Глава 7
10 августа, 12:26, шоссе Солнечноборск – Поляны.
С электричкой на обратном пути Света решила не связываться, сразу поехала на машине.
Ей казалось – после странного случая в переулке – нельзя медлить ни минуты, ни секунды. Если странное достало и здесь – надо возвращаться как можно скорее. События до сих пор шли по нарастающей. Кто может сказать, что произошло в лагере за минувшую половину дня?
На этот раз водителем оказался пожилой, на редкость молчаливый мужчина. Первую с начала пути фразу он произнес, когда до поворота с шоссе к лагерю оставалось меньше километра:
– Вот это да! Куда ж они такой колонной?
Света оглянулась. Их обгоняли пять бешено мчащиеся машин скорой помощи с включенными мигалками.
Вот и всё, поняла она. Не успела…
Света сжалась в комок на сидении, стараясь не думать, с кем и что произошло в лагере. И не удивилась, увидев, куда сворачивает обогнавшая их кавалькада.
Таксиста она отпустила на вершине песчаного холма. Мост, судя по всему, догорал и Свете не хотелось вниз, где в скоплении уткнувшихся в берег машин сновали люди в белых халатах, в серой форме и в зеленом камуфляже…
Она побежала по склону, напрямик, неприметной тропкой, — сворачивая гораздо левее этого скопления.
Отяжелевшая сумочка больно била по левому боку, раскаленный песок набивался под ремешки босоножек и натирал ноги. Надо было одеть брюки с кроссовками, надо было одеть…
Света твердила про себя эти бесполезные теперь слова единственно для того, чтобы отогнать рвущуюся откуда-то мысль о том, что спешить ей некуда, незачем и не к кому.
В стене сплошных деревьев мелькнул разрыв – Света увидела тот берег, увидела громадную старую сосну, росшую у волейбольной площадки и поняла, что надо пройти еще на сотню метров дальше, до узенького, из двух бревен, пешеходного мостика.
Но остановилась, вглядываясь в высоко вознесшееся над лагерем скопление сучьев, ветвей и хвои.
Ей почудилась какая-то неправильность в памятном с детских лет дереве. Что-то лишнее блеснуло червонным золотом в серо-зеленой кроне. Света прищурилась, прикрываясь рукой от солнца, – и разглядела маленькую фигурку в белом, раскинувшую руки между могучими горизонтальными ветвями. Различить еще что-либо на этом расстоянии было невозможно, но такие огненно-рыжие волосы имел только один человек в лагере…
Астраханцева. В той же крестообразной позе, какая привидилась в недавнем кошмаре… РАСПЯТАЯ.
– Не-е-е-ет !!! – Казалось, связки Светы сейчас лопнут от бешеного крика.
10 августа, 12:26, лес, старый карьер.
Мальчик по имени Тамерлан встрепенулся и замер, услышав скрытый от других призыв.
– Это она. Это точно ОНА, – не то подумал, не то сказал он.
Белобрысый толстяк (под слоем жирка у того имелись накачанные мышцы), трясший его за плечи, не услышал ничего. Лишь обрадовался нежданному пробуждению пленника. Ухватил мальчишку покрепче и собрался присупить к новой стадии развлечения… Тамерлан небрежным жестом смахнул вцепившиеся пальцы, вскочил на ноги, развернулся и легко побежал вверх по склону карьера – не проваливаясь и не осыпая песок.
Толстяк, выпучив глаза, смотрел на свои руки.
Остальная троица – тоже.
Правая конечность вывернулась под неестественным углом, а на левой, казалось, образовался лишний сустав, из которого вылезли наружу два белых и острых осколка кости. Кровь еще не потекла, и боль тоже пока не появилась.
Белобрысый несколько раз моргнул, не в силах поверить увиденному. Потом широко открыл рот и закричал…
10 августа, 12:26, лесная дорога.
Лешку Закревского отпустило , когда одна из пуль торнадовцев нашла к нему дорожку сквозь ветви и листья.
Он как раз вставлял очередной магазин – в левое плечо ударило, откинуло назад, впечатало спиной в нагревшийся на солнце валун. Несколько секунд Леша просидел не шевелясь, пытаясь понять и сообразить, что же с ним происходит… Рукав намокал кровью, но не в ране дело, чиркнуло по касательной, вспоров мякоть, ерунда, проблема в другом: ЧТО ПРОИСХОДИТ?
Он уже понял всё – но никак не хотел признаться себе, что не было никакого Вуковара и никаких усташей, а стрелял он, скорее всего, в своих, в тех, кто ловил в лесу сбежавших бандитов…
Левая рука онемела, потеряла чувствительность, магазин никак не хотел встать на место, затем встал будто сам собой…
А потом Леша понял, что все не всерьез, что сейчас упавшие поднимутся, живые и невредимые…
Это была игра, негромко сказал он вслух. Игра. И мы победили…
Стрельба прекратилась, торнадовцы притихли – и неподвижные фигуры, застывшие на песке в нелепых и уродливых позах; и живые, залегшие в густом подлеске и напряженно ловившие в прицелы малейшее движение, готовые разразиться новым свинцовым ливнем.
Всё, сыграли в “Зарницу” – знамя наше, подумал Закревский, улыбнувшись мягкой улыбкой, которую в последние дни никто не видел на его лице.
Звенящая тишина постепенно наполнялась звуками: робко, неуверенно пискнула наверху какая-то пичуга, словно спрашивая: ну что, вы закончили треск и грохот? могу я наконец заняться своими делами? Справа и сзади послышался легкий, на пределе слышимости, шорох, – один из торнадовцев решил отличиться и подкрадывался, старательно изображая Чингачгука…
Но всё было неважно, горн пропел и игра закончилась, пора снимать синие и зеленые повязки, возвращаться и со смехом вспоминать с врагами, снова ставшими друзьями, о перипетиях сегодняшнего боя, и вместе подтрунивать над неловкостью убитых в самом начале сражения – теперь воскресших и смеющихся со всеми; а вечером начальник лагеря поздравит победителей и старшая вожатая вручит героям картонные награды…
Лешка медленно развернул автомат прикладом вперед; что-то он должен был вспомнить, что-то важное, необходимое именно в этот момент и неуловимо ускользавшее… Наконец вспомнил, снова улыбнулся и произнес вслух фразу из сочинения маленького, смешного, лопоухого Димки-Ослика; сочинения, когда-то, совсем в другой жизни, прочитанного ему Светкой: “У положительного героя должен быть большой пистолет, чтобы стрелять отрицательных. Иначе разве он герой?”
Последние слова цитаты прозвучали у Леши неразборчиво – он осторожно, зачем-то стараясь не обжечь губы, сунул в рот горячее дуло, остро пахнущее сгоревшим порохом и раскаленным металлом; и быстро, не оставляя времени на сомнения и раздумья, надавил большим пальцем на спуск…
10 августа, 12:26, ДОЛ “Варяг”, сосна над волейбольной площадкой.
Невероятно, но Ленка Астраханцева услышала крик Светы.
Она подалась вперед и попыталась разлепить веки, покрытые спекшимся гноем. Последние несколько часов она молила об одном – потерять сознание, забыться, избавиться от пронизывающей все тело боли; от безжалостного, сводящего с ума солнца; от муравьев, неизвестно зачем проложивших тропу на вершину дерева и атакующих неожиданное препятствие; от неровностей ствола, стальными клыками впивающихся в измученный позвоночник. Пробитые ладони, как ни странно, не болели, она вообще не чувствовала рук, туго притянутых кожаным ремнем к могучим сучьям.
Ленка давно прекратила попытки ослабить путы или перегрызть и выплюнуть кляп. Ветер, сильный наверху, спасал ее от летучих кровососов – но заодно и глушил старания позвать на помощь слабым мычанием…
Она дернулась всем телом туда, откуда пришел скорей почувствованный, чем услышанный крик. Но ничего не увидела, слипшиеся веки пропускали лишь яркий свет полуденного солнца. Затем этот кровавый фон прорезала черная, стремительно расплывающаяся клякса и втянула в свой бездонный провал Ленку, сжавщуюся в комочек, в песчинку, в молекулу…
Астраханцева наконец потеряла сознание.
Умерла она спустя полтора часа.
10 августа, 12:26, ДОЛ “Варяг”.
Степаныч выругался вслух – уже не заикаясь и не растягивая певуче гласные. Он прошел весь «Варяг», но Рыжей нигде не нашел.
Похоже, он ошибся. Ошибся в способе охоты. Эту хитрую тварь надо брать из засады, и никак иначе.
Рядом, в самой высокой точке лагеря, возвышалась приземистая водонапорная башня. Ее крыша – идеальная позиция. Весь “Варяг” будет как на ладони. Успокоившаяся Рыжая выползет из своей норы – и получит свою пулю, дробь тут не поможет. Опытные охотники прицельно бьют жаканом на сотню метров – но Степаныч, стрелок от Бога, знал, что сумеет уложить проклятую сучку и на ста пятидесяти, и на двухстах, – пусть только высунется.
Он закинул ружье за спину, подпрыгнул, подтянулся, и стал взбираться на башню по пожарной лестнице, стараясь не задеть кошачьим тельцем о рыжие от ржавчины скобы-ступени.
Залитая битумом крыша оказалась усыпана хвоей и сосновыми шишками. Степаныч залег у квадратного окошка водостока, используя его как амбразуру. Расстегнул и положил рядом патронташ, достал из карманов еще две пачки с патронами.
10 августа, 12:26, Санкт-Петербург.
Почтенный предприниматель Булат Темирханович Хайдаров стоял возле своего “сааба”, припаркованного на Московском проспекте, у магазина “Арсенал”.
Он напрочь позабыл, что с утра собирался сесть в машину и поехать на Карельский перешеек. Забрать из этого идиотского лагеря сына, а заодно объяснить кое-кому, как можно, а как нельзя обращаться с уважаемыми людьми.
Теперь же Булат Темирханович никак не мог взять в толк, зачем купил многозарядную “Сайгу-410” и три коробки патронов к ней. Недавно, буквально несколько секунд назад, он знал прекрасно, почему и зачем, но знание это как-то разом ушло, улетучилось – как улетает сюжет яркого и красивого сна в последние перед пробуждением секунды.
На сухонького старичка, приценивающегося в том же магазине к здоровенным медвежьим капканам, Хайдаров не обратил внимания.
10 августа, 12:36, лесная дорога.
Майор по прозвищу Клещ подошел к трупу, лежащему в паре метров от колес “уазика”. Вгляделся. И понял всё.
Точнее, творящееся вокруг по-прежнему осталось диким и странным – но свою судьбу майор представил зримо: отстранение от должности, суд, и, скорее всего, срок…
У машины лежал мальчишка. На вид – лет пятнадцати-шестнадцати, не больше. И убили его по приказу майора.
Из рации доносился искаженный голос Кравца, он докладывал, что последний противник застрелился, и что автомат его – древний АК-47 – наверняка из захваченных в колонии, и что…
Майор всё слышал, но не понимал ничего. Стоял и тупо смотрел на тело мальчишки. Машина продолжала чадно гореть, припекало, по лицу обильно струился пот – майор не замечал этого.
Затем помотал головой, сбрасывая наваждение, и снова стал собой – собранным и жестким. Сделал знак двум бойцам, – они, отворачивая лица от жара, подхватили тело парня и оттащили подальше от “уазика”. Автомат остался лежать у самой машины, к нему было не подступиться.
А ведь всё не так просто, подумал майор, рассмотрев окровавленную дыру на милицейском кителе, из которого Миха не успел выбраться, запутавшись в портупее. Китель-то снят почти наверняка с трупа, у парня раны на соответствующем месте нет… Зато имеется в наличии пистолет в кобуре, и второй – заткнутый за ремень камуфляжных брюк. И в Тунгуса сей юноша бледный со взором горящим палил вовсе не в видах самообороны. Всё совсем даже не просто…
Бойцы подтащили второго мертвого пассажира “уазика”, на вид еще младше, и положили рядом, между Михой и Пашей Скворцовым. Остальных попавших под пули спасли броники, но из строя пострадавшие вышли надолго. В себя после контузии будут приходить не меньше суток. А Тунгусу после трех пуль в упор придется в госпитале покантоваться…
У второго мертвого паренька ничего криминального и подозрительного не обнаружилось, – болтавшийся за спиной автомат оказался игрушкой. Мешковатый камуфляж из непрочного х/б был торнадовцам незнаком. Из нагрудного кармана торчал краешек замызганной картонки.
Майор вытащил, прочитал написанные разноцветными фломастерами буквы:
ДОЛ “Варяг”
4-й отряд
Укропин Слава
рядовой
“Варяг”… Интуитивные опасения майора оказались правильными. Но что значит: “рядовой?” Каких войск, интересно?
Раздумья прервал крик бойцов, пошедших за четвертым трупом:
– Живой!
Майор подошел.
Кирилл Ященко по прозвищу Слон лежал на спине. Глаза были открыты. Штанина намокла красным, на бедро торопливо наложили жгут. Большей части шевелюры Слон лишился в пламени взорвавшегося бензобака. Лицо почернело, но майор видел, что в основном это копоть, лишь кое-где ожоги первой-второй степени. В общем, жить будет.
– Чем же вы тут занимались, ребятки? – негромко спросил майор, не ожидая ответа.
Но Слон ответил.
Его почерневшие губы искривились в усмешке – и появившиеся на них от этого движения трещинки тут же закровоточили. На черном фоне кровь казалась неправдоподобно яркой.
– В войну мы играем, дяденька, – хрипло сказал Слон. – В “Зарницу”. Вы тоже? А за кого?
Шок, подумал майор, – и ошибся. Спросить что-либо еще он не успел. На связь вышел Минотавр. Его группа наконец добралась до “Варяга” – и тут же попала под огонь снайпера, успевшего до того уложить нескольких обитателей лагеря.
Майор зарычал.
…Через несколько минут им повезло, впервые за этот день. Подвернулся транспорт, японский микроавтобус-”тойота” – крохотный, похожий на игрушечный. Какая-то фирмочка проводила коллективный выезд по грибы, невзирая на запрет областной администрации, закрывшей от посещений пожароопасные леса. Впрочем, судя по отсутствию корзин, сапог, и по наличию изрядного запаса спиртного, найти что-либо в иссушенных зноем лесах грибники не особо рассчитывали.
Ошарашенные пассажиры микроавтобуса ничего не понимали, спешно выбираясь наружу под дулами автоматов. Пытались бурно протестовать, бывший у них за старшего даже ссылался на каких-то важных шишек… Потом увидели лежавших рядком убитых – протесты и вопросы как ножом отрезало. Водку и закуску “грибникам”, правда, оставили – отдыхайте, расслабляйтесь.
В “японку” плотно набились девять человек во главе с майором и торопливо покатили в “Варяг”. Муха и еще четверо двинулись туда же пешим порядком, по пути прочесывая окрестные заросли – майор подстраховывался, не зная, какие еще сюрпризы может таить мирное курортное местечко…
Приглядывать за убитыми, ранеными и “грибниками” остались двое бойцов. Помощь должна была вскоре подойти – часть застрявших на Каменке машин двинулась дальним объездом, через торфоразработки, там на речке имелся брод.
Майор как в воду глядел – на сюрпризы пешая пятерка таки напоролась. Первым сюрпризом стал труп грузного мужчины в форменных милицейских брюках, ботинках и рубашке. Милиционера убили выстрелом в сердце…
Одного бойца Кравец оставил рядом с телом, с остальными двинулся дальше.
Немного позже и достаточно случайно Муха углядел что-то краснеющее в просвете ветвей.
Это оказался большой красный крест на брезентовой палатке. Осторожно заглянув внутрь, Кравец с трудом сдержал рвотные позывы.
