Глава семнадцатая
Жизнь - это парусная лодка, на
которой слишком много парусов,
так что в любой момент.она может
перевернуться.
Эрих Мария Ремарк
Платок сдернули с клетки, и в глаза Екатерине ударил яркий солнечный свет. Она зажмурилась и сварливо проскрежетала:
– Выключи свет! Тысяча чертей! Йо-хо-хо и бутылка рома!
– Несомненный актерский талант, - кивнула великая ханша. - Только я хочу показать тебе зрелище, более достойное, чем подражание птицам из книг о пиратах. Перед тобой город, к которому ты так стремилась - Рязань. Правда, ты не смогла его увидеть до штурма. Теперь здесь одни развалины, а вон тот черный дым - последний оплот защитников города - та самая церковь, в которой спрятан трактат Ибн Сины...
Попугай-Катя просунул голову сквозь прутья решетки. Опять смрад, опять трупы. Разрушенные городские стены. Крики о помощи...
Полактия Фортунатовна подняла клетку повыше.
– Тебе придется лететь туда, где виден черный дым. Монголы обложили хворостом церковь, в которой закрылись русичи. Но двери церкви уже трещат под напором стенобитного орудия... Игумен церкви вместе с двумя иноками спрятали наиболее ценные рукописи княжеской библиотеки. В ризнице. Но они не узнают, что один услужливый предатель уже доложил тысяцкому-монголу, что священнослужители закопали в церкви нечто, завернутое в рогожу. Монголы станут пытать оставшегося в живых инока, который не выдержит пыток и покажет место, где в ризнице спрятаны рукописи. Монголы кинутся туда, но ничего ценного для себя не найдут. Тысяцкий со зла прикажет все сжечь.
– И что мне делать? Выклевать ему глаза?
– Дерзишь, Катерина, - вздохнула маг, - но что с тебя взять? Одно слово, глупая птица. Когда монголы станут бросать рукописи в костер, подлетишь, схватишь один свиток. Трактат отличается от других манускриптов: он гораздо темнее по цвету и скреплен красной печатью. Не спутаешь. Да, и не вздумай улететь от меня!
– Почему? Рассыплюсь прахом по дороге?
– Смейся! Просто кроме меня никто не сможет снять с тебя заклятие. Ты так и умрешь попугаем. А если будешь умницей, я верну тебе прежний вид. Так что, вернуться ко мне - прежде всего в твоих интересах.
Она открыла дверцу клетки.
Рукописи бросали в костер два не то татарина, не то половца, - как Вяземский ни учил Катю, она всегда путала, кто есть кто. Поджигатели были одеты в стеганные полосатые халаты и черные бараньи шапки, несмотря на летнюю жару, надвинутые на самые глаза.
Трактат, за которым её послали, и вправду по внешнему виду отличался от других рукописей. Наверное, потому, что был самым древним.
Поджигатели не разглядывали, что они бросают в огонь. Они просто брали рукописи в охапку, как дрова.
– Остановитесь, невежды! - крикнула им на родном языке пестрая райская птица, и татарин, который в очередной охапке нес как раз нужную рукопись, с перепугу сел прямо на землю и закрыл глаза . - Святой дух! Прилетел за мной.
Очевидно, прежде такую птицу, как попугай, ему видеть не доводилось.
Будь он постарше и послабее сердцем, окачурился бы на месте от страха: птица говорила с ним! А то, что это была не обычная птица, он убедился, так как приоткрыв глаза, увидел: она подхватила клювом один из свитков и взмыла в небо.
Великая ханша вышла навстречу попугаю. Она осторожно освободила манускрип из цепких лап птицы.
– Принесла! Ай, молодец, Катерина!.. Пожалуй, заслужила, чтобы я освободила тебя. Но наберись терпения. Еще немного посиди в клетке. Судя по некоторым отзывам, ты - девица коварная, поворачиваться спиной к тебе нельзя, а у меня тут ещё кое-какие дела остались.
Катя не обиделась. Только подумала:"Пора мне всерьез магию изучать. Тогда и поговорим на равных: кому не следует поворачиваться спиной и почему... А тут ещё Антип куда-то запропал."
Великая ханша любовалась манускриптом с чувством подлинного ценителя. Касалась его осторожно. Чувствовалось, пальцы у неё чуткие, умелые. Она была, видимо, неплохим историком, но, увы, черным.
Покой жены императора прервали. К ней в гости пожаловал сам барс степей - великий Джэбэ. И женщина была вынуждена оторваться от созерцания столь любезного сердцу раритета.
Ее разговор с монголом был Кате неинтересен и она было чуть не впала в обычную птичью дрему, как вдруг услышала какое-то царапанье. Она и не заметила, как вслед за монголом в шатер влетел воробей. Теперь он бился грудью о прутья клетки,чтобы привлечь её внимание.
– Антип! Где ты был?
– Сидел на маковке этого шатра.
– Целый день?
– А ночью разве ты не спала, накрытая платком? Я царапался...
– Царапался!.. А как ты узнал, что попугай - это я?
– Я все слышал. На этой маковке все хорошо слышно.
– И ты не очень торопился.
– Надейся добра, а жди худа. Что ж на рожон-то лезть? Да и помочь тебе чем? Себя бы сберечь. Худо-бедно...
– Господи, кому нужен воробей?
– Есть тут один монгол. Глупый, как мышь запечная! По воробьям стреляет. С нукерами спорит, что из самодельной пращи, камнем, убьет воробья.
– И убивает?
– Всегда. И каждая убитая птица приносит ему доход в два дирхема. Это по-ихнему деньги называются.
– Я знаю... Антип, мог бы ты в клюве унести манускрипт?
– Чего?
– Ну, такая бумага, в трубочку свернутая.
– А разве бумага тяжелая? Я у Венусты листки таскал - легкие.
– Это бумага старинная, потому тяжелая. На ней, так сказать, пыль веков.
– Зачем же мне пыль таскать?
– Помолчи, глупый! Это я иносказательно... Лучше обрати внимание на этого человека, что с Полактией разговаривает. Скоро он кланяться начнет, так ты тот сверточек хватай и беги!.. То есть, лети отсюда подальше...
– Она же догонит. В крысу превратит.
– Далась тебе эта крыса!
– Поневоле забоишься, когда тебя все ею пугают.
Полководец как раз рассыпался в комплиментах. Он кланялся, говорил, что ему и прежде рассказывали: любимая жена императора - женщина умная и красивая, но он все-таки не ожидал, что её красота окажется столь совершенной.
То ли Полактия Фортунатовна увлеклась своей игрой, то ли и вправду ей вскружили голову эти восхваления, а только на некоторое время она забыла о Кате. Да и к чему ей было помнить, если девушка была упрятана так надежно. Потому птичий пересвист она не услышала. Или не обратила внимания.
По её мнению, Екатерина должна была сидеть тише воды, ниже травы и переживать свое поражение. Нашли кого посылать Воронцова с Вяземским!
А Катя в это время лихорадочно соображала, нельзя ли как-нибудь отыскать заговоренную палочку, которую она предусмотрительно воткнула в прическу, сооруженную Аленой. Вот только не могла придумать, как её на себе отыскать? Теперь палочка - одна из её многочисленных перьев. Не станешь же выщипывать их все, чтобы отыскать то, единственное.
Антип добросовестно выполнил свою работу, хотя для маленького воробья старинный свиток с печатью был безмерно тяжел. Тут, видимо, сказалась природная цепкость домового - то, во что он вцеплялся, из рук - простите, из клюва! - он не выпускал.
Полководец откланялся и великая ханша, кивнув ему на прощанье, сказала:
– Все, на сегодня больше никаких приемов.У меня есть кое-что поинтереснее.
Она небрежно бросила в кучу даров, которые просто лежали горкой посреди её шатра, роскошную не то корону, не то диадему, перевела взгляд на маленький столик из слоновой кости и слова замерли у неё на губах:
– Как ты это сделала?
– Что? - притворилась непонимающей Катя - крик попугая звучал пронзительно и издевательски. - Что сделала? Что сделала?
– Не притворяйся! - гневно прикрикнула на неё маг. - Я спрашиваю, куда ты дела трактат Ибн Сины?
– Я его не брала! - птица качнула головкой с хохолком.
Ее слова были правдой, и Полактия Фортунатовна поняла это.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что её украл Джэбэ?
Она на секунду замерла. Видно, проследила путь полководца и проверила, нет ли с ним рукописи.
– Конечно, он не брал. Да и как бы осмелился? Кто-то здесь был... Наверное, ты хочешь остаться в образе птицы!
– Скажите, а Эраст знает, что вы со мной сделали? - не отвечая на её зловещий вопрос, спросила Катя.
Великая ханша на глазах будто уменьшилась в росте, и словно поникла, но потом встрепенулась, рассудив, что Екатерина об их размолвке знать ничего не может.
– Откуда же? - усмехнулась она и добавила. - А ты все равно сказать ему не сможешь.
– И он не поинтересуется, где я?
– А зачем ему этим интересваться? Он помешан на своих компьютерах. Что ему какой-то тринадцатый век? А насчет интереса к тебе... У него есть невеста. Из хорошей семьи. Очень красивая...
– И вчера он был здесь, чтобы подобрать для неё обручальное кольцо?
Даже под густым слоем рисовой пудры, которой по последней монгольской моде была густо напудрена Полактия Фортунатовна, было видно, как она побледнела.
– Ты хочешь сказать, что Эраст...
– Был в моей юрте.
– Но это невозможно. Он не знает заклинания Черной Дыры...
– Значит, он сам его вычислил, с помощью своего компьютера.
– Да что может компьютер против магии! Только зачем он это сделал? Пошел на заведомый риск. А если бы его затянуло в воронку...
– В воронку?
– Когда переходишь в другое время, всегда есть опасность попасть в водоворот времени. Магическое заклинание помогает нам удержаться на краю, но новичка может в водоворот затянуть и отшвырнуть так далеко, что он вовек не сможет оттуда выбраться!
Катя промолчала: пусть великая ханша разговаривает сама с собой. И без аккомпанимента жутких скрежещущих звуков, которые идут из горла попугая...
– Молчишь? Ну, я и так все узнаю. Птица останься, девушка иди сюда!
Маг начертила в воздухе пентаграмму и Катя, к своему удивлению почувствовала, что раздваивается. То есть, её тело осталось в клетке на жердочке, а внутреннее содержание, или душа, тихо соскользнула на пол призрачной фигурой Кати до её птичьего существования, и остановилась перед великой ханшей.
– Рассказывай, где ты его видела? Когда? В каком обличье?
Катя не видела в утаивании никакого смысла, потому рассказала матери Эраста обо всем. И о том, как не застал её на месте, и о том, как пытался предупредить её в лесу, но у него не хватило силы на поддержание образа и силуэт юноши истаял...
– Конечно, ведь он не знает, как сохранять и восстанавливать энергию, отданную Черной Дыре. Я всегда говорила, учись, знания за плечами не носить, но он считал, что магия ему никогда не понадобится.
Она невольно вздохнула: получалось, что сын пошел против матери, откуда-то узнал о её планах. Неужели Леон ему все рассказал? Неужели её предположение о том, что муж влюбился в Катерину, верно?
Между тем, Катя как бы невзначай поднесла руку к прическе и коснулась заговоренной палочки. Если бы Полактия Фортунатовна не была так взволнована, она бы увидела её - единственную вещь, не ставшую прозрачной после раздвоения Екатерины.
Но её опять взяла в оборот ревность, и магиня за это тут же поплатилась. Катя вынула из прически палочку и произнесла нужное для такого случая заклинание:
– Ты в меня, я - в тебя!
И коснулась руки стоявшей напротив женщины. На мгновение она увиделах в глазах мага-историка целую гамму чувств: растерянность, невольное уважение, сожаление, впрочем, запоздалое, а затем в наступившей тишине пронзительно крикнул попугай:
– Ведьма!
– Чья бы корова мычала! - безо всякого пиетета расхохоталась Катя и с удовольствием потянулась.
В оболочке попугая ей было так тесно! Иное дело - в образе великой ханши. Хотя она и не такая молодая...
– Э, да у вас же остеохондроз! - нарочито разочарованно сказала Катя. - И сердечко пошаливает. Но что делать, женщиной, хоть и преклонного возраста, ощущать себя намного лучше...
Не выдержав больше серьезной мины, девушка опять рассмеялась и услышала, как попугай в бессилии долбит клювом решетку.
Полактия Фортунатовна попалась в собственную ловушку. В личине попугая она не могла творить заклинания, потому что сама наложила запрет на магические действия человека, находящегося в образе этой птицы. Но и Катя не могла вернуть себе прежний вид, потому что заклятие, наложенное Полактией Фортунатовной, могла снять только она сама.
Выход был: снова обменяться телами, чтобы великая ханша произнесла над Катей магические слова.
Однако, пока девушка не могла верить магу, которая так коварно её обманула. Катя отплатила ей тем же, но сама от этого пока не очень выиграла.
Ничего, пусть черный историк посидит пока на жердочке, подумает. Ведет себя так, как она сама недавно советовала Кате.
А у девушки тоже были здесь незавершенные дела. прежде всего, опять запропал куда-то Антип. Катя вышла, не обращая внимания на склонившихся перед нею тургаудов, и посмотрела на маковку - никакого воробья на ней не было.
Слуги поначалу отправились следом за великой ханшей, но она отогнала их коротким:
– Прочь!
Антипа искать почти не пришлось. Катя все время смотрела под ноги и потому увидела его - распростертое маленькое тельце с перышками, отливающими хной. "Умер!" - подумала она. Испугалась и заплакала.
– Антипушка!
И увидела, как приподнялось маленькое веко птички.
– Другие не добили, так ты решила меня утопить... в слезах! - по привычке ворчливо сказал он.
– Жив!
– Лучше б я умер! - мрачно отозвался домовой. - Но в своем обычном виде, а не в этом жалком тельце... Хорошо, что от высоты у меня кружится голова. На лету качнуло, и потому дурак-стрелок лишь слегка задел меня камнем...
Она взяла воробья в руку и произнесла заклинание, восстанавливающее силы.
– Вот это другое дело, - сказал он, не открывая глаз. - Значит, тебе все же удалось обмануть ее?
– Не совсем. Свой облик без неё мне не вернуть.
– А она сама-то где?
– Как где? В клетке. Попугайствует.
– Венуста и Вяземский могут тобой гордиться... Еще немного подержи меня в своей руке и немедленно отправляйся искать мой кузовок!
– Как ты со мной разговариваешь? - возмутилась девушка. - Гляди, превращу тебя...
– Ищи кузовок! - повторил воробей и даже клюнул её в ладонь. - Разве ты забыла, что в кузовке мой дом?
Действительно, про дом она совсем забыла.
– Знамо дело, не свое! - чирикнул воробей.
Когда в юрте врача появилась сама великая ханша, Тахаветдин пал перед нею ниц.
– Что это? - ханша показала на стоящий у стены плетеный кузовок.
– Не знаю, - растерянно проговорил тот. Кате даже стало его жалко. Полактия Фортунатовна одним движением руки лишила его не только воспоминаний, но и чувств, так возвышавших его в собственных глазах и наполнявших жизнь молодого врача особым смыслом.
– Это моя вещь, - строго сказала великая ханша, а Тахаветдин опять в ужасе склонился перед нею.
Врач и сам не мог вспомнить, как попала в юрту эта берестяная безделушка, но всякий раз, когда он смотрел на нее, отчего-то на душе становилось приятно. Неужели императрица покарает его?
Катя между тем подхватила кузовок и вышла из юрты, не желая больше думать о страданиях Тахаветдина.
Антип, который поджидал её в траве возле шатра, радостно зачирикал:
– Ты нашла мой дом!
– Нашла! А вот где мой свиток? Ты его не потерял?
– Куда же он денется? Я его тут же под пологом спрятал, - Антип, слегка прихрамывая, поскакал к стенке шатра и приподнял тяжелый шелк. Затем прыгнул ей на плечо и чирикнул в ухо. - А теперь самое время вернуть меня домой.
Катя видела, что Антип действительно устал. Как бы он ни храбрился, а жизнь среди людей здорово его подкосила: целыми днями быть на свету, да ещё скакать и прыгать...
Она взяла в руки ладанку и переместилась на несколько верст в сторону, отыскивая там ровное место. Выбрала луг с изумрудно-зеленой травой. Подошла к краю его и бросила перед собой деревянный талисман.
– Больше!
Знакомый дом возник будто ниоткуда. Катя не могла никак привыкнуть даже к собственным чудесам. Она легко взбежала по ступенькам - Антип нетерпеливо перебирал лапками на её плече. Но что это?
Не успела Катя потянуть на себя ручку двери, как ступеньки качнулись под нею, дом вздрогнул и стал медленно погружаться.
– Стой! - в растерянности закричала Катя, словно от неё убегало живое существо.
– Ты поставила мой дом на болото! - закричал Антип, тоже понявший, в чем дело. - Его же засосет! Я останусь без дома! Я умру на чужбине! Делай что-нибудь!
Он пребольно ключнул её в плечо.
– Ну, почему я такая невезучая? - запричитала Катя. - Все у меня получается не так, как надо...
Впрочем, для слез времени не было. Она напряглась и представила себе, что тянет из трясины... тонущего Эраста! Чего вдруг она подумала о нем, непонятно, но дом с громким чмоканьем выскочил из трясины и завис над нею. С его нижнего венца капала черная вода и свисали цепкие бурые травы.
Катя судорожно стала оглядываться, куда можно было бы поставить едва не утонувшее жилище.
В конце концов пришлось опустить его на сухое место, но такое неровное, что бедный дом стоял скособочившись, как шапка на загулявшем мужике.
– Неумеха! - крикнул Антип.
Раздосадованная Катя смахнула его с плеча и коснулась заговоренной палочкой.
При одном взгляде на домового у неё пропала всякая злость. Бедный Антип выглядел попросту жалко: на лбу его красовалась огромная шишка, глаза запали, а привычное одеяние - серый армячишко - болтался на нем, как на вешалке.
– Прости меня, Антип!
– Ладно, чего уж там, сам напросился! - он поковылял к дому и неловко взобрался на крыльцо, рассерженно фыркнув на попытку Кати ему помочь.
Антип скрылся за дверью, а Екатерина, коснувшись палочкой дома, спрятала в ладанку его крошечное подобие. Пора было подумать ещё и о других делах.
Например, о попугае, в образе которого маялась в клетке историк-маг Полактия Фортунатовна. Значит, Кате нужно вернуться в стан монголов, забрать клетку с попугаем, трактат Авиценны и покинуть этот век навсегда...
А Мирошка? Не могла она уйти, не взглянув на него в последний раз. Все-таки, в её жизни это был первый парень, который не только влюбился в неё с первого взгляда, но и сразу позвал замуж, а не в постель...
Как жаль, что именно сейчас Катя в образе великой ханши!.. Но посмотреть, как и что, она обязана, вдруг в её заклинании что-то не сработало, и Алена не попала туда, куда её отправила Екатерина?
Но Алена была на месте. И ухаживала за Мирошкой, как за родным братом. Он был в полудреме от слабости, но глаза открыл и даже позвал:
– Алена, дай воды!
Где-то бывшая полонянка отыскала глиняный черепок, в котором теперь была прозрачная вода.
– Расскажи еще... о той женщине, - тем временем попросил раненый.
– Я же говорю: красивая, сил нет смотреть! Глаза синие-синие, а волосы - будто темное облако вокруг лица. Кудрявые...
– Черные, значит? - разочарованно переспросил дружинник.
– Рыжим отцвечивают, как мех у лисицы... Дам, говорит, тебе свободу, если раненого на ноги поставишь. Я и глазом моргнуть не успела, как здесь очутилась...
– Значит, это не ты меня сюда принесла?
– Нет. Ты уже здесь лежал. На сене. И шалаш этот был...
– Думаешь, она колдунья?
– А то кто же?
Мирошка тяжело вздохнул.
