Книга: Ночь накануне
Назад: Глава восьмая ПИЛОТ
Дальше: Глава десятая СИСАДМИН ТОЛИК

Глава девятая
ПАТРИОТ

Это было смешно. Разумеется, сначала я не поверил ни единому слову Основателя.
Даже когда увидел эту странную дверь — в капитальной стене, выходящей на улицу. Двадцать шестой этаж, между прочим, — выше только крыша и августовские звезды.
Впрочем, ну и что? Ну да — дверь. Раньше действительно не было. В моей халупе вообще никаких дверей, кроме входной и туалетной, сроду не было. Папаша пожадничал, выбрал самый дешевый вариант однокомнатной квартиры — студию в новостройке.
Аванс в банк, конечно, тоже папаша внес. А потом, буквально на следующий день, вещички мои за дверь покидал, чтобы я, значит, не задерживался в родных пенатах. И вот результат — теперь я до конца жизни должен выкладывать издерганным кризисом капиталистам тысячу «умученных енотов» ежемесячно.
Хотя мне и такой вариант был в радость. Иначе где бы я жил сейчас? В недостроенном коттедже вместе с очередной папашиной пассией, неубедительно изображающей на публике любящую мать? Это притом, что она всего на четыре года меня старше, зато в двадцать четыре раза самоувереннее. Она ведь и поныне уверена, что изменит его, а он искренне верит, что она никогда не изменится, — сколько тысяч лет женщины и мужчины, вступая в брак, повторяют эту ошибку снова и снова?…
Я поднялся с кресла и тут же, неловко цепляясь руками за лакированную крышку стола, осел на пол — от долгого сидения за компьютером затекли до бесчувствия ноги.
Впрочем, чему я удивляюсь — как вернулся вечером от Алены, так и не вставал, а чем сейчас так занят был, уже и не вспомню. Надуманные новости, пошлые картинки, истеричные обсуждения сомнительных или откровенно бредовых историй.
Интернет-зависимость — вот как это называется. Я болен, это несомненно. Шесть часов субботнего времени потратить ни на что! Инфантильный переросток… Курсовик еще в прошлый понедельник полагалось сдать, а у меня в заветной папочке, кроме оглавления, и поныне хранится ноль байт информации. А теперь вдобавок ко всему доказывать надо, что мы не самые плохие верблюды. Куда-то там отправляться, чего-то делать… Иначе грозят концом.
Да чего проще? Надо просто решить вопрос с ксенофобией, расовой дискриминацией, притеснением секс-меньшинств, с прочими аморальными явлениями. И все решится само собой. Кто тогда на человечество посмеет руку поднять? Да никакой Основатель не сможет!
Я поднялся, подошел к двери и перечислил упомянутые пороки.
— Хочу, чтоб ничего этого не было.
Толкнул дверь, сделал шаг вперед и…
…Оказался в собственном совмещенном санузле. Интересно, что этим хотел сказать Основатель? Что подлинная толерантность бывает только в сортире?
Даже если это не галлюцинация, мне это неинтересно. Хотя это, конечно, галлюцинация. Посиди дебилом шесть часов подряд у компьютера, набегут и ангелы с крыльями, и черти с пивом, и соседи с дьявольскими искушениями…
Осторожным нажатием на кран я пустил воду. Она пошла. Выключил и прислушался. Мне не почудилось: из гостиной отчетливо доносились озабоченные голоса вперемешку с невнятным лязгом.
Нормально, да? Мой дом — моя крепость, ага. Здравствуйте, зеленые человечки с Марса! Санузел направо, диван налево, обувь снимаем при входе или дарим мне моющий пылесос — папаша сгоряча наобещал весной, да зажал, жмот похотливый. Зато ей подарил сумочку «Birkin» стоимостью в 12 месяцев выплат моей чертовой ипотеки.
Голоса в квартире стали развязней, а лязгать принялись вызывающе громко. Я внутренне подобрался, резко распахнул дверь туалета и оторопел — в стене гостиной, вместо приоткрытой двери, теперь зияла ровная прямоугольная дыра, сквозь которую видно было ночной город во всем его великолепии. Напротив дыры висела, заметно покачиваясь, неказистая строительная люлька с тремя небритыми таджиками на борту. Люлька освещалась откуда-то сбоку чрезвычайно мощным прожектором, отчего по всей гостиной метались угловатые черные тени вперемешку с ослепительными бликами.
Таджики, гортанно переругиваясь, прилаживали к стенке странные железные конструкции омерзительного грязно-ржавого цвета. Конструкции блестели и позвякивали.
Я смотрел на все это великолепие минут пять, подыскивая подходящие по случаю слова, но так ничего путного и не подобрал, а потому просто спросил, неожиданно севшим голосом:
— Вы что, совсем уже охренели, чурки сраные?!
Ближайший ко мне монтажник, седоволосый меднолицый мужик в удивительно чистом оранжевом комбинезоне, бросил на меня осторожный взгляд, а потом быстро отвернулся и продолжил вкручивать в мою стенку огромных размеров железный штырь. Остальные гастарбайтеры даже голов не повернули, только поворчали между собой на тарабарском наречии и опять принялись увлеченно стучать железками.
Я прошел по гостиной, осматривая повреждения. Незваные гости вместе со стеной разворотили несколько книжных полок, а одна из металлических балок насквозь пробила старенькую, еще советских времен, 50-ваттную колонку. Я вспомнил, как в прошлом году тащил эту колонку на своем горбу на свой унылый 26-й этаж. Лифт, между прочим, тогда еще не был введен в эксплуатацию. А еще не было света, и я проклял недобросовестных строителей, продажных чиновников, да и все человечество разом, пока пробрался в полутьме пожарной лестницы с этой нелегкой, а главное, крайне неудобной ношей до своей квартиры.
Обида и злость вдруг захлестнули меня от пяток до макушки. Я в два прыжка оказался возле дырки
— Баста, карапузики! — Я заорал первое, что пришло в голову, и схватил седого мужика за оранжевый воротник. Получилось лишь пару раз ткнуть ему кулаком по ненавистной загорелой морде, когда он вдруг неожиданно ловко выкрутился из куртки и запрыгнул в люльку, откуда к нему тянули свои грязные руки его товарищи. Потом раздался мерзкий скрежет, и люлька рухнула вниз, как подбитый бомбардировщик. Спустя пару секунд погас и прожектор.
Я остался один на один с ночным городом, который теперь очень хорошо был виден сквозь полуразрушенную стенку. Там было так тихо, что я слышал шум в собственной голове. А еще из дыры окатывало влажными и холодными порывами ветра — ночь, улица, фонарь и все такое…
Я отошел в центр гостиной, но и туда доставали холодные воздушные струи. Пришлось сбегать в прихожую, надеть куртку и тщательно ее застегнуть. Потом мне в голову пришла очевидная мысль, и я направился к выходу на лестницу.
Первая дверь у меня открывается внутрь, и я открыл ее легко, а вот второй двери я не увидел — вместо нее показалась голая бетонная стена во весь проем. Я пнул стену для пробы пару раз, но все было ясно и так.
Замуровали, демоны!..
В карманах брюк нашелся сотовый телефон, но я уже не удивился, обнаружив, что сети он не видит.
Что у нас еще придумано для индивидуумов, потерявших связь с остальным человечеством? Телефон, телеграф, почта и, если верить классику ленинизма, мосты. Это все полагалось решительно захватывать, если хочешь контролировать ситуацию, и я стал всерьез обдумывать, как буду сейчас это делать.
В свое время городской телефон в студии я устанавливать не стал — на фига он нужен, только деньги зря платить. Зато есть ноутбук, он подключен к выделенной линии, а значит, я могу попросить о помощи сетевых друзей. Или Алену…
Ну да, конечно, Алену! Заодно будет повод помириться.
Я во всех подробностях представил, как недоверчиво дрогнет ее голос, когда она услышит из динамиков своего компьютера мою версию сегодняшних событий, и как потом, после небольшой паузы, она задумчиво скажет, по провинциальной привычке манерно растягивая гласные: «Ну-у-у, раз такое дело, при-ихо-оди-и ко мне-е. Или, может, мне-е к тебе приеха-ать?»
А я буду снова и снова рассказывать ей, что она, глупая женщина, опять ничего не поняла, и что двери на лестницу у меня теперь нет, зато есть дверь практически на крышу.
Возвращаясь в гостиную, я сразу бросил нетерпеливый взгляд на правый угол монитора. Так и есть: на рабочем столе уныло помаргивал перечеркнутый красным крестиком индикатор подключения к сети. Кабель, значит, тоже обрубили, затейники.
Ну как после этого прикажешь оставаться толерантным к братьям нашим меньшим из солнечного Таджикистана? Да я практически скинхед уже, вот только побриться наголо осталось.
Я постоял, глупо переминаясь, посреди гостиной, потом подошел к дыре и осторожно глянул вниз, так далеко, насколько хватило смелости наклониться Внизу по-прежнему было тихо, что, кстати, удивляло больше всего — футбол ведь только что закончился, наши опять победили, несмотря на подлые происки судьи, так что москвичам полагается пить, орать и запускать фейерверки.
Словно услышав мои мысли, полуночный двор вдруг взорвался звуками и светом — как-то сразу внизу обнаружилась прорва развеселого народа, завизжали женщины, тупо загоготали мужики, отчаянно заголосили сигнальными сиренами машины, а возле меня начали взрываться разноцветные петарды… Что-то в этом было ненастоящее, постановочное, и я минут десять смотрел вниз, пытаясь уловить, где и в чем меня обманывают, но так ничего и не понял, зато здорово продрог.
Повинуясь скорее инстинкту, чем разуму, я начал было двигать вдоль стены шкаф на место дырки, но шкаф оказался тяжелым, а я слабосильным. Потом я вспомнил про лист гипсокартона, живущего в прихожей со времен вселения, и сходил за ним.
Лист покрылся пылью, оброс наклейками, газетами, одеждой, но сохранил свои главные функциональные свойства — он был большим и плоским. Я стряхнул с него на пол весь мусор и отволок в гостиную, где и прислонил к стенке.
Дыра в результате сократилась в размерах кардинально — осталась небольшая щель под потолком, но эту проблему я оставил на завтра. Главное, чтоб до утра сюда не являлись джентльмены в оранжевых курточках — против строительной техники, особенно такой штуки, как чугунный шар на цепи крана, которым регулярно пугают обывателей по телевизору, я, конечно, долго не выстою.
В гостиной сразу стало теплее, и я расстегнул куртку, оглядываясь по сторонам.
Да вот же окно в мир — телевизор! Эту песню не задушишь, не убьешь — уплачено вперед за шесть месяцев. Сейчас специально обученные люди мне расскажут, что, собственно, произошло в одном из спальных микрорайонов столицы и кто позволил вырезать двери в стенах квартир добросовестных заемщиков.
Я нашел пульт, устроился в кресле и включил первый попавшийся канал. Гостиная наполнилась криками мирных обывателей, на которых напали вооруженные злодеи в масках. Один из злодеев показал в камеру свое ужасное помповое ружье и тут же отстрелил голову зареванной, но симпатичной блондинке. Эпизод закончился огромными титрами по всему экрану: «”Огонь на поражение”. Смотрите сегодня в 23.55».
Я быстро переключил канал, пока опять не началось. Теперь звука не было вообще, зато на экране в неприличных подробностях была видна обстановка чей-то холостяцкой квартиры — книжный стеллаж из ИКЕА, такая же самосборная стойка с дисками, неровно уложенный неведомыми халтурщиками паркет, разбросанные по полу носки, лист гипсокартона, прислоненный к стене…
До меня наконец дошло, что именно я вижу, и я встал, приглядываясь к потолку у себя за спиной, пытаясь понять, где могла быть размещена камера.
Никакой камеры на потолке я не увидел, но это ни о чем не говорило — сейчас навострились делать камеры такими мелкими, что они влезают в задницу пчелы, вместо жала. Сам недавно читал в «Комсомольской правде», как такая пчела прилетела к грузинскому президенту и едва не надругалась над ним, уколов куда не следовало. По счастью, грузинские спецслужбы эту пчелу самоотверженно поймали и потом нашли на ней лейбл Тульского оружейного завода и даже факсимиле министра обороны России.
В гостиной вдруг мигнул и погас свет, затем выключился телевизор, и меня окутал абсолютный мрак — даже взрывающихся во дворе петард не стало видно. Я услышал, как в комнате что-то с грохотом рухнуло, потом еще что-то, а потом раздался топот множества ног, и вокруг меня началась какая-то возня.
Через минуту я осознал, что меня пытаются избить — правда очень неумело.
Я пригнулся, шагнул назад, к противоположной стенке, встал там, широко расставив ноги, как учили, и нанес вслепую пару ударов левой прямо в эпицентр этой невнятной суеты. Со второго раза я попал во что-то теплое и рыхлое, но тут же получил в ответ неожиданно мощную оплеуху откуда-то сбоку, потом вялую плюху спереди, а потом меня треснули по башке чем-то тяжелым, и я присел на пол. Сел не потому, что потерял сознание, а чтобы показать, что не готов к дальнейшему сопротивлению вслепую.
Бить меня прекратили, но присутствие посторонних я по-прежнему слышал и даже чувствовал — пахло от них так, как пахнет от типичных гастарбайтеров: табаком, чесноком, потом и обидой на все человечество.
— Ты должен измениться, Иван! — строгим голосом с ясно ощущаемым акцентом сказал мне из темноты неизвестный, прерывисто всхлипывая после каждого слова, будто человеку только что сбили дыхание. Небось это ему я попал в грудину со второго раза. — Все люди рождены равными! Все люди — братья! Ты понял, Иван?!
Я благоразумно промолчал. Драться мои незваные гости, конечно, не умеют, но, чтобы выкинуть человека с 26-го этажа, много умения и не надо.
— Прощай, Иван! Впредь веди себя достойно. Открою тебе тайну: ты под наблюдением уважаемых людей. Вся Европа на тебя смотрит, Иван!
Я снова услышал множественный шорох и невнятные восклицания вокруг, потом почувствовал резкий порыв ветра, и тут же включили свет.
В гостиной было пусто. На полу валялся лист гипсокартона. Он оказался сломан в нескольких местах и вдобавок раздавлен всюду, где не был сломан. А еще незваные гости опрокинули кресло. К счастью, больше никаких серьезных разрушений они не нанесли.
Вот же уроды! Я встал, прошелся по гостиной, разминая ноги и осматривая комнату в поисках каких-нибудь оброненных гостями предметов, потом подошел к самому краю своей домашней дыры.
И вновь, как в прошлый раз, сначала я увидел притихший темный двор, а спустя пару секунд там будто включили электричество и появились толпы веселого народа, фейерверки и прочий праздничный футбольный антураж. Был бы здесь хотя бы четвертый-пятый этаж, спустился бы вниз не раздумывая — на том же сетевом кабеле, он ведь прочный и длинный. Но с 26-го этажа без компьютерных эффектов не спустится даже Крепкий орешек.
Я поежился от холода и направился к шкафу — вынимать книги и шмотки. Эта работа отняла около часа, зато потом освобожденный от вещей шкаф я передвинул к дыре одним движением. Дыра исчезла почти полностью — осталась небольшая щель сбоку, но она не раздражала, с ней было даже как-то привычно. Впрочем, если незваные гости захотят повторить визит, шкаф им не сильно помешает — хватит одного пинка, чтоб опрокинуть эту жалкую баррикаду.
Я поднял кресло, поправил стол, который в суматохе сдвинули от стенки, и наткнулся взглядом на сейф. Там, между прочим, пылится ружье «ТОЗ-106», известное в народе под прозвищем «смерть председателя» за свой вызывающий внешний вид — обрез, да и только. Впрочем, вещь эта вполне легальная, и разрешение на нее у меня имеется. Вопрос только, поможет ли ружье в моей ситуации? Куда стрелять — в окно, в дыру или, может быть, в телевизионную антенну?
Я уселся в кресло, не выпуская из вида сейфа. Впрочем, так ничего и не придумав, я снова включил телевизор. Экран мигнул, и картинка моей халупы, снятой уже с другой точки, быстро сменилась обрыдлым рекламным роликом. Потом в кадре появился нервно улыбающийся юноша, который бодро тараторил плохо выученный текст на фоне странного сооружения, напоминающего ядерный гриб:
— Только что в питерском ночном клубе «Убежище» совершено покушение на Гарри Миришвили, сына авторитетного петербургского предпринимателя. Убийца выстрелил молодому человеку в лицо и скрылся, не заплатив за два коктейля. Ущерб клубу составил свыше тысячи рублей. По счастливой случайности, Гарри остался жив — пуля прошла чуть выше головы. Объявлен план «Перехват».
Я вздрогнул и быстро переключил канал. Как же это надоело, в самом деле! Пожалуй, будь я на месте Всевышнего, то после просмотра нашего телевизора без колебаний прикрыл бы всю эту лавочку под названием Земля.
Я опять вспомнил про странные угрозы Основателя и опять не поверил в реальность этих угроз. Я вообще человек недоверчивый, а уж верить кому-то в Сети — просто смешно.
Потом я пару минут рыскал по телевизионным каналам, но своей квартиры больше не увидел — в эфире был стандартный набор концертов, сериалов и приевшихся телеперсон.
Мне вдруг смертельно захотелось спать — видимо, сработал условный рефлекс хомо сапиенса на российское телевидение. Но заваливаться спать с дыркой в стене было страшно — ведь стоит мне уснуть, как наверняка опять кто-нибудь явится.
Я стал думать, кто были эти гости и чего им от меня надо. Самым здравым предположением стала идея про рейдеров, вознамерившихся отнять у меня мою халупу. Но это выглядело не слишком логично — мне за квартиру еще лет пятнадцать платить, что тут сейчас отнимать, десятую часть от тридцати ипотечных метров? И что потом делать — жить здесь с дыркой и моим трупом в придачу? А если труп выкинуть, на запах падали немедленно явятся банкиры — оформлять страховку по поводу смерти заемщика. Тогда вся афера пойдет насмарку, а меня придется хоронить за государственный счет. Нет, тут что-то не то…
Я посмотрел через щель во двор и, смущаясь сам себя, неловко крикнул:
— Люди, помогите! Эй, вы там!.. Убивают!
В ответ раздалось несколько взрывов петард, потом прямо возле моего окна взорвалась ракета, и нестройный мужской хор продекламировал матерные футбольные частушки. Потом эти же мужики вдруг запели — неожиданно сочными, звонкими голосами — «All dead» старых добрых «Queen».
Я был с ними совершенно согласен. Действительно, мы все когда-нибудь умрем. Впрочем, сейчас важно другое — даже если бы меня резали на мелкие кусочки, людям вокруг это было бы неинтересно. Хотя все равно странно, что никто из соседей не вызывает милицию или МЧС — дырища-то в стене немаленькая, неужели снизу не видно?
А может, сбросить им, бесчувственным уродам, что-нибудь тяжелое на их глупые головы, чтоб озаботились моей проблемой?
Я обвел взглядом гостиную, но ничего подходящего не увидел. Ведь, падая с 26-го этажа, любой предмет станет орудием убийства, даже УК РФ с комментариями популярного юриста и по совместительству президента страны Дмитрия Медведева.
— Готова ли такая неоднозначная страна, как Россия, стать полноправным членом международного сообщества? — вдруг громко спросил меня телевизор.
Я испуганно уставился на экран, ожидая увидеть очередную гастарбайтерскую морду. Но это были обычные ночные новости, прямой эфир из какой-то европейской ассамблеи. Хмурый, явно невыспавшийся репортер, почти не пряча шпаргалку, зачитывал оттуда про что-то общечеловеческое и мультикультурное, к чему призывали приобщиться даже таких неотесанных международных субъектов, как Россия.
— А что, Семен, разве у кого-то в ПАСЕ есть сомнения по поводу нашей страны? Разве наша страна не является частью Европы? — с неожиданной экспрессией спросила репортера грудастая блондинка из телестудии.
— Э-э, хм, э-э, — потерянно замычал репортер Семен, сбившись с мысли и теперь шаря глазами по спасительной шпаргалке. Впрочем, он быстро сориентировался и, отложив бумажку, объяснил ситуацию своими словами: — Елена, на этот счет мнения депутатов Европарламента разделились. Некоторые полагают, что наша страна должна быть подвергнута суровым санкциям. Говорят даже о гуманитарной операции по принуждению России к общечеловеческому миру. Впрочем, пока надо дождаться заключения некой секретной Комиссии ПАСЕ под руководством Отто Газенвагена, которая завтра должна завершить работу и представить отчет Совету НАТО.
— Совету НАТО? — изумленно переспросила блондинка, приложив руку к своей выдающейся груди. — Семен, вы не ошиблись? Комиссия по этике и НАТО… При чем тут вообще НАТО?
Репортер деликатно кашлянул и поднял перед собой шпаргалку:
— Здесь так написано, Елена. Это документ. И я его могу продемонстрировать.
Елена подняла тонкие брови к самому потолку и пожала голыми плечами:
— Ну, раз написано, значит, так и есть, — пробормотала она и устало улыбнулась телезрителям. — Спасибо, Семен. Мы продолжаем наш выпуск… В Багдаде совершена очередная серия терактов…
Про теракты в Ираке я смотреть не стал и защелкал пультом, разыскивая местные новости. Увы, новостей больше нигде не нашлось, зато нашлось неожиданно много каналов с порнухой. Но порнуху смотреть было неинтересно, и я снова начал было щелкать пультом, когда позади меня вдруг раздался мягкий упрек:
— Зря переключил, это как раз был хороший фильм. Очень тонкий, чувственный, пронзительный. Да и снят истинным художником, Хуаном Альфонсом…
Я вздрогнул и обернулся. В прихожей, небрежно прислонившись к вешалке, стоял рослый белобрысый парень в обтягивающей футболке и неприлично коротких шортах. Парень неприятно ухмыльнулся, выждал паузу, картинно потянулся, чтобы мне лучше было видно его мускулистое тело, и мягко шагнул вперед. Я пригляделся и понял, что вдобавок к своему пляжному виду этот тип был еще и босой.
— Ты как сюда вошел, приятель? — спросил я, с тоской понимая, что его ответ наверняка будет стопроцентным враньем, а узнать правду я смогу, только сломав гостю как минимум обе ноги. Но драться с таким лосем — это вам не таджиков гонять по квартире. Вон какой здоровый черт вымахал — мужественная белокурая бестия с плаката… И где только таких делают, их даже в Германии на развод не осталось, а уж у нас в России откуда им взяться — кругом чурбанье да пидарасы…
Белобрысый сделал еще два мягких кошачьих шага и оказался в одном прыжке от меня.
Я встал с кресла, но первым кидаться на гостя было неохота. Я стоял напротив нагло ухмыляющейся морды и малодушно убеждал себя, что все обойдется, потому что и раньше всегда обходилось, если не дергаться раньше времени и не нагнетать.
— Какой ты милый, когда напуган, — ласково сказал мне этот хмырь, все так же криво ухмыляясь заметно накрашенными губами. Тут до меня наконец-то дошло, что мою тихую холостяцкую обитель посетил типичный гомосексуалист. По-нашему — пидарас. А ведь, пока помалкивал, так был на человека похож…
— Стой, где стоишь, козел, — строго приказал я, чтоб сразу было ясно, что я не из этих, противных, но он лишь отрицательно покачал головой и сделал пару уверенных шагов к шкафу.
— У тебя здесь дует ужасно. Как же тут можно спать? Простудимся! — укорил он, сложив пухлые губки капризным бантиком.
— Ты как сюда вошел, козлина?! — повторил я свой вопрос и пошел вперед, примериваясь вломить незваному гостю с левой руки. Если сразу попасть точно в челюсть, потом можно, не торопясь, добавить пяткой в опорное колено, и все — клиент готов, а я герой, разорвавший пасть пидарасу. Потом пацанам из универа можно будет в красках рассказать про кровавую битву и избавление мира от голубого паскудства…
Белобрысый дернулся от первого удара и потому попал я плохо — кулак скользнул по гладковыбритой щеке, уткнувшись в мускулистую шею. А колено гость уже ударить не позволил — поймал мою руку на излом и принялся откровенно куражиться, наклоняя меня в разные стороны легким поворотом заломанной руки:
— А вот такая поза тебе нравится, голубчик? — с непритворным интересом спрашивал меня этот козел, а я мог только мычать в ответ от боли и возмущения.
Потом он все-таки отпустил меня, и я поспешил отойти на пару шагов, к столу и встал там возле кресла. Оттуда я с ненавистью глядел на гостя, прикидывая, чем смогу его остановить, прежде чем он снова за меня примется. Такой лось и изнасиловать сумеет, если жестко работать начнет — по почкам настучит или руки на излом защемит. Есть ведь такие заломы, что хрен выкрутишься. Что делать-то, граждане?
На кухне набор ножей имеется, но ножами я пользоваться не умею. Ножами только чурки горазды орудовать, а правильный джентльмен обязан свои проблемы на кулаках решать. Ну, это если по понятиям действовать. Хотя какие могут быть понятия с такими козлами — вломился, содомит, в чужую хату и глазки строит, как у себя в голубятне. Я даже зарычал от негодования, и белобрысый чутко откликнулся на мои невысказанные эмоции:
— Эк тебя колбасит, дурашку. А ведь я ничего плохого тебе еще не сделал. Мне просто надо у тебя тут до воскресенья перекантоваться. Не возражаешь?
— Перебьешься, — отозвался я, бережно растирая вывихнутое левое плечо. — Пшел отсюда.
Гость ухмыльнулся:
— А как я выйду? Покажи, будь другом.
Я быстро прошел мимо него в прихожую, отпер первую дверь и с минуту молча смотрел на бетонную стену. Это была настоящая стена, без обмана, и я снова несколько раз пнул ее в разных местах пока еще здоровой правой рукой. Без толку, конечно. Ну и что я должен сделать, убить себя об эту стену?
Я растеряно оглядел стену, первую дверь, а потом и всю прихожую. В углу за дверным косяком проявилась мутная тень, и я радостно хмыкнул, приглядываясь, — там стоял, аккуратно прислоненный, позабытый застройщиками-халтурщиками прут арматуры метровой длины.
Когда я вернулся в гостиную, незваный гость уже сидел в кресле за моим столом и азартно шарил в папках моего компьютера.
— А ты, значит, натурал? Как все обыватели, живешь, не выделяясь. Серая мышка, опора президента и правительства… Или есть варианты, но ты не пробовал? — донеслось до меня. — Я смотрю, у тебя тут в основном девушки на фото. С девушками любишь развлекаться, да? А тебя как зовут? Меня вот Юлианом родители назвали, представляешь… — бодро тараторил он, пока я шел к нему из прихожей, закипая с каждой секундой.
На экране появилось фото Алены топлес — я хорошо помнил, когда делал этот снимок. Прошлым летом это было, мы тогда были с ней в Филевском парке, загорали на пляже Москва-реки.
— Ничего себе такая, годная девушка. Рот чувственный, минет должна грамотно делать, — одобрил Юлиан, не оборачиваясь, и я без замаха влепил ему прутом по затылку.
Юлиан хрюкнул и сполз с кресла на пол. Погас свет, и я, догадавшись, что сейчас последует, на ощупь продвинулся к стене — ждать визита воспитателей.
Через несколько секунд возле дырки действительно послышалась яростная возня, затем на пол с грохотом рухнул шкаф, а потом наступила напряженная тишина.
Я затаил дыхание, вглядываясь в беспросветную тьму перед собой. В гостиной ничего не происходило, но какие-то подозрительные звуки в ванной я уловил. Из распахнутой дыры опять начал дуть пронизывающий ветер, и я, на ощупь подцепив полы, запахнул куртку поплотнее. Вокруг было по-прежнему тихо, и я решился сделать осторожный шаг в сторону ванной, крепко сжимая прут в правой руке.
По ногами хлюпнуло, и я скривился при мысли, что это кровь Юлиана. Потом я сделал еще один шаг и почувствовал, как кровь заливает меня почти по щиколотку.
* * *
Включили свет, и я перевел дух. Юлиана возле кресла не было. На полу, раскинув распахнутые дверцы, как подломанные крылья, валялся шкаф, а из ванной, весело журча, ручьем текла холодная вода.
Я бросился в ванную, пытаясь ступать на цыпочках, но потом плюнул на эти предосторожности, поскольку ноги все равно сразу намокли по щиколотку и выше.
Вода водопадом била из магистральной трубы, срезанной чем-то мощным, вроде «болгарки», под самый уровень пола. Трубу отрезали только снизу, а потом просто отогнули в сторону. Я попробовал вернуть трубу на место, но не смог — толстенная, из литого металла, она принципиально не гнулась.
Тогда я нашел в углу вантуз и приставил его к фонтану. Разумеется, это тоже не помогло. Уровень пола в ванной был пониже, чем в гостиной, так что воды было мне уже почти по колено, а потом она переливалась через дверной косяк и веселым водопадом низвергалась наружу. Как это можно остановить, я не понимал. Пойти тряпку какую-нибудь найти и тупо забить дырку? А где я возьму тряпку?
За дверью послышались возбужденные голоса, и я осторожно выглянул из ванной, держась свободной рукой за обрезанную трубу, чтобы не поскользнуться.
На этот раз гостей было не меньше двух десятков — и как они только поместились в моей скромной гостиной. Так и есть, ко мне на дом явился полноценный цыганский выводок: не меньше десятка разновозрастных детей, трое-четверо волосатых, нечесаных, неумытых мужиков и пять-шесть упитанных матрон в ярких национальных одеждах.
— Эй, молодой-красивый, счастье тебе будет, и долгие года, и жена красавица, и дети здоровые! — бойко заголосили женщины, едва увидев меня. Как я понял, голосили они по инерции, потому что затем на них грубо цыкнули мужчины, и в гостиной тут же стало тихо.
— Здравствуй, хозяин! Я — барон Стефан, — веско произнес невысокий, но плотный мужик в старой, вытертой на локтях кожаной крутке и таких же потрепанных джинсах. Цыган протянул ко мне свою холеную правую руку, каждый палец которой был унизан золотым перстнем, и замер в торжественном ожидании.
Я не двигался, задумчиво оглядывая всю эту кодлу. Железный прут в правой руке здорово мешал мне думать. То есть думать как раз не хотелось вовсе. Хотелось сразу начать крушить арматурой все эти подозрительные глумливые физиономии, а потом вышвырнуть окровавленные тела с 26-го этажа и заняться наконец проблемой утечки воды в ванной. Но я понимал, что это было бы неконструктивно, нетолерантно и нецивилизованно. Кроме того, было неясно, куда потом девать детей, — я, хоть и озверел не на шутку за последние сутки, долбить детей арматурой был еще явно не готов. Пусть мои визитеры хотя бы первые начнут грубить, а там посмотрим.
Так что я, с трудом отрывая мокрые тапки от залитого водой пола, неспешно добрел до барона и все-таки пожал протянутую руку. Барон удовлетворенно крякнул, ощерился золотой челюстью на своих подданных, и тут же вокруг поднялся прежний гвалт. Один из мужчин, тощий, как велосипед, старик, одетый в китайский «Адидас», по-хозяйски сунулся в ванную, и я пошлепал за ним — проследить, чтобы не спер что-нибудь ценное. Но старик решил не воровать мои дорогие шампуни и бритвенные лезвия, а направился точно к эпицентру локальной техногенной катастрофы. Там, сокрушенно покачав грязно-пепельными кудрями, старик ухватился за трубу, встал на одну ногу и стряхнул туфлю, а затем стянул выцветший, неопределенного цвета носок. Потом он внимательно посмотрел на отверстие, выкатил на него и без того круглые глаза, огорченно покачал головой и, переменив ноги, стянул второй носок тоже. Оба носка он скатал в грязно-серый кляп, а затем ловким движением вбил его в трубу. Фонтан послушно затих, а старик воткнул босые ноги обратно в разношенные туфли и важно прошествовал обратно в гостиную, по пути бросив на меня укоризненный взгляд.
Тем временем женщины уже разжились у меня на кухонной стойке несколькими кастрюлями и большой салатницей, выстроились в цепочку к унитазу и умелыми, на удивление отработанными движениями принялись собирать воду с пола. Что интересно, дети без понуканий помогали взрослым, отжимая в кастрюли какие-то тряпки — похоже, детали своей одежды, потому что у меня в квартире грязной ветоши быть не могло. В общей суматохе не принимали участия только мужчины. Они уселись рядком на моем диване, как вороны на заборе, а барон занял кресло за моим столом. При таком раскладе мне садиться было некуда, и я, сделав пару шагов, встал возле шкафа, растерянно озираясь.
— Садись сюда, брат! — позвал меня давешний старик, приглашающе похлопывая высохшей рукой по моему дивану.
Я отрицательно покачал головой, и старик тут же насупился, сложив руки на груди и с демонстративным равнодушием откинувшись на спинку дивана:
— Брезгуешь, брат? Не уважаешь, значит. Ну-ну. Молодой, лет двадцати, цыган, сидевший справа от старика, достал характерно, скрученную папиросу, подмигнул мне и закурил. Сладкий резкий запах поплыл по гостиной. Парень закашлялся, еще раз подмигнул мне и сказал:
— Давай сюда, покурим.
Я помотал головой.
— Здоровый образ жизни? — хмыкнул цыган. — Фигня все это. Ты только представь, ну прожил ты лет сто благочестивой жизни, умираешь на смертном одре в окружении родственников и друзей. А через пять минут вокруг тебя трехглазые инопланетяне. Вырывают из твоих семипалых лап бальбулятор, спрашивают: «Ну как, торкнуло? Не шняга? Стоит курить? Говори, что видел…» Будешь курить?
Я опять покачал головой, повернулся к столу спиной и стал рассматривать двор через дырку в стене. Во дворе было тихо и темно, а потом вдруг по всей дыре, как по экрану, проступила заставка медиаплеера, и я зажмурился, отгоняя наваждение. Когда я открыл глаза, заставка уже исчезла, а передо мной скова был унылый ночной двор. Потом я услышал голос барона и обернулся. Старательно подражая телевизионным дикторам, барон читал сводку новостей с монитора моего ноутбука:
— В Центральном округе столицы второй раз за неделю подверглись нападению неизвестных артисты Цыганского ансамбля мультикулътурного центра имени академика Сахарова. Неизвестные, выкрикивая ксенофобские лозунги, избили металлическими прутами двух мужчин, собаку неизвестной породы и одну женщину, а затем скрылись…
Я смущенно кашлянул, потоптался на месте, пряча прут за спину, но это выглядело глупо — мои гости расположились всюду, в том числе и у меня за спиной. Судя по неодобрительному гулу, прут увидели все. Идиотская ситуация.
Барон на мгновение обернулся ко мне, сверкнув зубами:
— А ты, я смотрю, из скинхедов будешь, хозяин? — и тут же снова уставился в монитор.
Я опять промолчал, но потом до меня дошло, что наконец починили сетевой кабель и я могу сейчас связаться с кем угодно через Интернет.
Я вздохнул, собрался с силами, потом решительным шагом подошел к столу и забрал мышку из рук барона:
— Пусти-ка, отец…
Барон без возражений отдал мне мышь, но из кресла вставать не стал, так что мне пришлось запускать скайп в крайне неудобной позе, а потом еще выдергивать из-под волосатого локтя барона наушники с микрофоном.
Прут арматуры я положил на стол, потому что одной рукой все это делать было невозможно, а бросать хорошую вещь на мокрый пол не хотелось.
Алена ответила после долгих, с пару минут, дозвонов.
— Алена? Привет! Слушай, у меня тут такие проблемы…
— Знаю я твои проблемы! — перебила она меня отрывисто, позабыв про свой фирменный растянутый слог. — Мне уже позвонили и рассказали…
— Кто позвонил? — опешил я.
— Кто надо. Дознаватель из РУВД. А то ты не знаешь, ты ведь сам дал мой телефон в прокуратуре! Нашел кого впутать в свои грязные делишки. Ну ты и скотина! После всего, что я тебе отдала, чем жертвовала, чем поступилась для тебя как женщина… Я, конечно, и раньше понимала, что ты на этой национальной теме шизанутый, но не думала, что до такой степени… Патриот, мля. Спаситель отечества… Дебил ты конченый! Я тебя знать не хочу после этого…
— Ален, я не понимаю, о чем ты… — заскулил я, но она отключилась, а индикация скайпа показала, что Алена вообще вышла из программы или даже из Сети.
Я снял наушники и невидящими глазами посмотрел на экран. Впрочем, вдруг увидев свое имя, я вчитался в новость из топа неведомого информационного агентства:
Иван Зарубин, ксенофобствующий маньяк из Новых Черемушек, нашел себе очередную жертву. После жестокого убийства трех таджикских гастарбайтеров обезумевший студент Бауманского университета напал на двадцатилетнего визажиста Юлиана Семеонова, хорошо известного в столице и даже за пределами МКАД. Маньяк проломил несчастному юноше голову металлическим прутом и выбросил с балкона своей квартиры, расположенной на 37 этаже…
Мельком я отметил, что журналисты, как всегда, врать горазды — нет же у меня в квартире балкона и не было никогда. И этаж, само собой, на 11 номеров меньше. Впрочем, какая разница — о чем я, в самом деле, думаю?!
Цыганский барон втихаря цапнул со стола мой прут и с неподдельным интересом принялся его разглядывать. Особенно любопытным показался барону окровавленный конец арматурины — его барон даже понюхал, прижимаясь кривым волосатым носом к самому краю железки.
Потом в поле моего зрения вдруг попала худенькая девочка лет десяти, в углу гостиной старательно отжимающая ярко-оранжевую кофточку в мою фирменную пароварку. Заметив, что я смотрю на нее, девочка нахмурилась и очень ясным, звонким голосом заявила:
— Обскурантизм фашистской идеологии, расизм, антисемитизм, национализм, шовинизм — все это ослепляет человека, делает его неразумным животным. Короче, зря вы так с людьми, дядя Иван. Мы же не виноваты, что у нас кожа другого цвета, — сказал она, взглянув на меня ясными детскими глазами, попутно оголив плечо, чтоб я смог увидеть ее татуировку «We are the World, we are the People» на ее гладкой смуглой коже.
— А ведь мой дед с фашистами воевал, — глухо проронил старик в спортивном костюме со своего почетного места на диване. — Как же могло случиться, что в стране, победившей фашизм, буйным цветом расцветают нацистские организации?
Ему тут же ответили женщины с галерки, усевшиеся рядком на корточках вдоль северной стены.
— Ксенофобия и расизм, как правило, расцветают махровым цветом на теле гибнущих империй, — со знанием дела заявила одна из матрон, попутно отжимая в мою кастрюлю край своей безразмерной юбки.
— Фашизм и сталинизм — позор России! — подняла палец к потолку ее соседка и в доказательство смачно плюнула на мой пол. По воде, залившей гостиную от края до края, пошли широкие круги.
— Проблему толерантности стоит рассматривать сквозь широкую призму междисциплинарного подхода, а не узких политических тенденций… — затянул новую тему старик, поджав тощие ноги подальше от мокрого пола, на старика перебил барон:
— А пускай-ка этот фашист покается! Пора бы уже. Пусть, гад, признает свою вину. Тогда можно будет простить — как Бог велел.
Барон пружинисто встал, двумя широкими шагами отодвинув меня на середину гостиной. Мощный мужик оказался, килограмм под девяносто, не меньше. В руках у него был мой железный прут, и держал он его крайне умело — в правой руке под прикрытием полусогнутой левой.
Может, кому-то эта сцена сейчас и покажется смешной, но у меня тогда реально затряслись колени. Каяться мне было не в чем, и они это знали, но, что будет, если я не покаюсь, отлично знали и они, и я. В такой ситуации полагалось бы проснуться, и я замотал головой изо всех сил, не зная, как еще можно избавиться от окружающей меня фантасмагории.
Увы, ничего не изменилось — кроме выражений лиц. Лица были недобрые, и с каждой секундой они становились все злее и злее, даже у детей.
— Мне очень жаль, граждане, — сказал я предательски дрогнувшим голосом, отступая к прихожей.
— А уж как мне жаль, не поверишь, брат! — зловеще сказал барон, расставив пошире ноги и замахиваясь прутом.
Окончательно потеряв лицо, я рванул в прихожую, отпихивая подло бросающихся под ноги цыганят. Мне вдруг пришла в голову безумная мысль, что если вернули Интернет, то, может быть, и дверь на лестницу тоже вернут, и тогда я успею удрать из этого сумасшедшего дома…
Увы, распахнув свою дверь в третий раз за сутки, я опять увидел за ней ровный бетон без каких-либо намеков на отверстия или проемы.
Тогда я повернулся лицом к преследователям. Все пятеро цыганских мужиков столпились в прихожей, вооружившись подручными предметами — кроме железного прута у барона, оказались востребованными оба табурета от моей шведской кухонной стойки и две бутылки из-под советского шампанского с грамотно отбитыми горлышками. Иззубренные края «розочек» блестели точь-в-точь как блестят акульи зубы в детских мультиках, и я снова подумал, что участвую в очевидном фарсе, просто с хорошей компьютерной графикой и текстурой.
— Кайся, нацист! — строго приказал мне барон, делая осторожный шаг вперед.
— Хорошо, — выдавил из себя я, вжимаясь в холодную бетонную стену. — Каюсь. Ох как каюсь! Реально каюсь, короче, мужики. А что говорить-то?
Цыгане вдруг заулыбались, легко опустив табуреты и «розочки».
— Повторяй за мной, — тоже ухмыльнулся барон. — «От имени Российской империи призываю к покаянию весь свой народ за бесчисленные страдания, причиненные угнетаемым нациям. Также каюсь в грехе цареубийства, каюсь за угнетение эвенков, поляков, финнов, тунгусов-маньчжуров, грузин, чеченцев и армян, каюсь в угнетении казахов и узбеков, украинцев и ингерманландцев, хантов и бурят, евреев, греков и молдаван, китайцев и чувашей. И не их только одних, обитающих в Москве, но и жителей всей России, а также тех, которые уже скончались или не родились…»
Я начал было послушно повторять за ним, но это все оказалось невозможно запомнить, и я начал ошибаться с первого же предложения, назвав тунгусо-маньчжуров тунгусо-чувашами, а в грехе цареубийства нечаянно обвинил грузин и евреев.
— Да я смотрю, ты вообще не раскаялся, сука! — возмутился барон и без замаха ударил меня прутом в голову.
Я зажмурился от страха и неожиданности, но успел отпрянуть назад и, поскользнувшись, плашмя упал на пол. Тут же погас свет, и я затих на мокром полу в ожидании неминуемой расправы. Боли не было, но это еще ни о чем не говорило. Впрочем, вокруг было тихо. Я с минуту щурился в абсолютный мрак прихожей, а потом заметил слабое свечение из гостиной и по-пластунски прополз пару метров вдоль стены на свет. Там я снова замер, стоя на четвереньках и напряженно прислушиваясь. Было так тихо, что стало слышно, как у соседей снизу смеются олигофрены в телевизоре.
Я осторожно оторвал от пола одну руку и потер ушибленный лоб, пытаясь понять, насколько серьезным было мое ранение. Череп вроде остался цел, даже кожа не поцарапана, и это обстоятельство меня воодушевило. Я вдруг подумал об унизительности своей позы и всей ситуации в целом, после чего, подчиняясь порыву, решительно встал во весь рост, готовый смело ударить в ответ любого, самого страшного врага.
С моих мокрых штанов даже не капало, а текло, но, кроме этого пошлого журчания, в квартире не было слышно ничего.
* * *
Когда включили свет, я был готов к чему угодно. Но, оглядев пустую прихожую, где среди прочего хлама в лужах воды валялись две «розочки», два табурета и один металлический прут, я понял, что очередное приключение опять закончилось почти без потерь для моего здоровья.
Я прошел в гостиную и с нарастающим раздражением уставился в прямоугольную дыру. За дырой светало. Меня опять потянуло в сон, но заснуть в обстановке такого бардака я бы не смог физически…
Под кухонной стойкой я нашел большой пластиковый пакет и принялся собирать туда весь хлам, валявшийся на влажном от недавнего потопа полу. Одних тряпок набралось килограммов на десять, еще было полно мокрых кульков с шелухой от семечек, фантиков от дешевых леденцов, несколько пустых сигаретных пачек, пара пустых пивных бутылок, старые кирзачи и просто несметное количество окурков.
Я очистил прихожую и почти убрался в гостиной, когда в дверь вдруг позвонили. Ну да, именно позвонили. Это простое событие ввело меня в состояние абсолютного ступора, и я выслушивал трели своего модного электронного звонка несколько минут. Потом я побежал в прихожую, как был, с огромным пакетом мусора в руках.
Я отворил первую дверь, а за ней увидел родную металлическую. Приглядевшись, я заметил ошметки серой пленки, не слишком аккуратно отодранной от двери и косяка. Я принялся размышлять, могла ли такая пленка ввести меня в заблуждение, изображая бетонную стену, но тут снова раздался нетерпеливый звонок, и я быстро отворил наружную дверь.
Мимо меня, деликатно пихаясь, тут же проскользнули двое молодых людей, кажется парень с девушкой, обдав меня каким-то сладким парфюмерным запахом. Они нервно прокричали мне уже из прихожей:
— Закрывайте скорее дверь, убьют же!..
Я действительно услышал какие-то злобные выкрики на лестнице, потом чьи-то руки с той стороны потянули мою дверь наружу и я рефлекторно начал сопротивляться, вцепившись в дверную ручку изо всех сил. Мои незваные гости бросились на помощь, тонкие пальчики ухватились за замок, засов и за все, за что можно было уцепиться в моей двери, после чего сопротивление с той стороны было сломлено, и мы захлопнули дверь.
Я повернул ключ трижды и еще накинул засов, затем повернулся к своим визитерам — кажется, четвертым за эту ночь.
Передо мной стояли юноша и девушка, очень схожие в своих тонких, женственных фигурах, вычурных шелковых кофточках, джинсах в обтяжку, прическах и даже в выражении лиц.
— Мы Лера и Валера, — пропели они одинаковыми тонкими голосочками, откликаясь на мой немой вопрос.
Вообще-то мне не хотелось разговаривать, я надеялся, что сразу после уборки смогу прилечь на диван и поспать хотя бы несколько часов. Но ведь не будешь же спать, пока в квартире околачиваются неизвестные.
— Чаю? — осведомился я, закрывая вторую дверь. — Или, может быть, стаканчик водки?
— Неплохо бы, — кивнуло мне одно из существ, облизнув тонкие бледные губы. Полупрозрачная кофточка этой особы была розового цвета, а у другой голубая. Во всем остальном мои гости были настолько идентичны, что я принял бы их за близняшек — если они, конечно, перестали бы нежно держаться за руки и поглаживать друг друга.
Я убрал мешок с мусором с дороги, переставив его в угол прихожей, и пошел к кухонной стойке. В холодильнике должны были жить две бутылки водки — одна, початая, литровая; другая, пол-литровая, для особо важных гостей, дожидалась своей участи запечатанной.
Но водки в холодильнике не нашлось никакой. Я осмотрел все полки, потом в замешательстве открыл морозильную камеру, но и там ничего актуального не обнаружил.
— Цыган в квартире не было? — неожиданно хриплым, тревожным голосом поинтересовалось существо в голубой кофточке.
— Были, — развел я руками, а потом захлопнул холодильник.
— Дык фиг ли ты тогда тут ищешь? — искренне удивилось существо. — Ты бы еще деньги начал искать, дурачина…
Я внимательно взглянул на этого наглого комментатора. Передо мной стоял молодой человек в голубой шелковой кофточке и джинсах, плотно обтягивающих хилые конечности. На голове у него росли длинные пегие волосы, в обоих ушах висело по сережке, а в носу сияло что-то неземное, блестящее, серебристое с розовым.
— Сопли подотри, — посоветовал я, и оно испуганно достало кружевной платочек из кармана джинсов.
— Это пирсинг, — сказало оно потом, обиженно наморщив короткий, «пуговкой», носик.
Мне вдруг самому страшно захотелось выпить, так что я упрямо продолжил поиски: пошарил за холодильником, потом полез в кухонный шкаф за стойкой и нашел там, к своей радости, хоть и открытую, зато практически полную бутылку коньяка. Я показал рукой, откуда можно взять стаканы, и оба моих визитера, толкаясь худосочными задницами, рванули к полке с посудой. Потом все уселись на табуретах вокруг стойки, я разлил коньяк по стаканам, и мы начали светскую беседу.
— От кого бегали-то, зайцы чахоточные? — спросил я доброжелательно, слегка размякнув от первого глотка коньяка.
— Вы что, не знаете? Несогласные митингуют, нон-стоп, по всему городу. Их менты гоняют и еще эти… добровольцы. Ну, те, которые на все согласные. Заодно и неформалам достается, — рассказало розовое существо, нервно вздрогнув пегой челкой.
— Неформалов православные хунвейбины по всему городу долбят. Второй год пошел, как долбят. Что тут нового, дядя? — раздраженно добавило существо в голубой кофточке.
Оказалось, мои гости живут в доме напротив. Они как раз топали с автостоянки домой, но черт их дернул зайти по дороге в супермаркет, где у входа дежурила банда православной народной дружины. Стриженые юноши, вставшие с золоченым иконостасом наперевес, разумеется, отреагировали на появление пошлой парочки и попытались вручную лишить нарушителей общественного порядка пирсинга и слишком длинных волос.
Я ополовинил свой стакан и сказал то, что думал:
— А зачем вы извращаетесь, черти бесполые? Умыли бы свои морды крашеные, надели бы нормальные шмотки — никто бы вас не тронул. Меня вот они не трогают, уважают. А на вас смотреть противно. Сам бы плюх вам навешал, да руки марать неохота.
Оба существа промолчали, глядя куда-то на донышко своих стаканов, и я не стал больше ничего им говорить — все равно бесполезно.
Я долил себе коньяка, поставил бутылку на стойку возле голубой кофточки — чтобы этот чудак дальше сам наливал своей чудной бабе, — и пошел к креслу за компьютерным столом. Монитор проснулся, когда я двинул мышкой по столу, а на индикаторе Сети приветливо заморгали крошечные экраны. Сеть есть, слава Основателю!
Я торопливо запустил браузер и влез в новостной топ.
Президенты США и России обменялись резкими заявлениями. Угроза военного конфликта становится реальной как никогда!
Международная организация «Репортеры против тирании» поставила Россию на 178 место в мире по уровню гуманизма по отношению к животным в области животноводства и птицеводства.
Подростки в селе Горелово на спор забили участкового компьютерными мышками, завезенными в село в ходе реализации в Саратовской области национального проекта «Доступное образование».
Комиссия ПАСЕ под руководством Отто Газенвагена готова к объявлению результатов по России. Из 12 реперных источников комиссии только один может изменить негативные выводы социологов. По неофициальной информации, этот источник находится в Москве. Совет НАТО рассмотрит выводы комиссии Газенвагена на утреннем заседании.
Брюссель отмел обвинения Москвы в подготовке неспровоцированного нападения — все переброски военной техники и снаряжения производятся в рамках давно запланированных учений НАТО «Принуждение к свободе», а не «Понуждение к миру», как полагают в Москве.
Юбилей Филиппа Киркорова привел к резкому росту индекса потребления гусиной печени и антибактериальных препаратов в Москве.
Потом до меня дошло, что историю про дырку в моем доме следует искать в местных новостях, и я минут десять азартно шарил в поисковых системах, формулируя различные варианты запросов. Впрочем, все это оказалось бесполезным — моя локальная техногенная катастрофа интересовала только меня.
Затем я наконец вспомнил про скайп и просто позвонил дежурному префекту в районную управу. Я не стал надевать наушники — воткнул один динамик в ухо, а микрофон придерживал свободной рукой.
Дежурный взял трубку после двух десятков звонков и отвечал поначалу крайне грубо, но, когда я назвал свой адрес и имя, его голос стал подобострастным до неприличия:
— Ох, такая честь для нас, Иван Андреевич! Вы можете звонить в любое время, вам мы всегда рады! Что за проблемы у вас, расскажите?
— У меня таджики дырку в капитальной стене проломили, на 26-м этаже, — сообщил я. — И еще цыгане по дому шастают, как собаки. Водку сперли, нагадили везде…
— Безобразие! Это просто возмутительно! — тут же отозвался дежурный.
— Вы примете меры? — нажал я.
— Да! Конечно! Мы обязательно примем меры! Спасибо, что позвонили! — заверили меня с удивительной экспрессией.
Это была очень странная реакция, и от неожиданности я сам отключился. Я просто не знал, что полагается дальше говорить, когда чиновник с тобой совершенно согласен.
— А ты чего, мужик, вправду ничего не знаешь, что ли? — донесся до меня писклявый голос от кухонной стойки, и я невольно поморщился, поворачиваясь лицом к этим убогим.
— Что я должен знать? — довольно искренне удивился я. — Наши взяли Тбилиси? Президент России принял ислам? Партия власти сдалась прокуратуре?
Обе разноцветные кофточки противно затряслись, дерзко хохоча, и я поднялся с кресла, медленно, но верно закипая. Я подошел к ним ближе и увидел, что моя бутылка из-под коньяка уже пуста. Это обстоятельство разозлило меня еще сильнее.
— Над чем ржем, гости дорогие? — спросил я, подходя к стойке и примериваясь к голубой кофточке. Бить по-взрослому бабу было все-таки как-то непривычно, а вот ее мужика, пусть и в прозрачной кофточке, воспитывать вручную, наверное, не так противно, как кажется.
— Вы извините, я вовсе не над вами смеюсь, — испуганно встрепенулся молодой человек, но было поздно — я уже завелся.
Я не стал бить его кулаком по напудренной морде, как следовало бы, а просто отвесил пару саечек и потом еще, не сдержавшись, как следует, подергал за уши. Экзекуцию он перенес молча, как нечто заслуженное, разве что сильно жмурился.
— Дурак ты, Иван Зарубин, — расстроенно сказала мне со своего места розовая кофточка. — Теперь с тебя последние баллы спишут, которые за наше спасение сначала начислили. Ты же почти спас нашу Родину, а теперь все испортил, дурачина!
Я посмотрел в ее дерзкие глазки, ища подвоха, но она лишь ухмыльнулась:
— Все пропало, Иван! Нам же всем теперь кранты! Газенваген всем нам теперь ожидается!
— Кому — нам? — Я подошел поближе и уставился на бутылку из-под коньяка. Там не осталось даже на глоток, и теперь я размышлял, можно ли послать эту розовую дуру в магазин или придется топать самому, потому что дура не пойдет, а этот ее утлый овощ тем более. Да и не донесут они водку — накостыляют им возле магазина добропорядочные граждане и выпьют за мое здоровье.
Розовая кофточка вдруг встала с табурета и присела на корточках рядом со своим приятелем, нежно поглаживая его по тощим ляжкам и совершенно игнорируя мое присутствие. Юноша по-прежнему жмурился, а по его гладким щекам катились слезы обиды и жалости к самому себе. Я бессмысленно потоптался рядом с ними, и тогда она рявкнула, кривя тонкие губы:
— Иди телевизор включи! Сам все увидишь, дебил… Миротворец, мля.
Я послушно вернулся к креслу и включил телевизор.
На экране появилась встревоженная физиономия ведущей новостного канала, а еще одно напряженное лицо строго смотрело на меня со студийного монитора.
— Семен, каковы выводы Комиссии по этике? Что за рекомендации получил Совет НАТО? — Голос блондинки-ведущей звенел от напряжения.
— Ох, Елена, боюсь, что все очень плохо, — хмуро отозвался Семен, оглядываясь в кадре по сторонам большого холла.
За спиной репортера вдруг началось беспорядочное движение людей в строгих костюмах, которых преследовали телевизионщики с огромными камерами на плечах. Еще несколько десятков фоторепортеров слепили их вспышками.
— Ага, Елена, вот и заседание завершилось. Сейчас Отто Газенваген сам расскажет журналистам, к какому выводу пришла его Комиссия и какие рекомендации даны Совету НАТО, — затараторил репортер, выходя из кадра.
Некоторое время камера показывала суету в холле, где перед толпой журналистов выстроилось в шеренгу несколько хорошо одетых мужчин с крайне серьезными лицами. Потом один из них сделал шаг вперед и заговорил по-английски. Репортер принялся синхронно переводить, заменяя непонятные слова тревожным блеянием:
— Комиссия под руководством уважаемого Отто Газенвагена, который, э-э, ранее поработал в Европе в качестве, э-э, в общем, известный уже европейцам политик. Так вот, Комиссия Газенвагена пришла к выводу, что жители Российской Федерации не соответствуют высоким стандартам европейского мулътикулътурного общества, стандартам ЮНЕСКО в области гуманитарных отношений, стандартам Второго всемирного клерикального конгресса и, э-э, в общем, еще какому-то стандарту мы не соответствуем, Елена, я не успел понять, какому именно, он очень быстро говорит.
Елена недоверчиво покачала головой, с изумлением оглядела свою выдающуюся грудь, совершенной формы талию и растерянно пожала голыми плечами в камеру.
— Каким еще стандартам мы не соответствуем, Семен? Что за глупости, в самом деле? — сердито воскликнула она.
Семен, не слыша возмущенных комментариев из студии, продолжал упрямо переводить:
— …Целью работы Комиссии по этике был мониторинг социальных настроений и, э-э, еще чего-то интересного в российском обществе. Э-э, изучались процессы укрепления демократии, социальной справедливости, сохранения исторической преемственности. Развитие мулътикулътурного гуманитарного взаимодействия в контексте современных тенденций и, э-э, все такое. Двенадцать реперных источников изучались без их ведома, но в соответствии с европейскими правилами мониторинга, с соблюдением всех необходимых формальностей и законодательного акта «О свободе информации», а также, э-э, других актов и законов…
— Семен, будет лучше, если вы своими словами перескажете, а то ничего не понятно, — осадила его ведущая.
— Да мне самому не все понятно, Елена, — признался репортер. — Кажется, помимо пиплметров от Геллапа, для мониторинга дополнительно использовались еще двенадцать человек проживающих в России. Искусственно создавались определенные коллизии, а комиссия фиксировала реакцию объекта с помощью видеокамер и свидетелей.
— Ну и каков же результат? — заинтересовалась Елена.
— Отто Газенваген говорит, что никто из испытуемых не набрал больше 45 баллов по тесту Ганди-Соланы-Арафата, а чтобы страна была признана мультикультурной, нужно получить в среднем не менее 50. Тесты безнадежно провалены, и теперь Совет НАТО должен принять решение.
— Какое еще решение? — насторожилась ведущая.
— Э-э, члены Комиссии как раз сейчас говорят, что это должно быть взвешенное и адекватное решение, — отозвался репортер.
— Ну хорошо, мы вернемся к этой теме позже, — легко завершила беседу ведущая. — К другим новостям. Министр сельского хозяйства России назвал смехотворными обвинения международной организации «Репортеры против тирании». Напомним, в своем меморандуме эта организация обвинила российских производителей в низком уровне гуманизма в сфере животноводства и птицеводства. Есть у международных правозащитников серьезные претензии и к российским пчеловодам…
Я сделал звук потише и повернулся к своим гостям.
— Ты еще можешь спасти мир, — патетично крикнула мне от кухонной стойки розовая кофточка.
— Мы верим в тебя, Зарубин, — сипло добавила голубая. — Прикинь, нашу с тобой Родину реально бомбить сейчас начнут, если ты не спасешь ее! Ты и есть тот самый двенадцатый реперный источник — на тебя вся надежда. Давай, Зарубин, ты же патриот или кто?! Вставай! Действуй!
Я действительно встал, потрясенный торжественностью минуты. Из дыры в стене потянуло свежим утренним ветром, и я подошел к ней поближе, расправляя плечи и вглядываясь в наливающееся пронзительной синевой небо. Внизу, на детской площадке у дома, я заметил огромную толпу людей. Некоторые из них держали в руках транспаранты.
Я пригляделся: «Мы верим в тебя, Зарубин!» «Иван — мы с тобой!», «Все люди братья!», «Россия вспрянет ото сна!», «Партия сказала “надо!”, народ ответил — “есть”!», «Победа будет за нами!»
Я улыбнулся и помахал рукой. Меня заметили снизу, отозвавшись радостным гулом и криками, а потом запели что-то радостное, бодрое и воодушевляющее. Мир, в сущности, прекрасен, а все люди действительно братья, подумал я и снова улыбнулся им всем
— А что мне надо сделать-то? — Все с той же рассеянной улыбкой я повернулся к своим чудаковатым гостям, которые уже не казались мне такими противными. Ребята как ребята, хотя и немного странные.
Розовая кофточка вздохнула:
— Такие дела, Зарубин. Там, в Европе, странная система подсчета баллов. В общем, тебе надо поднабрать за оставшийся час еще хотя бы баллов сорок, а то у тебя сейчас меньше десяти. Зато, если ты наберешь эти дополнительные баллы, тогда суммарный результат по всем контрольным точкам станет выше пятидесяти. И Россия будет спасена. Сейчас весь мир смотрит на тебя, как на «Евровидении». Дерзай, Зарубин. Набери уже баллов для Родины! Родина у нас одна, Зарубин! Ты ведь любишь Родину, Зарубин? Или ты реально не понимаешь, как надо действовать?
— Как? — Я подошел поближе.
— Больше всего очков европейцы дают за нетрадиционный секс с альтернативно одаренными людьми. — Розовая опять коротко вздохнула. — За один акт сразу двадцать пять баллов начислят, так что, если два раза успеешь, как раз полтинник заработаешь. Это реальная тема, она в ПАСЕ точно прокатит, зуб даю!
— Во имя мира и добра, Зарубин! — сипло добавила голубая кофта, потирая красный от саечек лоб и малиновые уши.
До меня наконец дошло, о чем они рассуждают, но я пребывал в таком глубоком ступоре, что даже мычать не мог от возмущения.
В прихожей послышался шум, потом хлопнула дверь, и в мою гостиную вошел Вольф Владимирович собственной персоной.
— Ну что, кто тут у нас объект RUS-12? — Партийный босс по-хозяйски огляделся и пошел ко мне, расстегивая на ходу брючный ремень. — Или ты Родину не любишь? — добавил он, увидев мое лицо.
— Бомбардировщики НАТО приведены в состояние повышенной готовности и находятся на взлетных полосах в ожидании команды «старт»! — заполошно вскрикнул телевизор.
«Господи! — взмолился я, поднимая глаза к потолку. — Ты что, действительно хочешь этого от меня?!»
— Генеральный секретарь НАТО признал, что альянс может отменить решение о бомбардировке в течение ближайших 30 минут, если подтвердится информация о сорока дополнительно набранных россиянами баллах, — заверил телевизор и деликатно выключился.
— Не тушуйся! Если что, я тебе помогу, миротворец! — обнадежила розовая кофточка, сбрасывая туфли и сладко потягиваясь.
— Ломаю вас всех в моих объятиях, — закричал партийный босс, срывая с себя рубашку.
— Свет хотя бы погасите, — сказал кто-то чужой моим голосом, и наступила тьма.
Назад: Глава восьмая ПИЛОТ
Дальше: Глава десятая СИСАДМИН ТОЛИК