Глава шестнадцатая
Сосватал я себе неволю,
Мой жребий - слезы и тоска!
Но я молчу - такую долю
Взяла сама моя рука.
Федор Глинка
Утром Тахаветдин явился к юрте с полной корзиной продуктов. Будто собирался накормить не одну Гюзель, а всех тургаудов великого полководца.
Увидел он её отдохнувшей, свежей и ещё более красивой. А Катя лишь учла возможное предупреждение Эраста, что над головой её сгущаются тучи и, раздвинув время, поспала лишний часок. Для грядущих испытаний следовало накопить силы.
Незадолго до прихода врача она еле растолкала заспавшуюся Алену интересно, кто их них госпожа, а кто рабыня?
Алена подхватилась и со слезами стала просить прощения . Она уже поняла, что в этой юрте её не обидят и боялась, что, разозлившись, новая госпожа отправит её прочь.
Она тут же стала наводить чистоту в юрте, до чего у Екатерины, к её стыду, все не доходили руки.
Потом взялась причесывать госпожу, так что Тахаветдин по достоинству оценил её усилия. На красоту Гюзель становилось прямо-таки больно смотреть.
Правда, он с неудовольствием отметил, что рабыня наряжена в один из дорогих сарафанов, предназначенных вовсе не ей.
– Господин предпочитает, чтобы сквозь рубашку неверной по-прежнему виднелось её тело? - холодно осведомилась Катя, сделав вид, что не поняла его недовольства. - Ее тряпье я приказала сжечь: разве по тому, как одеты рабы, не судят о богатстве и достоинстве их господ?
Влюбленный врач опять восхитился удивительной женщиной. Гюзель не только красива, но и умна, рассудительна. Сколько хороших черт в шкатулке её добродетелей!
Да, он чуть было не забыл сообщить ей важную новость. По тому, каким торжественным стало вдруг лицо Тахаветдина, Катя поняла: сейчас последует СООБЩЕНИЕ!
И оно последовало.
– О, госпожа моего сердца Гюзель! У нас - радостная весть. В стан войска барса степей, великого Джэбэ, сегодня утром пожаловала сама великая ханша - жена императора Угэдэя...
– Великая ханша? Прибыла в расположение войск? Но зачем? - вопрос вырвался у Кати невольно и голос её при этом был отнюдь нерадостным.
– Она приехала, чтобы поднять ещё выше дух монгольских багатуров. Передать им благодарственное напутствие самого великого императора. Это воистину выдающаяся женщина! Она не только не убоялась трудностей далекого пути, но сегодня, едва прибыв на место, сразу занялась делами. Гордись, Гюзель, великая ханша узнала о твоем существовании и непременно хочет видеть тебя в своей свите. Жена императора выказывает тебе, Гюзель, особое расположение. Она даже прислала одежду из своего сундука. Именно в ней ты должна явиться пред светлые очи великой ханши.
Молодой врач не скрывал, как ему самому это приятно. Видно, там, в далеком Каракоруме известно, что Гюзель происходит из знатного рода...
– Мне надо переодеться, - сухо напомнила Катя врачу, воспарившему в мечтах о блестящем будущем, которое ждет его рядом с такой блестящей женщиной.
– Да, да, конечно, - он опять попятился к выходу, но уже не удивился этому своему порыву - теперь он понял, что его преклонение перед Гюзель заслужено этой женщиной.
Как только врач вышел из юрты, маска спокойствия и равнодушия слетела с лица Кати, точно шелуха, она повернулась и в упор посмотрела на Алену.
– Ты хочешь вернуться к своим? К русичам?
– Госпожа отсылает меня прочь? Госпожа недовольна мною? - побледнела девушка, которая со вчерашнего дня не могла воспринимать все, происходящее с нею, одновременно. Заторможенный мозг осознавал лишь часть происходящего: её зачем-то отсылают от себя.
От страха Алена расплакалась.
– Подожди реветь, глупая! - сейчас, по сравнению с этой перепуганной девчонкой, Катя казалась себе чуть ли не умудренной жизнью женщиной средних лет. - Я хочу лишь дать тебе свободу.
– Мне не нужна никакая свобода!
Алена цеплялась за нее, как за последнее прибежище.
– Мне нужна от тебя всего лишь одна услуга. Ты готова мне её оказать?
Полонянка ничего не понимала, но, на всякий случай, кивнула.
– А услуга эта такого рода: тебе нужно будет позаботиться об одном раненом. Это русский дружинник. Сейчас он лежит в лесу. В беспамятстве. Он потерял много крови.
– Я знаю одну траву, - робко начала Алена.
– Вот и прекрасно! - обрадовалась Катя. - Делай, что хочешь, но поставь его на ноги. Это и будет твоей платой за свободу. Поняла?
Лицо девушки озарилось счастливой улыбкой.
– Поняла, - сказала она с облегченияем. - Не беспокойся, матушка боярыня... госпожа, ходить буду, как за родным братом!
Алена попыталась упасть на колени, но Катя удержала её.
– Нет времени, поторопись!
Она сунула в руки девушки корзину с продуктами, представила себе то место в лесу, где лежал раненый Мирошка, мысленно проговорила заклинание и дунула. Алена исчезла. Лишь сильным вихрем сорвало колья с той стороны юрты, которая смотрела на лес.
Катерина открыла кузовок с белкой.
– Антип, ты все слышал?
– Все, - недовольно пробормотал домовой. - Только меня никуда не отправишь! Если хочешь знать, Венуста послала меня за тобой приглядывать!
– Ага, в кузовке сидючи! - не удержавшись, съязвила Екатерина.
– Ничего. В кузовке сижу, а далеко гляжу.
– Поэт! Все-то ты знаешь... Я ещё и рот не открыла...
– Вот и не открывай.
– Не груби будущей великой актрисе... Если мы, конечно, вернемся... Пойми, не хочется мне тебя опасности подвергать.
– Хочешь отправить меня с глаз долой, как эту глупую девчонку?
– Да, пойми, здесь сейчас такое начнется, чертям станет тошно!
– Кого, ты думаешь, они за тобой прислали?
– Полактию Фортунатовну. А её мне вовек не обмануть!
– Думаешь, она тебя убить захочет?
– Убить не убьет, а в какую-нибудь гадость обратить может.
– Давай убежим. Венуста поймет...
– Признать свое поражение, даже не попытавшись бороться?
– А что ты сможешь против нее?
Катя могла бы обидеться на эти слова домового, но знала, что в них есть сермяжная правда.
– Потому я и хочу, чтобы хоть ты скрылся. Тебя-то искать не станут.
– А если она уже и обо мне знает?
– Чего зря гадать?.. Превращу-ка я тебя в обычного воробья. Вон их сколько летает. Попробуй разберись, какой местный, а какой из двадцатого века прилетел... Правда, ты высоты боишься... Но ничего, будешь летать низенько, как говорится, по-над землей.
И, не дослушав очередного возражения Антипа, коснулась его заговоренной палочкой. Она была не совсем права, утверждая, что он ничем от других воробьев отличаться не будет. Если приглядеться, можно обнаружить у него несколько перышек, слегка отливающих хной. Минут пять спустя из юрты вышла изящная фигурка в дорогих шелковых одеждах. За нею следом вылетел никем не замеченный серый воробей.
Тахаветдин, который в ожидании прохаживался неподалеку, поспешил к молодой женщине, сопроводить её к шатру великой ханши. Нельзя допустить, чтобы его только что обретенное скровище расхаживало по лагерю без сопровождения.
Шатер жены императора отличался от всех жилищ стана и пестротой ткани, и богатством отделки - даже маковка наверху шатра была вылита из чистого золота.
Сам шатер был подобен райской птице, опустившейся на землю посреди отдыхающих здесь же уток и гусей.
Не без трепета прошла Екатерина под скрешенными копьями тургаудов у входа, которые таким образом поддерживали полог и следили, чтобы посетители не наступали на порог шатра, что считалось дурной приметой.
Тахаветдин не посмел пройти за нею следом, но как верный пес остался ждать её выхода снаружи.
Правда, за ним тотчас же прибежал посыльный - с поля боя привезли какого-то раненого военачальника.
Великая ханша сидела на возвышении, составленном из множества пестрых подушек и играла в шахматы с каким-то военным.
Столик, на котором стояли шахматы, был ниже импровизированного сиденья ханши и чтобы передвинуть фигуру, ей приходилось склоняться вниз, а сидевшему на пятках мужчине наоборот приподниматься вверх для того же. Но никто из них и не думал расположить шахматы поудобнее.
Катерина вошла и согнулась в поклоне. Она могла бы и упасть ниц, но жена императора махнула рукой: мол, не надо этих церемоний! Она все же не поднимала на вошедшую глаз как бы задумавшись над очередным ходом.
"За саму себя побаивается! - усмехнулась Катя. - Как бы в запале бед не натворить!" И услышала, как ханша проговорила своему напарнику:
– Оставь нас одних.
Тот покорно встал и направился к выходу, ухитряясь и делать это быстро и не поворачиваться спиной к жене императора. Повадки выдавали в нем опытного придворного.
– Подойди, Катерина, - сказала по-русски великая ханша, разом отметая все надежды девушки, если у неё таковые и имелись.
Увы, перед нею на подушках и вправду сидела Полактия Фортунатовна, лицо которой пылало гневом.
Свой лик она преобразила куда искусней Кати. Даже её прекрасные, прежде такие большие черные глаза, теперь были маленькими, глубоко посаженными и вообще светло-карими.
Некоторое время обе молчали.
– У тебя ещё нос недорос, на равных играть с нами в такие игры! презрительно заметила женщина-маг. - Вон, даже цвет глаз не потрудилась изменить. Ты много видела монголов с синими глазами?
– Я их вообще очень мало видела.
– Шутишь!.. На что ты надеялась? На наше слабоумие? Застала врасплох Леона - он слишком рассеян для настоящего мага - чуть не лишила его жизни.
– Я не хотела! - жалобно пискнула Катя. - Я не хотела причинять Леону какого бы то ни было вреда... Он, межде прочим, тоже не слишком со мной церемонился!
Ох, Екатерина, опять ты пошла на поводу у своего самолюбия! Не могла прогнуться перед магиней, покаяться, может, и обошлось бы...
– Использовать вместо удавки африканского питона! Он не выпускает из своих объятий жертву, пока не переломает ей кости... Что ты в него превращала? Дождевого червя?
– Так, одну зверушку, - уклончиво ответила Катя. Могут и у неё быть свои секреты.
– Не слишком заносись, меня это и не интересует, - небрежно бросила Полактия Фортунатовна. - Но за покушение на жизнь Леона я тебя накажу. Ты ведь теперь представитель белых историков? Мы обычно в отношениях друг с другом насильственных действий не применяем. Ты первая нарушила наш уговор. Так что, мне не требуется разрешение нашего Ордена на применение магии третьей степени. Я не стала слушать возражения самого пострадавшего, рискую любовью собственного сына...
– Здорово же я вас разозлила!
Катя понимала, что шутит с огнем, но уже не могла сотановиться. Она знала эту свою особенность. Казалось бы, в опасный момент замри и бойся, а в неё словно бес вселялся...
Для начала девушка соорудила из пылинок и солнечных лучиков красивый воздушный букет и мелким птичьим шагом, как и должны ходить образованные монголские девушки, подошла к великой ханше и протянула ей букет со словами:
– Представитель белых историков приветствует представителя черных историков на русской земле тринадцатого века. Добро пожаловать! Вэл ком!
– Юродствуешь! - неодобрительно покачала головой Полактия Фортунатовна. - Гусарствуешь. Оно и понятно. Как ни геройствуй, а страшно. Небось, колотится сердечишко? Подумай, кто ты, чтобы идти против меня? Повинись. Прощения попроси. Может и удастся тебе смягчить свое наказание...
– А я не хочу.., - дерзко начала Катя.
– Хозяин - барин, - перебила её маг и щелкнула пальцами.
В голове Кати тоже будто щелкнуло. Стены шатра стремительно понеслись вверх, голова девушки закружилась и она едва не упала на пол.
Некоторое время спустя она поняла, что окружающие её предметы остались такими же, как прежде, это уменьшилась она сама.
Руки, которые Катя поднесла к голове, чтобы убрать непрекращающийся в ней гул, оказались двумя крыльями. Ноги превратились в небольшие лапки. А, склонив голову, она могла теперь любоваться разноцветными перышками на груди.
"Раз я птица, значит, могу улететь, - подумала Катя, но тут же перед её лицом что-то звякнуло - металлические прутья потянулись от руки Полактии Фортунатовны и сами собой сплелись в большую позолоченную клетку, внутри которой оказалась Екатерина в образе неизвестно какой птицы.
– Почему, неизвестно, какой? - хохотнула маг и приблизила к прутьям торжествующее лицо. - Очень даже известно. В образе попугая. Попка-дурак!
– Сама дура! - крикнула Катя; звуки из её рта вылетали резкие, пронзительные, словно она была не попугаем, а вороной.
– Зато теперь ты можешь радоваться - попугаи долго живут.
На эту реплику Катя ничего не ответила. И за оскорбление великой ханши стыдно ей не стало; пусть не дразнится.
Вряд ли то, что сотворила с нею Полактия Фортунатовна, можно было назвать честной игрой. Все равно, как если бы столичный "Спартак" вызвал на соревнование никому неизвестную дворовую команду...Уж не приревновала ли эта великолепная женщина к Катерине своего импульсивного мужа?
– Полактия - ревнивая! Полактия - ревнивая! - резко прокричал попугай и дернул головой в знак осуждения, отчего его хохолок качнулся с боку на бок.
Великая ханша вздрогнула. Видно, Катя была права: черные историки её порыва бы не одобрили. Но магиня упрямо сказала:
– Ничего, зато теперь никакая не посмеет...
Чего не посмеет никакая, Катя так и не узнала.
На свою птичью жизнь она пожаловаться не могла. Отборные орехи, засахаренные фрукты, родниковая вода. К тому же она могла беспрепятственно наблюдать за жизнью хозяйки роскошного шатра.
Для чего Полактия Фортунатовна продолжала играть чужую роль? Из-за трактата Авиценны? Или задумала ещё какую-то пакость?
Маг в образе великой ханши принимала у себя всякого рода военачальников. Уж если Бату-хан в свое время падал перед нею ниц, то военные рангом пониже обхаживали её наперебой. И, конечно, приносили с собой богатые дары.
– Видишь, что можно иметь, всего лишь назвавшись чужим именем, посмеивалась Полактия Фортунатовна, но Катя убеждалась, что эти дары её не особенно волнуют.
К концу дня в шатре появился Тахаветдин. По напряженному лицу врача можно было догадаться, каких усилий стоило ему это решение. Прийти со своей ничтожной просьбой к этой всемогущей женщине!
Униженно кланяясь, он стал лепетать, что его друг - покойный Садыбай перед смертью поручил ему заботиться о своей жене Гюзель. Сегодня он лично привел молодую женщину к шатру великой ханши, но обратно в юрту она не вернулась и никто из нукеров её не видел.
Интересно, смеются ли попугаи? Конечно, если они не копируют людей. Катерина хотела рассмеяться и не смогла. Неужели птица хоть чем-то напомнит ему пропавшую Гюзель?
Великая ханша расстерялась, хотя и виду не подала. Но потом она сообразила, что кроме врача пропавшей вдовой никто не будет интересоваться. Потому она просто посмотрела Тахаветдину в глаза и сказала:
– Никакой Гюзель нет. И не было.
– Нет. И не было, - покорно повторил мужчина и, пятясь, выбрался из шатра, недоумевая, какой вопрос хотел он задать самой великой ханше.
Теперь Катя задумалась, плачут ли попугаи? Ибо плакать было самое время. Теперь никто не поинтересуеся судьбой Екатерины, и уж тем более не придет ей на помощь.
