Рыба всегда была связана с отцом. В детстве Сергей ждал его возвращения с рыбалки, как христиане ждут Мессию, – вот вернется и спасет Сережу от молчания комнат. Заполнит пустоту, создаст из грохочущего смеха новый, яркий, вкусный мир. Разгонит низкими раскатами голоса тишину, накопившуюся за неделю, наполнит острым и соленым скучный воздух кухни, вывалит кучу скользких серебристых тел в раковину. Мать начнет счищать чешую, брезгливо прикасаясь к длинным тушкам, а папа достанет кусок самого вкусного на свете хлеба, зачерствевшего, пахнущего дымом и водой, – «от зайчика». И Сережа, со счастливым вздохом впившись зубами в ноздреватый обломок, посыпанный крупной солью, услышит громкое шипение масла на сковородке и почувствует, как квартира наполняется соблазнительным запахом жареной рыбы.

Был и другой запах – холодный, округлый, отвратительный и заманчивый. Запах жил в узкой щели между двумя гаражами, в лабиринте сараев и разваленных домишек рядом с Сережиной пятиэтажкой. Кто-то рассыпал там желтоватые полупрозрачные шарики, пружинящие под ногой. Мальчишки называли их «рыбий глаз». Специально лазали смотреть на них. Пробирались заснеженными норами вниз, к единственной голой полоске земли. Говорили, что шарики желатиновые, что кто-то набрал их целую кучу. Но Сережа боялся трогать рыбий глаз и ни разу не видел, как это делал кто-то другой. Слишком непонятны были эти шарики, как будто из другого мира, – то ли просыпались с неба, то ли выползли из-под земли. Непонятные и противные. Иногда они снились Сереже и во сне становились глазами огромной рыжебородой рыбины. Называлась она – рыба-говорец. Рыба тихо рассказывала что-то очень важное, настолько важное, что Сережа просыпался, сглатывая слезы то ли испуга, то ли радости.

Утром Сережа закутывался в кучу тяжелых колючих одежек и шел играть во двор. Иногда он забирался в дыру один. Осторожно пинал рыбий глаз носком валенка, глубоко вдыхал приторно-соленый запах. Темная щель, заваленная по краям сугробами, казалась концом мира, а желатиновые шарики – метками, разбросанными кем-то на пути. Сережа пытался представить, что станет, если пойти по этим следам. Становилось немного страшно, и он поднимался из гаражного ущелья в уютную обыденность заснеженных дворов, где жизнь катилась, упруго подпрыгивая на колдобинах пустоты.

Иногда отец снисходил до Сережи. Огромный, дышащий жарким водочным духом, он сгребал сына в охапку и усаживал на колени. Сережа испуганно косился на его темное, заросшее рыжим волосом лицо, а внутри живота все замирало от счастья. Отец верил, что дети должны задавать вопросы, и Сережа равнодушно подыгрывал ему, лишь бы подольше посидеть рядом, вдыхая резкие вкусные запахи.

– Пап, собачки говорят – гав-гав, кошки – мяу-мяу. А как рыбки говорят?

– А это тебе еще рано знать, сынок…

– Я вырасту, ты возьмешь меня на рыбалку, и я сам все узнаю, правда?

– Конечно, – глухо отвечал отец, уходя в себя, – но пока тебе еще рано.

Сережа осторожно слезал с отцовских колен. В этом «тебе еще рано» чудилась какая-то загадка, не хихикающий скользкий секретик, каким было рождение детей или поцелуи в фильмах, – секретик, шепотом разоблачаемый во дворе старшими мальчишками, – а настоящая, темная, мутная тайна.

Через много лет он прочел в популярной статейке, что рыбы могут общаться с помощью ультразвука. «Представьте, – игриво предлагал безвестный автор, – что вы умеете воспринимать ультразвук. Тогда, безусловно, вы бы услышали, как вам возражает карп, которого вы чистите живьем, прежде чем зажарить». Сергей почувствовал себя обманутым. Конечно, отец знал совсем другой ответ, настоящий, ничуть не похожий на досужую болтовню журналиста. Но спрашивать было уже поздно: время, позволяющее задавать любые вопросы, давно прошло.

Очередная нудная лекция по философии была посвящена представлениям о счастье. Старичок-лектор, сморщенный и пыльный, бормотал о древних символах плодородия и изобилия, которые, наверное, были равны счастью у каких-то смутных народов, таких же сухих, как философ. Зевнув, Сергей закинул конспект в рюкзак и тихо прокрался к выходу. Препод ничего не заметил – его водянистые глаза смотрели сквозь стены аудитории, туда, где шествовала богиня в платье, расшитом рыбами, богиня, приносящая счастье ищущим.

Сергей выбежал из института и остановился, раздумывая. Домой идти не хотелось – мать, целыми днями плавающая в пересохшем аквариуме квартиры, снова будет расспрашивать, почему он так рано вернулся с занятий. Сергей пересчитал деньги. Хватало на кружку пива, и он свернул в знакомую забегаловку.

Официантка с мутными желтыми глазами принесла пиво и пакет сухариков. С хрустящей обертки нагло подмигивал Емеля, развалившийся на печи. По его широкой, красной, довольной морде видно было, что свое счастье он уже нашел.

В прокуренном углу веселилась компания. Широкий краснолицый человек, похожий на Емелю, по недоразумению слезшего с печи, старательно рассказывал анекдот.

– …а пошла ты, золотая рыбка, – надсаживаясь, выкрикнул краснолицый. Шершаво грохнул смех.

«Вот смеются… счастливые, наверное», – подумал Сергей. Похоже, кусок лекции, выслушанный вполуха, все-таки задел какой-то механизм в его мозгу. «А я – счастливый? Или хотя бы – был когда-нибудь счастливым?» Сергей рассеянно отхлебнул пиво, перебирая воспоминания.

Девушка с волосами, отливающими серебром. Тихая рыбалка с отцом, когда Сергей до одури всматривался в темную прорубь, как будто в ней плавали ответы на все вопросы. Сданные экзамены в институт – и одуряющее чувство свободы и собственной взрослости. Зачерствевший хлеб «от зайчика».

«Папа, а как говорит рыбка?» – «Тебе еще рано знать, сынок». И пронзительное ощущение счастья, смешанного с обидой, – да, еще рано, но когда-нибудь наступит день, тайна будет раскрыта, и гложущая пустота, созданная собственным любопытством, заполнится.

«Вот, значит, древним для счастья нужно было изобилие, а мне – услышать, как рыбка говорит, – усмехнулся Сергей. – Золотая рыбка-говорун… говорец… Ну да, если я когда-нибудь услышу, как говорит рыба, это точно будет говорец». – Он допил пиво и вышел на сумеречную улицу.

Отец погиб глупо и странно, на очередной рыбалке – покачнулся на своем ящике и упал головой в прорубь, под лед, в быструю воду реки. Когда его вытащили, было уже поздно. В руке, покрытой тонкой коркой льда, он сжимал удочку.

Поминки наполнили дом широкими людьми с обветренными до красноты лицами. Люди темно молчали, пили водку, хмуро отворачиваясь от плачущей мамы. Сергей выпил несколько рюмок, но пустота комнат не стала выносимей, и он, буркнув что-то в оправдание, вышел во двор, заваленный льдисто подмигивающим снегом. Синие тени копошились среди до сих пор не снесенных деревянных развалин. Сугробы многозначительно молчали. Закурив, Сергей спустился по скрипящей тропинке в гаражно-сарайный нижний мир.

Темная промерзшая земля в знакомой щели источала слабый запах подмерзшего рыбьего жира (теперь Сергей понял, что рыбий жир, которым мама пичкала его давным-давно, еще в детском саду, на морозе должен пахнуть именно так). Между гаражами подвывал ветер, теребил бледные засохшие травинки, перекатывал желтые шарики, сыпал сухие снежные кристаллики. За кустик высохшей травы зацепился пожелтевший обрывок бумаги. Сергей машинально поднял его и, ломая глаза в синем сумеречном свете, начал читать.

«…нимаем, что выражение «молчит как рыба» изначально носило ярко выраженный иронический оттенок.

Гениальна метафора древних шумеров – богиня, говорящая словами-рыбами. В широкой душе русского народа рыба-говорец превратилась в говорящую щуку, исполняющую желания. А вспомните нашего великого поэта! «Пришел невод с одною рыбкой, С непростою рыбкой, – золотою. Как взмолится золотая рыбка!»

Также интересно рассмотреть с этой точки зрения и возникшую в настоящее время моду на аквариумы, обусловленную в действительности не якобы релаксирующим эффектом, а неосознанными попытками возродить старые традиции.

Итак, мы видим, что отголоски древних реалий все больше проникают во все сферы нашего бытия.

Юный читатель, ты стоишь на пороге своей новой жизни, робко заглядывая в темный лабиринт существования. Перерождение бывает болезненным, но мы верим, ты преодолеешь все трудности! Вот уже звучит тихий голос рыбы-говорца…»

Он перевернул обрывок. Под подписью «Эхолот – верный помощник моряков и рыболовов» топорщилась острыми углами какая-то схема. К ее левому нижнему углу прилип расплющенный шарик рыбьего глаза. Сергей брезгливо отшвырнул листок.

Ветер согнал масляно поблескивающие шарики в извилистую цепочку, ведущую к дальнему, заваленному снегом выходу. Ветер стлал поземку, тоненько посвистывал, будил эхо. «Пожалуй, в этом году может и эту дыру замести, зима снежная», – тупо подумал Сергей. Как в детстве, пнул рыбий глаз, замороженно шагнул вслед за откатившимся шариком. Снова накатила пустота, которую уже некому было заполнить. Сергей в отчаянии ткнул сугроб кулаком, и снег неожиданно легко обвалился. В получившуюся дыру проник слабый свет фонарей. Ветер взвыл совсем отчаянно, и Сергей медленно оглянулся.

Перед ним шевелила плавниками рыба-говорец, обросшая рыжей бородой. Рыба тихо говорила что-то очень важное, и это было уже не рано, но еще не поздно узнать. Сергей сглотнул, пытаясь скрыть слезы, скользнувшие горячими ручейками по заиндевевшим щекам.

Пахло промороженным рыбьим жиром и солью. Сквозь окно в сугробе Сергей увидел черную асфальтовую реку улицы, стремительно сбегающую вниз между обледеневшими тротуарами.

– Папа, ты ведь возьмешь меня с собой на рыбалку? – спросил Сергей, обмирая от счастья и страха.

– Конечно, – ответила рыба-говорец. В ее полупрозрачных желтоватых глазах не осталось и тени былой замкнутости.