кубок и довольно неуклюже повторил жест Лиг в знак доброй воли. Вслед за этим он залихватски испил гортело до дна и захрустел ломтем моченой репы.

– Благодарю, Лиг, – просипел он, утирая губы дорогой шелковой салфеткой, которую свел заботливо протянула ему через стол.

– Итак, Эгин, Тара рассказала мне о ваших чаяниях. Вы хотите получить столовые кинжалы, гарды которых в действительности представляют собой сочленения Убийцы отраженных – с первого по четвертое. Вы хотите также испросить у меня свободы и соизволения покинуть Цинор, хотя вы совершенно не понимаете, куда и зачем вам следует направляться. В Варане вас ждет Жерло Серебряной Чистоты, в Харрене – неизвестность. Вы не знаете, что произошло с людьми Дотанагелы, удалось ли им достигнуть Тардера, и если да – то какой прием они там встретили. Но, как человек долга, вы полагаете необходимым собрать Убийцу отраженных до конца и привести его в действие, чего бы вам это ни стоило. Так?

– Так. – Эгин мог только улыбнуться и развести руками.

Милая Лиг избавила его от объяснений. Но главное – от лжи.

– Ну что же, берите. И свободу берите вместе с ними.

Звон от четырех столовых кинжалов, ловко вброшенных Лиг в центр стола, еще долго снился Эгину впоследствии. Он навсегда остался для Эгина символом необъяснимого и прекрасного чуда. Ибо рах-саванн мог ожидать чего угодно, но только не такой поразительной сговорчивости Лиг.

Эгин открыл было рот, чтобы поблагодарить свела народа смегов не столько за кинжалы, сколько за свободу, но та останавливающим жестом упредила его.

– Не стоит благодарности, Эгин, – довольно сухо сказала Лиг. – Вы не знаете, куда заведут вас эти ножики. От Тары вы, возможно, слышали, что Убийца отраженных ложится на плечи своего хозяина тяжелейшим бременем и никому не по силам снести более чем два сочленения Скорпиона.

– Простите, Лиг, – не удержался Эгин, – а как же вы? Тара говорила, что простые смертные, завладевшие более чем двумя частями Скорпиона, рискуют окончить свои дни очень скоро? Тара говорила, таких коллекционеров очень быстро находит аркан жестокой смерти.

– Шилол вас побери, рах-саванн, до чего же вы дотошная бестия! – рассмеялась Лиг. И, мгновенно посерьезнев, ответила: – Во-первых, я не «простая смертная». А, во-вторых, аркан жестокой смерти уже однажды настигал меня. Двадцать лет назад. Повторный бросок она совершит не скоро.

– В таком случае я благодарю вас за разрешение покинуть Цинор.

– А… Это… Благодарить за это нужно не меня, а Тару. Если бы не ее любовь, которая дала ей силы на то, чтобы убедить меня в необходимости вашего освобождения, о вашей свободе не было бы и речи. Поскольку энергия Тары напрямую связана с наличием в Хоц-Дзанге таких, как вы, я вовсе не заинтересована в том, чтобы давать вольницу направо и налево… Впрочем, в этом нет ничего личного. Хоть вы и офицер Свода, к вам я не испытываю вражды. Пленники, подобные вам, служат не моим интересам, но интересам моего государства…

– Благодарю вас, – сдавленным голосом сказал Эгин.

– Поэтому имейте в виду: вы не сможете уйти из Хоц-Дзанга раньше, чем произойдет сражение. Не ровен час наши лучники застрелят вас в спину как перебежчика.

Эгин кивнул. До завтра-то ему терпения хватит. Только вот Тара… Как она воспримет это известие?

– Можете идти, – холодно сказала Лиг.

И все-таки Эгин решился на еще один – последний – вопрос. Уж очень насторожили его слова Лиг насчет близости судьбоносной схватки. Да и намеки Фараха…

– Скажите, Лиг, у нас есть шансы победить в завтрашнем сражении?

– В завтрашнем сражении не будет победителей, – мрачно процедила Лиг, покусывая нижнюю губу. – Разве только вы, Эгин.