Книга: Ты победил
Назад: Глава 23 Заговор фиников
Дальше: Глава 25 Освобождение

Глава 24
Девкатр

Тот же день
1
Когда Эгин вышел из Раздавленного Времени, Сорго, Лорма и горцы только-только успели разглядеть три обездвиженных тела и великолепный меч, оставшийся без хозяина.
– Гнорр… тоже? – первым делом спросил у Эгина обескураженный Сорго, который успел влюбиться в Лагху чистой любовью молодого эрм-саванна. Ему почему-то возомнилось, что гнорр обязательно сделает его офицером Свода Равновесия.
– Нет, – устало отмахнулся Эгин, – хотя гнорру сегодня досталось крепко.
Эгин вздохнул. Он снова стал старшим офицером Свода Равновесия на Медовом Берегу. И вообще самым старшим, самым главным и самым ответственным, Шилол раздери эту проклятую жизнь!
Сейчас придется опять отдавать приказания, убегать, волочь тело этого проклятого Лагхи и его распроклятый меч… ведь никто же не отменял двух тысяч пехотинцев Хилларна, которые сейчас продираются через руины Ваи, опасливо обходя зловонные туши шардевкатранов, обездвиженную плоть костеруких и своих растерзанных сослуживцев, которым не повезло попасть в первую волну высадки…
Думая так, Эгин оценивающе поглядел на чудовищный двуручник Кальта Лозоходца. А то, когда он кроил череп Ибалару, как-то толком не успел распробовать… Отменная стальная дубина. Если не убьешь таким с трех ударов – отвалятся руки. И как только Лагха с ним управляется?
Лога восторженно пританцовывал у ног аррума, и Эгин благодарно потрепал пса за холку.
– Ты у нас сегодня герой… – пробормотал он.
«Хотя кто сегодня не герой?» – подумал аррум и уже собирался гаркнуть «Ну ладно, раздолбаи, отдышались и хватит!», как вдруг за его спиной раздался жуткий, клокочущий хрип-клекот Сорго.
«Все ему неймется, пииту», – с отвращением, которое, впрочем, быстро сменилось дружеским сочувствием, подумал Эгин, оборачиваясь.
Сорго снова входил в свой мрачный вещий танец. Его левая нога как-то сама собой подобралась. Учитель чудом удерживался на правой, раскачиваясь из стороны в сторону и балансируя двумя руками, которые вдруг обрели поистине змеиную подвижность. Сорго был бы смешон, если бы не был страшен.
К огромному удивлению Эгина, прежде чем уста Сорго успели разверзнуться, к нему подскочил Снах и одним деликатным пинком под колено уронил учителя на заботливо подставленные руки. Затем горец опустил Сорго на землю и пару раз звонко хлестнул по щекам.
– Теперь хороший, – сообщил Снах Эгину, ухмыляясь до ушей.
Да, теперь Сорго был если и не вполне «хороший», то по крайней мере более или менее приемлемый. Его глазам вернулось осмысленное выражение, он прокашлялся и испуганным голосом сообщил:
– Милостивые гиазиры… Я не знаю, как назвать то, что мне открылось… Мне было бы удобнее восьмистопным трехдольником Астеза…
Лога, который до сего момента был сравнительно спокоен, сорвался в безудержный заливистый лай, обращенный в сторону городских развалин. И если Сорго еще можно было приписать излишнюю впечатлительность, то Логе Эгин доверял, как «облачному» клинку.
– Нет! – рявкнул Эгин, которого начали одолевать самые недобрые предчувствия. – Быстро, внятно и прозой!
– Хорошо… – поморщился Сорго. – Я узрел под землею нечто… И это нечто…
– Шардевкатран? – осведомился Эгин.
– Нет, – сказал Лагха, который пришел в сознание и теперь стоял на колене, не в силах подняться, ибо его левое бедро было проколото «облачным» клинком Эгина. – Это девкатр.
Лагха был бел как молоко, и вид у него был совершенно пришибленный.
– Милостивые гиазиры, может быть, кто-нибудь поможет подняться на ноги гнорру Свода Равновесия? – осведомился Лагха спустя десять ударов сердца, на протяжении которых Эгин лихорадочно пытался вспомнить, знает ли он какие-либо способы борьбы с девкатрами. Может, они боятся криков «кыш»?
2
Много путей исхода из мира Солнца Предвечного имеет душа, освобожденная от оков плоти сталью, магией, болезнью или беспощадным временем – неусыпным, слепым и неумолимым вершителем любой жизни.
Душа праведного воина восходит к Зергведу, как учили в Харрене во времена Кроза, далекого пращура Элиена Звезднорожденного, или к Намарну, как принято называть Зергвед в Синем Алустрале. Но посвященные говорили, что восхождение к Зергведу – пустая поэзия, а в действительности после смерти человека семя его души попадает в Земли Грем, из которых Святая часто поминается всуе по всей Сармонтазаре, а о Проклятой мало кто знает. Знающие же предпочитают словам молчание, и потому о Проклятой Земле почти никто ничего не слыхал.
После попадания в Земли Грем, говорили посвященные, семя души может разрешиться в нескольких судьбах.
Первая Судьба – для душ, отягощенных злом. Такое семя души попадает в зловонные болота Проклятой Земли и произрастает в ней химерическими растениями, равных которым не знают под Солнцем Предвечным. Разве только вспомнить Огненную Траву ноторов.
Смотрители и Твари Проклятой Земли собирают горькие плоды с этих невиданных и неописуемых растений долгие столетия и назидательно сжигают их, наставляя душу, заключенную в безмолвствующей, но вечно внемлющей растительной плоти, приносить плоды сочные и сладкие. И когда это наконец происходит – а рано или поздно начинает плодоносить даже самый закоренелый грешник, – из добрых плодов приготовляют сладчайшую росу, которой одною и питаются Смотрители и Твари Проклятой Земли. Напившись хмельной росы, ликующие Смотрители и Твари торжественно испепеляют доброе растение, ибо в нем нет больше простого зла и нет нужды наставлять его больше, но и плодоносить в Проклятой Земле оно впредь не будет. А освобожденное семя души, подхваченное Ветрами Воплощения, возвращается в Круг Земель, избавившись и от зла, и от памяти о своем очищении. Вот почему новорожденный приходит в мир как бы в беспамятстве и его надо учить всему заново. Таково большинство живущих.
Вторая Судьба – для душ, чистых в земной жизни. Эти семена попадают в Святую Землю Грем и произрастают там растениями дивными, похожими то на кедры, то на маки, то на дубы, но несоизмеримо более прекрасными. Смотрителей и Тварей в Святой Земле нет. Каждый цветок, каждое дерево, каждый стебель обретают там себя в блаженном покое до Исхода Времен. Постигшие верхние ступени искусства та-лан отражений могли сохранять память о тех местах и сознательно побуждать свое растение произвести семя собственной души, которое, будучи уловлено Ветрами Воплощения, вновь приходило в Круг Земель. Та-лан Отраженные возвращались в мир Солнца Предвечного, дабы вновь вкусить от его убогих, но неповторимых радостей и способствовать другим душам скорее обрести покой в Святой Земле.

 

Но эти две Судьбы еще не вся правда. Потому что со времен Хуммера Пути искажены и с каждым его Вздохом их первоначальный узор искажается все сильнее. Золотые Цветки кочуют с места на место вслед за скрещеньями Путей Силы, и всегда есть опасность появления Черных Цветков. Иногда – чаще волею направленной магии, нежели случая, хотя происходит и так и этак – семя души не выходит на Путь Пустоты, уносящий его в Земли Грем, а остается в ловушке искаженных Путей Силы. Веками семя души может блуждать во тьме или покоиться на дне Цветка – Золотого или Черного, – пока могучая воля и тайное искусство не пробудят его к жизни-вне-плоти, воплощению в теле Сделанного Человека или в Измененной материи девкатра.
Многое еще говорят посвященные и о многом спорят в ученых местах Ита, о многом молчат Предписывающие Гиэннеры и пар-арценцы Свода Равновесия.
Но и это не вся правда. Ибо с тех пор как Дышит Хуммер и Грядет Тайа-Ароан, мир утратил простоту.
Та-лан Отраженный может теперь прийти не из Святой, а из Проклятой Земли, и притом прийти неочищенным и сам не подозревать об этом после воплощения, пока он не втянется в разрушительные и преступные деяния по наущению Хуммера.
Семя души можно расщепить на две раздельные половины и воплотить в разных телах, как сделал некогда Авелир над телом Ибалара.
Семена разных душ можно связать внечувственной, но нерушимой связью «цепи теней», и одна душа, покидая свою телесную оболочку, выдернет прикованную к ней душу из чужого тела, хоть бы то и находилось за пять тысяч лиг.
А о семенах душ, идущих Пестрым Путем, не ведомо ни одного слова правды.
3
Ирония Лагхи пропала всуе: подняться ему никто так и не помог. Потому что в этот момент кокон девкатра раскрылся.
Земля сотряслась один раз. Беззвучно, но сильно. На ногах не удержался никто.
Свист, который быстро перешел в гнетущее гудение, оставляющее в душе чувство полной и конечной безысходности, обрушился на них, казалось, прямо из поднебесья, а не со стороны Ваи, как следовало ожидать.
– Да что же это такое? – пролепетала Лорма, потирая ушибленное колено.
Вслед за воем миру Солнца Предвечного явился девкатр.
Он вышел к свету за восточной окраиной Ваи, скрытой от Эгина, Лагхи и их спутников холмами. Там, где вся земля была изрыта «гремучим камнем», где исходили паром грязные озерца, заполненные останками костеруких, где в затопленных лазах быстро разлагались коконы его сородичей, пробитые ударами костяных конечностей Переделанных Человеков, ему повезло уцелеть. А миру повезло, что уцелел лишь он один.
Фонтан жидкого огня, испаряющего на своем пути и воду, и останки, и самую землю, взметнулся над холмами, предвосхищая его появление. А вслед за ним из новообразованной шахты поднялся и завис на высоте трехсот локтей девкатр.
Девкатр, Измененный в сравнении со своими древними пращурами, как солнце, будь оно Измененной луной.
Девкатр, словно бы погруженный в багровое облако крыльев, трепещущих с неподвластной глазу быстротой.
Девкатр, огромный, как «черепаха» южан.
Девкатр, поводящий из стороны в сторону исполинской головой, более всего похожей на увеличенную многократно голову тура. Тура, которому бы Измененная природа повелела родиться плотоядным.
Холодные полусферические глаза, впивающие каждую мельчайшую подробность сущего, каждую былинку на склонах Большого Суингона и каждый солнечный блик на морской глади, были лишены блеска и черны, как уголь в наглухо запечатанном сосуде. Девкатр оценивал мир, неспешно поворачивая свое массивное тело, которое, казалось, держится в воздухе не биением его крыльев, а крепчайшими невидимыми нитями великанского кукловода.
Небеса содрогнулись при виде этого исчадия бездн, древних магий и извращенных Путей Силы. Тучи были разорваны лучами солнца и разошлись в стороны – столь же стремительно, как до этого они захлопнулись на небосводе, пряча Медовый Берег от дневного светила.
4
Девкатра увидели все.
Южане, занявшие Ваю, были почти прямо под ним. Трепеща в ужасе, они под окрики командиров сбились на уцелевшей части городской площади в жалкое подобие «ежа».
Южане, оставшиеся на «черепахах» и галерах, испытывали двойное изумление. Ибо, появившись полчаса назад из плотной дымки на юге, со стороны проклятого Сим-Наирна, и описав вокруг флота Хилларна дугу так, чтобы оказаться от заякоренных до времени «черепах» на востоке, в море как раз напротив девкатра замер трехмачтовый быстроходный парусник под аютскими и, к огромному удивлению Адорна, варанскими княжескими знаменами. На боевой галерее парусника красовались жерла готовых к бою «молний Аюта».
Афах покинул Адорна вместе со второй волной десанта еще до того, как парусник обнаружил свое присутствие. Адорн не осмелился на свой страх и риск атаковать загадочного гостя.
Во-первых, неприятельские «молнии» были куда дальнобойнее и разрушительнее «темного пламени», а во-вторых, с Аютом Ихша все-таки воевать не собирался.
И вот теперь, когда над Ваей зависла невиданная тварь, Адорн приказал задрать повыше стволы-огневержцы и ждать. В конце концов, город захвачен, что думают на аютско-варанском паруснике – неизвестно, а что помышляет гудящее чудовище – и подавно. Все еще может обернуться к лучшему.
Вдруг тварь угробит аютских гостей, не тронув южан, как знать?
5
«Как знать?» – эта же мысль билась в висках Вирин, изучающей девкатра в дальноглядную трубу с борта «Лепестка Персика». За ее спиной раздавались резкие команды Куны-им-Гир.
– Позволительно ли мне осведомиться, дамы, что происходит? – спросила Сиятельная княгиня Сайла исс Тамай, не отваживаясь смотреть в сторону исполинского пламенного бражника.
Вместо этого она восхищенно наблюдала, как на просторной палубе между мачтами строятся в пять шеренг лучницы Гиэннеры.
Полутораростные тисовые луки…
Ладные колчаны со стрелами, покрашенными в разные цвета – красный, желтый, зеленый, ядовито-синий и черный…
Блестящие наручи на левой руке – чтобы тугая тетива не отбила запястье…
Легкие пурпурные блузы, под которыми, как не сомневалась Сайла, укрыты нагрудники из шардевкатрановой кожи (сама княгиня с утра облачилась в такой же по настоянию Куны-им-Гир)…
Пышные сафьяновые береты, полностью закрывающие от взора стальные шлемы на головах лучниц…
И чего Сайла уже совсем не понимала – десять мужчин, в число которых вошел и муж Куны-им-Гир. Все – с длинными двойными флейтами. Не войско, а блистательный придворный смотр. И что может быть лучше этого?!
– Вам, услада губ моих, позволительно все, – кивнула Вирин, не отрывая глаз от девкатра. – Мы готовимся уничтожить тварь, как только она станет опасна.
– А когда она станет опасна? – с дрожью в голосе осведомилась Сайла.
– Она уже очень опасна, – вздохнула Вирин. – Но есть надежда, что первым делом девкатр примется за южан. И мы, разумеется, препятствовать ему не будем. А потом мы расстреляем его.
– А вдруг он просто улизнет от вас и набросится сразу на Сим-Наирн? Или на Новый Ордос?
– Не улизнет, – с удивительной уверенностью заметила Вирин. – Кто бы там ни был, он обязательно начнет убивать здесь и сейчас. Потому что сегодня вокруг Ваи собралось слишком много сладких ему жертв.
– Что значит «кто бы там ни был»? Там ведь девкатр – и больше никого.
Вирин резко обернулась и посмотрела на Сайлу в упор.
– Не искушайте судьбу, услада губ моих. Ответ на этот вопрос может убить вас.
6
– Это, надо полагать, и есть девкатр, – пробормотал Лагха, отвечая Лорме. – Как вы думаете, аррум?
Эгин лежал в пяти шагах от Лагхи лицом вниз, накрыв всем телом меч Кальта Лозоходца. Эгин не ответил Лагхе. Наверное, не расслышал вопроса.
– Аррум?! – настойчиво окликнул его Лагха.
Эгин даже не пошевелился.
Наверное, без сознания. Лагха наскоро прощупал Эгина своим Взором и обомлел.
Эгин, аррум Опоры Вещей, был мертв. А что еще сказать о человеке, чье тело оставлено семенем души?
7
Девкатр переместился неожиданно. Басовито гудящее «ж-ж-ж-ж», несколько неуловимых мгновений – и девкатр, проскользив боком в сторону, уже завис над вайской площадью, над замершим «ежом» южан, которых удерживал на месте страх, лишивший их последних сил. А там, где девкатр был раньше, осталась лишь дрожь знойного марева.
– Сыть хуммерова! – ахнула Сайла, позабыв обо всем на свете.
– Да, – процедила Куна-им-Гир. – Она самая.
– Отлично! – щелкнула пальцами Вирин. – Он выбрал первую жертву!
С этого момента события сорвались в головокружительный галоп и едва ли нашлась бы в тот день хоть одна пара человеческих глаз, которая воспринимала бы вещи такими, какими они являлись в действительности. Подлинная суть вещей открывалась лишь угольно-черным зрачкам девкатра.
Щепа деревянных вайских строений, клочья мертвой шардевкатрановой плоти, тела костеруких и южан, погибших в первой волне высадки, – все разнообразие косной материи в окружности полулиги от панцирной пехоты, сгрудившейся на площади, пришло в движение, ибо на неживое распространилась власть тонких тканей Изменения девкатра. Пришло в движение и поднялось стеной вокруг обреченного десанта.
Один короткий колокол напряженной тишины, нарушаемой лишь ровным гудением крыльев, – и, вспыхнув, словно рисовая тернаунская бумага, немыслимое сонмище изуродованных предметов ринуло к центру площади, закручиваясь в слитный пламенный вихрь.
Конец панцирной пехоты, красы и гордости Северо-Восточной провинции.
А потом, к огромному неудовольствию Вирин и великому облегчению Адорна, девкатр плавно опустился вниз – туда, где развеянные в золу и пепел смешались останки Руама, сына Афаха, солдат и костеруких. Девкатр сложил за спиной крылья и замер в дрожании раскаленного воздуха.
– Заснул, что ли? – неуверенно спросила Куна-им-Гир у обескураженной Вирин.
8
Невесомые пепельно-серые листья, беззвучно облетающие с мертвых деревьев. Сухое дно колодца и не шорох, но лишь ожидание сколопендр, которые приползут прислушаться к тому, как молчит твое сердце.
Вечность, которая есть миг. Миг, который есть вечность. Неразрешимое уравнение небытия. Он закричал и понял, что обречен на безмолвие. Ни звука. Только страх, непонимание, оставленность. Неужели это и есть Проклятая Земля Грем, о которой никогда не говорят вслух? В таком случае – когда же я прорасту?
И вдруг…
– Кто ты, воин, проливающий кровь, как воду?
Он не услышал так. Этот вопрос, сотканный из образов, из чьего-то расплывчатого лица в контражуре листьев смоковницы, из горного водопада, из победного звука, с которым меч находит дорогу меж пластинами чужого панциря, из ножа, холодящего кадык, из женской улыбки в сумраке незнакомой комнаты, из строчки, нацарапанной на глиняном черепке, не был услышан, нет, но был воспринят и понят, да. Но если то, что породило эти образы, можно было назвать голосом, значит, голос был раздраженный, настороженный, но вызывающий необъяснимое доверие. Он ответил:
– Эгин. Назови себя.
Он не ответил так. Но образ своей Внешней Секиры, собственное лицо вместе с зеркалом, его отражающим, готовность убивать, которую всегда невольно испытывает рука, возложенная на рукоять меча, – все это ушло от него в пустоту, прежде чем он успел осознать, что не может шевельнуть губами, ибо их нет у него больше. Пустота была глухой и черной, перед которой все его чувства были бессильны. Что-то убило его, убило мгновенно и бесчувственно – ибо он помнил свое падение от подземного толчка, но был бессилен вспомнить боль или мертвящий металл в своем теле.
Хохочущая жаба и удивленный ребенок.
– Ты называл меня Прокаженным, Кухом, Авелиром. А теперь я стал пустотой, облаченной в Измененную плоть. Но прости – я не верю тебе, Назвавшийся Эгином, ибо я не видел твоей смерти. Докажи себя.
Если это действительно Авелир, то он поймет.
Черный Цветок – он не знал, как помыслить лучше, и помыслил черную розу – клятва, зеленые виноградины, «Овель».
– Странно, Эгин. Ты очень непохож на себя. Я, впрочем, наверное, тоже.
– Ты видишь меня?! – Тысяча солнц и тысяча глаз, слитых в одном образе. Самое немыслимое в этой тьме без конца и начала.
– Конечно же, вижу, иначе как бы я мог говорить о тебе как о воине, проливающем кровь, как воду? – Невозмутимое спокойствие, едва заметная улыбка, дуновение морского ветра. – И ты сейчас увидишь меня.
Колодец не был бездонным. Высоко-высоко наверху появилось слабое нежно-зеленое сияние. Не образ сияния – но именно само оно как таковое, будто бы Эгин увидел его глазами своего старого доброго тела.
Сияние опустилось (или Эгин был поднят Авелиром?), и теперь он смог различить внутри него золотистый силуэт, в котором пробегали крошечные язычки черного пламени. Силуэт, к удивлению Эгина, ничем не напоминал саламандроподобного эверонота. Авелир выглядел как среднего роста и среднего же возраста человек, набросанный несколькими уверенными штрихами тернаунского художника-каллиграфа.
– Это и есть ты?
– Да, это и есть истинный я.
– Но ведь ты не человек, а выглядишь как…
– Не вполне верно. Семя души у меня, о невежливый Эгин, совершенно человеческое, как и у всех эверонотов. А вот мое саламандровое обличье – это плата нашего народа за спасение в войне Хуммера и Лишенного Значений. А вообще – ты бы на себя посмотрел. По тебе какая-то черная трещина змеится от левой пятки до правого уха.
– Что-о?! Какая трещина, я ничего… – Эгин воспринимал зрительно лишь семя души Авелира. Себя же он не видел вовсе. Словно был совершенно прозрачен для собственного взора, хотя какой может быть «взор» без глаз? Правда, Взор Аррума…
– Правильно, ты видишь только меня, а вот я – и себя, и тебя. Не забывай, я все-таки и при жизни мог несколько больше. А вообще – хватит болтать. У нас мало времени.
Что значит «хватит болтать» и «мало времени»? У них что – есть какие-то другие развлечения до того момента, как Пути Пустоты вынесут их души в Земли Грем, где их личности сотрутся вместе с памятью о прожитой жизни?
Эгин так и спросил.
– Хватит болтать – это значит, что пора действовать, – отрезал Авелир. – Сейчас я постараюсь воздействовать на эту крылатую тюрьму, чтобы ты понял, о чем я говорю.
9
Напряженное ожидание. Вирин молча смотрела на сложенные крылья девкатра в дальноглядную трубу, а Куна-им-Гир нервно постукивала по бронзовому поножу коротким тупым мечом из безупречно отполированного металла, который заменял ей командирский жезл. Сайла исс Тамай не отваживалась нарушить их молчание. Ото всей души она желала девкатру сдохнуть на месте, грозным «черепахам» южан – всем скопом пойти ко дну на ровном киле, а себе – проснуться в своей княжеской постели рядом с Лагхой Коаларой.
Но нет.
Вздымая клубы пепла и пыли, девкатр вновь взмыл вверх, в то же время поворачиваясь вокруг своей оси так, что его голова оказалась обращенной прямо на «Лепесток Персика».
– Подавай «готовность»! – выпалила Вирин.
Куна-им-Гир вздрогнула всем телом, словно ей за шиворот упал паук, и воздела вверх свой офицерский меч. В нем послушно блеснуло утомленное послеполуденное солнце месяца Гинс.
Разом взвизгнули флейты в руках мужчин, стоявших на флангах разбитого на два прямоугольника строя лучниц Гиэннеры. Четыреста Стражниц в одном слаженном многоруком движении извлекли стрелы из колчанов. Первая шеренга зарядила луки красными стрелами, вторая – желтыми, третья – зелеными, четвертая – ядовито-синими, пятая – черными. Теперь они были полностью готовы к Танцу Ткачей.
– Неужели они дострелят? – не удержалась Сайла.
Княгиня мало смыслила в военном деле, но все-таки несколько раз вместе с покойным супругом присутствовала на стрелковых состязаниях. Она знала, что стрелу больше чем на пятьсот шагов никак не пустить. А до девкатра на глаз было больше двух тысяч.
– Этими стрелами – да, – не без гордости заявила Вирин.
– Чего мы ждем? – осведомилась через плечо Куна-им-Гир. – Все готово, пора начинать.
Вирин подошла к ней и, нежно поцеловав в шею, проворковала:
– Потерпи немного и ничего не бойся. Он пока лишь смотрит на нас. Мы успеем всегда.
10
Если дух и душа не есть одно – значит, у Эгина захватило дух. А если все же одно – значит, образ духа.
Он видел. Он снова видел. И не смрадные болота Проклятой Земли, и не благоуханные долы Святой Земли, а привычный мир Солнца Предвечного. Но видел не так, как раньше.
Море – невесомое, прозрачное до самого дна, будто бы это не вода, а едва замутненный сизой дымкой воздух. На его поверхности парит гармоничное сооружение, о котором Эгин доподлинно знает, что оно мертво, но когда-то состояло из множества безмолвных живых существ, именуемых кедрами. А в центре сооружения – смертельная опасность. Там бьется и пульсирует неведомая сила, готовая в любой момент получить свободу и сокрушить его новое тело. Да, сооружение мертво, но живы его повелители. А правее сооружения – большая группа черных чечевицеобразных монстров и их тощих коричневых спутников. Эти гораздо уродливее, но зато они безопасны и этим сразу же вызывают у Эгина симпатию.
Где-то «за спиной» и в то же время внутри него заговорил Авелир:
– Кое-что получилось. Ты видишь, но, увы, твое восприятие уже сильно Изменено материей девкатра. Боюсь, трещина в твоем семени души даст о себе знать.
Последнее Эгин оставил без внимания.
– Девкатра?!
– Да, мы с тобой теперь вдвоем одухотворяем одного девкатра, как двое мужиков на ярмарке изображают одну корову, олух ты аррумский! – На Эгина вывалился полный мешок издевательских образов. Среди них особенно впечатляла матерчатая лупоглазая кукла, на лбу которой было написано тушью: «Эгин, аррум Опоры Олухов».
Авелир тем временем продолжал:
– Дело в том, что девкатры, с тех пор как они Изменились, – твари совершенно неживые и уж заведомо безмозглые. Они – как бы ловушки и мучители человеческих душ. Правда, как я понимал раньше, одному девкатру положена одна душа. Теперь оказалось – можно и две. Точно не знаю почему, но скорее всего из-за того, что мы оказались в жерле Черного Цветка и семена наших душ, подхваченные Путями Силы, вошли в плоть рождающегося девкатра. Я вот только не понимаю, как смог попасть сюда ты, если тебя никто не убивал.
Эгину было немного обидно за «аррумского олуха». Желая впечатлить Авелира своей сообразительностью, он сказал:
– Наверное, потому, что я человек Пестрого Пути.
Это действительно впечатлило Авелира.
– Откуда ты знаешь про Пестрый Путь?
К неприятному удивлению Эгина, над вопросом нависал созданный Авелиром образ глухой железной стены.
– От бесплотной Тары, одной из Говорящих Хоц-Дзанга.
– А, Говорящие Хоц-Дзанга. – В образах Авелира, перенасыщенных засохшим шиповником, Эгин уловил что-то сродни облегченному вздоху. – Хорошо, оставим это. Теперь, зная, что ты смотришь на мир глазами девкатра, который висит сейчас над сожженной Ваей, ты понимаешь, что это за гармоничное сооружение, в котором тебе видится одна лишь опасность, и что это за стечение уродов западнее него?
– Уроды – это «черепахи» и галеры южан. А вот этот одинокий корабль… Наверное, к южанам подоспела подмога. Какой-нибудь плавучий монстр, который оснащен при помощи Ибалара смертоносным оружием.
– Продолжим. – Авелир словно пересыпал сухой песок из ведра в ведро. – К твоему сведению, до того как начать разговор с твоей исключительно странной и, честно признаюсь, настораживающей тенью, я, воспользовавшись могуществом нашего нового тела, сжег за пять коротких колоколов две тысячи панцирных пехотинцев Хилларна. И, раз уж выпала такая редкая возможность, я намерен продолжить искоренение скверны, пока свет моего семени не угаснет окончательно. Тебе вопрос, ученик. Кого нам избрать следующей жертвой?
Слишком много всего навалилось… Вспомнить хотя бы собственную смерть… И вот неожиданно – такое могущество. Мнилось, что все кончено, что южане займут Медовый Берег и выгребут весь мед, а теперь оказалось, что он, Эгин, еще может победить.
«Тайный советник Йен окс Тамма спасает вверенный ему уезд от вторжения» – неплохое полотно для кабинета вайского градоправителя. Интересно, как девкатр смотрится со стороны?
– Отвечай на вопрос, ученик. Кого нам избрать следующей жертвой? – напомнил Авелир о своем существовании образом молота, выбивающего в бронзовой плите слог за слогом.
– Того, кто опаснее всего. Флагмана южан. Самый крупный корабль, стоящий в стороне от других.
Суковатый учительский посох обрушился на бритую голову, принадлежащую… ему, Эгину!
– Ответ неправильный, ученик. Во-первых, потому что на этом корабле знамена Варана и Аюта, которых твоя треснувшая душа не видит. Не понимаю, правда, почему, но факт есть факт – корабль явно дружествен Своду Равновесия. А для Медового Берега ваши костоломы во главе с Лагхой все же лучше, чем костоломы южан. Во-вторых, ответ неправильный потому, что на палубе корабля изготовились к стрельбе лучницы Гиэннеры. Это – верная гибель девкатру. Стоит его Измененной плоти погибнуть – и наши души, подхваченные Ветрами Пустоты, уйдут из мира Солнца Предвечного. И обе – в Проклятую Землю Грем.
11
Как и в первый раз, девкатр совершил свое перемещение с быстротой молнии.
– Я же говорила, – облегченно вздохнула Вирин и вновь поцеловала Куну-им-Гир в шею. Та подала взмахом своего меча команду «разрядить луки», затем резко повернулась на каблуках и ответила подруге долгим благодарным поцелуем.
– Ты мудра, – улыбнулась Куна-им-Гир, чуть отстраняясь и вновь подставляя свои уста устам Вирин.
Сия идиллическая пара имела удовольствие целоваться на фоне «черепахи» южан, которую быстро раскаляло докрасна огненное дыхание девкатра, зависшего над ней буквально на высоте вытянутой руки. Соседние «черепахи» пытались спасти свою товарку по несчастью, обрушив на девкатра десятки фонтанов «темного пламени».
Но то, что совсем недавно прошло против шардевкатрана-гусеницы, было взрослому девкатру-бражнику за ласковый дождик. Огонь хлестал по крыльям, по сегментированному тулову, по глазам девкатра, но он был неуязвим и лишь гудение его стало громче, басовитее и настырнее. Железный дом южан полностью потонул в густом молочно-белом паре, из которого то и дело доносился грохот разрушающейся обшивки, а после раздался один громоподобный булькающий звук – и все. «Черепаха», изощренное чудо кораблестроительного искусства южан, считавшееся неуязвимым для любого оружия в мире (кроме, разумеется, «молний Аюта»), благополучно пошло ко дну, унося с собой четыреста воинов, матросов и обслуги стволов-огневержцев.
А девкатр уже сменил позицию и завис над соседней «черепахой»…
12
Дышащее жаром брюхо девкатра с поджатыми к нему суставчатыми лапами теперь нависло прямо над его головой.
«Все погибло!!!» – беззвучно возопил Адорн, изо всей силы обрушив до боли сжатые кулаки на перила мостика.
До последнего момента он надеялся, что судьба улыбнется ему, что девкатр сменит гнев на милость или же просто сгинет как ночной кошмар – но нет. Адорн был обречен на надежду памятью о гневе Желтого Дракона. Адорн не мог отступить – он мог только победить или погибнуть. И еще Адорна поддерживала уверенность в том, что ужасный Афах, который сегодня поутру обнаружил свой истинный нечеловеческий облик и назвался Ибаларом, смог одержать победу там, на берегу. Значит, думал Адорн, Афаху-Ибалару будет по зубам и девкатр.
Так или иначе, было поздно что-либо приказывать. К Адорну внезапно пришло удивительное спокойствие, и он сел на палубу, подняв взор к злым небесам, затянутым багровой смертью.
Внешний мир растворился в зыбкой пелене, замкнувшейся грандиозным малиновым пузырем вокруг «черепахи». Железные листы обшивки пропитались едва ощутимой вибрацией, которая, казалось, проникает в самую суть вещества, заставляя его мельчайшие частицы трепетать с несвойственной им скоростью и тем нагреваться. Сидеть на палубе стало совершенно невыносимо.
Адорн вскочил на ноги. Скоро загорятся подошвы сапог. Мокрый насквозь от пота, Адорн решительно выхватил из ножен почетный кортик Левого Крыла. Да, он примет смерть воина, а не окуня на раскаленной сковородке.
Адорн взял кортик обеими руками и прикоснулся острием к своему горлу, примеряясь. Бить надо наверняка, иначе, если рана окажется не смертельной, останешься при сознании и умрешь все-таки как окунь, сварившись в собственной закипевшей крови.
Адорн примерился еще раз.
Он тянул время. Где-то в самом запыленном закутке его сознания еще теплилась надежда на всемогущего Афаха, на чудо, на Солнце Предвечное, на этого варанского Шилола, в конце концов, Шилол бы его разодрал!
Адорн в последний раз глубоко вздохнул и отвел кинжал подальше. Краем глаза он видел, что солдаты, в отчаянии застывшие на палубе, не решаясь броситься в кипящую воду, собираются последовать его примеру, обнажив короткие абордажные клинки.
В такие моменты всегда тянет на какую-нибудь громогласную глупость. Но вместо «Тысячу лет здравия, вечность славы – императору!» глотка Адорна от волнения породила лишь спазматический кашель. А когда он, перегнувшийся пополам, вновь распрямился в полный рост, девкатра над «черепахой» больше не было.
На палубе истошно вопил молодой солдат, поспешивший неудачно заколоться прежде своего командира.
Назад: Глава 23 Заговор фиников
Дальше: Глава 25 Освобождение