Глава третья
ДОКТОР КЕША
…В комнате появилась еще одна дверь. Она аккуратно проступила в свободном от мебели простенке. Обои бесследно пропали. От пола до потолка нарисовались четкие контуры. Потом плавно выросла ручка. Дверь тихо скрипнула и приоткрылась. Совсем немного, буквально на пару миллиметров. Как бы обозначив готовность к приему гостя…
В отличие от обитателей Сети, стесняющихся публичности, Доктор Кеша за ником не прятался. Он действительно был Доктором. Обычным хирургом в заурядной больнице. Единственное лукавство доктора заключалось в том, что вне чата Кешей он оставался лишь для старых институтских приятелей. В реальном мире его давно величали по имени-отчеству. У нас не Дикий Запад, чтобы обращаться к седому, хотя еще и крепкому, мужчине просто по имени, как к официанту… Но, с другой стороны, такой ник был проще. К тому же вызывал ностальгическую усмешку у самого Иннокентия Андреевича и позволял сохранять демократизм в отношениях с молодежью.
На странный чат Доктор Кеша попал по наводке Чтеца. Здесь можно было вести интеллектуальные беседы в шутливой манере. Или на полном серьезе обсуждать смешные глупости. Хождение в Сеть Иннокентий Андреевич воспринимал как эрзац-вариант нормального человеческого общения. В больнице времени на разговоры никогда не хватало. А дома напрочь отсутствовали собеседники, поскольку семьи у него не было. У хирургов частенько происходит фигня с личной жизнью. Такая специфика. Поэтому он частенько забредал в чат, поболтать после нервотрепки рабочего дня…
А начало недели у Иннокентия Андреевича как раз не заладилось. Во время дежурства поступили двое тяжелых. Один не перенес операцию. Второй остался в реанимации с минимальными шансами выкарабкаться. После суток пришлось отбиваться от назойливых пациентов, требующих какого-то особого ухода и внимания. Как будто в бесплатной раздолбанной райбольнице есть отдельные палаты и груды дорогостоящих лекарств!.. А тут еще руководство устроило очередное ненужное совещание посреди рабочего дня. Итог — отвратительное настроение, головная боль и острая нелюбовь к действительности. А венец всего — немыслимое заявление Основателя и эта дверь…
Шаркая тапочками, он сходил на кухню, сварил кофе в любимой медной турке, разбавил молоком. Возвращаться в комнату не хотелось. Появилась спасительная мысль: все происходящее — внезапное психическое расстройство от компьютерного излучения…
Иннокентий Андреевич попытался покончить с проблемой хирургическим путем. Он вернулся к своему письменному столу, резко присел и выдернул шнур питания из розетки
Выпрямлялся Доктор Кеша долго. Очень не хотелось поднимать голову. Все существо противилось тому, что он мог увидеть. Тому, что боялся увидеть. Потому что характерного щелчка не прозвучало. И не было шороха, с которым гаснет обесточенный монитор. Обострившийся слух по-прежнему фиксировал мерное гудение компа. Голубоватый отблеск экрана не пропал, не изменил интенсивности.
Подобное способно разрушить нестойкую психику. Но у старого хирурга вместо нервов были канаты. Пусть довольно потертые и измочаленные, но еще крепкие.
— Вывод один, — пробормотал он, но не торопясь взглянуть на экран. — Если комп не вырубился, а дверь появилась, значит, возможно все. — Он решительно поднялся. И ехидно пробурчал: — Спасти человечество? Бегу, бегу…
Он развернул кресло и, не вставая с места, задумчиво изучил неопровержимое доказательство Божественного промысла. Приступ религиозного экстаза ему не грозил. Креститься и падать на колени не хотелось. Мысли, конечно, немного путались. Не без этого. Но оставались четкими и внятными.
— Задача ясна — найти смысл жизни, — подбодрил себя Иннокентий Андреевич. — Надо куда-то пойти и найти! Чего уж проще…
Но подниматься не поспешил. В его годы суетиться было глупо. Приступать к лечению, не выбрав четкую тактику, мог только практикант-интерн. А нормальный, разумный человек обязан сначала все хорошенько обдумать. Тем более, время пока позволяло.
— Смысл жизни… — произнес доктор. — Смысл существования человечества…
Немолодой мужчина машинально взъерошил ежик седых волос. На память пришли метания юности, мучительный поиск этого самого смысла на заре молодости. Тогда казалось, что вот-вот — и откроются ослепительные истины. Подскажет кто-то из признанных мудрецов. Или отыщется какая-нибудь замечательная книга. А может, даже удастся докопаться самостоятельно. До самой главной цели своего появления на свет, прихода в этот огромный и противоречивый мир…
Годы прошли. Молодость промелькнула и исчезла. Вместе с ней куда-то подевался и романтический запал в поиске смысла жизни. Видимо, по причине полной безнадежности. И вдруг — все то же самое, но для человечества в целом!
Иннокентий Андреевич задумался надолго. Мозг переключился на режим наивысшего напряжения. Из потаенных закоулков извлекались примеры, цитаты, чужие и свои мудрые мысли. Собственная жизнь переплелась с мировой историей. Мелькнули и пропали названия философских трудов. Простые человеческие радости и беспримерный героизм получили новую оценку.
Наконец, старый хирург едва заметно вздрогнул, приходя в себя. Размышления завершились. Он открыл глаза. Рука сама потянулась к остывшему кофе. Иннокентий Андреевич сделал глоток, поморщился и порывисто встал.
Ему захотелось осмотреться на прощание. Привычно прикоснуться к любимым вещам. Погладить старый желтеющий фикус, оставшийся от бабки с дедом. Прижаться щекой к родительской фотографии. Он не был сентиментален. Просто ночь Накануне, скорее всего, была последней в его жизни. Впереди ждала пустота, небытие. А это навевало определенные эмоции. Не страх, нет, — слишком много он видел чужих смертей, чтобы бояться своей. Но печаль, тоска и щемящая грусть сжимали сердце. Не отпускали, задерживая перед обычной на вид дверью.
Он коснулся ручки. Шероховатая пластмассовая поверхность оказалась чуть теплее, чем ожидалось. Хотя так, наверное, и должно было быть. Там, куда он собирался, стояла жара. Точно стояла. На сто процентов. Иннокентий Андреевич усмехнулся. Пора было действовать. От сомнений и колебаний не осталось и следа. Как обычно перед сложной операцией, эмоции отступили на второй план.
— Ворвемся — разберемся! — сказал он себе.
Старая хирургическая присказка успокоила. Иннокентий Андреевич повернул ручку и толкнул дверь…
Переход между мирами выглядел буднично. Не взрывались ослепительным блеском причудливые туннели, не было падения в пропасть, как это показывают в американском кино. По одну сторону осталась нормальная среднестатистическая квартира в обычной пятиэтажке. По другую — возник коридор, погруженный в полумрак. Их разделял дверной косяк, окрашенный слегка потрескавшейся масляной краской. И все. Больше никаких спецэффектов. В открывшейся реальности стояла тишина, нарушаемая негромким мерным гудением неведомого механизма. Где-то поодаль виднелось тусклое желтоватое пятно света.
У Иннокентия Андреевича мелькнуло сомнение, что все сработает как надо. Ошибиться не хотелось. Он прокашлялся и отчетливо произнес:
— Больница. Восемьдесят первый год. Четыре утра. Седьмое августа.
Слегка всколыхнулся затхлый воздух. Звук прокатился вдоль обшарпанных стен, завяз в потемках и стих.
Ничего не изменилось.
Иннокентий Андреевич сделал шаг, непроизвольно нашаривая ногой опору, будто боялся провалиться сквозь бетонный пол. Дверь скрипнула и захлопнулась с легким щелчком. Он нащупал ручку, потянул на себя. Безрезультатно. Очевидно, вернуться можно было только с готовой историей. Или никогда…
Вдруг накатил страх. Стало не по себе. Организм выдал стандартную стрессовую реакцию, вышвырнув в кровь весь запас адреналина.
На адаптацию понадобилось несколько минут. Сердце перестало метаться по грудной клетке в приступе бешеной тахикардии. Пульс пришел в норму. Давление снизилось, шум в ушах утих. Хирург выдохнул и зашагал вперед, ориентируясь на пятно света.
Стояла типичная августовская жара. Даже под утро горячий воздух обволакивал тело. И это была больница. Больница, в которой он проработал всю карьеру, от момента распределения до ночи Накануне.
Сразу за ближайшим изгибом коридора обнаружились знакомые интерьеры. Электрическая подстанция с аварийным генератором издавала мерный гул, нарушающий тишину. В ряд стояли каталки перед больничным моргом. Светилась стеклянная дверь, ведущая в приемное отделение.
Все было знакомо. Именно так этот подсобный коридор выглядел раньше, в восьмидесятых. Без ламп дневного света, со старыми стульями, задвинутыми в угол. Да и дверь в приемное отделение давно уже сменили на железную, чтобы отгородиться от террористов и бомжей.
План, зародившийся за время, проведенное у монитора с застывшей последней строчкой, обрел шанс на осуществление.
После критической оценки гардероба выяснилось, что спортивный костюм и тапочки смотрятся вполне органично. В местных условиях вполне можно сойти за заблудившегося пациента. Для первого этапа — достаточно. Он хмыкнул, вдруг осознав себя шпионом в родной больнице. Но то, что он собирался совершить в собственном прошлом, к веселью не располагало.
Иннокентий Андреевич на секунду застыл, прислушиваясь, потом встрепенулся и зашагал на второй этаж.
Больница спала. По дороге в хирургическое отделение никто не встретился. В ординаторской тоже было пусто. Его это не удивило. Тот день — седьмое августа восемьдесят первого года — он помнил очень хорошо. Даже слишком. Особенно последнюю операцию длинного суточного дежурства…
Часы у входа в отделение показывали десять минут пятого. Как раз в это время весь персонал сгрудился в операционной. Там же должен был находиться и Доктор Кеша. То есть сам Иннокентий Андреевич образца прошлого века. Без тюнинга в виде седины и морщин. Молодой и неопытный. Растерянный и немного бледный.
Собственно, растерянной выглядела тогда вся бригада. Можно сказать, на грани паники. Это он помнил. И пациента помнил. И весь ход операции, до последней детали. Несмотря на прошедшие годы, ни одна подробность не затерялась, не стерлась…
Парнишку привезли под утро. Ему недавно исполнилось семнадцать. Совсем мальчик. Множественные ножевые ранения. Тогда это было в редкость. Народ еще не озверел от нищеты и безнадеги. Не куражились, пьянея от безнаказанности, бандюки в спортивных костюмах. Не бродили хищными стаями наркоманы в поисках одиноких прохожих. Парню просто не повезло. Провожал девушку, наткнулся на полупьяную шпану. У одного из малолетних идиотов оказался нож…
И именно в этот день Доктора Кешу угораздило заступить на первое самостоятельное дежурство. До приезда той бригады «скорой помощи» все шло неплохо. Он успел вправить вывих плеча, прооперировать два аппендицита, купировать почечную колику и принять целую кучу пациентов.
Разумеется, на смене он был не один. Хирурги всегда дежурят бригадой. Но именно в этот день он заступил основным оператором. Кроме него, в смене работали два врача-интерна, не имеющие дипломов. Ну и спивающийся на глазах доктор Скуранский. Порядочная, надо сказать, сволочь. Да и хирург никудышный.
В приемное отделение они прилетели втроем (кто-то из интернов застрял в перевязочной, заканчивая гипсовать вправленный вывих плеча). Их встретил истошный девичий вопль:
— Не умирай, Володя-я-а!!! Позовите же доктора кто-нибу-удь!!!
Девушка, честь которой отстаивал кавалер, кричала не останавливаясь. Платье на ней висело клочьями. В прорехах виднелись синяки и ссадины. Хорошо хоть изнасиловать девчонку не успели… Рядом в беззвучной истерике билась мать.
Вид пациента вызывал ужас. Сквозь повязки, наложенные впопыхах фельдшером «скорой», проступала кровь. Из-под салфеток, прижатых к шее, она текла ручьем. Самая большая рана по краю брюшной стенки вообще оказалась неприкрытой. На каталку свисали сизые кишки с зияющими разрезами. Из них по разорванной рубашке скатывалось дерьмо, впитываясь в подоткнутую простыню.
Скуранский тихо взвыл:
— Бли-ин! Вляпались!
Доктор Кеша подскочил к бессознательному телу и заорал санитарам:
— В операционную, быстро!
Он чувствовал, что счет идет на минуты. Пациент уходил на глазах. Массивная кровопотеря с болевым шоком.
Сестра «приемника» вместе с интерном оттеснили рыдающих родственниц. Кеша нащупал сонную артерию и попытался прижать ее к шейному позвонку, чтобы остановить кровотечение. Без особого успеха.
Каталка, громыхая, помчалась к лифту.
Не сказать, что у вчерашнего выпускника мединститута совсем не было опыта. Все же он проучился два года в ординатуре. То есть — именно на хирурга. И самостоятельно оперировал далеко не первый раз. Но вся сложность этой кровавой и страшной профессии заключается в том, что двух одинаковых операций не бывает. А бесценный опыт приходит с годами, как и навыки, и уверенность в себе.
Да, ему было страшно. Да, когда он лихорадочно натягивал перчатки, у него дрожали руки. Но, кроме него, никто не мог спасти парнишку, лежащего на столе.
И он обязан был попытаться это сделать.
После того как разрезанная одежда упала комком на кафельный пол, вся бригада невольно оцепенела. Пьяные ублюдки убивали жертву неумело, но очень старательно. На теле насчитывалось с десяток ран, не считая порезов на руках. Там, где были задеты легкие, пузырилась красная пена. Из бокового разреза, протянувшегося от ребер до пупка, вываливались поврежденные кишечные петли, источающие зловонные ручейки содержимого. Отовсюду текла кровь. Особенно обильно — из поврежденной артерии на шее.
— Не жиле-ец! — проскулил Скуранский.
— Не надо раньше времени… — прошептала ему операционная сестричка.
— Не лезь! — грубо оборвал ее тот. — Твое дело инструмент протирать, а не вякать!..
Анестезиолог дал наркоз и начал переливание крови, чтобы хоть немного задержать падающее давление.
— Начинайте обрабатывать, — скомандовал Доктор Кеша, преодолевая страх и растерянность. — Я сейчас…
При поступлении сложного больного дежурный хирург обязан был доложить заведующему отделением. Он дважды набрал нужный номер. Трубку никто не снял. Как выяснилось, после, заведующий с семьей уехал в отпуск на день раньше, предупредив только начмеда. Тот попросил кого-то оповестить дежурную смену. Кто-то положил на это с прибором…
Иннокентий Андреевич прошелся по ординаторской. Тогда, в восемьдесят первом году, Доктор Кеша прибежал сюда перед самым началом операции. Значит, в запасе имелось минут тридцать, не больше. Для выполнения задуманного требовалось кое-что найти.
На его памяти здесь прокатился не один ремонт. Из мебели с тех пор не осталось ни гвоздика. Но он отлично помнил эти старые скрипучие столы и массивные шкафы с объемистыми недрами. Нужная вещь должна была лежать в нижнем ящике одной из тумбочек.
Старый хирург протянул руку… Она прошла сквозь твердую поверхность, не встретив никакого сопротивления! От неожиданности он чуть не грохнулся на пол. Сгоряча рука снова потянулась к деревянной ручке и схватила… пустоту.
Иннокентий Андреевич заметался по помещению, пытаясь прикоснуться хоть к какому-нибудь предмету. И не смог.
Впадая в отчаяние, он гулко, по-звериному зарычал. Понимание пришло резким толчком. В этой реальности — в прошлом — у него не было возможности влиять на события! Его тело здесь, в восемьдесят первом году, было нематериально. Стать свидетелем того, что должно произойти, еще раз испытать кошмар той давней ночи не было ни сил, ни мужества.
Еще один рык пронесся по ординаторской, не потревожив застоявшегося воздуха.
Там, в операционной, предстояло умереть мальчику. Просто так. Потому, что обстоятельства сложились не в его пользу. А Основатель решил пошутить. Позволил попасть сюда, но не разрешил вмешиваться.
Или все-таки позволил?
Привычка искать выход из любой даже безнадежной ситуации заставила прекратить истерику. Иннокентий Андреевич замер, лихорадочно размышляя. Выход должен был найтись во что бы то ни стало!
Он поднял глаза к потолку и взмолился:
— Не знаю, как тебя называть: Основатель, Бог, Высший Разум… только дай мне возможность спасти человека! Можешь взять взамен что хочешь. Кажется, принято предлагать душу? Или жизнь. Или… Точно! Давай договоримся?! Возьми мою жизнь вместо жизни парнишки?!
Ответом была тишина. Потолок не разверзся. В пространстве не засветились буквы. Даже компьютера, чтобы вступить в диалог с Основателем, здесь не было.
Иннокентий Андреевич остервенело рванул ворот спортивной куртки, собираясь разразиться проклятиями. И вдруг замер. Он смог прикоснуться к себе! Значит, по отношению к себе он материален!
Хирург нащупал в кармане брелок на связке ключей. В китайских щипчиках для ногтей имелся небольшой ножик. Минуты, оставшиеся до встречи с самим собой, неумолимо улетали. Решение требовалось принять быстро. И он его принял:
— Думаешь, я блефую? Думаешь, не смогу отдать жизнь?! Сейчас поверишь!
Не очень хорошо заточенное лезвие вонзилось в мышцу. Открыть бедренную артерию удалось со второй попытки. Кровь ударила фонтаном.
Он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание, но не испугался. В голове билась одна мысль: «Лишь бы получилось!»
Моментально набухла приспущенная штанина. Потом захлюпало в тапках. Иннокентий Андреевич поскользнулся и внезапно врезался плечом в угол шкафа. И тут же пришло осознание того, что Основатель услышал его. И выполнил просьбу.
Совершив жертву, он получил возможность жить и двигаться в другой реальности.
Все остальное оказалось намного легче.
Он выдернул из раны нож. Кровотечение сразу уменьшилось. На то, чтобы найти бинт и наложить повязку, ушло полторы минуты. До прихода начинающего хирурга Кеши в ординаторскую времени почти не оставалось… Но он успел.
Преодолевая головокружение и огибая липкую багровую лужу, натекшую под ноги, Иннокентий Андреевич нащупал в тумбочке флакон темного стекла и комок марли. Заправил шприц снотворным.
Закончив приготовления, он присел на стул и застыл, готовясь к встрече…
Снаружи послышались торопливые шаги.
Иннокентий Андреевич поднялся. Ему доводилось читать в фантастических романах, что встреча с самим собой в прошлом может привести к каким-то катаклизмам. Но тогда Основатель предупредил бы об ограничениях. Значит, вероятность благополучного исхода возрастала.
Дверь распахнулась. Доктор в колпаке и маске ворвался в ординаторскую.
Булькнула жидкость, выливаясь из флакона. Марля, пропитанная эфиром, накрыла лицо вбежавшего. Преодолевая слабость, Иннокентий Андреевич навалился всем весом на худощавую спину… самого себя? На свою спину?…
На миг его одолела оторопь. Но молодое крепкое тело под ним энергично задергалось, стремясь освободиться. Последние сомнения отпали. Пришла пора действовать.
Железный захват сковал голову пленника. Резкий запах эфира усилился. Два тела грохнулись на пол, чудом миновав кровавую лужицу на входе, и покатились, сбивая стулья. Тот, кто оказался внизу, внезапно обмяк.
Некоторое время Иннокентий Андреевич по инерции продолжал принудительный наркоз. Потом тяжело поднялся, отбросив остропахнущую марлю. Он наклонился и медленно стянул намокшую маску с худощавого бледного лица. У его ног лежал… он сам. Только лет на тридцать моложе.
К счастью, парадокса не случилось. Катаклизмы просвистели мимо. Встреча прошла в теплой и дружественной обстановке. Иннокентий Андреевич потрепал себя, молодого, по щеке и произнес приглушенным голосом:
— Не переживай, все будет нормально.
На сентиментальности времени не оставалось. В операционной умирал мальчик. А без хирурга операция начаться не могла. Ввел лежащему снотворное.
Он торопливо переоделся, маскируясь под себя самого. Колпак с маской спрятали седину и морщины. Мешковатый хирургический костюм скрыл размытые контуры отнюдь не юношеской фигуры. Эфирный наркоз в сочетании с парой ампул снотворного должен был действовать минимум часа четыре. Во избежание разоблачения, Доктор Кеша остался спать в шкафу. А его потертый жизнью двойник пулей вылетел из ординаторской.
Возле оперблока он немного притормозил. На банкетке сидела мать парня. Темные заплаканные глаза полыхнули надеждой. Иннокентий Андреевич не мог забыть этот взгляд долгие тридцать лет. Тогда, в восемьдесят первом, он отвернулся и пробежал мимо, потому что боялся и предвидел встречу после операции. А сейчас он коснулся ее плеча и негромко сказал:
— Я его вытащу.
В его голосе была стопроцентная уверенность. Потому что эту операцию он продумывал десятилетиями. Вспоминал детали, поправлял себя, шлифовал каждый прием.
И теперь не сомневался, что выполнит все безукоризненно…
В суматохе ему удалось натянуть перчатки самостоятельно. Кисти рук — последнее, что могло выдать возраст, — надежно скрыл непрозрачный белый латекс. Втянув живот, Иннокентий Андреевич метнулся к столу. Приглушив голос, чтобы убрать возрастную хрипотцу, он буркнул:
— Начали.
— Где ты бродишь? — прошипел Скуранский.
— Звонил шефу.
— Все равно не успеет! Из-за тебя только время потеряли. Теперь точно упустим, даже если шеф приедет! — заныл Скуранский.
От него явственно несло свежим водочным выхлопом. Видимо, успел приложиться к стакану где-то по дороге к операционной. Но это были мелочи. Иннокентий Андреевич помнил, что полупьяный первый ассистент достоял до конца, не покачнувшись. Остальное не имело значения. В данный момент его интересовало только состояние пациента. А тот уходил на глазах. Не помогало ни струйное вливание гемодеза с полиглюкином, ни переливание крови. Кровотечение продолжалось, давление падало.
— Разрез! — коротко скомандовал хирург. Анестезиолог сделал отметку в карте. Хрустнул скальпель. Кожа посредине живота развалилась в стороны.
— Сушим. Шить.
Несколько мелких подкожных сосудов ушли под зажимы. Иннокентий Андреевич оперировал быстро и четко. Отточенные за годы работы движения могли бы броситься в глаза. Но он не осторожничал. Сестры на операционное поле смотрели редко. А интерны, не вполне понимая, что происходит, схватывали только общую суть. Скуранский же весь сосредоточился на том, чтобы не выпустить крючки, расширяющие рану, изредко пьяно икая.
Швы на порезанные участки кишечника легли ровно, один к одному. Память работала как идеальный штурман. Со стороны могло бы показаться, что доктор заранее знает, где прячется очередная дырка в кишке. На поиск не тратилось ни единой лишней секунды. На самом деле Иннокентий Андреевич отчетливо помнил, как убегали минуты, а он копался в порезанных петлях. Находил, зашивал, обрывая нитки, и торопился дальше. А кровотечение продолжалось, убивая пациента…
Он закончил работать на брюшной полости в рекордные сроки. Такой темп был чем-то совершенно немыслимым, невероятным. Даже Скуранский почувствовал какой-то подвох, но спьяну не сообразил. Только проворчал, наблюдая, как отмывается дерьмо с брюшины перед наложением дренажей:
— Наверняка не все заштопал!
— Уходим на грудь, — сказал Иннокентий Андреевич.
Легкие он ушил красиво и качественно. У него был свой почерк. Подобные раны в лихие девяностые попадались часто. Материала для отработки навыка хватало. На этом этапе маскироваться под начинающего Доктора Кешу уже не имело смысла. Поэтому интерн, зажимающий рану на шее, что-то заподозрил. Он попытался заглянуть в лицо хирургу, рассмотреть глаза. Иннокентий Андреевич заметил и тут же рыкнул, стараясь сделать голос потоньше:
— Стой спокойно!
Подействовало. Правда, неизвестно насколько. Потому что таиться стало труднее. Распаханная меж ребер грудная клетка требовала приложения максимума усилий. Приходилось творить вещи, на которые начинающий хирург не способен в принципе. Но вроде проскочило. Хотя, будь потрезвее Скуранский, — расшифровал бы в два счета.
На исходе второго часа дело дошло до раны на шее. Иннокентий Андреевич поменялся местами с врачом-интерном. Проклятая жара добралась до операционной. От потери крови немного кружилась голова. В перчатках хлюпал пот. Спина промокла насквозь. Болела рана на бедре. Ноги гудели, руки подрагивали от напряжения. Но наступал самый важный этап. На нем они потеряли парнишку…
Тогда, в далеком прошлом, стоило им перестать прижимать рану, отнять салфетки, как в потолок ударила струя крови. Найти сосуд в ране не удалось. Пережать тоже. Кровопотеря, и без того поставившая пациента на грань смерти, резко увеличилась. Сердце остановилось. Анестезиолог орал, пытаясь его запустить. Доктор Кеша копался, все еще надеясь отыскать проклятую артерию. Скуранский старательно изображал непрямой массаж. В две вены переливались растворы и эритроцитарная масса…
Но парень ушел.
Потом, на вскрытии, выяснилось, в чем заключалась ошибка. Часть крови из поврежденной артерии попала между мышцами. Гематома сместила сосуды. Искать их нужно было совсем не там… К тому же у пациента обнаружили аномальное расположение сонной артерии. Это делало поиск совсем безнадежным. Да и саму операцию признали жестом отчаяния при «повреждениях несовместимых с жизнью». КИЛИ — комиссия по изучению летальных исходов — вины хирурга не усмотрела. Наверное, сделали скидку на возраст и стаж. Плюс коллегиальность…
Но сам Иннокентий Андреевич знал, что парнишку можно было вытащить.
Просто не хватило опыта, знаний и удачи.
Зато теперь…
Он не стал убирать салфетки. Не пошел на осмотр раны. Вместо этого скальпель прошелся чуть ниже, возле ключицы.
— Ты что, охренел?! — завопил Скуранский.
Крючки в его руках дрогнули. Он попытался их убрать.
— Держать! — яростно захрипел Иннокентий Андреевич.
Края раны разошлись в стороны. Но ассистент не успокоился, продолжая ныть по нарастающей:
— Салага, ты на кого вякаешь? Совсем долбанулся! Угробишь парня, а нам отвечать…
Препираться с ним не стоило. В глубине разреза показалась синеватая жила сосудисто-нервного пучка. На то, чтобы выделить из тканей артерию, понадобилось несколько экономных аккуратных движений.
Мягко хрустнул сосудистый зажим, перекрывая кровоток.
— Лигатуру. Перевязываем.
— Ты же ему сонную перекрыл, придурок! — в голос завопил Скуранский. — Он же подохнет!
Иннокентий Андреевич слишком устал, чтобы объясняться. Перевязанная ветка была всего лишь наружной сонной артерией. Многочисленные соединения с внутренней позволяли выключать ее из кровотока без последствий.
Он коснулся занемевшей руки интерна и убрал ее вместе с грудой пропитанных кровью салфеток. Фонтан не возник.
— Есть давление! — устало сказал анестезиолог. — Вытащили.
— Да не будет он жить без сонной!.. — выкрикнул Скуранский.
Даже под маской было видно, как у него побагровели и затряслись щеки. Затхлая вонь перегара поползла над операционным столом. Иннокентий Андреевич брезгливо отстранился и процедил:
— Захлопни пасть!
В ответ раздался новый истеричный вопль:
— Да что ты из себя строишь, козел?! Салага! Сопля зеленая!
Внезапно Иннокентий Андреевич вспомнил, как в восемьдесят первом году на комиссии по летальным исходам Скуранский топил молодого коллегу, усердно поливая грязью. Как злобно тыкал ему в спину пальцем, сообщая матери о смерти сына. Как отравлял жизнь последующие несколько лет, постоянно напоминая об этом случае. Очень захотелось воплотить в жизнь то, о чем тогда мечталось. Отказывать себе он не стал…
Старый хирург отодвинулся от стола и с размаху врезал кулаком в припадочно трясущуюся челюсть. Хрустнула кость. Скуранский отлетел в угол и выключился. Сверху на него рухнул тазик с отработанным перевязочным материалом…
Под изумленными взглядами сестер и интернов Иннокентий Андреевич стянул расстерилизованную перчатку. Он небрежно кинул ее на бессознательное тело. Потом развернулся, направляясь к выходу из операционной. Он шагал, тяжело припадая на порезанную ногу, немного ссутулившись. Маскироваться больше не было сил. Да и необходимости.
— Всем спасибо, — сказал он на прощание. — Заканчивайте без меня.
Никто не обратил внимания на его морщинистую руку, оставшуюся без перчатки, на походку немолодого человека, на густой хриплый голос. Пациент был спасен. Кое-кто получил по заслугам. А все остальное народ не интересовало.
Анестезиолог хмыкнул и произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:
— По-моему, на фоне алкогольного опьянения коллеге стало плохо. Мне кажется, он просто упал в обморок.
Коллектив дружно поддакнул, возвращаясь к работе.
* * *
Возле оперблока сидела заплаканная женщина. Увидев выходящего хирурга, она встрепенулась. Губы ее приоткрылись, но решимости спросить не хватило. Мать безнадежного пациента приподнялась, жалобно комкая блузку на груди.
— Будет жить, — устало произнес Иннокентий Андреевич. — Я обещал.
Женщина обессиленно упала на банкетку, не в силах прошептать ни слова.
Иннокентий Андреевич зашел в ординаторскую. Оставалось нанести последний мазок, завершающий картину. Он вытащил из шкафа мирно посапывающего доктора Кешу, переложил на диван, бросил рядом мокрый, испачканный кровью халат, колпак, маску и вторую перчатку. Затем натянул спортивный костюм. Напоследок по ординаторской пронесся шепот:
— Ты извини, парень.
Мимо постовой сестры, задремавшей на посту, он прошел на цыпочках, изображая заблудившегося пациента. Та не проснулась. Не вызывая лифт, он спустился вниз. Подсобный темноватый коридорчик неподалеку от морга был безлюден. Нужная дверь нашлась без труда. Она была немного приоткрыта, как бы приглашая войти. Иннокентий Андреевич обернулся, прощаясь с восемьдесят первым годом, и ушел…
В комнате по-прежнему горел монитор. Рядом с компьютером валялся неподключенный шнур питания. Часы показывали без пяти минут час. Он тяжело опустился в кресло, на мгновение прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Потом решительно склонился над клавиатурой и напечатал:
«В истории земной было предостаточно дряни. Но ты не посчитал это достаточным основанием для того, чтобы стереть с лика планеты человечество.
Хорошего, благородного, чистого и светлого тоже было немало. Но ты не счел доброту и любовь искуплением грехов.
Да, мы не совершенны! Но ни за что не поверю, что именно сейчас кто-то решил поставить на нас точку, если не будет найден смысл существования. Глупо ожидать, что за одну ночь, за двенадцать отчаянных попыток, возможно разгадать величайшую тайну мироздания. Нельзя даже предположить, что кто-то вот так запросто расшифрует главный стимул движения вперед, разложит по полочкам вечное стремление к совершенству, выведет формулу, примиряющую добро и зло…
Поэтому я не искал ответа на твой вопрос. Пусть попытаются молодые. Им нужен смысл, у них все впереди. А я просто исправил ошибку, о которой жалел всю жизнь.
Кстати, спасибо за предоставленный шанс».