Первым пришел Полетыкин. Ченцов стоял у окна и не обернулся, только мотнул головой на приветствие. Полетыкин долго сопел, устраиваясь в кресле, раскладывая перед собой папку с бумагами и ручки. Ручек у него было много. Штук пять или шесть. Ченцов его не любил за эти ручки, за пристрастие к бумагам, за манеру длинно и подробно говорить.

Вошли еще несколько человек, продолжая начатый в коридоре разговор. Расселись вдоль стола. Стало шумно. Ченцов с сожалением оторвался от окна — за ним буйно гнал в рост всякую зелень май — и уселся за просторный широкий стол. Всякие новомодные штучки вроде мебели из силовых полей он не любил и не признавал.

— Вроде все в сборе? — полувопросительно-полуутвердительно обратился он к присутствующим.

— Нет Беккера и Бабаян, — тут же откликнулся Полетыкин. Он, конечно, успел поинтересоваться у секретаря, кого пригласили на совещание.

— У Бабаян сегодня срочная операция, а Беккер подойдет позднее. Я думаю, не будет возражений, если мы начнем?

Главный энергетик Михейкин неопределенно хмыкнул, переглянулся с соседом. О взаимной нелюбви Ченцова и Полетыкина знали все.

— Так вот, товарищи, ближе к делу. Все слышали о гибели Габровского? Обстоятельства его гибели кажутся, и не без оснований, несколько, м-мм-м… странными. Для расследования их и создана наша комиссия.

Ченцов замолк, чуть слышно барабаня пальцами по светлой поверхности стола. Породистое его лицо, с длинной челюстью и легкими мешочками под глазами, было сумрачно.

— Вкратце обстоятельства дела я доложу сам. — Он придвинул к себе папку и, не заглядывая в нее, начал: — Алексей Габровский 16 апреля подал рапорт об очередном отпуске. 18 апреля он вылетел рейсовым лайнером «Сетунь» на Таврию. Буквально со дня прибытия он занялся какими-то исследованиями. За неполные две недели он успел добрать установку неизвестного пока назначения. При проведении эксперимента установка взорвалась. Габровский погиб.

Ченцов оглядел присутствующих. Все слушали молча. Энергетик рисовал на клочке бумаги узоры. Полетыкин сидел; сложив руки на животе, воздев кверху сизое бритое лицо. На лице у него застыло брюзгливое выражение.

Дверь приоткрылась. В кабинет бочком вошел Беккер, крадучись пробежал к своему месту. Уселся, покивал Ченцову. Тот кивнул в ответ и продолжал:

— Странными в этом деле являются три момента. Во-первых, медики на Таврии не смогли точно установить причину смерти Габровского. Во-вторых, в эксперименте Габровского принимала участие Вера Грей, находящаяся в отпуске после аварии космотанкера «Консула». У Веры Грей медики констатировали не совсем понятный шок. И в-третьих, у Габровского взорвалась установка, которая принципиально взрываться не может. Это уже по вашей части, Михейкин.

Михейкин поднял на Ченцова зеленоватые глаза, задумчиво кивнул. Ченцов подытожил:

— Вот вкратце и вся информация, которой мы пока располагаем. Вопросы есть?

— Что подразумевается под «не совсем понятным шоком» Веры Грей? — подал голос из глубины кресла Полетыкин.

— Сама по себе авария или… э-э-э… катастрофа не могла вызвать столь серьезной и продолжительной депрессии. Не забывайте, что она — пилот, только что окончила Академию. Со слабой психикой туда просто не принимают. Вообще у медиков осталось такое впечатление, что Грей перенесла постороннее активное вмешательство в психику, что-то типа психодинамической операции. На вопрос, как это произошло, они пожимают плечами.

— Но она жива?

— Жива, но находится в клинике.

Полетыкин удовлетворенно кивнул. Вопросов больше не было.

— Поскольку дело не совсем обычное, я предлагаю создать рабочую группу, которая на месте проанализирует ситуацию и доведет до нас свои выводы. — Ченцов вопросительно посмотрел на собравшихся: — Возражения есть? Тогда предлагаю поименно: главный энергетик товарищ Михейкин, главный механик Полетыкин, товарищ Беккер и кто-нибудь от медиков. Жаль, нет Бабаян, но я с ней свяжусь. Замечания есть? Вопросы? Предложения?

Возражений не было. Вопросов и предложений — тоже. Ченцов закрыл заседание. Все, переговариваясь, потянулись в коридор. В кабинете осталась только рабочая группа. Ченцов сидел, глядя в стол перед собой. В полировке отражались его руки, лежащие на столе. Солнце высветило золотистые волоски на пальцах. В его боковом свете мешки под глазами Ченцова стали заметнее. Не поднимая головы, он медленно произнес:

— Для вашего сведения: Вера Грей после аварии танкера на Росе получила такой же шок, как сейчас. Между прочим, там тоже погиб второй космонавт — Крис Ионин, а Грей осталась жива. Возможно, это просто совпадение, а возможно… — Он поднял голову и в упор глянул на сидевших перед ним людей. — Для этого в состав группы и включен Беккер.

Беккер шевельнулся в кресле, хотел кивнуть, но передумал.

Ченцов говорил все также медленно и негромко. Несмотря на это, его голосу было тесно в кабинете, он отскакивал от стен и глухо рокотал по полу.

— Во всяком случае, от вас требуется предельное внимание и осторожность. И никаких экспериментов. Слышите, никаких!

Он тяжело взглянул на Михейкина. Тот смотрел на Ченцова, как будто речь шла не о нем. Глаза его были круглыми и наивными, и Ченцов подумал: «Все равно ведь не удержится!» А вслух пророкотал:

— Только попробуй заняться самодеятельностью — голову сниму! — И уже другим тоном добавил: — Вы летите на Таврию спецрейсом через… — он взглянул на часы, — десять часов. Корабль останется в вашем распоряжении. Информацию жду каждые сутки, в восемнадцать часов по среднегалактическому времени. Ответственный за информацию — Михейкин. Он же — руководитель группы. Всего хорошего.

Он встал, медленно и внушительно вытянувшись во весь свой рост. Спецгруппа ушла, озабоченная, и неразговорчивая. Беккер подумал: «Руководитель группы… Пустили козла в огород!» Он покрутил головой и кинулся догонять остальных.

Ченцов постоял у окна, подумал, закурил сигарету и вернулся к столу. Вздохнув, нажал кнопку селектора и негромко, сдерживая голос, спросил кого-то:

— Ты куда девал новые генераторы?

Из селектора торопливо начали что-то объяснять, Ченцов не дослушал и вновь спросил:

— Я тебя еще раз спрашиваю: где генераторы?

За день Ченцов несколько раз вспоминал о Габровском л о его гибели, но каждый раз заставлял себя не думать об этом. Рано было об этом думать. Все, что нужно было сделать, он сделал, и сейчас осталось одно — ждать.

Корабль шел до Таврии сто сорок часов.

От медиков никто не полетел — Бабаян наотрез отказалась, заявив, что, если появится необходимость, все дополнительные обследования проведут местные медики, на Таврии. А вообще, случай хотя и не вполне ясный, но добавить к заключению она, Бабаян, ничего не может.

Михейкин вначале целые сутки работал, десятками рассылая и получая гравитограммы, затем несколько суток отсыпался, — Ченцов оторвал его от десятка совершенно неотложных дел. Предусмотрительный Полетыкин захватил с собой все, какие успел найти, материалы по делу о гибели Габровского. Их оказалось немного. Материалы, просмотрели несколько раз. Михейкин был занят, Беккер отмалчивался, поэтому Полетыкин тоже был вынужден помалкивать, хотя ему явно не терпелось устроить обсуждение имеющихся данных.

На Таврии их встретил начальник космопорта. Беккер отвел его в сторону, что-то сказал с обычным своим извиняющимся видом. Их устроили в коттедж-изолятор. Изолятор пустовал. Пилоты вообще редко попадают в изолятор. Домик стоял на отшибе, и Михейкин подумал, что это к лучшему — спокойнее будет работать.

Михейкин стоял на веранде, прислонившись к деревянному поддерживающему крышу столбику. На Земле из дерева не строили давным-давно, и сейчас немного странно было жить в деревянном доме. Половицы на веранде рассохлись от жары и тихо вздыхали под ногами. Беккер подошел под аккомпанемент своих шагов и шепот листвы. Остановился рядом, посмотрел вдаль. Закат отбрасывал на небо непривычный синеватый отсвет.

— Мы как-то не познакомились толком, — негромко сказал Михейкин. — Я все хотел спросить: ваша-то контора здесь при чем? Как хоть она правильно называется?

Беккер ответил не сразу. Михейкин что, не знал? А если не знал, то раньше времени не было спросить? Именно теперь оно подоспело, в такой вот идиллической обстановке?

— УОП, Управление общественной психологии, — совсем не ответить было бы невежливо, но все же голос Беккера прозвучал суховато.

Щуплая фигура Беккера потерялась в надвигающихся сумерках. Небо не успело еще совсем погаснуть, и слабый свет ложился сверху на кусты в саду. Одуряюще пахли в крадущемся понизу полумраке неведомые цветы. На веранде стало совсем темно, й Михейкин только по голосу понял, что Беккер стоит на том же месте, что и несколько минут назад.

— Это что, психология общества и коллектива? Тогда при чем здесь данный несчастный случай? — Михейкин невольно приглушал голос. На веранде было тепло и уютно, возникло ощущение укрытости и покоя. Беккер наконец тоже поддался этому настроению. Голос его был едва различим, и если бы не первозданная тишина вокруг, Михейкин бы не расслышал его слов, не расслышал иронии, прозвучавшей в ответе:

— Скорее наоборот, антиобщественная психология. Отклонения от нормы…

— А, вот оно что, — протянул Михейкин. В голосе его прозвучала не то скука, не то брезгливость.

Беккер сознательно упрощал, сводил задачи Управления чисто к внешним проявлениям. Он не счел также нужным пояснить, что в структуру УОП входит и сеть пунктов психологической реабилитации, и научно-медицинские учреждения, как, например, известный уже несколько сотен лет институт имени Сербского в Москве, НИИ психодинамики, и еще кое-какие организации. Общественное мнение считало их чисто медицинскими, и никто этого мнения не опровергал.

Беккер скупо улыбнулся в темноте — в разговоре пока еще не дошло до предположения, что в задачи Управления общественной психологии входит и борьба с преступностью. Беккер не хотел развеивать перед Михейкиным этот давно сложившийся й уже устоявшийся миф. УОП имел совершенно четкую структуру, и в структуру эту не входили подразделения по борьбе с преступностью, этим занимались Службы безопасности всех уровней. Но зато существовало подразделение, которое лелеяли все руководители УОП, направление деятельности которого и было фактически основным направлением Управления — исследование странных, необъяснимых случаев, время от времени происходящих где-либо в освоенной человечеством части Вселенной. Работники этого подразделения, к которому принадлежал и Беккер, так себя и называли: искатели странного.

Правда, весьма часто происшествия, которые им приходилось расследовать, оказывались именно преступлениями, вся загадочность которых заключалась в том, что преступнику удалось хорошо спрятать концы в воду. Слухи об этих преступлениях разносились весьма широко, вот почему молва считала, что именно для-этого УОП и существует.

До сих пор люди обнаружили в космосе только две давно умершие цивилизации, даже не достигшие космического уровня. Тем не менее Верховный Совет считал необходимым внимательно следить, не появятся ли следы чужих, дабы вовремя среагировать и понять, что собой представляет другая цивилизация. Отношение людей на обыденном уровне к такой задаче имело крайне широкий разброс: от неумеренного веселья по поводу чудаков, который уже век гоняющихся за летающими тарелочками, до тихой паники при мысли, что где-то по соседству в Галактике существуют и осваивают пространство существа со щупальцами вместо рук и ног…

Поэтому, не скрывая своих усилий по поиску странного, все работники УОП переводили обычно разговор в область, более интересную собеседникам. Да и инструкция предписывала не распространяться особо о целях их поиска.

Михейкин вновь нарушил молчание:

— Значит, ты называешь это отклонением от нормы? Ладно, наш сегодняшний случай давай оставим в стороне. Вы что же, принимаете участие в разбирательстве по каждому… э-э-э… из ряда вон выходящему случаю?

— Да скажи прямо, без эвфемизмов: преступлению! — Вот разговор и дошел до этой сакраментальной темы, но Беккер не почувствовал удовлетворения от своей прозорливости. — Да, мы рассматриваем практически все серьезные происшествия.

— Значит, вы считаете, что у участников этих происшествий с психикой не все в порядке?

Михейкин упорно старался не произносить вслух некоторых, неприятных на его взгляд, слов.

— А разве здоровый человек может совершить преступление? — парировал Беккер. Разговор не нравился ему, но он решил довести его до конца — собеседник явно пытался уколоть его, подсознательно считая эту деятельность Беккера, да и всего Управления, не вполне респектабельной.

— И что же с ними делают? — продолжал допытываться Михейкин, имея в виду преступников.

— Как всегда в таких случаях: психодинамическая операция, — скучным голосом сказал Беккер, специально стараясь не обходить острых углов. Разговор теперь уже начал его забавлять, очень уж стандартные эмоции демонстрировал собеседник. — Подавление комплекса агрессивности с сохранением профессиональных навыков, памяти и привычек. Вообще всего, что формирует личность. Приглушаются только воспоминания о совершенном преступлении, чтобы оградить психику от нарушения чрезмерным раскаянием.

— Разве раскаяние может быть чрезмерным? — усмехнулся Михейкин.

Беккер ответил серьезно:

— Да, если совершивший антиобщественный поступок человек прошел глубокий психодинамический зондаж. Невозможность совершить в будущем что-либо подобное вступает в конфликт с живым воспоминанием об уже совершенном. Психика, даже здоровая, этого не выдерживает. А ведь мы имеем дело с больными людьми!

— Почему же об этом… об этих операциях никто не знает?

— Знают. Медики, например, знают. Знают о психодинамических операциях, могут распознать следы такой операции. Кроме того, — Беккер усмехнулся в темноте, — никто ничего специально не скрывает. Просто правда тонет в массе слухов на обывательском уровне.

«Тем более что происходит вмешательство в психику людей», — неприязненно подумал Михейкин. Беккер засмеялся:

— Тем более что происходит вмешательство в психику. Михейкин промолчал, подумав: «Почти слово в слово — мои мысли».

— Слово в слово — твои мысли. — Беккер откровенно смеялся, но в голосе его слышался оттенок горечи. Михейкин принужденно пробормотал:

— Ну да, ты ведь у нас психолог. Профессия обязывает…

А Беккер продолжал, уже без смеха:

— Для любого человека характерна именно такая реакция. Именно в этом — одна из причин, почему на эту тему особенно не распространяются.

Он был прав, Михейкин понимал это. Но мысль о том, что над кем-то без его согласия совершается операция, пусть даже в интересах общества и не приносящая вреда нарушителю порядка, претила ему.

Неожиданно Михейкин задал вопрос:

— Тебе нравится твоя работа?

Похоже, это и был главный вопрос, для которого и начиналась вся беседа. Беккер натянуто засмеялся:

— Это тебе, а не мне надо быть психологом! — Ему наконец надоел этот разговор, полный недомолвок и недопонимания из-за ошибочной исходной посылки. Вносить же ясность Беккер не собирался. Каждый пытается лягнуть, выразить свое презрение.

Повисла неловкая тишина. Потом послышались грузные шаги. На веранду вышел Полетыкин. Постоял, привыкая к темноте, так и не привык, и брюзгливо сказал, не видя собеседников:

— Между прочим, завтра на семь утра назначено совещание. Это вам не мировые проблемы при луне решать. Работать надо будет. На свежую голову, выспавшуюся.

Он монументально постоял в дверях, внушительно помолчал и ушел в дом. Спать. Луны, впрочем, не было. И не могло быть, у Таврии не было естественного спутника.

Он не был старшим в рабочей группе. Старшим был Михейкин. Но Полетыкин забыл об этом. И Михейкин забыл: монументальность Полетыкина подавляла и внушала уважение. Беккер, видимо, тоже забыл, потому что ушел тут же, вслед за Михейкиным. Они лежали, каждый в своей комнате. За окнами густой темью повисла ночь, с чужими запахами и неземным небом.

Полетыкин спал крепко, как спят люди со спокойной совестью и хорошим здоровьем. Он лежал на спине, вытянув поверх одеяла загорелые волосатые руки. Лицо его во сне размякло и не было больше величественным. Михейкин, если бы не спал и увидел Полетыкина таким, не узнал бы его.

Позже всех в эту ночь уснул Беккер. Уже засыпая, он думал о Михейкине и мысленно говорил ему: «Это хорошо, что ты думаешь, что я стыжусь своей работы. Дело ведь не в том, гоняюсь ли я за преступниками или за мифическими «зелеными человечками», как говаривали в далеком прошлом, а в том, что я свою работу всегда стараюсь делать на совесть, нравится она мне или не нравится, есть от нее сиюминутная отдача или всю жизнь так, и придется гнаться за чем-то не существующим, словно за замком Фата Морганы…»

Кровать под ним качнулась и полетела куда-то. Уже совсем проваливаясь в сон, Беккер вспомнил неприязнь, которая сквозила в тоне Михейкина, и улыбнулся, подумав, что это благодаря ему, Беккеру, и другим работникам Управления общественной психологии, благодаря Службам безопасности всех уровней Михейкину и еще одиннадцати миллиардам михейкиных можно сторониться Управления, можно не сталкиваться со всем тем, о чем тог только что так брезгливо говорил. А неприязнь — подумаешь, неприязнь! Пусть себе Михейкин почувствует превосходство над ним, Беккером, да и над всеми работниками Управления.

«Это хорошо, что ты такой ершистый», — успел еще подумать Беккер и уснул. И улыбка так и осталась на его худом лице, едва различимом в слабом отблеске начинающего голубеть неба.