ГЛАВА 20
«На тысячу баранов хватает одного кнута, но остерегайся поднять его на волка».
Имам Шамиль
— Сейчас только с Петровки звонили. В Большом Кисловском переулке возле бывшей гимназии Брюхоненко обнаружен грузовик…
— Тот самый, что на рассвете угнан из — под Расторопино?
— Так точно. В нем связанный водитель. Проходивший мимо солдат Красноуфимского полка увидел знакомые номера и заглянул внутрь.
— Значит, водитель жив?
— Жив.
— Что ни говори, а этот Судаков положительно не желает лишний раз марать руки кровью.
— Видимо, так, Феликс Эдмундович.
— Шофера допросили?
— Допросили. Словесный портрет, который он дает, полностью совпадает с описанием Судакова и Згурской. Как утверждает, — секретарь поглядел в записи, — вышеупомянутый красноармеец Топорков, они хитростью отослали сопровождающего и внезапно захватили автомобиль. Так что он даже не успел применить оружие. Под прицелом револьвера водитель был вынужден провезти Згурскую и Судакова через контрольную заставу прямо в Москву. Неподалеку от Никитского монастыря ему было велено остановиться, после чего Судаков оглушил его. Наверное, потом Судаков сел за руль сам.
— От Никитского монастыря до гимназии — рукой подать. Зачем это ему было нужно?
— Возможно, беглецы намеревались и дальше продолжать свой путь на автомобиле, но их что — то спугнуло?
— Может быть, но вряд ли. Вероятно, они просто сочли неудобным оставить машину возле монастыря. Ладно, пока что внятного ответа на этот вопрос нет. Но ясно другое — Згурская и Судаков совсем рядом. Похоже, эта парочка просто издевается над нами! Еще немного, и оставили бы грузовик непосредственно под окнами Лубянки! Нет, положительно, я хочу понять этого Судакова! Что могло подвигнуть его — коренного пролетария, боевого краскома — перейти на сторону белогвардейского отребья?
Дзержинский подошел к столу и дробно застучал по нему длинными музыкальными пальцами.
— Орлинский на конспиративной квартире во Втором Зачатьевском переулке?
— Так точно, в доме Талей.
— Да, — вздохнул Феликс Эдмундович, и секретарю показалось, что он на мгновение заснул. — Совсем недавно здесь дневал и ночевал Шаляпин, а теперь вот мы…
В кабинете повисла долгая пауза.
— Соедините меня с Орлинским!
Оставшись один, Дзержинский устало прикрыл глаза и машинально снял трубку с телефонного аппарата в ожидании знакомого голоса.
— Слушаю вас, Феликс Эдмундович.
— Как продвигается наше дело?
— Доктор Кристенсен всецело поверил в разыгранный спектакль с побегом и теперь действует исключительно под нашим контролем. Вчера вечером он общался с Шапошниковым, и тот, как и предполагалось, загорелся идеей выручить из беды жену своего друга. Доктор предложил ему помощь, командарм ее принял. Пока о каких — либо конкретных действиях речь не шла.
— Понятно. Сообщите вашему подопечному, что Згурская точно в Москве. Шапошникову сегодня же доложат, что утром был угнан грузовик, принадлежащий автопарку Красно — уфимского пехотного полка. Полагаю, сопоставив факты, Борис Михайлович и сам поймет, на кого устраивалась облава и, следовательно, кто и куда из нее вырвался. Но в случае необходимости…
— Все будет сделано в надлежащем виде, Феликс Эдмундович!
— Не затягивайте! Времени мало.
— Конечно. Все сделаем.
— И следите, чтобы наживка не сорвалась с крючка.
— Рядом с Кристенсеном всегда находится наш человек. Очень надежный — из интернациональной бригады.
— Хорошо, — резко проговорил Дзержинский. — Обо всех новостях сообщать немедленно!
— Слушаюсь! — в тон ему ответил бывший статский советник.
Положив трубку, Дзержинский подошел к открытому окну. Погода стояла уже совсем летняя, но зелень пока не покрылась серой городской пылью и радовала глаз. Дзержинский, не отрываясь, глядел на аккуратные вагоны остановившегося на площади трамвая, в которые втягивалась ждавшая на остановке толпа. Еще пять лет назад казалось, что никаких трамваев больше не будет. Что все, чего добились своими действиями революционеры — большевики — это кровь и разруха, новая кровь и новая разруха после ужасной войны. А теперь уже видно, что жизнь возвращается на прежние рельсы, что у нее будут совсем другие станции. Очень хочется дожить и увидеть.
— Феликс Эдмундович, — раздалось за его спиной, — к вам гражданин Джунковский.
Председатель ОГПУ повернулся, оставляя по ту сторону окна яркий май и начавшую понемногу налаживаться жизнь.
— Голубчик, — обратился он к секретарю, — потрудитесь организовать нам с Владимиром Федоровичам кофе, да покрепче.
Джунковский прошел в кабинет, едва поприветствовав заклятого друга:
— Феликс Эдмундович, что это за странная история с моим похищением из санатория? Кто — то из ваших молодчиков обчитался Ната Пинкертона?
— Зря вы так, Владимир Федорович. Все, что было сделано, делалось исключительно ради вашей безопасности.
— Ну конечно. Для обеспечения моей безопасности не было иного средства, как погрузить меня в автомобиль на заднее сиденье, точно мешок картошки. Посадить едва не сверху пару держиморд и посреди ночи везти в Москву, к теще на блины!
— Владимир Федорович, совсем неподалеку от санатория, где вы теперь проживаете, был замечен очень ловкий и опасный террорист. Мы опасались, что его хозяева из — за рубежа, узнав, что вы сотрудничаете с нами, вынесли вам приговор и решили привести его в исполнение таким образом.
— Постойте, постойте, Феликс Эдмундович! При чем тут я, при чем тут какой — то приговор? Если я не ошибаюсь, вы устраивали облаву около Расторопино, чтобы изловить Татьяну Михайловну Згурскую и ее спутника.
— Да. Откуда вы знаете?
— Феликс Эдмундович, — Джунковский укоряюще вздохнул, — ведь я же не дитя малое. Пока мы ехали, нас по дороге трижды останавливали, и на каждой заставе мою личность с портретом сверяли. Но ответьте мне, ради бога, с чего вы взяли, что появление Татьяны Михайловны в этих местах как — то связано с моей особой?
— Мы решили подстраховаться, — немного виновато ответил Дзержинский.
Бывший шеф корпуса жандармов рассмеялся.
— Тут уж судьба сама меня подстраховала. Поверьте моему жизненному опыту: какие бы то ни было покушения с участием Татьяны Михайловны Згурской невозможны. Решительно невозможны! Что же касательно причины появления в этих местах… Она столь банальна, что просто лежит на поверхности. Расторопино — имение Згурских. Расторопинский конный завод устроил дед Владимира Игнатьевича — после войны восемьсот двенадцатого года.
— Неужели вы полагаете, что Згурская просто так решилась вернуться в бывшее имение мужа?
— А вы считаете это невозможным? Вы, наверное, представляете себе, что крестьяне, увидев молодую хозяйку, схватятся за топоры и вилы и кинутся на нее с революционным кличем «Долой!»? Смею вас уверить, Феликс Эдмундович, в жизни этих селян ничего более доброго и светлого, нежели Татьяна Михайловна, никогда не было. И, вероятно, уже не будет.
— Владимир Федорович! — возмутился Дзержинский. — Советская власть дала этим людям свободу, открыла им дорогу в будущее.
— Этим людям свобода нужна не более, чем мне буденовка и красные шаровары. У них была спокойная, размеренная жизнь и добрая хозяйка, которая построила для них бесплатную школу и больницу. Причем сделала она это от души, а не потому, что так было нужно. Что же касается светлого пути, то какой это путь? Покуда в вашей армии будет кавалерия, ей нужны кони. А значит, девять из десяти младенцев, родившихся в Расторопино, станут работать на том же заводе, как и их родители и деды. Феликс Эдмундович, как вам, неглупому, образованному человеку, невдомек, что царство божие невозможно на земле?
— Наш спор беспредметен, — мрачно отозвался Дзержинский. — Очень надеюсь, что мы оба доживем до той поры, когда вы, как честный гражданин, радеющий о пользе Отечества, должны будете признать правоту нашей партии. А сейчас давайте вернемся к Згурским.
— Как скажете, Феликс Эдмундович.
— Зачем, по — вашему, Згурская и ее соучастник прибыли в Расторопино?
— Возможно, у них попросту не было выбора. Но очень может быть и другое.
— Что же?
— Сегодня ночью ваши люди разыскивали двоих: мужчину и женщину. Однако, насколько я помню, у Владимира Игнатьевича и Татьяны Михайловны была дочь Ольга. Ее крестная мать — вдовствующая царица Греции, в девичестве великая княжна Ольга Константиновна, родная сестра шефа мингрельцев Дмитрия Константиновича. Если предположить, что младшая Ольга жива…
— Да, вы правы. Из Елчаниново Татьяна Михайловна скрылась вместе с дочерью!
— Вот ее скорее всего и следует искать в Расторопино.
— Действительно следует. Через эту царскую крестницу, пожалуй, мы легко выйдем как на Татьяну Михайловну, так и на ее мужа.
Середина мая 1924
Судаков недобро поглядел на тяжелую калитку с висячим замком.
— Вот так — так! Это что ж, прикажете через ограду лезть? — Он окинул взглядом высокий каменный забор и перевел глаза на Татьяну Михайловну.
— Погодите, голубчик, — улыбнулась женщина. — Здесь есть небольшой фокус.
Она подцепила ногтем петлю, на которой висел замок. Та легко поддалась, и Судаков увидел, как увеличивается щель между древесиной и ржавым железом.
— Слава богу, здесь все осталось по — прежнему, как в старые годы, — улыбнулась Татьяна Михайловна.
Она потянула створку ворот на себя. Гвозди, которыми была приколочена петля, легко вышли и остались торчать четырьмя бурыми клыками.
— Ишь ты! — присвистнул бывший начальник милиции.
— Это же моя гимназия. Я тут в старших классах училась, после Смольного. Давайте скорее, — Згурская прошла вперед, — и помогите мне. Надо аккуратно придержать вторую створку, чтобы гвозди стали на место. Мы всегда так делали, когда с уроков сбегали.
Судаков нахмурился, ему казалось, что учительница не могла, не должна была прогуливать уроки. Но Татьяна Михайловна не заметила укоризненного взгляда.
— А знаете, в этой же гимназии тремя классами младше меня училась Верочка Левченко. Я отлично помню — прилежная такая девочка. Очень хорошенькая. У нас ставили в гимназии спектакль «Ромео и Джульетта», и все спорили, кому играть Джульетту — ей или мне.
— Татьяна Михайловна, к чему это? — чуть раздраженно перебил ее Судаков.
— Ну как же! — почти обиделась его спутница. — Верочка Левченко на выпускном балу познакомилась с молодым юристом по фамилии Холодный и стала знаменитой актрисой Верой Холодной. Неужели вы не видели ее фильмов?
— Видел, — дернул плечом бывший краском. — Да только теперь — то она к чему?
Татьяна Михайловна разочарованно вздохнула:
— Здесь раньше был странноприимный дом Крестовоздвиженского монастыря. Для того калитку и закрыли, чтоб к нам побирушки не забредали. Но отсюда дворами можно легко пройти незамеченными.
— Вот и пойдемте. — Судаков подозрительно оглянулся вокруг. Москва пугала его своей огромностью. Чудилось, будто опасность таится за любой дверью, в любом окне, за фонарем — где угодно. И в то же время, заражаясь от вернувшейся в безмятежную юность спутницы, он ощущал подъем, едва ли не радость. И эти разнородные чувства боролись в душе Судакова, не прибавляя ему хорошего настроения.
Татьяна Михайловна двинулась вперед молча, не желая больше разговаривать с отчего — то помрачневшим собеседником. Ей вспоминались блаженные годы учебы в гимназии, спектакли, балы с юнкерами. Как бегала она в ближний Никитский монастырь за просвирками — они там были особо вкусные. После одного из рождественских балов за ней принялся ухаживать некий юнкер Ганин. Он дарил ей цветы, писал томные элегии и не желал слышать отказов. Когда на Арбате он вдруг увидел ее с Володечкой, то вспыхнул. Даже рассказывали, что хотел вызвать соперника на дуэль. А потом куда — то перевелся. Кажется, в мореходное училище…
При воспоминании о майских прогулках с подполковником Згурским у Татьяны Михайловны заныло сердце. Захотелось сесть и расплакаться от собственного бессилия. От того, что приходится бежать и прятаться, от нелепости происходящего вокруг. Учительница глубоко вздохнула, заглушая невольный всхлип, и услышала раздраженное ворчание Судакова:
— Ну что еще там?
— Ничего. Скоро будем.
Татьяна Михайловна остановилась в подворотне и поглядела вдоль улицы.
— Опасности нет, идемте.
«Где же, где же ты, Володечка? — думала Татьяна Михайловна, чуть не плача. — Приди, забери нас отсюда!»
Сама не ведая как, она словно знала, что Владимир Игнатьевич жив, что он думает о ней и непременно делает все возможное для их спасения. Как же иначе?
— Долго еще? — услышала она вопрос Судакова.
— Нет. Вон… — Татьяна Михайловна замерла, недоговорив.
Возле кованых ворот старого особняка в тени векового дуба, лузгая семечки, на табурете сидел милиционер.
— Вчера еще здесь никого не было, — прошептала она, растерянно оглянувшись на Судакова.
— А сегодня вот есть. — Петр Федорович обхватил рукой подбородок и задумчиво потер его. — Вот незадача!
Между тем милиционер поднялся, лениво подошел к легковому автомобилю, подъехавшему к воротам, наклонился, взял под козырек, о чем — то коротко поговорил и бросился отпирать ворота. Дождавшись, пока авто проедет, он снова вернулся на табурет и опять меланхолично принялся лузгать семечки.
— А другого подхода, часом, нет?
— Нет.
В этот момент к воротам подошли еще два сотрудника милиции, сопровождающие поповского вида бородача. На этот раз охранник даже не потрудился встать, а лишь кивнул на калитку.
— А знаете что, Татьяна Михайловна, давайте — ка рискнем. Сейчас если вон оттуда пойти, солнце парню в глаза бить будет. Даст бог, не спохватится.
— А если спохватится?
— То не дай бог. — Судаков покачал головой. — Лучше даже не думайте. Как говорится, не буди лихо.
Как он и предполагал, милиционер, вероятно, спозаранку охраняющий никчемные ворота, не стал разглядывать подошедших.
— Эй, браток, — окликнул его Петр Федорович, — здесь, что ли, раболатория?
— К прохвессору кого привел? — не то вопросительно, не то утвердительно откликнулся недреманный страж.
— Ага, к нему.
— Второй этаж. Там спросишь.
— Эк ты тут пристроился, — прикрывая собой Татьяну Михайловну, завистливо протянул Судаков. — Словно этот… кот ученый.
— То — то ж, что ученый! Завтра, сказали, будку поставят. Все чин — чинарем. А нынче — вот.
— Ну давай, браток, будь.
— И тебе не хворать, — равнодушно ответил милиционер, опять принимаясь за семечки.
— Как же мы дальше пойдем? — уже у особняка поинтересовался Судаков. — Этого телепня, слава богу, обошли, но в особняке еще как минимум двое, которые бородатого привели. А может, и больше.
— Не волнуйтесь, Петр Федорович, пройдем. — Татьяна Михайловна потянула его в сторону липовой аллеи, оглянувшись, повернула за угол здания и указала на неприметную дверку. — Дом старый, прислуги в нем было много. Чтобы под ногами не путалась, здесь почти за всеми стенами своего рода потайные коридоры для слуг.
Она достала выданный ей Дехтеревым ключ:
— Нас никто не увидит.
Профессор Дехтерев откинулся в кресле и потер виски. С утра, когда он только пришел в лабораторию, у ворот его встретил невыспавшийся милиционер, потребовавший мандат. На гневное замечание, что он — профессор Дехтерев, руководитель лаборатории, страж порядка заявил, что с завтрашнего дня здесь и вовсе установят пост ОГПУ и что приказ есть приказ.
«Господи, — думал Дехтерев, — что же теперь будет? Они придут, ни о чем не подозревая, и тут же окажутся в западне. Во что я втравил несчастную женщину?»
От размышлений его оторвал тихий стук, доносившийся из шкафа. Дехтерев не поверил своим ушам, встал из — за стола и прислушался, соображая, что делать дальше. Стук повторился. Профессор открыл шкаф, отодвинул висевшие там вещи и прошептал:
— Сейчас!
Затем вышел в приемную и объявил секретарше:
— Я принимать не буду пока. Сходи — ка распорядись, чтобы самоварчик поставили.
Заперев дверь на ключ, профессор бросился к шкафу.
— Сейчас, сейчас. — Он стал неловко отодвигать заднюю стенку. — Погодите.
Когда наконец образовался проход, он втиснулся в коридорчик для прислуги и быстро заговорил:
— Татьяна Михайловна, голубушка! Я так рад, что вы дошли! Тут такое происходит!
— Мы уж видели, — процедил Судаков.
— Прошу простить, друзья мои. Я не знал, я не причастен к этому. Но раз уж вы смогли пройти, теперь будет намного легче. Сегодня ночью мы все сделаем. А покуда вам придется здесь посидеть. А то слишком много милицейских ходит! Простите, — он покосился на форму Судакова, — тут вот еще какая история: несколько минут назад привезли некоего доктора с предписанием от командующего округом, что он прикомандировывается к моей лаборатории. Этого доктора я впервые вижу, но подозреваю, что он не иначе соглядатай! Надо соблюдать осторожность… Когда все разойдутся, я вас выпущу — отправимся искать вход в подземелье.
Середина мая 1924
Сергей Тимошенков утер пот со лба. Майский Париж был прекрасен, настроение — отменное, а полученный от мичмана Протасова аванс давал возможность устроить семье настоящий праздник. Все это было очень кстати, и потому сейчас, неся тяжелые сумки со снедью, вином и фруктами из колониальной лавки, он радостно улыбался солнцу, насвистывая в такт доносившемуся из окна аккордеону.
— У мсье тяжелая поклажа, — раздалось с обочины. — Уверен, мсье желает взять такси.
Тимошенков повернулся на голос. Желтый автомобиль с шашечками стоял чуть поодаль, маня открытой дверью. Возле авто топтался немолодой мужчина в шоферской кепке и кожаной тужурке, с добродушной улыбкой на простецкой физиономии. Капитан Тимошенков внутренне собрался, расправил плечи и немедленно захотел, чтоб его подвезли.
— Здравия желаю, ваше высокоблагородие! — «Мсье» расположился рядом с водителем.
— Доброго дня, Сергей Артемьевич. — Полковник Варрава завел мотор.
— Что — то случилось? Почему такая таинственность?
— Не случилось. Однако нельзя исключать, что объект пожелает изучить вас как можно пристальней и наймет кого — нибудь вести слежку. Лучше перестраховаться. — Георгий Никитич посмотрел на собеседника. — Вы согласны?
— Так точно, — подтвердил Тимошенков, в который раз с момента знакомства чувствуя во время разговора с контрразведчиком холодок между лопаток. Даже постоянная добродушная улыбка полковника казалась ему хищной.
— Как там ваш подопечный?
— Вчера после работы мичман сказал, что ему хочется отпраздновать удачную сделку, и пригласил меня посидеть в кафе, поскольку друзей у него здесь практически нет. После третьей рюмки Протасов сообщил по большому секрету, что две трети закупаемых им автомобилей на самом деле пойдут не в Аргентину, а в Совдепию.
— Он действительно был пьян или притворялся?
— Я почти уверен, что притворялся. Вначале говорил преувеличенно громко, но потом, когда речь дошла до конкретных предложений, заметно понизил голос. К тому же руки…
— Что руки?
— Когда со мной беседовал, то перебирал пальцами, точно играл на рояле.
— Понятно, — кивнул Варрава. — Что было дальше?
— Он рассказал, что люди, на которых он работает, делают огромные деньги на продаже большевикам товаров из списка запрещенных к ввозу в Совдепию. Я ответил, что завидую их оборотливости, а потом сказал, что очень скучаю по России и что из — за дурацкого стечения обстоятельств оказался далеко от родины.
— Насколько я понимаю, он поддержал эту тему.
— А как же. Пожалел, что здесь мои способности пропадают втуне, а Россия сейчас — страна неограниченных возможностей, и люди с головой и руками там могут горы свернуть. Я попросил его не травить мои раны, затем рассказал о портфеле с изобретениями Кречетникова: что эти документы сейчас на вес золота. Причем все равно — в Советском Союзе их использовать, или на Западе, — легко можно стать миллионером. Вот тогда — то он и сделал мне серьезное предложение.
— В чем оно заключается?
— Мичман предложил объединить усилия. На заводе «Рено» якобы знают, что автомобили пойдут в Россию, но из — за хороших прибылей согласны закрыть на это глаза. От изготовителя машины должны прибывать в сопровождении механика — для устранения неполадок и обучения местного персонала обслуживанию машин. Протасов готов добиться моего приема на работу в концерн в качестве такого механика.
Кроме того, он сказал, что в Москве у него остался добрый приятель еще по службе — сейчас он в немалых чинах в штабе Красной Армии и, без сомнения, не откажется помочь старому другу. После того как я достану портфель, мы совместно решим, как его лучше использовать. В любом случае французский паспорт поможет при необходимости вывезти документы на Запад.
— Весьма пагубная иллюзия, — чуть заметно скривил губы Варрава. — Теперь слушайте меня. Как мы уже говорили, предложение вы должны принять. Не без колебаний, но не затягивая. Далее. Специально для вас изготовлен ящик с двойным дном — для инструментов. В скрытом контейнере там находится литовский паспорт и удостоверение судового механика парохода «Сен Кристоф» британской компании «Аркос». Там же — крупная сумма в советских рублях и двести фунтов стерлингов. И подробные инструкции на случай перехода на нелегальное положение. В среднем корабли «Аркоса» бывают в Петрограде раз в два дня. Вы можете подняться на борт любого из них.
— Есть.
— Не беспокойтесь о вашей семье — они будут продолжать исправно получать оговоренное ранее денежное содержание вплоть до вашего благополучного возвращения.
— Благодарю вас, Георгий Никитич.
— Это лишнее. В России, конечно же, вам быстро объяснят, что бумаги Кречетникова не стоит никуда везти и лучше всего их использовать на месте. Соглашайтесь и начинайте собирать специалистов. Вот адрес. — Полковник достал из кармана исписанный лист бумаги. — Прочтите, запомните и верните мне. Как только дело пойдет, отправьте сообщение такого содержания: «Уважаемый Константин Николаевич! Надеюсь, вы в добром здравии. Сейчас мы снова начинаем большую работу, и я был бы рад видеть вас рядом с собой в прежнем составе. Безмерно уважающий вас, Тимошенков». Все понятно?
— Так точно.
— Если, паче чаяния, вы будете работать под чрезвычайно плотным наблюдением ОГПУ и активная деятельность окажется невозможной, в телеграмме вместо «Безмерно уважающий вас» напишите «С неизменным уважением». Это будет означать, что вам необходима помощь. Кроме того, если вам в Москве понадобится, так сказать, силовая поддержка, — Варрава достал из кармана тужурки блокнотный лист, — вот здесь варианты паролей и отзывов, а также места и условия конспиративных встреч. Прочтите и запомните.
— Слушаюсь, господин полковник.
— Что — нибудь еще говорил наш «аргентинец»?
— Так точно. Он проявлял тревогу по поводу генерала Згурского.
— Статья в «Пари трибюн»?
— Вы уже видели?
— Странный вопрос. Видел.
— Извините.
— Скорее всего письмо, выдержки из которого опубликованы в «Пари трибюн», советская фальшивка. Сейчас наши люди выясняют, каким образом оно попало в газету. Полагаю, сам же Протасов всю эту чехарду и устроил. Но в одном он не просчитался — комиссар Рошаль со вчерашнего дня уже четырежды звонил, разыскивая Владимира Игнатьевича. Так что резонно предположить, что следующим ходом благородный мичман изъявит готовность помочь генералу Згурскому скрыться от полицейских ищеек.
