По поводу деспотичности и сумасбродства я мог не волноваться. Эта роль вышла у моего друга столь естественно и вдохновенно, что великий Станиславский, увидев эту блистательную игру, не преминул бы за полночь ввалиться к не менее великому Немировичу-Данченко и закричать с порога: «Верю!» Но прах обоих уже покоился в земле совсем иного мира, и некому было по достоинству оценить проникновенный талант моего друга. Впрочем, на мой вкус, выражения типа: «Я не понял! Че, в натуре, не торопимся?!» и «Команды в хрен не упираются?!» больше отдавали сержантским прошлым Вадима Ратникова, чем его нынешним, без пяти минут королевским, настоящим. Но действовали они безотказно, а кто сказал, что среднестатистический деспот не должен владеть русским командным языком?

Полагаю, визит заезжего начальства торговый город Харитиев запомнит надолго. Ближе к утру, поднявшись из-за стола, исполняющий обязанности государя Субурбании, по-модному утершись краем скатерти, объявил во всеуслышание, что желает немедля лично проинспектировать местные скотобойни и винокурни.

– Конкретно в целях благосостояния народа! – глубокомысленно пояснил собравшимся высокий гость.

Такой дикой выходки, такого внимания к нуждам подданных от претендента никто не ожидал. Какие, спрашивается, скотобойни с винокурнями, когда мяса на столах и так хватило бы на пятидневную осаду, а по винным рекам можно было пускать гондольеров на их кривобоких лодках. Но деспот, как полагается деспотам, был непреклонен, и еле держащаяся на ногах делегация отправилась по указанному маршруту ублажать не в меру народолюбивое руководство.

Признаться честно, проверяемым объектам не повезло. Они оказались втянуты нами в решение задачи, сама разрешимость которой вызывала серьезные сомнения.

В результате контрольной проверки Вадюня, не моргнув глазом, объявил сопровождающим его официальным лицам, что «мясо конкретно пахнет сибирским ящером, а в вине в натуре плавают инфузории в тапочках». Таким образом, оставив недобрый след в памяти работников Застольного Уряда, мы получили то, что при удачном раскладе вполне могло спасти нам жизнь. Пара тонн свежайшего, еще теплого мяса, десяток бочек вина, забракованных неподкупным И.О., были отправлены на городскую свалку под личную ответственность местных нарочитых мужей.

К моему удивлению, среди общего плохо скрываемого неудовольствия раздался и голос в нашу поддержку. Самое поразительное было не то, что глас этот вообще прозвучал, а то, что принадлежал он тому самому наиглавнейшему воеводе Рати Народной, которого, со слов Вавилы, мы числили в сторонниках Яна Кукуевича. Он рьяно поддержал выказанную «заботу о населении» и, более того, предложил лично проконтролировать процесс ликвидации забракованного мяса и вина. Решив для себя, что умудренный жизненным опытом ветеран желает ловко выслужиться перед каждым из возможных государей, мы оставили урядника Нежданных Дел в качестве народного контролера и милостиво позволили хозяину Щипачей использовать свою дружину для поддержания порядка в случае возможных народных волнений.

Следующим пунктом моего плана был глубокий сон. Угощение для Сфинкса должно быть вывезено за город, монстру, известному свирепостью, не менее, чем мудростью, предстояло набить брюхо, а нам в кои-то веки выспаться в самых настоящих постелях с чистым бельем, пропитанным успокаивающим цветочным ароматом.

Утро началось примерно около полудня, с робкого стука в дверь вконец измотанного стольника Вавилы, пришедшего сообщить, что задание выполнено, и неожиданное угощение свалено и вылито в какую-то темную яму на городской свалке.

– Так! Замечательно. – Я рывком поднялся и начал с силой тереть пальцами виски, чтобы навести резкость. – Вадим уже проснулся?

– Не изволили еще, – устало сообщил урядник, едва стоящий на ногах после бессонной ночи.

– Делли? Оринка?

– Чуть свет на ногах. Над водой колдуют.

– Что еще за новости? – поморщился я. – Ладно, разбуди Вадика. Сейчас будем устраивать выездное заседание Думной Рады.

– Мне б голову приклонить на часок-другой, – робко, точно извиняясь, проговорил Несусветович.

– О чем речь! – кивнул я. – Иди разбуди Вадима и отдыхай.

Прекрасные дамы, по достоинству оценившие предоставленный комфорт, и от того еще более прекрасные, встретили наше с Ратниковым появление безапелляционным требованием, что называется, с места в карьер.

– Вы должны взять Финнэста с собой!

– Это че, Сфинксу хавчика типа не хватило? – с непревзойденной утренней наивностью брякнул Злой Бодун.

Мне показалось, что Оринка сейчас растерзает его, как дикая кошка – не в меру голосистую птичку, но смертоубийства не произошло. В основном благодаря искусству Делли. Прижатые ее магической силой к противоположным стенам, друзья-подруги примерно четверть часа изъяснялись в самых трепетных чувствах друг к другу, но в конце концов поутихнув, были опущены на пол и возвращены к нормальной жизни.

– Финнэста надо взять обязательно, – пояснила мудрая фея. – Темница, в которой обитает Сфинкс, – одно из немногих мест, где не действует магия.

– Тоже мне, – недовольно фыркнул Ратников. – Всемирно известная свалка-лечебница! Конкретные грязевые ванны и компрессы из отбросов!

– Ты не должен так говорить! – снова взвилась кудесница.

– Хочу и говорю, – только и успел сказать исполняющий обязанности государя и вновь прилип к стене в метре от пола.

– Что? – критически оглядев разведенных по стенам соратников, покачал головой я. – В воду насмотрелись?

– Именно так, – согласилась чародейка.

– А без загадок: что, почему? – Я почесал за ухом радостно прыгающего вокруг Проглота.

– Без загадок нельзя, – заверила фея. – Иначе ничего не получится.

Я еще раз поглядел на дергающегося из стороны в сторону Вадима, напрягающего свои немалые силы, чтобы оторваться от стены и присоединиться к народным массам.

– Хорошо. Отпусти уж на волю нашего кандидата от левых, ему работать надо. А Финнэст… Раз должны взять, что ж, значит, возьмем!

И не просите, и не настаивайте! Описывать свалку, на которую лежал наш злополучный путь, я не буду. Слышал, что какие-то приморские бомжи поэтично окрестили свое обиталище «гнездом белой чайки» из-за любви этих романтических птиц к дармовой пище, которую данное местечко предоставляет в изобилии. Но, во-первых, Харитиев – город, далекий от морского побережья, и вместо белокрылых красавиц здесь гордо разгуливают надменные жирные вороны, а во-вторых, я не чайка – меня от всего этого воротит.

Грандиозная помойка по периметру была окружена суровыми блюстителями порядка из рядов Народной Рати и личной дружины любезного воеводы. Серые капюшоны поставленных под копье воев плохо скрывали недобрые взгляды, которыми те провожали свихнувшееся начальство. Нижняя часть их заспанных лиц была однообразно закрыта грубыми повязками, чтобы хоть как-то защитить от невыносимого смрада, висевшего над этой неэкскурсионной достопримечательностью Харитиева. Дай сейчас отец-воевода команду, мы бы, пожалуй, навсегда остались на городской свалке. Однако сам ясновельможный господин Волына был любезен и предупредителен, лишь старательно обмахивался надушенным платком, но запах весеннего ландыша не превозмогал окрестных ароматов.

Вокруг оцепления опечаленные, точно первые люди у забора райского сада, разгуливали местные бродяги, учуявшие бесхозное мясо и вино. Но путь на свалку им был закрыт. Сегодня это место предназначалось исключительно для высоких гостей. Начальник оцепления, с удивлением оценив экзотическую троицу проверяющих в компании юного грифона, предложил, впрочем, без особого энтузиазма, проводить нас к «объекту», но мы любезно отказались, оставив офицера в самом приподнятом настроении.

Найти место обитания Сфинкса было несложно. Стоило лишь внятно объяснить Проглоту, что он должен отыскать среди общего роскошества кучу пахнущего виноградом мяса и для убедительности выдать ему на пробу килограмма два этого пропитанного крепленым вином продукта.

Миновав кольцо оцепления, мы двинулись за резво скачущим грифоном, на корню пресекая его попытки двигаться своими стометровыми прыжками. Несколько лет тому назад мне, тогда еще молодому оперу, приходилось бывать в подобном месте. Тогда нам пришлось разыскивать портфель с бумагами одного не слишком честного бизнесмена, пострадавшего от рук уличной шантрапы. Не обнаружив искомых денег, эти моральные уроды выбросили «дипломат» с ценными бумагами примерно на два миллиона условных единиц в ближайший мусорный бак. Вот мы веселились, разыскивая бумажные сокровища в тоннах свеженасыпанного мусора. То ли дело – Сфинкс! Поэтому на правах «завсегдатая» я вел нашу маленькую экспедицию вперед, пытаясь отыскать сравнительно проходимые островки в этом мрачном океане разнородного хлама и отбросов, как нельзя лучше символизирующих тщету человеческой жизни.

– Слышь, Клин, – зажимая пальцами ноздри, прогундосил Вадим. – А эти, которые в оцеплении стоят, нас, часом, не порешат?

– Не думаю, – помотал головой я. – Во-первых, Делли с Оринкой нас страхуют, во-вторых, они стоят довольно редкой цепью. Пикеты по два-три человека через каждые полета метров. Собрать сильное ядро против нас весьма затруднительно. Да и к чему воеводе убивать почетных гостей? Мало ли кто захочет ему нас припомнить? Вон хотя бы побратимы твои – троица «Мама не горюй»! А до малиновой линии отсюда рукой подать! Там чихнут – здесь здоровья пожелают.

– Слушай! – Вадим остановился, и идущий следом мышелов уныло ткнулся ему в спину. – Это ж у меня еще брательный крест есть!

– Конечно, – подтвердил я.

– А че мы им в натуре в замке не сработали? Прикинь, Кукуевич бы дверь открыл, а мы уже за малиновой линией!

– Привет! А «мосберг»? А кони? – с удивлением напомнил я. – А вообще-то, если так, без дураков, я просто о нем забыл. Привычку работать с волшебными приспособлениями, видишь ли, надо вырабатывать с детства. Но, как говорится, это всё в прошлом. Смотри под ноги! Здесь водятся крысы размером с пони. А им, между прочим, всё равно, претендент ты или просто так – прогуляться вышел. Сожрут и адреса не спросят!

– То-то Финнэсту раздолье! – пробормотал Вадим. Дальше он уже шел молча, опасливо поводя «мосбергом» из стороны в сторону.

Дыра, о которой не так давно ученый естествоиспытатель рассказывал незадачливому магу, скоро обнаружилась. Она находилась в не слишком глубокой балке и более всего напоминала сливное отверстие, почти забитое разлагающимися останками чего-то, некогда живого. Кто бы мог подумать, что здесь находится вход в древнюю Сарукаань, царившую в незапамятные времена над всем этим краем! Мясо, вываленное поутру, кое-где еще алело кровавыми обрывками под черным оперением воронья и падалыциков, слетевшихся на обильный банкет.

– Я не могу, – просипел Вадим, отворачиваясь и, похоже, собираясь присоединить к громоздившимся вокруг грудам отбросов переработанные остатки вчерашнего ужина. – В натуре, пошли отсюда, на хрен!

– А Сфинкс? – напомнил я.

– В дупло этого Сфинкса с его загадками! В гробу я его видал!

Из тайного лаза, в который и человек-то должен был входить наклонившись, раздалось утробное чавканье, хруст перемалываемых костей и сдавленный рык. За этим последовала мощная здоровая отрыжка, всполошившая стервятников, дотоле не обращавших внимания ни на замурованного в подземелье монстра, ни на людей, невесть зачем притащившихся к кормушке.

– Вадим, – едва дыша зажатым носом, укоризненно начал я. – Что за капризы! Мы уже здесь, надо идти.

– Болтов тачку! – угрюмо насупившись, выдохнул Злой Бодун. – Не пойду я туда! – и добавил, едва слышно: – Я его боюсь.

– Я тоже, – честно сознался я. – Так что ж теперь, вернемся и скажем Делли и Оринке, что не узнали пароль, потому что испугались лезть в подземелье?!

– Нет, – с тоской согласился могутный витязь. – Это в натуре не по понятиям. А давай скажем, что он уже подох! А че – ему, по жизни, уже сто лет в обед! Че он типа подохнуть не может?!

– Лет ему куда больше, а подохнуть он, видимо, не может, – с тоской констатировал я. – Давай не бузи. Если я всё правильно рассчитал, Сфинкс теперь пьяный и сытый. Ответ на его загадку я знаю. Так что давай – на раз-два-три. Я заскакиваю, ты меня прикрываешь. Раз! Два! Три!!! – Резкие слова команды прозвучали в смрадном воздухе, однако ни Вадим, ни я не тронулись с места. – Ну, чего стоим? – мысленно давая себе затрещину за внезапный приступ страха, проговорил я. – Кого ждем?!

– Я типа башню вспомнил, – нехотя сознался Вадим.

– Так, оставляем башню в покое. В конце концов, если бы не она, я бы, может, и не вспомнил, что у Сфинкса от такой жизни должен быть непроходящий сушняк. К тому же в башне вообще был не Сфинкс, а анчутки. Этот, может быть, и вовсе старый и беззубый!

– Ага, беззубый! Кости, точно семечки, хрумает!

– Всё! Разговоры в сторону, прикрываем глаза, чтоб вид дороги не смущал. На счет «три» их резко открываем и наперегонки бежим к лазу! Всё понятно? Действуем! Раз! Два!..

– Ты кто? – прогрохотал глухой, но, впрочем, весьма сильный голос. – А! Какая разница! Отгадывай загадку, иначе я тебя съем. Кто утром на четырех, днем на двух, вечером на трех? И чем больше ног, тем он слабее.

– Человек, – послышался рядом с пещерой спокойный и уверенный голос Финнэста.

«Безумству храбрых поем мы песню!» – писал когда-то великий пролетарский писатель и был, несомненно, прав. Однако сегодня нам следовало воспевать храбрость безумных. Я и согласен был воспевать что угодно, но только после возвращения со свалки и хорошего душа.

– А ты кто таков? – вновь послышался из темноты голос отважного гридня.

– Как это кто? – недоуменно отозвался хранитель древних тайн. – Я Сфинкс!

– Да ну! – оторопело воскликнул Ясный Беркут, очевидно, только сейчас осознавая, куда он попал. – Слыхать – слыхивал, но чтоб вот так воочию свидеться – и не гадал даже! Сказывают, что в прежние века, когда ты… – Финнэст замялся, – ну, когда на воле был, ты, как кого встретишь, тотчас загадки загадываешь?

– Так ведь и ныне загадывал! – В голосе Сфинкса прозвучало нескрываемое удивление. – Да ты и ответ верный дал. Оттого-то я тебя есть не стал.

– Когда? – переспросил верный паладин нашей кудесницы.

– Нынче не съел, да и в прежние годы тоже.

– Да нет же! – В голосе Финнэста звучали смешанные воедино раздражение и удивление. – Загадку-то когда я разгадал?

– Ну, как же! – принялся восстанавливать справедливость обитатель подземелья. – Я спросил тебя: кто утром на четырех, днем на двух, вечером на трех. Ты ответил без запинки: «Человек».

– Да нет же, – отмахнулся наш подопечный. – Ты спросил: «Ты кто?» Я ответил: «Человек». А насчет ног я… еще и не думал.

Я поглядел на Вадима и развел руками.

Из пещеры не доносилось ни звука. Должно быть, ошеломленный искренностью Финнэста и своей оплошностью, хранитель древнего знания был в замешательстве и судорожно прикидывал, как ему поступить. Кто знает, что бы пришло в его огромную голову, когда б расшалившийся Проглот, не испытывавший никакого дискомфорта от пребывания в столь малоприятном месте, не решил поохотиться на непуганых, просто до неприличия, ворон. Подкравшись метров на пять, он притаился в засаде и, выждав момент, резко прыгнул с победным клекотом, грозя обрушиться немалой тушей на расхитителей Сфинксова пиршества. Однако приличный вес юного грифона сыграл с ним дурную шутку, но какой бы она ни была, для нас эта неожиданность оказалась на редкость своевременной. Не удержавшись на склизком склоне, Проглот с негодующим воплем влетел в пещеру, должно быть, едва не сбив с ног Финнэста.

– Ба, да ты тут не один! – донесся из подземелья удивленный голос великомудрого узника. – Что, интересно, здесь делает мой юный родственник?

Клекот и щелканье клюва, донесшиеся из темноты, должно быть, знаменовали ответ, потому как вслед за тем Сфинкс перешел на звуки, очень напоминающие «речь» Проглота. Спустя пару минут грифон стремглав выскочил из мрачного обиталища и, с натугой выбравшись из склизкой балки, отчаянно запрыгал вокруг нас.

– По-моему, он что-то хочет сказать, – неуверенно предположил я.

При этих словах Проглот ухватился клювом за рукав моей дорожной куртки и с силой потянул вниз.

– Очевидно, мы должны идти за ним.

– Пусть твои друзья заходят, – подтверждая мои предположения, прогрохотал Сфинкс, вероятно, обращаясь к Финнэсту. – Я нынче сыт, у меня замечательное настроение и я, впервые за последние семьсот лет, хочу с кем-нибудь поболтать в свое удовольствие.

– Умники! – Слова хозяина подземелья звучали, пожалуй, насмешливо, но беззлобно.

На всякий случай, спустившись в пещеру, я поспешил дать детальное разъяснение к ответу на древнюю загадку, вспомнив и младенца на четвереньках, и взрослого человека, и старца, опирающегося на клюку. Но, похоже, это было излишне. Услышав мои комментарии, вековечное чудовище захохотало, радуясь невесть чему и произнеся словцо, приведенное мной в начале.

– С мясом и вином вы удумали?

– Мы, – сознался я.

– Хитро. Впредь ублажить меня решишь, помни: мне и втрое более этого на один зуб будет. А всё одно, спасибо! И насчет вина вы славно, что и говорить, сообразили. И не припомню, когда в последний раз его пивал…

Я не стал разъяснять узнику харитиевской свалки, что мысль залить мясо вином пришла мне в голову, когда я вспоминал попытки отбрасываться пустыми бутылками от анчуток и праведный гнев этих мерзких тварей по поводу заветной влаги и жителей пустыни.

– Да… – сочувственно протянул Финнэст. – Без зелена вина небось жизнь не сладкая! А что ж так-то в яме сидеть? Нешто сделать чего не пытался? До воли-то рукой подать!

– Всяко пытался… – тяжело вздохнул невидимый во тьме Сфинкс. – Да цепи держат крепко. Чары здесь бессильны, а сам я, за веки-то веков так, поди, заплошал – и нос в большой мир казать совестно. Уж и Сарукаани без малого тыщу лет, как нет, а я здесь с тех самых пор в оковах сижу да объедками столуюсь.

– Что ж так-то? – подивился я.

– Всё ревность людская да зависть, – явно пригорюнившись, вздохнул Сфинкс. – Слова правды – они, видишь ли, дорогого стоят. И за всю жизнь порой не расплатишься. История эта долгая, но, коли не торопитесь, отчего ж не рассказать.

Я поглядел на соратников. За исключением прекрасно себя чувствующего грифона, все остальные, понятно, не горели желанием оставаться здесь долее необходимого. Но обидеть неучтивостью желающего выговориться Сфинкса было просто немыслимо. Расценив наше молчание как согласие, чудовище заговорило глухо и протяжно:

– Само название тех мест, откуда я родом, давным-давно стерлось в памяти людской. В былые времена я и мои родичи учили людей тайным знаниям, охраняли святилища от разбойников и странствовали по всему миру, стараясь объединить разрозненные человеческие племена. Где теперь мой брат Ламассу, где сестра Селкет? Где прочие из рода сфинксов? Я слышал, они ушли в иные миры или же окаменели, что случается, когда существо нашей породы чувствует, что никому более не нужно. Но в те времена, когда мир был юн, мы и помыслить не могли, что когда-то обратимся в камень.

Я жил тогда в землях, где обитал небольшой, но очень гордый народ. Если честно, предметом их гордости была сущая безделица. Они считали своего Бога единственным, а себя – избранными Богом для какого-то великого деяния, и полагали, что Бог разговаривает с ними через их царя, который был к тому же и верховным жрецом. При этом они во весь голос отрицали существование других богов и превозносили свое начертание имени Господа как единственно верное, гневно отвергая все прочие. Это была самонадеянная блажь!

В их верованиях не было ни единого слова, которого не сыскалось бы в верованиях иных народов, ни одной мысли, которая бы не звучала ранее. Однако они так громко кричали о своей богоизбранности, что восстановили против себя всех соседей. Несчастные глупцы! Жрецы внушили им, что Творцу всего сущего может быть приятно только бездумное исполнение обрядов, то есть, по сути своей, окаменение. Что повторение предписанных действий угодно всевышнему, а о совершенстве души и речи не было.

Мне стало жаль их. Я пытался научить этих бедолаг, что жить и творить куда разумнее, чем заполнять свой век запретами и предписаниями. Но они упрямо продолжали портить себе жизнь в этом мире, пытаясь отыскать место, где почему-то должно быть лучше, чем здесь.

Через некоторое время среди них сыскался вождь, который решил дать своему народу хорошую жизнь прямо сейчас, в стране, предназначенной им Богом. Он собрал многих последователей, и они пошли за ним через пустыню, полные радужных надежд. Но там было жарко днем и холодно ночью, не хватало воды и пищи, поэтому люди начали роптать.

Тогда этот вождь пошел на хитрую уловку. Разбив лагерь у подножия горы, он скрылся от людских глаз и вернулся через две недели с парой небольших табличек. Он назвал дело рук своих скрижалями Завета. В них ясно значились требования, которые Господь якобы предъявлял к своему народу, обещая взамен все мыслимые блага. По словам вождя, эти таблички передал ему сам Господь на вершине горы, но я-то сразу увидел подвох.

Что и говорить, этот вождь был человек недюжинного ума и отваги, но всего лишь человек. В принесенных им заповедях всё было правильно, и они действительно помогли странствующему народу преодолеть все трудности перехода, но… Это были людские заповеди. Он писал «не укради», как будто пред лицом Господа есть твое и мое. Писал «не убий», словно самая жизнь не есть приближение смерти.

Его заповеди были верны и полезны. Это были воззрения мудреца, воззрения правителя, верховного жреца, но никак не Бога. Вернее, там были две заповеди из четырех, которые были произнесены в последний день творения. Несомненно, это было высочайшее прозрение для человека, но далеко не вся истина.

Что уж теперь каяться! В тот час я промолчал, а значит, по доброй воле ступил на путь, приведший меня в затхлую яму.

– И что, вы действительно знаете эти заповеди? – завороженно спросил я, движимый скорее интересом, чем практическими соображениями.

– Конечно же! – прогромыхал Сфинкс. – Это был день, созданный для отдыха. Предвечный собрал нас у престола своего, в прекрасном саду, из которого с нежным журчанием вытекали четыре реки, и сказал во всеуслышание: «Вот вам четыре моих завета, и пусть они, как эти потоки, утолят жажду и напоят души ваши истиной». И птицы встретили слова Творца пением, от которого в горах расцветали белые эдельвейсы, и солнце остановилось в зените, заслушавшись.

Он сказал, в будущем вы познаете множество законов, и даже каноны самого творения станут вам подвластны. Но без этих четырех, все иные – лишь жухлая листва для ищущего тени, лишь убегающая грозовая туча для иссохших губ. Он говорил, а мы внимали ему, как надлежит внимать учителю преданным ученикам.

Вот его слова: «Возлюби себя, ибо в тебе есть Я, и ты совершеннейшее воплощение и частица Творца предвечного. Возлюби ближнего своего, ибо он, как ты, и лишь в единении ваша сила. Возлюби Творца, ибо все есть Он, и всякое творение ваше есть воздаяние могуществу Его. Возлюби этот мир, ибо ты в нем творец и воля твоя хранит и преображает его».

Так говорил Он, и мы поклялись следовать Закону Вышнего. Много разного изменилось с тех пор. Любовь, могущество, забвение и это жалкое существование, виной которому я сам. Стоило мне не смолчать в тот день у подножия горы, где были явлены скрижали, – и всё могло случиться по-другому. По сути, тот вождь не виноват. Он не мог придумать ничего иного. Он был частью своего народа и призван был дать этому народу Закон. Но Закон без души – это путь никуда – от страдания к страданию. Ведь среди законов, данных вождем, не было законов любви.

Но я промолчал. В конце концов этот народ перешел пустыню и отвоевал себе землю, где мог бы жить в спокойствии и радости. Но они хотели этого лишь на словах, а в душе у них жила потребность бороться друг с другом, чем они и занимались по самому малому поводу. В конце концов новое царство распалось.

Я ушел, и часть «избранного» народа пошла за мной.

Здесь мы когда-то основали столицу. Вначале всё было хорошо. Они вновь обрели могущество и даже власть над окрестными народами, я счел их достойными высшей мудрости, полагал, что как дети вырастают из тугих пелен, так и мой народ, отрешившись от страха смерти и жажды борьбы, готов возрадоваться жизни. Я стал растолковывать людям четыре истинных заповеди.

Слух о моих речах дошел до Саруль-каана – царя и верховного жреца этих мест. Он всегда опасался, что я могу посягнуть на его никчемную власть. А уж всё, что касалось Творца, и вовсе было под запретом. Никто не имел права даже имени его произносить вслух, как будто у него воистину есть имя. И вот, – Сфинкс тяжело вздохнул, отчего нас едва не выдуло на поверхность, – меня заманили в ловушку, где я нахожусь и по сей день. Уж и само имя того царства полузабыто, а я по-прежнему томлюсь, не видя белого света.

– Так, может, – предложил я, – помочь вам освободиться? Расковать ваши цепи?

– К чему? Что я буду делать в нынешнем мире? Да и вид… Мне даже помыслить страшно, как я сейчас могу выглядеть. К тому же я привык к темноте и одиночеству. У меня есть свои маленькие радости. Вот и сегодня, к примеру. Опять же с Хведоновых времен я хоть кому-то, да снова нужен! Пусть даже так, а всё лучше, чем каменная туша в выжженной пустыне. Эх, что-то я заговорился! Коль уж вы пришли сюда, стало быть, кто-то из вас – наследник престола. Не ты ли? – судя по шороху, голова Сфинкса повернулась к Финнэсту.

– Я! – оскорбился Вадюня.

– Да? – удивленно протянул свидетель первых дней. – Ты не Хведонова племени, ну да ладно. Ты – значит ты. Задавай свой вопрос!

– Э-э-э… – начал, конфузясь, исполняющий обязанности государя, точно нерадивый ученик перед строгим учителем. – А-а-а, это… – Он собрался с мыслями и с облегчением выпалил: – Когда здесь всё уже, блин, наладится?!