АННА, второй курс
Окна моей комнаты выходят на солнечную сторону, о чем мама никак не устанет твердить соседкам: пускай знают, как она заботится о ребенке! Так что сейчас от жары хотелось лезть на стенку или раздеться догола. Но ни то, ни другое было совершенно невозможно. Стенка под моей солидной тяжестью обвалится — дом у нас еще довоенный, — а в голом виде я представляю собой чересчур жуткое зрелище. И Лилечка вот-вот заявится.
Даже не верится, что только июнь. И всего лишь без четверти одиннадцать.
До Лилечкиного явления я еще успевала пройти один-два билета. Или чуть больше, если это юное создание, как всегда, опоздает. Остался последний экзамен, причем самый трудный — «Стратегии управления и координирования» у профессора Румянцева. В других группах Вениаминыч стабильно отправлял примерно треть студентов на переэкзаменовку, убедительно дав понять, что халявы, как в прошлом году на зачете, не будет. Но дело даже не в том. Стратегии — не какая-нибудь родная литература. Это предмет, который действительно стоит выучить. В жизни пригодится.
Моей маме, разумеется, оно было до одного места. Не успела я раскрыть конспект, как она ворвалась в комнату вместе со всеми запахами нашей бывшей коммуналки, лет пять назад символически перепланированной на три отдельные квартиры. Плюс к жаре — стало совсем невыносимо.
— Анюта! Ты еще не готова?!
Я вздохнула:
— К чему, мам?.. И закрой, пожалуйста, дверь. Что там у Сидоровых сгорело?
— У Сидоровых? А ведь таки да, у Сидоровых! И шо они себе думают? Они думают, шо живут в коммунальной квартире, а не в приличном доме, куда, кстати, ученики ходят! Шо они подумают?!
Когда мама говорит, надо молчать и не будить в ней зверя, я уже девятнадцать лет как это знаю. Но не удержалась, подколола:
— Кто, Сидоровы?
— Ученики!!! — Тут она, понятно, вспомнила, зачем пришла. — Аня, посмотри на себя! Посмотри на комнату! Это же кошмар! Сейчас придет Лилечка, шо она подумает?!
Наверное, надо объяснить: Лилечка и «ученики» — одно и то же лицо. Никаких других учеников у меня нет и, надеюсь, не предвидится. Правда, мама надеется на противоположное, усматривая именно в репетиторстве мой насущный хлеб и обеспечение своей мирной старости. И нет смысла пытаться ей доказать, что я, возможно, способна на нечто большее.
— Немедленно застегнись! И подготовь стол!! И поубирай этот хлам с кровати!!! А то ведь Лилечка…
Насчет хлама я не стерпела и возмутилась. Имелись в виду конспекты статей по стратегиям, книги, учебники и рассыпанные веером листочки с билетами. Я не удав, чтобы при любых обстоятельствах сохранять спокойствие, а как раз наоборот: дочка своей мамы. И у меня тоже местами прорезается фамильный гроссмановский голос:
— Что Лилечка?! Лилечке сдавать только в августе, а у меня, между прочим, послезавтра экзамен! Я, по-твоему, не должна готовиться? Загреметь на переэкзаменовку?!.
На какое-то время сработало: мама захлопала глазами и даже начала меня успокаивать. Хотя, разумеется, мои экзамены ей были глубоко по барабану; то ли дело Лилечка, материальный оплот нашей семьи, гарант светлого будущего и респектабельного настоящего (в глазах соседей). Опаздывала она уже на двадцать минут, и я точно знала, что это не предел.
Так что прятать свои конспекты не стала, тем более что на кровати я занимаюсь сама, а Лилечку натаскиваю цивилизованно, за столом. Но застегнулась — зачем пугать юное создание столь малоэстетичным зрелищем?
И, как всегда, убрала со стола фотографию. Групповую, ничем не примечательную: веселая студенческая компания на вечеринке в общежитии. Фотографию, на которой неизвестно каким чудом мы с Андреем оказались рядом.
Почти вместе.
— Доброе утро, Анна Исаевна.
Меня раздражало в ней все, вплоть до каждого слова. «Утро» у нее в двенадцать с копейками. «Доброе» — в такую адскую жару. Не говоря уже об «Анне Исаевне»; тут, разумеется, мама постаралась. На первом занятии, когда я еще считала Лилечку за человека, то попыталась ей объяснить, что такое моя мама, и перейти на «ты». Однако юное создание уперлось рогом и зовет меня исключительно по имени-отчеству, протягивая его нежным голоском с придыханием, который, наверное, считает сексуальным.
— Здравствуйте, Лиля. Садитесь и показывайте домашнее задание.
Надо видеть, как она опускается на табурет, взметнув подол коротенького платьица и скрестив стройненькие ножки. Про себя я называю ее «нимфетка вульгарис», то есть обыкновенная. Не понимаю, как мужчины ухитряются что-то находить в таких вот лилечках, но факт остается фактом — что-то находят. Именно в них, а не в умных и целеустремленных коровах вроде меня.
Естественно, никакого задания Лилечка не приготовила, надеясь компенсировать это наивным взмахом своих длиннющих ресниц. Но со мной такие фокусы не проходят. Невозмутимо — иногда у меня довольно неплохо получается быть удавом — я раскрыла учебник на странице с заданиями и положила перед ней:
— Делайте сейчас. Будет непонятно, спрашивайте. А тему, которую мы должны были пройти сегодня, перенесем на дополнительное занятие. — Я сделала паузу. — За дополнительную плату, разумеется.
— Хорошо, — улыбнулась Лилечка.
Ей было по барабану. За уроки все равно платят ее родители. И, наверное, не делают при этом такого лица, как моя мама, когда я прошу у нее денег на новые кроссовки, потому что у старых уже не осталось подошв.
Лилечка замечталась над учебником, а я присела на кровать и вернулась к собственным конспектам и билетам. Первое время я честно изображала из себя педагога — взрослого, матерого и безгранично далекого от школярских проблем. Но сейчас мне наплевать. Как и Вениаминычу плевать, подрабатываю ли я репетиторством.
И тут, конечно, к нам ворвалась мама.
— Анюта! Шо ты делаешь?! Или ты думаешь, шо тебе платят за… Лилечка! — Это уже совершенно другим голосом. — Вы не стесняйтесь! Вы имеете право требовать с Анны Исаевны, шоб она учила вас как следует! Вы непременно должны поступить, Лилечка, шоб ваши мама и папа не кидали деньги на ветер. Вам чаю или кофе?
— Если можно, сока. — Юное создание потупило глазки. — Из холодильника.
— Конечно-конечно! Один момент…
Я точно знала, что никакого сока в доме нет. И что мама прямо сейчас понесется за ним в магазин, причем выберет самый дорогой, а потом поставит пакет в морозилку и запретит мне к нему прикасаться до следующего явления Лилечки. Впрочем, один плюс во всем этом присутствовал: мама исчезла.
— Продолжайте, Лиля, — сказала я. — Если вы поторопитесь, мы, может быть, еще успеем начать новую тему.
— Ой. А я как раз сегодня хотела отпроситься у вас пораньше, Анна Исаевна…
Удав во мне умер; возродилась Анна Гроссман, дочь Лии Гроссман, причем достойная дочь. Но повела себя цивилизованно: не заорала во всю гроссмановскую глотку, напоминая об опоздании на один час пятнадцать минут, невыполненном домашнем задании и ярко накрашенных губках, с какими ходят куда угодно, но не в приличный дом к репетитору. А просто поднялась с кровати, подошла к столу, нависла над нимфеточкой всей своей тяжестью и, сузив глаза, негромко выговорила:
— Фиг ты поступишь.
Лилечка пожала плечами:
— Ну и что? Это папина идея насчет МИИСУРО. В крайнем случае пойду на контракт, и то исключительно ради комбинаторики. Хотя, знаете, Анна Исаевна, поступать вообще не обязательно. Мне девчонки рассказывали, открылась одна контора, где комбинаторируют просто так, без всякой учебы. За хорошие деньги, разумеется. — Она показала ослепительно жемчужные зубки. — Дать вам адрес?.. Не для вас, конечно, для ваших учеников.
Если в последней фразе и содержалась издевка, то я не уловила ее. Нежный голосок воспринимался как нечто нейтрально-журчащее, абсолютно лишенное смысла, и меня попустило. В конце концов, пусть ее выметается, и поскорее. Папа-мама платят поурочно, и в моих же интересах, чтоб уроков было как можно больше. И опять-таки мне самой надо готовиться. И так массу времени потеряла.
Лилечка приняла мое молчание за знак согласия и продолжала о чем-то журчать. Дурочка, зачем тебе комбинаторика? Ведь главная цель твоей жизни — поудачнее выскочить замуж, а потом завести… нет, что вы, какого ребенка? — любовника, и желательно не одного. Впрочем, в такой тонкой сфере тем более важно уметь делать безукоризненно правильный выбор. А решать квадратные уравнения совершенно не обязательно.
— …Так вы меня отпускаете, Анна Исаевна?
Как будто я держу ее здесь прикованной цепью к ножке стола.
— Ну пожалуйста! — Она понизила голосок почти до шепота. — У меня свидание…
Я скорчила милостивую рожу.
— Ладно, идите, Лиля. К следующему занятию подготовьте…
Ни разу в жизни мне не приходилось уходить откуда-нибудь — в том числе из собственного дома, — таинственно бросив напоследок: «У меня свидание». Ни разу в жизни это не было правдой. И отговоркой тоже — а какой идиот бы мне поверил?
А Лилечка, между прочим, моложе меня на целых два года.
Нимфетка вульгарис. Вульгарис!..
— Спасибо, Гроссман. Я вижу, вы готовились. Давайте зачетку.
Четверо смелых, вместе со мной отправившихся в первых рядах сдавать стратегии, хором издали приглушенный не то вздох, не то стон. Вениаминыч допрашивал меня сорок минут. И только после этого убедился, что я таки готовилась. Пока я засовывала зачетку в сумку, возникла некоторая пауза: никто не хотел умирать. То бишь добровольно идти к преподавателю следующей жертвой.
В коридоре на меня набросилась вся группа. В воздухе витала паника. На втором курсе мало кто ходил в библиотеку конспектировать литературу из румянцевского списка, да и на лекциях никогда не было больше трети студентов: мы помнили халявный прошлогодний зачет, а третьекурсники клялись, что и на экзамене Вениаминыч ведет себя аналогично. Но теперь-то все уже знали, что вышел крупный облом.
— Анька, ну как там?
— Что тебе?
— Почему так долго?
— Какой билет?
— Он что, по всем темам гоняет?
— А…
— Да, Александр Вениаминович настроен серьезно, — бросила я на ходу, всем своим видом показывая, что не собираюсь оставаться и консультировать группу до конца экзамена. И уже через плечо добавила снисходительно: — Мне — пять.
После экзаменов я обычно отправляюсь в «Шар». Впрочем, все так делают. Единственная разница: если большинство идет туда веселыми компаниями выпить кофе и отпраздновать победу, то мне необходимо реально восполнить расход калорий, независимо от того, подошло ли уже обеденное время. У меня такая физиология; кто тут виноват?
Естественно, «Шар» был почти пуст. Тетя за стойкой налила мне тарелку борща и выдала бифштекс, уже не комментируя (все-таки не первый раз за месяц и даже не второй) моего несвоевременного аппетита. Я прошла в конец «Шара» и устроилась за дальним столиком лицом к вогнутой стенке. Солнце постреливало лучами из-за деревьев, зажигая на стекле горячие блики, но кондиционер пока побеждал, и здесь было почти прохладно.
Я зачерпнула ложку борща. Ну что ж, Анна Гроссман, тобой можно гордиться. Пятерки Вениаминыч в этом году строго отсчитывал по пальцам одной руки. Нынешняя сессия вообще выдалась как никогда суровой; зимой нас и вполовину так не напрягали, не говоря уже о благословенной памяти первом курсе. Причем теперешних первокурсников, насколько я знаю, тоже не пожалели, равно как и наших старших товарищей.
И не рассказывайте мне, что это фатальная случайность.
Кто-то, может быть, и верит. Но для любого человека с мало-мальски аналитическим складом ума тут прослеживается четкая закономерность. Да что там прослеживается — буквально колет глаза! Во всяком случае, мне.
Именно в этом семестре был легализован проект «Миссури». Нормально?.. Два с половиной года людей комбинаторировали без их ведома и согласия, а затем сделали наивные, как у Лилечки, глаза, рассказали с трибуны о новейших революционных технологиях, а под шумок предложили всем недовольным провести рекомбинаторику. Сугубо конфиденциально. Где-то в июне, на летней сессии. Точное время и место сообщают каждому подавшему заявление отдельно. Трогательная, а главное, своевременная забота о правах человека.
Лично я не понимаю одного: какого черта Цыбе-старшему и компании вообще понадобилось выбираться из тени? Причем так поспешно и довольно грубо. Такое чувство, что кто-то вывел эту шарашку на чистую воду, и пришлось срочно делать превентивный ход. Мол, мы и сами давно хотели признаться, заявить о себе в полный голос, да все как-то…
Вот только не верится, что раскрыты ВСЕ карты. И резкое закручивание гаек на сессии (а что будет на вступительных экзаменах?.. Бедная Лилечка!) производит впечатление некой маскировки. Чего? Ну, хотя бы той же рекомбинаторики, которую не мешало бы ненавязчиво спустить на тормозах. Не слишком убедительно? Не знаю, может, я найду версию и получше, если подтянутся новые факты.
Я не намерена никого разоблачать. Проект «Миссури» интересует меня постольку, поскольку напрямую касается меня. Моего будущего. Или даже Будущего, если хотите.
Анна Гроссман привыкла всегда и ко всему прилагать собственные усилия: таким, как я, не объясняются в любви принцы и не выпадают миллионные выигрыши в лотерею. Я — рабочая лошадь; или рабочая корова, пусть. И в МИИСУРО я поступала, делая ставку на хорошее образование, а не на какую-то комбинаторику. Но, раз уж меня втянули в эту сомнительную авантюру, не мешало бы узнать, что она дает — чем грозит? — мне лично.
Действительно ли комбинаторика — то, что о ней говорят? Гарантированная квитанция на успех? Но успех — прерогатива немногих, а комбинаторику уже сейчас может себе позволить (правда, пока за хорошие деньги) любая лилечка. Конечно, не хотелось бы вежливо пропускать лилечек вперед уже на старте. Но, с другой стороны, элементарная логика подсказывает, что через несколько лет именно некомбинаторированные личности будут составлять в моем поколении абсолютное меньшинство. Аутсайдеров? Или наоборот — элиты, сохранившей способность пользоваться собственными мозгами?
Мое заявление на рекомбинаторику давно написано, и я постоянно таскаю его в кармане, в перегнутом надвое файлике. Еще есть время. Но оно уже поджимает.
«Шар» потихоньку начал заполняться людьми. Народ в полный голос делился впечатлениями о зверствах на сессии того или иного препода, и все это вместе сливалось в неровный, нездорово-возбужденный гул. Похоже, мало кому верилось, что они таки отстрелялись. И что впереди летние каникулы.
Я доела бифштекс с картошкой и салатом, почувствовала себя более-менее человеком. Собрала на поднос грязную посуду и, оставив сумку на стуле, пошла брать сок с булочками. Булочек — минимум четыре штуки, по требованию организма. Никогда не садилась ни на какие диеты и не собираюсь: раз уж угораздило родиться коровой, самое честное и разумное с этим смириться.
Я как раз стояла у стойки, когда увидела их в дверях.
Андрей. Через весь «Шар» было видно, как он улыбается. Будто солнечные блики на выпуклой поверхности стекла.
А она держалась за его руку и — мелкая, стриженая, в джинсах — казалась издали его младшим братишкой. Нелепица, полнейший абсурд. Когда Андрей встречался со Звениславой, это было по крайней мере понятно.
Я помахала им и показала на свой столик, где пустовало три места — даже больше, чем надо. Кажется, Андрей кивнул. Сказал что-то Алине, и она двинулась в указанном направлении, в то время как сам Андрей пошел к стойке. Уже образовалась небольшая очередь, меня подталкивали в спину, да и вообще было бы глупо его дожидаться.
Вернулась на место; за столиком по-прежнему одиноко торчала, привалившись к спинке стула, моя сумка. Алина села за соседний стол, ко мне спиной. Вот стерва. Впрочем, когда подошел Андрей с двумя стаканами сока и устроился рядом, даже не поздоровавшись со мной, я самоотверженно решила, что ошиблась. Они просто меня не заметили.
Я видела его в профиль. Четкая линия от лба до подбородка, черточка светлых ресниц над длинным глазом, половина улыбки. Вот повернулся в три четверти — и все равно не увидел меня, потому что смотрел на нее. Совсем близко: я не могла не слышать их разговор, поначалу почти бессмысленный, будто телефильм, включенный на середине.
— …Так говорить, что да?
— Не знаю еще, как буду успевать.
— Да ну тебя, Алька, ты всегда везде успеваешь.
— Может, я просто не захочу.
— Как определишься, дай знать. Чтоб народ успел собраться…
Похоже, они обсуждали очередную вечеринку в общежитии. Андрей потрясающе умеет их организовывать, и многие столичные ребята тоже туда ходят — кроме, конечно, законченных мажоров из числа золотой молодежи. Когда-то и я старалась не пропустить ни одной; пока не услышала случайно в болтовне однокурсниц: «А Гроссман, представляешь, весь вечер смотрела на Багалия влюбленными глазами…»
Алина пила сок. И смотрела, насколько я могла судить со спины, в стакан.
— Ты не передумал? — внезапно спросила она. Уже о чем-то другом.
И тут в лице Андрея что-то погасло. Сжалось, как будто придавили пальцем пружину. Которая обязательно кого-нибудь ударит, если отпустить. Но скорее всего не того, кого нужно.
— А какой смысл? — жестко бросил он.
Меня эта жесткость не обманула: слишком ненадежно скрывалась за ней беспомощность неизвестно кем прижатой пружины. Алину, думаю, тоже.
— Я бы на твоем месте не стала, — сказала она. — К тому же ты сам во всем виноват.
Андрей усмехнулся:
— Виноват? А мне казалось, ты согласна, что мы были правы.
— Тогда — возможно. В смысле, я так считала. — Она со стуком поставила на стол пустой стакан. — Дура была.
— Ну, кто ж знал… И потом, может быть, это ничего бы не изменило.
— Ерунда. Цыба сразу доложился бы своему отцу, и тот успел бы принять меры. До того, как информация пошла дальше.
— Какие меры?
И тут Алина впервые, кажется, взглянула на него в упор: я видела ее почти в профиль. Вот где была настоящая жесткость. Пружина, которая выстрелит только тогда, когда сама сочтет нужным.
— Тебе какая разница?
Лицо Андрея стало совсем растерянным. Он махнул рукой, явно предлагая капитуляцию.
— Слушай, Алька, мы сто раз об этом говорили… Но теперь ведь ничего уже не поделаешь. И вообще, что тебе не нравится? Проект не прикрыт, как ты боялась, единственное, что нам предоставили-таки свободу выбора…
— Ты уверен?
Она издала короткий злой смешок. И, отвернувшись, принялась разглядывать облака и деревья, искаженные поверхностью «Шара».
— Аля…
— Ну-ну. Пользуйся свободой.
Андрей тоже допил сок. Вот сейчас они встанут и уйдут. Уйдут, взявшись за руки и продолжая этот непонятный разговор из чужой, то есть своей жизни, к которой я не имею никакого отношения. Я вообще не имею отношения к Андрею. И больше не увижу его — целое лето.
Четкий профиль. Светлые ресницы. И губы — уже без улыбки.
— Я не понимаю, Аля… Неужели ты жалеешь, что мы… не совершили подлость?
Она не вздрогнула, не пошевелилась, даже будто не напряглась. Все так же смотрела в стену «Шара», как если бы ничего не услышала. Несколько длинных секунд. И только потом, не оборачиваясь, выговорила негромко, без вопроса:
— Значит, подлость.
Встала. Нагнулась, подхватила свой «дипломат», стоявший возле ножки стола. И, ни слова не говоря, пошла к выходу. Одна.
Андрей, конечно, рванулся было за ней, даже привстал — но, почему-то передумав, использовал это движение для того, чтобы сдвинуть вместе пустые стаканы. И снова сел, отстукивая на них ногтями рваный сложный ритм. А потом повернулся ко мне лицом.
Посмотрел безразлично, скользяще, как на фонарный столб, заклеенный ненужными ему объявлениями. Конечно, теперь он никак не мог не заметить меня.
Он просто меня НЕ УЗНАЛ.
Дул ветерок, и на улице было почти не жарко. Особенно в тени.
Я шла домой и думала о том, что все в порядке. Что сессия сдана на «отлично». Что впереди практика, которую умные люди считают не каторгой, а шансом устроиться на работу, в крайнем случае приобрести какой-никакой профессиональный опыт. А потом — целый месяц каникул, и не важно, что провести их придется скорее всего в пыльном городе. В августе у нас всегда жутко пылит — но это же мелочь.
Главное — что наконец-то сброшен с плеч ненужный груз. Отсечены бессмысленные надежды, идиотские мечты и гамлетовские колебания. Принято решение, которое не имеет права себя не оправдать.
Все совершенно о'кей. Не будь я такой коровой, можно было бы пританцовывать по пути.
Навстречу мне шла, занимая весь тротуар, большая семья: мама, папа, коляска с младенцем и двое ребятишек постарше. Родители — совсем молодые. Отец семейства был чуть-чуть похож на Андрея. Ну и что.
У МЕНЯ все будет замечательно. Так, как задумано. Можно достичь любой, самой высокой цели, если только сразу отсечь все изначально нереальное, дразнящее, отвлекающее от основного вектора приложения усилий.
Посторонилась, пропуская семью. Просто отсечь. Одним махом.
И не плакать. Слезы на ресницах идут разве что нимфеткам вульгарис. А у меня и ресниц-то как таковых практически нет. Я могу только реветь во всю глотку, словно обиженная корова. Но толку?..
Деревья бросали на асфальт пятнистую тень, сверху шумела листва и щебетали птички. В идиллическую картинку неплохо вписывалась стройненькая барышня в коротком летящем сарафанчике. Развевающиеся локоны, порхающая походка и цокот каблучков. Я довольно быстро поравнялась с ней и, обгоняя, сообразила, что это Лилечка.
— Ой, Анна Исаевна, здравствуйте! А я как раз к вам. То есть я помню, конечно, что у нас занятия в шесть, но в шесть я никак не смогу, и…
— А пошла ты.
— Что?
Лилечка захлопала ресницами и замерла на месте. Было большое искушение так и бросить ее позади, оскорбленную и ничего не понимающую. Но тогда, пожалуй, с нее бы сталось заявиться ко мне домой, требуя объяснений. В моих же интересах было популярно растолковать ей все прямо сейчас, и я тоже притормозила.
— Видите ли, я не намерена больше заниматься с вами, Лиля. Ваша подготовка не дает никакой возможности добиться позитивного результата, а брать деньги за негативный не в моих правилах. Всего хорошего. Поищите себе другого репетитора.
Пару секунд юное создание переваривало полученную информацию, потом вскинуло глазки и ответило с лучезарной улыбкой:
— Хорошо.
Что ж, я была за нее рада.
…Поднимаясь по лестнице — а в нашем доме очень длинные пролеты и, разумеется, нет лифта, — я порядком вспотела. Так что первым делом полезла в холодильник и вытащила непочатый пакет апельсинового сока. Холодный, сбрызнутый, как в рекламе, капельками воды. Красота!..
— Анюта!!! — возмутилась мама, застукав меня на месте преступления. — Шо ты делаешь?! Это для Лилечки!
— Лилечка больше не придет, — сообщила я, наполняя стакан. — Мам, а мне по стратегиям — пять. Мне одной во всей группе.
— Как это не придет?!!..
Следующие несколько минут я мелкими глотками прихлебывала сок (третий стакан — первый и второй опрокинула залпом) под мамин неистовый монолог о моем безвозвратно утраченном будущем, а также о том, «шо теперь подумают соседи». Мне было хорошо. Нет, правда. Для еще большего кайфа я стащила через голову блузку — страшненькое зрелище, я знаю, но маме не привыкать. В кармане зашуршал перегнутый надвое целлофановый файлик.
— Мама, а может, я не буду репетитором? — как бы невзначай спросила я, когда гроссмановский гневный поток начал мелеть. — Может, кем-нибудь другим? Президентом страны, например?
Мама враз умолкла, будто захлебнулась в мутных остатках потока. Но мысль явно показалась ей интересной. Пару секунд она обдумывала свежую идею, а затем покачала головой и печально изрекла:
— Шо ты говоришь, Анюта… С нашей-то фамилией?
