Глава двадцать пятая

Вопреки моим ожиданиям, наше пребывание в замке Мобрюк, сменившем теперь свое название на Бельрун, несколько затянулось. Необходимо было привести себя в порядок, отдохнуть перед дальней дорогой, подготовить возок, не приспособленный изначально для транспортировки принцесс. Кроме всего прочего, на нас лежала печальная обязанность похорон своего друга… Эжени все эти дни пребывала в каком-то странном оцепенении, находя себе некоторое утешение лишь в том, что помогала Деметриусу ухаживать за ранеными при штурме замка солдатами. Почти все остальное время она проводила, сидя у могилы Люка…

– Может быть, ей лучше уехать куда-нибудь подальше отсюда, – вздохнул Бельрун, глядя на ее поникшую фигуру, – но у меня как-то язык не поворачивается сказать об этом. Понятное дело, я не оставлю ее… Лишь бы она сама не извела себя, – печально завершил он.

– Время – лучший лекарь, – сморозил я дежурную глупость, в душе отлично понимая, что в данном случае оно может быть только могильщиком…

Его величество, припертый к стене моими аргументами, нехотя был вынужден согласиться на предложенную сделку и теперь мелко мстил мне, напропалую любезничая с Лаурой. В ответ он получал милые кокетливые улыбки, ничего не значащий щебет и неиссякаемый поток славословий в мой адрес. Филипп мужественно вытерпел обстоятельное описание моих странствий и похождений, очевидно, являющихся вольным пересказом версий Лиса и Бельруна, а также захватывающее повествование о ее освобождении из плена Лейтонбурга. Последняя история была выслушана королем Франции с особенным вниманием, а при небрежном упоминании принцессой о трауре по случаю кончины императора Оттона II лицо его величества заметно просветлело. Через некоторое время, найдя меня во дворе и вдоволь налюбовавшись, как я дрессирую Сэнди, он с любезной улыбкой подошел ко мне.

– У вас чудесная невеста, – изысканно обратился ко мне Филипп Август. – Я искренне желаю вам, чтобы ваш брак оказался удачнее моего… Поверьте, я восхищен историей вашей любви!

– Никогда не подозревал, ваше величество, что вы любитель романтических историй, – вежливо кланяясь, иронично заметил я.

– Это верно. – Король насмешливо улыбнулся. – Я люблю лишь те из них, которые заканчиваются смертью моего врага.

Наутро третьего дня замок опустел… Кроме Эжени, Деметриуса, раненых и трех солдат, оставленных для его охраны, в нем не осталось никого…

Бельрун с десятком солдат сопровождал его величество короля Франции, получившего от меня шифрованное послание в тамплиерское командорство, расположенное в Валансе. В пергаменте, данном мною королю, содержалось предписание всем тамплиерам, увидевшим этот документ, содействовать его величеству в возвращении престола Франции. Я же, в свою очередь, взяв на себя нелегкую миссию почтового голубя, вез в Тулузу блистательной королеве Элеоноре любовное письмо от ее мужа, в самых изысканных выражениях повествовавшее о его чудесном спасении из лап предателя Мобрюка и о нежных чувствах, с которыми он ждет ее в Париже. Теперь это послание очень мило соседствовало в моей походной сумке с копиями писем королевы к Джону Плантагенету. Не удалось избежать и маленького казуса. Утром перед самым отъездом в мою комнату ворвалась разъяренная Лаура-Катарина и в самых решительных выражениях потребовала объяснить, как сочетаются мое тамплиерское звание комтура и намерение жениться на ней. Пришлось битый час успокаивать мою нареченную, рассказывая ей, что я являюсь фамильяром высшего посвящения в ранге, так сказать, «тайного советника» и не связан целибатом или какими-либо иными обетами.

Отдохнувший и отъевшийся король, вначале имевший жгучее желание разорвать барона Мобрюка четверкой диких коней, впоследствии сменил гнев на милость и принял мудрое решение обеспечить своему врагу такую же жизнь, какую тот хотел удостоить ему.

– Содержать Кретьена Мобрюка в клетке до конца его дней, на хлебе и воде! – сурово приказал король.

– Слушаюсь, ваше величество, – поклонился Бельрун. – Он заслуживает такого наказания! Конечно-конечно, – добавил он, провожая взглядом дородную фигуру удаляющегося Филиппа. И мне почему-то подумалось, что по возвращении барона Шадри де Бельруна в свой замок строгий режим его узника будет заменен на общий. С обитателями этого дома…

Итак, по завершении всех дорожных сборов мы все-таки отправились в путь. Майский Лангедок! Южная Франция в самое прекрасное время года, когда все вокруг цветет, благоухает, зеленеет, стремится ввысь, к солнцу, к лазурному небу! Южная Франция, где улыбки на лицах крестьян, казалось, запечатлены навеки, а уныние и скорбь можно видеть лишь на каменных изваяниях христианских соборов, да и то скорее всего лишь потому, что послушный резцу скульптора камень не властен был изменить выражение своего лика.

Лангедок, где каждый второй – поэт, а каждый первый распевает песни каждого второго. Где, воткнув в землю палку, на следующий год можно застать в этом месте зеленеющее дерево. Земля, где трудно быть некрасивым, где кровь так горяча, что лишь вино из напоенного солнцем черного винограда отрезвляет горячие головы! Лангедок, благословенная земля, которую наверняка избрал бы Господь для своего пришествия, если бы решил обойтись без трагических сцен…

– Поглядите, как красиво кругом! – Лаура, высунувшись из крытого возка, повела рукой, словно демонстрируя розы собственного сада. – По-моему, здесь просто невозможно быть грустным, несчастным или одиноким!

Ее черные глаза с восторгом скользили по окрестным зеленеющим холмам, поросшим виноградниками. Встреченный нами конный отряд, охранявший приграничье, доброжелательно указал нам путь, и все шестеро воинов чуть ли не хором, перебивая друг друга, начали подробно разъяснять дорогу, не спуская восхищенных глаз с приветливо улыбающейся принцессы.

– Ну разве не прелесть! – оживленно щебетала моя несравненная Лаура-Катарина, требовательно глядя на меня. – Вальдар, ну что ты такой хмурый? Посмотри вокруг – это самый прекрасный край на свете! Я прошу тебя, улыбнись!

Я ласково взглянул на разрумянившуюся от прекрасного настроения и яркого солнца принцессу и улыбнулся. Не знаю почему, но душу мою не оставляло смутное беспокойство… Ибо открывавшийся перед моим взором край был слишком богат и красив, чтобы долго жить в спокойствии и мире. И хотя я возлагал большие надежды на договор с королем Филиппом, кому, как не мне, было знать, что армия голодных северных баронов, жадных до богатств Лангедока, уже рвалась вцепиться в горло этой дивной стране. Ненавистный для них Юг, где горожане, словно сеньоры, ходили в бархате и ели на серебре, где вольности были неслыханны, а нравы – веселы, был язвой для их алчного чрева. И кому, как не мне, было знать, чем это могло закончиться… Священный крестовый поход, объявленный папой Иннокентием III, чья одиозная фигура во многом инициировала неслыханные дотоле зверства под сенью святого креста, – вот что ждало в ближайшие годы, а то и месяцы этот цветущий край. Я глядел вослед шестерым всадникам, охраняющим границу, и понимал, что вряд ли кто-нибудь из этих молодых и пылких южан достигнет возраста седин. Не мог я восторгаться зеленью и красотой этих холмов, зная, что вскоре они могут окраситься кровью. Память услужливо открывала пожелтевшие страницы читанных в юности хроник альбигойской войны… Какой-то мерный монотонный голос глухо выговаривал страшные слова: «Казните всех! На небесах отберут своих!» И все были казнены.

И вот сейчас мы с Лисом, единственные, кто знал изнанку этой тишины, находились в самом центре надвигающейся бури.

– Вальдар! – услышал я звонкий голосок своей ненаглядной, выведший меня из задумчивости. – Ты несносен! Ну почему ты такой мрачный? Смотри, какие цветы!

Я посмотрел. Цветы как цветы. Голубенькие…

– Ой! Барашки! – восторженно завопила девушка. – Какие беленькие!

Лис, правящий повозкой, моментально приподнялся на передке, хищно высматривая в стаде наш будущий обед. Я тоже посмотрел в ту сторону. Овцы были явно испуганы: сбившись в кучу, они громко блеяли, создавая невообразимый шум.

– О, ничего себе! – воскликнул Рейнар, прищуривая свои зоркие глаза. – Волк средь бела дня?

– Где? – удивился я.

– Да вон же! – Лис указал рукой на пологий склон холма, через который переваливало стадо. Наперерез хищнику мчалась четверка матерых волкодавов.

– Все, серый, заказывай мессу! – махнул рукой мой напарник. – Но каков наглец!

И тут волк повел себя странно. Увидев приближающихся собак, он вскочил на задние лапы и попробовал спастись от них бегством на двух конечностях, что было совсем не свойственно его виду.

– Оборотень! – пронзительно взвизгнула Лаура, спрятавшись за спину Рейнара и оглушив его своим криком.

– Нет, это не оборотень, – поглядывая на меня со знанием дела и потирая пострадавшее ухо, произнес месье д’Орбиньяк. В этот момент волк, неуклюже пытавшийся оторваться от своих преследователей, наступил себе на хвост и упал.

– Это какой-то идиот, напяливший на себя волчью шкуру! Интересно, как ему это удалось. – Рейнар резко остановил возок и спрыгнул на землю. – Скорее, а то псы его растерзают! – Он вскочил в седло бежавшей рядом с нашим экипажем лошади.

– Сэнди, за мной!

Пастухи, спешившие к месту схватки, и мои друзья подоспели почти одновременно. Совместными усилиями им удалось оттащить разъяренных волкодавов. Мы с Лаурой тревожно пытались разглядеть происходившее у подножия холма.

– Все! – услышал я на канале мыслесвязи. – Капитан, не боись, псов оттащили, он жив. Иди сюда, поможешь дотащить этого придурка до возка.

– О-о-о… Лоба! – стонал псевдоволк слабым и вполне человеческим голосом. Извлеченный из обрывков волчьей шкуры, он оказался довольно молодым человеком без видимых психических отклонений на лице. Собаки изрядно потрепали его: из глубоких ран на груди, боках… и так далее сочилась кровь.

– Лоба! Любовь моя! – стонал в полузабытьи раненый.

– Лоба… Это по-провансальски волчица, что ли? – автоматически перевел Рейнар. – Фу, зоофил какой-то! – Он с отвращением взглянул на спасенного.

– Да нет, Лис, не преувеличивай, – осадил я фантазию своего друга. – Скорее всего это женское имя.

Как бы в подтверждение моих слов раненый застонал и разразился потоком маловразумительных сочетаний:

– О, Лоба! Майская Почка… Сад Пряностей… Сторожевая Башня Радости! О-о… Любовное Гнездо Сердца, Груз Счастья… Зернышко Сладкого Миндаля… – шептал он. Лис изумленно уставился на лицо молодого человека и пощупал его лоб.

– Бредит, бедняга…

– Нет, Лис, ты опять ошибаешься. Ты не знаешь нравов этой страны, – печально промолвил я. – Тебе еще предстоит узнать, что такое куртуазная поэзия…

Подоспевшая Лаура с полосами холстины захлопотала над несчастным, перевязывая его раны.

– О, какое счастье! – шептал он. – Каждая капля моей крови – это в твою честь, несравненная Лоба!

У Лауры-Катарины по щекам скатились две слезы умиления.

– Ах, как это прелестно! Вальдар, а ты мог бы вот так ради меня… – Она осеклась и с испугом взглянула мне в глаза. – Впрочем, нет! Я никогда бы себе не простила, если бы с тобой что-нибудь случилось по моей вине, – серьезно добавила принцесса.

Лис посмотрел на меня с каким-то странным выражением и вопросительно кивнул на удаляющихся собак.

– А?!

– У-у… – отрицательно покачал головой я.

– Тогда поехали. – Рейнар занял место на передке фургона. – Ваше высочество, – поторопил он Лауру, – мы должны спешить. Здесь недалеко, близ Лангони есть августинская обитель, там святые отцы помогут этому мученику любви, а то как бы его прекрасная дама не узнала о проделках своего пылкого воздыхателя из надписи на надгробном камне.

– А, Пьер Видаль! – поглядев в лицо искусанного бедняги, протянул брат-привратник. – Эй, Николя! – кивнул он юному послушнику, задумчиво ковырявшему пальцем в носу. – Беги к отцу Асуфию, скажи, что энц Видаль снова при смерти.

– А что, это с ним уже бывало? – задал я вопрос монаху.

– Конечно, – равнодушно ответил тот. – Прошлый раз, когда он влез ночью в спальню графини де Барраль и «похитил» у нее поцелуй, разгневанная дама велела гнать его из своих владений, что, вы думаете, сделал этот несчастный? Он взобрался на старую римскую колонну… здесь, знаете ли, по дороге на Родез еще осталось несколько… Так вот, Видаль три дня не ел, не пил, не спал, а лишь читал всем встречным стихи в честь своей прекрасной дамы.

– И что? – заинтересовался Лис похождениями своего коллеги.

Августинец индифферентно завершил:

– Что? К концу третьего дня ее светлость была вынуждена смилостивиться, иначе бедняга отдал бы Богу душу, да и крестьяне жаловались… Да разве все упомнишь… Одно слово – трубадур!

Это слово в его устах звучало как диагноз безнадежно больного. Сдав спасенного нами пиита в заботливые и привычные руки отца Асуфия, я поинтересовался у привратника-августинца:

– Скажите, святой отец, есть ли при монастыре странноприимный дом? Мы очень устали с дороги.

– Конечно. – Монах оживился. – Если господа изволят немного подождать, я спрошу у отца настоятеля соизволения предоставить вам кров. Надеюсь, вас не затруднит назвать свои имена?

– Нисколько, – вежливо ответил я.

Услышав наши титулы, привратник любезно кивнул и поспешил известить аббата о нашем прибытии. Спустя несколько минут он появился перед нами вновь и, поклонившись, произнес:

– Его преосвященство папский нунций отец Арнольдо и его преподобие отец-настоятель просят вас оказать им честь быть нашими гостями. Прошу вас, господа, следуйте за мной!

– А что, его преосвященство нынче здесь? – немного удивился я. – Я полагал, он в Нарбоне.

– Нет, отец Арнольдо сейчас находится в инспекционной поездке по монастырям, – пояснил священник. – В стране неспокойно… Катарская ересь, подобно проказе, распространилась повсюду… Вот, недели две тому назад в Кастре банда еретиков ворвалась в храм и, невзирая на увещевания служителей Господа, растащила все сокровища Божьего дома, а напоследок жестоко избила своего епископа! Да что там, по слухам, в Альби сейчас иметь тонзуру равносильно смертному приговору… – Монах печально вздохнул. – Тяжелые времена настали. В простых людях совсем исчезло почтение к Господу и слугам его.

Я галантно помог сойти с возка Лауре-Катарине, Сэнди, как подобало образцовому оруженосцу, пристроился сзади, и мы чинно двинулись за нашим проводником.

Скромная монастырская трапеза была завершена. Правда, ее скромности вполне хватило бы, чтобы насытить десятка два изголодавшихся кнехтов, но я был уверен, что все эти горы недоеденного мяса, рыбы, соусов и тонких вин, уносимые расторопными монахами на золотых и серебряных блюдах, пойдут впрок и помогут святым отцам воочию оценить милость Господню. Белые холеные пальцы прелата, унизанные перстнями стоимостью с целое аббатство каждый, в молитвенном жесте сошлись под пухлым двойным подбородком.

– Возблагодарим Господа, дети мои, – приятным бархатным баритоном произнес папский нунций.

– Аминь, – отозвались мы.

Изысканное общество, собравшееся за столом, состояло из отца-настоятеля, нашей четверки и отца Арнольдо, известного в этих краях под именем Аббат Аббатов. Я с интересом разглядывал эту известную личность, слывшую едва ли не вторым человеком у апостолического престола. Он был высок, весьма дороден и благообразен, как фасад собора святого Петра в Риме. Лицо с мясистым носом было не лишено привлекательности, умные карие глаза смотрели ясно и чуть насмешливо. Весь его холеный аристократический вид наводил на мысль о небезосновательности слухов, намекавших на его герцогское происхождение.

После окончания трапезы сама собой потекла неспешная учтивая беседа. За окнами быстро темнело…

– Прошу простить меня, господа. – Принцесса едва сдержала зевок. – Но я вынуждена удалиться…

Мы с Лисом и Сэнди поднялись из-за стола и поспешили откланяться.

– Мессир Вальдар, – услышал я за спиной голос отца Арнольдо, – вы играете в шахматы?

– Да, ваше преосвященство, – остановившись, ответил я.

– Тогда сделайте милость, возвращайтесь сюда после того, как проводите свою очаровательную невесту. – Карие глаза Аббата Аббатов масляно взблеснули. – Составьте мне компанию. Представляете, во всей обители нет человека, посвященного в тонкости этой игры.

Я кивком головы поблагодарил господина нунция и вышел. Он посмотрел на меня с нескрываемым сожалением.

– «А вас, Штирлиц, попрошу остаться», – услышал я по мыслесвязи цитату из любимого рейнаровского сериала. – Бедный ты, бедный… Всем бай-бай, в люлю, а тебе вращать колеса истории! А впредь тебе наука! В следующий раз будешь выбирать монастырь для стоянки – ищи женский. И Лауре спокойнее, и нам с Сэнди веселее, – хохотнул он.

Процедура отхода ко сну моей уставшей невесты не заняла много времени. Напутствованный ее поцелуем на победу в шахматном поединке, я оставил Лауру отдыхать и направился обратно, вспоминая на ходу хитроумные комбинации игры, которыми надеялся порадовать его преосвященство.

Дверь в покои Аббата Аббатов была чуть приоткрыта и оттуда доносился знакомый баритон, потерявший свою бархатистость.

– …Смерть вашего легата послужит достойным поводом для начала крестового похода против ереси. Так что, святой отец, скорее пишите свои латинские грамоты, поднимите великий шум, а я разнесу их по Франции, по всему Лимузену, Пуату, Оверни, до самого Перигора. Объявите повсюду индульгенции – от здешних стран до Константинополя, и что тому, кто не вооружится, будет запрещено есть за столом, пить вино, одеваться в ткани пеньковые и льняные, и будет похоронен, как собака! Дописал? Поставь число, – властно приказал нунций. – Так, отлично. Передай письмо Гийому, пусть везет его в Рим, к его святейшеству Иннокентию III. Все! Ступай!

– Слушаюсь, ваше преосвященство, – раздался тихий голос в ответ. Я отпрянул от двери, мысленно благословляя работу сапожника, скроившего такую мягкую обувь, и скользнул в один из боковых коридоров. Затаив дыхание и досчитав мысленно до ста, я двинулся обратно и нос к носу столкнулся с секретарем отца Арнольдо, только что вышедшим из комнаты.

– Его преосвященство может принять меня? – вежливо осведомился я, отвечая на поклон монаха.

– Он ждет вас, мессир, – сообщил он. Аббат Арнольдо, вновь обретший свое благодушное спокойствие и вельможную грацию, приветствовал меня.

– Вы представить себе не можете, как рад я встретить здесь, в этом рассаднике ереси, истинного христианского рыцаря! Вы ведь, кажется, тамплиер?

Я судорожным мышечным усилием удержал свою ползущую вверх левую бровь, ограничиваясь осторожным кивком.

– Надеюсь, – продолжал «мурлыкать» Аббат Аббатов, – суд тамплиеров примерно наказал того еретика-алхимика?

– О да! – не моргнув глазом отвечал я. – Сейчас он находится в одном очень уединенном замке и вряд ли скоро выйдет оттуда.

Его преосвященство удовлетворенно кивнул головой.

– Садитесь, граф де Берсак, – предложил он. – Вы позволите вас так называть? Это звучит более привычно уху истинного провансальца. Надеюсь встретить в вас опасного противника, – пододвигая шахматную доску с уже расставленными на ней фигурами, иронично добавил отец Арнольдо.

– Полагаю, что не обману ваших надежд, – в тон ему ответил я.

– Скажите, мессир Вальдар, – двигая королевскую пешку, начал игру мой противник, – я слышал, вы были последним, кто разговаривал с покойным императором Оттоном…

– О-ля-ля, новости здесь распространяются быстро, – заметил я.

– Нет, – мягко возразил священник. – Это мои люди стараются следить за всем, что происходит в мире.

– Да, ваши люди правильно вас информировали, – отозвался я. – Но в смерти его я не повинен.

– Глупая, нелепая гибель… Особенно печально, что она произошла накануне великих свершений. Мы лишились истинного поборника христианской веры. Самого могущественного защитника ее интересов, – в голосе отца Арнольдо звучала искренняя скорбь, – лишились в час, когда он более всего нужен.

Я внутренне похолодел. Мои самые худшие опасения насчет войны в ближайшее время подтверждались! И не кем иным, а человеком, от одного росчерка пера которого зависело ее начало.

– Император что-то говорил на эту тему, – как можно равнодушнее ответил я, делая вид, что всецело поглощен обдумыванием следующего хода. – Святой престол замышляет новый крестовый поход? Теперь, когда Константинополь в руках истинных христиан и этих проклятых схизматиков оттуда вышибли, дело освобождения Гроба Господня стало намного проще.

– Несомненно, – кивнул аббат, благожелательно на меня поглядывая. – Но речь сейчас о другом. Невозможно пытаться освободить Иерусалим от сарацинов, когда и здесь, буквально под носом у Рима, католическую веру разъедает моровая язва катарской ереси.

– Неужели это так опасно? – удивленно спросил я. – Прошу простить меня, если этот вопрос неуместен, у нас в Вестфольде и в Англии, где я последнее время обитал, о ней практически ничего не известно.

В голосе моем звучала искренняя тревога, приличествующая доброму христианскому рыцарю в подобной ситуации.

– Опасней, чем вы думаете! – нравоучительно поднял указательный палец с тщательно полированным ногтем Аббат Аббатов. – Эти богохульники хуже любых поклонников Магомета! Ибо если тем путь спасения сокрыт изначально, то эти добровольно попрали его! – В голосе аббата Арнольдо звучал праведный гнев. – Катары, или, как их еще называют, альбигойцы, почитают наш мир неделимой вотчиной Врага рода человеческого и считают его, а не Господа нашего Иисуса Христа создателем всего сущего.

– Всего сущего? – переспросил я, изображая возмущение и крайнюю степень изумления. Аббат был прекрасным оратором. Он так умело оперировал подбором фактов, что если бы я не был знаком с постулатами альбигойства, тотчас же проникся бы звериной ненавистью к этим еретикам.

– Да, – сурово подтвердил он. – Но и это лишь малая толика их богомерзких прегрешений. Альбигойцы не признают Троицу, возводят хулу на Деву Марию и отрицают все чудеса и воскрешение Христа! Они оскверняют прах святых и высмеивают искупление грехов их деяниями. Катары не верят, что всех нас ждет день Страшного Суда, и грабят церкви, оскверняют храмы… Вот кто такие катары! – подытожил он.

– Ужасно! – воскликнул я. – Неужели такое учение распространилось сколько-нибудь широко?

Арнольдо, чуть успокоившись, передвинул фигуру на доске.

– Вам шах. Увы, да, – вздохнул он. – И хуже всего то, что этой ересью прониклись не только грязные сервы, но и благородное сословие. Особенно же возмутительно отступничество графа Раймунда VI Тулузского! Он забывает, что вся власть на земле от Бога, и не кто иной, как святейший Папа, повелевает всеми земными владыками. Любой король или иной сюзерен лишь настолько облачен правом повелевать своими подданными, насколько его воля угодна Церкви!

Я взглянул в лицо Аббата Аббатов и поразился происшедшей в нем перемене. Куда делись мягкость и утонченность его манер! Он стал похож на стервятника, готовящегося вонзить когти в добычу. Арнольдо замолчал и некоторое время, казалось, был полностью поглощен игрой. Что и говорить, он был великолепный шахматист – моя оборона рушилась, как карточный домик.

– У вас прелестная невеста, – неожиданно прервал затянувшуюся паузу святой отец. – Полагаю, в скором времени вы с нею благополучно доберетесь до Барселоны… Я хотел бы, чтобы вы были счастливы в этом браке. Поэтому передайте своему будущему тестю, королю Арагона Раймону, что с его стороны будет весьма мудро не противиться действиям церкви и не ввязываться в ненужную ему войну.

Я сделал удивленное лицо.

– Его величество известен мне как добрый слуга церкви, но его родство с графом Тулузским может толкнуть короля на необдуманные поступки. Прошу вас, предостерегите его от этого, – пояснил Аббат Аббатов.

Его преосвященство кинул взгляд на доску.

– У вас пат, мессир Вальдар.