Глава тридцатая
Что делаю - сама я не пойму.
Как будто зренье застило уму.
Но мы своей судьбы не господа.
Что быть должно, то сбудется всегда.
Вильям Шекспир
– Я поняла, что ты не раскаиваешься в принятом когда-то решении. Но ты и Дементий?.. Впрочем, тебе виднее, но нам-то ты поможешь?
– Помогу, - вздохнула Аксинья, - хотя с бОльшим удовольствием оставила бы вас здесь, в этом благодатном краю, где нам принадлежало бы все...
– А мне здесь не нравится, - поджала губы Катя. - Все на меня давит: и скалы, и эти огромные валуны. И уклад жизни...
– Как видишь, кому поп, кому - попадья, - развела руками Полактия. Нам здесь не нравится!
Вечером на подворье братьев-колдунов топилась баня. Братья, радостные и возбужденные, сновали по двору туда-сюда, будто не баню ждали, а дива дивного.
Женщин конечно же пустили вперед, потому что они, как известно, настоящего жара не выдерживают. Степанида маленько посопротивлялась - она любила именно париться! - но Аксинья уговорила её, что остальные с удовольствием уступят ей верхнюю полку, где она сможет париться, пока не надоест!
Катя никак не хотела расставаться с ладанкой, которую прежде ни при каких случаях не снимала: в ней была упакована величайшая для неё ценность - её дом с Антипом, смешным и преданным человечком-домовым. В том же доме был спрятан трактат Ибн Сины, ради которого она, собственно, и терпела все мучения.
– Чего уж ты так держишься за свой мешочек? - недоумевала Аксинья.
– У тебя там не брильянт ли размером с орех? - посмеялась и Степанида.
– Гораздо дороже, - сухо ответила Катя, но ладанку сняла - не идти же с нею в парилку!
Баня сотворила со всеми чудо. Катерина так расхрабрилась, - прежде она побаивалась горячего пара, - что полезла за Степанидой на верхнюю полку, а, выпив в промежутке между "выпаркой" принесенного Степанидой холодного резкого кваса, предложила отхлестать веником всех желающих.
Огромная бадья холодной воды, налитая Егором прямо из ручья, захватывала дух, лобавляя женщинам удовольствия и визга. Из предбанника они вывалились на свежий воздух сияющие, бело-розовые, ослепительно красивые по мнению стоящих в ожидании очереди мужчин.
Выходя последней, Катя привычным движением коснулась шеи: она же забыла надеть ладанку! Однако, вернувшись, девушка нигде её не обнаружила. Она осмотрела каждую щель, сдвинула с места тяжеленные лавки - ладанка бесследно исчезла.
Братья уже распахивали дверь. Посмеялись, что она хочет попариться с ними. Катя торопливо вышла, но только ступила за порог, почувствовала на плече руку Егора и подняла на него глаза, в которых уже закипали слезы. Теперь все оказалось напрасным: опасные встречи с монголами, игры с могущественным волшебником, которые грозили вечным успокоением в саду каменных фигур...
Она разрыдалась. У Егора от нежности и жалости к ней сжалось сердце.
Женщины задержались было в ожидании, но заметили, что Егор взял её за плечи, помялись и пошли к избе.
– Что стряслось, я спрашиваю? - он не только взял её за плечи, но и встряхнул: так, ему казалось, она быстрее придет в себя.
– Ладанка моя пропа-а-ла! - проревела Катя.
– Подумаешь, невидаль, ладанка! - хмыкнул он. - Да я тебе такую изображу, какой ни у кого нет.
– Такой, как моя, и так ни у кого нет!
– Завыла! - он с досадой почесал в затылке. Попариться-то хоть я могу?
Она взглянула удивленно: кто его держит?
– Я спрашиваю, твое дело может подождать?
– Может, - ктвнула она.
Наконец он отпустил её плечи и пошел к бане. А Катя поплелась в избу.
– Поссорились, - нарочито лукавл спросила Степанида.
– Помирились! - не очень вежливо бупкнула Катя: притворство она чувствовала сразу и потому раздражалась.
Хотя девушка собиралась именно притворство сделать своей профессией, она считала: то, что хорошо на сцене, в жизни порой выглядит отвратительно.
– Степанида неправа? - спросила её Полактия ФОртунатовна.
– Конечно, - с ожесточением сказала Катя. - Стала бы я из-за ссоры лить слезы.
– Тогда - что?
– У меня пропала одна вещь. Очень важная. Для меня.
– Неужели манускрипт?
– И он тоже.
– Надеюсь, ты меня не подозреваешь?
– Нет, что вы! - она вдруг успокоилась, поверив, что Егор ей поможет.
– Я могла бы попробовать...
– Не надо, мне Егор поможет.
– Насколько я понимаю, время у нас ещё есть. Тогда давай я поучу тебя печь медовые пряники.
– Магические?
– Обычные, из теста. Я делаю их по рецепиу своей бабушки.
Ничего не оставалось, как изображать спокойствие и поддерживать разговор, ароде:
– Полактия, дорогая, мне кажется, что и ты жениха себе выбрала.
– Выбрала, - подтвердила та.
– Семена?
– Нет, не Семена. Мне по сердцу Тихон пришелся.
– Тихон?! - изумленно вскрикнула Степанида, в то время, как Аксинья отвернулась, скрывая улыбку. - С того света спихан! Ни рыба, ни мясо! Глаза у него красивые,, ничего не скажу, а в остальном... Разве глаза в мужике главное?
– А что? - невинно поинтересовалась Полактия.
– Молодая, не понимаешь, - снисходительно протянула та. - Сила в нем должна быть. Надежность. Чтобы жена могла за спину мужа от любой напасти спрятаться. А Тихона тебе, Поля, придется самой за спину прятать.
Пряники из рук магини выходили ладные: райские птицы, диковинные рыбы, невиданные звери. Не чета Степанидиным звездочкам да полумесяцам. Степанида и восхищалась её изделиями от души.
– Не знаю, выйдет ли из тебя колдунья, а с тестом ты не иначе колдуешь! Только по-своему, по-женски.
Выходит, Степанида не знает о магических способностях Полактии? Почему она не хочет раскрываться перед здешними жителями, вот вопрос.
– Не вопрос!
Магиня сказала это не разжимая губ, и это прозвучало у Кати в голове.
– Опять я раскрылась?
– Опять. Забываешь, что со временем мыслезащита слабеет? А тебе особенно надо быть осторожной. Егорку на мякине не проведешь.
Они не успели закончить мысленный диалог, как в избу стали входить братья.
Поняв, что Знание не зависит от того, во что они одеты, колдуны развлекались теперь, надевая на себя вещи невиданного покроя и расцветок.
Больше всех насмешил Дементий. Он появился в пестром атласном халате и белой чалме. Кланялся, сложив вместе ладони, бормотал что-то невразумительное, так что все покатывались со смеху. Но внимательная Катерина перехватила взгляд, которым он смотрел на жену. В нем было столько любви и откровенного обожания, что девушка опять по-хорогему позавидовала Аксинье.
Тем временем появился Егор и сразу потянул её за руку.
– Пойдем, невеста, прогуляемся!
После бани он надел рубаху, расшитую голубыми васильками. Волосы его Катя прежде и не замечала! оказались пшеничного цвета и на висках слегка завивались. Густые брови придавали лицу излишне строгое выражение.Зато глаза - они будто отмылись в бане - выглядели почти фиолетовыми - таких глаз она ни у кого не видела!
– Какой ты, оказывается, красавец! Чем больше на тебя смотрю, тем больше достоинств нахожу.
– Насмешничаешь?
– И не думала! Ты и впрямь, очень даже симпатичный.
– Снизошла, значит? Уже не считаешь себя выше меня.
– А разве я показывала тебе свое превосходство?
– Наружно - нет. А так, даже мыслей от меня не скрывала. Раздумывала, искала пути для побега. Сегодня - картина другая. Сегодня ты для меня нехитрую музыку выставила: как мне здесь нравится! Какой красивый у меня жених!
Кате стало не по себе.
– Но ты ведь и вправду красивый парень.
– Если красивый, что ж ты предстоящей свадьбе не радуешься?
Она промолчала.
– Ладно! Что там ценного было в твоей ладанке? - наконец сжалился он. - Не жмись, у жены от мужа не одлжно быть секретов.
Серьезный противник, этот Егор! Права Полактия: нельзя его недооценивать. Но и ради него здесь оставаться Катя не собиралась... Конечно, знать об этом ему не стоит, да и кто поможет ей, если не он?
– Ты же ничего обо мне не знаешь, - медленно проговорила она. - Разве сказки рассказывают с конца?
– А в твоей ладанке конец сказки?
– Егорушка, пожалуйста, найди ее! Я тебе сама все покажу и расскажу.
– Вот это другое дело. Ты, Катерина, гордая больно. Чуть склонилась, уже у тебя шея болит. А ласковый теленок, как говорится, двух маток сосет. Ты хорошо попросишь, я для тебя горы сворочу.
– А как это - хорошо попросить?
– Поцеловать значит, а то ты не знаешь!
– Ох, и хитрющий ты, Егорка!
– Не без того, - согласился он, сжимая её в объятиях, когда она целовала его в губы. - Хорошо попросила, ажно сердце зашлось!
– Теперь ты будешь ладанку искать?
– А я уже нашел.
– И где она?
– У Степаниды.
– Но она же не признается. Как мы её заберем? Обычск что ли делать?
– Зачем обыск. Я манок сделаю, который краденную вещь и притянет. Опять же, не за так. Ты хоть и невеста мне, а даром кто ж стараться будет?
– Что на этот раз?
– Три поцелуя.
– Разохотился! - вздохнула Катя. - Ладно, я согласна. Но только после того, как ладанка в моих руках окажется.
– Жениху веры нет! - он закатил глаза к потолку. - Будешь смотреть, как я манок стану ладить.
– Посмотрю. А как ты узнал, что ладанка у Степаниды?
– Много будешь знать, скоро состаришься.
Он стал вырезать, на первый взгляд, обычную свистульку, какую мальчишки режут в детстве.
– Небось, рада, что я тебя от пряников увел?
– Думаешь, я по хозяйству делать ничего не умею? Да я такие вареники делаю, на весь институт славятся! - не выдержав, похвасталась Катя.
– Институт - это село или город такой?
– Институт - такая большая изба, где молодых людей учат разным наукам, - пояснила она.
– А тебя чему учили?
Она призадумалась: как объяснить?
– Меня учили в жизнь как бы играть...
– На ярмарке?
– Необязательно на ярмарке. У нас есть избы, которые называются театрами, а в театре - площадка, вроде помоста, его сценой называют. А в зале сидят зрители. Актеры им рассказывают разные истории. В лицах. Вот, к примеру, какую сказку ты знаешь?
Егор на мгновение задумался.
– О царе и трех сыновьях. Как они себе невест искали. Стрелы пускали в разные стороны.
– На сцене олного артиста нарядили бы королем. Еще трое артистов говорили бы за его сыновей...
Он слышал её, даже рот приоткрыв от удивления.
– И артисты все-все изображают?
– Все.
– И целуются? И спят как муж с женой?
Катя смутилась.
– зачем же спать? Зрители ведь и так могут догадаться. На сцене ведь есть такой огромный кусок материи занавес. Когда артисты как бы уходят куда-то, занавес закрывается. И зрители понимают, куда пошли герои... Непонятно я объясняю?
– Чего ж тут не понять! - буркнул Егор.
– На сцене живут не обычной жизнью, - продолжала Катя, - а как бы живут. Еда ненастоящая, бутафорская. Оружие тоже. Не будут же артисты между собой по-настоящему драться.
– Тогда это неинтресено, - разочарованно проговорил Егор, опять склоняясь над тем, что он называл манком.
– Не скажи, многие люди с удовольствим идут в театр. Некоторые артисты так хорошо играют, - зрители забывают, что это игра.
– А ты не могла бы мне что-нибудь рассказать? Как будто на своей сцене.
Девушка задумалась - что для него представить? Может, монолог Снегурочки из пьесы Островского, тот, что она исполняла ещё в школьном спектакло?
– Кругом меня все любят, все счастливы
И радостны; а я одна тоскую;
Завидно мне чужое счастье, мама,
Хочу любить, а слов любви не знаю...
Она так увлеклась, что стала говорить слова и за Весну, и за Снегурочку, а когда замолчала, услышала, что юноша повторяет как бы про себя:
– Пусть гибну я, любви одно мгновенье дороже мне годов тоски и слез... Как хорошо ты это сказала!
– Это сказал Островский, тот, кто пьесу написал.
Он поднес к губам манок. Никакой мелодии Катя не услышала, но через сгновение Егор опустил в её руку заветную ладанку.
– Бери свое сокровище. А насчет поцелуев... я пошутил. Если ты не хочешь...
Она обхватила руками его голову и запечатлела на губах самый страстный поцелуй, на который только была способна.
