Весна на пороге зимы – особое время года. Апрель, беспощадный месяц, грохотал штормами, бился в гранит границы земли. Каждую ночь море нещадно набрасывалось на берег, оставляя вдоль тусклой полоски пляжа намеки на дни творения – медузу, рыбий хребет или панцири крабов, возвращало дары – обглоданные до блеска кости деревьев, кусок весла, бессильный обломок ржавой пружины.

По утрам побережье окутывал туман. Его тугие щупальца, подхваченные бризом, скользили по краю воды, карабкались по камням к маяку и дальше, к скалам. Во влажном воздухе бухта расплывалась, как плохой фотоснимок. На пляже среди островков жесткой травы жались друг к другу старые лодки, облепленные ракушками и плетями водорослей, похожие на гигантских трилобитов, явившихся из сумрачных глубин девонского моря. Порой в непрестанном мареве казалось, что они перебираются с места на место, и я не мог с полной уверенностью сказать, что это всего лишь шутки тумана и воображения…

Дом у моря я снял еще летом. Меня интересовала колония морских игуан – удивительных ящериц, которых Мелвилл не без оснований назвал «странной аномалией диковинной природы». «Популярная наука» заказала мне серию акварелей этих рептилий. Конечно, с легкостью можно было бы взять в качестве натуры фотографии и чучела из Музея естественной истории, но я абсолютно убежден: настоящий анималист не имеет права на подобные полумеры. Чтобы нарисовать животное, надо понять его характер, заглянуть в душу, а много ли видно в стеклянных глазах?

Игуаны по достоинству оценили мое рвение, и работать с ними оказалось настоящим удовольствием. Я еще не встречал более старательных натурщиц: они были готовы часами неподвижно лежать на окатываемых волнами камнях, игнорируя нахальных крабов, ползающих прямо по их спинам. К осени набралась внушительная подборка эскизов, однако меня не покидало ощущение незаконченности работы, и я продолжал лазать по скалам в поисках сюжета, который бы наилучшим образом завершил цикл. В итоге, поскользнувшись, я рассадил руку и надолго лишился возможности рисовать.

Этот досадный инцидент имел и другие, более неприятные последствия. Пустяковая, на первый взгляд, рана загноилась, рука распухла, и почти неделю я провел в постели в горячечном бреду. Ночами, когда ветер неустанно бился в стекла, я метался на влажных простынях, тщетно пытаясь уснуть. Рокот прибоя навевал странные видения панцирных рыб и гигантских аммонитов – доисторических чудовищ, затаившихся в толще вод, и, как оказалось, я был недалек от истины. Видимо, уже тогда доктор Северин начал опыты с камнями.

В «Популярной науке» Северина знал едва ли не каждый, в первую очередь из-за скандала с механическим кальмаром. Основываясь на последних достижениях механики и вивисекции, доктор сделал невозможное – создал живое существо, почти вплотную подойдя к разгадке творения. Не спорю, он был талантливым ученым, гением, но его методы вызывали у меня глубокое отвращение. Собаки и обезьянки, выпотрошенные ради пары желёзок, – это только полбеды. Я слышал от специалистов, что в создании кальмара использовались и человеческие органы. Кажется, именно тогда вивисекция была объявлена вне закона. По слухам, Северин бежал в Южную Африку, где в секретной лаборатории продолжил заниматься запрещенными экспериментами. Признаться, я очень удивился, встретив его в поселке.

Как выяснилось, Северин появился в этих краях пару лет назад, выдавая себя за отошедшего от дел ветеринара. Кое-кто из местных жителей даже обращался к нему за помощью, но это быстро прекратилось, после того как он без анестезии отрезал лапу коту на глазах у изумленной хозяйки. Я нисколько не сомневаюсь, что за закрытыми дверьми Северин занимался и другими мерзостями, которые в его представлении назывались наукой. Густав Гаспар, смотритель маяка, как-то нашел на пляже мертвую игуану со следами хирургического вмешательства – не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кто стоял за этим.

Северин действительно проявлял интерес к ящерицам. Несколько раз поздними вечерами я видел его рядом с колонией. В это время игуаны ленивы, поймать их не составляет труда. Длинной удочкой с нейлоновой петлей доктор стаскивал их с камней, каждый раз унося с собой одну или двух. Страшно подумать, что ждало их в лапах сумасшедшего ученого.

Когда боль в руке приутихла, я стал гулять по пляжу, наблюдая за игуанами, собирая раковины и интересные камни и по большому счету изнывая от безделья, ведь возвращаться к работе было еще рано. В один из таких дней, кажется в четверг, и началась история с рыбами.

В то утро меня разбудил пронзительный лай прямо под окнами. Я где-то читал, что собачий лай входит в пятерку самых раздражающих звуков, опережая даже скрип мела по грифельной доске, в данном же случае налицо была попытка побить все рекорды. Я выглянул в окно.

Открывшаяся картина носила отпечаток нездорового гротеска. Окно моей спальни на втором этаже выходило во двор, за ним начинался огород госпожи Феликс. Разделял их невысокий кирпичный забор, увитый сухим плющом, – эта граница и послужила сценой. Актеров было всего двое: смотритель маяка Густав Гаспар и Лобо, старый пудель госпожи Феликс, но их вполне хватило, чтобы разыграть самый нелепый фарс из тех, что мне доводилось видеть.

Собака срывалась на визг. Сознаюсь, при всей моей любви к животным, Лобо не вызывал у меня симпатии: грязное, неопрятное и чертовски склочное создание, упивающееся собственной безнаказанностью. У бедняги был паралич задних лап, и передвигался он – надо признать, с поразительной ловкостью – на плетеной тележке с колесами от детского велосипеда. Сейчас он с торжествующим видом возвышался над своей добычей – ботинком Густава.

Самого хозяина обуви я заметил не сразу. Сначала я увидел ноги, торчащие над забором подобно беспокойной букве «V». На ветру трепыхался полосатый носок. Присмотревшись, я сообразил, что Густав свесился с забора вниз головой в лучших традициях Белого Рыцаря. Одной рукой он опирался о землю, в другой сжимал корявый сук, которым пытался подцепить ботинок. Пестрая гавайская рубашка сползла чуть ли не до подмышек. Лобо, прекрасно сознавая свое превосходство, держался вне досягаемости палки и явно издевался. Стараясь перехватить обувь и рискуя свернуть себе шею, несчастный смотритель извивался словно угорь, благо сам был длинным и тощим.

Развязка наступила внезапно. Густав вытянулся и исхитрился воткнуть сук между спицами. Собаки, насколько я помню, лишены мимических мышц, однако на морде у Лобо появилось выражение крайнего недоумения. Густав неторопливо слез с забора и поднял ботинок.

Именно тогда выяснилось, что я был не единственным свидетелем этой сцены. В доме госпожи Феликс распахнулось окно и в темном проеме возникло перекошенное от злобы лицо хозяйки. Я чужд предрассудков, но верю в то, что ведьмы существуют. И госпожа Феликс – одна из них.

На смотрителя обрушился такой поток брани, что тот поспешил ретироваться. Он перемахнул через забор, что-то поднял с земли и заковылял к моему дому. Госпожа Феликс не унималась: если бы ей хватило сил, в смотрителя полетели бы тарелки и цветочные горшки или, если хотите, жабы и змеи.

Густав, тяжело дыша ввалился в дом, держа в одной руке ботинок, а в другой мятую жестянку из-под краски. По раскрасневшемуся лицу струился пот. Смотритель плечом стряхнул запутавшуюся в бороде травинку.

– Вот, думал, напрямик быстрее будет, да…

Он был сильно взволнован, и, как выяснилось, причиной тому были отнюдь не Лобо с госпожой Феликс. Гораздо важнее оказалась его утренняя находка. По словам Густава, ничего подобного он не встречал, хотя за свою жизнь насмотрелся всяких диковинок. Он протянул мне жестянку, наполовину заполненную водой. Эта предосторожность была излишней – три рыбки, что плавали на поверхности, судя по всему, давно сдохли. От удивления я даже присвистнул. Мне-то эти создания были знакомы – рыбы из рода Argyropelecus, иначе известные как топорики, – маленькие монстры, достойные кошмаров Лавкрафта. Трудно представить рыбу с более мрачной внешностью: тело, сжатое с боков так, что выпирает скелет, выпученные глаза, задумчиво устремленные вверх, и вечно угрюмое выражение огромного рта. Я прекрасно понимаю смятение Густава – на топорика невозможно смотреть без содрогания.

Прежде я видел этих рыбок исключительно в Музее естественной истории – желтушных призраков, застывших в формалине. Обитают они на таких глубинах, что шансов быть выброшенными на берег у них практически нет. И кто бы мог подумать, что эти рыбки окажутся лишь предвестниками чудовищного и таинственного нашествия?

На следующий день Густав нашел уже больше десятка топориков, и, что самое удивительное, некоторые рыбки были живыми. Жуткие уродцы бессильно бились на песке и, по словам смотрителя, их обходили стороной даже крабы. Правда, в дальнейшем я не замечал за ними подобной щепетильности. К концу недели бухта буквально кипела чайками и крабами, собравшимися, наверное, со всего побережья на жуткое пиршество, но их все равно не хватало, чтобы справиться с неожиданным обилием глубоководных тварей.

Хотя топорики оставались в большинстве, вскорости к ним присоединились и другие не менее поразительные создания: удильщики и гигантуры, мелампиды и хаулиоды, гигантские креветки и крылатые осьминоги – бухту заполонили самые невероятные чудища. Казалось, море решило выдать все свои тайны разом. Я сопоставлял это явление с фазами луны, магнитными бурями, землетрясениями и вспышками на солнце, но не находил связи.

Мучившие меня призрачные видения девона окрепли и превратились в навязчивую идею. Свою роль сыграл тяжелый запах гниющей рыбы, проникавший даже сквозь плотно закрытые ставни. По ночам я ворочался, преследуемый кошмарными фантомами оскаленных пастей, клешней и щупалец. Сон приходил лишь под утро – странное зыбкое состояние, полное туманных образов. Просыпаясь, я никак не мог избавиться от ощущения, что превращаюсь в доисторического моллюска, быть может, аммонита.

Вместе с Густавом мы расчистили небольшой участок пляжа и соорудили навес из жердей и куска старого брезента. Смотритель притащил ржавый железный лист, на который мы стали складывать находки. Все свое время я проводил в этой импровизированной студии и, невзирая на боль в руке, делал зарисовки морских чудовищ. Наверное, со времен Биба еще никому не выпадал шанс так близко познакомиться с обитателями бездны.

Как ни странно, доктора Северина нашествие совсем не заинтересовало. С тех пор как оно началось, я ни разу не видел его на пляже. Похоже, вместо науки доктор решил заняться строительством и начал покупать камни.

Я заметил это спустя неделю после того, как Густав нашел первых рыбок. К тому времени на заднем дворе Северина выросла гора щебня, высотой по пояс. В камнях не было ничего особенного – самый обычный известняк, но через пару дней гора стала раза в два больше, и доктор определенно не собирался останавливаться на достигнутом.

Однажды, возвращаясь вечером с пляжа, я увидел, как перед домом ученого остановился маленький грузовик. Повинуясь внезапному порыву, я спрятался за корявым буком. На сигнал машины, размахивая руками, выбежал Северин. Не обращая внимания на водителя, он перегнулся через бортик и принялся рыться в щебне. В этот момент доктор напомнил мне Сильвера над сокровищами Флинта – того и гляди начнет хохотать и посыпать себя камнями, словно золотыми монетами. Он откопал булыжник размером с апельсин и уставился на него с таким благоговением, что мне стало не по себе. Северин зашептал, обращаясь совсем не к водителю, а потом прижал камень к уху и замер.

Все это было настолько таинственно, что я не сразу услышал предательское поскрипывание за спиной, а когда спохватился, было поздно – зубы Лобо сомкнулись на моей лодыжке. Вскрикнув, я выскочил из укрытия, но споткнулся и упал прямо у ног Северина. Эскизы разлетелись во все стороны, и Лобо разразился радостным лаем. Хотелось придушить наглого пса.

Доктор смерил меня взглядом, явно раздраженный столь внезапным появлением. Порыв ветра подхватил ближайший листок и швырнул к Северину, словно нарисованная рыба хотела вцепиться в доктора. Ученый перехватил рисунок, рассмотрел его и брезгливо поморщился.

– Мешкорот, – наконец сказал он. – Нет, не то. Но он уже близко…

– Кто близко?

Доктор не ответил. Отбросив листок, он начал отдавать распоряжения по разгрузке камней. Я не стал задерживаться.

В тот вечер Северин вел себя весьма необычно, все-таки не каждый день встречаешь человека разговаривающего с камнями. Правда, знал я одного парня, у которого была внушительная коллекция садовых жаб из терракоты. Каждую субботу он расставлял их на заднем дворе и читал им вслух Диккенса. Но у меня язык не поворачивается назвать Северина эксцентриком. Чудаки не режут по ночам ящериц, чтобы посмотреть, как они устроены и что там стоит исправить. У подобных типов хватает чувства юмора и такта радоваться миру такому, какой он есть. Оставалось только смириться с очевидным – Северин сошел с ума. Слетел с катушек, как метко выразился Густав Гаспар, выслушав мой рассказ.

Следующее утро выдалось пасмурным и холодным. Всю ночь шел дождь, к рассвету выродившийся в колючую морось, и выходить из дома совсем не хотелось. К тому же я почти не спал: Лобо определенно решил свести меня с ума и полночи выл так, что даже спрятав голову под подушкой, я не мог избавиться от этих отвратительных звуков. В итоге наутро я чувствовал себя окончательно разбитым, и добраться до пляжа мне стоило немалых усилий.

Смотрителя я заметил, только подходя к навесу. Он шел по колено в воде и с трудом тащил что-то к берегу, постоянно останавливаясь и переводя дыхание. Волны захлестывали его, норовя сбить с ног, гавайская рубашка вздымалась на ветру, словно парус жизнерадостной яхты. Увидев меня, он замахал рукой, и я поспешил на помощь.

Вдвоем мы выволокли на песок крупную рыбу. Ее плотная чешуя отливала синим металлом. Я не верил своим глазам. В голове словно взорвалась бомба – кажется, так писал профессор Смит, которому впервые выпала честь встретиться с этим созданием. Латимерия – рыба-целакант, живое ископаемое, чудовище из прошлого…

Густав устало сел на землю, раскуривая огрызок сигары.

– Это же надо, – сказал он. – Рыба с ногами…

Я рассеянно заметил, что это плавники. Густав покачал головой.

– Нет, мне не понять эту рыбу – Бог ее вне пределов моего Бога. Шекспир, кажется. Я начинаю понимать, что он имел в виду.

На мгновение смотрителя скрыли клубы густого дыма. Сидя над таинственной рыбой, он был похож на Челленджера в зените славы.

– Кстати, я уже видел подобную тварь, но никак не думал, что она существует на самом деле. Тут у одного парня есть чучело – всегда думал, что это подделка. Умный парень, но со странностями. Пару лет назад он сделал железный шар, чтобы спускаться под воду и смотреть, как там рыбы живут. Думаю, вас надо познакомить.

Я перевел взгляд с латимерии на Густава.

– Ты говоришь о батисфере? У вас здесь есть батисфера?

– Ну да. А что в этом такого?

Моя бурная радость весьма озадачила смотрителя. Но батисфера давала такие возможности, о которых я и не мечтал. Разгадка нашествия рыб стала близка – я ничуть не сомневался, что ответ нужно искать на глубине. Кроме того, я смог бы завершить работу над циклом для «Популярной науки» и нарисовать игуану под водой – теперь стало понятно, какого рисунка не хватает. Было решено, что, как только я закончу с латимерией, мы немедленно отправимся к хозяину батисферы.

Создателя батисферы звали Людвиг Планк и жил он на другом конце поселка. Его дом я опознал с первого взгляда: во дворе валялись шестерни, велосипедные цепи, трубки, ржавые моторы и совсем уж непонятные железные конструкции. Пробравшись через этот хлам, Густав постучал в дверь и, не дождавшись ответа, предложил пройти в мастерскую.

Мы направились к небольшому сараю. Из приоткрытой двери доносился монотонный гул, время от времени прерываемый гудками и позвякиванием. Я боялся представить, какие таинственные механизмы скрывались за этими звуками – от человека, построившего батисферу, можно было ждать чего угодно. Но когда Густав толкнул дверь, я замер в восхищении.

Почти весь сарай занимал макет железной дороги, настолько большой и сложный, что в голове не укладывалось, как он функционирует. По сути, это была целая страна, смыслом существования которой была перевозка грузов. Миниатюрные леса, поля и горы – все было оплетено густой сетью рельс. Разводились стрелки, поднимались и опускались шлагбаумы, перемигивались семафоры. Не менее десятка крошечных составов куда-то спешили, ныряли в туннели и карабкались по горам из папье-маше, замирали на станциях и вновь устремлялись в свой бесконечный путь. На искусственной траве паслись пластмассовые коровы и динозавры.

– Людвиг! – крикнул Густав. – Ты здесь, или как?

Из-за горы, удивительно похожей на Фудзи, выглянула растерянная физиономия.

– Да, я…

В это мгновение раздался пронзительный звонок – половинки разводного моста не успели соединиться, и над рекой из эпоксидной смолы повис состав.

– Парарам, – мрачно констатировал Густав. – А ведь катастрофа. Число жертв пока не известно.

– Сам вижу, – нахмурился Людвиг, щелкая выключателем. Поезда замерли.

– Мы тут по твою жестянку, – сказал Густав. – Ту самую, чтобы за рыбами смотреть.

– Батисферу? – переспросил Людвиг, выходя из-за макета.

Изобретатель был невысоким и щуплым. Стесняясь ранней лысины, он носил кепку с прозрачным козырьком, отчего его лицо имело странный зеленоватый оттенок.

– В точку, – сказал Густав. – Все из-за жутких рыб, что заполонили пляж. Надо посмотреть, откуда они берутся.

Некоторое время Людвиг грыз ноготь на мизинце.

– А вы уверены? Без погружения никак не обойтись?

Батисфера лежала на заднем дворе, кое-как укрытая куском брезента. Людвиг стянул полог, и чудо техники предстало во всей красе. Стальной шар чуть более полутора метров в диаметре сиял полированными боками и тяжелыми медными болтами. На меня уставились мрачные глаза-иллюминаторы из толстого кварцевого стекла. В этом взгляде было что-то запредельное, я почти чувствовал скрывавшийся за ним вечный холод морских глубин, где в непроглядной тьме живут самые невероятные и чудовищные создания.

– Точная копия той, что была у Бартона и Биба, – с гордостью сказал Людвиг, похлопав по крошечному люку. За его спиной Густав корчил рожи своему отражению на блестящей поверхности. Я осторожно провел рукой по холодному железу.

– Сколько было погружений?

Людвиг виновато улыбнулся.

– Вообще-то…

– Да ни одного не было, – перебил его Густав.

Я удивленно посмотрел на изобретателя.

– Между прочим, это чертовски опасно. Бездна полна монстрами, кто знает, что встретится на глубине?

– Тут ты прав, – сказал Густав. – Видел я вчера одну тварь – образ как из ада. Сплошные шипы и зубы. Тем парням, что сочиняют страшные истории, стоило бы на нее взглянуть.

Я замотал головой.

– Глупости. Ну кто сможет нанести вред батисфере?

В подтверждение своих слов я постучал по металлу. Изобретатель нахмурился.

– Я понимаю, истории о морских чудищах звучат нелепо, но не принимать их в расчет, планируя погружение, это глупо. Думаю, вам стоит посмотреть один поучительный опыт.

Он провел нас на кухню. У окна сверкал чистотой круглый аквариум. Внутри на большой раковине сидел задумчивый красный краб. Людвиг достал из кармана свинцовый шарик на леске и начал опускать в воду. Краб насторожился. Глаза на толстых стебельках внимательно следили за приближающимся грузилом. Неожиданно он рванулся и вцепился клешней в леску. Изобретатель разжал пальцы, шарик опустился на дно. Краб изучил его и посмотрел на нас с глубочайшим презрением.

Густав расхохотался, даже я не смог сдержать улыбки.

– Вы представьте, что это батисфера, – начал оправдываться Людвиг. – Были бы вы внутри, так бы не смеялись.

– В море нет настолько больших крабов, – сказал я.

– Между тем одно из погружений как раз закончилось подобной встречей, – заметил Людвиг. – А гигантские раки в свое время обитали в океане. И подозреваю, что они до сих пор там встречаются. Как латимерия.

– Гигантские раки? – встрепенулся Густав. – Я тут, кстати, видел огромного рака. Во сне. Думаете, сон вещий?

Людвиг поежился.

– Надеюсь, нет.

Он постучал по стеклу. Краб демонстративно отвернулся. Изобретатель вздохнул.

– Фактов, подтверждающих, что в океане водятся неизвестные науке чудовища, слишком много. Не далее чем в прошлом месяце у острова Кенгуру поймали креветку размером с автомобиль. А семиметровые личинки угрей? Каких размеров должна быть взрослая особь?! Кальмары с каждым годом становятся все больше и больше. Еще недавно считалось, что пятнадцать метров это предел, а сейчас есть свидетельства существования спрутов тридцатиметровой длины. Акульи зубы размером с ладонь… А то чудовище, что сняли в «Тайнах бездны»? Как прикажете это понимать?

Я уже видел «Тайны бездны» – один из лучших фильмов Научной академии о жизни океана, но никаких монстров там не помнил, о чем не преминул сказать Людвигу.

– Просто вы невнимательно смотрели. Я покажу.

Людвиг долго копался среди вещей, пока не нашел пыльную видеокассету. Включив старый телевизор, он некоторое время мотал фильм в обе стороны в поисках нужного места.

На экране ползло жизнерадостное оранжевое создание. Голос за кадром занудно вещал о трудностях жизни плоских червей. Ничего страшного в этом существе размером с мизинец я не видел.

– Вот оно! – Людвиг нажал на паузу. Изображение замерло, покрывшись беспокойной сеточкой помех.

Признаться, я не сразу понял, что так привлекло изобретателя. Но, в конце концов, разглядел на заднем плане неясный силуэт. С равной вероятностью это могла быть и тень скалы, и рыба, кажущаяся огромной из-за рефракции света, и неведомое морское чудовище.

– Видите? – Людвиг ткнул в дрожащее изображение. – Вот глаз, вот плавник…

– Левиафан, – с восхищением сказал Густав. – Тот зверь морской, кого из всех творений всех больше создал Бог в пучине водной…

– Все может быть, но я бы не стал делать скоропалительных выводов.

– Да ну его, – Густав махнул рукой. – Дальше-то что?

Людвиг нажал на кнопку, и фильм продолжился. Спустя секунду план переменился, таинственная тень исчезла. Я задумчиво смотрел на оранжевого червя, продолжавшего свой путь так, словно никаких монстров не существовало. Возможно, он был прав, но в контурах неведомого существа я уловил что-то удивительно знакомое, неразрывно связанное с моими кошмарами.

– Батисфера – не подводная лодка, если что, уплыть не получится. И вы до сих пор думаете, что погружение необходимо?

Я повернулся к изобретателю.

– Я в этом уверен.

Тем временем голос диктора неожиданно изменился. Я обернулся и замер с раскрытым ртом. С экрана смотрело знакомое скуластое и злое лицо.

– Это же Северин!

– А ведь и правда! – воскликнул Густав. – Не знал, что его в кино снимали. Сделай погромче.

Доктор рассказывал о том, как мало нам известно о тайнах океана и что справиться с ними сможет лишь пытливый ум истинного исследователя. Не за горами создание новых средств познания глубин, которые откроют перед человечеством новые горизонты…

– Пытливый ум, – фыркнул смотритель. – Это он про то, как котов и ящериц резать?

– Думаю, он имеет в виду механического кальмара. Изначально его создавали как раз для подводных исследований.

– Жуткий тип, – поежился Людвиг.

Некоторое время все молчали. На экране Северина сменили танцующие кальмары – зрелище забавное и прекрасное.

– Вспомнил я одну историю, – вдруг сказал Густав. – Один человек в Девонпорте играл тюленям на виолончели. Так вот, они в его сторону даже головы не поворачивали.

Он внимательно оглядел присутствующих и расхохотался.

– Проверка на чувство юмора, – выдавил он сквозь смех. – Правда, мало кто ее проходит. А по-моему, шутка не хуже этих кальмаров. Думаю, беда Северина в том, что ему мало простых шуток. Вот вскрыть череп и набить мозги шестеренками – это как раз в его духе. Ничуть не удивлюсь, если рыбы на пляже – его рук дело.

Я уставился на смотрителя. Признаться, столь очевидная мысль просто не приходила мне в голову. Если Густав прав, то с погружением нельзя медлить. Кто знает, что затеял Северин? Если для своих целей доктору понадобилось взорвать мир, он не промедлил бы ни секунды.

Мои доводы окончательно убедили Людвига. Было решено, что погружение состоится через неделю – за это время изобретатель подготовит батисферу, закупит кислород и натронную известь.

Дни перед погружением тянулись утомительно долго. Ожидание в конец измотало меня. Я перестал бывать на пляже – рисовать мертвых рыб, когда скоро мне предстояло увидеть их в родной стихии, казалось глупым.

Оставив рыб, я стал следить за Северином. Но за неделю я видел его лишь дважды – когда приезжали новые машины с камнями. К этому времени гора известняка была уже выше моего роста. Северин не делал особого различия между камнями разных партий. Все ссыпалось в общую кучу, и только несколько самых крупных образцов доктор уносил в дом. В один из вечеров я стащил несколько камней и тщательно изучил их дома. Стоит ли говорить, что я так и не нашел ничего необычного?

Мучившие меня кошмары слегка приутихли, однако в ночь перед погружением они вспыхнули вновь с неожиданной яркостью.

Весь вечер я не находил себе места. Томительное ожидание мешало сосредоточиться. Бумага, краски, карандаши и кисти лежали на столе, готовые к предстоящему приключению. Я то и дело перебирал их, проверяя, все ли в порядке. Попытался занять себя чтением, но отложил книгу уже на второй странице. В результате ничего не оставалось, кроме как отправиться спать.

Но сон не шел. Завернувшись в одеяло, я представлял погружение, выдумывая самые невероятные встречи и ситуации. Я почти видел огни рыб, проносящихся за толстыми стеклами иллюминаторов, оскаленную пасть рыбы-дьявола, полет гигантского ската и кошмарного адского вампира. Истории Биба и Маракота, Кусто и Аронакса перемешались в голове, и я уже не мог отличить фантазии от реальности.

Я так и не понял, когда уснул. Просто в какой-то момент вдруг осознал, что на самом деле нахожусь под водой. И что я не человек. Сильное, закованное в твердый панцирь тело доисторической рыбы рассекало теплые воды девонского моря. Нас было много. Я не мог повернуть голову, но знал, что рядом сотни, тысячи таких же безымянных рыб – ибо время еще не пришло и никто не дал нам имен. Мы кружились в ослепительных лучах солнца четвертого дня.

Тень поднималась из глубин – неторопливо, уверенно. Я не видел ее, но всем телом почувствовал надвигающуюся мощь и злобу. Мне стало страшно. Я заметался, пытаясь вырваться, уплыть, спастись, но натыкался на других рыб. И в этот момент разверзлась пасть, блеснули клыки. Изо всех сил я рванулся наверх…

И с криком сел на кровати. Сердце было готово выпрыгнуть из груди, я задыхался. Одеяло комком лежало на полу. Ветер яростно дребезжал стеклами. Я узнал то чудовище – это был монстр из фильма. Левиафан.

Было около пяти часов утра. Бледно-голубая луна пряталась меж рваных облаков, нерешительно выглядывая сквозь просветы. Я оделся и вышел из дома.

По земле ползли липкие клочья тумана, забираясь под куртку, словно пытаясь согреться. Спрятав замерзшие ладони в рукава, я обошел вокруг дома. Из-за забора пару раз тявкнул Лобо, но, как мне показалось, без особого энтузиазма. В доме госпожи Феликс громко хлопнула дверь. Некоторое время я смотрел в ту сторону, но разглядеть что-либо сквозь туманную дымку не представлялось возможным. Лишь на мгновение на пороге появился расплывчатый силуэт, который я принял за хозяйку, но порыв ветра тут же развеял мираж.

Я направился к дому Северина. Несмотря на поздний час, в окне горел свет. Пару раз я прошел мимо, не решаясь подойти ближе, но потом все же собрался и отворил калитку. Под ногами неестественно громко зашуршали камни. На цыпочках я подошел к окну и заглянул внутрь.

Комната была небольшой. С потолка на витом шнуре свисала тусклая лампа, едва освещая длинный металлический стол. Стены комнаты тонули в полумраке, но я разглядел, что они оклеены изображениями китов, спрутов, гигантских рыб и морских змеев. Легкий ветерок колыхал старинные гравюры, фотокопии и страницы, грубо вырванные из книг и журналов, и казалось, что таинственные создания переплывают с листа на лист, живут собственной удивительной жизнью.

«Книга Рыб, – подумал я. – Главное, не промочить ноги».

Северин, по счастью, стоял спиной. Перед ним лежала игуана, вспоротая от горла до хвоста, внутренности вывалились на стол. Ящерица дергала лапками, и это были не остаточные рефлексы – она действительно была жива. Крышка черепной коробки была срезана, и Северин длинным пинцетом прилаживал какие-то проводки прямо к обнаженному мозгу. Мне стало дурно и страшно.

Присмотревшись, я увидел еще несколько ящериц в огромных колбах у стены. Все рептилии были тщательно препарированы, внутренние органы перемешались с проводами и непонятными приборами. Они беспомощно извивались, скребли лапками по стеклу. Огромные, исполненные ужаса глаза следили за доктором.

Северин прикрепил провод парой тонких булавок и взялся за скальпель. Игуана задергалась. Доктор крепко сжал горло ящерицы и держал, пока она не утихла. Затем медленно срезал полоску ткани и отбросил в сторону. Облизав скальпель, он воткнул в разрез еще один провод.

Провода соединяли ящерицу со старинным граммофоном на дальнем конце стола. Широкий раструб был заполнен камнями и слегка прогнулся. Доктор быстро закрутил ручку. Игуана выгнулась, раздался тихий, еле слышный гул, и я почувствовал, что камни под ногами завибрировали. Не вместе, а каждый в отдельности. Я отвернулся от окна и увидел, что вся куча ходит ходуном, а над ней…

Над камнями сгущался туман, принимая странные, расплывчатые очертания огромной, чудовищной рыбы. Резко заболели виски. Задыхаясь, я прижался к стене. Голова была готова взорваться. Мир таял на глазах, и вместо корявых деревьев я уже видел колышущиеся стебли водорослей, меж которыми скользили неведомые мне рыбы, казалось, еще чуть-чуть – и я сам присоединюсь к их таинственному хороводу. Призрачные аммониты проплывали прямо сквозь меня, рядом шевелились гибкие стебли морских лилий. А издалека донесся ответный гул.

Закончилось все столь же внезапно. Холодный ветер швырнул в лицо горсть водяных капель. Фантомы растаяли, и я понял, что лежу на земле, барахтаясь и извиваясь в несуществующей воде. Опираясь на стену, я поднялся и заглянул в окно. Северин складывал инструменты в эмалированный поддон. Игуана, похоже, умерла – всего мастерства вивисектора было недостаточно, чтобы заставить ее выдержать подобные пытки. Доктор вырвал провода и брезгливо бросил ящерицу в ведро. Пятясь вдоль стены, я вышел на улицу.

Вернувшись домой, я пропустил две приличные порции джина и, не раздеваясь, забрался под одеяло. Меня била крупная дрожь. Мысли разбегались, боясь сложиться в общую картину. Конечно, не осталось никаких сомнений, что за всеми загадочными видениями и явлениями стоит Северин, но что за мерзость он затеял? Уснуть я не смог.

Как бы то ни было, к утру мне удалось немного прийти в себя. Есть совершенно не хотелось, но я все же позавтракал – день предстоял тяжелый, – после чего отправился к Людвигу. Густав подогнал грузовик, на который погрузили батисферу, закрепив металлическими тросами. Надо сказать, после ночных кошмаров меня одолевали сомнения. Я уже не испытывал прежнего энтузиазма перед погружением, но отступать было поздно. Людвиг с Густавом тоже выглядели неважно. Мы почти не разговаривали, ограничиваясь деловыми замечаниями.

Закончив с погрузкой, мы поехали к морю. Лишь подъезжая к дому Северина, Густав не выдержал и прервал молчание.

– У меня дурные предчувствия. Боюсь, плохо все кончится. Мне приснился сон – странный и страшный. Снилось, что я какой-то осьминог, живущий в раковине. Плаваю себе в море, и тут…

Его рассказ прервал пронзительный визг. Словно из лоскутьев тумана перед грузовиком возникла госпожа Феликс.

– Проклятье! – Густав ударил по тормозам.

Машина резко остановилась, и тут же звонко пропел лопнувший трос.

– Проклятье!

Мы выскочили из кабины. Госпожа Феликс яростно лупила по грузовику зонтиком, за ее спиной заливался Лобо, но никто не обращал на них внимания. Все взгляды были прикованы к батисфере. Тяжелый шар медленно, с достоинством завалился на бок, а затем сорвался и покатился к дому Северина. Разогнавшись, батисфера снесла забор и с грохотом врезалась в груду камней. Я уставился на разбитый иллюминатор.

– Ну вот и поплавали, – сказал Густав.

Мы осторожно подошли к батисфере. Сейчас она больше походила на голову исполинского водолаза, сраженного неведомым рыцарем. Из-под корпуса выползала струйка маслянистой жидкости.

В этот момент из дома выскочил Северин. Признаться, мне стало жутко от одного его вида. Лицо доктора перекосила страшная гримаса, волосы торчали во все стороны. Я попятился, залепетав нелепые оправдания. В воспаленных глазах сверкнула злоба. Он бросился к камням и, упав на колени, принялся разгребать кучу под батисферой, крича про точную настройку и годы работы.

– Что-то случилось? – спросил я.

– Случилось? – взвизгнул Северин. – Я потратил годы на то, чтобы создать и настроить фонограф. Он уже был у меня в руках…

Я был озадачен. Обернувшись к Густаву с Людвигом, я увидел то же недоумение.

– Смотрите, что вы наделали!

Северин бережно достал из камней стеклянный цилиндр, заполненный желтой жидкостью, которая сочилась из большой трещины. Одну из тех колб, что я видел ночью. Игуана извивалась, путаясь в проводах и собственных внутренностях. С ужасом смотрел я на бьющееся сердце. При свете дня она выглядела гораздо ужаснее и противнее – тело распухло, блестящая чешуя выцвела и отслаивалась, осыпаясь на дно цилиндра. От колбы отходил толстый кабель, теряясь среди камней.

– Что это? – раздался за спиной дрожащий голос Людвига.

Северин криво усмехнулся.

– Хотите сказать, что это было? Приемник фонографа. Лучший из всех, что мне удалось сделать. Без него все бессмысленно.

– Фонографа?

– Да! – Ученый швырнул колбу в батисферу. – Фонографа! Думаете, это просто? – Он схватил горсть камней. – Думаете, его можно поймать на удочку?

– Поймать? Кого поймать? Особенную рыбу?

Северин расхохотался.

– Особенную?! О да – Левиафана. Зверя Бездны!

Я кивнул. Стоило бы догадаться, что в своей гордыне Северин не станет размениваться на мелкую рыбешку. Это для нас топорики и хаулиоды были чудом – для него они ровным счетом ничего не значили. Доктор тем временем продолжал:

– Я сделал кальмара, но на эту наживку он не клюнул. Для него это было слишком мелко. И тогда я понял – он придет только на зов равного себе. На свой собственный зов. Я потратил годы на то, чтобы вновь зазвучала его песнь. Песнь, миллионы лет заключенная в камне, с тех времен, когда он безраздельно владел пучиной. Я построил этот фонограф. Я смог прочитать звуки, скрытые в тверди. Я провел сотни экспериментов, чтобы найти животное, способное стать лучшим приемником. Я нашел его песнь. И вот, когда он был почти у меня в руках… Теперь все начинать с начала…

– Да что вы им объясняете, – вдруг заверещала госпожа Феликс. – Я все сама видела. Они каждую ночь ходили, камни ваши воровали. Это они специально сделали – вам помешать хотели. У них аура черная, я в кристалл смотрела. Как прознали, что я догадалась об их замыслах коварных, так чуть не убили. Чудом спаслась…

Северин даже не взглянул на нее. Он разжал пальцы, камни упали на землю, и тут же в руке сверкнул скальпель. Доктор шагнул к нам, но в этот момент смотритель со всей силы ударил его в челюсть. Северин упал, и Густав, наступив ему на ладонь, отнял оружие.

– Ублюдок, – прошипел смотритель. – Сумасшедший ублюдок. Ты хоть представляешь, кого ты хотел разбудить?

Северин корчился среди камней и бормотал что-то бессвязное.

Густав схватился за провод и резко потянул, вырвав из груды камней еще одну колбу с ящерицей. Удар ботинка оборвал мучения игуаны. Я бросился к дому Северина. Распахнув раму, я влез в окно и принялся выкидывать на улицу колбы, которые Густав и Людвиг тут же разбивали. Госпожа Феликс поспешила скрыться.

Когда мы закончили, Густав устало прислонился к батисфере. Руки его тряслись. Он поднял один из булыжников и усмехнулся.

– А ведь я видел во сне такую тварь…

Он передал мне камень – на шершавой поверхности отпечатался трилобит.

Начал накрапывать дождь.

К вечеру погода окончательно испортилась. Тяжелые тучи висели низко, почти сливаясь с волнами. Молнии вспыхивали почти ежеминутно. Косой дождь неистово барабанил в окна.

Мы сидели в каморке под маяком и пили теплый ром. Прижавшись лбом к холодному стеклу, я смотрел на море. Волны вздымались, тянулись к небу с непостижимой яростью, и за каждым новым валом мне чудился Левиафан. Бесконечно древнее чудовище, всех тварей завершенье.

Неожиданно мое внимание привлек огонек, вспыхнувший на пляже. Присмотревшись, я понял, что это свет фонаря. Но только полный безумец решился бы выйти к морю в такую погоду.

– Северин!

Выскочив из маяка, мы побежали к пляжу. Дождь хлестал по щекам. Я тут же вымок до нитки, ветер валил с ног. Я падал, раздирая колени и ладони, но вскакивал и продолжал бежать. Если это действительно был доктор, в чем я не сомневался, медлить было нельзя.

Бег прекратился внезапно, и мы, задыхаясь, остановились перед доктором. Северин возился с моторной лодкой, скидывая в нее непонятные приборы. Из-за бортов выглядывала труба граммофона, заполненная камнями. Северин нас не заметил. Должно быть, поломка механизма окончательно подкосила ученого. На его лице маской застыло безумие.

– Доктор! – заорал Густав.

Северин резко развернулся, вскинув руку. В свете молнии блеснул пистолет. Гром заглушил выстрел. Людвиг дернулся, схватился за плечо и медленно осел на песок. По рубашке расползлось темное пятно. Мы бросились к изобретателю. Людвиг растерянно переводил взгляд с меня на смотрителя.

– Я умру?

– Черта с два, – огрызнулся Густав.

– Ну что? – хохотал Северин – Кто еще хочет меня остановить? Есть желающие?

Он выстрелил в воздух. С каждой молнией лицо доктора вспыхивало бледно-зеленым светом. Густав выругался. Северин навалился на лодку, но смог лишь слегка сдвинуть ее.

– Вы, двое. – Он ткнул стволом в нашу сторону.

– Доктор, одумайтесь, – прокричал я. – Это безумие… Самоубийство!

– Заткнись! – взвизгнул Северин и снова выстрелил в воздух. Людвиг вздрогнул.

– Бесполезно, – покачал головой смотритель. – Он окончательно свихнулся.

– Быстрее!

Северин забрался в лодку. Мы с Густавом столкнули ее в воду. Суденышко билось на волнах, словно предчувствуя скорую катастрофу.

– Доктор, это же верная смерть…

– И что ты знаешь о смерти?

Холодный ствол уперся мне в лоб. Лицо доктора очутилось совсем рядом. Я посмотрел ему в глаза, но не увидел ничего, кроме пустого всепоглощающего безумия.

Я так и не понял, почему Северин не выстрелил. Неожиданно он опустил пистолет и бросился на корму. Я попятился. Северин истерично дергал за шнур, заводя мотор, и попытки с пятой это ему удалось. Разрезая волны, лодка устремилась в море.

Мы выбрались на берег. Людвиг был совсем плох. Скорчившись на песке, он что-то шептал.

– Держись, парень, – наигранно бодро сказал Густав. – От дырки в плече еще никто не умирал.

Мы подняли его и направились к маяку. Напоследок я обернулся. Лодка Северина упорно боролась с волнами. Густав проследил за моим взглядом.

– Бедняга. Все-таки простых шуток ему было мало.

Я до сих пор не могу сказать, что произошло в следующее мгновение. Была ли это большая волна, или же Северин действительно разбудил Левиафана и тот явился на зов. Над лодкой нависла огромная тень и обрушилась, увлекая за собой суденышко. Я тщетно всматривался в бушующее море, силясь хоть что-нибудь разглядеть среди беснующихся вод. На долю секунды мне показалось, что над волнами промелькнула голова, но тут же очередной вал накрыл ее, и Северин скрылся там, где скверну жжет пучина.