4
Нет отдаленья, и близости нет,
Да и не может быть.
Долго Охотник летел к луне,
Славу себе добыть…
— Стал ли он ближе хоть чуточку к ней?
— Надо Луну спросить.
«Книга стабильности» махаон, т. XV, песнь XVI; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
Бал состоялся на верхнем ярусе пирамидального дворца Дент-Маари. Множество вертикальных оконных щелей в конусообразной кровле пропускали сюда достаточно солнечного света, чтобы видимость была отчетливой, однако в целом освещенность была несколько мрачноватой.
Тут присутствовало не менее сотни юных самок маака, желающих быть представленными молодому королю, и их родители; несколько молодых пар махаон, ищущих пару-диагональ маака для создания семейного квадрата, а также вся местная знать — в голубых, синих и фиолетовых беретах.
Давешние простые хуторяне с их непосредственным поведением и простодушными разговорами были Лабастьеру более по душе, чем это, загадочное в своей подчеркнутой сдержанности и даже чопорности, общество. Несмотря на то, что все гости явились сюда по собственной воле, почему-то казалось, что на самом деле всем им глубоко безразличны и повод, и виновники этого празднества.
— Сдается мне, солнца все эти самки никогда и не видывали, — заметил Лаан, разглядывая собравшихся.
И действительно, бледная кожа и манерная вялость, которые Лабастьер заметил, общаясь еще с Дипт-Кайне, оказывается, были характерными чертами всех местных жительниц. Лишь глаза, лихорадочный блеск в них, выдавали глубоко спрятанный темперамент или даже сладострастие их обладательниц.
Многие местные девушки были хороши, но жизни в них было так мало, что взоры короля и его друга буквально отдыхали на их спутнице Мариэль.
Тут и там, поднимаясь с низу по винтовой лестнице в центре зала, меж гостей сновали самки с сосудами, наполненными напитком бескрылых, но почти никто из присутствующих не притрагивался к ним. Потенциальные невесты поглядывали на Лабастьера Шестого с сонным интересом и, несмотря на то, что Дент-Маари громогласно представил его обществу, приближаться и знакомиться лично не спешили.
Попытки Лаана оживить ситуацию натыкались на нарочитое равнодушие или вежливый интерес. Лишь когда зазвучала музыка — трое пожилых самцов заиграли на деревянных духовых басового регистра, две самки завели диалог мелодий на нежных флейтах-раковинах, а худощавый юнец принялся отбивать ритм на бонгах, — окружающие слегка оживились. Одни вступили в танец, сгруппировавшись семейными квадратами, другие — парами, третьи, уже совсем неожиданно, танцевали втроем.
— Что-то с ними со всеми не так, — высказался Ракши. — У меня ощущение, как будто они все нездоровы…
— Многое я отдал бы за то, чтобы выяснить, что за хворь их тут обуяла, — отозвался Лаан. — Гляди-ка, — тронул он Лабастьера за запястье, — похоже, какая-то самка удосужилась, наконец, обратить внимание на короля.
Действительно, из глубины зала, покачивая крыльями, припорошенными золотистой пыльцой, к ним приближалась синеглазая девушка, которая была бы просто прелестной, если бы не болезненная белезна кожи и печать то ли усталости, то ли безучастия на утонченном лице. Лабастьер предпочел бы танец с Мариэль и поискал ее глазами, но ту в центр зала уже увлек Ракши.
— Жиньен, — поклонилась самка, представ перед королем, — не окажете ли честь подарить мне несколько минут вашего высочайшего партнерства?
— Я предпочел бы, чтобы самки не делали мне скидок на происхождение и положение, а оценивали бы меня только за мои личные качества, — с улыбкой ответил Лабастьер, поведя самку в гущу танцующих. Двигалась та умело и грациозно, однако в прикосновениях ее прохладных ладоней не было ни тени увлеченности или хотя бы волнения. Отозвавшись на тираду короля легкой улыбкой, она промолчала.
— А я уже, было, решил, что никто из ваших соплеменниц так и не обратит внимания на своего бедного короля, — заставил себя Лабастьер продолжить разговор. — Мне кажется, что, как это ни противоестественно, никто тут не собирается вступить в борьбу за престол. Верно ли, по-вашему, я заметил?
— О да, — отозвалась, вновь чуть заметно улыбнувшись, Жиньен, — все мы слишком любим то место, где живем. — Она глянула на него своими огромными бездонными глазами так, словно проверяла, в полной ли мере он понимает некий скрытый смысл ее слов. — Признаюсь, я и сама пригласила вас на танец единственно по настоянию своего второго отца.
Это прозвучало почти оскорбительно.
— Ваш второй отец — Дент-Маари, — догадался Лабастьер.
— Это так, — кивнула самка. — Он не хотел бы, чтобы мы показались вам негостеприимными. Хотя сама я считаю, что вся эта игра совершенно ни к чему, — добавила она задумчиво. — Мы таковы, каковы мы есть.
Лабастьер окончательно помрачнел.
— Игра? — переспросил он. — Хотел бы я понять ее суть… И каковы же вы? Чем вы отличаетесь от нас?
— Вряд ли вы сможете понять это, — ответила Жиньен, разглядывая короля уже с откровенной насмешкой. — Да никто тут и не станет пытаться разъяснить вам это.
— А вы попробуйте, — предложил Лабастьер нарочито безразличным голосом, чувствуя на самом деле, как в душе его начинает вскипать гнев.
— Музыка кончилась, — вновь усмехнулась Жиньен. — А значит, конец и танцу, — она прощально махнула рукой и растворилась в толпе.
Лаан встретил короля возбужденно:
— Куда мы попали?! Только что я танцевал с самкой маака, так она чуть ли не угрожала мне!
— То есть? — прислушался Лабастьер, с трудом обуздав раздражение, которое вызвала у него беседа с Жиньен.
— Она прямо сказала мне, что в этом селении нам делать нечего, и что все только и ждут того, когда, наконец, мы уберемся!
— Так и сказала? — недоверчиво прищурился король.
— Ну-у, не совсем так… — признался Лаан, — но почти. Смысл, во всяком случае, был именно таким. Интонации… Да я и сам это вижу! А запах?! Вы не чувствуете его, мой король?
Действительно, в воздухе витал какой-то незнакомый еле уловимый аромат. Но ничего подозрительного в нем Лабастьер не находил. И все-таки…
Как раз в этот миг к ним приблизился Дент-Маари. Его сопровождала молодая самка с подносом.
— И как ваши успехи, мой король? — обратился он к Лабастьеру. — Не приглянулась ли вам уже какая-то из наших девушек?
— Не кажется ли вам, милейший, — отбросив этикет, пошел напролом Лабастьер, — что вам уже давно пора прекратить этот фарс и объяснить, что здесь происходит?!
— Что вы называете фарсом? — сделал удивленное лицо правитель.
— Все! Все это! — Лабастьер обвел рукой зал.
— Вы хотите обидеть нас? — поднял брови Дент-Маари. — Однако, будучи вашим законопослушным вассалом, обижаться на короля я просто не в праве. А значит, вы ставите меня в затруднительное положение. В то же время, мне совершенно не понятно, чем мы могли заслужить ваше нерасположение… Но, повторяю, не мне, носителю голубого берета, пытаться разгадать движения души короля. Мне жаль, что наше скромное общество не пришлось вам по вкусу, и что, по-видимому, суженую свою вы найдете не среди наших юных самок. — Он сокрушенно покачал головой. — Смею добавить, Ваше Величество. Сороконоги отдохнули, они почищены и сыты. Вы ведь, насколько мне помнится, именно сегодня собирались покинуть нас? — Его лицо было непроницаемо вежливым. — Мы готовы проводить вас с подобающими этому случаю почестями.
— Ах так?! — взвился Лаан. — Вы выставляете нас?! И не надейтесь! Мы и с места не сдвинемся, пока не поймем, зачем вы водите нас за нос!
Лицо Дент-Маари оставалось каменным. Лаана он не удостоил и взглядом, продолжая разговаривать только с Лабастьером:
— Не нам указывать королю и его свите, как себя вести, мы прекрасно сознаем это. В то же время, думаю, всем нам будет лучше, если вы отправитесь в путь прямо сейчас. — Последнее было сказано с нажимом, который можно было принять даже за открытую угрозу.
Лаан открыл было рот, чтобы продолжить перебранку, но Лабастьер, тихонько наступив ему на ногу, опередил друга:
— Вы правы. Мы тронемся в путь немедленно… — На его лице появилось совсем не свойственное ему выражение каприза: — Но знайте, я очень, очень вами недоволен. И ноги нашей больше не будет на этой земле!
Лаан с недоумением уставился на него.
Дент-Маари же выглядел удовлетворенным. Без всякой логики он сделал знак самке с подносом, и та удалилась.
— Через несколько минут животные будут стоять внизу, — пообещал он. — Я еще раз выражаю свое искреннее сожаление тем, что какое-то недоразумение препятствует установлению между нами дружеских отношений. Однако я и не претендую на это.
Поклонившись, махаон покинул короля и его друга.
— Да ты что, брат-маака?! — накинулся Лаан на Лабастьера. — Уезжаем?! Да ведь тут за версту пахнет изменой! С каких это пор мы начали послушно выполнять «пожелания» предателей?!
— Тихо, — осадил его Лабастьер. — Не думай, что я ослеп.
— Так в чем же дело?!
Дент-Маари забеспокоился еще тогда, когда я устанавливал день проведения бала, а сейчас его тревога достигла кульминации…
— И что из этого?
— Он очень хотел, чтобы бал состоялся не сегодня, а вчера, — продолжал Лабастьер. — И тогда мы решили, что он просто боится предоставить нам слишком много свободного времени… Но теперь мне стало совершенно ясно, что дело вовсе не в этом. А в том, что нечто тайное должно свершиться в этом селении именно сегодня ночью или, в крайнем случае, завтра днем. Вот они и хотят побыстрее от нас избавиться.
Лаан задумчиво сдвинул брови. Потом кивнул:
— Похоже. Да, похоже. Но почему же тогда мы послушно согласились убраться отсюда?! Мы непременно должны выяснить, что за преступления тут вершатся, и пресечь их!
— Потому что это наш единственный шанс остаться живыми, — произнося эти слова, Лабастьер сделал такой жест, как будто бы пьет что-то из несуществующего бокала.
Глаза махаона округлились:
— Напиток бескрылых! — воскликнул он шепотом. — О, беременный таракан! Как же я не догадался сразу?! Они хотели отравить нас! Как только вы, мой мудрейший король, заявили о своем решении немедленно покинуть селение, Дент-Маари, вместо того, чтобы предложить нам отведать прощальную чарку напитка, отослал самку с сосудами прочь! Но он обязательно напоил бы нас, реши мы остаться! Напоил бы и отравил!
— Тихо, тихо, — осадил товарища Лабастьер. — Пойди-ка, лучше, найди наших танцоров. Надо побыстрее уходить отсюда.
— Но мы вернемся, мой господин? — произнес Лаан скорее утвердительно, чем вопросительно. — Ночью? Ведь так?
— Да, — кивнул Лабастьер. — Мы непременно выясним то, что от нас так тщательно скрывают.
— Выясним и разорим это преступное гнездо! — удовлетворенно кивнул Лаан и отправился в центр зала на поиски Ракши с Мариэль. Лабастьер же только позавидовал его решительному настрою. Сам он далеко не был уверен в успехе задуманного. Незавидная роль — искать неизвестно что…
Минут через десять, оседлав сороконогов, четверка пилигримов в ускоренном темпе двигалась к границе селения. Часть гостей бала, высыпав на открытый воздух, стайкой сопровождали короля и его друзей, порхая или рядом с ними, или над их головами. Лица большинства из них приняли, наконец, радостное, а то и восторженное, выражение. Они с искренним жаром выкрикивали хвалы и прощальные слова своему королю… Лабастьер, натянув на лицо маску благодушия, отвечал им кивками.
На границе селения жители его, наконец, оставили путников в покое, и те углубились в чащу травяного леса. Забравшись подальше и убедившись, что за ними не следят, путники остановились и разбили лагерь.
— Дождемся тут темноты, — пояснил Лабастьер, — а затем я и Лаан слетаем обратно, на разведку. Скорее всего, в селении нас ожидает какая-то опасность, поэтому вы, Мариэль, останетесь тут под защитой своего жениха.
— Это почему? — нахмурилась девушка, сведя и без того почти сросшиеся брови.
— Потому что так приказал вам ваш король, — отрезал Лабастьер. — И обсуждению это распоряжение не подлежит.
— Объясните хотя бы, что стряслось?! — возмутился Ракши.
Они имели право знать все, и Лабастьер кратко изложил свои умозаключения.
— Да, — задумчиво согласилась Мариэль. — Вы правы. И мы с Ракши тщетно пытались заметить хоть маломальский интерес к себе. Ведь все прекрасно знают, что мы ищем диагональ махаон, и все знают, что мы приближены к королю. Было бы естественным ожидать, что пары махаон будут атаковать нас… Но с каждой минутой все эти странные бледные бабочки становились все напряженнее. Зато уж когда мы стали прощаться, их радости не было границ!..
— А у меня было такое чувство, — неожиданно высказался Ракши, — как будто все вокруг нас — уже давно мертвые.
Путники подавленно примолкли. Каждый поймал себя на том, что испытывал примерно то же самое, но не решался сформулировать это ощущение столь категорично.
— Ладно, — нарушил тишину Лаан. — Хватит гадать. Давайте-ка лучше поспим. Ночью у нас вряд ли выдастся такая возможность. А до темноты в селение лучше не соваться.
Кивнув, Лабастьер добавил:
— Думаю, правильнее всего будет, если до заката спать не будет Мариэль. Затем она разбудит нас. Мы с Лааном отправимся обратно, Ракши останется дежурить, а она ляжет отдыхать.
На том и порешили.
… — Мне страшно, мой король, — призналась Мариэль, разбудив его первым, когда на мир наползла зловещая тьма. — Дент и Дипт сегодня прячутся в тучах, а это — плохой знак… Может быть, не стоит вам лететь туда?
— Я король, — сев, покачал головой Лабастьер. — Я должен.
— Может быть, вам лучше сделать это потом, когда ваше путешествие завершится счастливой находкой, и вы справите свадьбу? — предложила она, глядя на него умоляюще. Несмотря на то, что ночное зрение Лабастьера придавало ее лицу в его глазах зеленоватый оттенок, все равно она была удивительно хороша.
— Нет, милая самка, — король осторожно, по-братски, погладил ее волосы. — Долг важнее осторожности. Я чувствую, где-то поблизости таится измена, и я должен выяснить, в чем ее суть. — Чуть наклонившись, он коснулся губами ее щеки, но тут же поспешно отпрянул. — Буди остальных. Нам с Лааном пора.
Подлетев к окраине, Лабастьер и Лаан сразу заметили в селении необычное для ночного времени оживление. Надеясь, что их не заметят, разведчики поднялись повыше и с удивлением наблюдали за тем, как из домов-раковин выползают наружу их обитатели.
Несмотря на наличие ночного зрения, бабочки предпочитают все же свет солнца или огня, который дает возможность различать цвета и ощущать объем… Жители селения не зажгли ни единого факела. Да и зачем им был свет, если они не совершали абсолютно ничего? Они просто стояли, прижавшись спинами к выпуклым стенам своих домов. Стояли, не шевелясь, молча таращась в темноту. Руки их были пусты. Мощеные тротуары под ними выглядели неправдоподобно гладкими, отполированными буквально до блеска, до того, что в них отражались звезды…
И картина эта была столь нелепой и жуткой, что Лабастьер Шестой почувствовал, как мурашки пробежали у него по спине.
— Что за странность?.. — начал Лаан вполголоса. Но в полной тишине слова его прозвучали невыносимо громко, и Лабастьер шикнул на него.
Лаан примолк, но вскоре выяснилось, что он все же успел привлечь к себе внимание негостеприимных странных и бдительных жителей этого селения. Спустя буквально несколько мгновений в воздухе раздались необычные звуки, такие, словно что-то упругое ввинчивается в небо, — «вр-р-жик, вр-р-жик, вр-р-жик…»
— Ой! — воскликнул Лаан и, беспорядочно и неказисто захлопав крыльями, начал быстро снижаться.
— Крылодер! — крикнул он еле поспевающему за ним Лабастьеру. — Они стреляют из запрещенных луков! Поднимайтесь выше, мой король, они убьют вас!
Но Лабастьер Шестой не последовал совету друга, а попытался догнать его, чтобы помочь. Тем паче, что, идя на снижение, они уже добрались до центра селения, а тут, в отличие от окраин, на улицах не было ни души.
Догнать Лаана ему не удалось, и со странным хлюпающим звуком тот рухнул на тротуар. Сразу за ним приземлился и Лабастьер. К своему удивлению он, поскользнувшись, тоже не удержался на ногах и упал на спину. И моментально потерял способность летать: крылья были безнадежно замочены.
Вот почему так блестели тротуары! Это вовсе не полировка, это слой воды, которого днём не было, скрывающий ступню бабочки и доходящий примерно до щиколотки.
Но раздумывать, откуда взялась эта вода, и зачем она тут разлита, времени не было. Лабастьер, ощущая, как противно булькает влага в сапогах, подбежал к другу, который пока только и сумел, что подняться на четвереньки. Крыло у него было в ужасном состоянии. Крылодер — преступная стрела с лопостями-резцами на наконечнике — превратила правое крыло Лаана в безобразные лохмотья.
Встревоженный Лабастьер хотел было спросить, цел ли Лаан в остальном… Но не успел, ошарашенный неожиданным поведением друга. Вместо того, чтобы стонать от боли или на чем свет стоит костерить стрелявших, тот поднял на короля исполненный восторга взгляд. Его губы блаженно расплылись.
— О, как хорошо! Как хорошо, брат-маака! — тихо произнес он, а затем глаза его закатились, руки расползлись, и он, блаженно застонав, упал лицом в воду.
Наверное, он так бы и захлебнулся, если бы, недоумевая, Лабастьер поспешно не перевернул его на спину. Лаан закашлялся, но в себя не пришел, а на его устах продолжала блуждать счастливая улыбка.
Лабастьер принялся хлестать его по щекам, но тщетно.
И тут все странное, все подозрительное, что видел и слышал Лабастьер в этом селении, внезапно совместилось в его сознании… Т’анг! Неужели т’анг?! Почему он не догадался об этом сразу?! Да потому, что это невероятно! Потому что т’ангов давным-давно не существует, и они превратились в легенду, в страшную сказку прошлого! Ведь все они уничтожены еще во времена Лабастьера Второго!
Т’анги — отвратительные мокрицы-чародеи стали единственной угрозой для бабочек, взявшихся за колонизацию Безмятежной. Неповоротливое, слабосильное, слепое и глухое существо, т’анг, имел лишь одно орудие выживания: телепатическое излучение счастья, благодаря которому прочие животные не только не нападали на него, не только не защищались, но приползали сами, с радостью отдаваясь ему на растерзание. (Ничего не зная о телепатии, бабочки Безмятежной, само-собой, называли это воздействие на них т’анга «колдовством» или «мороком».)
Бабочки оказались даже более восприимчивы и чутки к мороку т’ангов, чем представители местной фауны. Как бы не имея иммунитета, они против этих чар были совершенно беззащитны. И что самое неприятное, чары т’анга не только парализовывали бабочку, но и порождали стойкую, подобную наркотической, психологическую зависимость. Достаточно было несчастной попасть под их воздействие три-четыре раза, чтобы именно они превратились в ее единственную цель жизни.
Когда колонисты Безмятежной вторглись в ограниченный ареал обитания т’ангов, их спасло то, что их король носил в ухе магический амулет, и то, что т’анг большую часть своей жизни проводит в спячке. Свои чары он пускает в ход лишь два раза в год, в периоды охоты или тогда, когда чувствует опасность.
Но никогда еще не слышал Лабастьер Шестой о том, чтобы во власти т’анга находилось целое селение. Тут же дело явно обстоит именно так. Иначе жители селения не угробили бы столько труда на постройку сети каменных дорожек, по которым, после того, как их покрывает вода, т’анг может свободно ползать от дома к дому, выбирая себе очередную жертву. (Как раз то, что неповоротливые т’анги способны передвигаться лишь по дну мелководных ручейков, и ограничило распространение этого вида совсем небольшим территориальным районом.)
Все это в один миг промелькнуло в голове Лабастьера Шестого, и он содрогнулся, осознав, от какой опасности спас его маленький заколдованный кусочек металла и камешек в мочке уха, передающийся его предками по наследству, из поколения в поколение.
Подхватив Лаана под мышки, он подволок его к стене и, усадив, прислонил к ней спиной. Промокший насквозь берет Лабастьер торопливо отжал и, чтобы не потерять, нахлобучил другу на голову. Затем выдернул из его ножен саблю и кинулся по пустынному тротуару на поиски мерзкого зверя-чародея. Нужно найти т’анга именно сейчас, пока жители селения находятся в пароксизме наслаждения и не могут его защитить. Защитить любой ценой. Вплоть до убийства своего короля.
Разбрызгивая воду из-под ног, Лабастьер пересек непонятно почему пустующий центр и выскочил к домам-раковинам. Бабочки сидели, прислонившись к стенам, а некоторые и лежали. Их позы были нелепы, а лица были как бы оплавлены струящимся извне наслаждением.
Лабастьер остановился, прислушиваясь. Ничего.
Перешагивая через неподвижные тела, он вновь побежал наугад, чувствуя, что его охватывает отчаяние. Если бы не мокрые крылья, он бы нашел т’анга в два счета, оглядев селенье сверху. Но сейчас у него такой возможности нет, и он рискует упустить время!..
И, как это часто бывает, именно в тот момент, когда надежда окончательно оставила его, поиски увенчались успехом. Его слух уловил нечто необычное. Звук раздался из центра и больше всего походил на долгий и тяжелый вздох. И еще он почувствовал запах, тот самый странный запах, на который обратил его внимание Лаан в замке правителя, но на этот раз — отчетливый до отвращения. Лабастьер кинулся туда, откуда раздался звук.
Он пересекал центральную площадь перед дворцом Дипт-Маари, когда вновь услышал тот же звук значительно ближе, справа. Он побежал туда и неожиданно оказался в том самом месте, откуда начал свои поиски, там, где оставил Лаана. Тот сидел все в той же мешковатой позе. Только берет, съехав, закрыл ему лицо.
Лабастьер побежал дальше… И наконец увидел то, что ожидал. Но, несмотря на ожидание, он не смог подавить в себе приступа жути при виде старого т’анга — зверя-чародея, вышедшего из страшной легенды о доблести Лабастьера Второго.
Толщина этой белесой слепой твари была равна примерно полуторному росту средней бабочки. Длина мокрицы составляла два с половиной-три таких размера. При движении тело т’анга колыхалось, как обтянутый кожей студень, а то, что можно было назвать «мордой» имело лишь одно отверстие клоаки посередине и две лапки-щупальца по сторонам от него, снабженные лезвиеобразными роговыми клешнями. Два ряда тонюсеньких ножек с присосками проходили по низу его тела.
Лабастьер в оцепенении наблюдал за тем, как т’анг вытягивает вперед эти дрожащие отростки. Вот они плотно прилипли к мокрым камням, а затем резко сократились. И тело т’анга рывком передвинулось. Так, что «мордой» он едва не коснулся Лабастьера, присутствие которого не мог ощутить, благодаря королевской серьге.
Т’анг был жалок и ужасен одновременно. Рывок его тела сопровождался надсадным выдохом-стоном, и Лабастьера окатила волна зловония, вырвавшегося из отверстия клоаки.
Король попятился, не решаясь нанести первый удар. Стебельки ножек т’анга уже вытянулись вновь, готовясь к очередному рывку… Выдох… Студенистое тело вновь сдвинулось вперед. Лабастьеру подумалось, что каждый «шаг» т’анг делает так, словно это его последнее, предсмертное движение.
Откуда он взялся?! Точнее, как он, единственный из всего своего немногочисленного, правда, племени, сумел выжить? Способен ли он размножаться? Сколько поколений местных бабочек превратил он в свое послушное стадо? Что станет с этими несчастными, если т’анг умрет?..
Думая обо всем этом, Лабастьер, стараясь дышать только ртом, продолжал пятиться назад, а т’анг рывок за рывком продвигался навстречу своей неведомой цели.
В конце концов, эти бабочки сами сделали свой выбор, сами построили свою тюрьму. И другим они не опасны. Так может быть, лучше оставить все так, как есть? Может быть, пусть живут так, как им нравится, ведь их уже не переделать?..
Лабастьера осенило: ответ на вопрос о способности т’анга к размножению очевиден. Если бы это было не так, зачем бы ему тогда понадобилось это селение? Ведь чары т’анг использует только для подманивания добычи. Сам-то он при этом — существо травоядное, и хищником становится лишь для того, чтобы дважды в год отложить свою личинку в концентрат из крови и плоти животных…
Этот т’анг охотится! Значит, он может размножаться! А раз так, он таит в себе страшную угрозу королевству, и убить его просто необходимо!
Но решение пришло слишком поздно. Вместо того, чтобы в очередной раз сделать свой мучительный рывок вперед, т’анг внезапно вытянул свои хилые отростки вбок — прямо во входное отверстие ближайшего здания. Рывок! И его «морда» скрылась внутри дома какого-то знатного жителя селения. Жертва избрана, и движения т’анга стали как будто бы несколько резвее.
Так вот почему нижние проемы в этих домах значительно больше остальных! Какая нелепость! В этом больном поселке главная привилегия знатного жителя перед простолюдином состоит в том, что он может позволить себе встретить блаженство от т’анга или смерть от т’анга (а возможно, и то и другое одновременно), не выходя из дома!..
Рывок… И т’анг уже наполовину вполз в здание.
Не раздумывая далее, Лабастьер размахнулся и ударил острием сабли в бок зверя так, как если бы бил шпагой. Лезвие почти без сопротивления, по эфес вошло в рыхлую ткань. В тот же миг лапки зверя в очередной раз судорожно сократились, и массивная туша въехала в здание целиком. Лабастьер едва успел отпустить саблю, и лишь этим спас руки от переломов: рукоять, чуть зацепившись за край входа, исчезла внутри.
Безоружный и все еще лишенный крыльев, Лабастьер на миг растерялся. Если бы он мог взлететь, он бы проник в здание через один из его верхних входов!.. Но что он может сделать сейчас?.. Беспомощный и посрамленный, король тупо рассматривал заднюю часть туловища т’анга, которая чуть-чуть все-таки еще высовывалась наружу. Самым омерзительным было то, что отверстие в этой части тела т’анга отсутствовало. Ведь и питалась, и испражнялась, и спаривалась мокрица через клоаку.
Оцепенение прошло, и Лабастьер впал в бешенство. Сперва он пару раз с наслаждением пнул т’анга в зад острым носком сапога. Изо всех сил. Но туша откликнулась лишь мелкой водянистой дрожью.
Ах так?!! Лабастьер, выругался и выдернул из-за пояса фамильный кинжал.
— Я прорублю тебе дырку в заднице, если об этом не позаботилась природа!!! — вскричал он и принялся в исступлении кромсать лезвием податливую плоть.
Через минуту пара оставшихся снаружи лапок т’анга засучила по камням тротуара, а затем, присосавшись, наполовину выдернула его тело из дома обратно на улицу. Лабастьер едва успел отскочить. Углядев торчащую из бока рукоять сабли, он вновь завладел ею.
Ножки-стебельки т’анга уже настроились на очередной рывок назад, и Лабастьер, встав возле входа, приготовился нанести несколько решающих ударов.
Рывок!.. И т’анг оказался снаружи целиком… Всю решительность Лабастьера словно ветром сдуло. От явившегося взору зрелища его замутило. Ночное зрение не позволяло различать цвета, но и без того было ясно, что густая темная кайма вокруг отверстия клоаки т’анга намазана ни чем иным, как кровью. В одной из безвольно покачивающихся клешней-резцов тварь держала руку бабочки, отрезанную от тела в предплечье. С другой клешни свисали гроздья кишок и еще каких-то внутренностей.
Преодолев тошноту, Лабастьер принялся яростно колоть и рубить зверя в участок над отверстием клоаки: именно там располагался мозг этой твари, не уступающий размерами мозгу бабочки. Эти удары т’ангу были явно небезразличны: он раскачивался из стороны в сторону, издавая жалобные стоны.
Драться Т’анг не умел. Он не умел даже сопротивляться и защищаться. Он умел только одно: неторопливо разделывать тела пребывающих в блаженном восторге жертв… Он не удосужился даже разжать свои болтающиеся клешни, и кровавые мазки то и дело настигали Лабастьера. А тот все колол и рубил, испытывая злобное наслаждение от того, что каждый его укол отдается в теле т’анга болезненным подергиванием…
Жизненных сил т’ангу хватило еще лишь на один-единственный рывок назад. Затем он просто издох. Щупальца с клешнями плетьми обвисли по сторонам клоаки. Ножки-стебельки почти полностью втянулись в переставшее подрагивать тело.
Король отступил и, прижавшись спиной к стене дома, обессиленно опустился прямо в холодную мокреть.
Уже светало. Лабастьеру не хотелось лишний раз смотреть на поверженного врага, зрелище было не слишком приятным. Но он ничего не мог поделать с собой… В свете первых лучей солнца стало видно, что розовато-серое тело т’анга испещрено сетью бледно-голубых вен. Внезапно Лабастьер подумал, что сейчас эта тварь более всего напоминает мертвый фаллос, отрубленный от тела старого великана.
И тут Лабастьер вздрогнул: над селением, нарастая, повис неприятный, даже страшный звук. Сперва он подумал, что это крик какого-то животного. Но вскоре понял: нет, это кричат бабочки. И этот их многоголосый вой боли и ненависти адресован ему — королю, лишившему их всех счастья и смысла жизни.
Он хотел подняться, чтобы побыстрее покинуть это проклятое место. Но когда опасность миновала, нервное перенапряжение дало о себе знать самым неожиданным образом: внезапно его колени подогнулись, и он мягко соскользнул в золотистый обморочный туман.
5
Как-то забрался на ветку червь
И прыгнул с нее. Летать
Вздумал бедняга. Залез на ветвь
И прыгнул с нее опять…
Тщетно, приятель, тебе, поверь,
Бабочкою не стать.
«Книга стабильности» махаон, т. IV, песнь XI; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
…Лабастьеру и Лаану лишь две недели от роду, но они уже крепко подружились. И основой этой дружбы служит то, что оба они одинаково любопытны, шкодливы и вечно голодны.
Голод этот проистекает не от нехватки продуктов, уж где-где, а в королевском-то дворце всегда можно найти, чем полакомиться, а от того, что организм юных бабочек еще продолжает интенсивно наращивать мышечные ткани, а находить и добывать пищу самим намного интереснее, нежели получать ее от прислуги с разрешения родителей.
И вот, в поисках еды и приключений, Лабастьер и Лаан спускаются по крутой лестнице в погреб, что расположен под полом кухни королевского дворца. Улучив момент, когда взрослые покинули кухню, они влетели в окно и прошмыгнули сюда никем не замеченные. Они еще ни разу не были тут, но обоняние их обмануть не может. Запахи категорически свидетельствуют о том, что кроме всего прочего тут хранится самое вкусное, что только можно себе представить — сушеный нектар цветов урмеллы.
Юные самцы двигаются осторожно, даже боязливо. Ведь мир для них пока что является совокупностью пугающих и сладостных загадок. Шаг вниз, еще шаг… Становится все темнее… Миг слепоты, и дневное зрение заменяется ночным. А в этом, еще непривычном зеленоватом свете, мир становится еще более таинственным и опасным. Шаг, еще шаг…
Но вот, наконец, последняя каменная ступенька преодолена, и они достигают горизонтального хода. Касаясь ладонями стенки, они двигаются вперед, а перед внутренним взором Лабастьера почему-то возникает картинка, которая довольно часто встает перед ним. Особенно когда он оказывается в темноте. Это — его самое первое в жизни воспоминание.
…Четверо — мать-королева Суолия, родители-махаоны Дент-Заар с Дипт-Чейен и махаон-церемониймейстер Жайер — внимательно разглядывают его. По щекам Суолии текут слезы. «Он так похож на отца… Как будто бы тот вернулся…»
И еще — нечто непонятое до сих пор присутствует в этом воспоминании. Словно НЕКТО прямо внутри него обрадованно здоровается с ним и сулит будущую встречу. Но не словами, а как бы ощущениями, ведь слов он пока что и не понял бы… Правильнее даже сказать так: Лабастьер отчетливо помнит ощущения радости знакомства и надежды на встречу в будущем, которые возникли в его голове, но пришли как будто бы откуда-то извне, в самый первый миг его осознания себя.
Дент-Заар протягивает к нему руку, и Лабастьер чувствует резкую, но недолгую боль в мочке уха. И НЕКТО навсегда исчезает из его разума. «Вот так», — говорит Дент-Заар, улыбнувшись. «Традиция исполнена!» — торжественно провозглашает Жайер. «Да, — добавляет Дент-Заар, — отныне этот юный самец — наш новый король. Во всяком случае, до тех пор, пока не объявится его отец…»
И названия предметов, и имена этих бабочек, и значения их слов Лабастьер узнал значительно позже, но сама картинка прочно врезалась в его память.
…Коридор закончился запертой дверью. Какое разочарование!.. Но в двери есть небольшое окошечко, и Лабастьер просовывает туда руку, пытаясь что-нибудь нащупать… Но это ему не удается. А запах нектара становится почти осязаемым… В следующий раз, прежде чем спускаться сюда, они выкрадут у придворного повара ключ от двери, а сейчас надо подумать о том, как столь же незаметно выбраться отсюда…
Лабастьер уже собирается вынуть руку из отверстия, когда внезапно что-то мокрое и холодное хватает его ладонь. Он испуганно дергает руку, но не тут-то было: то огромное и страшное, что прячется в темноте за дверью, уже крепко-накрепко держит ее.
Его прошибает пот. Он собирает в пучок всю свою волю и что есть силы дергает руку к себе… И тут же, вздрогнув, открывает глаза. Оказывается, обморок перешел в сон. А разбудил его жирный ядовитый лесной ракочервь, который тычется ему в ладонь. Вот откуда это окончание сновидения.
Лабастьер поспешно убрал руку и огляделся. Итак, он давно уже не ребенок. Он сидит на каменном тротуаре, задницей в воде, неподалеку от туши убитого им т’анга. Ощущение реальности и память происшедшего окончательно вернулись к нему.
Вода на тротуаре так и кишела мелкой живностью, как магнитом притянутой сюда чарами. Кое-кто из этих представителей фауны был далеко небезопасен для бабочек, но пока что им было не до Лабастьера. В воздухе беспорядочно болталось несколько десятков шар-птиц и несметное количество разноцветных птиц-пузырей. «Редкий зверь удостаивается на своих похоронах стольких гостей», — подумал король с несколько неуместной иронией, точнее даже, с сарказмом.
Он поднялся… И тут вспомнил свою последнюю мысль перед обмороком: нужно как можно быстрее убираться отсюда, пока жители селения не отомстили ему за смерть своего гнусного божества.
Но прежде нужно найти Лаана.
Все еще чувствуя тошноту и головокружение, Лабастьер неверной походкой побежал туда, где оставил друга. Миновав пару кварталов, он вскоре без труда нашел его.
— Лаан! Вставай! — потряс он махаона за плечо, после того, как сунул ему в ножны позаимствованную саблю.
Тот пришел в себя на удивление быстро и изумленно потряс головой:
— Что это было, мой король? — Тут он заметил валявшийся рядом и вновь насквозь промокший берет. Он поднял его. — Мы летели, меня подбили, я падал, — нахмурившись начал он вспоминать. — Потом был яркий свет… Нет! Не свет, а волшебная игра красок, запахов… Как будто… — он встрепенулся, ясно припомнив ускользающую картину пережитого. — Я как будто бы родился заново в другом, НАСТОЯЩЕМ, мире… — И тут улыбка сползла с его лица. — А потом был страх и была боль, ужасная боль!.. И вот я здесь… — Лаан внимательно посмотрел на короля. — Это был сон? Но у меня такое чувство, будто бы все наоборот, будто бы сон — это то, что происходит со мной сейчас. И сон довольно неприятный. — Он повертел в руках берет и бросил его обратно перед собой.
— Это был морок старого т’анга, — терпеливо объяснил ему Лабастьер, берет подобрал, выжал и сунул его себе за пояс. — Нам надо спешить. — Он подал Лаану руку, помогая тому подняться.
— Т’анга? — отряхиваясь и со слабым интересом разглядывая поврежденное крыло, переспросил Лаан, — но ведь т’анги давным-давно истреблены.
— У меня нет времени рассказывать тебе все подробно. Поспешим. Мы в серьезной опасности, нас могут убить.
Они побежали в ту сторону, где в лесу их ждали Мариэль и Ракши. Лаан с трудом поспевал за королем. У него затекли ноги, и он с трудом передвигал их. Но вскоре выяснилось нечто более важное: молодого махаона напрочь покинул его боевой дух. Он был растерян.
— Мне не нравится этот мир, — заявил он вдруг, резко остановившись. — Если даже меня и убьют, мне наплевать на это.
— Перестань капризничать! — рявкнул на него Лабастьер. — Ты просто еще не в себе. Соберись. Это приказ! — «Как же должны себя чувствовать жители селения, — думал он при этом, — если Лаан, только раз испытавший на себе чары т’анга, настолько выбит из колеи?»
Лаан открыл было рот, чтобы что-то возразить, но вместо этого неподвижным взглядом уставился Лабастьеру через плечо. Тот, ожидая самых неприятных сюрпризов, резко обернулся. Высоко поднимая ноги над поверхностью воды, брезгливо потряхивая ими и затравленно глазея по сторонам, в их сторону плелся сороконог. Это был Ласковый. Видно, его привязь была недостаточно крепкой, и он, привлеченный мороком, порвал ее, чтобы тоже примчаться сюда.
Как бы то ни было, это было очень кстати. Лабастьер бросился навстречу животному. С первого взгляда было понятно, что бедняга падал и, возможно, не раз: он был мокр, чешуйки были исцарапаны, а некоторые и обломаны. Однако седло было на месте, упряжь цела, и никаких обрывков привязи не наблюдалось. Но обдумывать этот факт времени не было. Через миг Лабастьер подвел Ласкового к Лаану:
— Живо залазь в седло! — скомандовал он.
Лаан подчинился. Вид у него при этом был такой, будто он слушается короля лишь потому, что это менее хлопотно, чем перечить. «Ничего, — подумал Лабастьер, — главное, побыстрее выбраться отсюда, а уж потом я сумею привести его в сознание!» Он уселся вперед и, наклонившись, рявкнул сороконогу прямо в ухо:
— Хей-е!
Тот оживился и, словно бы обретя смысл жизни, довольно быстро засеменил вперед. Лабастьер вздохнул почти радостно. Но как раз в этот миг они миновали пустынный центр и выбрались к домам-раковинам окраины. И тут их взорам предстала совершенно дикая картина.
Тротуар кишел обезумевшими и обессиленными бабочками. Одни из них все так же сидели прямо в воде, расправив крылья и прислонившись спинами к стенам. Другие, еле волоча ноги, куда-то плелись, натыкались друг на друга, падали и вновь поднимались… А порой и не поднимались. Их движения были неверны, казалось, они ослепли или напрочь потеряли способность совершать осмысленные действия.
Сороконог старательно огибал всех этих несчастных, но время от времени он ненароком все же сбивал кого-нибудь из них с ног… Лабастьер пригляделся и к своему ужасу осознал, что все сидящие или, во всяком случае, большинство из них — мертвы.
Если бы Лабастьер знал, что болевой шок т’анга приведет к таким ужасным последствиям, он бы еще поразмыслил, нужно ли его убивать. Или прикончил бы его позже, спящим в своем логове, как это делали отряды т’анг-расчистки Лабастьера Второго. Но сейчас он даже не понял, что гибель стольких бабочек — на его совести. «Прочь! Прочь от этого зачарованного места!» — вот единственная мысль, которая вертелась сейчас в голове Лабастьера Шестого.
— Хей-е! — прикрикнул он на Ласкового еще раз, и тот побежал чуть быстрее и еще менее осторожно, но, не пройдя и сотни шагов, внезапно без команды остановился. Он не попытался обойти бредущих ему навстречу самца и самку, потому что… Лабастьер не поверил своим глазам: это были Ракши и Мариэль. Они держались за руки, и лица их были такими же отрешенными, как и у прочих.
Спрыгивая на землю, Лабастьер костерил себя всеми известными ему бранными словами. Ведь он должен был сразу же, только увидев Ласкового, сообразить, что, раз чары т’анга достигли их бивуака, то и эта пара усидеть на месте не могла никак! И ему следовало немедленно броситься на их поиски, а не бежать из селения. То, что он сейчас случайно на них наткнулся — величайшая удача.
Они узнали его, и Мариэль сумела даже вымученно улыбнуться.
— Король… — пробормотала она. — Мы так устали…
Лабастьер заставил ее немедленно занять свое место на сороконоге и обратился к Ракши:
— Сможешь идти сам?
Ответить тот не успел, так как, сползая с седла на землю, вмешался Лаан:
— Давайте определим его сюда, мой король. Похоже, я уже очухался.
Лабастьер взглянул на товарища и с удовлетворением убедился, что тот и в самом деле выглядит почти так, как обычно. Только не было сейчас в его лице обычной готовности разразиться смехом. Но не было и давешней беспредельной апатии.
— Простите меня за проявленное малодушие… — продолжил было Лаан, но Лабастьер остановил его:
— Не время оправдываться, лучше помоги мне.
Вместе усадили Ракши позади Мариэль, и тут же король принял новое решение, благо, крылья его уже порядком подсохли, и он чувствовал, что сможет лететь.
— Двигайте к лагерю и ждите меня там, — обратился он к Лаану. — Мне еще нужно закончить тут кое-какие дела.
Он заметил в лице друга совсем несвойственное ему выражение испуга и беззащитности, какое можно увидеть у только что вылупившейся из куколки бабочки, когда родители на какое-то время оставляют ее одну.
— Я скоро буду, — успокоил он друга. — Вам нечего бояться, — и повторил: — Ждите меня в лагере.
Помахав крыльями и убедившись, что они готовы к полету, Лабастьер поднялся в воздух. Он двигался в центр, к замку Дент-Маари, под которым, по его предположению, находилось логово старого т’анга. Он должен удостовериться, что мокрица не оставила там личинок. А если оставила, он должен «позаботиться» о них.
Тротуары были все так же покрыты водой. Наверное, кто-то должен был открыть какой-то слив, чтобы вода ушла, но сейчас сделать это было некому.
Только с высоты полета Лабастьер смог в полной мере оценить масштабы трагедии, которую он навлек на селение. Мокрые, сверкающие под утренним солнцем мостовые были усеяны трупами. Впервые в душу короля закралось сомнение: верно ли он поступил?..
С другой стороны, он ведь не мог и предполагать, что т’анг, издыхая, потащит за собой и своих обожателей.
Бесформенную груду мертвого тела зверя-чародея Лабастьер увидел прямо под собой в двух кварталах от внушительной бирюзовой глыбы замка Дент-Маари. Он присмотрелся внимательнее и с отвращением обнаружил, что та самая лесная живность, которую выманил из леса сладостный морок т’анга, сейчас, придя в себя, принялась с жадностью вгрызаться в его розово-серую плоть. Десятка два бабочек окружили ее и, не вмешиваясь, стояли или сидели на корточках, наблюдая за этим омерзительным погребальным пиршеством. Выражений их лиц Лабастьер разобрать не смог.
…Он приземлился на веранде верхнего этажа и прошел в тот самый зал, где еще совсем недавно звучала музыка и царило странное призрачное веселье. Зал был пуст и не убран. Подносы с сосудами стояли прямо на усыпанном какими-то обрывками полу; при том, некоторые бокалы были только чуть пригублены. Тут же, сваленные кучей, валялись музыкальные инструменты…
Возможно, гости развлекались тут до самой ночи, но более вероятно, что, лишь только король и его спутники покинули замок, бал моментально прекратился, и все поспешили по домам. «Еще бы, — с горечью подумал Лабастьер, — ведь их ожидало иное, более изысканное, НАСТОЯЩЕЕ веселье…»
Он двинулся к винтовой лестнице, в центр зала, но не успел взяться за перила, как уловил внизу легкое поскрипывание ступеней. Король остановился и настороженно прислушался. Вероятнее всего, это Дент-Маари. И если это он, вряд ли разговор с ним будет приятным… Даже более того, вряд ли он будет мирным… На всякий случай Лабастьер положил руку на рукоять кинжала.
Но вместо пожилого самца-махаона на площадку верхнего этажа поднялась молодая самка-маака. И Лабастьер узнал ее. Это была дочь диагонали Дент-Маари, красавица Жиньен. Еще во время танца на балу Лабастьер обратил внимание на болезненную бледность ее кожи и заостренность черт. Сейчас и то, и другое было выражено еще ярче, но, как это ни удивительно, девушка от этого стала как будто бы еще прекрасней; возможно, потому, что ее темно-синие глаза стали казаться еще бездоннее.
— Ах, это вы… — произнесла она бесцветным голосом, смерив короля то ли презрительным, то ли безразличным взглядом. — О, да… Я должна была догадаться, кто у нас виновник торжества…
Сказав это, она двинулась мимо него, к выходу на веранду. Полосы пробивавшегося через щели в потолке света заскользили по ее фигуре.
Лабастьер догнал ее и поймал за руку:
— Где ваш сводный отец?
— Там, — указала она вниз свободной рукой, и холодная улыбка тронула ее лицо. — Они все лежат там. И мои кровные родители, и Дент-Маари с женой, и три моих старших брата… Зачем-то осталась только я.
— Мне очень жаль… — неловко начал король, но, встретившись глазами с девушкой, он остро ощутил, как несуразно звучат сейчас его слова и осекся. Затем сухо спросил: — У вашего т’анга было потомство?
Вынув руку из ладони короля, Жиньен покачала головой:
— Когда ваш доблестный пращур устроил постыдную бойню, моим предкам удалось спасти лишь одного детеныша. Когда он вырос, у него не было пары, чтобы продолжить свой род…
— Зачем же он выходил на охоту?!
— Инстинкт. Раз в полгода он оплодотворял себя сам и откладывал мертворожденных личинок.
Короля передернуло. А девушка продолжала:
— Но сам он мог бы прожить еще очень долго, и еще многие поколения моих соплеменников могли бы жить настоящей жизнью…
— Настоящей жизнью?! — вскричал Лабастьер. — Жизнью, которая подчинена какой-то грязной мокрице!..
— Спрятавшись от истинного счастья за свой фамильный амулет, вы ведь так и не испытали того, о чем говорите, мой король, — покачала головой девушка и потянулась рукой к серьге Лабастьера, но он поспешно отстранился. А она, теперь уже явно презрительно прищурившись, закончила: — Так о чем же вы можете судить? Но вы судите. Судите и убиваете. Вы ведь не умеете ничего больше.
Резко повернувшись, Жиньен продолжила свой путь к веранде.
— Нет, подождите, — двинулся за ней Лабастьер. — Может быть, вы и правы, может быть, мне и не следовало вмешиваться в вашу жизнь… Хотя я не представляю, кто на моем месте мог бы стоять, опустив руки, когда на его глазах уродливое чудовище пожирает бабочку!..
— Как я завидую ей! — отозвалась самка. — Такой конец был пределом наших мечтаний. Я, кстати, даже ни разу не видела его. Отец не разрешал его беспокоить. А когда наш повелитель просыпался, я уже не могла выйти… Не могла ходить.
— Можете полюбоваться. «Ваш повелитель» валяется неподалеку отсюда.
— Нет. Не думаю, что мне это понравится. Я хотела увидеть его, когда он был жив, в тот момент, когда он… — Жиньен умолкла, а затем произнесла с такой болью в голосе, что у Лабастьера пробежали по спине мурашки: — Что вы натворили!
— Но почему меня хотя бы не предупредили?!
— И это бы остановило вас? Не лгите себе. Ведь вы, подобно своему предку, уверены в том, что верны только ВАШИ ценности. Но мы жили по своим правилам. Жили долго и счастливо.
Они уже вышли на веранду, и оба, защищаясь от солнечных лучей, поднесли к глазам ладони. Лабастьер чувствовал, что все его, доселе казавшиеся незыблемыми, представления о жизни разбиваются об ее доводы в прах.
— Я… Я хотел бы хоть чем-то скрасить горечь утраты тем, кто остался жив…
— Может быть, вы хотели сказать, «искупить вину»? — одна бровь девушки поползла вверх.
— Пусть будет так. И я могу начать с вас, Жиньен. Вы красивы и молоды, в ваших жилах течет кровь знатных родителей… Но вы потеряли их. И в этом виноват я…
Девушка смотрела на него с усмешкой, явно догадавшись, к чему он клонит и ожидая продолжения. И он выпалил наконец:
— Хотите стать королевой?! Я делаю вам предложение. — Произнося эти слова в порыве неожиданного раскаяния, он и сам поражался, как все это нелепо выходит. Но отступать было не в привычках короля.
— Ах, какая честь, — качнула самка головой. В ее голосе сквозила ленивая ирония. — Однако, достойна ли я?..
— Вы могли бы составить счастье любому, даже самому придирчивому самцу. И это я сочту за честь, если…
— Как это мило, — продолжая усмехаться, перебила его Жиньен. — И как по-королевски. Это — жест… Вы ведь и вправду уверены, что сможете дать мне счастье?..
— Я постараюсь…
— Постойте немного здесь, — сказала она. — Я помогу вам выйти из неловкого положения.
— Куда вы? — попытался остановить ее Лабастьер.
— Я все-таки решила взглянуть…
Расправив крылья, она соскользнула с веранды и, двигаясь кругами, стала по спирали набирать высоту. Лабастьер растерянно наблюдал за ней, продолжая держать ладонь у глаз и думая о том, как скоро и как несуразно окончился его поиск суженой.
В этот миг, поднявшись высоко над замком, Жиньен повисла на месте. Найдя взглядом короля, она махнула ему рукой, и он ответил ей таким же приветливым жестом. И тогда самка, сложив крылья, камнем рухнула вниз.
У короля перехватило дыхание, и он беспомощно шагнул вперед. Но он уже не мог спасти девушку.
Еще одна смерть прибавилась к тягосному грузу, лежащему на его душе.
…Лабастьер нашел своих друзей там, где они и должны были его ждать. На первый взгляд, все пришло в норму. Только глаза Мариэль были заплаканы, да и все остальные были несколько подавлены и немногословны. Если бы они были в порядке, они, конечно, обратили бы внимание на то, что и сам король растерян и мрачен. Но каждый был занят собственными переживаниями.
Оседлав сороконогов, двинулись в путь по извилистой но довольно широкой тропе.
— Вы не хотите услышать от меня, как все было? — спросил Лабастьер, чтобы хоть чем-то расшевелить своих спутников.
Лаан покачал головой:
— Нет, мой король. Ведь сами-то мы не сможем объяснить вам того, что испытали… Скажу только, что я, наверное, стал теперь совсем другим. Я не тот Лаан, которого вы знали. Так, во всяком случае, я чувствую.
— Хорошо еще, что когда все это началось, мы с Ракши отвязали только Ласкового… — словно разговаривая сама с собой, пробормотала Мариэль.
— Вы осуждаете меня за то, что я сделал? — спросил Лабастьер. Он хотел до дна испить свою чашу.
Лаан вновь сделал отрицательный жест, но добавил при этом:
— Если и есть тут вина, то она лежит на всех нас. Возможно, мы несколько поторопились. Если бы нам не показалось оскорбительным, что от нас что-то скрывают, наверное, многих смертей можно было бы избежать.
— Да, это так, — согласился Лабастьер Шестой, но тут же сам возразил себе и Лаану: — Хотя только что я был свидетелем того, что жизни без морока т’анга местные бабочки предпочитают смерть. Помнишь ли дочь правителя, с которой я танцевал? Она покончила с собой у меня на глазах. Так что, уничтожь я их идола позже, они точно так же поубивали бы сами себя. Согласись, не мог же я просто оставить здесь все так, как есть?!
Вмешался Ракши, обычно самый неразговорчивый из них:
— Ваше Величество, к чему эти сомнения? Вы поступили именно так, как и должны были поступить. Бабочкам нельзя испытывать то, что пережили мы. Иначе потерялся бы смысл всему. Если бы Лабастьер Второй в свое время не истребил т’ангов, мы все стали бы не более, чем их ходячим кормом, и были бы при этом счастливы таким положением. Вы продолжили деяния прадеда. И кто же должен был это сделать, если не вы?
— Все так… — вздохнул король. — Только не продолжил, а закончил. Оказывается, этот зверь был последним.
— А вдруг нет? — как будто очнулась ото сна Мариэль, и Лабастьер явственно услышал в ее голосе нотки надежды. — Ведь если бы не случайное совпадение, мы никогда не обнаружили бы и этого!..
Приглядевшись к спутникам, Лабастьер увидел, что лица их после слов самки заметно оживились. И тогда он понял, что, как бы глубоко не спряталось со временем в их душах блаженное проклятие т’анга, оно поселилось в них навсегда. Что ж, он и сам теперь никогда уже не будет таким же беспечным и открытым, как прежде.
Он вспомнил слова, произнесенные совсем недавно на пирушке Дент-Вайаром: «Самая большая беда, которую может представить отец — несчастная любовь его чада…» Да… Его представления о жизни бабочек на Безмятежной претерпели за истекшие сутки основательные изменения. Подумав об этом, Лабастьер тяжело вздохнул.
— Все, хватит! — заявил Лаан, повеселевший так же, как Мариэль и Ракши. — Предлагаю раз и навсегда закрыть эту тему и больше к ней не возвращаться. Не мешало бы, кстати, хлебнуть напитка бескрылых, а то у меня лично изрядно пересохло в глотке; да и крыло, признаться, ноет. Надеюсь, в ближайшем селении мне помогут его заштопать. Слышь, Ракши, в твоем бурдюке еще что-нибудь осталось?
Но и это выражение бесшабашной жизнерадостности показалось Лабастьеру несколько наигранным. Было похоже, что Лаан не хочет продолжать разговор исключительно из опасения услышать что-нибудь такое, что может потушить искорку его воскресшей надежды.
«Хотя, — подумал король, — возможно, я и становлюсь излишне мнительным…»
6
«Знаешь ли ты, как его зовут?»
«Сумрак осенний в лесу».
«Знаешь ли ты, почему он тут?»
«Нет», — головой трясу.
«Я подскажу». «Что за это берут?»
«Утреннюю росу».
«Книга стабильности» махаон, т. XIX, песнь IV; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
… — Ну, наконец-то, — заметил Лаан, когда на четвертые сутки путники выбрались из травянистого леса, недавно сменившегося зарослями фиолетовых псевдокриптомерий, и оказались на обрыве, с которого открылся вид на селение под ним. — И выглядит все, вроде бы, прилично.
Действительно, пейзаж внизу напомнил Лабастьеру уменьшенную копию столицы: уютно расположившись на лиловой траве, дома из раковин и камня радовали глаз неярким разноцветьем.
Вспорхнув с Ласкового, Мариэль пролетела с десяток метров вперед и, вернувшись, сообщила:
— Вниз спуска нет. Похоже, нашим сороконогам придется туго.
— Нам тоже, — вздохнул Лаан. — Особенно мне. — И помахал поврежденным крылом.
Рано или поздно нечто подобное должно было произойти. При всех преимуществах движения в седле — скорости и возможности везти с собой все необходимое — имели место и недостатки. Перед водоемом, ущельем или подобным этому крутым обрывом сороконоги, в отличие от своих крылатых седоков, были беспомощны.
Именно для таких случаев путники и припасли клубок длиннющего флуонового шнура. Однако длина его была не бесконечной. Лабастьер слетал на разведку, измерил спуск и, вернувшись, сообщил, что несколько ниже середины есть небольшая ступень. Дотуда верёвки хватит вполне, а дальше склон уже не столь крут, и сороконоги смогут спускаться сами.
Обмотав один конец верёвки вокруг задней части панциря Ласкового, между последней и предпоследней парами ног, Лаан дважды обернул её вокруг ствола ближайшей, стоящей в десятке метров от края обрыва, псевдокриптомерий. Затем он с клубком в руке уселся на Умника позади Лабастьера, и они двинулись вдоль обрыва, разматывая шнур по ходу.
Когда веревка кончилась, они обвязали ее вокруг туловища Умника, и Лабастьер вернулся к Мариэль с Ракши.
— Готово, — объявил он. — Двигаемся.
После чего он взлетел повыше и знаками показал Лаану, что тот может приближаться.
Мариэль, в свою очередь, взяла за повод Ласкового и, как только веревка чуть ослабла, повела его к краю обрыва. Ракши остался возле дерева, следить, чтобы веревка не застряла или не зацепилась за что-нибудь.
Добравшись до края, Ласковый остановился и недоверчиво покосился на Мариэль, вспорхнувшую и висящую над обрывом чуть впереди.
— Ну, же, — подбодрила она, — давай, не бойся… — и сильнее потянула за повод.
И Ласковый, осторожно перебирая лапами, стал сползать по почти вертикальной плоскости вниз, едва ли не повиснув на шнуре вниз головой. Обвитая вокруг ствола флуоновая струна натянулась, но за ее прочность можно было не беспокоиться, она вполне могла бы выдержать и троих сороконогов одновременно.
Сперва веревка скользила по стволу свободно, и Лаан изо всех сил удерживал Умника, чтобы тот шел помедленнее. Подстраховывать, держа веревку, приходилось и Ракши. Но вскоре она глубоко врезалась в ствол, вследствие чего трение усилилось, и всем стало полегче.
Минут через десять, когда Лаан на Умнике приблизился к дереву настолько, что мог переговариваться с Ракши, веревка остановилась, и ее натяжение ослабло. Наблюдавший за всем этим процессом с воздуха Лабастьер спустился:
— Все в порядке, — сообщил он. — Отдохните немного, а я слетаю к Мариэль.
Вернулся он вместе с девушкой.
— Бедняжка ужасно напуган, — сообщила она. — И так смотрит на меня, словно я его предала. Улегся и дрожит.
— Не хотел бы я оказаться на его месте, — кивнул Ракши.
— Тебе и не придется, — вздохнул Лаан, — а вот мне, кажется, да… А вот на его месте, — кивнул он на Умника, — мы сейчас все будем.
С Умником они повторили в точности ту же процедуру, что и с Ласковым, разница была лишь в том, что впрячься заместо сороконога пришлось всем троим самцам. Но все обошлось, и вскоре на площадке дрожали уже оба сороконога.
Затем, ругая последними словами свое поврежденное крыло, веревкой обмотался Лаан, а Ракши с Лабастьером спустили и его.
Передохнув на площадке и дождавшись, когда животные успокоятся, путники продолжили спуск по менее покатому склону. Он был достаточно сложен, но еще минут через двадцать они были у подножия. И вскоре, приведя в порядок внешность, они въехали в селение.
— Да ведь это же наш король! — завопил первый же подлетевший к ним местный житель и, вместо того, чтобы, как это полагается по этикету, опуститься на землю и поклониться правителю, выкрикнул, — «Я скажу всем!» — и умчался прочь.
— Излишней вежливостью они тут не страдают, — заметил Лаан.
— Мне это даже нравится, — отозвался Лабастьер. — С излишней вежливостью мы недавно уже сталкивались.
Прошло совсем немного времени, и уже несколько десятков любопытных бабочек хороводом кружили над путниками. Шуму и гаму при этом было столько, что сороконоги, в конце концов, остановились и, озираясь, не желали двигаться дальше. Однако весь этот шум носил явно восторженный характер, и Лабастьер, вместе с остальными, улыбаясь, кивал своим подданным и помахивал ручкой.
Внезапно крики разом смолкли, уступив место пронзительным и крайне нестройным звукам оркестра деревянных духовых. Только тут Лабастьер обратил внимание на группу бабочек, приближающуюся к ним по земле. Навстречу торопливо вышагивал немолодой, но и не старый еще, во весь рот улыбающийся румяный махаон. Шел он, торжественно расправив крылья, сопровождаемый несколькими музыкантами, но чуть впереди всех. На его голове красовался желтый берет, а на теле — что-то вроде комбинезона, расписанного широкими серебристыми и золотистыми вертикальными полосами. Однако не только костюм, но и сама эта бабочка была весьма необычна. Таких Лабастьер еще не видывал. Махаон был толст. Неимоверно толст, а при более внимательном рассмотрении, еще и лыс.
— Наконец-то! Наконец! — закричал он уже издалека, перекрывая душераздирающий рев духовых. — А я уж думал, король никогда не наведается в нашу глухомань!
Приблизившись на предписанное этикетом расстояние, толстяк остановился и с поразительным при его габаритах изяществом совершил положенный поклон. Затем, обернувшись к трубачам, рявкнул:
— Хватит! Чудовищно! Идите репетируйте! До вечера… Вечером — бал! Беда, да и только, — вновь обернулся махаон к королю, сложив крылья, — я непрестанно разрываюсь между долгом и желанием. То туда — то сюда, — изобразил он всем своим грузным телом. — А что в результате? В результате я не могу послушать приличной музыки. Ах да, простите, — осекся он. — Меня зовут Дент-Пиррон, и я, как вы, Ваше Величество, наверное, догадались, правитель всех этих несчастных, — обвел он рукой порхающих в воздухе и отнюдь не выглядевших несчастными, жителей, а затем указал на музыкантов. — В том числе и этих бездарей. — Пошли вон! — рявкнул он, и трубачи, сунув под мышки инструменты, поспешно ретировались.
Дент-Пиррон вновь обернулся к королю, и его лицо опять расплылось в приветливой улыбке. Он снял берет и, перевернув, принялся утирать им вспотевшую лысину. Убедившись, что толстяк закончил свою тираду, Лабастьер, сойдя на землю, как и полагается, ответил на поклон.
— В чем же суть вашего внутреннего конфликта, любезнейший? — спросил он затем, тщетно пытаясь удержаться от улыбки.
— О! Это драма всей моей жизни! — вскричал Дент-Пиррон и, бесцеремонно подхватив короля под руку, поволок его за собой. — Ваш досточтимый предок Лабастьер Второй наказал потомкам, то бишь нам, не создавать никаких сложных предметов. Так?! — Махаон остановился и испытующе уставился в лицо короля.
— Так, — подтвердил тот.
— А музыкальные инструменты?! — возопил махаон. — Это простые предметы или сложные?! А?!
— Ну-у… — растерялся король.
— То-то и оно! — не дожидаясь ответа, выкрикнул Дент-Пиррон и поволок короля дальше, не прекращая разглагольствовать. — Как-то, будучи в дурном расположении духа, в порыве верноподданнического рвения, я приказал этим несчастным, под страхом сурового наказания, немедленно уничтожить имеющиеся у них музыкальные инструменты как предметы недозволенно сложные. Но вскоре подоспел городской праздник. А какой же праздник без музыки? И я приказал изготовить новые инструменты. Затем это повторилось еще раз, потом еще… И вот какой нелепый выход я выдумал… Да, признаю, нелепейший! Но иного я измыслить не смог. Теперь я прячу музыкальные инструменты у себя в доме, в кладовке. И выдаю их музыкантам только в праздничные дни. Вот, например, сегодня им повезло, ведь ваш визит это, несомненно, праздник для нас… Но им катастрофически не хватает времени на репетиции, и в итоге… Ну, вы и сами слышали… Чудовищно!
Позади них раздался многоголосый гогот. Лабастьер оглянулся. Оказывается вся, только что окружавшая их в воздухе толпа, опустилась на землю и топает теперь позади них. Жители селения с нескрываемым обожанием пялились на своего грузного правителя.
— А вы чего уставились?! — заорал на них Дент-Пиррон. — Ну-ка летите по домам и готовьтесь к сегодняшнему балу! Я кому сказал?!
— Подождите, — остановил его Лабастьер и обратился к подданным. — В качестве приветствия примите мой подарок, гостеприимные жители этого прекрасного селения. Королевским словом я разрешаю вам играть на музыкальных инструментах в любой день.
— Слышали?! Наконец-то! Прекрасно! — вскричал темпераментный толстяк. — У меня просто камень с души свалился. Слава нашему королю! Все. Вперед! — махнул он бабочкам, и те, взвившись в воздух, полетели по домам. Сороконоги с Лааном, Ракши и Мариэль ускорили шаг и догнали Лабастьера с его собеседником.
— Прекрасные зверюшки! — покосился Дент-Пиррон на сороконогов. — А я, представьте себе, запретил сельчанам разъезжать на них.
— Почему?! — поразился Лабастьер. — Ведь это же животные, а не механизмы.
— Так-то оно так, — часто закивал махаон, — да только мои выдумали прицеплять к ним грузовые коляски. Вы знаете, что такое коляски? — опасливо глянул он на короля.
— Да, — кивнул Лабастьер, — конечно. Такие коляски называются «телегами», и они внесены в специальный «Реестр дозволенных приспособлений» Лабастьера Второго. В нем предписано пользоваться ими во время строительства, для перевозки камня. Очень удобная вещь.
— Да вы что?! — всплеснул руками Дент-Пиррон. — Как бы мне заполучить этот документик?! Я и слыхом о нем не слыхивал! Коляски — очень, очень удобная вещь. Но я-то думал — противозаконная!
— Сложность их не выходит за грань дозволенного, — уверил его Лабастьер, — как, впрочем, по-моему, и сложность музыкальных инструментов.
— А где, где эта грань?! — страдальчески наморщился толстяк. — И где же мне взять упомянутый вами реестр?
— К сожалению, доступ к нему имеют только члены королевской семьи. Но я собственноручно выпишу вам разрешение использовать телеги, — пообещал Лабастьер. — Мое распоряжение имеет силу указа.
— Как вовремя вы появились! — вскричал Дент-Пиррон. — Мы как раз затеваем крупное строительство… А как насчет воздушных пузырей?
— Чего-чего? — не понял Лабастьер.
— Ну-у… — потупился толстяк. — Э-э…
— Говорите, говорите, — потребовал король. — О чем вы меня спросили? Повторите.
— О воздушных пузырях, Ваше Величество.
— А что это такое?
— Да, наверное, не стоит и обращать ваше драгоценное внимание на подобную ерунду, — попытался уклониться от ответа махаон. — Вот, кстати, мы и добрались. Мой дом принадлежит вам, — произнес он ритуальную фразу, указывая на небольшое, но очень симпатичное строение из зеленого с голубыми прожилками камня. Однако в устах толстяка эта формула потеряла всякий оттенок торжественности и прозвучала более чем обыденно. К тому же, он сразу добавил: — Не правда ли, милый домик? Его выстроил еще мой дед, его звали так же, как меня… Точнее, меня назвали в его честь…
Лабастьер, по достоинству оценив красоту дома, не позволил сбить себя с толку и стал настаивать:
— Любезный, объясните же мне, что это за «пузыри» вы имели в виду.
— Одну минуту, я только распоряжусь о том, чтобы поухаживали за вашими сороконогами, — бросил Дент-Пиррон и, не без затруднений протиснувшись в дверной проем, исчез в доме.
— Мне он нравится, — заявил Лаан. — Только толст он просто неприлично.
— Он, наверное, и летать-то не может, — заметил Ракши. — Никакие крылья не выдержат такой вес.
— А мне его жалко, — добавила Мариэль. — Наверное, он болен. Но он очень милый.
— Вы слышали весь наш разговор? — спросил Лабастьер. — Боюсь, и тут нас ожидает какая-то тайна…
В этот миг из дома высунулась голова Дент-Пиррона:
— Никаких тайн, — заявила она. Вслед за головой протиснулся и ее хозяин: — Если вам показались подозрительными мои слова про воздушные пузыри, то я немедленно развею ваши подозрения.
С верхнего этажа слетели двое самцов маака и, приняв поводы сороконогов из рук Ракши и Лаана, повели животных прочь.
— Так вот, достопочтенные, — продолжил махаон. — Вы, я думаю, не оставили без внимания мои несуразные размеры? — произнеся это, он нелепо растопырил руки и повернулся вокруг себя. — Вы, наверное, решили, что я болен?
Лабастьер заподозрил было, что толстяк «случайно» уловил не только последнюю фразу его разговора с друзьями, а подслушивал и всю их беседу, но тут же эту мысль отбросил.
— Вовсе нет, — продолжал Дент-Пиррон. — Я просто люблю есть. Сам не знаю, почему. Люблю до непристойности. Я ем буквально каждый день и ничего не могу с собой поделать. Но ведь в этом же нет преступления? — посмотрел он на короля с надеждой.
— Нет, — успокоил его тот. — Хотя это и странно. Так при чем же тут «пузыри»?
— Сейчас, сейчас, вы все поймете. И вот однажды я обнаружил, что вешу уже так много, что больше не могу летать. Я собрал в кулак всю свою волю и прекратил есть. И примерно через полгода снова начал летать. Но что это были за полгода! — толстяк страдальчески возвел глаза к небу. — Я испытывал муки. Я потерял сон! Мое настроение было отвратительным, и я начал изводить соплеменников строгими распоряжениями! Да я и чувствовал себя при этом отвратительно. Тогда я плюнул на все и снова стал есть столько, сколько мне нравится. И снова потерял способность летать. Это продолжается уже несколько лет.
И вот тогда один из моих, э-э-э…, подчиненных придумал штуковину, которая бы очень мне помогла, если бы только я не посчитал невозможным ею воспользоваться. Он выдул из флуона большой пузырь, а затем наполнил его газом, который выкачал из наловленных им для этой цели шар-птиц. Он даже сумел не причинить бедняжкам никакого вреда и отпустил их на волю. В результате он получил пузырь, который так и тянет вверх любой груз. Сам по себе этот пузырь поднять меня не смог бы, но когда я немного помогал себе крыльями… Я снова летал!
Две ночи я забавлялся этим давно забытым ощущением… — Дент-Пиррон виновато заморгал. — Да, признаюсь, я не смог удержаться от того, чтобы не попробовать… Но потом выяснилось, что кое-какие негодяи подглядывали за мной. Устроили, понимаете ли, себе развлечение… И тогда я взял себя в руки и… и спрятал этот пузырь туда же, где держу музыкальные инструменты. Казните меня, мой король. Я виноват и вину свою признаю полностью.
— Да, это занятная история, — признал Лабастьер, представив толстяка болтающимся в небе на флуоновом пузыре и пряча улыбку. — Но, думаю, большой вины за вами нет…
— Да? Я очень рад, — торопливо согласился толстяк. — А как насчет водопровода?
— А это еще что такое? — нахмурился король. — Впрочем, я, кажется, понял, что тут у вас творится. Выкладывайте уж сразу все, что вы тут напридумали…
В разговор вмешалась Мариэль:
— Кстати, что это за симпатичные любопытные лица постоянно выглядывают из ваших окон? Наверное, это ваши домашние?
— Совершенно верно, милая девушка, — обрадовался смене темы городской владыка.
— Так что же вы их нам не представите?
— Я попросил их не мешать нашему разговору.
— Это не совсем прилично, — заметил Лабастьер. — Давайте-ка познакомимся с ними. А обо всех ваших преступных изобретениях мы поговорим позже.
— Все мои домашние — маака, — продолжал без умолку болтать Дент-Пиррон, ведя гостей наверх по винтовой лестнице. Лицо его стало печальным. — Моя любимая женушка Дипт-Рууйни скончалась при родах, а жениться во второй раз я не пожелал. В нашей семье осталась самка-маака, так что я не обделен теплом, а Рууйни мне все равно никто не заменит, да и продолжать свой род с кем-то другим я не стал бы… И ничего. В нашей семье множество детей — маака. Кстати, и есть-то без всякой меры я начал именно тогда. Я и раньше, возможно, любил покушать несколько больше других, а тут уж и вовсе потерял голову. Тосковал и ел. Ел и тосковал…
Они добрались до второго этажа и прошли через потолочное отверстие. С напольных ковриков поднялись и поклонились гостям трое маака — супружеская пара и юный самец, очевидно их младший, еще живущий с родителями, сын. Цвета их одежды были те же, что и у Дент-Пиррона — серебро и золото. По-видимому это были фамильные цвета.
Не успели гости и хозяева обменяться приветствиями и представиться, как Дент-Пиррон вскричал:
— Кстати! А не пора ли нам перекусить?!
— Нашим гостям, пожалуй, пора, — отозвалась самка, назвавшаяся Айнией. — Они потратили в дороге много сил. А вот нам это необязательно. Особенно тебе, дорогой. И, думаю, надо распорядиться о том, чтобы кто-то позаботился о поврежденном крыле, — указала она на Лаана.
В тот момент, когда самка произнесла слово «дорогой», Лабастьер бросил взгляд на самца маака, и по умиротворенному выражению его лица убедился, что в этой, хоть и неполной, семье царят мир и согласие.
— Айния, — укоризненно покачал головой Дент-Пиррон. — Неужели ты думаешь, я не заметил, что наш многоуважаемый гость нуждается в лечении? Но есть тут один щекотливый момент… С одной стороны, крыло можно починить традиционным способом, но тогда оно не будет складываться полностью, будет доставлять неудобство на земле, да и в полете будет недостаточно гибким… С другой стороны, есть у меня один умелец… Э-э… Если возьмется он, крыло будет, как новое… Но… Боюсь, его методы несколько не соответствуют… Инструменты и приспособления, которыми он пользуется…
— Непозволительно сложны, — догадался Лабастьер.
— Вот именно, вот именно, — подтвердил махаон и удрученно потупился.
— А долго он будет возится, этот ваш умелец? — поинтересовался Лаан.
— Если возьмется прямо сейчас, к началу сегодняшнего бала вы уже могли бы летать, — с воодушевлением заверил Дент-Пиррон, но тут же стушевался и, осторожно глянув на короля, добавил. — Только уважение к вашему другу заставило меня сделать это предложение. Не сомневайтесь, упомянутые инструменты и приспособления я держу все в той же кладовке…
— Вместе с музыкальными инструментами, воздушным пузырем, — продолжил за него Лабастьер, — и этим, как его…
— Водопроводом? — поспешил на помощь махаон.
— Вот-вот.
— Нет, мой король, водопровод, к несчастью, в кладовую не спрячешь, это довольно громоздкий предмет…
— Мой господин, — вмешался Лаан, обращаясь к королю, — мне бы хотелось починить крыло так быстро и качественно, как он обещает.
— Действуйте, — махнул рукой Лабастьер. — Хотел бы я побывать в этой вашей кладовке. Я даже настаиваю на этом.
— Я и сам мечтаю о том же! — вскричал Дент-Пиррон. — Тяжким бременем на моей душе лежит то, что мне приходится хранить взаперти очень удобные и полезные вещи. Но я не уверен в их законности. И я очень хотел бы, чтобы вы лично указали, какие из них следует уничтожить, а какие — разрешить. И присаживайтесь, наконец. В мою кладовую отправимся сразу после трапезы. Айния! Ну где же угощения?!
— Успокойся, милый, — кивнула маака. — Уже несут.
— А ты, мальчик мой, — обратился Пиррон к юному самцу, — будь добр, отведи нашего раненого гостя к мастеру Луару, и пусть тот немедленно возьмется за починку лечение.
— Так инструменты-то у вас в кладовке, — заранее догадываясь, что примерно услышит в ответ, вкрадчиво напомнил Лабастьер.
— У Луара есть свой ключ, — как ни в чем не бывало сообщил Пиррон, принимаясь за принесенные лакомства.
Лабастьер усмехнулся и покачал головой. Похоже, преступные механизмы, хранящиеся в кладовке махаона, не так уж недоступны жителям его селения, как он хотел изобразить сначала. Но разговор этот король решил отложить до момента посещения этой самой кладовой и не портить сейчас настроения гостеприимным хозяевам.
Лаан с юным маака удалились, остальные же приступили к трапезе.
…Итак, вы ищете невесту, — сказал со-муж Дент-Пиррона маака Барми. Взгляд его бежевых глаз был мягок, но проницателен. — Что ж, вполне возможно, что вы найдете ее именно у нас. В наших краях множество молодых и привлекательных самок, есть среди них и дочери именитых семейств.
— Я был бы счастлив такому исходу, — подтвердил Лабастьер и, скорее из вежливости, нежели от жажды, пригубил напиток бескрылых из глиняной пиалы.
— А кем, если не секрет, приходится вам ваша милая спутница? — улыбнувшись Мариэль, спросила Айния.
— И этот молчаливый юноша, которого вы назвали «Ракши», — добавил Барми, переведя на того свой взгляд.
— Мариэль и Ракши — жених и невеста, — пояснил Лабастьер, — и они — наши друзья по несчастью. Они ищут диагональ. Так что не только я буду с надеждой знакомиться с вашими молодыми соотечественниками.
— Сколь трагичны порою, но сколь прекрасны и справедливы наши обычаи, — заметила Айния.
— А что, в том селении, откуда вы пришли, ни вам, ни вашим спутникам никто не приглянулся? — отвлекся от поглощения пищи Дент-Пиррон и с каким-то опасливым любопытством посмотрел на Лабастьера.
— Любезный мой вассал, — прищурился король, — я уже по достоинству оценил ваш осторожный нрав и хитрый ум. Я уверен, что этот вопрос вы задали неспроста.
— Ну-у… — смутился Пиррон. — Ладно, скажу начистоту. Не нравятся мне наши соседи. Не понимаю я их. Они не проявляют открытой враждебности, но и от контактов вежливо уклоняются. А были случаи, что наши бабочки, отправившись туда, исчезали навсегда.
— Этого больше не будет, — заверил Лабастьер. — Вы действительно не догадывались о причинах вашей с соседями взаимной неприязни?
Выражения лиц хозяев убедили Лабастьера в их искренности, и он продолжил:
— Они находились во власти, я надеюсь, последнего, тщательно скрываемого и охраняемого ими т’анга.
В зале повисла тишина, словно король сказал что-то неприличное. Да собственно, так оно и было. Ненависть к этим тварям прошлого прививается бабочкам буквально с первого дня жизни рассказами о подвигах Лабастьера Второго и бойцов отрядов т’анг-расчистки.
— Вот как, — нарушив молчание, тихо произнес Барми. — Вот как. Многое становится ясным. И вы, я надеюсь, навели там порядок?
— Полный, — подтвердил король.
— Неужели и вправду там был этот… это… неприятное существо? — Дент-Пиррон искательно глянул на Ракши и Мариэль. Те только подтверждающе кивнули ему.
— Вы убили его? — уточнил самец маака.
— Да, — Лабастьеру не доставило удовольствие это признание. Но что сделано, то сделано.
Барми поднялся и церемонно поклонился.
— Вы достойны славы своих предков, — сказал он торжественно.
— А теперь вы будете наводить порядок у нас? — жалобно спросил Дент-Пиррон.
— Успокойтесь, — усмехнулся Лабастьер. — Я понимаю вас и в чем-то даже уважаю ваше стремление сделать жизнь интереснее и комфортабельнее. Но в вашем поведении есть, все же, нечто общее с поведением ваших соседей: и вы, как и они, не желаете довольствоваться простыми радостями, данными нам природой. А потому я все-таки буду строг.
7
Упоенно журчит ручей, ручей,
И бежит, не жалея сил.
«Кто хозяин твой?» — сам не знаю, зачем,
У него я, присев, спросил.
Он ответил мне: «Я ничей, ничей…»
И глотком себя угостил.
«Книга стабильности» махаон, т. XVI, песнь II; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
То, что Дент-Пиррон называл «кладовкой», на деле полностью занимало весь цокольный этаж его дома. Спустились они сюда вдвоем — только хозяин и король. Весь потолок тут был покрыт каким-то люминесцентным составом, и светло было, как днем на открытом воздухе.
— Да-а… — протянул Лабастьер при виде открывшегося ему зрелища. Ничего подобного лицезреть ему еще не приходилось. Весь пол внушительного помещения был заставлен самыми разнообразными предметами, один вид которых недвусмысленно свидетельствовал об их преступной сложности…
Дент-Пиррон, ведя гостя меж этих предметов, называя их и рассказывая об их предназначении, сперва краснел и бледнел от смущения, но затем, увлекшись, принялся говорить с воодушевлением:
— … А вот — точильная машина! Жмете ногой вот сюда, круглое точило вертится, вы подставляете лезвие, вж-жик и готово! Пользуясь ею, вы в течение дня можете наточить все ножи и сабли, имеющиеся в селении. А вот это — как будто бы просто палка. Но она начинена специальным взрывающимся порошком. Поднимаешься в небо, поджигаешь вот тут, крепко держишь палку, а крылья устанавливаешь неподвижно, как для планирования, и р-раз!.. За несколько минут вы пролетаете столько, сколько не пролетели бы и за несколько часов! Эта штуковина называется «прыжок бескрылых». А это… Загляните сюда, мой король, вот в это отверстие. Видите это огромное бревно? А это, между прочим, всего лишь мой палец! Отчетливо видно каждую полоску на коже! Приспособление, названное мною, да простит меня Ваше Величество, «королевским оком», увеличивает зрительный образ примерно в пятьдесят раз! Смотрите, смотрите, сейчас вы видите краешек моего крыла. А вы, наверное, и не ведали, что материал крыла устроен так мудрено! Это крайне поучительное зрелище. А вот эту штуковину я назвал…
— Кто и в связи с чем изготовил все это? — оторвавшись от глазка «королевского ока», мрачно спросил Лабастьер Шестой.
— Честно говоря, эту коллекцию начал собирать еще мой дед. Это было его прихотью. Он считал, что изготовление подобных штуковин развивает ум и ловкость; он считал, что все это — не более, чем игрушки, и пользоваться ими по назначению не разрешал. В отличие от деда, мой отец не поощрял изобретательство. Но коллекцию сохранил. А я… В юности я любил торчать здесь. Но когда я сам стал править селением, я в полной мере ощутил ответственность и решил продолжить дело отца. И я стал бороться с изобретательством. Тогда я объявил, что всякий желающий может пополнить эту коллекцию и не будет при этом наказан; если же кто-то скроет какой-нибудь механизм, он будет наказан обязательно. И выяснилось, что чуть ли не каждая вторая семья втайне хранит какое-нибудь сомнительное приспособление. Они боялись наказания и тащили все это сюда. Это просто зараза какая-то, — сокрушенно вздохнув, развел руками Дент-Пиррон. — Прямо-таки и не знаю, как с ней бороться… А порой мне кажется, что бороться и не надо. Возможно, придет время… И все это пригодится…
Лабастьер покачал головой:
— Боюсь, подвергнув сомнению заветы Лабастьера Мудрого, вы, милейший, пошли по скользкому пути.
— Знаю, — окончательно поскучнел Дент-Пиррон. — Но… Взгляните, например, сюда. Это — каллиграфическая машина. Как пригодилась бы она вам при дворе! — Дент-Пиррон воодушевился. — Смотрите! Сюда я вставляю флуоновый лист, жму на клавиши…
Махаон с таким проворством и точностью принялся колотить по кнопкам с начертанными на них знаками алфавита, что у Лабастьера от удивления глаза полезли на лоб.
— Текст набран, — продолжал пояснять свои действия Пиррон. — Теперь жмем вот на этот рычаг… Готово! — воскликнул он и подал королю квадратный листок. Изумительно четким правильным почерком на флуоне было выдавлено:
«ВЕРНОПОДДАННЫЙ ПИРРОН, НОСИТЕЛЬ ЖЕЛТОГО БЕРЕТА, КОЛЕНОПРЕКЛОНЕННО НАДЕЕТСЯ НА МИЛОСТЬ, ДОБРОСЕРДИЕ И СПРАВЕДЛИВОСТЬ МОЛОДОГО КОРОЛЯ».
— Повторно текст набирать уже не надо, — добавил Дент-Пиррон. — Вставляем следующий листок, жмем на рычаг, р-раз! Пожалуйста! — Он протянул королю точно так же квадрат с точно такой же надписью. — Я могу сделать сто таких, тысячу, сколько угодно…
— Вряд ли это поможет вам, — хмуро разглядывая флуон, отозвался Лабастьер.
Пиррон поперхнулся.
— Ну, может быть, все-таки… — промямлил он, откашлявшись. Вялыми движениями он зачем-то вставил в щель машины новый кусок флуона, нажал на рычаг и, пряча глаза, подал королю очередной экземпляр текста.
Хватит! — рявкнул Лабастьер. — И вообще, с меня довольно. Не надо больше демонстраций. Объясните-ка лучше, зачем вам все это надо?! К примеру, эта ваша «каллиграфическая машина». К чему она?! Вы говорите, она пригодилась бы при дворе… Но у меня есть прекрасные каллиграфы, и они вполне меня устраивают! К тому же, они счастливы своим искусством, и единственное, что может сделать эта машина — лишить их счастья! «Прыжок бескрылых»? Но у нас-то есть крылья! А это ваше «королевское око»?! Что в нем королевского?! Зачем мне видеть то, чего природа видеть не позволяет?.. К сожалению, при всей моей симпатии к вам, Пиррон, я вынужден констатировать: ваша деятельность и в самом деле преступна.
Тяжело вздохнув, махаон понуро уселся прямо на ящик каллиграфической машины. Бедняга даже как будто бы стал поменьше в габаритах.
— Мне трудно объяснить вам это, мой король, — тихо сказал он. — Но я не могу все это просто взять и разломать. И не могу наказывать тех, кто это делает. Я пробовал… Я был тогда совсем молод. Моя Рууйни была беременна, а я как раз в тот момент вел непримиримую борьбу с изобретателями. И был в их числе один… Он был моим лекарем… Он сделал вот это… — Пиррон указал рукой в угол. Там, отгороженный от прочего зеленой траурной полосой начертанной на белом ракушечном полу, стоял неказистый агрегат, состоящий из цилиндрических емкостей и изогнутых трубок. — Рууйни никак не могла разродится от бремени, — Продолжал Дент-Пиррон, — и лекарь вынужден был вскрыть лезвием ее лоно… Это редкая операция, и самка при этом выживает не всегда, иногда случается заражение… Гусеничка была мертва. Но Рууйни могла бы жить дальше, и лекарь сказал, что для полной безопасности следует лишь смазать рану жидкостью, которую он получает из напитка бескрылых с помощью вот этой машины… А я не позволил ему этого и машину отобрал…
Пиррон смолк.
— Она умерла, — закончил за него король.
— Да, — махаон поднял на короля покрасневшие припухшие глаза. — Да, — повторил он и попытался улыбнуться, но вместо улыбки лицо его исказилось жалкой гримасой. — Но больше в моем селение при таких обстоятельствах не умерла ни одна самка! — почти выкрикнул он. — А у всех тех, кто сделал эти предметы, — обвел он рукой помещение, — есть свои ключи…
— Идемте, Пиррон, — тронул король плечо вассала. — Сейчас мне трудно решить что-либо. Но позже, хорошенько все обдумав, я приму решение, и постараюсь, чтобы оно было максимально справедливым. А сегодня — бал! Забудем же о печалях. Мне жаль, что я потревожил вашу память. Давайте веселиться…
Ден-Пиррон сполз а крышки каллиграфической машины на пол и стоял теперь лицом к лицу с королем.
— Я и вправду очень ждал вас… — произнося эти слова, он сделал такое движение, словно снимал рукой что-то прилипшее к лицу. — Вы говорили о реестре дозволенных приспособлений Лабастьера Мудрого… Если бы я от вашего имени послал за ним кого-нибудь в столицу…
Король покачал головой:
— Не стоит, Пиррон. Я помню его почти наизусть. Можно сказать уверенно, что, за малым исключением, ничего из того, что у вас тут хранится, в реестре нет. Слишком уж тут все сложное. Там… Ножницы, щипцы, телега… Еще с десяток наименований. Остальное — запрещено.
Дент-Пиррон потряс головой и суетливо поправил свой полосатый комбинезон.
— Что ж, — сказал он и, наперекор ситуации, сумел, наконец, улыбнуться по-настоящему. — Будем веселиться.
Приятной неожиданностью для гостей селения стало то, что здесь имелось даже особое местечко для проведения всеобщих праздников. Эту аккуратную площадку, устланную специально посаженным тут лиловым мхом и разделенную на секторы газончиками ровно подстриженного кустарника, местные жители называли «Веселым садом».
Вечерело. Темень еще не окутала селение полностью, лишь чуть потускнели краски, Дипт, Дент, и первые звезды уже проявились в небе. То ли от того, что день репетиций пошел трубачам на пользу, то ли потому, что к деревянным духовым прибавились струнные и ударные, музыка, струящаяся в воздухе Веселого сада, была довольно стройна, красива и немного печальна.
Когда Дент-Пиррон привел сюда Лабастьера, Ракши и Мариэль, оказалось, что Лаан уже тут.
— Это не лекарь, а волшебник! — закричал тот, помахивая крылом. — Как новенькое! Я уже и летать пробовал! Внимание… — он взвился в поднебесье, сделал несколько грациозных петель и спланировал обратно к друзьям. Сельчане, наблюдавшие эту картину, разразились рукоплесканиями.
— Как-то глупо получилось, — смутился Лаан. — Они же не знают, что крыло у меня было повреждено, и думают, что это я демонстрирую им свое умение летать… Как новорожденная бабочка. Как будто они сами так не умеют…
— Успокойтесь, мой друг, — замахал на него Пиррон, — все и всё прекрасно понимают! Известие о том, что королевский фаворит прибыл от наших негостеприимных соседей с рваным крылом, моментально облетело селение. А уж то, что король позволил чинить его мастеру Луару его нетрадиционными методами — настоящее для всех событие!
Лаан с гордостью показал то место, где еще недавно в его крыле зияла безобразная дыра. Теперь она была затянута каким-то полупрозрачным голубоватым, матово поблескивающим материалом.
— Луар — просто кудесник! — повторил Лаан. — И еще он дал мне емкость с клеем и пакетик чешуек. Через пару дней, когда я смажу это место и посыплю по нему чешуйками, вообще ничего не будет заметно! — похваставшись таким образом, Лаан виновато глянул на короля. — Я весьма ценю ваш поступок, мой господин…
— О чем ты? — удивился Лабастьер. — И давай без церемоний…
Лаан, посмотрев по сторонам, наклонился к самому уху короля:
— Нет уж, когда вокруг подданные, лучше с церемониями… Нельзя ронять престиж престола. А говорю я про то, что позволив мне воспользоваться услугами названного лекаря, вы, друг мой, маака, по всей видимости, несколько усложнили себе жизнь. Как тут порядок наводить, как запрещать изобретения, когда мы сами ими пользуемся?!
— Ничего, как-нибудь… — с деланной беззаботностью ответил Лабастьер, оглядываясь по сторонам.
Желающих пообщаться с королем и его спутниками становилось все больше. В полном соответствии с той задачей, которая стояла перед данным мероприятием, самки маака прогуливались по Веселом саду в одиночку, стайками или в обществе родителей, молодые же махаоны были представлены почти исключительно парами. Среди самок маака Лабастьер даже успел приметить несколько очень миленьких особей, с которыми не мешало познакомиться поближе.
Ракши и Мариэль, в свою очередь, терялись еще меньше. Они уже стояли в окружении нескольких бабочек, и Мариэль что-то оживленно рассказывала им. Ракши, как всегда, молчал, но время от времени хозяйским жестом поглаживал Мариэль по спине.
Внезапно Лабастьер ощутил укол ревности. Но чувство это было настолько несуразным и необоснованным, что он тут же загнал его в самый далекий и темный угол своей души, найдя отличный для этого способ:
— Не пора ли мне начать завязывать знакомства с вашими бабочками? — спросил он Дент-Пиррона.
— То есть, вы уже готовы, — блеснул глазками махаон. — Отлично! Тогда — несколько минут терпения. Сперва — небольшой сюрприз. Кто знает, вдруг вы все это запретите… Так что, у нас последняя возможность…
— Что за загадки вы там бормочите?
— Ничего, ничего. Все в порядке, мой государь… Саддин! — окликнул он молодого худощавого махаона с каким-то неказистым раструбом в неказистых руках. — Начали! Объявляй!
Тот приставил раструб ко рту, и Лабастьер понял, что это приспособление многократно усиливает громкость голоса.
— Внимание, внимание! — громовым раскатом пронеслось над Веселым садом. — Именем правителя Пиррона прошу всех в течение нескольких минут не подниматься в воздух. Прошу так же всех, кто уже находится над землей, немедленно опуститься.
Выждав, когда это распоряжение выполнят, Саддин продолжил, обращаясь неизвестно к кому:
— Поджигатели! Приготовились… — произнеся эти загадочные слова, он посмотрел на Лабастьера, широко ему улыбнулся и тут же заорал, обращаясь уже явно ко всем: — Да здравствует наш король!!!
И тут началось… Сперва послышалось легкое шипение, и со всех сторон одновременно потянуло легким дымком. А затем грянул такой оглушительный грохот, что Лабастьер от неожиданности даже присел. Звук был столь мощным, что казалось, он осязаем. А одновременно с громом в вечереющее небо из центра Веселого сада взметнулся мощный огненный ствол. Весь он состоял из разноцветных прожилок, и примерно на максимальной высоте полета бабочки, он расслоился и распался на тысячу разноцветных падающих звезд.
— Измена! — услышал Лабастьер. Подскочивший к нему Ракши, держа в руках оголенную шпагу, орал ему прямо в ухо.
— Успокойтесь! — так же в ухо, наклонившись, крикнул ему в ответ король. — Это просто для красоты! И ведь действительно красиво!
Они огляделись. Разноцветные звезды плавно оседали на землю. Их отблески и тени ползли по саду, по лицам оцепеневших бабочек и делали мир нереальным… И в этот миг весь периметр Веселого сада занялся густыми фонтанами стерильно белых искр. Эти фонтаны иссякли так же внезапно, как и появились, а вместо них вокруг сада, все ускоряясь и ускоряясь, хороводом помчались языки сочного желтого пламени.
У Лабастьера закружилась голова, и он на миг прикрыл глаза, а когда открыл их, оказалось, что картина уже вновь изменилась, и теперь с периметра сада к его центру выросли ажурные огненные арки, и цвета их, пульсируя, меняются. А из центра к небу поднялся тонюсенький, но пронзительно яркий зеленый стебелек… Еще миг, и он расцвел в поднебесье розовым бутоном… И осыпался в тот же миг, оставляя после себя лишь изумительный, незнакомый Лабастьеру аромат…
Всё кончилось. Бабочки ошарашенно смотрели друг на друга. Дент-Пиррон, нерешительно улыбаясь, что-то сказал Лабастьеру, но тот не расслышал. Он отрицательно покачал головой и показал на уши руками. Пиррон приблизился к королю вплотную, держа за руку того самого худощавого молодого махаона, у которого был прибор, усиливающий громкость голоса.
— Саддин! — указал на него Пиррон. — Он называет себя «мастером огней». Кое-что он мне уже показывал, но ТАКОЕ я и сам вижу впервые.
— Я составлял этот букет несколько лет. Я и не надеялся на то, что вы сами появитесь тут и хотел привезти его в столицу, когда будет объявлено о вашей свадьбе.
— И вы были уверены, что заслужите похвалы? А не наоборот?
— Это неважно, мой король, — ответил махаон и улыбнулся так, как может улыбаться только по-настоящему счастливая бабочка.
— Когда это кончится? — вмешался Ракши, показывая на свои уши.
— Не бойтесь, скоро, — Саддин развел непропорционально длинные руки. — Это единственный недостаток моего искусства. Раньше был еще едкий дым, но я преодолел это. И даже научился создавать ароматическое облако.
— Вас представили мне, не назвав при этом приставки «Дент», — заметил Лабастьер. — По всей видимости, вы еще не женаты?
— Нет, мой король.
— В таком случае, я разрешаю вам устроить подобное зрелище в день вашей собственной свадьбы.
— Спасибо, мой король, — Саддин даже засмеялся от удовольствия.
В разговор встрял Дент-Пиррон:
— Боюсь, дружок мой, у всех сейчас заложены уши, и мне не докричаться. Объяви-ка в свой раструб, чтобы нам принесли чего-нибудь промочить горло.
Саддин поднес замысловатое приспособление с раструбом ко рту, и, перекрывая возбужденную болтовню бабочек, над Веселым садом разнесся мощный глас:
— Принесите напиток бескрылых! Король Лабастьер Шестой испытывает жажду!
— Ваше Величество, вы еще не готовы вынести свой вердикт? — с надеждой взглянул на Лабастьера Дент-Пиррон.
— Нет. Давайте-ка сначала посмотрим, все-таки, на ваших самок. И не торопите меня, в конце концов!
…Тьма опустилась на мир, но Веселый сад был освещен множеством пропитанных смолой факелов, делавших все окружающее похожим на зыбкий романтический сон.
Небольшой пятачок с музыкантами, предназначенный для танцев, был утыкан этими факелами значительно более обильно, и там было по-настоящему светло. То, что танцы проходят на открытой площадке, давало возможность танцующим время от времени вспархивать в небо и продолжать танец над площадкой. Окружающими это воспринималось как свидетельство чувственного порыва, и встречалось рукоплесканиями и возгласами одобрения.
— Ну и как твои сердечные успехи, брат маака? — спросил Лаан, приблизившись к стоящему неподалеку от танцплощадки королю настолько, что никто больше не мог бы их услышать. — Вы побеседовали уже, по меньшей мере, с сотней самок, и я заметил, некоторых из них вы с удовольствием приглашаете потанцевать…
— Беда в том, мой друг, что это единственная возможность разглядеть их как следует, — отозвался тот. — Если, поговорив с самкой, я обнаруживаю, что передо мной не полная дура, я тащу ее к свету… И приходится танцевать. Несмотря на то, что ты уже разочарован.
— Хотите совет, друг мой? — заговорчески понизил голос Лаан.
— Буду признателен.
— Если не хотите испытывать разочарования, тащите к свету именно дур.
Они громко расхохотались, но тут же осеклись, заметив на себе удивленные взгляды.
— Напиток бескрылых у старины Пиррона исключительно хорош, — заметил Лаан, поднимая пиалу-раковину с плетеного столика. — Так же, как и зрелище, которым он подивил нас сегодня. Вы намерены пресечь пагубную страсть его соплеменников к изобретательству?
— Конечно. Ведь это мой долг, — также пригубив напитка, отозвался Лабастьер. — Но я не решил пока в какой форме, насколько сурово и до каких пределов исполнять его. Честно говоря, именно об этом я и думаю все время. Решение где-то рядом, оно так и вертится прямо передо мной, но я никак не могу ухватить его… И ни одна самка пока что не сумела отвлечь меня от этих мыслей. А это для меня показатель, — усмехнулся он. — Боюсь, мой друг, наше путешествие еще не окончено.
— Я частенько радуюсь, что не обременен вашими заботами, — кивнул Лаан, — и ничто не отвлекает меня от приятного времяпрепровождения. — В его голосе зазвучала легкая ирония. — Желаю вам найти ответы на свои эпохальные вопросы… А я пока что пойду потанцую с Мариэль.
— С Мариэль? — поднял бровь король. — А как же Ракши?
— Нашего тихоню атаковала какая-то местная прелестница. Честь не позволяет ему обидеть самку отказом, и он ведет с ней уже пятый круг. Хотя недовольным он, кстати, не выглядит. Да вот и он, взгляните.
Лабастьер устремил взгляд туда, куда указал Лаан, и действительно, у края площадки увидел Ракши, кружащегося в танце с ослепительно красивой темноволосой бабочкой-маака.
— Хм, — нахмурился король. — Эта ко мне не подходила.
— Может быть, и подходила… — покачал головой Лаан. — Но вы не нашли нужным отвести ее к свету…
Друзья переглянулись и, не удержавшись, расхохотались вновь.
Лаан нырнул куда-то в сумрак, и как раз в этот миг рядом с королем появился Дент-Пирррон.
— Кто это синеглазка? — кивнул Лабастьер на партнершу Ракши.
— О! Это моя племянница Тилия. Я знал, что рано или поздно вы обратите на нее внимание. Девушка исключительных дарований.
Лабастьер посмотрел на правителя с подозрением:
— Она что-то изобретает?
— Нет, что вы! — всплеснул руками Пиррон. — Как вы могли… э-э-э… Ну-у… Да. Изобретает, — он вздохнул и потупил взгляд. — И весьма недурно. Несмотря на возраст и пол.
— И что же она изобретает? — спросил Лабастьер, чувствуя, что вспыхнувший было в его душе интерес к этой самке моментально остыл.
— Оружие.
— Вот как?! — Лицо короля потемнело. — Создание сложного оружия вдвойне преступно, это общеизвестная истина. И тут для меня нет альтернативы. Я просто обязан наказать преступника.
— О да. Я это знаю, и, опасаясь за Тилию, я не позволил ей создать ни единой действующей модели. Все — в чертежах, только в чертежах. Так что преступления не совершено.
— И на том спасибо, — вздохнул Лабастьер с облегчением. — Я должен признаться вам, Пиррон, что вы поставили меня в крайне затруднительное положение. Я не знаю, что делать. Я убил т’анга ваших соседей, а потом сильно пожалел об этом, несмотря на то, что я просто обязан был так поступить. Погибли сотни бабочек, и это камнем давит на мою совесть…
В этот миг публика разразилась аплодисментами и одобрительными возгласами. В небо, делая изысканные пируэты, одновременно взмыли сразу две прекрасные пары: Ракши с Тилией и Лаан с Мариэль.
— Признаюсь, я чувствую себя несчастным, — продолжал король, следя за тем, как эти пары распались, а затем четверо бабочек, взявшись за руки, стали с ускорением кружиться в небе. — Не всегда, но сейчас это ощущение стало почему-то особенно острым. Что-то я должен решать и с вами. Но я боюсь ошибиться. Помогите мне, Пиррон. Попробуйте хотя бы объяснить мне, зачем все это. Я должен понять. Зачем, например, эта самка, ваша племянница, изобретает то, чего даже не собирается изготавливать? Если вы, конечно, не лжете.
— Нет, я не лгу… — пряча глаза, Дент-Пиррон, по своему обыкновению, снял берет и утер им пот. — Вы спросили, «зачем»? — он нахлобучил берет обратно на лысину. — Мы, признаться, не задаемся этим вопросом. Сам я, знаете ли, не изобретатель, но я много общаюсь с ними. Они относятся к этому делу как к искусству. Им просто нравится. Вот и все. — Он в упор посмотрел королю в глаза.
Лабастьер покачал головой.
— Не знаю…
— Вот что, мой друг, — лукаво прищурился Дент-Пиррон. — У меня есть очередное преступное предложение к вам… Когда умерла моя дорогая Рууйни, я тоже вознамерился умереть. Я хотел наказать себя за строптивость… И я, в порыве отчаяния, выпил залпом ту самую жидкость, которую изготавливал мой лекарь. Я думал, эта жидкость убьет меня. И это было бы только справедливо. Она обожгла мои внутренности, я не мог дышать, и из моих глаз потекли слезы… Я приготовился заснуть вечным сном. Но представьте себе, вместо боли и предсмертных мук я неожиданно почувствовал огромное облегчение! Жжение прекратилось, дыхание выровнялось, а тем временем ноша словно бы покинула мою совесть. Я больше не был несчастен! И я понял, как мне следует вести себя дальше, я смирился с собой… Потом, когда действие жидкости прошло, я никому не выдал ее секрета. Но время от времени, когда жизнь ставит передо мной особенно сложные задачи или когда становится невмоготу терпеть тоску по моей Рууйни, я прячусь в своей спальне и делаю пару глотков… И иногда это помогает. Вы, мой король, первый, кому я признаюсь в этом. Потому что, мне кажется, простите меня за смелость, но именно сейчас вам очень бы не помешало выпить немного моего зелья…
— Тащите! — махнул рукой Лабастьер. — В конце концов, вы прекрасно вылечили Лаана, вы показали нам удивительное огненное зрелище… И если это ваше зелье действительно лечит меланхолию, оно придется мне весьма кстати. А если бы вы хотели меня отравить, вы бы уже давным-давно сделали это.
— Я выпью из того же сосуда и столько же, сколько и вы, — заверил Дент-Пиррон. — Ожидание вашего решения и, по всей видимости, наказания, знаете ли, тоже не самое легкое и приятное дело…
8
Молчи, сверчок, молчи;
Запуталася рыба в иле.
Молчи, сверчок, молчи;
Гнездо без входа птицы свили.
Молчи, сверчок, молчи;
Любимая лежит в могиле.
«Книга стабильности» махаон, т. XVI, песнь V; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
Лабастьер очнулся, но глаза разлепить не спешил. Тр-рок-ток-ток, тр-рок-ток-ток — отдавался в голове перебор лап сороконога. Это умиротворяло. Почему-то Лабастьер знал, что стоит ему открыть глаза, как все станет намного хуже.
Итак, он, привязанный к седлу, лежит на ведомом под уздцы сороконоге. Это что-то новенькое. Как это, интересно, он оказался в столь странном положении? Лабастьер попытался припомнить, но ничего не вышло. Вместо этого перестук лап стал пульсировать в висках тупой головной болью.
Но не пролежишь же так всю жизнь. Лабастьер приподнял веки… и сразу же закрыл их: при виде бездонного синего неба у него закружилась голова. Внезапно он отчетливо вспомнил, как разлив прозрачное зелье по пиалам-раковинам, они с Дент-Пирроном залпом осушили свои посудины… Как спазм сжал горло, и Лабастьеру показалось, что он вот-вот умрет от удушья. Он выпучил глаза и захрипел… Но более опытный Пиррон успокаивающе замахал руками и сиплым голосом произнес: «Не бойтесь, мой король. Это пройдет…»
И действительно, миг спустя Лабастьер уже смог дышать, а пламя, только что сжигавшее ему чрево, приятными огненными ручейками разбежалось по всему телу… И больше он не смог припомнить ничего.
Он повторил попытку и приоткрыл глаза вновь. На этот раз все обошлось. Он повернул голову и увидел впереди спину Лаана.
«Эй!» — хотел крикнуть он, но вместо этого сумел издать лишь какой-то нечленораздельный и жалкий стон. Однако Лаан услышал его.
— Наконец-то! — обрадовано воскликнул он, обернувшись.
— Тс-с! Тихо… — сморщившись, прошептал Лабастьер, которого выкрик махаона словно бы ударил по темечку молотком. — Развяжи меня, что ли…
Лаан завозился с креплениями. Когда дело было сделано, Лабастьер сполз с Умника и присел на мох.
— Что случилось? — спросил он Лаана наконец-то нормальным голосом. — Что это тебе вздумалось меня связывать?
В этот миг их как раз нагнал Ласковый, бредущий с Ракши и Мариэль на спине.
— Как вы, король?! — встревоженно поинтересовался Ракши.
— Нормально, — поморщился Лабастьер и повторил вопрос: — Что случилось-то?
— Проклятый толстяк отравил вас, и я чуть было его не убил! — отозвался Ракши.
— Он преувеличивает, — возразил Лаан. — Как только мы заметили, что вы не в порядке, вы тут же предупредили, что Пиррон ни в чем не виноват, и что его зелье вы выпили по собственному желанию. Вы что, мой друг, действительно не помните ничего из того, что было дальше?
— Ничего, — помотал головой Лабастьер. — Но когда ты рассказываешь, я сразу вспоминаю, что так оно и было. К примеру, сейчас я хорошо помню, как защищал Пиррона от Ракши… Но что было дальше… Опять пустота.
— Тогда вспоминайте. Во-первых, вы громогласно объявили, что ни одна самка этого селения вас не интересует и интересовать не может.
— Почему? — удивился Лабастьер.
— Это вы меня спрашиваете? — с нажимом произнес Лаан. — Мне-то вы объяснили, почему. Но приказали при этом НИКОМУ, НИКОГДА И НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ ЭТОГО НЕ ОТКРЫВАТЬ. И я поклялся.
Лабастьер рассмеялся, но в его смехе было больше растерянности, чем веселья. Затем он признался:
— Да… Помню… Как ты клялся — помню отчетливо. А вот что за тайну я тебе сообщил — не помню, хоть убей…
— Оно и к лучшему… — пробормотал Лаан, но король, пропустив его слова мимо ушей, продолжал:
— Впрочем, не думаю, что это действительно столь уж важно… — Внезапно на него навалилась очередная волна удушливой дурноты. — Ох, как некрасиво, — простонал он, потирая виски. — Какой пример я подаю подданным… Я, наверное, и праздник всем испортил…
— Нет, обошлось, — возразил Лаан. — Дент-Пиррон хотел было прекратить торжество, но вы не позволили ему это сделать. Затем вы, наконец-то, высказали свою волю относительно изобретательства.
— И какова же была эта воля? — холодея, спросил Лабастьер. — И почему никто не остановил меня, ведь ясно же было, что я не в себе?!
— В том-то и дело, что не очень. Да, вы были какой-то необычный. Но рассуждали вы довольно логично и вели себя последовательно.
— Так какова же была моя воля? — повторил вопрос король. — Я никого не казнил?
— Напротив. Вы сказали Пиррону, что примете решение относительно его деятельности только после того, как у вас родится наследник, и вы передадите ему свой королевский амулет, а сами взамен наденете белый берет. Вы сказали, что ваша достопочтимая матушка много раз повторяла, что лишь тогда на вас снизойдет великая мудрость. Вот вы и решили ее послушаться и не принимать скоропалительных решений.
— Точно! — вспомнил король. — Я так и сказал. И ведь правильно сказал! Почему я не додумался до этого раньше?.. А потом?
— А потом вас начал одолевать сон, вы клевали носом, буквально падали с ног. Дент-Пиррон хотел помочь нам отвести вас в спальню, но вы заявили, что нам немедленно надо отправляться в путь. Вы сказали, что уверены в мудрости принятого решения, но опасаетесь, что завтра, когда действие зелья пройдет, вам оно может показаться недостаточно мудрым, и вы, может статься, передумаете. «Чтобы этого не случилось, — заявили вы, — надо немедленно отсюда убираться». Я возразил, что в вашем состоянии вы не сможете удержаться в седле. Вы расхохотались и приказали Пиррону налить вам очередную порцию зелья. Затем, осушив пиалу, вы приказали мне и Ракши привязать вас к седлу в горизонтальном положении. Вы были очень веселы при этом. А когда мы выполнили ваш приказ, вы моментально уснули…
— Да-а, — протянул Лабастьер, поникнув головой. Затем жалобно посмотрел на Лаана. — Интересно, Пиррон, когда угощал меня, именно на такой исход и рассчитывал?
— Не думаю, — усмехнулся тот. — Пока вы гнули свою линию, он гнул свою. Он все время уговаривал вас пойти с ним и спалить его дом вместе со всеми хранящимися там преступными изобретениями, раз они так вас огорчают. Ему очень нравилась эта идея, и мы с трудом удержали его…
— Помню, — кивнул Лабастьер обреченно. — Ладно… — он выдержал паузу. — Будем считать, что все обошлось. Я уже могу сидеть в седле. Поехали дальше.
Карта Лаана подсказывала, что очередное, вновь довольно крупное, селение встретится на их пути примерно через двое суток.
— Что ждет нас впереди? — задумчиво сказал Лаан, вполоборота повернувшись к Лабастьеру. — Давненько не было на Безмятежной королевской инспекции…
— Ты ведь знаешь, что в этом нет моей вины, — отозвался тот. — К тому же, если вдуматься, то, возможно, это и хорошо. Все те нарушения, которые встречаются нам сейчас, появились задолго до моего рождения, но тогда их старательно прятали от внимания властей. Сейчас бдительность нарушителей притупилась, и у нас появилась возможность все увидеть и пресечь.
— Вообще-то, мы ищем вам невесту, — напомнил махаон.
— Да. Я и сам не ожидал, что, куда бы мы не приехали, у нас будут находиться совсем другие дела.
— И у меня есть подозрение, что главная наша задача отошла на второй план… А на Безмятежной почти полсотни селений.
— Соскучился по Фиам?
— Не то слово…
— Не беспокойся, как только найдем невесту, сразу же отправимся домой.
— Что-то я на это уже и не рассчитываю, — пробормотал Лаан.
— Я окончательно утвердился в мысли, — заверил его король, — что, дабы не натворить непростительных ошибок, настоящую инспекцию действительно надо будет проводить после рождения наследника, когда со мной должно произойти что-то… Я и сам не знаю, что, но ты ведь понимаешь, о чем я толкую.
— Да, конечно. О той загадочной мудрости, которая должна на вас при этом снизойти. Да простит меня Ваше Величество, но мне эти разговоры кажутся сомнительными. В них есть только один бесспорно разумный момент. В походе вы подвергаетесь опасностям, порой смертельным. Если, страшно подумать, с вами стрясется непоправимая беда, Безмятежная останется без отпрыска королевского рода.
— В этом ты, конечно же, прав. И поверь, это заставляет меня думать об осторожности. Но при всем при том, я привык к мысли, что и матушкины слова — не пустой звук.
Перед Умником возникла развилка, и он, неуверенно замедляясь, скосил глаз на седоков. «Все-таки, это — одно из главных чудес Безмятежной», — подумал Лабастьер, разглядывая этот глаз, словно бы состоящий из десятков переливающихся перламутровым разноцветьем ромбиков.
— Влево, влево, — похлопал Лаан зверя по боку, и тот двинулся вновь, но его к этому моменту уже догнал Ласковый, и дальше сороконоги пошли бок о бок.
— А вы, мой друг, не познакомились ли у Пиррона с достойной вас парой махаон? — поинтересовался Лабастьер, повернувшись к Ракши. — Вы, по-моему, были более общительны, чем я.
Ракши и Мариэль странно переглянулись. Было похоже, что между ними произошла размолвка.
— Нет, мой король, — отозвался юноша, в его голосе явно чувствовалась какая-то натянутость. — Хотя нам понравились многие пары, и мы записали их имена. Но мы решили, что, раз уж у нас есть такая возможность, мы будем сопровождать вас до конца путешествия. И мы отдадим свое предпочтение кому-то из тех, кого присмотрели тут или присмотрим в другом месте, лишь тогда, когда вы найдете королеву.
— Мне льстит ваша преданность, и я благодарен вам, — улыбнулся Лабастьер одними губами, — но, право, это необязательная жертва.
Лаан насмешливо глянул на Ракши.
— А не слишком ли вы привередливы? — с некоторой иронией заметил он. И добавил: — Почему-то, милая моя Мариэль, мне кажется, что эта идея принадлежит вам.
— Вовсе нет, — помотала головой самка так энергично, словно сказанное Лааном было страшным обвинением, и ей приходится оправдываться. — Так предложил Ракши, но я сразу же согласилась. Кто знает, сколько селений нам предстоит еще посетить, зачем же спешить? Зачем отказываться от представившейся возможности сделать достойный выбор диагонали, с которой придется затем делить очаг и ложе в течение всей жизни?
— Так-то оно так… — протянул Лаан, а затем, хмыкнув, отвернулся и пробормотал столь тихо, что его мог слышать только король:
— Похоже, эта парочка не очень-то торопится с женитьбой…
— Это решение не лишено здравого смысла, — ответил Лабастьер одновременно и ему, и девушке. — Однако не стоит упорствовать, если судьба распорядится иначе, и симпатичная, достойная вас пара встретится вам раньше того, как невесту себе найду я. Мне не хотелось бы стать помехой вашему счастью.
Голос короля слабел с каждым последующим словом, и Лаан, встревоженно обернувшись, увидел, что тот смертельно побледнел.
— Что с вами, мой господин?! — воскликнул он.
— Остановись, — Лабастьер прижал ладони к вискам. — Зелье Пиррона дает знать о себе. Давайте-ка сделаем привал.
— Может быть, уже и не стоит сегодня тащиться дальше? — предложил Лаан, спрыгнув на землю и помогая королю спуститься. — Я бы как раз занялся своим крылом, вы бы набирались сил… А путь продолжим с утра. А?
— Посмотрим, — сказал Лабастьер, усаживаясь прямо на землю. — Если и через час я буду чувствовать себя так же дурно, как теперь, мы поступим по-твоему.
Через час король распорядился разбивать лагерь. И не столько потому, что его состояние не улучшилось, сколько оттого, что сообразил: его спутники, в отличие от него, не отдыхали уже больше суток.
Сороконогов на этот раз привязали рядом. Однажды слышанная их хозяевами волшебная песня убедила всех в том, что животные не причинят друг другу вреда.
Первым делом решили облететь окрестности, собирая все, что могло бы гореть, чтобы ночью по периметру стоянки разжечь сторожевые костры. Сперва за хворостом хотели было отправиться Лаан и Ракши, но Лабастьер попросил кого-нибудь из них остаться с Мариэль, так как сам чувствовал необходимость проветриться. Хотя, логичнее было бы, если бы это был Ракши, остаться с ней моментально вызвался Лаан, объяснив это тем, что будет пока приводить в порядок крыло, и Мариэль поможет ему в этом.
Собирая хворост неподалеку от лагеря, в бирюзовых зарослях курган-травы, Лабастьер и Ракши вновь обнаружили капкан со жгучей охотничьей смолой. Похоже, он был давным-давно забыт теми, кто его изготовил: поверхность смолы во рве была почти полностью закрыта иссохшими тушками, угодивших в него, но так и не вынутых браконьерами, мелких зверьков, ракочервей, оболочками шар-птиц и птиц-пузырей. Тут покоился даже костяк крупного сухопутного ската, и Лабастьер поклялся себе, что безнаказанным это бессмысленное злодеяние не оставит.
Вернувшись, король заметил, что Мариэль и Лаан ведут себя как-то чудно. Они то и дело переглядывались и натянуто улыбались. Присмотревшись, он обратил внимание и на то, что глаза самки слегка припухли, так, словно она только что плакала. Однако выглядеть они старались как ни в чем не бывало.
Лаан, например, потрясывая только что покрытым цветными чешуйками крылом, то и дело демонстрировал его друзьям, не переставая восхищаться:
— Как новенькое! Нет, правда же?! Красота! Кто бы мог подумать, что такое возможно!..
Наконец, не выдержав таинственности, король улучил момент, когда их не могли слышать, и обратился к самке:
— Что тут у вас произошло? У меня такое подозрение, Мариэль, что этот молодчик, — указал он на друга, — чем-то вас обидел.
— О нет, поверьте, — с излишней убедительностью возразила та. — Мы просто поговорили с ним о жизни.
— А точнее?
— Простите, Ваше Величество, но это касается только нас двоих.
— Вот как? — поднял брови король. — Занятно. — Но настаивать на дальнейшей откровенности он посчитал себя не в праве.
Предыдущая, украшенная фейерверком Пиррона, ночь была слегка сыроватой, потому на ночлег решили растянуть шелковый шатер. Укладываясь, Мариэль призналась:
— Со мной творится что-то странное. Весь вечер меня не покидает чувство, что за нами кто-то наблюдает.
Но у остальных путников никаких подозрительных ощущений, а тем более наблюдений, не было, и слова самки пропустили мимо ушей. Первым на дежурство заступил Лаан, остальные уснули сразу, стоило им только улечься.
…Лабастьера разбудил встревоженный голос присевшего перед ним на корточки Ракши.
— Ваше Величество! Проснитесь!
— Чего тебе? — Лабастьер сел, с трудом разлепляя веки. — Уже смена?
— Нет. Но, кажется, стряслась беда. Пропала Мариэль.
— Как так, пропала?! — воскликнул Лаан, который, оказывается, проснулся тоже. — А ты куда смотрел?!!
Именно Ракши был сейчас дежурным часовым, поэтому вопрос Лаана был в полной мере обоснован.
— Она… — замялся Ракши. — Обильные угощения Пиррона не прошли даром… Она просто отошла, чтобы справить свои естественные надобности.
— Давно? — уточнил Лабастьер.
— Нет, не очень. Но она ведь должна быть где-то совсем рядом. А когда я начал беспокоиться и позвал ее, она не откликнулась.
О, беременный таракан! — вскричал Лаан и тут же поправился: — Это я не о вас, Ракши, а о ситуации. Но и вы, кстати, хороши! Почему, скажите на милость, вы не пошли ее сопровождать?!
— Это неприлично… К тому же, я не мог бросить пост. А главное — она зашла в кусты, что в двух шагах от палатки, даже не покидая периметр. Вот и все. А ведь она всегда прекрасно ориентировалась в ночном лесу. Дома она прилетала ко мне на свидания в лес чуть ли не каждую ночь.
— О-о, — застонал Лаан. — Но это был другой, знакомый лес! Так почему же вы…
— Хватит пререкаться, — перебил его Лабастьер. — У нас нет на это времени. Надо искать девушку, а не виноватых.
Согласно кивнув, Лаан первым сделал шаг из шатра и обнажил шпагу. Ночь была светлой: Дент и Дипт сияли так ярко, что ночное зрение было просто ни к чему, а как раз возле костров тьма была густой и непроглядной.
— Мариэль! — крикнул Лаан.
Никто не отозвался. Но тишина почему-то казалась искусственной… Словно там, в чаще, НЕЧТО готовилось к прыжку. Лабастьер и Ракши тоже выбрались из палатки.
— Давайте-ка для начала крикнем вместе, — предложил король.
Они набрали в легкие побольше воздуха и гаркнули хором:
— Ма-ри-эль!!!
И в тот же миг лес внезапно наполнился буквально гулом враждебных звуков — какими-то выкриками, свистом, треском ломающихся веток и шелестом крыльев… Десятка два доселе невидимых бабочек сорвались с крон травянистых деревьев, где, оказывается, они таились, и тенями промчались над головами путников — справа налево. А еще через мгновение сверху упала тонкая флуоновая сеть.
— Руби! — закричал король и попытался достать кинжал… Но не тут-то было. Сеть была смазана каким-то клейким веществом, которое, соприкосаясь с поверхностью крыльев, мгновенно затвердевало. Таким образом Лабастьер, Лаан и Ракши оказались как бы спеленутыми единым коконом и любое их движение только усиливало хватку.
Но они не сразу сообразили это и сперва пытались освободиться. Лабастьер что было сил дернулся еще раз, но результатом этого стало лишь то, что все трое со сдавленными стонами рухнули на землю. Клей, к тому же, прилипал не только к крыльям, но и к волосам. Это делало невозможным повернуть голову, а любое движение, натягивающее сеть, отдавалось болью в корнях волос.
— Ну вот и славно, — услышал король над собой низкий, хрипловатый, но явно принадлежащий самке, голос. Он лежал сейчас лицом вниз и увидеть говорящую не имел возможности. — Тащим их в город.
— Город? — простонал Лаан. — Вы слышали, мой король? Она сказала именно это преступное слово…
Все тот же голос отозвался надтреснутым саркастическим смешком:
— Говорите, «преступное»? Как вам угодно. Однако судить будем вас мы, а не наоборот. Ну, давайте, — вновь обратилась говорящая к своим сообщникам, — берем и понесли.
По-видимому, не менее десятка рук ухватилось за флуоновые нити, и пленники застонали от боли, чувствуя в то же время, что их кокон поднимается ввысь. Лабастьер испытывал при этом отвратительное чувство беспомощностьи. Ведь вскоре они оказались на огромной высоте, неспособные при этом воспользоваться своими крыльями. Стоило их похитителям разжать пальцы, и они бы расшиблись насмерть.
— А где же, все-таки, Мариэль? — услышал Лабастьер сдавленный шепот Ракши.
— Если она схвачена, мы ей не поможем, — отозвался Лаан. — А вдруг ей удалось бежать?
— Тс-с, молчите, — выдавил из себя Лабастьер. Ведь их пленители могли их подслушивать.
Полет был долог и мучителен. Время от времени кто-то из пленников, не выдержав боли, издавал стон. Но из осторожности они не обменялись больше ни единым словом.
Лабастьер потерял счет времени. Ощущение бессилия вскоре притупилось, но боль в корнях волос и в основании крыльев становилась все мучительнее. По-видимому, чтобы хоть как-то отвлечься от нее, Лаан что-то тихонько бормотал про себя. Прислушавшись, Лабастьер разобрал слова песенки, которую самки напевают своим несмышленым гусеничкам, укладывая их спать:
— Терпи, терпи, мохнатый,
Терпи, терпи, малыш,
Наступит день, когда ты
Над миром полетишь.
Лао-лэй, лао-лэй,
Лао-лэй, ла, лао-лэй…
Несмотря на боль и безнадежность ситуации, Лабастьер не удержался от усмешки: обещанный день явно наступил… Король был не одинок: откуда-то сбоку раздался смешок Ракши, больше, правда, похожий на стон. А Лаан продолжал бубнить:
— Красивый и свободный
Ты крыльями взмахнешь,
И голосочком звонким
Мне песенку споешь.
Лао-лэй, лао-лэй,
Лао-лэй, ла, лао-лэй…
Терпи, терпи, мохнатый,
Терпи, терпи, малыш…
Словно заклинание, он повторял это снова и снова. Казалось, прошла целая вечность, пока голос предводительницы их пленителей не прервал его бормотание, распорядившись:
— Давайте сюда, на другой берег.
Они пошли на снижение, перелетев неширокую речку или ручей. Недалеко уже виднелись темные силуэты строений. Но до берега они еще чуть-чуть не дотянули, когда прозвучала новая команда:
— В воду их.
Приземление сопровождалось болезненным шлепком и фонтаном брызг, но принесло нахлебавшимся мути пленникам моментальное и неожиданное облегчение: вещество, покрывавшее сеть, потеряло свою клейкость, и они, фыркая и отплевываясь, вскочили на ноги, чувствуя себя свободными.
Но не успели они и глазом моргнуть, как их обезоружили и связали руки.
Только теперь Лабастьер смог разглядеть своих похитителей и их атаманшу. Это была немолодая самка махаон с грубыми волевыми чертами лица, одетая как самец.
— Вы соображаете, что вы творите?! — гаркнул король, выходя на сушу. — Я — Лабастьер Шестой, законный правитель Безмятежной, и ваша выходка может стоить вам жизни!
— Вы слышите? Он грозит нам расправой, в то время, как именно его жизнь находится в наших руках, а вовсе не наоборот, — усмехнулась самка. — Я так и знала, что наш монарх — напыщенный дурак, неспособный даже трезво оценивать обстановку.
Окружавшие их бабочки загоготали, а самка продолжала:
— Мы прекрасно осведомлены, кто ты, и как раз за тобой-то мы и охотились. Потому что ты — единственный представитель династии смешенцев; к счастью, ты еще не успел продолжить свой преступный род. И мы прервем его. Мы будем судить тебя, а затем — казним.
— Это становится доброй традицией, Ваше Величество, — заметил Лаан. — Где бы мы с вами не появились, вас всюду пытаются прикончить.
— И это, наверное, неспроста, — отреагировала самка. — Если подданные повсеместно покушаются на короля, значит, они не довольны его правлением.
— Да каким правлением?! — взвился Лаан. — В том-то все и дело, что никакого правления еще не было! Когда погиб Лабастьер Пятый, его сын, вот он, перед вами, был слишком юн, чтобы взять бразды в свои руки. И в колонии наступил хаос, беззаконие, и злоумышленники, подобные вам, восторжествовали!..
— Постой, Лаан, — прервал его Лабастьер. — Прежде всего, я хочу знать, в чем меня обвиняют. И что это за словечко тут прозвучало — «смешенец»? Нетрудно сообразить, что оно явно имеет бранный оттенок… Тем неприятнее, когда тебя поносят, а ты даже не понимаешь смысла сказанного…
— И что это за праведный суд такой, который состоится в укромном месте?! — вмешался Ракши.
«Атаманша», хмыкнув, покачала головой:
— Нет. Напрасно вы пытаетесь уличить нас в коварстве. Суд состоится не здесь, а в городе. Каждый желающий сможет присутствовать на нем. И суд этот будет более праведным, чем королевский. Мы остановились тут только для того, чтобы снять с вас путы. Чтобы король, каков бы он ни был, вошел в город так, как ему подобает: на собственных ногах и с поднятой головой.
— И на том спасибо, — бросил Лаан. Самка же продолжала:
— Но это его не спасет. Потому что народ не желает терпеть смешенца, который принуждает маака и махаонов жить общими семьями. Вот вам, кстати, и ответ на ваш вопрос, что означает это слово.
— А чем вам такой порядок не нравится? — искренне поразился Лабастьер. — Так жили наши деды и прадеды…
— Чем?! — вскричала самка. — Да тем, что это противоестественно! Это противоречит самой нашей природе! Маака и махаоны не могут иметь общего потомства! Мы — разные существа. Как ракочерви и сонные пауки, как сороконоги и сухопутные скаты! Так почему мы должны жить вместе? Почему мы должны спать в одной постели?!
— Понятно… Вы ненавидите маака, — догадался Лабастьер.
Отряд похитителей вновь разразился хохотом.
— Я так и думала, что вы не сумеете этого понять, — презрительно бросила «атаманша». — Взгляните: в моем отряде — поровну маака и махаонов. Но все мы, каждый из нас — противник ваших «семейных квадратов». Маака и махаоны равны именно в своем праве жить раздельно и быть только собой.
— Традиция семейных квадратов позволяет нам уживаться в мире, — высказал Ракши прописную истину.
— Мы в нашем городе живем в мире и без этого постыдного принудительного и аморального закона, который выдумал Лабастьер Второй, и который вы теперь пытаетесь выдать за традицию, якобы сложившуюся естественным путем… «Жить в мире», — передразнила она. — Это каким же презрением к своим подданным нужно обладать, чтобы рассудить таким образом!.. Что мы будем жить в мире, только если загнать нас в общее ложе! Да! Конечно! Так нами управлять значительно проще! Но только это — политика. А когда во имя политики попираются естественные законы бытия — это уже ПРЕСТУПЛЕНИЕ! Так?! — с горящими глазами обернулась она к своему отряду. Бабочки согласно загудели. — Впрочем, — продолжала она, — что это за дискуссию мы тут развели? Будет суд, и будут разговоры. А сейчас — пора двигаться дальше.
— Подождите еще чуть-чуть, — остановил ее Лабастьер. — Я никогда не задумывался о том, что семейные квадраты кого-то могут не устраивать и даже оскорблять. Я привык считать этот порядок чем-то само-собой разумеющимся. Но по-видимому, названная вами проблема действительно существует. Почему бы нам сперва не обсудить ее? Почему вы не обратились ко мне раньше? Может быть, мы сумели бы найти решение вместе и без кровопролития? Я, например, склонен признать, что вы — настоящий оратор и настоящий лидер. Я даже склонен восхищаться вами: самому мне всегда недоставало названных качеств, столь необходимых королю. И наконец, я хочу хотя бы иметь представление, кто вы, и почему именно вы встали во главе этих несчастных. Как вас звать, в конце концов?
— Оттягиваешь время? — тихо спросил Лабастьера Лаан.
— Мне действительно любопытно, — откликнулся тот, посмотрев на друга укоризненно.
— Очень вовремя, — с горькой иронией заметил Лаан.
— Вот-вот, — вмешалась «атаманша». — Ваше неуважение к своим подданным выражается даже в мелочах. Вы разговариваете между собой так, словно другие неспособны вас понять… Обсуждать нам нечего. Пословица гласит верно: «Гнилые корни следует отсекать». Что касается меня… Я удовлетворю ваше любопытство. Меня зовут Наан, и мой отец, Дент-Таллур носил оранжевый берет.
— Наан?! — совсем не ко времени рассмеялся Лабастьер. — Ваш благородный отец назвал вас в честь моей прабабушки, которая, как гласит легенда, стала одной из двух самок первого на Безмятежной семейного квадрата… Какая ирония… А почему вы сказали «Наан», а не «Дипт-Наан»? Ваш возраст…
— Потому что я не замужем, — отрезала самка. — Я не пожелала делить ложе с маака, и мой жених, такой же, как выяснилось, бесстыдный самец, что и ваш прадед, составил партию с другой самкой.
— Ага! Выходит, не все считают так же, как вы?! — воскликнул Лабастьер, пропустив мимо ушей оскорбительный выпад в адрес своего великого предка.
— Это было давно, — помотала головой самка. — С тех пор, как правительницей города стала я, закон семейных квадратов у нас не действует. И мы не собираемся возвращаться к старому… А втянуть меня в бессмысленную дискуссию у вас не получится.
— Я давненько заметил, — встрял Лаан, — что когда самка долго живет без самца, она становится буйной и сварливой…
— Ну все! Хватит! — рявкнула Наан, побелев от гнева. — Вы ведете себя так, словно не верите в то, что жить вам осталось, от силы, несколько часов!.. Довольно болтовни. Пора двигаться. — Самка повернулась к пленникам спиной и пошагала в сторону селения, называемого ею «город». Она пошла пешком потому, что королю и его спутникам лететь не позволяли намоченные крылья. Подручные Наан принялись грубо, толчками и зуботычинами, подгонять их.
Но не успели они сделать и нескольких шагов, как ситуация вновь кардинально переменилась…
